Памяти Анечки Карпа (Горенко).
Под причудливым кабалистическим рисунком с короткой надписью на языке страны слонов, чая и черноволосых девушек с красным пятном над сросшимися бровями значилось:
«Перед тем как войти, подумай дважды. Здесь обитают очень странные люди».
Максим подумал дважды и нажал на кнопку звонка.
Ожидаемой реакции не последовало. Тишину нарушал лишь шум улицы из полуоткрытого подъездного окна. Тогда Макс постучал. Никто ему не ответил. Он сердито кашлянул и постучал сильнее, затем дважды пнул железную дверь обутой в новый кроссовок ногой.
- Кто там? - Ответил незнакомый нетрезвый голос. Яцкевич улыбнулся и нажал на ручку. Заперто.
- Ну кто же там? – В голосе появились плаксивые нотки. – Шурик! Ну что же мне делать? В дверь стучат, а говорить со мной не хотят!
- Ты уверен, что стучали? – Глухо спросил Шурик Лисичкин из глубины недоступной квартиры.
- Нет. Не уверен, но кажется... - Забормотал первый успокаиваясь.
- Тебе кажется, ты и открывай. - Озвучил Лисичкин старое правило. Кто-то все время слышал, что в дверь стучат или звонят. В большинстве случаев тревога была ложной, поэтому слышавший и открывал.
- Да я чувствую, что там кто-то есть! - Голос усилился, но от этого не стал более знакомым. - Притаился за дверью! Гад какой-то!
- Тогда открой. - Равнодушно сказал Шурик.
- Страшно. – Виновато признался незнакомец.
- Тогда не открывай.
- Ну а вдруг там кто-то ждет? Надеется на нас. Не по-человечески это как-то. Нам стучат, а мы, типа, не слышим.
- Тогда открой. - Терпеливо разрешил хозяин. - Или Бойца позови.
Бойцом называли приблудившегося англичанина по имени Ричард. Это был двадцатилетний еврей-христианин, у которого в старом городе украли все документы и деньги. Англичанин даже обрадовался. Он решил, что Христос послал ему испытание, и когда Лисичкин подобрал его, просящего милостыню на центральном перекрестке Иерусалима, Ричард сильно оголодал, страдал от жажды, но держался, раздумывая о том, как бы ему подставить вторую щеку. Естественно, что в появлении, на перекрестке Кинг Джордж - Яффо доброго самаритянина, Ричард, в помятом лице Шурика увидел руку Божью.
В холщовой торбе Лисичкин всюду носил свой дневной рацион. Обкусанный батон и двухлитровую бутылку водопроводной воды переночевавшей в морозильнике. В центре этой помятой бутылки плавал все уменьшающийся кусок льда.
Этим он реанимировал Ричарда, впоследствии кем-то названым Бойцом, и отвез его к себе. Христианин прижился, и очень естественно вписался в атмосферу странной квартиры, от которой шарахались соседи.
- Откройте, гады! - Закричал Макс. - Пиво греется!
Дверь распахнулась и на пороге, приглашающе улыбаясь, появился всегда выбритый Ричард.
- Хай, Максим. - Поздоровался англичанин.
Яцкевич ойкнул и отшатнулся. Боец сделал прическу. Теперь его рыжие волосы были закручены в сотню эфиопских косичек. На черной майке - перечеркнутая атомная бомба с призывом: «Make love, not war!». Над ней здоровенный, медный, и почему-то православный крест. Но самое непостижимое было то, что христианин носил желтую гофрированную мини юбку, в середине которой агрессивная алая стрела указывала в его пах.
- Ты, клоун! - Воскликнул Максим. - Ты зачем бабскую одежду нацепил?
Вопрос был задан по-русски и Боец не понял. Макс покачал головой и перевел.
- Это мне Христос послал. Не могу же я не носить, если это от него. - Твердо ответил Боец, но Яцкевич засомневался в верности идентификации отправителя, и уж, тем более в поле получателя. Объяснять, что юбка, возможно, посылалась не ему, Максим не стал. Он вошел в квартиру и пожал руку вышедшего навстречу Шурику.
Лисичкин был живописен. Кучерявые, давно не стриженые и не мытые волосы соединялись с бородой, образуя на голове лохматый шар. Из-за перманентного финансового кризиса Лисичкин не мог купить одежду и поэтому уже несколько лет, зимой и летом носил армейские штаны и выданные на той же военной базе тяжелые черные ботинки. Яцек знал, что внешность этого хиппи не волновала, и скорее всего, если бы на Шурика внезапно свалились куча денег, он первым делом купил бы хорошей водки и раздал долги. О фигуре Лисичкина лучше всего говорил сам представитель Иерусалимского бомонда: «Это ничего что у меня грудь впалая. Зато спина колесом».
Шурик гостеприимно указал на салон и зашаркал следом, фальшиво мурлыкая песню Окуджавы.
Солнце садилось, но свет, обитатели квартиры не зажигали.
- У тебя что? Электричество отключили? – предположил Макс наиболее возможную причину затемнения.
- Ну да. - Лисичкин недовольно поморщился. - И тока нет, и вода только в туалете. Интересно, как это они воду везде отключили, а в сортире оставили? Эти странные люди считают деньги мерилом счастья. А денег у меня нет, и быть не может. Да и счастья осталось только полбутылки. Хорошо, что еще газ не отрубили. Боец притащил пару килограмм куриных ножек. Сейчас какая-нибудь девица придет, приготовит. Каролина не в счет. Она тут сидит, пузыри пускает в коридоре.
- Каролина у тебя? Как? –
- Из дурдома сбежала. Не выгонять же ее.
Покинувшая родителей восемнадцатилетняя девушка, мгновенно пристрастилась к наркотикам и жила
беспризорной жизнью, что ее не сильно угнетало, так как промежутки времени, в которых она могла бы пожалеть о своей загубленной судьбе, становились все короче. Сейчас Каролина лежала в психушке на реабилитации. Обычно она была незаметна, но иногда, ее свернутая героином крыша уезжала, она принимала душ в одежде, закатывала истерики или несла всякую чушь. Как правило, на нее не обращали внимания. Так. Еще один осколок бытия.
- И как же ты живешь без электричества? - Спросил Максим. Он счастливо улыбнулся. Яцкевич любил это место. Его хозяев и гостей.
- А зачем оно мне? Кто-то свечи принес. На улице тепло. Музыку мы и сами организуем.
- А холодильник? - Яцкевич кивнул на старый «Sharp», покрашенный черной краской.
Наискосок, через дверцу, змеилась криво написанная цитата из какой-то святой книги: «Не хлебом единым жив человек!».
- А зачем мне холодильник? - Шурик дохнул перегаром и шморгнул носом. - Что мне туда класть? Когда он работает, там только пингвины живут. - Лисичкин устало упал в кресло. - Ладно, Максимка, открывай пиво, пока не согрелось. Кстати, познакомься, это Валера. - Он кивнул на застенчивого парня в очках. - А откуда он взялся - не помню.
- Очень приятно. Валера. Я - художник. Это я свечки принес. - Очкарик заискивающе улыбался. Яцкевич вспомнил испуг вызванный его приходом и хмыкнул
- Ну, хорошо. - Макс проигнорировал приязнь Валеры. - А ножки не испортятся? Кстати, где их Ричард надыбал?
- Говорит, Христос послал. - Шурик закурил сигарету. - Наверно нашел где-нибудь. Или из магазина выкинули просроченное. Там иногда прикармливают юродивых. Боец у нас добытчик.
- А есть их можно?
- Заодно и проверим. Если нет, то выбросить не жалко.
- Жалко. - Не согласился голодный Максим.
- Не переживай. Может Вероника чего-нибудь пожрать принесет. Она собиралась придти.
Об упоминания о бывшей любви, Максим почувствовал участившееся сердцебиение. Он тяжело вздохнул и прикусил нижнюю губу. Глупо они расстались. Но, в общем-то, это всегда бывает глупо. Но она наверно знает, что он здесь. Может, хочет помириться? Максим поморщился. Не надо иллюзий. Слишком больно, когда они лопаются. Лучше думать, что она просто заскочит увидеть старых друзей. Без всякой связи с ним. «Если Вероника придет из-за меня - обрадуюсь. А если нет - не огорчусь. К тому же сэкономлю кучу неуместных телодвижений, и возможно унижений». Максим заскрежетал зубами. Было очевидно, что он не пара талантливой художнице. К тому же очень красивой и не бедной. Но… Их связывалa какая-то безумная страсть.
Ах! Все это в прошлом…
Он сел на диван, на котором валялись книжки, женские трусы, сломанный магнитофон и даже зимняя куртка. Кто-то опрокинул пепельницу, поэтому, перед тем как сесть, Макс смахнул на пол окурки.
Появился англичанин и отсалютовав Шурику сказал на своем языке:
- Я пойду поискать что-нибудь полезное.
Он развернулся к двери и Максим увидел, что юбка сзади прожжена, а через дырку виднелись белые трусы.
Хлопнула дверь и Яцкевич повернулся к Шурику.
- Как бы его полиция не забрала. В психушку отвезут. По-моему там ему самое место.
- Да ладно тебе. - Вступился Лисичкин за жильца. - Что ты на него взъелся? Безобидный он, а юбка... - те же шорты, только шотландские. Ну, так он же англичанин.
- Да мне-то что? - Максим расставил руки и потянулся. - Э-э-эх. Ничего против него я не имею.
- Ну и ладненько. Давай выпьем, пока народ не пришел.
- Ну, давай. А можно и в карты поиграть.
Шурик улыбнулся и потрепал Максима по щеке. «Забавно». - Подумал гость. Когда Лисичкин улыбался, его усы становились параллельны полу и лицо разительно напоминало капитана мушкетеров из советского фильма о Боярском. «Капитан де Тревиль, что ли?».
- А мы, Максимка, это совместим. Ты пока «Ерша» замешай, а я за картами схожу.
Он нагнулся и протянул Максу бутылку водки. Водка была какой-то неизвестной марки, видимо куплена на рынке и ее цена вряд ли превышала стоимость двух автобусных билетов. К тому же бутылка была пол-литровой, что указывало на ее иностранное, скорее всего украинское или белорусское происхождение.
- Горилка? - Недовольно поморщился Яцкевич, увидев исковерканные русские слова.
- Горилка? - Шурик поднялся со своего, «королевского» кресла на которое он никому не разрешал садиться. – Горилка - это маленькая обезьянка. А это водка, произведенная в городе Львов. Точнее – Львив. – Хозяин пошел к выходу из комнаты.
- А это далеко от Чернобыля? - Крикнул Макс в его ссутуленную спину. - А ночью она не светится?
Но Лисичкин не ответил и удалился шаркая тапочками. Хлопнула дверь. Это ушел так и не дождавшийся чьего-нибудь внимания Валера.
- Шурик! - Крикнул Макс. - А во что играть будем? И на что?
Из спальни послышалась возня. Яцкевич знал, что там царит жуткий беспорядок и найти там что-либо нелегко. Он разлил по стаканам водку, добавил туда пива и пошел в туалет.
Однако попасть в санузел было непросто. На полу, прислонившись спиной к двери туалета, сидела голая девушка. Полукругом, возле ее ног были расставлены зажженные свечки-таблетки. На появление Максима она никак не отреагировала и продолжала внимательно рассматривать свое розовое колено.
- Эй! - Позвал Макс. Ответа не последовало.
- Каролина! - Абсолютное отсутствие реакции.
- Шурик! - Позвал он хозяина.
- Чего? - Донеслось из спальни.
- Где Каролина дозу взяла?
- А? Каролина? Дозу? Ей не сложно, она симпатичная. - Лисичкин вышел в коридор, стал на колени и начал задувать свечки. Девушка негромко, протестующе замычала. - Сейчас милая, сейчас спать пойдем. - Он разогнулся и сказал Максиму. - У нее такие болезни, о которых венерологи еще не знают.
Лисичкин закутал обнаженную несвежей простыней. Каролина замычала громче.
- Знаю, знаю, ну нет у меня чистого белья. Может и есть, только я не знаю где. Жена с сыном в Америку уехала, к родителям. Ну, пойдем, Линка-Каролинка, пойдем...
Шурик поднял девушку и повел в детскую. Там он положил ее на матрас, сам сел рядом и начал гладить черные, нечистые волосы.
- Бедная моя, бедная... - Приговаривал полупьяный мужчина. - Что же делать с тобой? Умрешь ведь так ты скоро...
Шурик любил Каролину, как любят покалеченную собачку. Девушку все чаще забирали в психиатрическую клинику, но если она вырывалась оттуда, обязательно приходила к Лисичкину. Иногда, когда начиналась ломка, Каролина стонала и плакала так жалобно, что Шурик был готов продать единственные армейские штаны или пойти торговать своим костистым, волосатым телом, чтобы избавить ее от таких адских мучений.
Справедливо полагая, что желающих платить деньги за любое его достояние не найти - он оставался дома, пил водку, философствовал, или переводил какие-то мудреные тексты с иврита на русский.
Главным же, и самым приятным занятием была учеба в университете. С Максом он учился на одном факультете, только Яцкевич учил языки и культуры разных стран, а Шурик занимался изучением еврейской философии. Познакомились они в армии, еще на «курсе молодого бойца» в «шлав бэт*».
*шлав бэт – Мужчины от 18 до 30 имеющие детей или отслужившие за границей, не призываются на срочную службу, а проходят «курс молодого бойца», затем профессиональный армейский курс, (что обычно занимает 4-6 месяцев), и становятся резервистами.
Вначале Максим, отслуживший в Советском Союзе с презрением смотрел на сутулого солдата, которому самое место было в арабских карикатурах, высмеивающих израильскую военщину.
Шурик, тоже, с недоверием относился к Максу, который, как он знал, закончил в России ГПТУ и служил два года в условиях, которые мало отличались от мест лишения свободы. Он считал Яцкевича человеком приземленным, а Макс, в свою очередь, изумлялся хиппи, одетому в армейскую форму и неловко держащего автомат М-16.
Подружились они, когда Максим свалился от неизвестного тропического вируса и лежал на походной койке с температурой 39 и 4. Почему больного не забрали в больницу – никто уже не помнил, но в ту ночь они долго беседовали о солипсизме, ницшеанстве и прочих отвлеченных от мира сего вещах. Шурик поразился знаниям и умению анализировать больного, как он считал, рабочего паренька. Яцек высоко оценил Шурикино благородство и в дальнейшем всячески старался ему помочь в службе.
Через год они встретились в Иерусалимском университете, и ежегодные резервистские сборы проводили в одной роте, так что сблизили их не только пьянки и студенческое бытье, но и многочисленные армейские приключения, часто тяжелые, а иногда и опасные.
Поцеловав в лоб задремавшую девушку, Лисичкин побрел в салон, тасуя засаленную колоду.
Максим, тем временем выпил «ерша» и рассматривал развернутый рулон плотной бумаги.
- Это что такое? - Недоуменно спросил он появившегося хозяина.
- Это? - Спросил Лисичкин, глядя на картину. - Это Валера принес. Что бы мы его работу оценили. Там еще есть. - Он кивнул на шкаф, на крыше которого лежали еще два рулона. - И как тебе?
Максим задумчиво посмотрел на бумагу. Из отрубленной, кричащей головы, поставленной на стол, был вырезан треугольный кусок, как вырезают ломоть арбуза на рынке. Этот треугольник, с голубыми прожилками, и разрезанными шлангами вен лежал на блюде. Рядом стояла ворона с куском кровоточащей плоти в клюве.
- По-моему - бред. – Макс пожал плечами. - И бред низкосортный. Я не патологоанатом, но насколько я знаю, в мозгу вен нет. И вообще, если он хотел передать тоску и отчаяние, нужно писать абстрактнее. Здесь вижу психоз школьника, которому купили кроссовки не той фирмы. Чувства нет, а средства - грубы. Зря он голову резал. Бр-р-р. – Максим передернулся. - Как называется-то?
- Так и называется. «Отчаянье».
- Дилетанта видно за версту. – Макс скосил голову, и снова посмотрел на норовящую скрутиться бумагу. – Композиция смазана. В центре – ворона. Она и ловит первый взгляд. Анатомические пропорции – перевраны. Дерьмо. – Мрачно вынес приговор еще трезвый Яцкевич.
- Во! Ты, что, в Бецалель учился? Тоже мне, художественный критик.
- Подожди, подожди, сейчас выпьем, я тебе еще Фрейда приплету. - Максим присосался к пивной бутылке.
- Точно. Без него никак. - Шурик бухнулся в продранное кресло. - Это - мое? - И дождавшись кивка Яцкевича резко опрокинул в себя зеленый стакан.
Макс убрал все лишнее с журнального столика и, достав из рюкзака тетрадку и ручку, спросил:
- Ладно, к делу. Так во что шпилим?
Шурик поставил на пол стакан и устроился поудобнее.
- Деберц. До пятисот одного, согласен?
- Ладно.
- Если ты проиграешь, то будешь должен соблазнить Аньку, она собиралась придти.
- Карпу соблазнить? Хм... Интересная мысль. Тогда ты должен соблазнить Алекса Пуха. – Поймав недоуменный взгляд, Макс добавил. - Хотя бы попытаться. Он, скорее всего, тоже заявится.
- Максимка! Ты сволочь! На кого я буду похож? Мужику глазки строить?
- А ты не проигрывай.
- Да ну его, противный он, фашист к тому же. Давай я тоже буду Аньку соблазнять.
- А если она не согласится?
- А кто ее спрашивать будет? К тому же, если она сама захочет - какие мы гусары после этого?
- А мы гусары?
- Ага. Ты – подпоручик фон Яцкевич, а я – Лисичкин попытался подкрутить усы. – Корнет де Шурик.
- Ладно, корнет, налей пока. А я карты раздам.
Лисичкин кряхтя встал с кресла и пошатываясь направился на кухню.
- Сам наливай Максимка, у меня в холодильнике консерва открытая.
- Так он же не работает!
- Ну и что? Знаешь, сколько там полезной площади? И муравьи не ползают.
Открылась дверь и зашел Ричард.
- Хай гайс! - Поприветствовал он жующего Шурика и Максима, разливающего по стаканам водку. Водка пахла не спиртом, а какой-то химией. Максим махнул англичанину и принюхался.
- Противная она. Горилка твоя. Облагородить надо. Водка не должна так пахнуть Букет у нее неправильный. О послевкусии даже думать не стоит. Может одеколона добавить?
От возмущения Лисичкин даже поперхнулся.
- Вот еще! Да и нету у меня. Кстати, почему дверь не закрыта?
- Никто не закрыл, вот и не закрыта. - Яцкевич почесал ногу.
- Сколько говорить можно! Вдруг полиция заявится, найдет у меня чего-нибудь такого. Ты, Макс, в советской армии, одеколон пил?
- Угу. В той армии ром пили только кубинские генералы. Короче: розлито и роздано. Ты еще долго шататься будешь?
- Уже иду. На что играем?
- На просто так. Вероника придти должна. Вдруг у нее ко мне какой-нибудь романтический интерес. Не хочу я никого соблазнять. Кроме нее, конечно. А почему у меня джокер?
- Это вместо бубновой девятки. Потерялась. Ле хаим!
- Ле хаим.
Они чокнулись. Максим выпил и сморщился прислушиваясь к жжению в пустом желудке. В дверь постучали.
- Ух! – Хозяин квартиры тоже выпил – Здорово. Чем больше выпьет комсомолец - тем меньше выпьет хулиган.
Яцкевич хмыкнул и закурил.
- Стучат? - Лисичкин развалился в кресле.
- Стучат. - Подтвердил Максим.
- Ну и пусть стучат. Мы заняты. - Снова раздались удары в дверь. - Ричард! Зе дор! Квикли!
- КАмин, кАмин! - Боец выскочил из туалета и побежал к двери, поправляя на ходу юбку.
В открытом проеме стоял высокий парень в советской шинели. Армейские ботинки начищены. Голову покрывал заломленный черный берет с блестящим черепом.
- А, Алекс. Заходи. - Пригласил хозяин квартиры.
- Зиг хайль! - Крикнул Алекс Пух, щелкая каблуками и вытягивая руку в нацистском приветствии.
- И тебе шалом. - Добродушно ответил Шурик. Однако Пух был настроен воинственно.
- Встать! Когда разговариваешь с оберштумбанфюрером!! - Рявкнул он выпучивая глаза.
- В жопу пошел! - Лисичкин презрительно фыркнул. - Ишь, клоун, вырядился. И не жарко тебе?
- Жарко. - Признался фашист, снимая шинель. - Но что поделаешь. Форма такая. А вот в жопу не пойду. Я только что оттуда. – Алекс сел на диван подвинув Максима. - Я, вот, рассказ написал. Ты мой новый журнал видел?
Алекс Пух был студентом-химиком. Как нередко бывало, среди приятелей Лисичкина, несмотря на абсолютно богемную и безумную жизнь, которая не позволяла ему учиться и даже толком спать, еврейский фашист все экзамены сдавал на «отлично». Его заразил творческий азарт друзей, и химик стал издавать журнал «Солнечное сплетение», который он распечатывал на копирующей машине и раздавал всем желающим.
Проблема была в том, что желающих находилась все меньше и меньше.
Однажды, пьяного Макса заставили читать рассказ Алекса Пуха. Психоделическую прозу Максим осилил с трудом. Впоследствии он думал, чем же так плох был рассказ?
При повторном, трезвом прочтении загадка разрешилась: в сочинении Пуха напрочь отсутствовали прилагательные.
В другой раз, когда выпив Яцкевич начал что-то рассказывать, по мнению собравшихся – не в тему, Шурик сунул ему первую попавшуюся книгу в надежде заткнуть фонтан красноречия разошедшегося Макса.
Тот с интересом принял книжку, оказавшуюся сборником советской «деревенской» прозы 70-х годов. В начале Максим недовольно морщился, но затем захохотал как ненормальный.
Любопытным, и тоже, не очень трезвым «тусовщикам» он объяснил, что довольно быстро понял проблему молодого «деревенского» писателя. Как оказалась, он использовал слишком много прилагательных.
Например:
«Стояла хмурая, холодная, ненастная зима. Дул северный, пронзительный и влажный ветер. К старому, одноэтажному дому подъехала скрипящая, коричневая телега запряженная несчастной пегой лошадью. В телеге сидел парень с некрасивым, веснушчатым лицом…».
Максим решил читать без прилагательных. Поначалу все шло хорошо, и через некоторое время глаза сами перестали их видеть: «Стояла зима. Дул ветер. К дому подъехала телега запряженная лошадью».
Но когда в телеге оказался парень с лицом, Макс не смог продолжить чтение.
- Так вот! – Алекс кричал, брызгая слюной. – Один русский мальчик приехал в Израиль…
- Русский? – Спросил Шурик – Или русский еврей?
- Чистокровный русский! – С негодованием воскликнул Пух. – В моих рассказах – жидам нет места!
- А в твоем паспорте?
- Не сыпь мне соль на рану! Жиды, вообще – на этой земле, явление нежелательное!
- Ну а ты? – Шурику уже надоел этот бесконечный спор с ненавистником самого себя. – Ну ладно, так что же этот мальчик натворил?
- Он заболел раком!
- Раком чего?
- Ничего! – Пух вскочил, и к его майке прилипли розовые трусики. – Просто раком!
- И раком, - запинаясь сказал быстро захмелевший от голода Максим – и боком. А почему он не заболел боком? Болеть раком, наверно неудобно.
- Ты пьяный жид! – Закричал Алекс.
- Тихо мне! – призвал к порядку нетрезвый, но еще твердо соображающий хозяин. – В моем доме можно и ругаться, и драться, но спокойно, по-дружески, не обижая других.
- Но он ведь прав! – Макс улыбнулся. – И пьяный, и жид. Но пусть расскажет про гойского мальчика, который боком заболел.
- Раком! – поправил Пух.
- Точно. Раком. И что? Умер?
- Хе. – Химик довольно осклабился. – Он не просто умер. Он умер как герой!
- Болел раком, а умер боком. – Шурик прищурился на потухшую сигарету. – Вот блин, египетские, «Клеопатра», и табака они мало кладут, и тухнут, сволочи, прямо как «Астра». У тебя, Максим, сигареты есть?
- Еще четыре. – Ответил тот, достав зеленую пачку.
- Черт! Без курева сидим. Надо в киоск бежать, пока не закрылся. У кого-нибудь деньги есть?
- У меня блок «Ноблесс» в вещмешке. – Пух тряхнул рюкзаком увешанным значками с черепами и молниями.
- А сигареты свежие? – подозрительно спросил Яцкевич.
- Нет. Вчерашние. Не хочешь - не кури. – Обиделся Пух.
- Ну и не буду. А то опять вырвет. – Максим разлил по стаканам водку и добавил пива.
Пиво закончилось, да и водки осталось немного. – Ты в рассказе, хоть прилагательные употреблял?
- Не знаю. Не мое это дело, в прозе блох выискивать. – Не дожидаясь других, Алекс выпил. – Я писатель, мое дело писать. Есть корректор, его задача корректировать. Есть редактор – его функция - редактировать. Издатель – издавать. А я – самый главный. – Гордо сказал фашист и прищурился. – Без меня – все отдыхают. Ты мне лучше скажи, Яцек, это ты Светке цветы подарил?
- Какой Светке? – Максим прекрасно его понял, но старался не афишировать этот мгновенно закончившийся роман.
- Хромой Светке, какой же еще?
- Ну я. Никто ей цветы не дарит, а у меня было лишних двадцать шекелей.
Шурик и Алекс переглянулись. Лишние деньги у нищих студентов – это был нонсенс.
- Она же страшная как Урфин Джюс! – Хохотнул Пух. Шурик осуждающе крякнул. Некрасивых женщин для него не существовало.
- Ну и что? – Макс выдул дым Пуху в лицо. – Вам, фашистам, лишь бы кого-нибудь обидеть. То пидоров расстрелете, то инвалидов, то евреев. Недобрые вы. А ведь кто-то должен решать и гормональные проблемы некрасивых женщин.
- Правильно! – Поддержал его Лисичкин. – Кто, если не мы?! Не ты же, падла длинноногая, грудью на амбразуру!
- Я же не Марат Козей. И не Зоя Космодемьянская. – Оправдывался фашист.
- Все! – Лисичкин затушил сигарету. – Я накладываю вето на табу. Все. Хватит.
Наступила тишина. В дальней комнате негромко вскрикнула, и что-то забормотала Каролина. В туалете, из неисправного бачка журчала вода.
- Водка заканчивается – Озабочено произнес хозяин квартиры. – У кого сколько денег?
- У меня пять шекелей. – Пух подвигал нижней челюстью.
- У меня двадцать… двадцать три с половиной. – Макс встал и вытряхнул из кармана мелочь. Внезапно он покачнулся и снова сел.
- Живем! – Обрадовался Лисичкин. – На две бутылки хватит. Пух! – Приказал он. – Метнись-ка в киоск. Купи водки и еще чего-нибудь. Гуляем!
- А почему я? – Недовольно спросил Алекс.
- Ты самый молодой, боевой и трезвый. – Шурик посмотрел на дернувшего правым плечом фашиста. – Еще вопросы есть? Это не просьба. – Хозяин угрожающе нахмурился.
- Ну ладно, дайте хоть рассказ дорассказать.
- Валяй.
- Короче, приехал этот мальчик в Израиль. Ну, туда-сюда, прелести абсорбции, сами знаете. В общем, заболело у него.
- Что заболело? – спросил Лисичкин, пытаясь прикурить. В зажигалке кончился газ, но Шурик не обращая внимания на подобные мелочи и без устали крутил большим пальцем колесико, вышибая искры.
- Не важно. Скажем живот, но схватило сильно, пацан на стенки лез.
- К врачу надо. Ну что, Максимка, вздрогнем? Пусть у нас ничего такого не болит. – Хозяин отложил сигарету и выпил. Яцкевич покивал головой, и, сморщившись, опустошил свой стакан.
- Короче. – Продолжил химик. – Нашли у него рак чего-то.
- Давай Пух, рассказывай быстрее, водка закроется. – Поторопил Максим.
- Ну, так вот. Ему здесь было так плохо, и он решил, что все его несчастья от Израиля.
- Так, все идиоты думают. Надо же на кого-то ответственность в их неудачах спихнуть. – Яцкевич раздраженно махнул рукой и презрительно скривился. – Спрашивается: кто его, гоя, сюда звал? Достали эти нытики! Денег, видишь ли, им мало государство дает. Марокканцы им не нравятся. А подумать о том, что они здесь ни дня не работали, и эти марокканцы пашут, чтобы им оплатить проживание в «проклятой израиловке» их не волнует. – Макс пыхтел, презрительно кривя губы. – Приехали, деньги получили и пытаются изменить все, что здесь без них построили. По какому праву?
- По праву сильного! – Сказал Алекс, затягивая ремень.
- Какого, к черту, сильного? – сказал щурившийся Лисичкин. – Все ноют, что они беззащитные, слабые, ничего не понимают в новой стране…
- Да! – Максим встал, но зашатался и снова сел. – И еще на эфиопов наезжают. Типа им дают больше денег, чем русским. Типа это их деньги, как будто они их заработали.
- Негры вон! В Африку обезьяны! На пальмы! – Завопил фашист. – Афро-евреи! – Он зашелся в хохоте.
- Ну, так что этот несчастный сделал? – Макса заинтересовала судьба больного раком.
Но Алекс настолько развеселился, что не мог внятно говорить. Его так рассмешила мысль, что бывают существа более презренные чем евреи и негры по отдельности, что он хрюкал и плакал от смеха. Яцкевич двинул Пуха локтем в бок и тот замолчал вздрагивая.
- Чего-о? – Спросил длинноногий химик, и всхлипнул.
- Рассказ твой. – Сурово спросил Лисичкин. – Что дальше было?
- Дальше? – Удивился Алекс. – Ну… Его похоронили с воинскими почестями.
- Это за что же такая честь? – Спросил Макс, и затушил окурок.
- Так он же взял с собой сорок жидов!
- Пух! – Закричал хозяин дома. – Бегом в киоск! Хватит страшилки рассказывать!
Алекс вскочил, и побежал к двери.
- Стой, гад! – Заверещал ему вслед Яцкевич. – Куда он взял сорок жидов?!
Возле дверей фашист остановился, и радостно ухмыляясь ответил.
- Он автобус взорвал. Чтоб неповадно было… - Он хлопнул дверью и по ступенькам застучали кованые сапоги.
- Чисто гойский подход. – Максим кашлянул и покачал головой. – Если ему плохо, почему другим должно быть хорошо?
- Ну, Максимка, зачем ты судишь людей? Пух – это Пух. Много ты видел еврейских фашистов?
- Вообще не видел, и не уверен, что должен их видеть. А этого – тем более.
- Пойми, старик, сюда редко приходят нормальные люди. Но тот, кто остался - не должен чувствовать угрозу.
- Это я, что ли Пуху угрожаю? – Максим сел и взял из оставленной Алексом пачки сигарету.
- Нет. Это ты чувствуешь, что тебе угрожают. Мне это неприятно. Алекс – мой друг, и ты мой друг. Так что – давай, принимай его, как он есть.
Максим затянулся и фыркнул дымом.
- Но ведь я к тебе прихожу? А чем же я ненормальный? По-моему – мои реакции вполне предсказуемы и по твоей классификации я совсем неподходящий человек для вашей тусовки.
- Максим! Ну отчего ты такой нудный? Обидел я тебя, что ли? Ну тебя на фиг. Тебе мало, что я рад тебя видеть? Я не совсем трезв. Мне хорошо. Скоро будет еще лучше. Что? Тебя что-то не устраивает? Тогда вали отсюда нафиг. – Лисичкин запыхтел раздражаясь.
- Не боишься, Шурик, что я обижусь и уйду? – Максу захотелось закончить дурацкую ссору на пустом месте, но пьяная гордость не позволяла признать свою неправоту. Естественно, что Лисичкин вправе принимать у себя тех, кого захочет. Да и Пух - хороший парень, занимается химией с ребенком Шурика. Ну а то что он фашист… Бывает. Каждый сходит с ума по-своему.
- Угрожаешь? Иди. У меня дома ведут себя по моим правилам. Не хочешь по моим правилам? Тогда не у меня.
- Ладно. – Уходить Яцкевичу не хотелось. Должна придти Вероника. Ссорится с Шуриком – совсем глупо, к тому же, его привлекали куриные ножки сомнительной свежести. Он потрепал Шурика по колену и сказал:
– Алекс Пух – лучший из фашистов, которых я когда-либо встречал. Правда других я не видел. Я в сортир, а ты, пока карты раздай.
ХХХХ
Он сдернул воду. Стена покачнулась, и Яцкевича шатнуло. Чтобы не упасть Максим уперся рукой в дверь. Но дверь была незакрыта, и он вывалился в коридор. Ударившись плечом в стену Макс, восстановил равновесие и застегнул ширинку. Он оперся на дверную ручку ближайшей двери.
Дверь распахнулась, и он влетел в детскую.
На матрасе, лицом вниз лежала Каролина. Мятая простыня сползла и в полумраке Макс увидел обнаженное девичье тело. С правой стороны, под лопаткой расплывался огромный синяк. «Сволочи». – Пронеслось в его затуманенном мозгу. - «Ударить Линку, это все равно, что кошку повесить. Беззащитная она. И вреда причинить не может».
Каролина вздрогнула и повернула лицо на бок. Она открыла глаза и улыбнулась.
- Макс… Хорошо что это ты. – Она говорила низким со сна голосом.
- Да, вроде я… - неуверенно сказал Яцкевич и собрался удалиться. Девушка перевернулась и села не стесняясь своей наготы. Максим отвел глаза.
- Побудь со мной, Максик, не уходи. Сядь рядом. – Попросила она. - А то, что-то все от меня шарахаются…
Макс подошел и оперевшись рукой на пол сел возле девушки.
- А ты не догадываешься – почему?
- Потому что у меня много плохих болезней? – Максим кивнул. – Ну, так я же никого заразить не смогу, разве что кто-то захочет со мной переспать без презерватива…
Она жалобно посмотрела в его глаза и Максиму стало не по себе. Он взял Каролину за руку, положил на свое колено, затем погладил ее щеку. Из глаз девушки текли слезы.
- Все будет хорошо. – Его голос дрогнул. – Когда-нибудь все будет хорошо. Обещаю.
- Почему ты такой? – Спросила она. – Почему ты кожаный?
- Я кожаный? – Удивился Максим.
- Да. Ты другой. Все хорошие. Все кто здесь - хорошие. – Уточнила она – И Шурик, и Карел-кларнетист, и Эдичка Птах и даже Алекс Пух. Они все добрые. Но они железные или каменные, а ты кожаный. Ты теплый.
Максим не нашелся, что возразить. Он тоже хотел быть железным, но с Каролиной спорить было бессмысленно.
- Женись на мне, - Неожиданно попросила она. – Я буду хорошей женой, рожу тебе деток… - Она заплакала громче. Максим поерзал и снова погладил ее руку. Солнце заходило, и в этой комнате стало совсем темно.
- Не могу… - Сказал он извиняющимся голосом. – Понимаешь… Ты еще молодая. Тебе только девятнадцать. А мне уже двадцать пять. У тебя еще все впереди… Наверно.
- Боишься? – Она плакала и ее обнаженные плечи вздрагивали. – Я вылечусь! – Максим покачал головой. – И героин я брошу! – Она вскочила, подбежала к сумке и выхватила пакетик с белым порошком. Как показалось Яцкевичу, там было дозы на три, хотя он не знал точно сколько нужно на один раз. – Вот! Держи! Выкинь!
Максим покачал головой.
- Так у всех бывает, кто на «черном» сидит. А какой смысл? Ну, выкину я, а ты потом башку об стену размозжишь. И Шурик побежит деньги одалживать. Только кто ему даст? Он и так всем должен.
Каролина плакала все сильнее.
- Так что же мне делать?! Максимочка, милый, помоги-и-и!!!
Яцкевич обнял девушку и прижал к себе. Нос зачесался, на глаза навернулись слезы. Он мгновенно протрезвел.
- Каролина! – Твердо сказал Макс. Он держал ее за плечи иногда встряхивая. – Как тебе помочь?
- Не знаю-ю!
- Что в психушке говорят?
- Ничего не говорят! Только метадон даю–ут!
- Ну-ка приди в себя! Нечего мне здесь истерики устраивать! Пощечину хочешь? - Пригрозил Макс. Девушка не успокаивалась. Максим почесал щеку и уже спокойным тоном спросил:
- Сколько времени ты на «черном»? – Каролина, вздрагивая всем телом, подняла два пальца. – Два года? – Она кивнула.
- Любила я его!
- Известная история. – Яцкевич грустно улыбнулся. - Девочка полюбила наркомана и сама сторчалась. Эх… Не говорили тебе в школе, что ли, наркотики – билет в один конец?
- Говорили-и… но любила я его… А теперь, Шурик говорит, что я умру. И-и-и…
Максим закусил губу и выругался.
- Похоже на то…
Голая девушка рухнула на матрас и зашлась в рыданиях. Не в силах больше этого выносить, Яцкевич выскочил в коридор и бросился в салон. Лисичкин сидел в кресле и накручивая на палец бороду читал книгу. Он пьяно ухмылялся прочитанному.
- Водки! – Потребовал Максим.
- А? – Шурик поднял голову.
- Водка есть? – Грозно спросил Макс.
- На столе. Разливай.
Яцкевич пропустил мимо ушей просьбу хозяина, схватил бутылку, в которой оставалось еще грамм пятьдесят и опрокинул себе в рот.
- Ах! – выдохнул он, и занюхав рукавом рухнул на диван.
- На здоровье. – Сказал Шурик. – Чего ты в одну харю пьешь?
- Черт, черт, черт! – Зло сказал Макс.
- Каролинку жалко?
Яцкевич кивнул.
- Черт! – Повторил он. – Шанс у нее есть?
Лисичкин отложил книгу.
- Не думаю. То есть, все может быть, но, видимо не в ее случае…
- Блин. – Максим скривился. – Такая чуткая душа, такое прекрасное тело… И ни за грош… Блин…
- Ты, Яцек, лучше не думай. Выпить пока нечего, давай покурим. Фашистские, не побрезгуешь?
- Давай покурим.
- Сейчас народ придет, веселее будет. А я пока свечи зажгу. Темновато у нас. – Шурик вздернул верхнюю губу и фыркнул - Прекрасное тело, чуткая душа… - передразнил он Макса – Была у нее чуткая душа, пока на героин не подсела, а тело… скоро не будет прекрасным. Знаешь, как наркоманы стареют? За пять лет – на сорок. Ты, Максим поэт, но писать ты не сможешь, слишком много в тебе пафоса.
- Да ладно, не обо мне речь. Ты «черное» пробовал?
- Нет такой дряни, чтобы я не пробовал.
- Ну и как?
- Перебрал я тогда. Курили мы. Знаешь, русские колются, а израильтяне курят.
- Забивают косяк как траву? – Голова снова начала кружится, и Яцкевич закрыл глаза.
- Нет. На фольге раскладывают, снизу поджигают, и вдыхают через трубочку. В кино видел наверно.
- А… Ну так что? Почему перебрал? – Он кашлянул и, убрав руку, на которую опирался - лег.
- Да что-то прихода долго не было, зато потом как вставило!
- Ну! Расскажи! Что почувствовал?
- Ой. Неприятно было, но передать не смогу. Неописуемо. А потом отходняк страшный. Так плохо мне не от чего не было. В жизни больше эту гадость не возьму. И даже не потому, что страшно подсесть. – Лисичкин помолчал раздумывая. – Хотя это, конечно тоже, а просто… Не стоит того. Лучше водку.
- Да уж. Алкоголикам больше сочувствуют, чем наркоманам.
- Да не в этом дело. Понимаешь, Максим, тут как сигареты…
- В смысле?
- Ну, ты когда куришь, кайф ловишь?
- Нет.
- Ну, вот так и с этим. А, вот, если не покуришь пару часов, потом места себе не находишь. Курить хочешь. Так и с героином также. Только ломка – страшная вещь.
- Да уж. Наслышан. А Линка мне рассказывала, что все вокруг цветочное, и сама она – цветочек…
Максим взял сигарету.
– Огня! – Попросил он.
- Держи. – Шурик протянул коробку спичек. - Такие уж у нее приходы. Бывает, что видят всех с двумя головами. Эти головы друг друга перекрикивают, гвалт – невообразимый. – Шурик усмехнулся, очевидно вспоминая. – Ну да ладно. Ты, Максимка, этот дрэг не трогаешь, и правильно делаешь.
- На вас, уродов, насмотришься – за километр обходить будешь. Но…, в принципе – дело ваше. Каждый человек – сам писец своего счастья. – Неточно процитировал он Горького, и громко, с подвыванием, зевнул.
- Каждый человек - кузнец своего счастья. – Поправил Лисичкин.
- Кто кузнец… - Максим вздохнул. – А кто – писец.
Лисичкин зажег свечи, и на стены легли причудливые тени. Максим растянулся на диване, в его бок уперлась пустая бутылка. В голове шумело, он чувствовал, как кровь теплыми волнами перетекает по его телу.
Состояние полного расслабления. Алкоголь потушил все тревожные мысли. Ему было глубоко наплевать, что он не готов к ближайшему экзамену. Появилась, и тут же ушло воспоминание о том, что скоро нужно платить за комнату в коммунальной квартире. Платить было нечем, но он решил, что как обычно, все как-нибудь образуется…
Все было хорошо. Но несчастная Каролина не забывалась.
- Слышь, Шурик?
- Да, старик?
Лисичкин сел на диван, рядом с Максом, выругался и, привстав, вытащил из-под задницы раздавленные темные очки.
- Погладь меня по голове, пожалуйста. – Попросил Яцкевич.
- Это запросто. – Хозяин взъерошил волосы Максима. – Теленок ты блин, Максимка.
Макс спрятал лицо в углу, между стеной и подушкой и сдавленным голосом сказал:
- Она говорит, что я кожаный.
- Каролина?
- Да.
- Ну а какой же еще? – удивился Шурик. – Ты – кожаный, собака – шерстяная, а черепаха – костяная.
- А медуза? – Максим повернул голову и вдохнул воздух, главная составляющая которого был табачный дым.
- Медуза? – Лисичкин задумался. – Медуза, она противная.
Он поднялся, поискал пепельницу, не нашел и выкинул окурок в открытое окно.
- А знаешь, что наркоманам дают, чтобы ломку снять? – Шурик снова сел в свое продранное, «королевское» кресло.
- Лина сказала, что метадон, а что это?
- Синтетический героин. Ломку снимает, а кайфу - никакого.
- Ну, так это же хорошо? Люди не мучаются. – Максим сел на диван.
- Проблема в том, что привыкание к нему, сильнее, чем к героину. И если с «черного» еще можно как-то соскочить, то с метадона – практически невозможно.
Яцкевич потряс головой.
- Тогда зачем же они это делают?
- Понятно зачем. Ты когда-нибудь видел, как люди ломаются?
Максим задумался. Он присутствовал, когда наркоманам было плохо, но знал, что настоящая ломка – намного серьезнее.
- По большому счету – нет. Господь миловал.
- А я видел. И не раз. А представь, что такое происходит в больнице или тюрьме. Не героин же зекам давать. А дозу понемногу сокращают. Надеются, что наркоманы потихоньку отвыкнут. Только я такого, что-то не видел. Как с «черного» соскакивают - видел. Настоящие герои. Немного таких. А вот с метадона – нет. Ладно. – Шурик поднял бутылку, покачал, и убедившись, что она пуста, поставил на пол. – Все! Закончили про ломки и наркотики! Хватит меня угнетать. Игра не получается. Народ не идет. Пух пропал где-то. Что делать будем?
- Не знаю. Давай Бойца позовем. Он про Иисуса Христа расскажет, или песню шотландскую споет. Забавный он у тебя.
- Приблудился.
В дверь застучали.
- Стучат? – Спросил Лисичкин.
- Думаю, да. – Максим открыл глаза. Потолок плыл. Он прищурился и усилием воли удержал его, но не надолго. – Куда ты плывешь, крыша моя? – Пропел он. – В какие реки, в какие моря…
- Так стучат или нет?
- Поклясться не могу. Давай Ричарда кликнем, если полиция, он их задержит.
- Или она его.
Снова раздались удары в железо.
- Отрывайте, жиды! – Раздался крик Алекса Пуха. – Вы что там, заснули?
- Свои. – Сказал Шурик открывая.
Сделав большой шаг в комнату зашел самый «молодой и трезвый», поставил на стол две бутылки водки и катнул по полу консервную банку с туной.
- А что? Никто еще не пришел? – Спросил Пух.
- А нам никто и не нужен. – Ответил Шурик отвинчивая пробку. Бутылки были разные. Одна подороже – израильская, другая – дешевая, пол-литровая.
Шурик разлил водку по стаканам, и торжествующе крикнул:
– Джентльмены пьют и закусывают! Максимка! Открывай консерву, у меня в сумке хлеб.
Не успел Яцкевич подняться с дивана, как дверь снова распахнулась и вошла КарпА.
- Я птичка! – Закричала Аня. Ее глаза под стеклами больших круглых очков сверкали. Она неестественно, надрывно смеялась, растягивая тонкие губы в презрительной гримасе. Девушка сбросила с плеча холщевую торбу на пол и открыла рот что бы крикнуть еще что-то, но зашлась в кашле.
- Блин. – Проворчал Шурик. – Опять дверь не заперта. Это ты, фашист, не закрыл.
Но Пух не отвечал. Он сидел на диване, блаженно щурился и чесал живот.
- Ты птичка? – Спросил Максим у Анечки. – Смотри не залети. Вижу, ты уже закинулась. Хофман?
- Да нет, ЛСД в прошлом. Экстази. Дешевле и мягче. - Она пшикнула себе в рот астматина и успокоила кашель. Зато ее глаза засияли еще ярче. – А про птичку… Это стихотворение такое. Хочешь послушать? Или твоя гепетеушная душа не выдержит настоящей поэзии?
Яцкевич смутился. С Аней у него были хорошие отношения, однако ее стихов он не понимал. Но больше всего – он не хотел это показать.
- Ну, расскажи. Конечно, интересно.
Карпа подфутболила свою сумку и начала надрывным, прерывающимся голосом, брызгая слюной:
юннат беспризорный могильщик
ты клеил серебряный гроб
Она кашлянула, но справилась без лекарства.
но что мне до смерти я птичка
я зоологический сноб
умелец роскошный курильщик
ты думал я жить не хочу
я жизни не знаю я птичка
я небо верчу
Незапертая дверь отворилась, и на пороге появилась аплодирующая Вероника.
Максим покосился на новую гостью стараясь не показать свое смятение.
Рыжеволосая, кудрявая девушка была ослепительно прекрасна.
Яцкевич подумал, что наверно только ему так кажется, но поймал восхищенный взгляд Шурика, и заметил как недовольно скривилась очкастая поэтесса.
Он вздохнул, и через силу отвел глаза от вошедшей. Сердце громко и часто застучало. Макс почувствовал волнующий запах Вероникиных духов, сжал зубы и закурил сигарету.
- Блин! Вы что? Все в трамвае родились? – Шурик кричал. – Проходной двор здесь устроили! Уф. – Успокаивался хозяин. – Просить – бесполезно. Введу штраф за незапертую дверь.
- Яволь! – Рявкнул Пух. – Двери здесь не запираются автоматически. Бардак, геноссе. Но с деньгами у всех напряг. Так что придумай что-нибудь другое.
- Ладно. – Лисичкин встал с кресла и сделал неуклюжий реверанс. – Приветствую прекрасных, и частично пьяных дам. – Он снова упал в свой, найденный на помойке трон. – Анечка! Про птичку – здорово. Вероничка! – Кучерявый хозяин засунул руку в настолько густую шевелюру, что ладонь пропала из виду. – Если бы здесь не находился неровно дышащий к тебе, нетрезвый субъект, я бы отдал должное твоей красоте и изяществу, но я надеюсь, что тебе достаточно того, что я оценил это невербально*.
*вербально – словесно.
- Спасибо. – Вероника смущенно улыбнулась.
- Трепло невербальное. – Буркнул Макс.
- Так вот. – Шурик взял протянутый Алексом стакан, и немедленно выпил. – Милые девушки! Кроме эстетического наслаждения я жду от вас вполне конкретной помощи.
Аня счастливо рассмеялась, и сделав несколько, как ей казалось, изящных пируэтов приблизилась к Лисичкину. Она наклонилась к креслу, и поцеловала его долгим поцелуем.
- М-да… - Сказал он вытирая губы. – Это было неплохо. Но если об этом, кто-нибудь расскажет Денису, у меня будут проблемы. А помощь мне нужна другого рода.
- Кто такой Денис? – Спросила Вероника у чесавшего живот Пуха.
- Ее новая любовь. Живет возле Яцека, в Резнике*. Тоже гуманитарий дранный.
*Резник – одно из общежитий Иерусалимского университета.
- Ах, Денис, Денис, Денис! – Карпа подняла руки и закружилась по комнате, пьяно смеясь. - Денис, Денис… Я хочу жить с ним долго-долго, родить ему много детей. Старится вместе с ним. Представляешь, Шурик, нам уже за восемьдесят, мы морщинистые, сидим и обнимаемся…
- Умрете в один день? – Ухмыляясь, спросил хозяин.
- Обязательно!
- Ладно. – Лисичкин посерьезнел. – На тебя надежды нет. Вероника!
- Да? – Девушка стояла у освещенного уличным фонарем окна, скрестив руки. Она обернулась, и непослушная прядь наполовину закрыла лицо. Вероника тряхнула головой. Идущий сзади свет подчеркивал стройность ее фигура, а длинная юбка только подстегивала фантазию с каждой секундой все более нечастного Максима. Ему внезапно захотелось подбежать к ней и рухнуть на колени умоляя о прощении. Ему стало мучительно плохо. Внутренности закручивались в спираль останавливая дыхание. Макс вспотел. Он понимал, что любые его действия только отдалят, или испугают такую близкую и такую далекую Веронику. Внезапно вспомнился совет Шурика: «Если не знаешь, что делать – не делай ничего». Макс вспомнил о своем решении – не питать иллюзий, не надеяться и не унижаться, заскрипел зубами, налил себе полстакана водки, и выпил, не закусывая.
Парализуя дыхание, внутрь ворвался огненный шар. На душе стало легче, появилось какое-то отчаянное веселье. Утерев слезы он забрал у Пуха горящую сигарету, глубоко затянулся и вернул ее фашисту. Тот приподнялся и поставил пепельницу на стол.
- А я рассказ написал. Натюрлих. – Сказал Алекс. – В следующем номере моего журнала выйдет.
- Знаем мы твои рассказы. Опять про Гитлерюгенд, или про ощущения от афганского героина. – Анька села рядом с длинноногим химиком.
- Ну, так журнал-то психоделический. Что вижу – о том пою. Ну, хотите, расскажу? – умолял он - Я уже Шурику и Максу рассказывал, им понравилось.
- Не слушайте его. – Деловым тоном сказал Лисичкин. – Дамы! Водку будете? У нас приличная, «Кеглевич». Но торопитесь, этот германофил уже полбутылки выдул, а вторая бутылка – горилка. Для прекрасного пола не годится.
Вероника достала из сумки жестяную коробку, и протянула Шурику.
- Вот. Это гостинец. Для вечно голодных. Есть еще бутылка вина. Это для вечно пьяных…
Макс оценивающе оглянул жестянку. Она была упакована в целлофан, с красивым бантиком сверху. На горчичного цвета боку – улыбающаяся негритянка, с каким-то тропическим цветком в волосах. В руке она держала ветвь причудливого растения с плодами напоминавшими уменьшенный регбийный мяч.
- Что это? – Спросил Лисичкин.
- Это шоколад. – Пух сел, и принял пристойную позу. Больше он не походил на объевшегося сметаной кота. – И, кстати, дорогой шоколад, фирмы Макс Бреннер.
- Делать тебе нечего, Вероничка. – Заворчал Шурик. – Лучше бы водки купила, или колбасы… А кроме того, насколько мне известно, Макс Бреннер миллионер, содержащий в Америке сеть публичных домов. Ты вроде, феминистка. Негоже поддерживать торговца живым товаром.
- Ну так что? – Возмутился Яцкевич. – Мы по этому поводу шоколад есть не будем? Я готов его сожрать вместе с жестяной банкой.
- А вот этого не надо! – Ухмыльнулся сильно подобревший от выпитой водки фашист. – У них мероприятие – за десять крышек дают проститутку!
Присутствующие рассмеялись. Карпа подошла к Максиму, села на пол и положила себе на колени его ногу, обутую в новый, черный кроссовок.
- Что, Максимка, богатенький стал? Новые ботинки покупаешь? Люди женятся, стебутся, - Пропела она – а нам не во что обуться!
- Родители подарили. – Оправдывался Яцкевич.
- А! – Махнул рукой Пух. – Китайское дерьмо. Через три месяца порвутся. Помяни мое слово.
- Почему китайское? – Обиделся Максим. – «Рибок», американское.
- А ты на язычке посмотри. – Предложил Лисичкин. – Должно быть написано, где сделали.
Макс снял левый кроссовок и поднес к глазам.
- Ничего себе! – Удивленно протянул он, но продолжать не стал, чем разжег общее любопытство.
- Что, Тайвань? Индонезия? Гонк-Конг? – Перечислила Аня экзотические страны, в которых наряду с Китаем массово производились продукты ширпотреба и электроники.
- Вьетнам! – Заявил Яцкевич, надевая ботинок.
- Ха! – Закричал Пух. – Они их делают из кожи американских солдат!
- Дебил фашистский! – Возмутился Макс. – Если бы они шили ботинки из человеческой кожи, то они были бы желтые. А кроссовки-то - черные!
- Сам ты дебил. Черонокожие во Вьетнаме тоже ведь служили. – Алекс почмокал губами. Он, восхищавшийся войной, как явлением, тем не менее никогда не держал в руках боевого оружия. Он радовался, когда нелюбимые американцы гибли от рук ненавидимых им азиатов. Не меньшую радость доставлял и обратный процесс. Вероника отошла от окна и присела на краешек дивана.
- А я знаю, чем вас обрадовать. – Заявила она, доставая из сумки прямоугольный пакет томатного сока.
- Отлично! – Воскликнул Шурик. – Сейчас кончится нормальная водка, и будем пить «Кровавую Мери». Но, Вероничка! Сжалься над несчастными. У нас появились куриные ножки. Нужно их как-нибудь приготовить, а я никому не доверяю, кроме тебя.
- Ладно. А что мне за это будет?
- А я тебе дам посидеть в моем кресле.
- Мало!
- Хорошо. Тогда я поговорю с одним идиотом, чтобы он не был таким идиотом. Хочешь?
Девушка поднялась с дивана и прищурившись посмотрела на Максима. Тот прекрасно понял, что речь идет о нем, но к пьяной гордости добавилась пьяная отмороженность. Он выдержал пристальный взгляд из-под подкрашенных бровей и дернув плечами замычал.
- Согласна. – Вероника вышла на кухню и зазвенела там посудой.
Шурик принял серьезный вид и повернулся к Максу.
- Господин Яцкевич. – Начал он и закашлялся. – Анька! Астматин, быстро!
Карпа протянула бородатому хозяину свое лекарство от астмы, обладающее, кроме прочего, наркотическим эффектом. Лисичкин запшикал себе в рот. Затем блаженно улыбаясь откинулся на спинку кресла.
- Полезная у тебя болезнь, Анечка. – Он вернул цилиндр хозяйке и почесал кучерявую голову – Макс, короче, я не собираюсь лезть в твои дела. Просто должен отработать будущий ужин… - Видно было, что Шурику неловко. А это случалось нечасто.
«Ему неудобно чувствовать себя неудобно». – Поймал Максим ускользающую мысль и улыбнулся ей.
- Говори. – Он приглашающе махнул рукой.
- Ну так это… Как это… - Лисичкин поморщился и затушив сигарету решительно закончил: - Помирились бы вы, что ли…
- А я с ней не сорился! Она сама виновата! – Недавнее желание пасть перед Вероникой на колени сменилось уверенностью, что это она должна просить прощения.
- Ну ты и мудак! – Шурик возмущенно фыркнул. – Любой, за такую бабу левую руку отдаст, а ты носом вертишь! Не видишь, что ли, неравнодушна она к тебе. Что она в тебе нашла – человеческому пониманию недоступно…
- Это точно, недоступно. – Согласился Максим. Пух, тоже, утвердительно закивал головой. – Но если она хочет помириться, пусть, хотя бы намекнет.
- Так она же намекает! – Взорвалась Карпа. – Тебе не кажется, что женщине труднее предложить мир, чем мужчине? – Она подняла к потолку глаза, давая понять, что очень не довольна тупостью Максима.
- А как же равноправие? Если вы хотите получать такую же зарплату, так извольте забыть что вы слабый пол и мужики должны за вами ухаживать и исполнять ваши капризы. – Макс поднял брови. – А то у вас как у арабов: если призывать их на альтернативную службу - то это фашизм, а то, что демобилизованные солдаты получают стипендии, то это расизм.
- А то, что ты говоришь – шовинизм! – выкрикнула Карпа, и захохотала своей шутке.
- Ножки у вас несвежие! – Закричала из кухни Вероника.
- Все равно сожрем! Органика! – Взревел Шурик испугавшись, что долгожданный ужин может оказаться несъедобным. – Твое дело – жарить, и желательно – быстро.
- Еще пять минут. – Пообещала кухарка.
Пух встал, надел шинель, и застегнул ремень.
- Господа и дамы… - Начал он, надевая черный берет с крестом. – Было приятно с вами пообщаться, но надо идти. Служба видите ли. – Он покачнулся и оперся на дверь.
- И нам приятно. – Сказал Лисичкин приподнимаясь с кресла. – Всегда рад тебя здесь видеть, Пух. Только поосторожнее со своими фашистскими закидонами. Максимка у нас нежный, - Он потрепал шевелюру Яцкевича. – Обижается…
- Пусть привыкает, ауфидерзэйн. – Алекс щелкнул каблуками и вышел.
Наступила тишина. Закрывшаяся дверь взволновала свечи, и тени на стенах задвигались.
- Странно, - Протянул Шурик. – Я на стены от голода не лезу, потому что курю постоянно, а сигареты аппетит отбивают, только голова болит…
- Так что же здесь странного? Все студенты так, не ты один. – Сказал Яцкевич пьяным голосом.
- Да я ничего не имею против, но почему-то от марихуаны очень хочется кушать…
- А от водки, хочется выпить. – Поддакнул Макс.
- А от ручки – хочется писать. – Анька вдруг вскочила с дивана и схватив Максима за майку, приподняла его, и брызгая слюной закричала. – Слушай ты, Яцек! Мне интересно твое мнение! Я хочу слышать голос простого народа!
- Отпусти, малохольная. – Взмолился Максим. – Читай уже свои безумные стихи.
Карпа оставила Макса, подняла лицо к потолку и завыла, ломая руки:
Где ночь отвесная в падении свободном
ни перьев золотых ни каблуков
там гладь небесная еще надежней водной
смыкается и не дает кругов
Она закашлялась, покрутила головой и продолжила, уже менее эмоционально.
второе солнце смерти поднималось
железное над городом Но мы
не слушая его опять пытались
прикрыться пыльною одной полой зимы
одним ее невнятным одеялом
от собственных холодных светлых глаз
вторая стража смерти всё кричала
по имени не забывая нас
Всё отделенное страницею, двумя ли,
всё неопасное невидимо. Усни,
чума идет по улице. Едва ли
после войны ты вспомнишь эти дни
Последние строчки обессилившая Аня уже шептала. Она рухнула на диван возле Максима и тихо спросила:
- Ну, что скажешь?
Макс покачал головой.
- Не знаю, Анечка. Не понимаю я в поэзии ничего. Я ведь простой советский парень…
- Ха! – От восторга Шурик изогнулся в кресле и поперхнулся дымом. – Ух. Это ты, Максимка, простой?! Да ты ведь хитровывернутый! А советского в тебе только знак качества на заднице, что в роддоме поставили! Понять не могу, как это ты в ГПТУ умудрился попасть…
- Так вышло. – Сказал Яцкевич принюхиваясь к запахам доносившимся из полутемной кухни. Вероника зажгла там две свечи, но все равно там было темновато.
Максу не хотелось рассказывать, как после школы, он пошел получать рабочую профессию и даже работал полгода на автозаводе имени Лихачева, где прикручивал сиденья водителя к полу новеньких кабин.
– Я, старик, не понаслышке знаю, что такое – конвейер. Я – не просто в курсе, чем живет рабочий класс, но и сам был этим самым рабочим классом.
- Ну и как? Хорошо гаечным ключом махать? – Лисичкин потрепал притихшую Аньку. – Я не отношусь к пролетариям с презрением, не думай, но самому становиться за станок… - Шурик зябко поежился представив такое чудо. – Боже упаси!
Максим глубоко вздохнул, и протянул хозяину пустой стакан.
- Понимаешь, - сказал он – все мои родственники, включая умерших, известных мне, имели как минимум одно высшее образование. Все занимались кабинетной работой, и никто, никогда, не служил в армии. Так что я, как видишь, компенсирую.… Как Горький…
- Да уж. – Протянул Шурик. – А что хорошего быть интеллигентом? Тоска зеленая. Водку не пей, наркотиков не употребляй, матом не ругайся. Еще, наверно, жене не изменяй и в карты играй, только на «просто так». Скучно. Какая-то жизнь… - Лисичкин налил водки и протянул Яцкевичу стакан. – Какая-то жизнь, - повторил он – без джокеров.
- В смысле? – Сказал Макс вглядываясь вглубь нечистого стакана.
- А просто! – Вздохнул Лисичкин. – Завтрашний день, такой же, как вчерашний! Никаких неожиданностей, пресно как-то… Наверно хорошо, но не по мне это.
- Зато нет проблем с оплатой квартиры…
- Да брось, старик, впервые, что ли? Не обращай внимания на такую ерунду. Вон, возьми у Анечки «марку» и квартплата тебе будет до лампочки.
- Да пошел ты в задницу! Думаешь, у меня своих проблем мало? Вон, иди, посмотри на Каролину. Я скотом быть не хочу. – Максим возмущенно зафыркал. Не первый раз ему предлагали наркотики, но от Лисичкина он такого не ожидал.
- Не обижайся, Максимка! – Шурик попытался встать, но его филейная часть перетянула и он крякнув упал в возмущенно скрипнувшее кресло. – Если бы ты захотел, сам бы набил тебе морду. Тебе, скоро и от водки хорошо станет.
- Да уж. – Максим зевнул. – А мне мамаша говорила, в чем привлекательность этого дерьма.
- Ну да? Она, что ли пробовала?
Макс отмахнулся от подобного нелепого предположения.
- Когда человек берет дозу, он испытывает ощущения из будущего мира. Поэтому он снова хочет это испытать.
- Точно. – Сказал Лисичкин. – И поэтому, нарки туда так торопятся…
- Неправда! – Зашевелилась Анька. – Причем здесь лучший мир? У меня все время черные трипы, постоянно кошмары.
Шурик захохотал, героическим усилием поднялся из кресла и сев на диван обнял Карпу.
- Это потому, Анечка, что у нас разный будущий мир. Ты там, в своих галлюцинациях, мужиков рогатых не встречала?
Ответить поэтесса не сумела, так как вошла Вероника с дымящейся сковородкой.
- Быстро! – Приказала она. – Очистить стол!
Максим и Шурик засуетились подготавливая место для сковородки.
- Анька! – Крикнул Макс. – Подъем! Еда пришла!
- Уйдите, уйдите… - Простонала Анечка, потерявшая связь с реальностью. – И этого жирафа уберите…
- Ладно, с ней все ясно. – Лисичкин закатал рукава. – Так и запишем - от приема пищи отказалась.
Макс с колебанием посмотрел на сковородку.
- Слышь, Вероника, а есть это можно? – Робко спросил он.
- Не знаю. – Девушка пожала плечами. – Я бы не стала.
Но Шурик уже схватил ножку и ел обжигаясь.
- Ум-м-м – Прорычал он. – А тебе никто и не предлагает. Не порть людям аппетит.
Только что хваставшийся своим рабочим прошлым студент сходил в туалет, покачиваясь и спотыкаясь, вернулся с рулоном туалетной бумаги. Он обернул торчащую из куриной ножки кость и нерешительно смотрел на нее.
- Вообще-то попахивает. - С сомнением протянул Максим.
- А ты не нюхай, эстет. - Пробурчал Шурик с набитым ртом. – Жри, давай.
Яцкевич не выдержал и впился зубами в пережаренную конечность покойного цыпленка.
Некоторое время они ели молча, сосредоточенно жуя. Тишину нарушали только скрежет челюстей, да урчание и порыкивание насыщающихся студентов.
Первым отвалился от сковородки Яцкевич. Он так наелся, что мысль о пище, которая преследовала его сегодня целый день, уступила место сонному, сытому отупению.
- Лисичкин. – Позвал он. – Я сейчас рядом с Анькой забурюсь.
Жуя, Шурик скорчил недовольную гримасу и показал на бутылку.
– Ладно – примирительно проговорил Максим. – Но я согласен оставаться в вертикальном положении только при условии, что мне дадут крепкого кофе. Вероника! - Просяще позвал он. – Во имя нашей любви…
- Что? – Девушка ожидала продолжения.
- Не будешь ли так любезна…
- Ну, рожай!
- Если тебя не затруднит, и ты проявишь к человеку, катастрофически жаждущему кофе, милосердие.…
- Это не ко мне. Это к Бойцу, он знает толк в христианских, всепрощающих жестах. Я к тебе никакого сострадания не испытываю. Я считаю тебя жестоким уродом. И к тому же тупым и бесчувственным. Более того: наглым, самовлюбленным, эгоистичным и омерзительным!
- Шурик! – Жалобно обратился Макс к хозяину, который обглодал последнюю ножку и вытирал лицо принесенной Максимом туалетной бумагой. – На меня наехали! Меня жестоко оскорбили! – Он скривился, готовый заплакать пьяными слезами.
- Правильно сделали. – Хозяин обмакивал кусочек заплесневелого хлеба в жир, искрящийся в свете свечей, на сковороде полной куриных костей. - Ты почему до сих пор не налил? А на ее месте, я бы тебе в рожу вцепился.
- Ну и ладно. – Макс всхлипнул и обиженно надул губы. – Тогда я к Анечке пошел.
Максим лег на диван, и обнял посапывающую Карпу.
- Вероника! – Шурик положил на стол обглоданную кость и потянулся к бутылке с водкой. – Расскажи, как тебя изнасиловали. Ты так ничего толком и не рассказывала. Народу ведь интересно.
Максим сел, сжал зубы и тяжело задышал. Он знал об этой истории и удивлялся легкомысленному отношению к ней своей возлюбленной.
Но так, как на данный момент они были в «разводе», как-нибудь реагировать он не имел права.
- Рассказать? – Красавица тряхнула золотыми кудряшками. – Тебе интересно, Яцкевич? – Она испытывающее посмотрела на Максима.
- Твое дело. – Макс скорчил презрительную гримасу и сплюнул в пепельницу. – Твое тело, значит и твое дело. – Неудачно сострил он и налил себе водки.
- Вот как? – Огорчилась девушка, и стала рассказывать, обращаясь исключительно к Лисичкину. – Я тогда еще солдаткой была. На базе ВВС в Негеве служила…
- А оружие у тебя было? – Спросила внимательно слушавшая, как оказалось не спящая Аня.
- Кто же мне оружие даст? – Удивилась Вероника. – Я же потеряю.
- Во – во. – Поддакнул Яцкевич. – Она и без автомата смертельная штучка.
- А ты зря ревнуешь. – Обратилась к нему девушка, желая, чтобы Макс не согласился с ней. – С тобой я тогда еще не познакомилась. Тогда ты ничего не знал о шраме на моем животе. – Она наморщила носик. – Лисичкин! – Позвала Вероника. – Дама хочет водки с томатным соком.
- Сию секунду! – Пообещал Шурик не двигаясь.
- И в самом деле. Мне какое дело. – Максим отвернулся и выпил, закусив недоеденной куриной ножкой, которая в процессе насыщения становилась все более отталкивающей.
- Максимка, заткнись в тряпочку. – Попросил Шурик. – У тебя был шанс иметь прямое отношение к этому ангелу. – Теперь не встревай.
- Мо – мо - молчу, как рыба об лед. – Пообещал Макс заикаясь. Он горестно вздохнул
- Давай, Вероничка, рассказывай. Не обращай на этого мудака внимания. Не стоит он того. – Хозяин продранного, «королевского» кресла прикурил новую сигарету от окурка только что закончившейся.
- Я поймала тремп, что бы доехать из Цаелим в Тель-Авив.
- А что ты в Цаелим делала? Там же полигон танкистов. – Подозрительно спросил Лисичкин.
- Друг там у меня служил, да и бассейн у них хороший.
- А что, в Израиле солдат в бассейн пускают? – Изумился Макс.
- А что, солдаты не люди? – Вероника не поняла удивления отслужившего совсем в другой армии, где солдатам давали мыться в душе раз в неделю Максима. Это мероприятие там гордо называлось походом в баню.
- Ничего себе! – Присвистнул тот. – А мы там сколько раз на учениях были, и не знали…
- Так вы же резервисты, откуда вам знать? У вас же там только учения. Десять дней - и домой. – Девушка расстроилась, что упоминание о друге, Яцкевич пропустил мимо ушей.
- Ну, хватит про армию. – Поторопил Шурик. – Про изнасилование давай. Эта армия и так из ушей лезет. Через месяц снова сапоги одевай.
- Ты, Лисичкин, их и не снимал. Зато в армии, хоть отъедимся.
- Точно, - Шурик довольно улыбнулся. Повар их роты был знакомым, и голодный, лохматый студент, обычно не вставал из-за стола, не прикончив трех обедов. Куда это влезало в тощего и хилого солдата – Яцкевич не знал, но армию Шурик любил именно по причине вкусной и обильной еды.
– Это же надо! – продолжал Лисичкин, - Кормят, поят, бассейн есть, еще и деньги платят. А приключения…
- Слушать будете? – Повысила голос Вероника.
- Да. – Шурик откинулся в кресле.
- Нет. – Затряс головой Максим, но его тут же лягнул Лисичкин.
- Заткнись.
- Спасибо, Шурик. Так вот. – Вероника завладела всеобщим вниманием. – Поймала я тремп до Тель-Авива. Много раз так делала. Мне просто машину остановить.
- Водитель – араб?
- Нет. Дяденька старый уже. Лет пятьдесят Вполне приличный. Болтали мы с ним о всякой ерунде, музыку слушали. Правда, поглядывал он на меня маслеными глазами. Но я внимания не обратила. На меня многие так смотрят.
- Козлы. – Тихонько буркнул Макс и сглотнул.
- Мне нравится. – Вероника посмотрела на Максима. – Ведь женщине важно знать, что она привлекательна.
- Вот ты сама и виновата, что он на тебя набросился! – Яцкевич знал, что он не справедлив, но в его душе клубились вихри темной ненависти к этому, пятидесятилетнему водителю. – Чтоб он сдох, сучара похотливая.
- Макс! – Повысил голос Лисичкин. – Если ты свое хлебало не закроешь, я его заткну тебе, вот этими, розовыми трусами! – Он кивнул на несвежие трусики неизвестного происхождения. – Вероника! Не слушай этого пьяного идиота.
- Да ну вас… - Взор девушки затуманился. - Мужики, блин, пошли. – Она решительно взяла из безвольных рук Максима пустой стакан, наполовину наполнила томатным соком, осторожно долила водки и быстро выпила большими глотками. – Ах! Мелочь сплошная. Ничего не можете, кроме как водку пить, да трахаться. Да и то, непрофессионально. – Вероника встала. Из ее левого глаза покатилась большая слеза. Она всхлипнула. Шурик вылетел из кресла, рухнул перед девушкой на колени, и, поймав ее руку, прижал к своей бородатой щеке.
- Прости нас! – Завыл он. – Я! Я отвечаю за весь мужской пол! Ударь меня! Плюнь в меня!
Вероника отодвинула кающегося и подошла к уставившемуся в пряжку своего ремня Максиму.
- Яцкевич! – Закричала она. – Если ты меня немедленно не поцелуешь, я уйду!
Но Макс, не поднимая глаз отупело, мотал головой.
Тогда Вероника, далеко отведя правую руку, со всей силы отчаявшейся женщины, влепила ему пощечину.
В последний момент Максим повернул голову и с любопытством наблюдал, как, как в замедленной съемке, к его лицу приближается ладонь, с двумя кольцами на безымянном пальце.
Последовала вспышка. Взор Макса застлало красной пеленой. Звук удара он не услышал. Максима сбросило с дивана. Он упал на грязный пол лицом вниз, поливая его кровью из разбитой губы. Яцкевич громко зарыдал. Он плакал не от боли, ее он не чувствовал, не от обиды, ее просто не существовало. Он рыдал от переполнявших его душу чувств и переживаний. Невероятно, но ему было хорошо. Он знал, что находится среди друзей, которые сделают все, что бы его защитить, они будут стараться, что бы ему было хорошо, и он отплатит им тем же. Он был пьян, сыт, и он знал, что не пройдет и нескольких секунд, как Вероника бросится его целовать и извиняться. Его охватило ощущение того, что мир наполнился людьми, предметами, действиями и словами, а он находится в самом центре этого мира. Им завладела уверенность, что он все делает правильно, что его роль – центральная и он ее играет успешно.
Макс рыдал от счастья.
Девушка действительно, упала на пол, и, схватив Яцкевича за уши, принялась осыпать его лицо поцелуями.
- Максимочка, милый, прости меня! Зачем же ты рожу свою дурацкую подставил! – Закричала она и заревела, прижав его голову к своей груди. – Я же хотела тебя по щеке, а не по носу-у-у…
- Ха – ха – ха!! – Выкрикнул Шурик басом и закашлялся. - Какой Шекспир! Какой Шекспир! Все рыдают окровавленные! Анька! – Позвал он приходящую в себя поэтессу. – Ты такой спектакль пропустила!
- У-гу. – Буркнула недовольная вмешательством в фейерверк бьющий в ее мозгу Карпа. – А ты не представляешь, какой спектакль я сейчас видела!
- Вставай милая сволочь! – Вероника стояла над телом, и тащила наверх нежелавшего покидать такое надежное место как пол Максима. Он встал на колени и переместив туловище, упал грудью на диван. Затем, схватив Аньку за ногу, подтянулся, и сел рядом с ней. Тут же, рядом пристроилась Вероника и обняла студента.
- Ты не можешь этого понять! – Заговорила она вздрагивающим голосом. – Ты не представляешь как мне плохо с тобой! Ты такой гадкий, вредный, противный… Я так тебя ненавижу! – Девушка уткнулась лбом в шею Максима. – Но без тебя… - Она всхлипнула. – Без тебя вообще невозможно! Жизнь – не жизнь. – Плечи девушки задрожали, и она снова заплакала, орошая шею своего возлюбленного слезами. Максим обнял Веронику и сильно прижал к себе.
- Это потому что ты его любишь сильнее, чем он тебя. – Объяснила вернувшаяся сознанием в комнату с дрожащими тенями на стенах поэтесса. Две свечи погасли, и стало заметно темнее.
- Я люблю его больше чем кто-то, когда-либо, кого-нибудь любил! Моя любовь – абсолютна!
- Неправда! – Загудел Максим. – Я тебя больше люблю! Просто я гордый и глупый!
- Давайте выпьем за это! – Прервал спор Лисичкин. – За голубков! У нас два стакана, поэтому, сначала мужчины пьют водку, а потом дамы – «Блади Мэри».
- Макс! – Попросила кучерявая. – Давай поцелуемся!
- Не могу. – Яцкевич обиженно повел плечами. – Больно. Мне одна ведьма губу кольцами разбила. – Можно носами потереться. – Предложил он. – Тоже, очень сексуально…
- Держи, старик. – Лисичкин протянул стакан с водкой. – Хватит мне устраивать вселенские трагедии. За любовь! – Он выпил.
- Любовь, любовь, - вздохнул Макс поднимая стакан, – да чтоб ты сдохла. – Процитировал он блатной романс и осторожно, стараясь не задеть пораненное место, в несколько глотков опустошил стакан.- Я ему отдалась при луне, ну а он мои белые груди узелком завязал на спине…
- Максимка! – Вероника виновато заглядывала в его глаза. – Мир? Любовь? Больше никогда не будем сориться, правда?
- Уф. – Макс скривился и проигнорировав призыв красавицы сказал Шурику: – Если это хорошая водка, как же мы будем пить плохую?
- Ну, Максимка! – Девушка прижала к своей щеке его ладонь. – Ну, скажи что мы больше никогда не будем друг на друга обижаться!
- Не знаю я. – Яцкевич пожал плечами. – Я ведь и в самом деле – люблю тебя безумно, но иногда, ты просто разрываешь мое сердце…
- Чем же милый?
- Да вот, например, эта история с изнасилованием. Каково мне, по-твоему, это слушать?
- Но ведь я специально для тебя рассказывала! Чтобы ты не был таким камнем. Ну не знала я что сделать, чтобы тебя расшевелить.
- Да я не об этом. – Макс оторвал кусок туалетной бумаги, и прикладывал ее к своей губе. – Почему ты в полицию не заявила? Почему ты все так и оставила, как будто ничего и не произошло?
По щекам девушки вновь заструились слезы.
- Ты так говоришь, как будто я сама в этом виновата. Как будто я сама этого хотела…
Ее голос вздрагивал. Вероника сморщилась, и было видно, что она готова разрыдаться всерьез.
- Водки даме! Без очереди! – Скомандовал Яцкевич. Шурик засуетился, и вскоре протянул ему полстакана водки. – Вот, милая, выпей. – Попросил Макс.
Вероника пила водку, как пьют воду, большими глотками и не закусывая. Она кашлянула и вымученно улыбнулась.
- Спасибо Шурик.
Максим крепко обнял девушку и поцеловал, оставив у нее на щеке кровавый след.
- Что ты ее целуешь как Брежнев Арафата! – Возмутилась Карпа. – В губы поцелуй!
- Отвали. – Отмахнулся от нее Макс и просительно посмотрел Веронике в глаза. - Ну, прости милая, прости меня! Просто… Просто… Ты даже не представляешь, каково мне…
- Ну и каково тебе? – Поинтересовался Шурик, наливая снова.
- Да херово мне! – Взъярился на лохматого хозяина Макс, и уже обращаясь к Веронике, жалобно сказал:
- Малышка! Ты даже не догадываешься, как сильно я тебя люблю! Ты не можешь представить, чего мне стоила эта дурацкая гордость. Для меня – ты само совершенство! – Он помотал головой, соображая, не переборщил ли с пафосом, но судя по реакции Вероники речь мужчины ей нравилась. – А этот урод… - Подумав о насильнике, Максим сжал зубы и зарычал. – Это как «Розовых любовников» Шагала повесить в сортире!
- Причем здесь Шагал? – Простонала Анька.
- Для меня это символ совершенства. – Ответил Макс. – Совершенства, нежности и беззащитности. Так эта тварь не просто картину в сортир повесила! Она ей еще и свою волосатую задницу подтерла!
- Понимаю. – Пробурчала Карпа, и унеслась в далекие миры, где волосатые мужики подтирают свои задницы двухметровыми, застекленными картинами в золотых рамочках.
- Ты! – Клекоча от гнева, Максим ткнул пальцем в Вероникину грудь. – Почему в полицию не пошла!
- Он извинился.
- Что! – Яцкевич в негодовании вскочил. – Так и сказал – «Простите. Это я случайно вас трахнул. Больше не буду!»?
Вероника поняла, что Максим снова завелся и отсев сказала скучным голосом.
- Яцкевич! Я тебе это говорю единственный раз. – Она вздохнула. – Я ничего не чувствовала, я была как деревянная. Только вначале было больно, а потом… Такое ощущение, что это происходит не со мной… Когда все кончилась, он начал плакать и говорить, что такой красивой девушки он никогда не видел. Что в его бытие есть только стервозная, толстая жена и дети – идиоты. Что это был лучший миг его жизни, и он готов за это заплатить всем, чем угодно.
- Так пусть бы и платил!
- Пожалела я его. Плюнула ему в лицо и вышла. Теперь никуда без баллончика с газом не хожу.
- Пожалела?! – Яцкевич никак не мог успокоиться и кипел раздувая ноздри. – Что ты как русская баба, которая жалеет пленных немцев.
- Максим! – Вероника сжала кулаки и повысила голос. – Ты все-таки козел. Это со мной произошло! Только я имею право его судить! Это в мое лоно воткнули инородный предмет и влили туда отраву! – Девушка снова расплакалась.
- Слушай, Яцек. – Шурик выпрямился в кресле и, наклонив поросшую козлиной бородой голову сурово смотрел исподлобья. – А ведь ты и вправду – мудак и садист. Ты зачем девушку терзаешь? Это ведь еще до тебя было. Расскажи ей с кем ты в ту пору любился. Думаешь Веронике приятно будет?
Максим откинулся на спинку дивана больно ударившись затылком о стену. Он скривился и поднял руки.
- Дамы и господа. Я желаю сделать официальное заявление. – Наступила тишина. – Я, Максим Яцкевич, искренне раскаиваюсь в своем поведении. Шурик! – Он прижал руку к сердцу и сидя поклонился. – Извини, старик.
- Ладно. – Пробурчал тот. – Просто не забывай, что ты здесь не один такой чувствительный.
- Вероника! – Девушка, вытирая слезы смотрела на Макса. – Моя ревность и стервозность являются следствием моей безумной любви к тебе, подкрепленной алкогольным опьянением и двумя неделями, полными отчаянной тоски, переживаниями и самокопанием. Я обещаю больше к этой теме не возвращаться. Впредь буду всегда к тебе нежен и эмпа… эмпа… тьфу блин - эмпатичен.
Вероника зажмурила покрасневшие глаза, и, всхлипнув, улыбнулась обкусанными губами.
- Максимочка, милый, ты должен понять! Ведь он…
- Все, дорогая. – Оборвал он девушку. - Хватит негатива. Больше никаких изнасилований. Давай поцелуемся.
- Тебе же больно будет. – Она снова зажмурилась стараясь не дать возможности чувствам распиравшим душу исказить ее лицо.
- А ты нежно. Не давай волю страсти.
- Не смогу, Максимка, - Вероника уперлась лбом в плечо мужчины. - Соскучилась я по тебе очень. Давай лучше носами потремся.
- К черту! Я ведь тоже соскучился. Ты уж постарайся. Если что – я буду хвостом махать или жалобно повизгивать.
- Нет. Носами.
Вероника дотронулась своим носом до его и сжала правой рукой ногу мужчины. Максим почувствовал ее запах, увидел перед собой такие родные глаза и впился в губы, которые влекли его неумолимо.
Мир померк. Не существовало больше ничего. Губы Вероники превратились в сладкий водоворот, в который Максим стремился провалиться как можно глубже. Боль в губе он не замечал, но вскоре стало не хватать кислорода. Мужчина забыл дышать, но и это не могло его вытащить из такого блаженного омута.
Вероника отстранилась тяжело дыша.
- Ты… Ты.… Наконец-то… - Бормотала она прерываясь.
Макс почувствовал острую боль в ноге, которую в беспамятстве сжимала девушка.
- А!! – Закричал он. – Ты меня искалечила! Ты мне пол-ляжки оторвала!
Шурик захохотал, но снова закашлялся и отплевываясь сказал:
- Бьет, значит любит. – Он снова закурил и утешил Макса. – Привет из Белоруссии от лошади Марусии. Можешь считать себя раненным на любовном фронте. Я вообще считаю, что с этим слабым полом нужно вступать в контакт исключительно в каске и бронежилете.
- Извини. – Вероника поправила волосы. – А ты меня всю кровью измазал.
- Это же надо! – Макс всплеснул руками. – Сама мне губу разбила, а теперь обижается, что я кровоточу.
- Я тебе предлагала носами тереться. Зачем полез целоваться как ненормальный?
- Вот блин! Ну, вправду! Неужели ты ждешь, что умирающий от жажды человек будет пить маленькими глоточками?
- Милый мой! – Прижав свои ладони к его щекам, Вероника поцеловала мужчину в нос.
- Любимая!
- Ой! Ой! Ой! – Заохал Лисичкин, притворно прослезившись. – Прямо мексиканский сериал! Шекспир у вас лучше выходит. – Ну да ладно. Вечер протекает хорошо. Только, что-то мы тихо сидим. Душа музыки хочет! Где гитара! – Закричал он. Никто не ответил пьяному хозяину. Макс и Вероника целовались, а Аня Карпа находилась в ином измерении. – Где Боец! Тащи волынку!
Никто Шурику не отозвался, и он закричал дурным голосом:
- Эх, мороз, мороз! Не морозь меня!...
Через некоторое время Лисичкин иссяк. Ему стало скучно. Никто на него не обращал внимания, а читать в темноте было невозможно.
- Яцкевич! – Закричал он Максиму. – Прекрати заниматься непотребством! Почему мы сидим как в камере, где карты забрали, а темы для разговора кончились десять лет назад? – Макс не отвечал занятый более важными делами, которые привлекали его куда сильнее, чем общение со своим лохматым другом.
- Карпа! – Шурик решил привести в чувство поэтессу и принялся ее трясти.
- Моя фамилия – Горенко! – Аня открыла глаза и затуманенным взглядом окинула Лисичкина.
- Конечно. – Признал тот. – А настоящая фамилия Ахматовой – Карпа.
- Да. – Согласилась Аня. – Я всегда нас между собой путаю. Даже не знаю, кто уже умер, а кто нет.
- Немудрено. – Шурик вернулся на свое кресло. – Ахматова-то живет, а про тебя – неуверен. Кстати, а куда Ричард делся?
- Это англичанин, что ли? Такой сексуальный мужчина… В юбке он вообще неотразим… Скажи Шурик, у меня есть шанс?
- Нет. – Он покачал кучерявой головой. – Ни малейшего! – Лисичкин был категоричен.
- Почему? – Обиделась Карпа. – Я непривлекательна? А кто его подружка?
- Он дал обет безбрачия, а кроме того, у тебя есть Денис, и английского ты не знаешь.
- В самом деле, а где Боец? – Максим вернулся к друзьям. Он гладил Веронику, которая легла, положив голову на его колени. Она закрыла глаза и улыбалась…
- О! Ну что я говорил! – Шурик поднял указательный палец. – Без мистики тут не обошлось! Никто не видел, что бы он выходил, а дома его тоже нет.
- Может быть, он есть, но мы его не видим? – Предположил Макс. – Хотя с таким же успехом он мог незаметно уйти…
- Я чувствую, что он тут. Стать невидимым в наше время не такая уж проблема. Боец, похоже в этом доме абсорбировался. – Шурик запнулся и несколько раз икнул. – Ричард, просто впитался в стены – продолжал он пьяным голосом. – Я чувствую его запах. Этим гребаным англичанином пропитан воздух. Еще не хватало, что бы он по ночам здесь завывал, и чтобы его умастить на стену пришлось бы повесить распятие.
- Максимка! – Позвала Карпа. – Давай марочку на двоих. Мне целой много. Ты лизни с одной стороны, а я с другой…
- А что за марочка, что с двух сторон лизать надо? – Кудрявая девушка поднялась с дивана, взяла свою сумочку и начала там копаться. Затем выудила из нее черную пачку с переплетенными на ней золотыми, выпуклыми буквами JSP и достала из нее тонкую, длинную сигарету.
- Даже не знаю. – Со вздохом ответил Макс. – Какая-то дрянь. То ли «Хофман», то ли «Винт». Какое-то производное ЛСД. Спроси у Шурика, он лучше в наркотиках разбирается.
- Это может быть все что угодно. – Встрепенулся тот. – Анька балдеет - и ладно. Но «Винт» - это не кислота. «Винт» - типа «Джефа», варят его из таблеток от насморка.
- «Винт» - это сила! – Крикнула Анька. – Это Пегас! Знаешь, как он стимулирует творчество! Я его только один раз пробовала. Тяжело достать. Мало кто его делать умеет. Но зато.. Ах! – Поэтесса обняла плюшевого зайца из живота которого вываливались желтые поролоновые кишки. - Тогда я целый день только стихами говорила. Правда! – Она растягивала в улыбке тонкие губы вспоминая. – Просто не могла по-другому, все что ни говоришь – само в стихи складывается. Но отходняк тяжелый. Пегас-то с норовом. Первый день ты на нем летаешь, второй – ездишь, а третий ты его на себе таскаешь. Но, ни есть, ни спать, ни трахаться не хочется.
- Трахатся хочется. – Не согласился Шурик. – Но неможется.
- Это у тебя неможется! – Взвизгнула Карпа. – А у меня, когда хочется, тогда и можется.
- Вот видишь! – Максим кивнул Веронике прикуривающей коричневую сигарету от изящной зажигалки. – Хочешь, чтобы я попробовал?
- Давай!
- Да ну тебя. – Максим огорчился провокации, которую никак не ожидал. – Сначала Шурик меня подсадить хотел, а теперь ты… То ли вы во мне так уверенны, то ли вам и вправду наплевать…
- Давай, Макс! – Подзуживала его Анька. – Не бойся! Привыкание наступает только если месяц на этом сидеть будешь. В жизни все попробовать надо!
- Иди попробуй керосин. – Посоветовал Яцкевич. – Я два раза курить бросить пытался. Зарекся. Предлагаешь мне с Каролиной пузыри пускать?
- Я же тебе говорю! – Раздражалась Аня. – От одного раза ничего не будет!
- А если мне понравится?
- Не понравится! – Аня кричала. В уголках ее губ выступила пена.
- Тогда нафиг мне это надо? – Удивился Макс.
- Не слушай ее. – Посоветовал Лисичкин. – Она не хочет быть несчастной в одиночку.
- А ты знаешь, почему мы с Максимкой ни разу не переспали?! - Тонким голосом кричала Анька обращаясь к Лисичкину.
- И вправду, почему? - Шурик покачал кучерявой головой.
- В самом деле, что ли, ни разу? - Максим осоловело покосился на поэтессу, но тут же ойкнул от сильного удара в бок. Вероника что-то зло зашипела ему в ухо. Но что именно, Яцкевич понять смог. Он обнял свою вновь обретенную любимую девушку. – Ну, если она говорит, что ни разу, так значит - ни разу. - Извиняясь пробормотал он.
- Да, Шурик! Никогда, даже по-дружески не перепихнулись! - Она растягивала тонкие губы в кривой улыбке. – А знаешь почему?
- Ну... - Протянул Шурик. - Наверно не хотели...
- Это потому... - Она вдруг осеклась задохнувшись, потом согнулась и закашлялась. Привычным движением Аня достала синий флакон и запшикала себе в рот. - Это потому. - Продолжала она продышавшись. - Что у нас у обоих есть чувство юмора.
- Какая связь? - Судейским тоном спросил Лисичкин.
- Да если бы мы друг друга голыми увидели - упали бы со смеха! - Анька захохотала истерически подвизгивая.
- Я всегда смеюсь, когда себя голым вижу. - Признался Макс.
- Я тебя понимаю. - Устало сказал Шурик и с кряхтением попытался встать с облезлого кресла. Не получилось. Тогда он махнул рукой и сформулировал занимавшую его проблему. - А не выпить ли нам?
- Риторический вопрос. – Яцкевич встал. – Сигареты есть?
- Есть.
- Свечи еще есть?
- Есть.
- Ну и отлично. Водка есть, женщины присутствуют. Чего нам не хватает?
- Все ништяк, Максимка, сядь и не парься. – Лисичкин попытался засунуть окурок в переполненную пепельницу, но добился только того, что из нее на пол упали три окурка. – Гады. – Мрачно пробурчал он. – Почему не делают трехлитровых пепельниц?
- Хочу разговоров наполненных содержанием. – Полутемная комната плыла перед Максимом. Он осознавал, что еще немножко, и он не сможет участвовать в разговоре. Язык заплетался, мысли путались. Ему было хорошо с друзьями, и он жалел, что такой приятный вечер может закончиться для него внезапно. Яцкевич подошел к окну и высунул наружу голову. Теплый ветерок взъерошил волосы. Он вернулся в прокуренную комнату.
- Старик, тебе нехорошо? – Заботливо спросил Шурик.
- Уже лучше. - Макс потряс головой. – Мне бы еще часик продержатся, и план выполнен.
- Иди в детскую. Поспи.
- Я в порядке. – Максим начал делать зарядку, но при одном из наклонов не удержался и упал. - Почему ты нас философией не грузишь? – Спросил он лежа на полу.
- Ты из-за философии чуть жизни не лишился. Слышь, Вероничка, он тебе не рассказывал, как его Рафик пристрелить хотел?
- Какой еще Рафик? – Девушка курила длинную сигарету и тонкой струйкой выпускала в потолок дым.
- В армии с нами служит. Полицейский из Беер-Шевы. Но, между прочим, вся философия меркнет по сравнению с кинами, которые по телевизору показывают. Вы замечали, что уважающие себя люди телевизор дома не держат.
- Нет.
- А я вот недавно увидел новый фильм про Джеймса Бонда. У меня было ощущение, что кинематографисты считают зрителей полными идиотами. Хотя, по большей части, они видимо правы.
- А что там было?
- Ой. Ну, то что Джеймс Бонд – супермен, понятно. Но ведь это полная лажа! В него стреляют из двенадцати автоматов, а попасть не могут. Уворачивается. То плечико опустит – пуля мимо просвистит, то живот втянет. Или подмигнет, тогда пуля от глаза отскакивает. Дергался, дергался, пока у врагов патроны не кончились. Тогда он спокойно всех перестрелял. Короче, это не только противоречит законам физики! Это, даже противоречит законам метафизики!
Шурик устал от долгой речи, откинулся в кресле и закрыл глаза. Аня поднялась, и пошатываясь пошла в туалет, на полдороге шикнув на несуществующего кота. Лежа, Максим даже услышал, как кот обиженно мяукнул. «Коллективные галлюцинации» - лениво подумал он.
- Так что было в армии? – Кучерявая девушка пихнула Макса ногой. – Тебя из-за метафизики убить хотели?
- Не совсем. Это все из-за солипсизма. – Объяснил Яцкевич. – Я же не виноват, что Рафик это решил втюхать своей невесте. Ну, плохой из него философ. Полицейский хороший, а философ – плохой.
Вероника затушила сигарету фильтр которой был настолько длинным, что заканчивался почти на середине. Шурик недовольно посмотрел на девушку и прокашлялся.
- Бывают же люди – удивился он, и, имея ввиду легкость дорогих сигарет «John Player Special» проворчал – которые платят двадцать шекелей за то, чтобы дышать воздухом.
- У богатых свои причуды, - Сказала кучерявая и прищурилась. – Ты мои деньги не считай. Так что там за солипсизм такой?
- Это философское учение. – Макс перевернулся на спину и смотрел в шелушащийся потолок. – Декарт придумал.
- Мы с ним тогда на курсе молодого бойца были. – Пояснил Шурик. – Да не с Декартом! Максимка с температурой свалился. У него бред начался. И этот кадр объяснял мне, что в этом мире есть только один человек.
- И в самом деле - бред. – Вероника смотрела на лежащего Максима. – А как насчет остальных шести миллиардов?
Кряхтя Макс встал на колени и начал наливать водку.
- Понимаешь, – сказал он – давай представим, что Бог есть.
- Большинство людей так считает.
- Естественно. – Макс протянул полный стакан Лисичкину, взял свой, и сел, рядом с мгновенно обнявшей его девушкой. – Так вот, у Бога должна быть цель создавать такой, безумно сложный мир. Какая?
Вероника пожала плечами.
- Ну… Об этом веками спорят. – Она взяла из рук Максима стакан, отхлебнула и сморщившись спросила. – Так что? У солипсизма есть на это ответ?
- Не совсем. В чем смысл жизни – неизвестно. Тут дело в другом.
- И в чем же?
- Если Всевышнему важно узнать реакцию человека на что-либо, нет никакой необходимости городить такой огород, с тысячами лет и миллиардами людей.
Из коридора пошатываясь вышла Карпа. На каждой ее груди были прицеплены синие наклейки «Халави», а на животе красная – «басари».
- Денис религиозную школу охранял. – Объяснила она наличие у нее наклеек характерных кошерной кухне. – Слушайте:
смотри какой бетон какие однако стены
бетонные смотри и это он и здесь мы будем жить
смотри какое небо какие однако стены
небесные смотри смотри
какие сбылись
надежды и вышивки украшают кожу
Продекламировала она возбужденно, но аплодисментов и возгласов восхищения не дождалась.
- Скажи наркотикам – Нет! – Ухмыльнулся Лисичкин, и протянул ей свой стакан.
Вероника зевнула и успокоила Карпу:
- Этот лозунг устарел. В Голландии выпустили новый: «Скажи наркотикам - иногда».
Шурик закивал, признавая преимущество нового девиза перед старым.
- Так намного демократичнее, плюралистичнее и человечнее. Ну так что, Анька, пить будешь?
Аня отрицательно подняла руку и запинаясь сказала:
- Мне пора. Спасибо за не знаю что. Просто так – спасибо.
- Куда же ты, Анька. Ночь на дворе. – Попытался ее остановить Шурик.
- Меня ждет возлюбленный. Не вижу причин не лететь к нему.
- Денег на такси у тебя нет. Как же ты доберешься до Хар-а-Цофим?
Она с недоумением посмотрела на Лисичкина.
- Я презираю материальные законы. Я лечу на крыльях любви. – И она вышла, хлопнув дверью.
- Опять не заперто. – Изумился Шурик. – Я же сам ее запирал! Не иначе, как проделки Бойца. Видать, придется распятие вешать, только где же я его возьму?
- Ну, Максимка, так что там про солипсизм? - Вернула Яцкевича к философской теме его подруга – Как может быть, что на свете – только один человек? И кто этот человек?
- Это зависит от того, с кем ты говоришь. – Макс ласково улыбнулся. – Дело в том, что нет надобности, делать такой огромный муравейник, если хочешь знать типичную реакцию индивидуума. А если можешь помещать его в любые ситуации, вводить ему любую информацию… – Максим удивился, что смог родить такую умную фразу и потряс туманной головой.
- Дорогой! Я еще в школе учила, что у человека очень сложное поведение! Будь он один, что бы он делал? Ел бы, да спал. А что значит помещать его в любые ситуации?
- О! – Яцкевич поднял палец и улыбнулся. – А ты слышала о компьютерных играх, где на человека надевают шлем, специальные перчатки, и он ходит, стреляет и так далее. У него ощущение, что он находится на другой планете, или еще что-нибудь такое.
- Ну и что?
- А то, что у Бога-то возможностей побольше, чем у компании Майкрософт.
- Дальше. – Потребовала девушка. – Еще не понятно.
- А ты выпей. – Посоветовал Шурик.
- Ну вот. – Максим глотнул водку, и поискал чем бы закусить. Ничего не нашлось, он сморщился и торопливо закурил сигарету. – Поэтому, представь себе. Утрированно, конечно. На столе лежит мозг. К нему подключены проводочки. Через них в мозг передается всякая информация. Таким образом, все, что ты видишь, слышишь и ощущаешь, может быть иллюзией.
Вероника наморщила лобик.
- Ну, хорошо. Если пыхнуть – такое представить можно. Допустим, я существую. Но как же другие люди? Ты, например.
- А нас просто нет! – Максим пьяно рассмеялся. – Ты точно знаешь только то, что ты есть, а вот остальные могут быть иллюзией, переданной твоему мозгу по проводочкам.
- Максимка! – Уголки губ Вероники опустились. – Ну что ты за сволочь! Скажи мне немедленно, что я не влюблена в мираж!
- А я ведь могу и соврать. Если я мираж, зачем мне тебе об этом сообщать? – Максим улыбался, Он сумел озадачить более трезвую чем он девушку, и был этим очень доволен.
- Да ну тебя! – Она капризно дернула плечом. – Шурик!
- А? – Лисичкин вынырнул из своих тяжелых мыслей, и недовольно смотрел на парочку.
- Шурик! – Крикнула не совсем трезвая Вероника. – Ты существуешь?
- Я? – Удивленно спросил он ткнув себя пальцем в грудь. – Не знаю. Бр-р-р. – Он покачал головой. – Это тебя Максимка солипсизмом грузит?
- Ну да. Он мне пытается доказать, что никого, кроме меня нет.
- Понятно. Он и Рафику это доказал. А Рафик ему говорит: «Давай, Максимка, я тебя застрелю. Тебя ведь, все равно нет».
- А он?
- Макс сказал, что его, конечно, нет, но в ощущениях, которые передадут в мозг Рафика, будут двадцать лет тюрьмы и переживаний, что он убил друга. Но главная опасность была не в этом.
- А в чем?
- После армии, Рафик поехал к своей невесте и стал ей объяснять, что на самом деле той нет. А во всем мире есть только он один. Девушка, понятно, обиделась, и сказала, что раз ее нет, то пусть Рафик к ней не подъезжает со своими похотливыми уговорами. На следующем милуиме, свирепый полицейский хотел пристрелить Макса за помехи в его интимной жизни. Еле успокоили. Пришлось объяснять, что невеста может и не знать, что ее нет. Нужно было говорить, что она есть, а вот его, Рафика, наоборот, нет. Ну, это еще ладно. Но через год они опять встретились. И вот тогда… - Лисичкин рассмеялся, качая головой. – Эх Максимка, Максимка… Нужно же соображать, с кем шутишь…
Макс тоже захмыкал. Истории об их совместной службе были бесконечны, и уж если они начинали вспоминать, то поток красноречия мог закончиться только с падением одного из них под стол. Иногда они путались в деталях, но слушателей это никогда не смущало. Слушали их с живым интересом всегда.
- А что было через год? – Вероника взяла ладонь Яцкевича и нежно пощипывала ее губами.
- Ой. – Максим заулыбался, гладя свободной рукой девушку по голове. – Это вообще писец. Этот гад снова решил меня прикончить.
- Разве? – Лисичкин с громко зевнул. – По-моему он просто хотел тебе морду набить, да ты убежал. Слышь, Вероничка?
- Че? – Лениво ответила она.
- Знаешь, что твой хахаль утварил?
- Много чего. Он такой. – Художница гордилась выходками Максима и любила слушать о них.
- Короче, Рафик был дежурным по столовой и бегал ко всем столам с тарелками.
- Ну?
- Не. – Попытался возразить Яцкевич. – Это не тогда.
- Нет? Ну ладно, все равно смешно. Хочешь, Вероника?
- Давай.
- Ну вот. И когда Рафик принес нам кофе, знаешь, что Макс сказал?
- Рассказывай! – Девушка освободилась от объятий и полезла за новой сигаретой.
- Он сказал… - Лисичкин хохотнул. – «Наконец-то вернулись старые добрые времена, когда ашкеназы завтракали, а бухарские им прислуживали».
Вероника захохотала. Усмехнулся и Максим.
- Насилу убежал тогда. – Сказал он. - Этот гад мне тарелкой с салатом в спину попал. Но не за это Рафик меня убить хотел.
- А за что? За то, что, когда он собирал М-16, ты подложил затвор от «Галиля»?
- Это ерунда. Он тогда мои ботинки почистил, а я их найти не мог. Не узнавал. Та шутка была покруче. Но не мог же я знать, что этот идиот своей невесте расскажет! Снова остался без женского тепла.
- А за что, Максимка? – Шурик подался вперед. Он изогнул левую бровь и дергал себя за бороду. – Я и не слышал, что Рафик хотел пристрелить тебя второй раз. Успешно?
- Тебя там не было. Ты в это время сидел в армейской тюрьме.
- Хе. Было дело. – Лисичкин довольно улыбнулся. – Ну, давай, рассказывай! Видишь, народ изнывает. – Под «народом» подразумевалась Вероника.
Максим зажмурился и улыбнулся предавшись воспоминаниям:
- Я так хохотал, что если бы он и в самом деле подстрелил меня, то работникам ритуальной службы, вряд ли бы удалось придать моему лицу нужное выражение. Представляешь, милая, меня хоронят, а у покойничка улыбка до ушей.
- Ну а в чем было дело?! – Не выдержав Шурик пихнул забалдевшего от близости любимой женщины Макса.
- В чем дело, в чем дело… - Недовольно загудел тот. – Как обычно, Рафик процитировал меня своей невесте, а за это она отказалась удовлетворять его похоть в течение недели.
- А что же ты ему сказал, милый? – Вероника подняла лицо и нежно улыбалась.
- Ну ладно. Короче, было так: чистил я с ним крупнокалиберный пулемет «Эфес-хамеш»…
- А что это значит? – Спросила младший сержант ВВС.
- Калибр полдюйма. Двенадцать с половиной миллиметров. – Пояснил Макс. – Здоровенная такая штука, их на бронетранспортеры ставят. Замучались мы. Все в солярке, жрать охота, тут еще дождь пошел. Сначала мы анекдоты травили, потом песни горланили. Три пулемета почистили, а на последний уже сил нет. Рафик загрустил, стал свою Юльку вспоминать. Меня это достало. Я ему и говорю, что лучшее влагалище это задница товарища…
Раздалось хрюканье. Шурик поперхнулся водкой, вылетел из кресла и катался в судорогах по полу. Тоненько подвизгивая билась в истерике Вероника, закрывая ладонями глаза.
- Ну, вот видите… - Максим пожал плечами. – Вы смеетесь, а невесте Рафика, почему-то не понравилось…
Наконец Лисичкин смог справится с дыхательными проблемами, и загоготал басом.
Максим закурил, и стал думать о том, что наверно, не стоило полицейскому повторять эту шутку своей девушке.
На четвереньках Шурик добрался до своего некогда красного, но теперь, из-за тяжелой жизни ставшим багрово–коричневым трона, упершись руками взобрался на него, и, всхлипывая, вытирал слезы.
- Ну, Максимка, ну ты даешь. Это из советской армии?
- Наверно. – Макс погладил, все еще вздрагивающую девушку. – А чего тут такого смешного?
- Да ничего, - Отсмеявшись, Лисичкин глубоко вздохнул и закурил. – Это мы из вежливости хихикали. Ладно. Вероничка что-то говорила о вине. Понизим градус?
- Вообще-то не рекомендуется. Ну, терять нам нечего, туалет рядом.
- А мы потом опять к водке вернемся. – Шурик снова зевнул, демонстрируя недостаток зубов, признак нищеты. – У нас еще полбутылки есть. Тормоши свою буржуйку. Небось, картину продала, богатенькая стала.
- Так она никогда бедная и не была. Хоть и говорят, что художники нищие.
Вероника потянулась, и прикурила новую коричневую сигарету, из тех, которые благодаря своей длине и толщине получили имя «гвоздики».
- Зря, Шурик, завидуешь. – Она поморщилась. – Была я нечастная, но теперь у меня есть имя.
- Ничего я не завидую! – Лисичкин возмущенно запыхтел. – Мне и без денег хорошо. Но Максимке могла бы помочь. Он мучается что за комнату нечем платить.
- А я сколько раз ему предлагала! Но гордый он. И глупый.
Макс тяжело вздохнул.
- Мне от тебя ничего не надо! Кроме твоей люби, конечно. Думаешь просто мне? Баба-то у меня: и красивая, и талантливая. Не хватало только от тебя зависеть.
- Но ведь я от тебя завишу, милый. Эти две недели – такой кошмар!
- Для меня тоже. Ладно, проехали. Что за вино ты принесла? Красное?
- Белое. Вермут. – Девушка встала, пошатываясь дошла до своей сумки, и вытащила оттуда бутылку.
- Ничего себе! «Чинзано»! – Присвистнул хозяин. – Ну что ты за дура, Вероничка! – Он огорченно чмокнул. – За эти деньги можно купить четыре бутылки водки!
Максим насупил брови и угрожающе зарычал на хозяина. За «дуру» можно и получить…
- Я имел в виду – глупая. Непонимающая простых людей. – Сдал назад Шурик.
- Я хотела вас порадовать. – Девушка передала бутылку Максу и села рядом с ним. – А то пьете всякую гадость.
- Ну хорошо. – Лисичкин вздохнул. – Вот в прошлый раз ты хорошую рыбу принесла. Вкусную и дешевую. Как она называется?
- Толстолобик.
- Толстоепик? – Удивился Максим.
- Долболобик! – Рассмеялся Шурик.
- Сами вы долбоепики! – Обиделась девушка и пригрозила – Сейчас свой вермут назад заберу!
- А вот этого не надо! – Лисичкин обнял бутылку. – Народ тебя может не понять. Вермут, кстати, особое вино.
- В смысле? – Не понял Макс.
- В смысле воздействия на организм. У всего есть своя неповторимая суть…
- Грузить будешь, Шурик? – Обреченно спросил Яцкевич.
- Да. Пришло время. Так вот: водка например, просто бьет по мозгам. Сильно, но без всяких претензий на изысканность. Весьма народный напиток, и, кстати, разница в цене не означает, что дорогая водка благороднее дешевой. Просто в дорогой меньше эфирных масел, а значит, утром голова меньше болит.
- И это хорошо. – Вставил Яцкевич.
- Конечно, хорошо. Но результат – одинаковый.
- Результат и от одеколона такой же. Под стол упал – и порядок. Только потом отрыжка противная. Такая парфюмерия во всей комнате витает… - Макс предался воспоминаниям о советской армии и антиалкогольной компании Горбачева.
- Ну, так вот… - Продолжал Лисичкин не обращая внимания на реплику Максима. – Красное вино – штука на ценителя. Главная цель – не опьянение, а сам процесс смакования. В этом хорошее вино чем-то похоже на коньяк.
- Шурик! Откуда ты это знаешь? Ты же все время пьешь всякую дрянь? – Недоуменно качая головой спросила Вероника.
- Я умный человек. – Робко сказал Лисичкин, потупившись.
- И к тому же скромный! – Она хохотала.
- И это тоже, Но… - Шурик хмыкнул. – Идеальных людей не бывает. Даже у меня зубы плохие.
- Главное, что у тебя мозги хорошие,
- Главное – это сердце! Сердце у него золотое. – Сказал Максим и зевнул.
- Мозги!
- Сердце!
- Сейчас сниму штаны и дам по голой морде!
- Попробуй!
- А ну-ка, прекратите семейную ссору! – Рявкнул Лисичкин. – Мы тут обсуждаем влияние алкогольных напитков на субъективное мироощущение! Не отвлекаться! Так на чем мы остановились?
- Коньяк. – Буркнул Яцкевич недовольный прекращением неопасной для него перепалки.
- Хорошо. – Умиротворенно сказал Шурик. – Коньяк… Хороший коньяк нужно пить медленно. Маленькими глоточками. Зато ценителю воздастся…
- Уж очень это далеко от народа. – Максим протянул возлюбленной полную пепельницу, жестом приказав ее опустошить. Вероника хмыкнула, но покорно пошла на кухню. – Пролетарию это не понять. Давай про текилу.
- Ну, это несколько экзотично. Сладкая она. – Заразившись от Максима, Шурик тоже зевнул. – Зато работает быстро и безотказно. Как молоток.
- Почему? – Вероника вернулась и протянула Максу пустую пепельницу.
- Спасибо, ландыш моей души. – Поблагодарил он и поцеловал девушке руку. Она фыркнула и достала из сумки деревянный конус с прикрепленным к нему ключом.
- А что-нибудь менее пошлое ты сказать не мог?
Синичкин заинтересовался странным предметом в руках изящной девушки. На торце конуса была выжжено слово «MAN».
- Что это?
- Мой талисман. – Девушка поправила прядь. – Ключ от мужских сердец. Видишь, как меня Максимка любит?
- По-моему это ключ от мужского сортира.
- Дурак! Скажи ему, Макс!
- Да… - Неопределенно сказал Яцкевич и зевнул.
Последняя свеча мигнула и погасла. Комната, освещаемая только уличным фонарем, погрузилась в полумрак.
- Вероничка! Текила – это необычный напиток. Мексиканская кактусовая водка. Ее смешивают со спрайтом и ударяют стакан об стол. А знаешь зачем?
- Зачем?
- Пузырьки перемешиваются с алкоголем, и, когда ее пьешь, поверхность желудка полностью покрывается текилой. Следовательно, опьянение наступает очень быстро. Кстати, насчет опьянения… Максимка! Эх! Наливай.
Максим очнулся, и некоторое время входил в курс дела. Затем потряс головой и обратился к хозяину невероятной квартиры.
- Вермут?
- Вермут? – Не понял Лисичкин. – Вермут, это совсем другая история. Совсем другая… - Вероника обняла Макса и потерлась щекой о его плечо. – У вермута, – продолжил Шурик, – свой собственный, уникальный путь по организму к душе…
- Мальчики – с трудом шевеля языком попросила Вероника. – Давайте вермут когда-нибудь потом. Давайте уже спать завалимся.
- Не мешай, женщина! – Рявкнул Лисичкин. Он, качаясь, стоял над своим креслом. – Максимка!
- У?
- Ты еще в потенции выпить?
- Угу.
- Ладно. – Шатаясь Лисичкин побрел на кухню, несколько раз безрезультатно щелкнул выключателем и со вздохом исчез в темноте.
- Милая! – Максим целовал щеку обмякшей, в его объятиях девушки. – Я так люблю тебя!
- М-м-м. – Сонно пробормотала она.
На кухне раздался звон разбитого стакана и незлобное матюкание.
- Трахайте меня вчетвером. – Прогнусавил Шурик ни к кому не обращаясь.
- Вшестером. – Поправил его Макс.
- Ладно. Вшестером. Ни черта не видно. Все, зараза, падает. Надо было Ньютону придумать эту чертову гравитацию? – Заворчал хозяин на кухне. Внезапно там появился неяркий свет и вышел Лисичкин. В одной руке он держал неизвестно как добытую в темноте свечу, в другой наполненный «Кровавой Мэри» стакан.
- Живем! Я добыл огонь. Но, стаканов нет. - Пошатываясь Шурик протянул бокал наполовину наполненный томатным соком. Над густой, красной жидкостью, на два пальца плескалась розовая водка. - Так что пейте вдвоем с Вероничкой.
- Это как, вдвоем? - Максим покачал мутной головой. - Я - водку, а она - томатный сок? Или наоборот?
Хозяин засмеялся и пошатнувшись рухнул в кресло. Он признал справедливость возражения, но сделать ничего не мог. Последний, относительно чистый стакан, разбился.
- Ну, если хочешь - помой.
Утверждение Яцкевича, что тот ярый противник любого физического труда, в особенности, когда это касается его самого, Шурик пропустил мимо ушей. Он на мгновение заснул, даже всхрапнул, но уронив голову фыркнул и очнувшись посмотрел в упор на Макса непонимающим взглядом.
Среди сумбура шевелящихся мыслей, Яцек вдруг понял, что лицо Шурика напоминает морду лося. Такое же благородное, и такое же далекое от мира сего.
- Да? Так о чем же это я? - Встрепенулся хозяин дома.
- Да вот. Проблема кровавой Мэри. Как выпить на двоих? - Оставлять теплую Веронику и плестись на темную кухню, чтобы в куче грязной посуды искать стакан, а затем холодной водой его мыть - было немыслимо. Просить об этом Лисичкина - нечеловечески жестоко. О том, что проблема усугублялась тем, что вода была только в туалете, а значит, надо было идти, зачерпывать ее из бачка грязной же кастрюлей Макс не подумал.
- В принципе можно воткнуть посреди стакана картонный разделитель. Но пока выпьешь нижнюю половину, верхняя вольется тебе в нос или в глаз. А как пить верхнюю?
Шурик снова открыл глаза и затряс головой.
- Что ты такое говоришь? Какой разделитель?
- «Блади Мери» на двоих. Вот если бы можно половину стакана герметично закрыть... - Сознание Яцкевича потекло за поисками решения проблемы. - Или, например центрифуга...
- Центрифуга? - Шурик заинтересовался. - Можно. Если водку закрутить по часовой стрелке, а томатный сок против...
- Нет. Не пойдет. Пограничные слои перемешаются. Вот если бы между ними было яйцо... Да и что нам это даст? Думай Шурик, думай...
Лисичкин задумался. Вдруг его лицо прояснилось, и он закричал:
- Знаю!
Максим от любопытства подался вперед.
- Ну?!
- Ты пей, а я Веронике потом еще принесу.
- Тьфу ты. Ну ладно. - Максим поднял руку со стаканом. Рука дрогнула, и предмет научных изысканий угрожающе накренился. Скорректировав перекос Макс с пафосом произнес тост:
- За все!
Шурик ухмыльнулся и согласился:
- За все, Максимка, за все. И с нами. И с ними.
Максим выдохнул и резко выпил.
Все-таки хороший напиток - «Блади Мэри»! Со скоростью реактивного самолета пронеслись три судорожных глотка дешевой, горькой водки, и тут же, следом, обожженную глотку застелилa бархатно мягкая пелена теплого томатного сока.
- Хух... - Выдохнул Макс. - Ух. - Повторил он и передернулся. - Ах-х-х...
- Девушка? - Галантно спросил Шурик у дремавшей красавицы.
Вероника открыла глаза и потянувшись обвила шею Максима руками.
- Не-ет. Мне не надо. - Зевая протянула она. - Мне уже хорошо. - И девушка уронила свою голову на плечо Яцкевича.
- Тогда принеси мне. - Сказал он. – Ее дозу.
- Давай Макс. По последней, и спать. Уже поздно. Точнее, уже рано. - Лисичкин зевнул. - О-ох. Правда сок кончился. Чистую водку будешь?
Максим посмотрел на голубеющие занавески. Светало.
- Оставь. Голова завтра и так болеть будет. А эту гадость без сока... Бр-р - Фыркнул он. - Ладно, Шурик, куда ты нас впишешь?
- Как куда? Где сидите, там и ложитесь. С дивана все на пол скинь. Завтра разберемся. С кресла сними подушки. Под голову. Если хочешь простыню - иди, поищи в спальне. Может, найдешь пока я не сплю.
Найдя тему приготовления ко сну исчерпанной, Шурик шатаясь побрел в коридор, зашел в туалет, и не закрыв дверь зажурчал.
- Антисанитария. - Пробурчал Яцкевич чувствуя как внедрившиеся сновидения кружат его голову.
- Что ты сказал? - Вернулся Лисичкин держась за пуговицу ширинки. Он никак не мог решить, стоит ли застегнуть штаны на такой короткий срок. - А ты забыл как мы в армии под дождем спали? Все мокрые. С неба гадость сыпется. Дрых как милый. Еще и вставать патрулировать не хотел.
- Да, было дело... - Из последних сил произнес Максим.
- А под бронетранспортер залазить не давали. Небезопасно, говорят. Гады. Котам под машиной спать можно, а нам под танком - нельзя.
- Слушай, Шурик, свали, а? - Взмолился Яцкевич.
- Ну ладно, привет. А то про армию бы поговорили. Все равно ведь утро...
- Привет. - Попрощался Макс и рухнул возле Вероники обнимающей изувеченного плюшевого зайца. – Эх-х-х. Сейчас бы с медведем побороться…
- Спокойной ночи, Максимка… Спокойной ночи, Вероничка… - Шурика водило из стороны в сторону. Он схватился за дверной косяк и с улыбкой глядел на заснувших влюбленных. – Хорошего дня завтра… А-а-а! – Лисичкин зевнул. – Правда, начнется он тяжело…
Послесловие.
В спину Максима уперлись коленки сидящей сзади девушки с чересчур длинными ногами. Он обернулся и хмуро взглянул в ее глаза. Помогло. Со вздохом симпатичная, но вульгарно раскрашенная девица убрала ноги. Макс снова посмотрел в окно.
Он очень любил ездить на автобусе в другие города. Дорога всегда была в отличном состоянии, яркое израильское солнце делало предметы за окном близкими, рельефными и очень четкими.
Справа показался монастырь Латруна. Мотор загудел выше и громче. Автобус взбирался в Иерусалим.
Проплыло серо-зеленое крыло со звездой Давида. Здесь оно лежит с 1948 года. Память о войне за независимость. Вскоре появились остовы бронированных грузовиков покрытые ярко-красной краской. Защита от коррозии. Максим откинулся на сиденье и закрыл глаза.
Да будет благословенна память идеалистов и героев…
Он ехал в Иерусалим. Город его молодости. Город, где он испытал самые яркие ощущения своей сорокалетней жизни.
Он ехал к Стене Плача, к Саду роз. Ехал на встречу с постаревшим Шуриком…
Воспоминания об учебе в Иерусалимском университете, и сопутствующие ей приключения вернулись так резко, что у Яцкевича перехватило дыхание. Он крепко сжал губы и прищурился.
«Вероничка…» - С нежностью подумал он, и грустно улыбнулся. Его, самая большая и самая прекрасная любовь лет десять назад вышла замуж и родила двух мальчиков, ставших смыслом ее жизни. Не удержал он ее тогда. Не смог. – «Да благословит тебя Всевышний». – Подумал он, - «Тебя, и твоих детей…». После родов Вероника оставила кисть, и занялась, исключительно семьей.
Максим знал, что вскоре, после их последней встречи умерла Анечка Карпа-Горенко. Передозировка.
Алекс Пух уехал в Германию, а Каролина где-то исчезла.
Шурик говорил, что Пух стал теперь профессором химии в Ляйпцигском университете. Уважаемый человек, имеет семью, детей, пишет научные работы на немецком…
Макс помотал головой. Как он ни старался, представить Алекса в пиджаке, объясняющим что-то студентам он не мог. Очень уж смешно получалось. В его памяти Пух навсегда остался в советской шинели, армейских ботинках и черном берете с черепом.
Лисичкин говорил, что Ричард, по кличке Боец заболел раком, но то ли Христос ему помог, то ли он эту болезнь сам себе придумал, но англичанин вылечился, нашел где-то деньги и вернулся в Англию.
Максиму очень захотелось вернутся туда, в пятнадцать лет назад.
Яцкевич сознавал, что в Иерусалиме осталось немного его друзей, да и Кирият-Ювель уже не тот. Появились новые художники, поэты и наркоманы.
Да и сам Максим стал другим. Он уже не нищий, забавный студент-разгильдяй. Теперь он программист. Дважды разведенный отец трех девочек. Забыта бедность и страх перед исключением из университета. Романтизм и легкость, окутывающие всю его иерусалимскую молодость исчезли. И Максим знал что навсегда. Он не жалел об этом понимая, что жизнь – динамична.
«Дети растут, а мы стареем. Все верно, так и должно быть». – Он снова вздохнул, думая о том, что таким счастливым, как тогда, в то время когда он не имел ничего, кроме долгов и бесконечной любви, он уже не будет.
Появился новый иерусалимский мост, непонятно каким образом державшийся на толстых струнах прикрепленных к уходившей в небо балке.
«Хорошо что на машине не поехал…» - Он подумал о перекопанном в ожидание трамвая, который здесь называли легким поездом, городе. В далеких поездках Яцкевич предпочитал общественный транспорт и его новая, футуристическая «Хонда» за год проехала только 6000 километров.
Когда автобус приблизился к въезду в бетонный канал ведущий на центральную автобусную станцию люди столпились у дверей, стремясь побыстрее пройти один из многочисленных пунктов безопасности расположенных у входа на все торговые центры, стадионы и кинотеатры.
Максим не торопился. Он предпочитал выходить последним. «Лучше лишних 5 минут сидеть» - считал он – «чем толпится у дверей, или возле «телевизора»». Телевизором Макс называл сканирующий содержимое багажа аппарат, который проглатывал сумки и показывал на экране их внутренности.
Яцкевич в очередной раз удивился обилию чернокожих среди служащих охранных фирм, и, пройдя лабиринт магазинов, вышел на свежий воздух.
В Иерусалиме был свой, ни с чем несравнимый микроклимат.
Удушливая, влажная Хайфа и наполненный тяжелым, сладком запахом Тель-Авив остались позади.
В столице было прохладно. Он застегнул куртку и с удовольствием втянул ноздрями хрустальный, горный воздух. Несмотря на то, что последний раз Максим курил в Тель-Авиве, доставать сигареты он не торопился. «Действительно» - думал он, идя к остановке. – «Этот город ближе всего к небесам…» Он решил побродить по центру и пообедать в каком-нибудь ресторанчике на Мидрахов. И только потом поехать к Стене Плача. Шурик ждал его ближе к вечеру.
ХХХ
Эту девушку он увидел издалека. Поток людей огибал ее как можно дальше, и если бы, в одиннадцать утра на улице Яффо было больше народа, вполне вероятно, что возникла бы человеческая пробка.
Она сидела на разорванной картонной коробке и протягивала пластиковый стакан, на дне которого желтела мелочь.
Девушка была еще молода, не больше двадцати пяти, но привлекательное лицо уже бороздили морщины, и спутанные, каштановые волосы опускались к поникшим плечам. Было видно, что она давно не заботится о своей внешности. Засаленный, зеленый свитер заправлен в продранные, спортивные штаны.
Максим подошел к ней, и опустился рядом. Душ она тоже, давно не принимала, и от девушки пахло.
- Вот. – Сказал он и протянул 20 шекелей.
- Спасибо. – Безразлично ответила нищая и снова начала трясти зазвеневшим стаканом. – Цдака! Цдака! Пожалуйста, помогите! Я тяжело больна, голодна, мне требуется лечение!
Макс подумал, что голод она скорее всего не чувствует, а вот лечение, видимо, требовалось срочно. Сколько сейчас стоит доза Макс не знал.
- Я в курсе, зачем тебе нужны деньги. – Сказал он по-русски. – И я сомневаюсь, что вправе поощрять наркоторговлю. Но…
- Я не понимаю тебя. – Нищая повернула лицо и говорила на иврите.
- Да? Ты не из России? Ну да ладно. Я говорю сам с собой. – По-русски ответил он, но продолжал изъясняться на языке, понятном девушке. – Я понимаю, что на эти деньги будет немедленно куплен героин, но…
- А ты что? Полицейский? Или душу мою спасти хочешь? Не старайся.
- Заткнись и работай. – Посоветовал Макс и стакан снова зазвенел.
- Помогите, помогите! Нужны деньги на операцию. Детям нужна еда, чтобы встретить субботу…
- Этот двадцатник – в память о моем прошлом. В память покойных Анечки Карпы и Каролины. Вообще-то зря я Каролинку хороню. Может и жива, но пятнадцать лет назад выглядела плохо…
- Твои друзья? – звон прекратился.
- Когда-то были. Эти деньги на время прекратят твой кошмар. Я знаю, что помочь тебе невозможно…
- А ты бы хотел?
- Это бессмысленно. За дозу ты готова украсть, убить, отдаться кому угодно…
Неряшливая девушка внимательно посмотрела на Яцкевича.
- Я вижу, ты знаешь толк. Сам соскочил, что ли?
- Господь миловал. Хотя шанс подсесть у меня был.
- Ну, так не трахай мне мозги! – Зло сказала она и снова затрясла мелочью.
Максим усмехнулся разглядывая лицо своей новой знакомой.
- Хорошо. Как скажешь. Но…
Девица молча звенела стаканом ожидая продолжения.
- А, да что говорить… - Времена студенческой нищеты миновали, и он достал пачку «Мальборо». – Жалко мне тебя. – Яцкевич прикурил две сигареты и отдал одну наркоманке.
- И не надо говорить. – Она глубоко затянулась. – Лучше помоги материально. В память о твоих умерших подругах. – Ее губы задрожали, что означало приближающуюся истерику.
- Я тебе дам еще полтинник. Побежишь покупать. Только давай докурим и поговорим.
- Ладно. – Девушка откинулась к стенке и закрыла глаза. За 50 шекелей она была готова слушать все что угодно. Максим скривился и некоторое время молчал.
- Лечиться пыталась? – Спросил он понимая, что ответ ему не интересен.
- Да. – Буркнула девушка, не открывая глаз. – Только все это мучительно и бесполезно. Наверно сам знаешь.
- Знаю. - Согласился Макс. – Теперь бы, небось, не начинала…
- Все бы отдала, чтобы эту гадость никогда не видеть! – Она выпрямилась и пристально посмотрела на мужчину. – Все бы отдала… - Повторила она. – И все бы отдала за дозу…
Пешеходы проходили с любопытством оглядывая странную пару, увлеченную беседой.
- А ведь вначале было хорошо. – Попрошайка уронила стакан и теперь торопливо подбирала монеты.
- Знаю. Хорошо, дешево, весело, круто… - Яцкевич щелчком отшвырнул окурок и достал 50 шекелей.
- М-да. – Макс поморщился. – Но что тут сделаешь? Кому это объяснишь? Молодые – они ведь сами умные, пока ломка не начинается. И кому расскажешь об Анечке Карпа, о Каролине…
- Расскажи! – Она жадно схватила деньги и ссыпала мелочь в матерчатую сумку. – И обо мне расскажи! Нет у меня выхода! Конец мне приходит! Пусть все узнает о Таль Мизрахи! Пусть меня оплакивают! – Яцкевич хмыкнул. Пафос свойственен наркоманам. Девушка вскочила и побежала в сторону базара, шлепая не по погоде легкими босоножками.
- Расскажу… - Максим тяжело вздохнул и поднялся на ноги. – Попробую. Да только кто меня будет слушать?…
Тусовка
© Copyright: Давид Каспер, 2011
Свидетельство о публикации №211082101032
Свидетельство о публикации №211082101032
Рецензии