Чеширский Кот, глава 9 - slash, R

Глава 9. Водоворот.

Когда наступают мир и затишье – это больно. Потому что первый – велик и тяжестью своей ломит кости в мелкое крошево, а второе – ультразвуком впивается в чувствительные уши, пуская кровь. Я никогда не любил эти два понятия. И жизнь моя не отличалась устойчивостью и однообразием, пока не попал в этот мир под скучным названием «Земля». Здесь живёт Даниэль и его друзья. Каждый их день до краёв наполнен обыденностью, и если поначалу моё появление как–то всколыхнуло гладкую поверхность будничности, то теперь волны улеглись, сначала обратившись в лёгкую рябь, а потом и вовсе исчезнув. Даниэль, Рия и Йирой воспринимают мою бытность русалом как должное, совершенно не акцентируя своё внимание на этом; Стаб и Ли и вовсе не посвящены в «тайну тайн», как называет это девушка. Кот и Лис… пожалуй, они единственные, кто понимает и поддерживает меня, постоянно стараясь развеселить и всколыхнуть безмятежное спокойствие, царящее в нашем пентхаусе. И я им искренне благодарен за это. Если бы ещё и Даниэль понимал меня так же хорошо, как наши «дети»…
Так и хочется сказать: «Но, не будем о грустном». Вот только о другом думать не получается. К тому же Ёжик сейчас отсутствует, у него очередной аврал на работе случился, а у котят дневной сон. Я разлёгся среди розовых кустов и лениво щурюсь небольшому пятнышку бумажного неба, каким–то чудом не сокрытого серо–белыми слоями облаков. На улице душно и отчетливо пахнет озоном – похоже, ожидается гроза. А я и рад. Что ещё нужно глупому маленькому Чеширскому Коту для полного счастья? Разве что присутствие любимого рядом, да какая–нибудь вспышка опасности, пошатнувшая бы набившее оскомину равновесие.
С первой каплей в сознание прорывается череда приятных слуху гитарных аккордов. Вздрагиваю и приподнимаюсь на локтях, оглядываясь в поисках источника. Но вокруг никого. Пожав плечами, вновь ложусь на спину, задумчиво разглядывая срывающиеся с облаков дождинки. В аккорды вплетается мягкое звучание бас–гитары, а чуть позже появляется отбивающая чёткий ритм барабанная установка. Внимательно вслушиваюсь в мелодию, практически полностью растворяясь в ней. Где–то на задворках появляется почти неслышимые звуки фортепьяно, лёгкие и ласковые. Я слушаю музыку, чувствуя, как нарастает ком в горле и мешаются с ливнем мои невольные слезинки…
А потом приходят слова.
И я не подскакиваю, торопясь перенести их на бумагу. Просто слушаю аккорды, ощущаю сердцем биение ритма и тихо–тихо напеваю в пространство, в грозу, бушующую надо мной. И нет ничего сильнее стремления вплести в Песню самого себя.
– From underneath the trees, we watch the sky
Confusing stars for satellites
I never dreamed that you'd be mine
But here we are, we're here tonight.
И пусть на самом деле рядом со мной никого нет, только шумит листва под упругим струями дождя. В конце концов, я точно знаю, что где–то там, в городе, в одной из многоэтажек работает мой хладнокровный Ёжик. Да и фантазия у меня бедностью не отличается, так что представить его близость совсем не сложно.
And in the air the fireflies
Our only light in paradise
We'll show the world they were wrong
And teach them all to sing along.
Singing Amen, I, I'm alive, I’m alive
Singing Amen, I, I'm alive.
If everyone cared and nobody cried
If everyone loved and nobody lied
If everyone shared and swallowed their pride
Then we'd see the day when nobody died.
And as we lie beneath the stars
We realize how small we are
If they could love like you and me
Imagine what the world could be.
If everyone cared and nobody cried
If everyone loved and nobody lied
If everyone shared and swallowed their pride
Then we'd see the day when nobody died
When nobody died...
We'd see the day, we'd see the day
When nobody died
We'd see the day, we'd see the day
When nobody died
We'd see the day when nobody died.*
Когда заканчивается мелодия и слова, затихает и гроза. Прикрываю глаза согнутой в локте рукой, жадно, захлёбываясь, вдыхая наполненный свежестью воздух. Среди деревьев перекликаются друг с другом многочисленные птицы. Мне почему–то легко на сердце, словно одна единственная Песня смогла снять невыносимый груз с плеч. И если это и вправду так, то, что же мешало мне и раньше поступать подобным образом? Хотя, пожалуй, я не хочу знать ответ. Убираю руку и осторожно смаргиваю накопившуюся под веками дождевую влагу. Робкая улыбка касается моих губ, а в следующее мгновение я заливисто смеюсь на всю округу. Так хорошо, как сейчас, мне ещё никогда не было. Ну, разве что только в тот памятный день, когда Даниэль заклеймил меня своим.
И я искренне этому рад.
***
Я буду частью твоего дома,
Кусочком твоей жизни.
Мы вместе придём сюда
И вместе же исчезнем.

Никогда не думал, что на работе так серо. Все такие скучные, серьёзные, занятые. И никому – никому! – нет дела до шестнадцатилетнего парнишки, чуть ли не плюющего в потолок и в мимо проходящих работников этого офиса. Наверное, в этом виновата одежда, которую Даниэль заставил меня надеть. Скажи яростное «нет!» привычным шортам/бриджам и шлёпанцам, блин. Вот в чём я сейчас? Снизу: длинные тёмно–синие джинсы и босоножки (чудом удалось уговорить Ежа не брать «крос–сов–ки», я же в них зажарился бы!), а сверху: свободная чёрная майке с широкими лямками и тёмная джинсовка нараспашку. У последней, кстати, были прикольные золотисто–медные заклёпки, которые образовывали на спине какой–то мудрёный рисунок. В общем и целом, выглядел я как классический подросток этого мира.
Зевнув и потянувшись, соскочил с диванчика и бодрым шагом направился исследовать неизведанную территорию. В конце концов, не рассчитывал же Даниэль, что я все эти три часа просижу на месте без дела, изображая пай–мальчика? Пф! Мы, Чеширские Коты, не такие! Мы: активные, любопытные и совершенно без тормозов, а ещё умеем исчезать и появляться в самых неожиданных местах в самое [не] подходящее время. Улыбнувшись своим мыслям, поспешил прошмыгнуть в какую–то каморку, пока с подозрением взглянувший на меня мужчина в костюме не подошёл ближе, чтобы шугнуть обратно на диванчик у входа в здание. Каморка на поверку оказалась лифтом с двадцатью кнопками (да–да, я не поленился и сосчитал!). Закрыв глаза, я помотал пальцем вдоль панели и ткнул в первую попавшуюся. Двери, издавая неприятный скрежет, медленно закрылись, и лифт мягко тронулся вверх. На одной из стен висело небольшой зеркало с непонятной символикой–надписью. Немного поизучав своё отражение, пришёл к выводу, что все девушки младше и одного со мной возраста точно будут моими, осталось только найти этих представительниц женского пола. Ну, да времени у меня полно, так что… Зеркальный «я» хищно сверкнул глазами и нехорошо ухмыльнулся.
Внимательно изучив около половины этажей и напакостив везде, где только можно и нельзя, я (наконец–то!) нашёл искомое, а именно столовую. И отсутствие местных денег мою отнюдь не скромную персону совершенно не смущало, в конце концов, именно для таких целей и были задуманы девушки! И да, мне совершенно не стыдно! Нацепив самоуверенную ухмылочку, я решительно повернул ручку и открыл двустворчатую дверь, входя внутрь просторного помещения, до отказа заполненного столами со стульями и людьми. Казалось, в этом месте было не протиснуться, но разве может подобная мелочь остановить совершеннолетнего русала на пути к своей цели? Конечно же нет! Неторопливо двинувшись вперёд, лениво оглядывал зал, будто ища свободное место или ставя всех ниже себя, тут уж у кого как, а на самом деле высматривая одного небезызвестного Ежа. Это хладнокровное существо с лёгкостью могло прервать мою забаву, повернув всё в таком свете, что… Ну, в общем его здесь не оказалось и хорошо.
В какой–то момент атмосфера в комнате изменилась. Все девушки и многие парни переключили своё внимание на меня, многие невзначай поубирали сумки с лишних стульев, освобождая места. А я ведь ещё ничего не сделал! Вот оно природное обаяние русалов! Ну, что же… пора это самое обаяние включать на полную катушку!
– Прошу прощения, здесь не занято? – подошёл к одному из столиков в центре с группой щебечущих о чём–то девушек. Те мгновенно замолчали, и одна из них выдавила своё смущённое «нет». Улыбнувшись, я сел рядом с ней. – Благодарю. Меня зовут Чеширский Кот, а Вас?
– Ли–Линда! – выдавила та, а потом, видимо набравшись храбрости, неловко попросила. – А давайте н–на «ты»?
– Ничего не имею против, – обворожительно улыбнувшись, чуть склонил голову набок. – И что же ты делаешь в этом сером месте в столь солнечный день? – назвать его «прекрасным» у меня язык не поворачивался.
– Н–ну… Нам с девочками надо было… Ой, кстати, знакомься, это…
***
Четыре часа прошли незаметно. Кстати, всё то время, что я находился в столовой, никто из неё выходить не спешил, а вот заходить – заходили. Общался я не со всеми, завораживая окружающих своей отдалённостью, чарующими улыбками и изысканными фразами. Многие из присутствующих были пронзены ледяным взглядом: кто–то из–за неумения вести себя (за столом или вообще), другие за отвратительно–пошлые комментарии, а иные просто потому, что изначально вызвали у меня антипатию. В общем, цель была достигнута, и на всех посетителей я произвёл неизгладимое впечатление «высокомерного красавчика с необыкновенным золотом глаз», как громким шёпотом поделилась одна из девушек со своим парнем. Тот, к слову, согласно кивнул.
Когда в помещение ворвался разъярённый Даниэль, я как раз прощался с Линдой и компанией, потому что минут за десять до этого бросил случайный взгляд на настенные часы и… представил состояние Ежа, когда спустя оговоренное время он не нашёл мою упакованную в джинсу тушку в положенном месте. Представленное мне решительно не понравилось, а если добавить, что в комнате собралось ооочень много народу… В общем, при виде взбешенного Морского Ежа у меня в голове осталась лишь одно короткое и всеохватывающее: «Упс!». При его появлении кафетерий как–то разом притих и теперь следил за ним испуганно–настороженными взглядами. Линда так вообще побледнела и сжала мою ладонь. Я на неё недоуменно посмотрел, и в этом была моя ошибка: в то время как все следили за моим человеком, я повернулся к нему затылком. Ну, в общем, нет смысла удивляться тому, как быстро меня вычислили.
Глубоко вдохнув и выдохнув, успокаивающе улыбнулся краешками губ явно напуганной девушке и постарался успокоиться. Морского ежа вам в глотку и наэлектризованного угря в задницу! Быть того не может, чтобы Даниэль оказался страшнее тех многочисленных смертельных опасностей, что мы с ребятами пережили! С другой стороны, тогда я был не один, а сейчас… Все эти люди вокруг не в счет, перед ними я должен отыграть выбранную роль до конца. И в то же время не хотелось расстраивать Даниэля, в конце концов, всё это высокомерие – напускное. А может, он заметит? Он же умный, он догадается, подыграет что ли… Блин, что делать–то?!
– Шир, – и всё. Больше ни звука, только взгляд прямо в глаза: тёмный, полный ярости и чего–то ещё, тоже опасного, но… странного.
А я встаю из–за стола, аккуратно вытягивая ладонь из рук девушки, и не отвожу взгляда. Потому что не знаю, что сказать в ответ, и надо ли вообще говорить. Мне кажется, будто он понимает меня, а может, и нет. Впрочем, не так уж это и важно. Почти… Я делаю неловкий, робкий шаг вперёд и утыкаюсь носом ему в грудь, так же, не произнося ни звука. И все смотрят на нас, изумлённо, недоверчиво, кто–то с умилением, кто–то, наоборот, с отвращением. А мне хочется, чтобы они все исчезли, чтобы был только Ёж, так крепко держащий меня за плечо, словно боящийся чего–то. Наверное, моего исчезновения. И это так смешно, так…
Люблю.
– Ты уже закончил? – глухо, не решаясь поднять взгляд. – Пойдём домой?
Невыносимо хочется высказаться в привычной манере: с огромном количеством слов и эмоций, но мне страшно. Сам не знаю отчего. Просто немного дрожат кончики пальцев, и сумасшедше бьётся сердце в груди. Я не жду его ответа и с лёгкостью могу оторваться от этого крепкого, так вкусно чем–то пахнущего тела. Но. Даниэль, верно, не собирается так просто отпускать меня; по крайней мере, его свободная ладонь медленно поднимается и опускается на мою макушку, взъерошивая волосы с какой–то целенаправленной нежностью. Играет на публику? Но зачем… зачем? Тут же столько его коллег собралось… Не понимаю. Но даже недоумевая, продолжаю вжиматься в этот крепкий жар. Мне снова хочется…
Даниэль молчит, а мне на ум внезапно приходят вчерашние размышления о смерти. Вроде бы, откуда взяться подобному в голове шестнадцатилетнего русала? А вот поди ж ты, появилось. Ночь вчера была ясная, звёздная, какая–то привычная, что ли… Я лежал среди своих любимых роз, бессмысленно смотрел вверх и думал. Смерть. Вот бы она настигла меня во сне – чтобы я заснул и больше НИКОГДА не просыпался. Только вот… переживёт ли Даниэль моё исчезновение из мира живых? Хотелось бы надеяться что да, как от этого ни горько. А Кот и Лис? Переживут, куда денутся? Внутренний «я» подсовывал всё больше и больше кандидатур, не желая свыкаться с мыслью о смерти. И все были отвергнуты одним коротким «переживут». Кийл, Хото, Бак и прочие друзья, Сора, Дональд, Гуфи… «Смерть – это не страшно», – терпеливо объяснял я своему подсознанию. – «Это так же просто как и закрыть глаза». Папа, мама?.. Тоже, кроме того, я их почти совсем не помню. Смотри, сейчас я закрою глаза и…
Бросать Даниэля совершенно точно не хотелось.
Наверное, именно поэтому Смерть не занесла надо мной свою острозаточенную косу вечного сна.
– Пошли, – вздыхает Ёжик, но усталость в его голосе настолько незаметна, что кажется, будто её заметил лишь я.
– Ага! – задираю голову и радостно улыбаюсь угрюмым карамельно–карим глазам.
***
Следующее утро начинается с того, что мир исчезает.
А когда появляется вновь, мне остаётся лишь ошарашенно моргать. Незнакомое помещение с драгоценностями повсюду слишком сильно походит на сокровищницу, виденную мною в одном из мультиков мира Даниэля, родной привкус в горле подсказывает, что я оказался Дома. Но что я тут делаю?! Чешу затылок и в задумчивости опускаюсь на раскрытый сундук, до краёв заполненный золотыми монетами. Как же меня сюда занесло? Хм… Вот только что меня держал Даниэль, а в следующую секунду вокруг становится темно, чтобы, просветлев, ослепить меня сиянием сокровищ. Неужели даже после совершеннолетия магия продолжает бузить?! Какая прелесть. Или я один такой «оригинал»? Ещё лучше. И что теперь делать? Ну, для начала надо попытаться вернуться обратно, а потом… Если это «потом», конечно, будет. Ну, ладно. Берём парочку мелких камушков в качестве моральной компенсации, делаем глубокий вдооох…
И мир снова исчезает.
Так. А где я сейчас?! Что за мрачный сырой погреб?! И почему мне кажется, что во всех этих многочисленных бутылках содержится не что иное, как вино?.. Со вздохом внимательно осматриваю помещение на предмет затаившейся опасности и, подойдя к одному из специальных шкафчиков, вытягиваю оттуда две бутылки из тёмно–зелёного стекла, запечатанные красным сургучом. Бутылки жутко пыльные, впрочем, как и всё вокруг. Такое ощущение, словно в этом месте давно не ступала нога живого существа, мёртвого, впрочем, тоже. Передёрнувшись от представленной картинки, крепко прижал вино к груди и снова глубоко вздохнул.
Смена декораций.
 Ой, что–то здесь больно холод–дно… и т–темно. Ну да, это Дом, и ч–что дальше?! Х–холодно, б–блин! Я явно на Глубину попал! Драпать надо отсюда, дра–пать! Очередной судорожный вдох и…
Визг. Женский. Ну, точно перенёсся. А вот куда – вопрос. Помещение довольно просторное, одна из стен закрыта огромным зеркалом, на полу маты какие–то. А ещё, практически всё вокруг измазано чем–то красным, постепенно темнеющим. У одной из стен обнаруживается с десяток перепуганных женщин, напротив которых возвышаются три бугая со странными приспособлениями в руках, такими в фильмах Даниэля зло убивало добро. Ну, куда меня опять занесло? Почему я не мог попасть в нашу квартиру? Почему меня обязательно выносит чёрте куда? О Посейдон и Амфитрита, что же всё так проблематично–то, а?!
– Мистер, – обращаюсь к наблюдающему за этим безобразием мужчине презентабельной наружности. Тот вздрагивает и с удивлением смотрит вниз, на меня то есть, – а у Вас сумка есть?
– Ты откуда такой взялся? – голос у него низкий и рокочущий, в чём–то схожий с Хото. А глаз за тёмными очками не видно.
– Из Дома, – ну не рассказывать же ему всю правду? Во–первых, не поверит, во–вторых, с какой это стати я должен перед ним отчитываться?! – Так у Вас сумка есть? А то мне бутылки положить некуда, – показываю свои находки.
Мужик кивает и приказывает одному из бугаев принести требуемое. Я тут же влезаю и вношу поправки, что нужна мне не абы какая сумка, а небольшой рюкзак с металлической застёжкой и кожаным дном, цвет значения не имеет, но желательно чёрный, и чтобы обязательно была шнуровка. Бугай поражается такой наглости, но главарь кивает, и тот поспешно уходит на поиски нужной мне вещички. В его отсутствие я привычно заговариваю «начальству» зубы, при этом изображая из себя такую наивную непосредственность, что ни в чём плохом меня не подозревают. Где–то через два с половиной часа бугай возвращается, и не с пустыми руками. С радостным возгласом я набрасываюсь на него, благодарно обнимаю, отбираю сумку, аккуратно засовываю в неё бутылки, ссыпаю во внутренний кармашек на «молнии» драгоценные камушки и, перекинув одну из лямок через плечо, благодарю опешившего главаря. Глубокий вдох и…
В этот раз я оказался в Лесу. Ради разнообразия, так сказать. Правда, задерживаться мне тут не особо хотелось, не зря же он Смертельным называется. Поэтому мир снова исчез. А когда появился, я с приятным удивлением обнаружил себя в родной кухне. У выключенной плиты стоял угрюмый Ёжик и выслушивал кого–то по телефону. На одной из кухонных тумб сидел такой же мрачный Кот, холодно наблюдавший за попытками Лиса его расшевелить. Да уж, смотря на этих двоих, я хорошо себе представляю, как отреагирует Даниэль на моё внезапное появление. Впрочем, о чём это я? Он уже отреагировал, вон, как смотрит. Котята, к слову, тоже взглядов не отводят.
– Ты не представляешь, что случилось, – недовольно смотрю на закипающего Ёжика. Блин, у нас не дом, а зверинец какой–то: два кота, лис и главарь–ёж! – Меня перенесло Домой, и нет, не к брату! Я оказался прямо в чьей–то сокровищнице. Взаперти. Голодный. Раздражённый, потому что всё случилось без моего согласия! Потом я попробовал вернуться обратно… О да, я перенёсся! Только вот это были какие–то непонятные катакомбы без единого признака жизни, – Даниэль сбросил вызов и весь подобрался, словно перед атакой. Я поспешил сделать вид, что не заметил этого и подошёл к одной из тумб, выкладывая на неё алкогольное добро. – Там–то я и набрёл на залежи вина… Это тебе, кстати, я–то винцом не балуюсь, – из–за спины раздались шаги. – Я снова попытался перенестись к тебе. Не вышло. Меня закинуло на Глубину, как я оттуда выбрался и не помер от холода – сам не знаю. Потом… Эй, ты что творишь?!
– Продолжай, – промурлыкали мне в шею и провели по ней языком, добавив. – Солёный.
– Называется, как отличить сахар от соли? Соль – безвкусная, – ворчу, а сам голову чуть склоняю набок, открываясь ему. – И как ты предлагаешь мне не останавливаться, если сам же… отвлекаешь? – захлёбываюсь воздухом, когда он внезапно прикусывает мою кожу, впрочем, тут же старательно её зализывая. – Даниэээль, чёртов Морской ёёёж…
– Говорил же не называть меня этой отвратительной кличкой! – рычит раздраженно, а у самого голос хриплый, низкий.
– И ничего она не отвратительная! В конце концов, никто тебя больше так не называет и… ааах! – его руки быстро расправились с ремнём и «молнией» и проскользнули внутрь, обхватывая мой член и слегка сжимая его. – Ты чего так?!.. Нгх!
Ещё одно движение, ещё, ещё… Я пытаюсь сопротивляться, но куда там… Его губы тщательно изучают мою шею, язык не оставляет ни одного сухого местечка, а свободная рука забралась под майку и активно оглаживала мои бока, живот, добралась до левого соска. Я содрогнулся всем телом и запрокинул голову назад, безостановочно шепча имя этого невозможного человека. А он и рад, прижался, потирается активно своим нехилым стояком.
Что–то у нас любовь какая–то пошлая… Блин.
***
– Шир, – неохотно оборачиваюсь, замедленно моргая. – Ты в порядке?
– Ааа… да, – у него такое выражение глаз, словно… Со вздохом подаюсь вперёд, подкатываясь парню под бок, сил на то, чтобы положить голову ему на грудь нет. – Устал просто.
– Поспишь? – аккуратно приподнимает и перетаскивает на себя. Удобно. Люблю. – Так как?
– З’чем спр…вать? – еле ворочая языком и прилагая непомерные усилия, чтобы говорить более–менее членораздельно. – Уст’л…
– Спи, малой. У нас целая ночь впереди, – он сказал что–то ещё, но я уже не слышал…
***
– Эээй! Шир, проснииись! – пропели мне прямо в ухо. Недовольно заворчав, накрылся одеялом с головой, готовясь заснуть обратно. – Нет, так не пойдёт! Ну же, открывай глазки! Шииир!
Отстань. Спать.
– Я сейчас Рию позову, уж она–то тебя мигом поднимет на ноги! – в голосе появляется смешливая угроза.
Прекрати. Спать.
– Ну ладно, ты сам напросился… Рииииияяяяяяяяя!!!
От вопля не спасает даже подушка. Подскакиваю на месте, отталкивая назойливого Йирой в сторону, и, быстро оглядевшись, на трясущихся ногах выхожу в гостиную, волоча одеяло за собой. После не особо тщательных поисков искомый объект обнаруживается на кухне, что–то ловко нарезающий и ядовито отвечающий Рие. Пошатываясь от усталости, чуть ли не подползаю к нему и утыкаюсь носом в живот. Глаза закрываются сами собой, когда чуть дрогнувшие руки отпускают нож и доску, обнимая и крепко прижимая к себе. Вдыхаю родной аромат, но не позволяю себе полностью расслабиться, потому что иначе засну прямо здесь, стоя у него в объятиях.
– Зачем встал? – вяло мотаю головой. – Шир.
– Йирой не дал. А ты его на место поставить… мооожешь, – зевнул широко и вновь уткнулся в живот.
 Чувствовал я себя… странно. Невыносимо хотелось спать и одновременно – радостно скакать вокруг любимого. Это всё его присутствие сказывается. Тихо вздыхаю, сильнее вжимаясь в не–своё тело и каждой клеточкой впитывая жаркое тепло. Раньше оно казалось неприятным, смертоносным даже, но сейчас… У меня складывается такое впечатление, что я постепенно всё больше очеловечиваюсь. А как иначе объяснить странную потребность в чужом тепле? Лично у меня объяснений больше нет.
– Чеширик, – будь я настоящим котом, повёл бы лениво ухом, а так лишь издал какой–то невнятный звук, – мы с Даном ужин готовим. Может, пойдёшь, с Йирой в саду порезвишься?
Не хочу идти куда–либо без Даниэля. Теперь – не хочу. А вдруг, только завалюсь спать, как вновь разбудят? Неее, лучше перестраховаться. Поэтому от Ежа – ни на шаг. Сейчас он договорится с Рией, отконвоирует меня в спальню, а уж там я постараюсь удержать его рядом. Схвачусь за руку или ногу и откажусь отпускать. Да. Однако, парень, как ни странно, действовать не спешил. Он стоял, всё так же обнимая и перебирая «подшёрсток» на моём затылке. И молчал. Задрав голову, понял, что смотрят непосредственно на меня. Пристально так, неприятно. Передёрнувшись, попытался отшатнуться в сторону, но куда там… Пусть я и совершеннолетний русал, но ведь мне всего шестнадцать. Так что тягаться силушкой с взрослым – заведомо проигрышный вариант.
– Куда собрался, малой?
Он так давно не называл меня этим… словом. Я уже успел отвыкнуть. А ведь это было не так уж и давно – время, когда между нами не существовало ни доверия, ни дружбы. Я помню…
– Не хочу вам мешать, – извиняющаяся улыбка, когда все силы направлены на удержание всех отрицательных эмоций в узде. – Пойду, прилягу. Мне сон такооой хороший снился, хочу его досмотреть! – руки не разжимались. – Даниэль, ну ты чего? Я же не на край света собираюсь, а всего лишь в нашу спальню! Ну, Даниэль, отпустиии! Ну, Ёёёжик!..
Рука на моих плечах лишь сжимается крепче прежнего, а пальцы на затылке тянут за волосы, заставляя запрокинуть голову ещё сильнее. Но, странно, не доставляют даже малейшего намёка на боль. И это почти смешно, что в такой ситуации мой Ёж способен сохранять спокойствие. В конце концов, то, что я действую ему на нервы, я знал с самого начала. Но знает ли он, что я в курсе? Похоже, догадывается. Снова эти карамельные льдинки, острые как бритва и слаще любой конфеты. Продолжаю натянуто улыбаться и говорить какую–то чепуху, словно специально нарываясь. Мне плохо и больно  от его взгляда, возможно, хорошая взбучка – именно то, что нам сейчас необходимо. Правда, если учесть, что изначально Даниэль был спокоен…
– Шир, – обрывает на полуслове. Широко распахиваю глаза от невозможно–ласкового тона, – глупый ты котёнок.
И этих четырёх слов вполне хватает. Все барьеры ломаются, острые шипы, впившиеся в сердце, рассыпаются золотой пыльцой, что перемещается в живот и обращается там красивыми сине–зелёными бабочками. Кривая улыбка моментально исчезает с губ, заменяясь робкой, но невероятно искренней.
Люблю.
– Рия, у тебя мясо подгорает, – бросает замершей с открытым ртом девушке, после чего обращается уже ко мне. – Пошли, котёнок, уложу тебя спать.
– Эй, я не малыш, чтобы меня спать укладывать! – возмущаюсь, а сам позволяю увести себя в нашу спальню. Там душновато, но Даниэль, подтолкнув меня по направлению к кровати, подходит к окну, приоткрывая его. – Даниэль?
– Ммм? – присаживается рядом, отбирая одеяло и откладывая его в сторону. Затем легко проводит согнутым указательным пальцем по моим губам. Вспыхиваю. – Что такое?
– Ты меня простишь? – вопросительный взгляд и… мне показалось, или он действительно придвинулся ближе? – Я тебя из себя вывел, отвлёк, истерику устроил… Блин, я тут извиняюсь, а он со своими домогательствами лезет! Даниэль, имей совесть! Совесть, я сказал, а не мой мозг и меня! – прикусывает правый сосок, теребя левый пальцами. От этих прикосновений в груди образуется непонятное ощущение, и я не знаю, нравится ли оно мне. – Не трогай мои… – спотыкаюсь, краснею ещё сильнее, но таки выдавливаю из себя продолжение, – мои сосцы! – этот негодяй сдавленно фыркает куда–то в живот. – Смешно ему… Ты куда это лезешь?! Не тронь! Не тро… ааах! Мнн… Да–ниэээль…
– Да? – отстраняется и смотрит насмешливо. Глаза у него сейчас тёмно–карие из–за плещущегося в них желания. Тело пробирает сладостная дрожь. С мольбой гляжу в ответ. – Хороший котёнок.
– Да–ни–эль, если ты сейчас же не… – целует, а после опускается вниз, возвращаясь к прерванному действу.
Да, пошлая. Но ведь не постоянно же.
***
Иногда мне кажется, что это не так уж просто: смотреть на небо, улыбаться окружающим, смеяться, когда радостно, и плакать, когда грустно. Иногда мне кажется, что моё тело – пустая оболочка, без содержания. Как кипа чистых листов в красивой обложке. И в такие моменты я не желаю ничего. Совсем. Мне хочется закрыть глаза и… Но сердце всё ещё бьётся. Стучит о прутья рёбер в бесконечном рикошете попрыгунчика. И я продолжаю улыбаться, когда мне радостно, и плакать, когда грустно. Я всё ещё тут. Я жив.
***
Сегодня к нам пришёл Йирой в компании маленького мальчика лет четырёх. Малыш оказался невообразимо застенчивым и тихим, а ещё он очень мило краснел, когда к нему обращались. И не смотря на то, что с самого утра у меня не задалось настроение, одного лишь взгляда на это чудо хватило, чтобы я улыбнулся. Солнечно и ярко. В мгновение ока оттеснив стоящего рядом с мальчиком Йирой, опустился на одно колено и протянул руку ладонью вверх.
– Я – Кот. Будем дружить?
Щёчки ребёнка разрумянились, а глаза, оказавшиеся невероятного синего оттенка, ярко заблестели. Над головой раздался смешок Даниэля и недовольный фыр старшего гостя. Я чуть склонил голову набок, подавляя неуверенность. Да, я не знал, как общаться с такими малолетками, потому что в принципе терпеть не мог детвору младше пяти лет! Ну. И. Что?
– Лана, – важно кивнул ребёнок и протянул ладошку, которую я легонько пожал.
Вот так и произошло наше феноменальное знакомство, позже переросшее в крепкую дружбу. Удивительно, но четырёхлетний мальчишка совершенно не раздражал. Наоборот, разбавлял мои серые будни яркими взрывоопасными красками. И я уже не просто улыбался, а смеялся каждый раз, когда он был рядом. Брызги нашего изумительного веселья распространялись по окружающему миру, словно акварель по холсту, преображая пустые слова людей и непонятные намёки во что–то насыщенное, наполненное жизнью как ничто иное.
***
 – Шир! – раздался из прихожей разъярённый вопль.
– Чего тебе?! – не менее зло ответил я, пытаясь разобраться с в который раз отказавшейся работать «сти–рал–кой». Эта пыточная установка по промывке белья явно возненавидела меня в нашу первую встречу. – Я в ванной!
– Когда ты уже, наконец, прекратишь… – голос затих, сменившись изумлённым молчанием. Нехотя оторвавшись от заартачившейся техники, оглянулся, окидывая взъерошенного Йирой мрачным взглядом. – Опа.
– Что? – раздраженно.
– Ты всё–таки сломал её, да? – дружелюбная насмешка. Я застыл. Будь у меня хвост – давно бы хлестал по бокам. – Дан тебя убьёт, – после непродолжительных раздумий. – Или кастрирует, – пауза. – А может, и то и другое одновременно. Знаешь, как в…
– Заткнись или помоги!
– Ты мне рот–то не затыкай, не в том положении. Лучше давай так: я помогаю тебе, а ты взамен споёшь–таки для меня, – я вздрогнул. Человеческий детёныш замер, быстро промотал назад произнесённые слова и замотал головой. – Нет–нет–нет! Я не это имел в виду! Просто спой какую–нибудь песню собственного сочинения. Не в том смысле, что ты подумал!
Рассмеявшись, повёл плечами и в задумчивости пошевелил пальцами ног. Затем нехотя кивнул, соглашаясь на предложенные условия. Это будет забавно. Наверное. Только сначала придётся объяснить Даниэлю, что смысл у пения – чисто дружеский. А то ведь поймёт превратно, вот как я сейчас, и прости–прощай ночи под его боком. Мда.
***
Осторожно крадусь в сторону кухни. В гостиной царят шум и гам – сегодня у Даниэля вечеринка по случаю его Дня Рождения. И мне горько и радостно одновременно, потому что, с одной стороны, у моего любимого праздник, подарки, друзья… А с другой, никто не посчитал нужным предупредить, дать время на придумывание подарка. Но что гложет больше всего, так это собственное одиночество сегодня: никто не озаботился моим присутствием/отсутствием, никто не подарил даже малейшего поцелуя или ласки, никто не улыбнулся. Словно меня нет дома, и никогда не было. Словно между нами ничего нет. Словно… я не нужен. И сейчас больше всего на свете мне хочется не внимания, отнюдь, что–то внутри сворачивается неприятным узлом, заставляя искать место, где можно дать волю чувствам, словам, слезам… И в тоже время я прекрасно понимаю – плакать нельзя, ведь тогда покраснеют глаза, а это вызовет ненужные вопросы и, возможно, испортит праздник. Но и находится где–то рядом с бушующей жизнью невыносимо. Хочется уединения. И дождя, лучше – грозы. Но небо сегодня ясное и звёздное, да и сад занят: люди веселятся частично в доме, частично снаружи. А мне плохо. И спрятаться негде. И идти некуда. Потому что у меня никого кроме НИХ нет. Не в этом мире.
Подхожу к двери на кухню и уже поворачиваю ручку, когда чуткие уши улавливают долгий, полный удовольствия женский стон и чужой хриплый голос, нашептывающий нечто неприличное и абсолютно мерзкое. Вздрагиваю, резко отшатываясь назад с широко распахнутыми глазами. А потом тихо, задушено всхлипываю. Всё. Мест, где можно было бы укрыться, больше нет. Остаётся разве что пройти в прихожую, обуться и уйти. Но и это невозможно – охранник на выходе обязательно остановит и поинтересуется, куда это я собрался во втором часу ночи.
Так плохо, так больно. Грудь сдавливает в немыслимых тисках. Невыносимо. И плакать нельзя, да вот только кто сможет остановить бегущие по щекам безвкусные мокрые дорожки? Никто. И некому меня обнять, утешить, поцеловать в макушку или хотя бы сверкнуть чуть насмешливо карамельно–карими глазами. Потому что я никому не нужен, и нет в этой огромной квартире места для шестнадцатилетнего русала. Нет уголка, в который можно было бы забраться. Нет существа, способного принять. Нет никого. Есть лишь я и чужие люди. Всё.
А потом где–то глубоко внутри поднимается ярость, вспенивающая кровь и окрашивающая окружающий мир в голубоватые оттенки. С какой это стати я вообще расклеился?! Дьявол, веду себя словно какая–то истеричная девчонка! Никому нет до меня дела? И что в этом плохого? Наоборот, всё настолько отлично, что дальше уже просто некуда! В конце концов, чем не повод для какой–нибудь проделки? Вот и я о том же. Так что, Шир, быстро собрался, вытер эти свои слёзы и шуруй в самую гущу веселья. Заодно и Даниэлю подарок сделаешь. Какой–нибудь…
Кулаком вытираю сопли и прочие проявления молчаливой истерики, сдираю с себя отрытую на задворках шкафа растянутую футболку, пару раз провожу руками по шортам и, удовлетворённо хмыкнув, срываюсь в направлении гостиной. Впрочем, практически сразу передумав и, вернувшись на прежнее место, одним рывком распахиваю дверь в кухню. Незнакомый мужик дерёт женщину, вырывая из неё стоны и приглушенные вскрики. От отвращения хочется блевать.
– Мистер? – «спаривающиеся» резко замирают. Мужская особь медленно оборачивается. У него отвратительно красное лицо с крупными каплями пота на висках, в глазах вспыхивает сначала ярость за вмешательство, а потом, опознав мою скривившуюся от мерзости представшей картины персону, как ребёнка… Ну, наверное, это можно назвать смесью страха и стыда. Впрочем, лично мне плевать с высокого утёса на его проявления мозговой деятельности. – Чем это Вы занимаетесь в моей кухне, мистер? Мы с Даниэлем здесь вообще–то готовим и едим, знаете? У меня из–за вас теперь психологическая травма и, боюсь, я помру от голода просто потому, что каждый раз, глядя на еду, буду представлять эту картину и звуки, что вы издаёте. Вам не стыдно, мистер? Вы только что собственными действиями убили ни в чём неповинного ребёнка. Лично я на Вашем месте давно бы покаялся в свершённых грехах и больше не ступал на путь распутства и похоти. А, мистер?
– Пошёл вон, мальчишка! – в своей ярости он забывает о том, что вообще–то поддерживает женщину на весу, и, вырвавшись из её нутра, бросается на меня. Раздаётся грохот. Мужик тормозит, оборачивается и в ужасе застывает. Обнажённая женская особь лежит на полу поломанной куклой, явно не находясь в сознании.
– Мистер… – вздрагивает, не в состоянии отвернуться от неприятной картины. – М–мистер, Вы же её… Вы же… – пробивающая его дрожь становится сильнее. Похоже, напридумывал себе невесть чего, а теперь трясётся. Надо бы успокоить его, а то вдруг сердце слабое? – У неё ведь теперь… – испуганные интонации исчезают, сменяясь насмешливым фырканьем, – синяки будут, мистер. И как Вам не стыдно? Сначала ребёнка травмировали, а теперь и собственную партнёршу! Какой–то Вы неправильный, мистер. Омерзительно неуклюжий, я бы сказал.
С этими словами быстро выметаюсь из комнаты. На губах играет злая усмешка, глаза – уверен! – переливаются опасным золотом яростного хищника. Но нет, теперь надо успокоиться. Зло своё я сорвал на этом похотливом кобеле, так что спокойно, Шир. Сделай глубокий вдооох… и выыыдооох… Молодец. А теперь, пошли в гостиную, пора развеяться. В хорошем смысле. Да и подарок…
К тому моменту, как я добрался до места назначения, оказалось, что весь народ успешно свалил в сад. Оттуда раздавались крики, смех и грохотала, отдавая басами в груди, музыка. Закатив глаза и вздохнув, направился к распахнутому настежь окну, не желая наступать на подозрительные пятна на лестнице.
Весь сад был украшен бумажными фонариками, что сейчас создавали довольно уютную атмосферу, если бы не беспрестанно двигающиеся тела людей, которые: ходили, стояли, прыгали, плясали, а некоторые, походу напившиеся до розовых пираний, валялись на земле, не в состоянии подняться, либо громко посапывающие. Где–то в этом «море» были мои знакомые, включая виновника торжества. Глухо выругавшись себе под нос, окольными путями пошёл в направлении спрятанной среди кустов стерео–системы, походу обнаружив, что мои любимые розы огорожены высоким барьером, не дающим разошедшимся человечишкам поломать тонкие стебли цветов. На губах заиграла благодарная улыбка. Даниэль обнаружился на другом конце толпы, о чём–то болтающий с невысокой худенькой девушкой. Что–то в её внешнем виде вызвало у меня мгновенную антипатию, но прежде, чем я успел сделать хоть что–нибудь, чьи–то ладони накрыли мои глаза и на удивление трезвый голос протянул: «Угадай, кто?».
– Йирой! – оторвав от себя чужие ладони, резко обернулся, раздражённо глядя в смеющиеся глаза. – Чего тебе постоянно неймётся?!
– Ну надо же, котёнок показывает зубки? – насмешливо интересуется, после чего добавляет. – Ты задолжал мне, помнишь? – точно. Происшествие со стиралкой. – Пришло время, как думаешь?
Вздохнув, покачался с носков на пятки, раздумывая – а стоит ли? Не уверен, что выйдет что–нибудь хорошее, весёлое, подстать настроению окружающих… С другой стороны, чем не возможность рассказать Даниэлю о своих переживаниях? Пусть и перед этой толпой. Йирой терпеливо ждал. Хрустнув костяшками пальцев, расплылся в хищной улыбке, склоняя голову набок. Кажется, парнишка ожидал любой реакции, но не этой. Хех.
– Где микрофон?
– Что, прямо сейчас?..
– А чего медлить?
– Ну, пошли… Шир.
Пробираясь между телами к импровизированной сцене, не уставал удивляться продуманности этого странного паренька. Это же надо, а? И долг воздам и подарок заодно подарю. Вот только, не уверен, что он Ему понравится… Эх.
Забираюсь на быстро расчищенный стол, беру в руки микрофон, неуверенно оглядывая окружающих людей. Внезапно выключается музыка. Все почти сразу замирают, недоуменно оглядываясь и недовольно хмурясь, откуда–то раздаются злые выкрики–требования включить музыку. Досадливо морщусь. И вот перед ЭТИМИ я должен раскрывать свою душу? Да они же плюнут и не посмотрят, даже не заметят, скорее. С очередным тяжелым вздохом включаю микрофон.
– Кхе–кхем! – дааа, а вот громкость Йирой не подрегулировал. Все затыкают уши, ругаются. Ну, по крайней мере, внимание я привлёк. Да. А тут и друг показал большой палец, мол, всё, готово. – Извините, технические неполадки, – каких только слов за время проживания у Даниэля не нахватался… – Так вот, о чём я? Ах да. Во–первых, мне хотелось бы поздравить нашего именинника с такой знаменательной датой как тридцатилетие! Что? Не тридцатилетие? Прошу прощения, двадцати пяти… Тоже не верно? Хм… А сколько ему тогда? Ооо… двадцать два… ОЧЕНЬ большая разница, – саркастично тяну. Раздаются смешки. – Ну, раз тридцатника ему ещё не исполнилось, то и поздравлять не с чем – ребёнок ещё. Кхм, так вооот. Во–вторых, мне хотелось бы сделать ему подарок. Правда, денег у меня нет, а в прикладном творчестве я, честно говоря, не очень… В общем, поразмышляв, я решил подарить ему Песню! Ну, не то чтобы подарить… Скорее просто спеть… Она собственного сочинения, так что не судите строго, ладно? – раздались добродушные выкрики–согласия.
Глубокий вдох, прикрытые глаза, микрофон, поднесённый поближе дрожащей рукой. Несколько мгновений на сомнения, а потом… потом вспоминаются все те ощущения, вся та боль, пережитая до всплеска ярости. Первые слова срываются с губ дрожащим выдохом:
– Мы – потерянные души,
Никому не нужные, но всегда послушные.
Мы не верим в чудеса.
Мы живём в страданиях без надежд на таяния.

Нам нет нужды в словах, признаниях…
Люди, до того улыбавшиеся, посмеившиеся, захлёбываются воздухом. В их глазах сквозит недоверие: как такой весёлый парнишка как я может петь подобным безжизненным голосом, когда – вот только что! – смеялся?! Сквозь пелену нахлынувших эмоций замечаю пробившегося к «сцене» Даниэля. Его глаза странно мерцают. Вспоминаю, что у него сегодня праздник, что надо остановиться, прекратить, иначе ведь испорчу его… Но благородный порыв тонет под душащим эмоциями, которые надо вплести в Песню, иначе…
– Мы – потерянные души,
Нам сейчас никто не нужен,
Пусть в сердцах страданий лужи,
Пусть мы всё ещё послушны.

Мы – одни, и вы нам чужды.

Под осенним ливнем плача,
Мы молчим – слова не значат
Ничего.
Острые зимы кинжалы
Нам запястья окропили –
Не умрём, ведь и не жили…
И весной, в пору влюблённых,
В наших душах закалённых
Пустота.

Мы не чувствуем свободы.
Мы – толпа, мы – глас народа.
Мы потеряны для чуда…

Как же глупо, как же глупо…
***
– Шир.
– …
Обнимает со спины, сплетая пальцы в замок на животе. Зарывается носом в волосы на макушке, чуть опускает голову, робко лизнув ушную раковину. Отворачиваюсь, отказывая. Но он не злится, лишь вновь утыкается носом в мою макушку. Дышит размеренно, время от времени касаясь губами в лёгких поцелуях. Он не ждёт чего–то, лишь наслаждается моим присутствием, моей близостью… мной. Со вздохом неловко касаюсь правой рукой его переплетённых пальцев. Мне не хочется страсти, не хочется целовать, стонать… Мне нравятся объятия Ёжика, его ласка и нежность, неторопливость прикосновений и теплота тела. Его любовь.
– Даниэль?.. – слегка сжимает пальцы, показывая, что слушает. А ещё мне нравится его внимательность. – Ты не злишься?
– Нет, котёнок, не злюсь, – ласково потёрся носом о макушку. Я сильнее вжался в его тело в ответ. – На самом деле, я должен попросить прощения, что довёл тебя до такого состояния.
– …
– Шир?
– Я не злюсь. Честно.
Поворачиваюсь в его объятиях, устраивая ноги на кровати по обе стороны от его бёдер. Легонько целую в губы, не спеша и не желая пользоваться языком. Сегодня мне хочется невинных ласк и объятий. Нежности, а не страсти и похоти. Просто… побыть рядом. Притягивает меня ближе, так же не торопясь проявлять какую–либо активность. Потираюсь лбом о его плечо. Он рядом. Всё хорошо.
– Шир, – что–то невнятно ворчу. – Спишь, котёнок?
– Нееет… – тяну лениво.
– А зря. На часах четыре утра, между прочим, – вновь поцелуй в макушку.
– И что? – обхватываю его руками за шею.
– Спать пора, – поглаживает спину. – Давай–ка ты ляжешь, а я пока гостей выпровожу.
– Нет.
– …
– Пусть гостей Рия со Стабом выпроваживают, а Ли им поможет, – вновь потираюсь лбом о плечо. Сонно выдыхаю в нежное местечко над ключицей. Тело парня пробивает дрожь. Лениво провожу языком по обнажённой коже. Содрогание повторяется. – Я не отпущу тебя.
– Шир… – обречённо вздыхает любимый. Несмотря на накатывающую дрёму, удаётся крепче сжать ноги и руки. – Ладно. Ночь сегодня тёплая, так что поспим без одеяла.
Чуть позже, еле удерживаясь на грани сна и яви.
– Даниэль?..
– Ммм?..
– Люблю тебя…
– Спи, котёнок, – тихо смеётся, крепче прижимая к себе. И смех у него счастливый.
– А ты?
– И я тебя. Спи.
– Правда? – приподнимаюсь, чтобы взглянуть в расплавленную карамель глаз.
– Правда–правда. Спи уже, – нехорошо прищуривается, а в голосе появляется раздраженная нотка.
– Не злись, – подтягиваюсь, ласково касаясь его губ в невинном поцелуе и почти сразу же возвращаясь на прежнее место. – Я ведь так и не подарил тебе ничего…
– Глупый. Мне от тебя ничего не надо.
– Потому что у тебя есть я?
– Да.
– Хорошо.
– Спи уже!
– Да сплю я, сплю!
…
– Люблю тебя, Даниэль.
– Гррр…
– Сплю.
...
– Сильно–сильно.
– Шииир…
…
– А ты меня, правда, любишь?
Со стороны человека раздался полный отчаянья и муки стон, после которого он прорычал:
– Больше. Никогда. Не лягу. Спать. Нет оттрахав тебя предварительно!
Пораженно молчу.
– Люблю я тебя. Всё. Sleep.
– …спокойной ночи…
___________________________________________
* ––> Nickelback “If Everyone Cared”