Незаконченный рассказ

Он вышел на улицу, когда город уже вступал в ночь, иными словами было то последнее состояние вечера, когда ещё интуитивно чувствовалось, что это именно вечер. И ещё лишь несколько мгновений осталось до момента наступления ночи, являющей собой новые ощущения и мысли, соответственно принявшие новый облик, проходили перед ясностью сознания так, как это бывает только в такие минуты.
          Солнце уже село с полчаса назад, но, поскольку небо было ясное и чистое, без малейшего намека на тучи и даже облаков, свет его продолжал все ещё отражаться в пространстве над горизонтом, давая миру неясное свое отражение. В такой момент уже было видно загоревшиеся звезды – словно мелкая пыль, рассеянная в высоте, в причудливом свете того, что именуется астрономическими сумерками, подчеркивая как бы значение этой данности в мире и сознании.
           Мягко и постепенно набирая силу, зажглась подсветка тех домов, значение которых считалось более важным, чем всех прочих. Одно из таких зданий стояло на берегу реки, широкая поверхность которой купалась ещё недавно в лучах заходящего солнца, а теперь чувствовала на себе тихое прикосновение неонового света, отраженного от стен и повторяющего привычные для него очертания среди безмолвной воды и небольшой ряби, поднятой неожиданным и единственным – оттого ещё больше неожиданным – порывом ветра, который, впрочем, быстро улегся, растворившись там, куда падали неопределённые тени, заслоняя собой блики чуть заметно колыхающейся и движущейся воды. 
            Между тем, зажигались повсюду и обычные уличные фонари, распространяя свет уже более определенный и четкий, а потому и более прозрачный, отбрасывающий прямые длинные тени, резкие на пересечениях друг с другом и с теми предметами, на которые они попадали. Сразу стало меньше видно звезд; глаз, раздраженный ярким по контрасту с сумраком светом, терялся в небе, отказываясь различать большинство светящихся точек. Миллионы, если не сказать больше, этих далеких солнц оставались теперь вне восприятия; они продолжали светить теперь на уровне сознания, интуитивно воссоздавая в памяти созданный им же образ.
             Однако, несмотря на кажущуюся спокойную картину, застывшую в созерцании самой себя и являющую миру лишь те из ощущений, которые невозможно полностью отобразить и запечатлеть в человеческом сознании, - несмотря на это город продолжал жить довольно оживленной жизнью, едва ли не более чем в светлое время суток. По тротуарам улиц, особенно центральных и, следовательно, более освещенных, двигалось множество людей, из которых едва ли можно было найти хотя бы двоих, преследующих одинаковые до конца в их начинаниях цели. Каждый из этого множества двигался в своем собственном направлении, являющего для стороннего наблюдателя (если таковой был) подчас то явно разрешимое намерение, то, напротив, представляло цепь неясных выводов, растворяющихся в мыслях каждого отдельного человека. Лица их выражали самые различные чувства, интересы и желания. Потребовалось бы очень много времени для описания их всех, собранных воедино, или, наоборот, представленных в кажущейся совокупности, где каждая из этих целей имеет лишь свое начало мысли и свой же её конец, иными словами, самостоятельную нить, ведущую своё происхождение от каждого отдельно взятого человека и им же и заканчивающуюся.
           Некоторые из людей спешили. Их движения были либо судорожны и порывисты, как у тех, кто спешит по неотложному делу, либо средне-размеренные, методично расставленные во времени, как у людей, торопящихся больше по привычке, нежели действительно по делу. Понятно также и то, что были в этой толпе и те, кто не относился к первой группе, и вовсе никуда не спешили. Здесь, в этом случае, оттенков и полутонов их движений было ещё больше, особенно для взгляда стороннего наблюдателя, как если бы этот наблюдатель смотрел на них с некоего возвышения, ибо нет ничего интереснее в мире и наиболее подходящего для стороннего созерцания, как созерцание медленно и задумчиво идущего человека. При этом не важно именно, о чем может задуматься конкретно человек. Он – отдельный человек с его мыслями, интересными многим или лишь ему самому, является частным, единицей общего. Жизнь при этом – итог всех этих единиц, несущихся в её потоке, как каждая отдельно взятая капля воды в быстрой, узкой и неглубокой реке, омывающей собой различные берега, в чем можно сравнить их с человеческим познанием.
           Кроме людей, по улицам проезжало огромное количество автомобилей и машин. Управляемые людьми, они неслись стремительно по мостовой, подобно как толпа двигалась по тротуарам. Даже при беглом взгляде, кинутом на них, становились ясными те же выводы, полученные при созерцании пеших и те же мысли, выявленные при чтении мыслей идущих.
           Город жил в собственном свете и тени поглощали местами тех, кто создавал свет, благодаря которому они существовали.
           Начиналась ночь.
____________________________________
           
           Человек, начавший свой путь с полчаса назад, вышел, наконец, к реке. В этом месте оживленная, залитая светом и шумным движением набережная становилась постепенно все пустыннее, а освещение все более приглушенным и тусклым. Дома, стоявшие там, были невысоки, редко когда больше двух-трёх этажей. Это были в основном нежилые помещения, занятые частично различными организациями, фирмами и конторами, частично и вовсе необитаемые, стоявшие в неприглядном виде и являющими собой образец того, как дом или здание бывает схожим с человеком вообще, а в частности как зависит от того, кто в нем находится. Кроме всего прочего попадались среди домов и такие, которых постройка и внешний вид, характеризующий здание, выдавали бывшие заводы или фабрики, теперь уже заброшенные и уныло стоящие среди густо разросшихся кустов и деревьев, выделяющихся среди них своеобразно живописными темными пятнами. Впрочем, несмотря на заброшенный вид и ночь, они казались вполне стоящими на своем месте ввиду характера самой этой местности, потому что проезжая набережная и фонари, встречающиеся все реже, наводили мысль о естественности и правильности такого положения вещей. У любого места есть как бы свой смысл; окружающее умеет создать у человека, а порой и навязать ему то, что кажется потом единственно правильным и разумным.
            Между тем, в почти полной тишине из-за того, что казалось остальной город отступил и всей своей жизнью остался далеко позади, с реки, за поворотом, послышался неясный шум. Человек обернулся и, пристально вглядываясь в темное пространство реки, заключенное между двумя берегами, постепенно разглядел баржу, груженную в одной половине песком, в другой – контейнерами с грузом. Катер-тягач тяжело толкал баржу сзади, вздымая и вспенивая за собой воду.
            Человек остановился и стал ждать; баржа поравнялась с ним и прошла мимо, вновь скрываясь в темноте, лишь силуэты людей различались на темном фоне буксира.
            И человек двинулся дальше. С некоторых пор он любил эти одиночные прогулки по всевозможным местам, где были лишь тишина и темнота, дающие мыслям ту созерцательную чистоту и ясность, позволяющую рассуждать в странной и изысканной манере, когда каждое слово – как бы сказанное про себя – остается в сознании так твердо и в то же время так ненавязчиво, как ни дает прочтение ни одной книги и ни один разговор. Ведя мысль, следуешь невольно за ней и там, где казалось ещё совсем недавно не было никакого логического построения, вдруг появляется её совершенная и отточенная связь между различными понятиями, привнесенными однажды в сознание и являющих собой лишь то, что может выразить слово как таковое, не затуманенное взором, проходящее сквозь лабиринты путей, по которым пришли к нему. Туда, где царствует только вечная истина, являющаяся, быть может, также сама лишь изящным парадоксом, изысканная когда-либо чьей-то фантазией.
            Лишь во время движения она появляется. Человек, идя в состоянии относительного спокойствия, способен рассуждать наиболее верно и свободно, что является условием таких рассуждений, которые касаются, скажем, жизни, потому что и сама она является вечным движением, что само по себе не ново вовсе. Но каждый, кто хоть раз задумывался о материи выше его собственной и составлял даже отдаленные себе представления о том, что движет ею, иными словами, того, что часто называют законами мироздания, - тот мог из всего обширного материала и мыслей, его представляющих, вывести уж если не истинное положение, то хотя бы намек на истину, тень от того, чего он, вероятно, не в силах понять и постичь, а именно то, что все, претендующее на истинность или, вернее сказать, на избранность среди идей и мыслей человеческих, да и сам длинный ход процесса рассуждения рождается – общим правилом может быть сказано наверняка – в дороге.
             Проводя, таким образом, время своего пути в этих размышлениях, человек медленно двигался по набережной и, наконец, остановился вовсе. Гранитная набережная реки, постепенно разваливающаяся и рассыпающаяся под действием времени, отсутствием ухода и присмотра, местами совсем разрушилась, и лишь отдельные куски гранитных глыб стояли, покосившись, на положенных им местах, образуя как бы неровный строй зубцов и уступов, густо поросших кустарником и обильно занятыми травой.
             Стоящего человека окружила наступившая теперь окончательно почти полная тишина, не смягчаемая даже звуками его собственных шагов, методично и в чем-то свеобразно-поэтично мерявших пространство все это время и воспринимавшихся слухом за некоторую данность, обязательную быть всегда рядом и дающую смутную уверенность и спокойствие, преломляющуюся неоднократно в сознании. Вдалеке все же были видны с того места отблески города, его скрытой от слуха далекой жизни и являющей глазу лишь ни с чем не сравнимое чувство отдаленности и созерцательности. Человек глядел на воду, тихо колеблющуюся несколькими метрами пространства ниже него. Несмотря на темноту, отчетливо различались малейшие её колебания, мельчайшие изменения её оттенков и даже характера звуков, скорее чувствовавшихся, чем действительно слышимых. Необыкновенная прохлада окружала все вокруг, одно из тех ощущений, имеющих место обычно в середине осени, когда, несмотря на кажущуюся холодность, ощущаешь тепло, исходящее из неясного и неоткрытого источника, дающего спокойствие и радость ощущения жизни, если не сказать, впечатления от ощущения. Была совершенно безветренная ночь; не колебалось ничто вокруг, будто окружающий мир образно застыл одним длящимся мгновением на острие времени, давая возможность сознанию наслаждаться этим своеобразием мира окружающего и мира отраженного, привнесенного как бы в дополнение к остальному.
Человек стоял, опершись на одну из каменных глыб и, глядя прямо перед собой, должен был бы видеть противоположный берег, поросший лесом, тонущий во мраке и различать неясные тени, двигавшиеся там, словно живые существа, дающие волю своим движениям, подчиняющими их своим мыслям, однако видел лишь собственное особенное состояние, из которого ничто не могло его вывести. Как облако в безветренный день лишь созерцает самое себя и мир, расположенный под ним одинаково далек ему, как и остальное небо, простирающееся над ним и окружающее его.
Внезапно человек явственно ощутил, как его коснулся чуть заметно подувший ветер, будто невзначай толкнувший спину еле заметным движением, оттого, по-видимому, и слишком неожиданным. Вздрогнув, человек остался стоять на прежнем месте, чувствуя прикосновение странного в своей легкости эфира, когда вдруг ясно и отчетливо услышал звуки, настолько слабые, что в первый момент они показались ему лишь плодом собственного воображения, - но это была музыка. Он не мог сказать какая она, насколько она хороша или красива, не знал даже, наяву ли он слышит её или это отголоски расслабленного и причудливого сознания, но ему вдруг ужасно захотелось слышать её. Каждый звук едва различимой мелодии, настолько далекой, как будто бы миры и пространства отделяли её от слушателя, заставляли все же чувствовать её всем своим существом, превращая простое созерцание в потребность, спокойное удивление – в трепет, а образы сознания растворялись сами по себе в ней так быстро и последовательно, что казалось, мелодия эта сама заменяет сознание и руководит им, в необыкновенных тонах ведущая странный разговор и замолкающая в конце концов, не находящая слов и лишенная образов.
Человек повернулся туда, откуда дул ветер.


           Стало ясно, что необыкновенные звуки доносятся вместе с ветром и появились вместе с ним. Несмотря на кажущуюся явность происходящего, минутами казалось, что это всего лишь давний сон. Но время шло, а сон не кончался, и необыкновенные звуки влекли к себе все уверенней и настойчивей, и человек решил идти навстречу этим звукам, тотчас поймав себя на мысли, что даже если бы он и не хотел идти, то все-таки бы пошел. Смутно, как бы из глубины появившаяся мысль, его сознание утрачивало способность принимать иные решения, чем движение к источнику – чего? Он уж и не верил, что мелодия может оказывать такое действие, хотя это была именно музыка, а не что-нибудь другое. В этом все же приходилось мириться с действительностью.
           Теперь человек стоял лицом к зданию, представляющему собой старинную постройку, по чертам своим напоминающую наполовину фабрику, наполовину – гостиницу. Строение было необитаемо и давно стояло заброшенным. Черные проемы окон выделялись даже во мраке ночи и наводили на мысль о временах, уже канувших в предания. Теперешние обитатели этого дома, если и были таковые, сводились к животным, насекомым и тем случайным людям, о которых сложно упомянуть даже коротко из-за почти полной непроницаемости жизни, являющей их облик и мыслей, являющих их жизнь.
Человек, не слишком торопясь, обошел этот дом до половины, пройдя при этом семь или восемь больших проемов, бывших когда-то окнами, затем был вынужден приостановиться, чтобы обойти огромную лужу, залившую собой все пространство вдоль стены здания и затем, дойдя до забора, начинающегося прямо от стены и являвшегося раньше прямым её продолжением, прошел сквозь него, вернее сказать, по нему, так как весь он лежал на земле и представлял собой лишь кучу мусора. Поминутно приходилось обходить какие-то завалы и плотно разросшиеся заросли кустов, сгибаясь под ветками деревьев, растущих здесь повсюду. За первым домом оказался другой. Человек обошел и его; затем ветер поменял внезапно свое направление, и странная мелодия стала доноситься чуть громче.
           Различные вещи и явления оставляют различные следы в сознании человека. Оказывают различное впечатление на него самого. Есть те, которые не выделяются особо на общем фоне и представляют собой лишь заурядные отклики, которые быстро, спустя более или менее длительный промежуток времени, забываются и, возможно, даже стираются навсегда из памяти. Некоторые явления или события, напротив, оставляют большой след в человеке и, если уж и не меняют его жизнь коренным образом, то остаются с ним надолго, может быть, навсегда, что тоже, кстати, косвенно является существенным изменением жизни человека. Но это лишь те явления, которые вызывают однородные и легкоопределимые отклики, которые с течением времени практически не меняются, а если и меняются, то не сами по себе, как бы исходя из собственной их сути, а, наоборот, под влиянием каких-то других вещей, которые окажутся на данный момент более важными для конкретно взятого человека, или под влиянием чьих-то навязанных идей, что опять-таки не исходит от сознания и воли первой из всей этой цепи и, таким образом, не могут быть убедительными и определенно важными для человека. С другой стороны, иногда имеют место такие явления, которые вызывают неоднородные, а порой вовсе противоречивые отклики в сознании человека и которые нелегко заслонить последующими, так что они сами оказываются под грузом объективной данности. Тогда получается, что, образуя собой и вызывая множество противоречивого и неясного, явление не выражает вовсе ничего, кроме некой абстрактной невысказанной мысли, которой понять смысл не может человеческое сознание, построенное на том лишь, чтобы каждое новое положение выводилось строго из старого. Что-то же, слишком приподнятое над остальной массой, вызывает уже не логический оттенок его, а интуитивное чувство, которое, как правило, невозможно выразить как-либо более или менее определенно и правильно с точки зрения разумно-сознательного подхода к этому явлению.

            Звуки мелодии вели человека за собой; они вызывали в его душе множество впечатлений, но никогда ни одно из них не было похоже на те обычные мысли, посещающие человека во время прослушивания музыки. Чудовищные противоречия и непомерная по своей силе красота ложились тяжелым бременем на сознание. Эта мелодия была прекрасна совершенной красотой, которая вызывала уже не осознание её, а подавление её. Однако, в считанные мгновения, ощущения эти враз исчезали, как будто отпадали мелкие частицы чего-то, и затем звуки давали собой ощущение бесконечно огромной радости, вызывая у человека восторженную улыбку, озаряющую собой его лицо, сквозь преображенные черты которого виделся уже облик не земного человека, живущего обычной жизнью и мыслями, но полубога, бога, наконец, в бессмертном и упоительном его величии. А в следующий миг ощущение менялось, и сказочная мелодия вела человека за собой дальше, играя с ним, его душой и сознанием, издеваясь над привычным и устойчиво-логическим миропониманием мысли.
            Ночь давно прошла свою середину и неуклонно двигалась к рассвету. Все это время человек плутал сквозь рукотворных памятников человеческой сущности; иногда чарующая мелодия звучала чуть громче и как бы взволнованней, зовя за собой туда, куда не проникало даже сознание. Иногда она затухала до еле различимых звуков, не переставая при этом все так же звать за собой. Ветер, доносивший её до слуха, тоже иногда менял свое направление, но всегда дул ровно и неслышно мягко, как разреженный эфир, еле внятно прикасаясь к человеку и как бы обволакивая его собой. В невидимых струях были видны тени целых миров и вселенных, которые сами при этом являлись расплывчатыми образами чего-то ещё более огромного, величественного и бессмертного, различные стороны чего и отражались в этой мелодии.
            Наконец занялся рассвет.
            Сквозь неизвестно откуда взявшуюся дымку стали проступать очертания все более просветляющегося города, олицетворяющего весь тот привычный мир, которым окружена жизнь каждого из людей.
            Первые лучи восходящего солнца застали человека в нескольких шагах от все той же набережной, лишь немного выше по течению от того места, где он стоял ночью. Мелодия, растворенная в воздухе, постепенно затихала и до последнего звука её чарующая прелесть звала за собой, становясь все тише. Наконец деревья расступились, и человек вышел на берег реки, все ещё чувствуя на себе прикосновение неосязаемого ветра. Опершись о серую поверхность гранита рукой, чувствуя всю его шероховатость и твердость, он ещё слышал сказочные звуки. Эти последние мгновения казались самыми длинными, чуть не больше всего того, что происходило раньше. Уже не звук, а каждая частица звука отдавалась везде, не вызывая, однако, мысли, вернее, вызывая их так часто и в таком количестве, что не было возможности разобраться в их движениях, и что было фактически тем же, как если бы их не было и вовсе.
            Между тем, солнце взошло над городом, озарив собой ясно оба берега. И в этот момент последние уже неслышимые звуки сказочной мелодии пропали навсегда, уносимые ветром, эфирный поток которого затерялся затем и сам; лишь человек продолжал стоять, не двигаясь и улыбаясь, глядя поверх речной глади в небо и вспоминая звучащее ещё далеко с потрясающей силы ясностью эхо звуков, слагающих мелодию…


             P.S.   Наверно, рассказ был бы неполным, несмотря на кажущуюся исчерпанность сюжета, если бы мне не захотелось прочитать его самому. А, прочитав, сказать еще несколько слов в качестве заключения.
             Судя по всему, я не поставлю на этом месте слова «конец», потому что рассказу явно чего-то не хватает, во всяком случае, на мой взгляд. Можно, конечно, попробовать его переделать, хотя, скорей всего, от этого он не станет лучше. Может быть, он не станет и хуже. А просто останется таким, какой уж есть.
            К чему я это говорю? 
            Представьте, что осенью вы стоите на улице и рассеянно смотрите на разноцветную яркую листву,   лежащую у вас под ногами. На деревьях тоже ещё кое- что осталось. Но мысли ваши заняты не ими, а чем-то совершенно далёким и посторонним.
Вот поэтому рассказ этот надо считать незаконченным.