Флобер. Глава 56

                Глава LVI




                1874


      
 Наше время сурово к музам. В прошлый четверг я встретился с милейшим Золя. Кроме вас и меня, никто и словом не обмолвился о его «Завоевании Плассана», не появилось ни одной статьи ни «за», ни «против». То, что мой «Святой Антоний» - не для широкой публики, я знал заранее. И всё же я надеялся, что среди публики избранной найдётся больше людей, которые меня поймут. Шумный успех покинул меня со времён «Саламбо». До сих пор у меня тяжело на душе от провала «Воспитания чувств». Мне до сих пор удивительно, что эту книгу не поняли.
  Ах, мой дорогой, старый, добрый Тургенев, как бы я хотел, чтобы уже была осень, тогда я залучу вас в Круассе на целых две недели! Здесь, в Швейцарии, куда отправили меня врачи подлечить нервы и умерить красноту физиономии, тоже держится ужасающая жара, но, в отличие от вас, я страдаю не столько от неё, сколько от скуки, которая здесь царит. Вчера я увидел на лужку трёх телят, и мне захотелось расцеловать их – от тоски по человеческому обществу и потребности излить душу. Обилие курортной прислуги, с утра до вечера облачённой во фраки, наводит на мысль о присутствии на чьих-то похоронах. Невольно начинаешь думать о своих собственных, и это превесело. Господа иностранцы, мои соседи по гостинице, едят и пьют, запершись в своих номерах. Едят и пьют здесь неимоверно много, повсюду кабачки и ресторации.  Наевшись и напившись, господа англичане и господа немцы вооружаются своими тросточками и лорнетами и отправляются осматривать достопримечательности. А вот меня вид сияющих ослепительной белизной снежных вершин не радует. Эти вершины не по мерке человеку, они подавляют своей грандиозностью. Сюда нужно приезжать в двадцать пять лет и жить здесь с возлюбленной в каком–нибудь шале на берегу озера. Эти жилища здесь рядами, настоящие гнёздышки для влюблённых. Как славно было бы прижать возлюбленную к сердцу на краю пропасти, как легко было бы под шум водопадов излить душу, лёжа в траве, когда и под ногами, и над головой – сплошная сияющая голубизна. Но теперь всё это нам уже не по зубам, старина, а мне и всегда было не очень свойственно. Я не дитя Природы, гораздо больше меня волнуют красоты Искусства. Борюсь с желанием сбежать отсюда по озёрной глади, затем перевалить через Сен-Готард и провести остаток июля в Венеции. Там бы я хоть поразвлёкся. 
  Вы, вероятно, теперь уже в Карлсбаде. Пишите мне часто и помногу,  ваши письма для меня – поистине глотки воды в пустыне.    
 
                ***

  Наконец я  в Дьеппе. Послезавтра я буду в Круассе, а ещё через день, 1 августа, сяду наконец за «Бувара и Пекюше». Я дал себе зарок! Оттягивать больше нельзя! Но как же мне страшно. Словно я отправляюсь в далёкое-далёкое путешествие, из которого не суждено вернуться.
  Вам, дорогой Тургенев, кажется, что мой замысел следует изложить вкратце, в простой и лёгкой манере. При всём безграничном уважении к вашему критическому чутью (ибо Ценитель в вас равен Творцу, а это кое-что значит!), я вовсе не согласен с вами. Если я последую вашему совету, сюжет будет испорчен, из него получится всего лишь милый пустячок, забавный, но неправдоподобный.  Совсем другой эффект будет при медленном и подробном повествовании. Тут читатель заподозрит, что я на самом деле верю в то, о чём пишу, и тогда история из забавной сделается устрашающей – а именно к этому я в конце концов и стремлюсь. В чём я с вами согласен, так это в том, что на избранном мною пути будет невероятно трудно избежать однообразия и скуки, но что делать - я не привык отступать перед трудностями. Они огромны. Я теперь уже невесел. Боюсь, как бы мозг мой не истощился. Я так проникся своим сюжетом, что боюсь, как бы глупость моих чудаков не передалась и мне. Порой мне кажется, что это уже случилось.
  Получаете ли вы известия от госпожи Санд? Мне она больше не пишет.
         
                ***

  Дорогая племянница! Повинуясь твоему приказу, моя крошка, я прислал тебе первую фразу «Бювара и Пекюше». Ты почтила её названием «реликвия», а поскольку поддельных реликвий чтить не следует, то вот тебе подлинная: «Стояла жара – тридцать три градуса, и на бульваре Бурдон не было ни души». И теперь ты долго ничего больше не будешь знать. Я топчусь на месте, вымарываю, вычёркиваю, впадаю в отчаяние. Вчера к вечеру у меня от всего этого жестоко разболелся желудок.
   Бедняга Москвитянин уже два дня, как вернулся в Буживаль, и чувствует себя с дороги хуже, чем когда-либо. Пришлось мне, превозмогая собственную немощь, сесть в омнибус и самому ехать к нему. Ему никогда не догадаться, на какую я пошёл жертву. Из Круассе я выехал в большом унынии. В Буживале мы с Тургеневым мило провели время во взаимных жалобах и скорбях по поводу наших недугов (я должен признать, что всё же не согласился бы поменяться с ним местами). В остальном говорили только о «Буваре и Пекюше», и теперь, слава богу, дело у меня пошло.

                ***
 
    Ваше удручённое состояние, дорогой де Гонкур, удручает меня. Как вы печальны, дорогой друг! Полагаю, что вы слишком пристально вглядываетесь в суть вещей. А ведь так недолго и пустить себе пулю в лоб. Вспомните Вольтера. «Будем возделывать наш сад» - вот величайший урок нравственности, который он всем нам преподал. Не понимаю, как можете вы тратить время на охоту, на рыбную ловлю. Поверьте, это всё пагубные занятия. Молю вас и заклинаю – смело беритесь снова за работу и не оглядывайтесь назад.


                ***

 «Слабый пол» будет играться в «Клюни» сразу после пьесы Золя, которая ставится в ноябре. Дирекция как будто в восторге и уверена в успехе. Я, однако, этой уверенности не разделяю. Дела театральные, вероятно, отвлекут меня в декабре от моих «Бувара и Пекюше» - вот всё, чего я действительно опасаюсь. Кое-кто считает, что я зря собираюсь показаться на второразрядных подмостках. «Кое-кто» - это своего рода собирательный дурак. И – о, убожество! – мы обречены трудиться над тем, чтобы этих «кое-кого» позабавить. 

                ***

      Пролог «Бувара» будет дописан завтра. Чтобы дописать его, мне нужно ещё пройти ночью по огороду со свечой в руке. Нынче же вечером выступлю в сей поход.

                ***

  Наши друзья Золя и Доде предлагают возродить у меня еженедельные «обеды освистанных». Но для этого нам прежде всего нужен наш великий Тургенев. Что случилось, старина? Уж не расхворались ли вы ещё сильнее? Почему вас совсем не видно? Почему от вас нет вестей?