Взлёт и падение Книга 1 На высоте Гл. 1 Суета сует

Валерий Гудошников

  ВЗЛЁТ И ПАДЕНИЕ

Роман о буднях гражданской авиации времён
   перестройки и рыночных отношений.

г. Уфа

книга первая.
 
НА ВЫСОТЕ.

ГЛАВА 1   СУЕТА СУЕТ

Суета, суета, суета!
Суета день и ночь в авиации.
Кто всё это познает, тогда
Может впасть в состоянье прострации.

Командир Бронского объединённого авиаотряда гражданской авиации Фёдор Васильевич Бобров не  любил  селекторных  оперативок.  Согласно  приказу министерства таковая проводилась ежедневно. Очная же, расширенная, с начальниками  всех служб и их заместителями - раз в неделю. Так и только так предписывали работать высочайше утверждённые документы. Но при каждом удобном случае Бобров старался собрать  командиров лётных подразделений и других начальников служб у себя в кабинете. Одно дело - слушать обезличенный голос из динамика совсем другое, слушая, видеть лицо собеседника. Ни один, даже очень хороший руководитель не сможет добиться по радио желаемого так, как  это можно  сделать при личной встрече. А потом за долгие годы руководства предприятием, когда ещё селекторов и в помине не было, у него выработалась потребность ежедневно видеть основных своих заместителей. Ещё  по  пути в аэропорт, мягко покачиваясь в шуршащей колёсами по мокрому асфальту «Волге»,  он  решил: сегодня  оперативка будет очная.  Причина  тому  была.  По радио и телевидению уже третий  день  говорят  о   каком-то судьбоносном пленуме, состоявшемся в Москве под руководством нового генерального  секретаря  партии.  Этот новый удивительно молодой после бывших старцев (про себя он называл их рухлядью) генсек говорил о какой-то перестройке (сколько их было?) и новом мышлении (а это что такое?). За последние годы к чехарде с генеральными секретарями привыкли и ничего путного от  них  уже не ждали (что взять с ходячих трупов?), но вот этот, хотя и говорил теми же  партийными  штампами, но зато говорил безо всяких бумажек. Да и в речах его порой  проскальзывало  такое, за что раньше бы по голове не погладили. Впрочем, первому лицу это позволительно. Тем не менее, такие речи настораживали. Чутьё опытного хозяйственника и  администратора  подсказывало Боброву: спокойной, застоявшейся жизни в громадной многонациональной стране может придти конец. И он хотел обменяться мнениями с подчинёнными по этому вопросу.
Но была и ещё одна причина. Мощный циклон, зависший над регионом, второй день лихорадил аэропорт. Возникла сбойная ситуация. Много рейсов, как своих, так и транзитных, задерживалось на неопределённое время. Вчера поздно вечером из своей квартиры он позвонил начальнику пассажирских перевозок Прикусову. Трубку взяла жена и довольно раздражённо ответила, что тот ещё не вернулся с работы. Бобров, извинившись, набрал номер его рабочего телефона. Хриплым от усталости  и  бесконечных  объяснений с отчаявшимися улететь пассажирами голосом начальник перевозок ответил, что задерживаются уже больше тридцати рейсов. И задержки нарастают, как снежный ком. Аэровокзал буквально забит пассажирами. Люди спят на полу, расстелив газеты. В гостинице мест нет. У него в приёмной расположился полковник медицинской службы вместе с семьёй. А за дверьми толпа людей, требующих книгу жалоб. Как будто после записи в неё всего того, что они думают об «Аэрофлоте»,  туман  рассеется.  Синоптики  же  клянутся,  что  рассеется он не раньше завтрашнего дня.
     За последние годы Бобров сильно поседел, но седина эта его нисколько не портила, а наоборот  придавала  какую-то  импозантность.  Юношески  стройный,  в туфлях на высоком каблуке, небрежно хлопнув дверцей машины, командир, не спеша, как и подобает  солидному  руководителю, проследовал в здание штаба.    Одет он был в новый, сшитый в специальном ателье костюм с золотыми, недавно введёнными погонами (раньше были шевроны на рукавах) и ослепительно белую рубашку с безукоризненно повязанным галстуком. Проходя по длинному коридору здания, степенно кивал встречающимся  сотрудникам  и  сотрудницам. Последние воровато оглядывались ему вслед, и на лице их отражалась целая гамма чувств. К своему кабинету он подходил уверенной походкой, ступал прямо и твердо, слегка раздвинув плечи и приподняв голову. Вся походка его, все движения словно говорили: я здесь хозяин и только я - заслуженный пилот СССР Фёдор Бобров.  Действительно  он  был  царь  и  бог авиации громадного региона,  на  котором  могла  бы  разместиться Франция с Бельгией, да ещё и осталось бы что-то для такой мелочи, как Монако и Люксембург.
Бобров умел нравиться людям. Все сотрудницы штаба, даже самые юные, были чуточку в него влюблены. В свои более чем 50 лет он выглядел довольно молодо и импозантно. В приёмной, завидев его, из-за стола выпорхнула секретарша.
- Здравствуй, Ольга! - первым приветствовал её Бобров. - Прекрасно выглядишь. Что весна делает с женщинами.
- Вы не хуже, Фёдор Васильевич, - зарделась девушка. - Докладываю: звонил
дежурный по обкому партии,  заказал   пять  билетов   на  Москву   на  дневной  рейс. Выполнено. Три  билета  на  Москву  заказали  из  Кировского  райкома  партии.  Тоже
выполнено. Два билета  на Сочи  просил  какой-то секретарь  парткома  из  какого-то
строительного управления СУ-2. Я отказала. Для этих - она выразительно посмотрела на
командира - брони нет. Да и билетов на Сочи нет на всю неделю.
- Фамилия этого секретаря есть?
- Да, телефон и фамилию я записала, - вышколено ответила секретарша. - Я что-то
сделала не так, Фёдор Васильевич?
- Всё так, Ольга. Но со строительными организациями ссориться  нельзя.  Это  не
макаронная фабрика. Позвони этому секретарю, извинись и скажи, что  билеты  будут  на
нужное ему число. Дай ему телефон Прикусова тот всё сделает.
- Всё поняла, Фёдор Васильевич, - опустила глаза девушка.
Она прекрасно знала, что по её указанию от имени командира два билета продадут сверх допустимой нормы. Это будут так называемые билеты двойники. А Прикусов позаботиться, чтобы завтра в Сочи улетел этот неведомый ей секретарь парткома  с женой. Людям  же, купившим билет ранее, будут принесены извинения от имени «Аэрофлота» за происшедшее недоразумение. Их пообещают отправить следующим рейсом. И отправят через день-другой. Ей стало жаль людей, на которых выпадут места-двойники, и она вздохнула.
- Ну-ну, ничего страшного не произойдёт, - слегка похлопал её по плечу Бобров и
взглянул  на  часы. - К половине  десятого  соберёшь  всех  начальников  служб  на
оперативку. Потом договорись с начальником дорожно-строительного управления о встрече. Я к нему сам поеду. Что-то опять они забросили работу по удлинению взлётной полосы. На подпись что есть?
Секретарша протянула объёмистую папку и сказала, что на его рабочем столе лежит столько же. Бобров поморщился. Как и все истинные лётчики, он не любил бумаги. Но  не было дня, чтобы он не имел с ними дела. Бумаги отнимали львиную долю рабочего времени.
   Войдя  в  свой  кабинет, он аккуратно снял пиджак и повесил во встроенный шкаф. В кабинете было жарко, и предусмотрительная Ольга заранее открыла форточку. Она знала, что командир, работая с документами, много курит и дым иногда в помещении плавает слоями, словно облачность. Бобров расслабил узел галстука и сел во главе Т - образного стола, положив рядом сигареты и зажигалку. Придвинул к себе папку с документами. В эти утренние часы работать он любил. До начала оперативки его никто не отвлекал, а все телефонные звонки, если они были не срочные, секретарша брала на себя. А звонили в основном по поводу билетов, которых в кассах никогда не было. И Ольга решала, кому отказать, а кому отказывать нельзя. А кому вообще нельзя отказывать она прекрасно знала. А Бобров подумал о тех двух пассажирах, которые не улетят в Сочи по его вине. Но что делать? Такова жизнь в этой стране. Всем и всего в ней вечно не хватает. Впрочем, нет, не всем и не всего. У кого-то есть всё. И кто-то получает желаемое по первому требованию. А эти двое наверняка достали билет за взятку.
  Самая крупная и бестолковая авиакомпания мира напрягала все силы, чтобы справиться с всё возрастающим потоком пассажиров, но тщетно. Люди часами, да какое там, сутками, давились в очередях, чтобы достать билет. Слово купить давно забыли. Билеты для простых смертных не всегда были даже за взятки. Тем не менее, не было самолёта, который не улетал бы с несколькими пустыми креслами. А иногда в салоне пустовали с десяток мест. Помимо брони обкома, райкомов райисполкомов и прочих чиновничьих структур Советской власти в изобилии расплодившихся за последние годы была ещё и личная броня его, Боброва. Два места на каждый рейс. На Сочи она уже была продана. За ней к нему часто обращались свои же работники, не имеющие возможности улететь кто в командировку, кто в отпуск. От кассы им давали от ворот поворот; со своих сотрудников взятку не получишь, ибо билет им положен бесплатный.
  Но были ещё брони неофициальные, как-то: броня начальника перевозок, брони начальников смен и просто брони кассиров. Последние же, пользуясь своим положением, хамели до беспредела. В итоге на некоторые рейсы всевозможные эти брони доходили до 50% и даже больше. Такие билеты продавались только знакомым и знакомым знакомых и уходили за бутылку-другую коньяка или за дефицитную парфюмерию. Или за коробку шоколадных конфет. Билеты держали до конца регистрации, в надежде, что подойдёт кто-то знакомый. В итоге улетали не занятые кресла. А у касс практически всегда висели таблички с надписью «Билетов нет». Из-за зарешеченных окошек надменно и снисходительно поглядывали, лениво позёвывая, на давящуюся толпу кассиры. Иногда окошки открывались, чтобы продать несколько билетов на проходящие транзитом рейсы и тогда в толпе начиналась ещё большая давка. Кому-то везло. Но горе инвалиду или беременной женщине, окажись они в этой очереди.
  Кассиры иногда попадались с взятками ревизорам. Тем, которых ещё не смогли подкупить. Тогда таких кассиров выгоняли и передавали дело в прокуратуру. Но пришедшие на их место делали то же самое. Система была отработана. В стране давно забыли фразу: купить билет. Знали: достать билет. Как, в общем-то, и всё остальное, кроме, пожалуй, хлеба и ещё кое-чего не многого, что не было дефицитом.
Бобров прикурил сигарету и, откинувшись на спинку кресла, открыл папку. Вот и первая бумага. Это рапорт начальника АХО (административно-хозяйственный отдел). В нём просьба разместить вновь прибывших специалистов в гостинице аэропорта, так как в общежитии мест нет. Он вздохнул и раздавил сигарету в пепельнице. Уже почти два этажа гостиницы было заселено сотрудниками аэропорта: лётчиками, техниками, диспетчерами и их семьями. Но ведь гостиница не для этого сделана. А что делать? Иначе люди уволятся, а в аэропорту и без того дефицит кадров. И он, командир, должен как-то удержать их, что-то наобещать, заведомо зная, что обещания эти вряд ли будут выполнены в установленный срок. Слишком многое зависит в этом вопросе не от него.
  А обещать Бобров привык в последнее время без особых угрызений совести. А чего же! Вот обещали коммунизм к 80-му году. Где он? Уж если партия обещает и не выполняет сказанное, что же ему делать? Такие свои обещания про себя Бобров называл липовой дипломатией. По принципу слов не жалко, а человеку на какое-то время приятно. И он не увольняется. Потом назовут его обманщиком, будут напоминать на собраниях: где обещанное жильё? А что он может сделать? Экономической самостоятельности у предприятия нет никакой. Всё, что зарабатывает объединённый отряд, забирает государство. Оно же выдаёт деньги на зарплату. Все остальные ресурсы, в том числе самолёты и квартиры получают по разнарядке. Казалось бы, всё тут легко и просто. Но ресурсы порой есть только на бумаге. Хотя, это уже не его, Боброва, вина. Всё что дают, он получает. Да ещё и пользуясь связями, прихватывает сверх лимита.
  За всё это с него требуют только одно: выполнение государственного плана. А с кем его выполнять? Вот справка с отдела кадров: за прошлый год в одной только АТБ (авиационно-техническая база) уволилось 255 человек. Вновь принято 240. Практически стопроцентная текучесть. А ведь этих вновь принятых  нужно  научить  нелёгкой  специфике работы - не фуфайки для зеков в АТБ шьются, а обслуживается сложная техника. А люди, едва научившись работать самостоятельно, напишут рапорт на увольнение. С жильём, скажут, у вас не фонтан. А где фонтан? Конечно у нефтяников да газовиков с этим легче, да и заработная плата больше. И там с удовольствием берут специалистов из авиации.
Будь у него свободные деньги, уж он как-нибудь в пятилетку по многоэтажному дому строил бы. А так, что ж. Один дом за семнадцать лет выпросил у местных властей. Это капля в море для такого отряда, как Бронский, перевозящего только одних пассажиров в год более двух миллионов. А сколько грузов и почты! А сколько вахт перевозят вертолёты? Доходы отряд получает большие, но всё это уходит государству. Что дальше делается с их деньгами - никто не знает.
  Структурно лётная служба объединённого отряда состояла из четырёх лётных отрядов, в составе которых было четырнадцать эскадрилий. Первый и второй отряды - чисто транспортные и специализировались только на перевозке пассажиров и грузов. Они имели самолёты Ту-134, Ту-154 и Ан-24. Третий отряд включал в себя более 60 самолётов Ан-2. Это были многоцелевые машины, выполняющие много различных работ в народном хозяйстве. Их же привлекали и для перевозки пассажиров на местных линиях. Ну и четвёртый отряд - это вертолёты нескольких типов, обслуживающие газовиков и нефтяников своих и соседних регионов. Техника Боброва летала от полярных морей до китайской границы, от Прибалтики до Дальнего Востока. Она могла бы летать и по всему миру, но так тогда летали только в двух городах СССР. Остальным было это запрещено.
  Только лётного  состава  в  авиаотряде  было  более  700 человек. И более 140 единиц летающей техники всех типов. Всю эту армаду техники и 700 летающих на земле обслуживало более 5000 всевозможных  специалистов.  И  всё  равно  людей  не  хватало.  Не хватало хронически штурманов, пилотов на самолёты Ан-2 и вертолёты. Напряжённая обстановка была и с наземными специалистами.
  Возможно, кто-то не поверит, что в Бронском (да и в других не лучше) объединённом отряде командиры кораблей, пролетавшие по 15 лет, ютились в общежитии в комнатах площадью девять квадратных метров с семьёй из трёх и даже из четырёх человек. У многих уже взрослые дети. Как требовать с таких людей по полной программе?  А ведь от них в первую очередь зависит безопасность полётов, за их спинами сотни человеческих жизней.
Бобров подумал, что многие летчики быстрее налётывают свой пенсионный ценз, чем успевают получить квартиру. В СССР, известно, квартиру купить нельзя, её можно только бесплатно получить от государства. Ждать приходится многие годы. В последнее время, правда, государство вынуждено было разрешить так называемые кооперативные квартиры, но их было очень и очень мало.
  Командир прикурил новую сигарету и снова задумался. Выдохнул дым и вдруг тяжело закашлялся, словно древний старик, затянувшийся табаком-самосадом. Почувствовал какую-то царапающую боль в левом локте и кончиках пальцев. Первые звоночки о вреде курения. А врачи ведь предупреждали. Загасив сигарету, придвинул к себе рапорт начальника АХО и в левом верхнем углу размашисто написал: «Дир. гост.  разместить!».
  Бумаг было много, очень много. Лежали приказы о наказаниях, рапорты на отпуска, документы на утверждение в должности и многое другое. Были рапорты с просьбами. Вот, например, рапорты от лётчиков с просьбой купить кожаные куртки со склада за наличный расчёт. Когда-то такие куртки пилотам выдавались бесплатно, как спецодежда. Они и сейчас им положены, но... на разборах он откровенно говорит им, что за такие вот куртки он удлиняет лётные полосы, строит рулёжные дорожки и ангары и приобретает многое, что необходимо для круглосуточной деятельности аэропорта. Вон взлетную полосу, который день не делают и, возможно, снова  потребуются  куртки. В них уже все  водители
обкомовских и райкомовских машин щеголяют. Бобров вздохнул и размашисто написал на всех рапортах одно слово «Отказать».
  Да, много бумаг, много. Особенно большой поток их шёл из территориального управления гражданской авиации (УГА), куда структурно входил Бронский авиаотряд. Не меньший поток бумаг шёл и из министерства гражданской авиации (МГА). В последние годы этот бумажный вал увеличивался катастрофически и грозил захлестнуть все разумные пределы. Это свидетельствовало об увеличении штатов многочисленных отделов и подотделов самой большой авиакомпании мира. Отчёты требовали на всё и вся. Не требовали разве только отчёта на количество вдыхаемого и выдыхаемого сотрудниками воздуха.
В иной день Бобров подписывал до десяти килограммов всякой, как он шутил, макулатуры. За долгие годы руководства он подписал не одну тонну документов предписывающих, обязывающих, наставляющих, рекомендующих, указующих, требующих и, даже, угрожающих. Воплощение части их в жизнь шло на пользу производству, большинство же, пройдя все инстанции с соответствующими подписями и с пометками «Изучено с личным составом» благополучно оседали в архивах и навсегда забывались.
  Подобная бумажная возня достигала своего апогея дважды в году: при подготовке к весенне-летней и осенне-зимней навигации. К этому давно привыкли, но смириться с этим было невозможно. Ибо бумаги отвлекали от живых дел. Это стало удобной формой работы непомерно раздутого бюрократического аппарата министерства и управления. Естественно, что с течением времени такая работа привела самую закрытую для людей отрасль транспорта к узковедомственным интересам, способствовала местничеству, замазыванию недостатков, зажиму критики и прямому преследованию за неё. Как никогда пышным букетом расцвёл административно - авторитарный метод руководства. Наказуемой стала творческая инициатива. У личного состава стал утрачиваться интерес к работе. Всё менее становилась популярной профессия авиатора. Первыми это ощутили авиационно-технические училища. В них появился недобор курсантов. Как следствие стала сказываться нехватка технического состава в производственных предприятиях. Уходили лучшие специалисты, их места не занимали даже худшие. Их просто не было.
На всём этом фоне депрессии, равнодушия к нуждам работников, показного делячества, выспренных словословий и вседозволенности некоторые руководители стали утрачивать чувство реальности происходящего.
  Вот что писала в то время газета «Труд».
  «... В ЦК КПСС рассмотрен вопрос о фактах грубого администрирования и зажима критики в отношении газеты «Воздушный транспорт». Вместо поддержки обоснованных выступлений газеты руководители МГА организовали гонение на редактора газеты и журналистов, выступающих с критическими материалами. При этом против редактора под надуманными предлогами использовались противоправные меры. ЦК КПСС рассматривает факты грубого администрирования и зажима критики, как желание оградить свои отрасли от справедливой критики за недостатки в работе, подчинить деятельность газеты узковедомственным интересам...».
  В первое время так и было. В газете писали только хвалебные статьи и рекой лили слащавую воду на ржавые колёса деятельности гражданской авиации. Это уж потом в эпоху гласности всё стало меняться.
  В постановлении ЦК подчёркивалось, что политика, проводимая министерством, не могла не сказаться в подразделениях громадной авиакомпании. Ещё как сказалась!
- Фёдор Васильевич, начальники служб собрались. Просить?
- Да, пусть заходят. Все звонки на себя, Ольга, кроме срочных.
Оперативка началась с неутешительного доклада начальника метеослужбы. Приползший с запада циклон принёс на территорию региона холодный воздух, дожди и туманы. Последние особенно досаждали.               
- Ну  и когда же эти ваши туманы закончатся? - неприязненно  покосился  на
синоптика злой и не выспавшийся начальник пассажирских перевозок Прикусов. Бывший
лётчик, он прекрасно знал, сколько вылетов срывается из-за не оправдавшихся прогнозов
синоптиков, которые, как правило, перестраховываются.
- Туманы эти вовсе не мои, - обиженно надула губы начальник АМСГ (авиационная
метеорологическая служба гражданская). - Вот, смотрите, - развернула она карту, и все
повернули головы в её сторону. - Ночью через нашу точку прошёл холодный фронт. Это
значит, что плохая погода, возможно, сохранится в течение 10-12 ближайших часов. Но
туман к обеду должен рассеяться.
- Возможно, вероятно, должен, - передразнил женщину Прикусов. - Никакой
конкретики.
- Метеорология, Владимир Семёнович, такая наука, которая предполагает
трансформацию воздушных масс. Понимаете, предполагает.
- Э, бросьте! Какая это наука? - отмахнулся Прикусов. - Хиромантия и только, От
ваших прогнозов в авиации один вред. Я вот когда-то летал без всяких прогнозов. И
ничего.
- Так, с метеообстановкой ясно! - прихлопнул по столу Бобров. - Прикусов, как у
тебя дела? Только по существу.
- Обстановка такова, Фёдор Васильевич. Чтобы не выскочить из плановых
показателей за сутки нужно отправить более восьми тысяч пассажиров. А как их
отправишь? - он снова покосился на синоптика, словно эта женщина и была виновницей
плохой погоды. - Если откроется аэропорт к  обеду, то завтра к обеду сбойная ситуация
будет устранена. Но потребуются дополнительные самолёты и экипажи.
- Экипажи найдём, - подал голос командир первого лётного отряда. - Были бы
самолёты.
- Понятно. Что есть у службы движения?
- За истекшие сутки нарушений правил воздушного движения нет. Состояние
радиосредств и средств посадки - в норме, - бодро отрапортовал начальник службы УВД
(управление воздушным движением),
- Ну, с вами всё ясно, - улыбнулся Бобров. - Из-за тумана нет полётов, какие же
могут быть нарушения. Что скажет аэродромная служба?
- Полоса и рулёжные дорожки пригодны. Всё оборудование работоспособно, - не
менее бодро доложил начальник аэродромной службы.
Доклады остальных начальников были такими же краткими. Нет полётов - нет проблем. Но они начались с выступления начальника АТБ (авиационно-техническая база) Сергея Максимовича Дрыгало.
- Самолётов для прикрытия суточного плана не хватает. Сразу скажу: не вывезешь
ты, Прикусов, своих пассажиров. Почему? Да потому, что если есть самолёт, это ещё не
значит, что он может летать. К нему нужны двигатели. А их нет. На все наши запросы
управление отвечает отказом.
- А фонды есть, - улыбнулся начальник УВД.
- На бумаге они всегда есть.
- Может с других самолётов движки снять,  с тех,  которые стоят в ожидании
продления ресурса? - спросил Бобров.
- Всё что можно, уже снято, Фёдор Васильевич. Сейчас предпринимаем срочные
меры. Минуя управление.
- А именно?
- Меры известные, - улыбнулся Дрыгало. - На завод авиадвигателей послан толкач
с... канистрой спирта.
Среди сидящих людей раздался смех. Послышались ядовитые реплики.
- Не пора ли завязывать такую практику, Сергей Максимович?
- Да, перестраиваться надо. Вон вчера новый генсек целый день о перестройке
говорил, - смеясь, заметил начальник аэродромной службы.               
- Это тебе хорошо перестраиваться, - отпарировал Дрыгало, - вышел на взлётную
полосу, пыль с неё веником смахнул - и вся работа. А у меня техника.
- Мы вениками не машем, - обиделся тот за свою службу. - У нас тоже техника.
      - Я бы не прибегал к такой практике, - продолжал начальник АТБ, - если бы не
нужда. Но, к сожалению, на сегодня это самый быстрый способ достичь желаемого. В
частности приобрести двигатели. Да и не только их.
- Но для этого сначала нужно упоить спиртом весь завод, - снова хихикнул
аэродромщик.
- У них и своего спирта хватает. Но не поедешь же просить с пустыми руками.
- Да вы понимаете, что говорите? - строго посмотрел на Дрыгало начальник штаба
объединённого отряда Шилов. - Вы же таким образом кого-то другого без двигателей
оставите.
- А мне чужое горе до... лампочки, - отмахнулся начальник АТБ.  - Своего хватает.
И  мне легче  канистру  спирта списать,  чем  потом  выговоры  получать  из-за чьей-то
нерасторопности.
- Формально он прав,  - вздохнул заместитель Боброва по политической части
(замполит) Агеев. - Плохо то, что всё это неофициально.
- Кто же это официально разрешит? - Дрыгало посмотрел на замполита взглядом,
каким смотрят на законченных идиотов. - Хотя, если быть откровенным, метод этот давно
стал вторым правилом. И все это знают.
- Нет, вы понимаете, что говорите? - снова воскликнул начальник штаба, сдёргивая с
носа очки. - Это же... это же преступление!
- Это взятка, которую нельзя доказать, - возразил Дрыгало. - А вы понимаете, что мы
план по перевозкам завалим, не прибегни я к этому методу?
- Таким путём нельзя планы выполнять, - распаляясь, возразил начальник штаба. -
Ведь раньше-то такого не было.
- Василий Васильевич, я знаю не хуже вас, как было раньше. Раньше лучше было. А
сейчас положение другое. И спирт стал иметь большую силу, чем всякие там фонды и
лимиты. Жизнь на месте не стоит, но движется в...  худшую, к сожалению, сторону. Вот и
приходится всячески выкручиваться.
- Но, но, - постучал карандашом по столу замполит, - не увлекайтесь. Это агитация.
- Но ведь так действительно нельзя работать, - не унимался Шилов. - Куда мы
катимся? Да и с пьянством что-то делать надо. Вот, посмотрите, Фёдор Васильевич, -
повернулся он к Боброву, потрясая какой-то бумажкой, - за месяц более 70 человек наших
сотрудников побывало в вытрезвителе. А два года назад было всего восемь.
- В магазинах нечего купить, кроме водки, вот и пьют, - не выдержала начальник
АМСГ.
- Товарищи, у нас оперативка, не отвлекайтесь от темы, - снова постучал по столу
Агеев.
- Отличается в пьяных делах служба спецавтотранспорта, - продолжал Шилов. - Как
хотите, но пора к выпивохам драконовские меры принимать.
- Какие же? - повернулся к нему начальник автобазы. - У меня и так никто за это
премий не получает.
- Увольнять таких людей нужно.
- Тогда уж и меня заодно увольте.
- Вы что, тоже? - округлил глаза начальник штаба.
- Пока ещё нет. Но никто не застрахован от этого в нашей стране. Милиция наша
кого угодно забирает туда. Бывает, что и трезвых людей туда тащат. Но дело не в этом. Я
имею в виду следующее. Если увольнять всех моих людей, попавших в вытрезвитель - я
через пару месяцев один останусь. С кем работать прикажете? К нам идут те, кого,
простите, в городе уже на г... возку работать не берут. Это пьяницы, забулдыги. Многие
водительских прав лишены за это, - шеф энергично ударил себя по горлу тыльной
стороной ладони. - А мы их вынуждены на работу принимать. Правда, без права выезда с
территории.
- Непорядок это, - покачал головой Агеев.
-        А когда он был порядок-то в авиации? - повернулся к замполиту всем своим
массивным корпусом начальник автобазы. - Порядок и дисциплину способны
обеспечивать люди надёжные. Вон лётчики, случается, и те что-то нарушают. А что же с
моих подчинённых спрашивать?
- Избавляться  от таких людей нужно, - упрямо нагнул голову замполит. -
Решительно и бесповоротно.
- Вам хорошо своими партийными штампами говорить! - не выдержал начальник
автобазы. - Так и дайте мне хороших людей. Дайте! Ну, чего же молчите? А хорошие
специалисты,  если хотите знать,  плюют на авиацию  и увольняются.  Чем  я  их  могу
удержать? Квартирой? Машиной? Детским садом? Дачным участком? Льготной путевкой
в санаторий? Или хотя бы приличной зарплатой? Да ничего у меня нет. Ну, уволю я их.
Что дальше? На их место в лучшем случае придут такие же забулдыги. В худшем - никого
не будет. А кто работать должен? Кто? Найдите мне людей, товарищ замполит.
В кабинете Боброва на минуту воцарилось тягостное молчание. Начальник АТБ Дрыгало думал, что и у него с кадрами не всё нормально. Ну а пьяных дел становится всё больше. Другие начальники служб думали о том же. В последние годы - прав Шилов - пьянство приобрело просто угрожающие размеры. Несмотря на драконовские меры, принимаемые к тем, кто пьёт на рабочем месте. Таких выгоняли беспощадно. Но за что выгонять человека, который попал в долбанный советский вытрезвитель? И в не рабочее время. Да туда запросто могут увезти за выпитую от жары бутылку пива. Милиция только и рыскает по городу в поисках таких клиентов. У них ведь тоже план. А начнёшь там качать права, так дорого обойдется. Это вам не Америка. Адвокатов у нас нет. Это у них там под залог преступников на волю отпускают. А у нас невинных в камеры тащат.
На этот счёт был спокоен только один человек в кабинете - начальник АМСГ. По причине простой и прозаической; она была женщина, и весь её коллектив состоял тоже из женщин.
- Но что-то же нужно делать? - произнёс, наконец, Шилов. - Иначе...
- Ну, вы зря так пессимистично настроены, Василий Васильевич, - сказал
молчавший доселе Бобров. - В целом нашему народу присуща здоровая нравственность
- Вот именно, - кивнул замполит. - В наше время нравственность должна быть
партийной категорией.
Д  рыгало, теперь уже с нескрываемым удивлением, посмотрел на Агеева. Вот человек! Что сейчас сказал, попробуй, пойми! А попробуй возразить? Тут же пришьёт несогласие с политикой партии. И уж тогда, как говорят, пошло-поехало. Из искры раздуют пламя. Что-что, а это коммуняки делать умеют. Сказывается богатая практика и ленинская выучка. Скользкие люди, эти замполиты. Ответственности никакой ни за что не несут. Кому и зачем они нужны в наше время - непонятно. Воспитывать техников и похмельных водителей? Так он бывает в лучшем случае в этих службах раз в месяц. И только на собраниях. А всё остальное время какие-то бумаги перелопачивает. А иногда просто закрывается в кабинете, достаёт бутылку коньяка, принимает грамм двести и заваливается на диванчик отдыхать до конца рабочего дня. И никто его не беспокоит, никто не тревожит, потому что он, извините, ни хрена никому не нужен.
- Согласен с вами, товарищ Агеев, - чему-то улыбнулся Бобров. - Думаю, скоро
многое изменится. Речи нашего нового генсека обнадёживают.
- Болтунов у нас со времён Никиты Хрущёва не было, - кивнул начальник УВД - Без
всяких шпаргалок речи говорит, не то, что бывшие старцы. Отвыкли мы от такого. Как
вспомню Брежнева или Черненко...
Обменялись мнениями о выступлениях нового генерального секретаря ЦК, и пришли к выводу: переменам быть. Каким, правда, никто не представлял.
- Раз партия за это взялась перемены будут обязательно, - гордо подвёл итог Агеев.                «Перемены-то возможно и будут, - думал Дрыгало, - только вот какие?» В жизни своей он помнил не одну перестройку, начинавшуюся сверху под звуки бравурных маршей и шелест знамён. И что от них осталось? Пшик. Один кукурузу на смех всему миру пытался выращивать на севере, а другой. Ну, этот ордена и медали коллекционировал, да взасос с соратниками целовался. Андропов что-то пытался сделать, да ушёл в мир теней. Кстати, он чем-то и запомнился, как руководитель государства. А о Черненко и сказать нечего, так, что-то аморфное.
- Давайте вернёмся к нашим насущным проблемам, - ввёл Бобров собравшихся   в
деловое  русло,  -  и  начнём свою перестройку. - Для начала, Сергей  Максимович,
прекратите порочную практику добывания ресурсов с применением спирта. Это
действительно несерьёзно как-то.
- Но нас же с вами за невыполнение плана! - Дрыгало изобразил пальцами
затягивание петли на шее. - Но раз вы так хотите, что же. Однако я должен сказать: в
ближайшее время встанут на прикол три самолета.
- Не встанут. Останетесь после оперативки, обсудим этот вопрос отдельно.
Взгляд Боброва наткнулся на большую кипу документов, лежащих на краю стола.
С ними предстояло хоть поверхностно, но ознакомиться. Иначе завтра их будет в два раза больше. Тогда и дня не хватит. Это как снежный ком. Настроение его сразу ухудшилось. И он не выдержал, что бывало с ним очень редко.
- Вот вы, Матвей Филиппович, - резко повернулся к Агееву, - часто прикрываетесь
партийными лозунгами. Газеты читаешь - всё у нас хорошо, только успевай в ладоши
хлопать. Вот она, - потряс газетой «Воздушный транспорт», - называет нас эталоном на
транспорте. Эталоном! А мы ведь скорее анекдот на транспорте. Лётчики так и говорят.
И они во многом правы. Вот, посмотрите, - кивнул на груду бумаг, - разве в этом наша
работа?  И так каждый день...
- Не мы в этом виноваты, - неожиданно подал голос начальник УВД. - Всё оттуда
начинается, - ткнул он пальцем в потолок кабинета.
- Ага, а вы с них пример берёте, - неожиданно подал голос, доселе молчавший
командир первого транспортного отряда Шахов. - Вот новое наставление по
производству полётов пришло к нам в декабре прошлого года, а вы как оно требует,
новую инструкцию по производству полётов в районе нашего аэроузла до сих пор не
можете подготовить. Так по старой и летаем. Почему лётная служба может
перестроиться за два-три дня, а вам месяцы для этого нужно?
- Я, Шахов, в ваши лётные дела не суюсь, не лезьте и вы в мои, - грубо ответил шеф
УВД - У нас своя специфика.
- В авиации нет дел ваших и наших. В ней все службы созданы для того, чтобы
безаварийно самолёты летали. А вас лётчики стали называть не службой движения, а
службой торможения.
- Правильно, Шахов, говоришь, - поддержал его начальник АТБ. - Я бы премии
платил всем службам от налёта часов лётчиками. А сейчас что выходит? Летают
самолёты или нет, все службы каким-то непостижимым образом выполняют свои планы.
Даже когда не выполняет план ни один лётный отряд. И естественно не получает премий.
А остальные службы получают. Чудеса! Выходит, всем даже лучше, когда самолёты не
летают. Я правильно говорю?
- Когда ничего не летает, как-то спокойней, - скривился в усмешке начальник
аэродромной службы. - Стопроцентная безопасность полётов.
- А мне вот всё равно, - пожала плечами начальник АМСГ.
- Вот, видите! - тут же завёлся Прикусов, - видите, ей всё равно! Какие угодно прогнозы пиши, срывай вылеты, а премию всё равно получишь. Ха! Красиво живёте,  господа синоптики.
- Как можем, - огрызнулась женщина.
-       Вот и не заинтересован никто в полётах в такой системе, кроме лётчиков, -
продолжал  Дрыгало. – Разве  это нормально? А  ведь  они  наши  кормильцы  и поильцы,
кстати, - посмотрел на шефа автобазы и улыбнулся. - Мы обязаны работать ради того, чтобы самолёты летали. Только они доход приносят.
- А вы этот доход видите? - спросили его.
- Достаточно полемики, - снова хлопнул ладонью по столу Бобров. - Будем
заканчивать.
Когда все вышли, Бобров закурил и обратился к оставшемуся в кабинете Дрыгало:
- Зря ты при Агееве разговор про спирт завёл. Это же, сам понимаешь, где доложено
будет. А там ни к чему про наши подобные тонкости работы знать.
- Ну и пусть знают, как работать приходится. Не зря же про гласность и
перестройку заговорили.
Они знали друг друга не один десяток лет, дружили семьями и в своих взаимоотношениях позволяли себе то, чего никогда не позволили бы с другими. Объединяла их и общая нелюбовь к партийным чиновникам.
- Ты что же, партийного билета хочешь лишиться?
- Лишь бы пенсии не лишили, - отмахнулся начальник АТБ  - Сейчас не тридцать
седьмой год.
- Сколько машин у тебя на регламентах?
- Два Ту-154, три Ту-134 и два Ан-24. И несколько Ан-2.
- Подготовку нельзя ускорить?
- Уже всё делается, Фёдор. Я же вижу, какова обстановка. Всех свободных техников
на работу вызвал. Правда, сверхурочные придётся платить. Какой тут к чёрту
восьмичасовой рабочий день.
- Не впервой, - отмахнулся Бобров, - выплатим.
- К  вечеру один Ту-134 и один Ан-24 будут готовы.  Завтра  к  вечеру ещё два
сделаем. Это всё. Положение с двигателями ты знаешь.
Дрыгало сгрёб свои бумаги со стола и покинул кабинет.
Оставшись один, командир подошёл к окну и с минуту вглядывался в туманную муть начинающегося дня. Откуда-то с перрона доносился, приглушённый туманом, рев двигателей то и дело прерывающийся на высоких оборотах. Вероятно, техники проверяли систему флюгирования лопастей. Он подошёл к столу и нажал кнопку селектора.
- ПДСП - командиру!
- Сменный начальник производственно-диспетчерской службы предприятия
слушает! - бодро отозвался динамик. - Здравствуйте, Фёдор Васильевич. - Это был бывший лётчик. Шутники называли ПДСП приютом для списанных пилотов.
- Как обстановка?
- Плохо, товарищ командир. Туман, видимость двести метров. Порт закрыт. Как
только позволит погода вылетать - отправим около тысячи человек. Думаю, до завтра
сбойную ситуацию ликвидируем. Жаль, не хватает самолётов.
- Знаю, - ответил Бобров. - Обходитесь тем, что есть. К ночи АТБ обещает
самолёты.
- Я-асно, - разочарованно прогудел динамик.
Он нажал следующую кнопку:
- Отдел ПАНХ - командиру!
- Доброе утро, товарищ командир! - приветствовал его начальник отдела
применения авиации в народном хозяйстве хриплым прокуренным голосом. -
Докладываю: на оперативных точках на территории региона находятся 12 самолётов АН-
2 и 14 вертолётов. Никто не летает из-за нелётных прогнозов, хотя по северу области
погода хорошая. К вылету на АХР (авиационные химические работы) готовы ещё 10
самолётов,   но  пока  нет телеграмм  от заказчиков.   И ещё,  Фёдор  Васильевич,  одна
проблема.
- Докладывай!
- На  стоянках Ан-2 очень грязно. Лётчики рулить отказываются. Да и РП
(руководитель полётов) запрещает. Можно скапотировать и поломать самолёт.
- Вытаскивайте самолёты буксиром.
- В том и дело, что там буксир пройти не может, буксует.
- Вытаскивайте гусеничным трактором. Что же делать, весенняя распутица.
- Понятно, - обескуражено ответил панховец.
Весной и осенью, а иногда и летом при частых дождях стоянки самолетов Ан-2, расположенные на грунте, приходили в полную негодность. Сколько лет уже говорят об этом лётчики. Надо бы конечно заасфальтировать рулёжные дорожки и стоянки, но всё руки не доходят. Есть дела более важные.
Он вернулся к рабочему столу и с грустью посмотрел на груду бумаг. Чёрт бы их побрал! На пол дня работы, не меньше.
  Газета «Воздушный транспорт»
«...Отчётность разрослась до неимоверных размеров. Только официальных форм у предприятия более 500. И количество их растёт. За годы минувшей пятилетки, например, было отменено 7 старых форм, зато введено... 79 новых. Стоит ли плодить такие бумаги? Но такова система и мы стали её пленниками. Попав в эту бумажную карусель, мы начинаем терять чувство реальности. Об этом говорит письмо, лежащее сейчас передо мной. Вчитываясь, я даже не сразу понял, что это два отдела нашего предприятия ведут между собой переписку через своего командира (!!!). А ведь расстояние между отделами всего несколько метров. Так бумажный бум всё крепче зажимает в свои тиски все звенья командно-руководящего состава. Он не позволяет своевременно решать текущие производственные вопросы, отвлекает от живого общения с подчинёнными...».
  В этих строчках крик души командира Анадырьского предприятия А. Стешенко. В их сравнительно небольшой отряд в 1985 году пришло 12819 единиц всех видов корреспонденции. Ими отправлено в адрес управления и министерства... 20865. Ещё в 1981 году было в два раза меньше. О, времена! О, темпы! Если бы так росла и производительность труда.
Бобров в который раз вздохнул, сел за стол и придвинул к себе бумаги, содержащие всякого рода рапорта, приказы, инструкции, справки, счёты и отчеты, анализы работ отделов и служб, заявки, списки, акты, докладные, изменения к дополнениям и дополнения к изменениям руководящих документов, которые последнее время текли полноводной рекой из недр министерства и управления. С ними едва успевали справляться. Те живые и нужные дела, которые делались в объединённом отряде, были видны и без всяких бумажных отчётов. Но особенно Боброва бесили непрекращающиеся изменения и дополнения к руководящим документам. Неужели, чёрт бы их побрал, нельзя сразу сделать один толковый документ? А бывало и так: приходит изменение к какому-то документу, а основного документа нет, не дошёл ещё. Или придут дополнения на очередное изменение, которых никто не видел. И ломают головы начальники штабов, что со всем этим делать?
  Конечно лучшее подтверждение всех хороших дел - знак заслуженного пилота СССР на груди командира. Он понимал, что это не дань его лётному мастерству, а, скорее, как дань умелому организатору производства и - уж простите - пронырливому хозяйственнику.
Летать он начал ещё в пятидесятых годах в Полярке. Так между собой летчики называли полярную авиацию. Это было золотое время. Летали много, смело, свободно, в любых погодных условиях. Хотя, и самолёты были не те, и наземная техника обеспечения полетов почти отсутствовала. Но главное летали без нервотрепки, какой подвергаются экипажи в настоящее время.
  Последние годы он летал мало. Всё время отнимали всевозможные совещания, заседания и разборы, да ещё частые вызовы в управление и министерство. А иногда был вынужден летать туда сам, чтобы что-то выпросить. А летать он любил и ради этого шёл на ухищрения: летал после рабочего дня, хотя и не положено такое. Это были полеты для того, чтобы не забыть, зачем на нём лётная форма.
  Он рассортировал и подписал изрядную кучу бумаг, когда вошла секретарша, поставила на стол чай и сказала:
- В дорожно-строительном управлении вас примут в 12 часов. И ещё: звонил
заведующий транспортным отделом райкома КПСС, просил приехать в любое время.
- Спасибо, Ольга, - ответил он, думая, зачем это вдруг понадобился в райкоме. Не
Агеев ли успел позвонить? Ну что ж, придется ехать и туда. И уже в машине подумал,
что надо бы позвонить начальнику управления насчёт двигателей. Может, помог бы по
старой дружбе. Не зря же когда-то вместе учились.
   ---------------------------------------
  Третий лётный отряд применения авиации в народном хозяйстве (ПАНХ) самолётов Ан-2 структурно входил в объединённый отряд. Секретарю его партийной организации (он же штурман отряда) Агапкину Александру Михайловичу предстоял хлопотливый день. Нужно было провести партийное собрание коммунистов отряда, посвященное началу весенне-летней навигации и началу авиационных химических работ (АХР). Ему же, как старшему брату, предстояло побывать и на комсомольском собрании с той же повесткой дня. А на четыре часа было назначено расширенное заседание партийного комитета объединённого отряда по утверждению экипажей для работ на оперативных точках АХР в отрыве от базы. И это его беспокоило и грозило неприятностями, поскольку уже более десяти экипажей из-за невиданно ранней в этих краях весны были вынуждены выставить по требованию заказчиков на оперативные точки без утверждения парткомом. И всё бы ничего, но на такие собрания приглашались все члены экипажей. А как утвердить «мёртвых душ», уже работающих на точках? Уж секретарь парткома и замполит ОАО Агеев попортят ему нервы, если это вскроется.
  А тут ещё профсоюз с комсомолом умудрились назначить свои собрания на этот же день и почти на одно и то же время. Вчера вечером, прочитав объявления на висящей в коридоре штаба доске, командир звена Радецкий спросил:
- Михалыч, а на какое из собраний мне завтра идти? Или разорваться на три части,
как Фигаро, который то здесь, то там?
- Чего городишь! - отмахнулся от него Агапкин. - Уйди, некогда мне.
- Ну, тогда я пойду на профсоюзное. На нём спится лучше.
- Завтра партийное собрание, - поправил его Агапкин.
- Да? - скривился в улыбке Радецкий. - А ты почитай все объявления. Назначаете
время, не согласовывая.
  Это было уже слишком. Пришлось согласовывать. Секретарям профсоюза и комсомола тоже хотелось поставить в планах работ галочки, и он сначала было заартачились. Но против партии, как известно направляющей и руководящей, не попрёшь. Время перенесли.
Лётчикам ПАНХ в эти дни скучать не давали. Такая суета повторялась из года в год и набила всем изрядную оскомину. Сначала были занятия. Они включали в себя сотню раз уже читанные изучение руководящих документов, инструкций и указаний министерства и управления. Потом прохождение медосмотра у врача лётного отряда на допуск к работе с ядовитыми веществами. Потом письменная сдача индивидуальных заданий по предложенной тематике. После этого сдача зачётов у командира лётного отряда (КЛО). Но с зачётами лётчики тянули до последнего, боясь, как говорят в авиации, ухода на второй круг за незнание какой-нибудь ерунды. К тому же о строгости командира отряда Байкалова ходили легенды. И не без основания. Когда он был не в настроении, мог отстранить человека от полётов за любую ерунду. В такие моменты сдать зачёт почти никому было невозможно, второй круг был обеспечен.
  Видя, что на зачёты к нему идти не торопятся, КЛО вызывал к себе заместителя по лётно-методической работе Токарева и выговаривал ему за неудовлетворительную работу. Токарев вызывал командиров эскадрилий и делал им так называемые нахлобучки. Придя к себе, командиры эскадрилий делали клизмы своим заместителям по лётной подготовке. Эти в свою очередь ставили пистоны командирам звеньев. Командиры звеньев орали (мать - перемать) на своих летчиков. Волна эта докатывалась до лётчиков на второй - третий день и в коридоре у кабинета Байкалова выстраивалась очередь. Двое из шести обязательно уходили на второй круг, если командир был в хорошем настроении. Тех же, кто не желал идти на зачеты и после подобных процедур, ставили в план на сдачу официально, путём написания их фамилий в суточном плане-наряде. Тут уж никуда не денешься, наряд - дело святое. Хоть больной, но явись. Иначе выговор обеспечен. Драконовский устав о дисциплине не оставлял никаких надежд.
  И вот когда экипажи проходили всё это, начинался второй тур подготовки, который называли лётно-технической конференцией и который лётчики больше всего не любили, ибо он повторял всё, что раньше было на занятиях. Выступали начальники различных служб, вплоть до орнитологической; и говорили то, что лётчики и без них давно знали. Это было элементарное убиение времени. Глупее программы нельзя было придумать. Такой метод стал в авиации традицией и не менялся десятки лет. Но всё равно из управления с фанатическим упорством ежегодно приходили подобные планы мероприятий, которые утверждались высокими начальниками.
  Потом начинался третий тур - собрания: партийное, профсоюзное, комсомольское с одной и той же повесткой дня. Шутники предлагали проводить их под копирку. И наконец всё это венчало расширенное заседание парткома ОАО, где окончательно утверждался состав экипажей.
Только после всего этого лётчики, очумевшие от бюрократической изобретательности, спокойно вздыхали. Оставалось дождаться вызова заказчика и на целый месяц улететь из этого дурдома на оперативную точку, где экипаж ощущал свою необходимость и чувствовал себя хозяином. Но и там его не оставят в покое. Будут прилетать на самолётах и вертолётах, приезжать на машинах многочисленные проверяющие.
За час до собрания Агапкин, перетряхивая свои партийные бумаги, обнаружил, что не подготовил заранее план проведения собрания, как это требовалось. Он схватил чистый лист бумаги и вывел в верхнем левом углу: «Утверждаю». Дальше ФИО секретаря парткома ОАО. Ниже, стараясь писать красиво, вывел:

План проведения партийного собрания 3 ЛО
Цель собрания: подготовка к ВЛН и АХР. 
           Вопросы.
1. Обеспечение безопасности полётов и дисциплины на АХР. Докладчик - КЛО
Байкалов.
2. Приём в партию кандидатов в члены КПСС.
3. Разное.
  Стало традицией перед первым туром АХР, как в войну перед наступлением, принимать кандидатов в партию. Этим как бы подчёркивалась серьёзность и значимость предстоящей деятельности. Поставив внизу листа вчерашнюю дату и подпись, Агапкин направился в соседнее здание к секретарю парткома.
- Когда собрание? - сурово нахмурив брови, спросил тот.
- Сегодня.
- Такие планы накануне утверждаются, - не менее сурово проговорил партийный
секретарь и, не читая, подмахнул бумаженцию. Но в последний момент всё же заглянул в
неё.
- Сколько человек принимать будешь?
- Чего? - не понял Агапкин.
- В партию сколько человек рекомендуешь? Стаж кандидатский у всех хватает?
Устав и программу партии изучали? Рекомендации имеются?
-       Восемь человек будет. Занятия со всеми проводили, - подавив минутное замешательство, ответил он.
- Ну, хорошо. Готовь  ребят как следует,  чтобы не краснеть.
Выходя из кабинета секретаря, он мучительно вспоминал, сколько же у него заявлений. Он не помнил даже фамилии.
Год назад заместитель Байкалова Токарев в шутку всерьёз ли заявил на одном из разборов, что не будут вводить командирами самолётов тех лётчиков, которые не желают вступать в партию.
- Кто нe c нами - тот против нас, - сказал он. - Так что думайте.
И посыпались заявления страстно желающих пополнить славные ряды КПСС.
  Порывшись в бумагах, Агапкин обнаружил более двадцати заявлений. Ну, Токарев, голова! Когда-то он мог за год одного максимум двоих уговорить вступить в партию, теперь сами бегут. А раньше шарахались от этого, как чёрт от ладана. Все заявления были стандартные: прошу принять, так как хочу быть в передовых рядах...
Славно провёл агитацию Токарев. Кто не коммунист - тот не командир. Воистину всё гениальное просто. Всего одна фраза и к нему побежали с заявлениями все вторые пилоты. И не надо ходить и упрашивать никого, очередь теперь появилась.
Агапкин отобрал восемь заявлений. Остальные подождут. Только спасибо скажут. Нашёл рекомендации, характеристики, сложил всё в одну папку. В коридоре уже были слышны голоса лётчиков, следующих в актовый зал штаба.
Поскольку коммунистов в отряде, где в основном была молодёжь до З0 лет, было мало, на подобные мероприятия загоняли всех, объявляя их открытыми. Процентов десять самых отчаянных, помельтешив перед глазами начальства, чтобы запомниться, исчезали по своим делам, здраво рассудив, что партийное собрание - не строевое, проверок не будет. Тем не менее, в зале сидело больше сотни человек. Всюду был слышен хохот, крики приветствия. Народ-то собирался молодой, горячий, жизнерадостный и весёлый. Такие собрания, как впрочем, и всякие другие давно уже никто серьёзно не воспринимал. На них шли, чтобы пообщаться, поделиться мнениями и впечатлениями и просто совместно посмеяться над каким-нибудь новым анекдотом о Брежневе или Черненко. О Горбачёве их придумать ещё не успели. Ну а кто не выспался дома - мог часок поспать и здесь. Никто этому не мешал.
Перед самым собранием Агапкин подцепил командира звена Долголетова.
- Предупреди вот этих людей, - сунул ему список, - чтобы в перерыв к столу
президиума подошли. И сам будь там.
- Зачем - подозрительно взглянул Долголетов.
- В партию вам пора вступать. Забыли?
- Михалыч! - взмолился тот. - Не знаю, как другие, но я не достоин. Чувствую, что
не осознаю великой ответственности. Уж прости, но груз сей тяжкий не могу нести.
- Не можешь? - спросил Агапкин. - А во вторые пилоты не хочешь?
- Не посмеют, - посерьезнел Долголетов.
- Посмеют, Григорий, ещё как посмеют, - покривил душой секретарь партбюро. -
Ты же командир звена, пример показывать должен. И спросят: зачем тогда в кандидаты
просился?
- Так ты же знаешь, заели. Особенно замполит.
- Заели, говоришь? А меня не заели? Ты обо мне подумай, что будет со мной, если
вы все откажетесь?
Долголетов молчал. Ему жалко было хорошего человека и прекрасного штурмана. Подумал, что строгий выговор ему непременно за это вкатят, да и с должности может загреметь. А потом ведь всё равно не отстанут. И он обречённо взял список.
- Вот так-то лучше. - Агапкин сунул ему устав партии. - Садитесь вместе,
почитайте, пока болтовня... пока командир доклад будет делать. Вам же на собрании
вопросы задавать будут. Поговорите с ребятами, кто уже члены партии, пусть заранее с
вами проработают вопросы, которые потом и зададут. Короче, разработайте сценарий, -
подмигнул он Григорию. - Не впервой ведь.
- Это показуха, Михалыч. А вон новый генсек...
-       Давай, давай, некогда мне! Вся жизнь наша показуха. 
        Последний в зал вошёл командир самолёта Митрошкин с кучей газет в руках – надо же как-то время убить - и, оглядевшись, воскликнул:
- Ого, сколько бездельников собрали! Кто же летает?
Усевшись в кресло последнего ряда, он углубился в чтение.
Ждали начальство. И оно явилось. В зал вошли замполит ОАО Агеев, командир лётного отряда Байкалов со своим начальником штаба Чувиловым и замполитом своего отряда. Они как всегда прошли вперед и устроились в первом ряду, прекрасно зная, что сейчас переберутся на сцену в президиум. С их появлением в зале установилась относительная тишина, и Агапкин открыл собрание.
- Для ведения собрания предлагаю избрать президиум из трёх человек. Кто - за?
Единогласно!
- Голосуем списком! - прокричал кто-то нетерпеливый из зала.
Процедура не заняла и трёх минут. Агеев, Байкалов и Агапкин взобрались на сцену и уселись во главе длинного стола. Агапкин приободрился и почти уверовал, что собрание пройдёт в духе высокой активности. Так всё вроде бы сначала и пошло.
Командир отряда вышел на трибуну и начал читать свой же прошлогодний доклад, предварительно подправив в нём некоторые цифры. Уже через 10 минут он усыпил своего начальника штаба Чувилова, сидящего в первом ряду. Тот откровенно похрапывал. Рядом с ним стоически боролся со сном помощник командира первой эскадрильи. Голова его с равными интервалами падала на грудь, огромным усилием воли он поднимал её, но она снова падала. Во втором ряду, скрываясь от глаз членов президиума за широкой спиной помощника, спал его начальник командир этой же эскадрильи, чёрный, как смоль, Нурислам Хамзиевич Бек. Ему видимо снилось что-то приятное, ибо он улыбался во сне.
В зале же все занимались своими делами. Кто читал газеты, кто обсуждал вчерашний футбольный матч, кто решал кроссворды. Кто-то умудрился притащить сюда нарды, и был слышен приглушённый стук костяшек и споры играющих.
Замполит Агеев спал в президиуме. Но глаза его были открыты. За многие годы сидения в президиумах бесчисленных собраний и совещаний он выработал в себе это профессиональное качество. В руках его была ручка и те, кто это видел впервые, могли подумать, что человек глубоко задумался о сказанном докладчиком. Но Агеев ничего не слышал, ибо спал. Но он, словно по сигналу тревоги, мог мгновенно проснуться, едва докладчик кончал речь и сделать вид, что очень внимательно слушал, будто ничего интереснее и не слышал в своей жизни.
  Боле 50% сидящих в зале людей речь командира отряда не воспринимали вообще, ибо речь шла о том, о чём говорено было в авиации не одну сотню раз. А говорил Байкалов о безопасности полётов, приводил примеры расхлябанности и нарушения дисциплины, разгильдяйства и недоученности. Всё это приводило к различного рода происшествиям, начиная с комических, и кончая трагическими. Он приводил массу цифр и фактов, сравнивал их с другими годами, потом сводил всё это в пятилетку и сравнивал с прошлой пятилеткой. Получался какой-то чудовищный винегрет из лётных происшествий и предпосылок к ним. Потом всё это выводил в процентном соотношении по тем же годам и пятилеткам. Никакой лётчик галиматью эту в голове, конечно, удержать не мог.
  А Байкалов между тем перешёл к приказам. Он вспоминал засекреченные за двумя нулями аварии и катастрофы, происшедшие за истекший год и пятилетку, сыпал цифры раненых и погибших. Надо сказать, что редко бывал день, чтобы в громадной авиакомпании не происходило какое-нибудь происшествие. Всё это лётчики должны знать. Но не сметь разглашать посторонним и даже родным, ибо давали подписку о неразглашении.
  Ещё 30% сидящих в зале людей слушали командира, что называется, вполуха. Им просто нечем было заняться. Общих тем для разговоров с соседями не было. Газетами они не запаслись. А спать не хотелось. И поэтому думали каждый о чём-то своём.
И только процентов 20, в основном молодые пилоты, которым всё ещё было в диковинку, слушали командира, мысленно поражаясь количеству всяких происшествий в «Аэрофлоте».
Байкалов уложился за 40 минут, успев, словно опытнейший гипнотизёр, усыпить к
концу доклада почти весь зал. Это был не доклад, это был словно сеанс массового
гипноза. Но вот он закончил речь и посмотрел на засыпающего Агапкина. Замполит
Агеев мгновенно проснулся и внимательно, словно впервые видел, посмотрел на
Байкалова.
- Прения по докладу, - объявил Агапкин. - Кто желает выступить?
  Агеев, перестав рассматривать командира отряда, свирепо заводил взглядом по аудитории, словно желая сказать: никакой критики снизу не потерплю. Критика полезна и конструктивна только тогда, когда она идёт сверху. Но выступать, а тем более критиковать желающих не было.
- Так что же, желающих выступить нет? - снова вопросил Агапкин, мысленно
проклиная притащившегося на собрание Агеева и понимая, что выступающих не будет.
Бесполезная говорильня всем уже давно надоела. Каждый желал одного: чтобы всё это
быстрее кончилось. И ответом секретарю партийного бюро отряда была тишина зала.
Тогда попросил слова заместитель командира отряда Токарев. Говорил он прописные истины, повторяя, в принципе, речь командира и поэтому скоро выдохся.
- Кто ещё желает выступить? - снова обратился к залу Агапкин.
Для протокола ему нужно хотя бы трёх ораторов. На обычных собраниях, когда не было большого начальства, он делал так: записывал в протокол три - четыре оратора и их речи, якобы ими произнесённые. А фантазия у штурмана отряда была хорошая. Всё это конечно для проверяющих партийные документы. Но сейчас здесь был Агеев, который мог посетовать секретарю парткома ОАО Леднёву на пассивность собрания. А тот бы заглянул в протоколы и...
Поэтому Агапкин решил действовать иначе.
- Ну, вот вам, Радецкий, - обратился к командиру звена, - разве нечего сказать про
химработы?
- А что говорить-то? - вынужден был встать тот. - Занятия провели, допуски
получили, безопасность обеспечим.
  Агапкин записал: выступил командир передового звена. Вся подготовка к летней навигации и авиационным химическим работам проведена с высоким качеством. Люди осознают значимость предстоящего периода и работ, намеченных партией по поднятию урожайности в стране. Безопасность полетов будет обеспечена, лётчики приложат для этого все свои силы и знания.
Вынудив таким образом подняться со своих мест ещё троих, он всё же создал какое-то впечатление активности зала. На этом подвели черту, и Агапкин с облегчением объявил перерыв, надеясь, что Агеев уйдёт. Так бывало довольно часто. Но на этот раз замполиту видимо нечем было заняться, и он не ушёл.
Вторая половина собрания началась по накатанному сценарию. Агапкин зачитывал заявления лётчиков, стремящихся вступить в КПСС, и называл имена рекомендующих. Потом читал характеристики и предлагал задавать кандидатам вопросы. Из зала их задавали, и кандидаты бойко отвечали. Потом все дружно голосовали: принять. Так прошли двое. Вышел третий. На первый вопрос, заданный его другом, он ответил.
- Ещё вопросы? - просил Агапкин и... допросился.
- А можно мне вопрос задать? - поднял руку Агеев.
- Д-да, конечно, - уныло кивнул штурман отряда. Это сценарием предусмотрено не было.
- Что такое демократический централизм?
- Ну, сейчас юморина начнётся! - хихикнул сзади Митрошкин и отложил в сторону газету.
Парень замялся и поднял глаза в потолок. Ему нашёптывали, показывали знаками, что это подчинение меньшинства большинству. И парень, не уловив сути, выпалил:
- Демократический централизм – это когда те, кто внизу подчиняются тем, кто
вверху.
Гомерический хохот сотряс зал, с запылившихся штор окон посыпалась пыль.
- Говорил же, юморина будет! - повизгивал Митрошкин. - Умру!
Агеев хмуро посмотрел на Агапкина, потом на Байкалова и его замполита. Последний на глазах стал становиться меньше размером. После того, как хохот утих, суть демократического централизма парню разъяснили.
- Ну, хорошо, - сказал Агеев. - А скажите, какое событие недавно произошло в партии?
Парню повезло. Про «судьбоносный» апрельский пленум он знал, поскольку все средства массовой информации долдонили о нём от зари до зари. И даже назвал, о чём говорил на пленуме генеральный секретарь. Правда, он представления не имел, что и как они там хотят перестраивать.
- Достоин,- загудел зал, - принять!
- Да, делу предан.
- Политику понимает.
- Телу предан, - юродствовал кто-то. - Принять.
Проголосовали единогласно. Новоиспечённый коммунист, красный, словно варёный рак, сел на своё место.
Четвёртому кандидату тоже задал вопрос Агеев:
- Вы устав партии изучали? - спросил он.
- Да, - кивнул тот.
- Согласны с ним?
- Да, - снова кивнул тот.
- Тогда скажите, что является основой партии?
- Политбюро  и его центральный комитет,  - бодро отчеканил тот, радуясь,  что вопрос простой, но, заслышав смех в зале, прикрыл рот рукой. Агеев наклонился к Агапкину:
- Сколько ещё там у тебя... таких?
- Ещё четверо.
- И все такие же? Клоунаду устроили... вашу мать! Я сейчас извинюсь и уйду.
Сошлюсь на занятость. Потом поговорим.
- Я перерыв объявлю, - нашёлся Агапкин.
- Мужики, так что же основой-то является? - спросил кто-то, выходя на перерыв. - Парень же всё правильно сказал. Основа у нас - центральный комитет партии. И политбюро.
  Ему объяснили, что основой партии является первичная организация - ячейка.
- Чего-о? Какая ячейка? Я хоть и не коммунист, но лапшу на уши мне не вешайте, - обиделся задавший вопрос. - Кто же ей подчиняться-то будет, вашей ячейке? Да и предыдущий кандидат правильно сказал: что говорят сверху - то и делаем. Пусть мне в морду плюнут, если не так.
Ему пообещали плюнуть в морду, но он не успокоился.
- Всё у вас, коммунистов, в документах с ног на голову поставлено. Но ведь в жизни-то не так. По вашему, выходит, если я - первичная партийная ячейка и являюсь основой, то могу Агеевым командовать? И он побежит выполнять мои указания? Ха-ха-ха! Дурдом!
- Вынужден будет выполнять, если будет соответствующее постановление.
- Ха-ха-ха! Если сверху будет постановление, то он конечно выполнит. А снизу? Да где вы такое видели? Ха-ха-ха! Точно, дурдом!
- Ай-ай-ай! Ну, разве вот такому с позволения сказать индивидууму место в партии? - осуждающе закачал головой Митрошкин. - Не понимаешь мудрой и дальновидной политики. В известные времена твоё место было бы не в партии, а на параше.
-      Сейчас другие времена, - огрызнулся парень. - Твоё-то место, в какой партии?
-      Моё? - ухмыльнулся Митрошкин. - Моё место - на моём месте. Моя партия -
никаких партий. Без них как-то спокойнее. Я сам себе партия и хозяин. И не
большинство, не меньшинство мне не указы.
Митрошкин улыбаться мог, ибо стал командиром самолёта ещё во времена, когда Токаревым не была произнесена историческая фраза: кто не коммунист - тот не командир.
Пока был перерыв, Агеев что-то выговаривал окружившим его Байкалову, Агапкину, Токареву и замполиту отряда. Слова произносил, видно по всему, не совсем печатные, ибо у командира отряда лицо становилось всё суровее. Весь вид выражал его внутреннее кипение и как бы говорил: ну, подождите! Ждать осталось недолго.
После перерыва, когда в зале установилась тишина, Байкалов взял устав партии и положил его перед собой.
- Ну, кто там у тебя следующий? - хмуро спросил Агапкина
Следующий парень выходил к трибуне, как выходит приговорённый к смерти на эшафот.
- Так какой же основной девиз нашей родной коммунистической партии? - задал он вопрос. - Ну, отвечайте.
- Основной девиз нашей партии - это мир во всем мире, - бойко ответил кандидат.
- Ага! - командир не смог сдержать улыбки. - Попробуй тут не согласись. А над входом в наш штаб ты лозунг видел?
- Видел.
- Читал?
- Читал.
- Ну и что же там написано?
- Н-не помню, - замялся парень. - Забыл.
На политические лозунги в стране давно уже перестали обращать внимание, как перестают замечать надоедливую ежедневную рекламу какой-нибудь жвачки или женских бюстгальтеров. Мало того, их, смеясь, переиначивали. Так лозунг «Да здравствует знамя великого Ленина» на центральной улице Бронска какие-то шутники превратили в «Да здравствует знамя великого Лёни». Имели в виду Брежнева, который формально тогда ещё был у руля государства. Власти спохватились только на третий день. Три дня весь город веселился.
- Там написано: всё для блага человека, всё во имя человека, - сказал Байкалов  - Согласны вы с этим?
- Согласен, - почему-то едва заметно ухмыльнулся экзаменуемый кандидат. - Да их много этих лозунгов и все хорошие, - добавил он, подавив улыбку.
- Ну, ладно. А вот скажите, что такое КПСС?
- Это партия, - уверенно ответил кандидат и как-то странно посмотрел на хмурого командира. Чего же, мол, тут непонятного. Все знают эту аббревиатуру.
- Понятно, что не... мафия, - брякнул командир отряда и тут же поправился. - Я прошу подробнее объяснить.
- Ну, это ум, честь и эта... как её, совесть наша. То есть нашей эпохи. Такой лозунг висит всюду.
- Ум, честь и совесть наша? - переспросил командир и обратился к залу. - Все так думают?
Что думали в зале - неизвестно. Ответом ему было гробовое молчание. Даже беспартийные, которые обычно выдавали на такие вопросы какой-нибудь юмор, молчали. Слишком уж двусмысленными были вопросы, задаваемые залу. И кем? Командиром лётного отряда.
Кандидата забраковали.
Второму Байкалов задал единственный вопрос:
- Каковы цели и задачи партии?
  Ни о целях, ни о задачах кандидат ничегошеньки не знал. Честно говоря, не знали точной формулировки и несколько «махровых» коммунистов, сидящих в зале. Кандидат что-то лепетал о построении коммунизма, но в зале раздались смешки, и он замолк. Ведь коммунизм - это все знали - партия во главе с Хрущёвым обещала в 80-м году. Сейчас шёл год 85-й. И если это коммунизм, то...  какого же чёрта теперь делать партии, если она его, этот коммунизм, уже построила?
  И этот кандидат ушёл на второй круг.
Следующий соискатель партийного билета срезался на правах и обязанностях члена КПСС. Единственное, что сказал, это о правах платить членские взносы, чем вызвал ветерок негодования в зале.
- Держи карман шире, - прокричал кто-то. - За что им платить?
- Партию нужно подкармливать, чего доброго отощает. Что тогда делать без неё будем?
- Ну! Ей же тяжело живется. Она все тяготы с народом делит.
- Да уже поделила всё, делить больше нечего.
В итоге дали отсрочку и этому кандидату, который неожиданно обрадовался.
- Куда же таким глупым в народный авангард? - восклицал Митрошкин. - Разве с такими людьми коммунизм построишь?
- Дурачок, он уже построен.
Последнему кандидату всё же дали добро. Он знал о целях и задачах. Знал права и обязанности. Успел таки прочитать.
- Для сведения следующих кандидатов, кто собирается вступить в члены, - сказал командир отряда, вставая и похлопывая по ладони небольшой брошюрой устава партии.
Потом поднял её и потряс над головой. - Эту книжицу вы должны знать не хуже
руководства по лётной эксплуатации самолёта. Кому не понятно?
Понятно было всем.
- Собрание закончено, - объявил Агапкин. - Кому нужно на партком для
утверждения в должности - собраться здесь в составе экипажей в четыре часа. В этом же зале.
Заседание партийного комитета объединённого отряда началось ровно в четыре часа. Ближе к задним рядам расселось больше сотни человек: механики, техники, пилоты. В первых рядах расположились (ох, не пропустить бы кого-то):
- командир лётного отряда Байкалов.
- заместитель Байкалова Токарев.
- замполит лётного отряда Ахунов.
- начальник штаба отряда Чувилов.
- инженер отряда Зевин.
- секретарь партбюро отряда Агапкин.
- командир 1-й эскадрильи Бек.
- командир 2-й эскадрильи Глотов.
- два заместителя вышеуказанных командиров эскадрилий.
- восемь командиров звеньев из обеих эскадрилий.
- и, наконец, два помощника командиров эскадрилий.
- шесть секретарей (по три с каждой эскадрильи) профсоюзных,
комсомольских и партийных.
От объединённого отряда присутствовали:
- председатель профсоюзного комитета ОАО.
- секретарь ВЛКСМ (кто забыл - всесоюзный ленинский коммунистический
союз молодёжи) объединённого отряда.
-       секретарь парткома ОАО Леднёв.
- замполит ОАО Агеев.
- начальник штаба ОАО Шилов.
-       начальник инспекции по безопасности полётов ОАО Кухарев.
-       заместитель Боброва по лётной подготовке, недавний выпускник академии ГА Заболотный.
 Нет, кого-то всё же забыли. Ну да ладно. Заболотный. Лётчики его не знали, особенно молодые. Почти никто не помнил, на чём он летал, да и летал ли вообще? Те же, кто его знал, утверждали, что летал он нисколько не лучше посредственного второго пилота. Так потом и вышло, когда его не допустили к самостоятельным полётам и назначили дополнительную тренировку из-за плохой техники пилотирования. За 6 лет пребывания в академии летать он совсем разучился. Да и не мудрено. Не он один был такой. Но зато выпускников академии ставили на руководящие должности, начиная от командира эскадрильи и выше. Немало дел смешных и серьезных натворили эти академики, за шесть лет разучившиеся летать, но призванные по роду профессии учить летанию. Они катастрофически теряли лётную практику и в кабине чувствовали себя не хозяевами, а гостями.
А ещё в зале сидели несколько человек с лётными делами абсолютно не знакомые. Это были две женщины - маляры из РСУ (ремонтно-строительный участок), и несколько мужчин из разных наземных служб: АХО (административно- хозяйственный отдел), из службы спецавтотранспорта, службы УВД и других. Все они были члены парткома ОАО. За что им предстояло голосовать и кого на что утверждать, они абсолютно не представляли, как и не знали никого из лётчиков. Не правда ли, интересно?
Такое внимание к лётчикам ПАНХ было только раз в году перед вылетом на АХР. И этому было своё объяснение.
Партия уже давно, ещё с незабвенного Никиты Хрущёва, выдвинула лозунг догнать и перегнать Америку не только по части Космоса и ракет, но и по уровню сельскохозяйственных продуктов на так называемую душу населения. А вот это-то как раз и не получалось. Мяса советские люди не объедались, в молочных реках не купались, как когда-то обещал незабвенный Никита. В магазинах Советского Союза мясо можно было найти в нескольких городах и то далеко не всегда. И на поднятие урожайности были брошены целые авиационные дивизии самолётов Ан-2. Только в Бронской области работало больше сотни самолётов. Каждый за день выбрасывал на колхозные поля 50-80 тонн всевозможных удобрений. Нетрудно подсчитать, сколько выбрасывалось за месяц. По всему Советскому Союзу низвергалось на поля сотни тысяч тонн не всегда нужных земле и не везде необходимых удобрений. Просто выбрасывали всё, что давали. Например, земле, страдающей от избытка калия, подсыпали его ещё больше. Калий - это красный порошок, мокрый и тяжёлый, словно глина. А на поля, где он требовался, сыпали мочевину. Притом сыпали не всегда в нужных количествах. Эффекта было мало. Вот это и называлось первым туром АХР. Были ещё второй и третий, но о них позже.
  Для таких работ в каждом колхозе и совхозе подбирались посадочные площадки для самолётов и на них устраивались временные аэродромы, так называемые оперативные точки. Туда свозились эшелоны удобрений, которые сваливались под открытым небом. Редко в каком хозяйстве были склады. Что творилось на этих площадках через несколько лет трудно представить. Это надо видеть. Пером, как говорится не описать. Но мы попробуем. Попозже.
Практически с апреля по октябрь жизнь на таких аэродромах не замирала. Самолёты по полгода прописывались на полевых аэродромах. И тут мы были впереди планеты всей безо всякого сомнения. Но вот результат был весьма сомнителен.
Страна жила по декадным, месячным, квартальным, полугодовым, годовым и пятилетним планам. Со временем ввели и планы по обработке гектаров авиацией ПАНХ. Скоро она стала заложником этих планов, ибо планировалось всё от достигнутого. Если в прошлом году сделали столько-то, то в следующем запланируют на 20% больше. И так из года в год. Наступил срок, что стали планировать столько, сколько и земель-то в иных хозяйствах не было. Но попробуй ты не выполни план. Спрашивали строго, да и премий не платили. И начались приписки.
  Лётчиков долго и муторно готовили к этому виду работ. Занятия, занятия, занятия. Не без оснований полёты на АХР считаются самыми сложными. Действительно, целыми днями летать на пяти метрах над землёй способен только ас. Иногда летали и на метре, хотя ниже пяти запрещалось. Это была воздушная эквилибристика. Но к таким полётам лётчики были готовы. Тут уж командиры   учили на совесть и тренировали, сколько требовалось, ибо цена недоученности здесь одна - жизнь.
  Итак, сегодня начнётся и закончится - не убоюсь этой фразы - самый ненужный и бюрократический этап в их подготовке: утверждение состава экипажей парткомом объединенного отряда. И утверждать их будут люди, многие из которых не связаны с лётной спецификой. Но зато они - члены парткома. Это всё равно, как скажем, мы, никогда не видевшие моря, взялись бы утверждать командира подводной лодки.
Такова была система. Но, наверное, так было не только в авиации. Без участия партии ведь тогда нигде и ничего не происходило.
Завтра - послезавтра пилоты разлетятся по разным полевым аэродромам и будут там полными хозяевами своих дел. Там не будет ни командиров, ни замполитов, ни партийных чинодралов. На точке царь и бог - командир самолёта.
Скорей бы! Как всё тут надоело! Лучше уж в грязь, холод и неустроенность быта, чем торчать в этом дурдоме, как между собой называют пилоты всю эту базовую бестолковщину, нервотрёпку и неразбериху.
Скорей бы почувствовать себя ни от кого независимым, скорей бы!
-------------------------------------

  Георгий Александрович Клёнов был утверждён командиром самолёта год назад, проработав вторым лётчиком три года. Наступающий сезон АХР был для него не первым. Вторым пилотом к нему определили опытного химика Малышева Диму, а техником Зародова. С ним Клёнов начинал свою лётную деятельность в качестве второго пилота. Они тогда работали в экипаже опытнейшего командира Зубарева, ушедшего в прошлом году вместе со своим командиром звена Маниловым на пенсию.* Не смогли больше выносить порядков системы. А ведь обоим на двоих не было и 80 лет. Их отпустили без особого сожаления. В Аэрофлоте, несмотря на хроническую нехватку лётных кадров, людей отпускали без сожаления. Опытными пилотами тут никогда не дорожили. Тратили время, деньги, большие ресурсы и готовили других. Благо в то время ещё не знали перебоев ни с топливом, ни с техникой. Так Манилов стал пожарником в аэропорту, а Зубарев сторожем на автомобильной стоянке.
- Ну что же, начнём, пожалуй, - встал Леднёв. - Порядок таков: нам командир
отряда представляет экипажи, мы знакомимся, беседуем с ними и утверждаем или... не утверждаем. Учтите, если не утвердим - вылетать экипаж на оперативную точку не
может. С ним будут заниматься дополнительно.
Байкалов представил первый экипаж. Все трое, заметно волнуясь, вышли вперёд и предстали пред очи членов парткома.
- Какие вопросы есть к экипажу? - обратился к членам парткома Леднёв.
- Как вы понимаете свою роль в обеспечении безопасности полётов? - спросил
Агеев командира экипажа.
- В строгом выполнении всех инструкций, указаний и рекомендаций управления и министерства, - привычно, словно читал знакомую молитву,  начал тот, - а также в требовательности к себе и подчинённым. Не допускать панибратства, разгильдяйства,распития спиртных напитков...
- Достаточно, - остановил замполит, - вопрос освещен.
- Сколько лет вы работаете на АХР? - задали вопрос технику.
- Десять лет уже.
- Летите с желанием на точку?
- Конечно, - улыбнулся тот.
- А чему вы улыбаетесь?
- Да потому что хочу скорее улететь. Надоело тут, на базе, бездельничать.
- Что, значит, бездельничать? - нахмурился начальник штаба ОАО Шилов.
- Да я в том смысле, что мой самолёт готов к вылету, а вызова нет. А хочется скорее поработать на благо страны, - поправился проговорившийся парень.
        К технику вопросов больше не было. Настала очередь второго пилота.
- Каково ваше семейное положение?   - задали ему вопрос.
- Холост, живу в обшаге, - ответил тот.
- Где живете? - поморщился Агеев. - Есть слово общежитие.
- Нет, это обшага, - возразил лётчик. - Там нет горячей воды, холодная бывает с перебоями, спать холодно, да ещё и эти, - он сложил ладони тыльными сторонами и энергично пошевелил пальцами, - замучили. Какое же это общежитие?
На минуту воцарилась тишина. Такого ответа не ожидали. Выход нашёл начальник инспекции Кухарев.
-       Мы в вашем возрасте и не такое видели.
- Это временные трудности, - поддержал инспектора замполит Агеев и поспешил со следующим вопросом:
- Дисциплинарные взыскания имеете?
- Имею от командира отряда за нарушение формы одежды.
- Объясните подробнее?
- Я где-то потерял форменный шарф, вместо него пришлось другой одеть.
 
* Подробно об этом экипаже написано в повести «Командировка на химию».
 
- Как можно потерять шарф? - удивился Шилов. - Это же не иголка. Может, ты был пьян?
Василий Васильевич с недавних пор бросил пить - барахлило сердце, и как бывает в таких случаях, стал подозрительно относиться ко всем, кто водил дружбу с Бахусом.
- Я не пью, - ответил лётчик стандартной фразой.
Утвердили и этот экипаж. Настала очередь экипажа Митрошкина.
- Кто у вас в экипаже секретарь партийной ячейки? - спросил Агеев.
- У нас такого нет, - ответил Митрошкин.
- Как это нет? - опешил Агеев. - Почему? - и с осуждением посмотрел на Агапкина и Байкалова. - Это непорядок. Что за принцип формирования экипажей?
- А зачем он нам, если в экипаже нет коммунистов.
- Ах, вот в чём дело, - разочаровался замполит. - Тогда комсорга назовите?
- А у нас и такого нет. Вышли из возраста. Но душою мы с комсомолом, -
осклабился Митрошкин.
- Как же вы формируете экипажи, Агапкин? - удивился Агеев. - В коллективе нет ни парторга, ни комсорга.
- Экипажи формирую не я, а командиры эскадрилий. А утверждает их командир
отряда с учётом психологической совместимости.
-       Вы должны их формировать и с учётом партийно-политического фактора, - назидательно произнёс секретарь парткома. - Прошу учесть это на будущее.
- Зато мы все члены профсоюза, - снова улыбнулся Митрошкин. - И профорг у нас есть, вот он, - кивнул на второго пилота. - Он же и бухгалтер.
- Почему... бухгалтер? - Леднёв стащил с переносицы очки и подозрительно
уставился на улыбающегося Митрошкина. - Вы сюда шутки шутить пришли? Почему
бухгалтер?
- Бумаг много у него, ему на АХР летать некогда и про безопасность полётов
размышлять. Он бумаги едва успевает оформлять.
Теперь на Митрошкина внимательно уставились все. Леднёв поискал глазами Заболотного.
- Поясните?
- На АХР действительно много документов, - ответил тот, - но мы их не можем
отменить. Все они утверждены управлением и министерством.
- Ну что же понятно. Но вот как быть с тем, что в экипаже нет ни коммунистов, ни комсомольцев? Может ли такой экипаж обеспечить безопасность полётов? Я вас спрашиваю, Заболотный?
-       Это наша недоработка, - ответил тот. - Мы пересмотрим состав экипажа.
- Нет, мы не будем пересматривать этот экипаж, - вдруг встал Байкалов. - В
этом составе он работает уже два года. А потом где я вам возьму коммунистов в каждый экипаж? - довольно резко произнёс он.
Повисла неловкая пауза. Все знали характер Байкалова. Если он, как говорят, закусил удила с ним лучше не спорить.
- Ладно, - произнёс, наконец, Леднёв. - Раз вы, Байкалов, уверены в этом экипаже, давайте оставим. В конце концов, вы лучше знаете своих людей. Кто за такое решение?
Члены парткома проголосовали единогласно. Настала очередь экипажа Клёнова.
- Взыскания раньше имели? - спросили его.
- Имел, но они уже сняты. За опоздание на работу - автобус тогда подвёл, а другое за повреждение самолёта... быком.
- За... что? - теперь Леднёв нацепил очки на кончик носа и недоверчиво уставился на Клёнова. – Какой ещё бык?
- Колхозный.
- Помню эту историю, - сказал начальник инспекции Кухарев. - Им колхозный
бугай, забредший на аэродром, руль поворота тогда повредил. А они не доложили на
базу, как положено.
- Копеечное дело, - подал голос командир эскадрильи Бек. - Они тогда всё сами и исправили. Вот он, - кивнул на Зародова, - это и ремонтировал.
- Дело не в сумме ущерба, а в нарушении дисциплины, - посуровел Агеев. -
Положено было на базу доложить - значит надо докладывать. Это же безопасность
полётов.
- Какая там безопасность! Бык рогом дырку в полотняной обшивке сделал. Заклеили - и все дела, - не сдавался Бек.
- Не будем спорить, - отмахнулся Леднёв.  - Но, всё-таки, почему два нарушителя в одном экипаже, Байкалов?
- Этот инцидент произошёл три года назад, - резко ответил командир. - Срок
взыскания давно вышел. У каждого из нас когда-то были проступки. Где же я ангелов
возьму?
- Понятно, - почесался секретарь парткома. - Скажите, Клёнов,  каковы ваши
действия в случае летного происшествия?
- Опечатать самолёт, сдать под охрану, доложить на базу и ждать комиссию.
- Техник тоже так думает?
- И техник так думает, - ответил Зародов.
- Рекомендую утвердить, - предложил Агеев.
А вот про Малышева даже не вспомнили, и это его отчасти даже оскорбило. Как будто он и не член экипажа. Хотя с другой стороны был рад, что не приставали с всякими дурацкими вопросами.
  Через час утвердили последний экипаж. Не продолжаем дальнейшие диалога этого ненужного спектакля. Воистину, весь мир - театр, а люди в нем - актёры. Каждый играет свою роль. Но более или менее зрителями этого спектакля были члены парткома, простые работяги. Им было и в диковину и в удивление, что от их голосования зависела дальнейшая жизнь этих молодых, весёлых и жизнерадостных ребят, работу которых они абсолютно не представляли, но, тем не менее, понимали, что она требует от них недюжинного здоровья и любви к своей профессии.
- Подведём итоги, - встал из-за стола Леднёв. - Итак, все вы, товарищи, прошли
утверждение партийным комитетом объединённого отряда. И мы теперь тоже несём за
вас ответственность.  Тяжела ваша работа,  но вклад ваш в повышение безопасности
огромен. Стране нужно больше хлеба. Такую задачу поставили перед нами партия и
правительство.   И мы её выполним. Желаю всем удачи. Все свободны.
Агапкин посмотрел на часы: ну и денёк, весь день заседали. Подошёл Байкалов и протянул списки экипажей.
-      Завтра отнесёшь Леднёву на утверждение. Нет, лучше послезавтра. Он забудет к тому времени все фамилии. Если конечно ещё вообще читать будет.
  Штурман молча кивнул. Уже более 10 экипажей работали на АХР без всякого утверждения парткомом. Весна оказалась ранней, заказчики настойчиво требовали самолёты, и было не до заседаний. Да и план требовал бы тот же партком. В авиаотряде, где за сутки взлетали и садились больше двух сотен всяких летательных аппаратов своих и транзитных трудно разобраться, кто и куда полетел. Да никто и не разбирался. Раз летит - значит надо. Этим и воспользовались. После завтра Леднёв, не догадываясь, утвердит и тех, улетевших. В отряде более 150 человек, вспомни-ка, кто был на парткоме, кто не был. Да и не будет никто вспоминать. А в плане работ - это главное -каждый сделает свою отметку: мероприятие проведено. Пожалуйста, проверяйте, всё запланированное выполнено.
Летчики выходили из зала оживлённые. Обменивались мнениями и впечатлениями. Это же надо, столько начальства ради них собиралось. Но наконец-то всё кончено.
- В прошлом году, - говорил Митрошкин, - Агеев пристал, как банный лист к
известному месту, к моему технику. Мне тогда на некоторое время другого закрепляли, тот был членом партии. Не специально, просто старый техник заболел. Как, спрашивает его Агеев, ты будешь проводить партийное собрание на оперативной точке? Тот ему;   я же один коммунист в экипаже, с кем же мне собрание проводить? С самим собой? А ты, говорит замполит, открытое собрание делай. Это уже три человека. Техник спрашивает тогда Агеева: что, товарищ замполит, и протокол вести нужно? А как же, отвечает тот, без  протокола?  По  прилёту  на  базу  сдашь его  секретарю  своей  парторганизации. Агапкину, значит. Ну, не дурдом ли?
- На троих на точке известно, какие протоколы пишутся, - многозначительно сказал кто-то. - Стеклянные. - И захохотал, представив,  как сдают Агапкину протоколы о распитии на троих деревенского самогона.
- Техник оказался не дурак, - продолжал Митрошкин, - и спрашивает опять
замполита: как быть, если на собрании ячейки будут приняты взаимоисключающие
решения? Мол, партия в лице авиатехника приняла одно решение, а командир требует
согласно НПП (наставление по производству полётов). Ведь он на точке старший и все
приказы   его   обязательны.   Агеев   подумал   и   с   прямолинейной   твердолобостью
коммуниста ответил, что решения партии везде и всегда обязательны.
Покурив у штаба, народ расходился. Кто к остановке автобуса, кто в кафе выпить пива, а кто в ресторан дёрнуть что-то покрепче в честь окончания своих мытарств. Ведь на оперативной точке пить запрещено категорически. Даже в выходной день. Представьте теперь, что на оперативных точках живут одни трезвенники. Они же работают в отрыве от базы порой по полгода.
  А вот собрание партийных ячеек проводить можно. Открытое. На... троих.
Я специально подробно описываю, читатель, эти мероприятия, чтобы тебе, не вхожему за кулисы Аэрофлота, не показалось, что лётчики только и делают, что летают. Тебе, купившему, нет - доставшему, билет, откуда знать, что делалось в самой закрытой отрасли транспорта - гражданской авиации, второй по закрытости после Советской армии и ВМФ. Помните, тогда не падали самолёты и вертолёты, их не угоняли и не захватывали. У нас не тонули подводные лодки и другие корабли.
  Авиация была гражданской, но порядки здорово напоминали военные. В ней действовал устав о дисциплине, полностью списанный с военного. За нарушение формы одежды (например, не тот цвет носок) можно было получить выговор и временно лишиться работы. Могли отстранить от полётов. Автор этих строк когда-то получил выговор в приказе за то, что при 30-градусной жаре держал в руках фуражку, место которой, согласно инструкции по ношению форменной одежды, было на голове. А уж попробуй распустить галстук!
  На служебной территории предписывалось ходить только в форме, независимо летаешь ты или нет. Даже если ты приехал в аэропорт по своим личным делам. Ежемесячно устраивались так называемые строевые смотры. Лётчиков выстраивали в одну  шеренгу,  звучала  команда: «Брюки поднять!». И проверялся цвет носок и цвет туфель. Если не тот - такой человек от полётов немедленно отстранялся. Но надо отдать должное: формой и спецодеждой всех обеспечивали бесперебойно. А вся спецодежда, унты, шубы, куртки и прочее выдавалось бесплатно. Что было, то было. Сейчас даже за фото на пропуск берут деньги. Капитализм-то, оказывается, тоже учёт.
  И ещё. Все без исключения летчики гражданской авиации проходили военную подготовку и были офицерами. Так, на всякий случай. Ведь переход от войны холодной к войне «горячей» полностью зависел от кремлёвских выживших из ума маразматиков. Вспомните Афганистан. Не тут ли кроется точка отсчёта начала развала Советской империи?
     ------------------------------------------------------
                продолжение следует