Я знаю, что вы сделали в августе 91-го

Началось всё с икорного масла на новый 1991 год. Шеварднадзе только что ушёл в отставку, пугая грядущей диктатурой, но его заявление почти никого не испугало, все привыкли к апокалиптическим прогнозам, гораздо важнее было купить водку, что проблемой, конечно, не было, проблема была другая: достать к праздникам еды, чтобы новогодний стол не вызывал ассоциаций с лысой головой Михал Сергеича.

Вообще проблема с едой была важнейшим признаком советской империи, что при отсутствии свободы воспринималось совсем уже пошло. В начале восьмидесятых даже сливочное масло на периферии выдавали по талонам 200 граммов в месяц, причём в регионах с развитым животноводством не было и двухсот граммов. Было 250.

С приходом Горбачёва еду отчасти заменили словами - вкусной, конечно, вещью, но на такой долго не протянешь. К тому же уже в 1987 году стало ясно, что наступает кризис, а к началу девяностых с прилавков смели даже морскую капусту - важный элемент декора советских прилавков. Продовольственный магазин был храмом, поедание пищи - религией (как, впрочем, и сейчас), а тут получилось, что храм ограбили, сакральная структура в нашем сознаниии полетела куда-то глубоко вниз, такое было ощущение падения...

Спасти гибнущую религию можно было при помощи икорного масла, которое по частям ещё продавалось в виде седёдки маринованной, майонеза "Провансаль", корявой моркови и сливочного масла с гулькин нос. Все твёрдые ингридиенты провернуть через мясорубку, смешать, но не взбалтывать.

Чёрт, продукт не пошёл, мы ещё помнили вкус икры, а тут мёртвая еда вместо живой.
* * * * *

19 августа 1991 года был днём Ильича - Петра Ильича Чайковского. Староверов укрылся в бункере поликлиники, который необычным образом оказался рабочим местом бывшего одноклассника - выпускника Ленинградского электоромедицинского техникума. В задачи электромедика входил ремонт табуретов и рентгеновских аппаратов (тогда мы раз и навсегда выяснили, что в нашем маленьком друге aka penis никаких костей нет).

Староверов спорил с одноклассником Лёшей, надолго путч или навсегда. Впрочем, уже вечером стало ясно, что не надолго, когда на пресс-конференции Татьяна Малкина спросила: "Понимаете ли вы, что сегодня ночью совершили государственный переворот?", и в ответ у серого лицом Янаева затряслись руки. Конечно, были и танки на улице, были Кричевский, Комарь и Усов, но имена этих трёх мальчиков (старшему было под сорок) давно не принято вспоминать по разным причинам, отчасти из-за анекдотичности репрезентативной выборки - русский, татарин и еврей, se non e vero, e ben trovato. Но смерти это не отменяет.

Днём же 19 августа в больничном бункере собралась группа юношей, один из которых предложил устроить свой пивной путч (Староверову термин показался некорректным). Пиво нашли быстро, часа через полтора - это было "Рижское" с отчётливым привкусом тмина.

-- А что это за крантик? - Спросил Староверов, закуривая сигарету.
-- А, это зачем-то кислород подвели в подвал.
-- Кислород? Воздух свободы? - Староверов повернул вентиль, и сигарета сгорела моментально, опалив волосы и висевшее рядом казённое полотенце.

22 августа завхоз поликлиники требовал с Лёши 70 копеек за порчу госимущества. Трудовой конфликт был исчерпан быстро путём хитрого бартера: Лёша приносит своё полотенце из дома ("Только точно такое же вафельное" - плотоядно настоял завхоз).
-- Ты меня разорил, Староверов, - ругался Лёша.
-- Это была цена за свободу, правда, очень косвенная цена, - отвечал Староверов, закуривая уже не в такой опасной близости от кислородного крана.
* * * * *

В августе 1992 года однокурсник Староверова Олег предложил смотаться в Москву на первую годовщину революции:
-- Дома скажи, что едем к моей тётке, но на самом деле будем жить на Рижском вокзале в резервных вагонах, так будут дешевле.
-- "Факел дружбы на Земле Зажигается в Кремле", - согласился Староверов.

У Олега, к слову, был потерян паспорт, но документа нигде не попросили предъявить, даже в железнодорожных кассах.

Первая ночь в стоявшем на приколе вагоне прошла странно: колёса вдруг застучали, а реальность за окном поплыла. "Товари... тьфу, господа, не бойтесь, - закричал пьяный проводник, собиравший до того деньги за постой, - не бойтесь, нас везут в тупик, это рядом".

То, что нас везут в тупик и то, что он совсем рядом, было слышать не то что бы очень радостно, но привычно.

Концерт у Белого дома Староверов совсем не запомнил - да, кто-то пел, кто-то кричал лозунги, но в 1992 году лозунги уже не были такими сытными.

Через год после того по Белому дому будут стрелять, в 1994 начнётся первая чеченская война, в 1996 году будут невнятные президентские выборы, ещё через два года наступит дефолт, вместе с этими событиями и между ними будут ваучеры, малиновые пиджаки, залоговые аукционы, война компроматов, коробка из-под ксерокса и шоковая терапия, проведённая грубо и всё же спасшая страну. Любимое время Староверова - очень жёсткое и очень живое. Такого больше не будет никогда.

А в августе 92-го мы с Олегом возвращались на Рижский, надыбав где-то несколько бутылок портвейна "Дербент". Перед вокзальной площадью какие-то полугопники жгли ящики.
-- Отломи кусок от ящика и зажги его в честь свободной России, - предложили они Староверову.
-- На хрена?
-- Ты чё, не патриот? А, может, ты не русский?
-- Может, и не русский, - ответил смелый от "Дербента" Староверов и понял, что вот она, новая Россия - такова, какова есть и больше ни какова, с её горящими ящиками, решётками ларьков, гулкой вокзальной пустотой и весёлой наглой молодёжью, которая, возможно, сейчас нас будет бить.

Драки, впрочем, не случилось: гопники были то ли настроены слишком романтично, то ли почувствовали в Олеге опасного Человека Без Паспорта, то ли их смутил наш травматический пистолет.