500 веселый

На лыжных сборах, вечером, после тренировки устраивали танцы, песни пели.  Среди прочих песенка была на манер - «у попа была собака, он ее любил …». Песенка известная. Исполнять ее можно бесконечно. Эта, другая – «как у нас, как у нас поломался унитаз, все соседи в страшном горе…» - и тоже назойливая, и петь можно до бесконечности.
Попели, посмеялись, повеселились, а на утро на тренировке бежать мне «тридцатник». Только я оттолкнулся от старта, песенка эта двинулась за мной. И так …. до самого финиша не смог я от нее убежать. Что только не делал! И шаг менял, и палками толкался, и на подъемы карабкался, и особенно на тягуне, эта песенка резвилась, не отставала.
Так недавно прицепилось - «Шел состав «500 – веселый», под горой котенок спал…», всего-то две строчки и помню. Песенка из времен эвакуации, из военных лет. Чтобы пластинку остановить, а мотивчик из головы выкинуть я стал думать, почему это, состав так называется? Поспрашивал тех, кто еще помнили те времена.
 Пока спрашивал, котенок, что «спал под горой..», напомнил мне другие составы и эшелоны.
Призывников осеннего  призыва 1955 года, запихали в «телятники» (помниться, такие вагоны в свое время называли – «теплушки») и объявили, что через три дня будем на месте, не называя этого места, «в целях сохранения военной тайны». Объявили еще, что вещей брать с собой соответственно на эти три дня. Эшелон сопровождала кухня в отдельном вагоне, два сержанта и лейтенант.
Через две недели поезд дотащился до Новосибирска и стал напротив вокзала на самый дальний путь.
 Почти полторы тысячи призывников выползли на дебаркадер, подставляя бока и спины необыкновенно теплому солнышку сентябрьского дня. Дебаркадер – платформа,  на которой разгружают товарные вагоны. Кто-то уже сбегал на вокзал. Появились лоточники.
И в это время с другой стороны дебаркадера стал пассажирский состав. В цельнометаллических вагонах возвращавшихся с целинных работ азербайджанцы. Бойкие, темнокожие южане, одетые в одинаковые синие спортивные костюмы, смешались с  толпой призывников, проворно шныряя среди серых, остриженных наголо, не то беспризорных, не то босяков. Кто у кого, что украл, было не понять, но разнесся клич – «наших бьют» и началась заваруха.
Смешанная толпа забурлила и зажатая между составами потекла сначала в одну сторону, потом в другую разделяясь на две противостоящие стороны. В ход пошли ножи. Коля достал из кармана нож. Продавались тогда такие ножи. Складные. С деревянной ручкой. С лезвием из приличной стали. Удобные в хозяйстве, и стоили всего 60 копеек. Не торопливо он раскрыл нож и также спокойно сунул этот нож в спину в синем спортивном костюме.
К дерущимся присоединялись выскакивающие из вагонов. Призывников было больше числом, но у противника в руках появилось оружие. Медные пруты из высоковольтных проводов метровой длины с рукояткой, плетенной из шести концов мягкой медной же проволоки. Размахивая ими, как саблями они стали загонять призывников в открытые двери вагонов. Призывники, скрывшись в вагонах, быстро  закрылись изнутри. Азербайджанцы кинулись под вагоны, чтобы атаковать тех, кто в этих вагонах, с другой стороны.


Спрятавшиеся успели запастись камнями и кирпичами, и теперь били сверху тех, кто появлялся из- под вагонов.
Атака была отбита. Синие пробивались к своим вагонам. Но тут, со стороны поезда
который привез целинников, раздался ружейный выстрел. Стрелок прятался за колесом вагона.
Толпа призывников бросилась к этому вагону и, в порыве, попыталась перевернуть его. Потом, оставив эту попытку начала крушить весь состав. В окна полетели камни, разбивая стекла. Камни пролетели насквозь, разбивая и противоположные стекла
В вагонах прятались женщины и дети.
Прибежавший к месту свалки, военный комендант что-то кричал, размахивая пистолетом. Потом выстрелил в воздух. Из толпы, из кучи дерущихся, вывалился призывник, и размахивая телогрейкой, не выбирая слов, посоветовал коменданту не мешать.
Все прекратилось, когда прицепили паровозы и составы растащили в разные стороны. Все бросились по своим вагонам, а к месту побоища, завывая, устремились машины скорой помощи.
После Новосибирска состав с призывниками уже не задерживали и через неделю пригнали на Дальний Восток.





Началась служба. И получилось так, что в декабре следующего года, я ехал по той же железной дороге, в обратном направлении, в Москву! В отпуск!
Через год службы очередные общевойсковые учения с участием флота и авиации. Боеспособность армии оценивается отметкой. Роте, по ходу учений предстояли ночные стрельбы. И было известно, что если рота выполнит упражнение с положительной оценкой, то и полк получает положительную оценку, а если полк получает положительную отметку, то, следовательно, и вся армия, проводящая учения, удостоиться положительной оценки.
Рота стреляла из траншеи с возвышенности по мишеням, которые показывались из блиндажей, солдатами. Мишени подсвечивались кострами.

Наконец из блиндажей пришло сообщение, что поражено мишеней на 98 и 5 десятых процента. Генерал, проверяющий, поседевший в двух войнах вдруг неожиданно для окружающих перекрестился. И покинув сопровождавших его полковников, сел в виллис и уехал. Было уже три часа утра. Капитан целовал солдат, а оставленный полковник зачитывал благодарности и тут же объявлял, чуть ли не через одного отпуск (на родину).
Торжественная часть закончилась, подтянулись те, кто сидел в блиндажах и показывал мишени, и сопровождавшие их офицеры сказали, что они расстреляли все патроны своих пистолетов, делая дырки в мишенях, дабы обеспечить победный процент.   
Стрельбами закончились летние учения, а в декабре полк участвовал в зимних учениях. Зимние учения проводились на Барановских полигонах (территория  Барановских полигонов позволяла проводить испытания дальнобойных орудий).
Солдаты жили в палатках, офицеры в балках, установленных на автомашинах. Обогревались буржуйками. Пожар случился ночью. Загорелся балок, в котором жили два лейтенанта и сержант ремонтной роты. Качегарили они печку паяльной лампой и пролили бензин на пол. Когда дневальные подняли полк среди ночи, пламя уже разгорелось. Набежавшие солдаты, на руках сумели выкатить машину из ряда и шестами приподнять и сдвинуть к краю кузова полыхающий балок. Лихой капитан наш заскочил в образовавшуюся щель, спиной уперся в борт машины, ногами в стенку балка, и еще подвинул балок к краю кузова. Совместными усилиями капитана и солдат с шестами горящий балок удалось сбросить на землю. Ночь звездная, мороз напоминал о себе. Солдаты, теперь зрители стояли кругом, глядя на огнь. Почитай, горела изба. Тут же полуодетые погорельцы.
Вдруг в ночной тишине, что-то взорвалось. В первый момент я ничего не понял и не почувствовал, но, озираясь, увидел, что стою один, а все сзади меня в темноте рассвета и балок начал разваливаться. Оказалось, что в огне пожара сгорел переносной генератор от кинопередвижки, бачек генератора взорвался, и отлетевшее дно бачка угодило мне в кисть руки, перебив пальцы. Руку замотали, и меня отправили в госпиталь, где рану перебинтовали, так, что солдатскую перчатку уже не натянуть.
Из госпиталя я тут же сбежал, благо машина ожидала, но в лагере, когда прибыли, посчитали, что с такой культяпкой ты не боец. Вспомнили про обещанные отпуска, и капитан приказал исчезнуть.
Приказы не обсуждаются!
    Убывали мы вдвоем. Второй Толя Крючков, у него что-то стряслось дома. В пустом гарнизоне отыскали штабного писаря и он, понимая ответственность момента, мгновенно слепил все необходимые бумаги. На кухне свой повар снабдил нас котелком маргарина и еще чем-то, что было под рукой и единственное, в чем нам повезло меньше, в полковой кассе не оказалось денег, а в гарнизоне не нашлось ни одного знакомого офицера. Наскребли мы несчастные двести рублей. Да, что говорить! Я шел и пел.
- Как клешня? 
- Ничего. Нет худа без добра. Ноет – перестанет. У краба так и новая вырастает.
- Холодно - пожаловался мой попутчик.
- Ты пой. Человек поет, значит жив. Ты другое прикидывай – если мы сегодня
сядем в поезд Владивосток – Москва, то в Москве будем днем тридцать первого, а если нет, то на Новый Год опоздаем.
.    Добрались мы от гарнизонной станции Смоляниново до станции Угольная. Это уже на линии, что на Москву и бросились к кассе.
Странное дело! В помещении станции народу много. Сидят на узлах, дети чумазые ползают. Касса открыта, а очереди в кассу нет. И кассирша на месте. Но стоило нам произнести - «Девушка, нам…», касса захлопнулась и девушка прокричала, «нет, билетов».
Свет померк. Ах. Как мы запели, заныли, законючили. И ответ последовал.
 – Идите к начальнику.
Эх, Россия – долог путь… Трижды мы ходили от начальника к «девушке», и наконец начальник толи сдался, толи на хитрость пошел. Доплачивайте, говорит, по пятьдесят рублей за билет…Мы в затылках почесали, но не отступили. Ни мы, ни начальник станции. Такой ценой билеты до Москвы были у нас в руках. Остальное значения не имело.



К станции на третий путь подходил с виду обычный пассажирский поезд и жидкая толпа бросилась через пути к вагонам. Мы подбежали к своему вагону, растолкали редкую толпу, которая, как мусор, поднятый ветром, кружила на месте, желая попасть в вагон. Я отстранил плечом мужика в телогрейке, успел заметить, что таких было четверо и, что один из них одноглазый. Одноглазый был приземист, плотен и глаз его смотрел цепко и твердо.
- Так, вы куда?
- А, мы сюда.

Я обернулся уже стоя на ступеньке вагона и глядя ему прямо в глаз. Двое, что были с одноглазым протягивали руки в мою сторону, как вдруг одноглазый вынул руку из кармана..
- Пускай проходят. Они такие же, как и мы. Только в форме, а мы без формы.
Уже из тамбура я услышал :
– Бабуля, а ты куда?....- Мне, сыночки…..- Иди, иди бабуля, отсюда…
Воздух в вагоне был такой, какой бывает под утро в казарме, где койки установлены в три яруса. Мы пробрались по вагону, обходя и пригибаясь, чтобы не задевать свисающих рук и торчащих с полок ног в носках или босых. Полки, указанные в наших билетах оказались не занятыми, и мы разместились на них, постелив шинели и бросив в голова солдатские мешки.

Поезд шел в Москву. Мы огляделись и поняли куда попали.

В сентябре 1956 года была объявлена «Большая амнистия» (хрущевская).
Этот поезд вез очередную партию амнистированных, бывших обитателей лагерей Второй речки, что под городом Владивосток.
На всем пути до Москвы, а этот путь, согласно школьному учебнику, составляет двенадцать тысяч километров, и по времени занимал около двух недель, так вот за все это время мы находились как бы в изоляции. Никто к нам не приставал, никто с нами не заговаривал. Нас как бы не замечали. Надо понимать так, что нас охраняло слово главного. В вагоне был главный, и слово главного было - закон.
Вагон жил своей жизнью.
В одну из последовавших ночей этого путешествия меня разбудили голоса. На нижнюю полку компания, что гудела вторые сутки, укладывала одного из собутыльников. Он матерился. Потом раздались слова «….сердце…стакан…Босой сделай чифирь». Появился чифирь. Того, что укладывали, напоили из стакана, как лекарством и он перестал сопротивляться, лег и продолжал бормотать, как будто бредил. Все перешли в соседний отсек. Я под стук колес уснул, не обращая внимания на ор и пьяные голоса вагона. На утро наш новый сосед продолжал спать и пролежал так два дня. В соседнем купе гужевались. Стол был завален кругами колбасы и уставлен бутылками с водкой. Компания вела себя так, как – будто вчерашний их сотоварищ вообще не существовал. На остановке я купил котлеты на металлических подставках. Вдвоем с Толиком выходить мы остерегались.
Я тронул его за плечо:- «Вставай. Пожуем». Он резко повернулся на спину и уставился на меня белками выпуклых глаз…. и смутился – «Нет. Не хочу.» Я не стал его слушать. «Хватит валяться». Он сел, Мы тут же убрали плащ, на котором он лежал, и разложили столик. Говорить что – либо и ему и мне было уже глупо и мы втроем стали поглощать вокзальную снедь. Компания по соседству оживилась, демонстративно пожирая колбасу и водку.
- Я очень люблю изюм - сказал он.
- Как тебя зовут?- сказал я.
- Ленька Коршун. Слыхал?
- Нет. Не слышал.

Поезд продолжал свое движение, и жизнь этого поезда шла своим калейдоскопическим путем. Кто - то появлялся в вагоне, кто то исчезал, кого то били и изгоняли в другие вагоны, куда то отправлялись несколько человек и после возвращались и видно было, что это были далеко не тихие беседы.

Соседнее купе продолжало  пиршество и даже делало попытки пригласить нашего нового знакомого в их компанию, на что он довольно резко отказался. Эти заигрывания закончились. Когда от их стола отлепился малый и предложил нашему новому знакомому «выйти». Когда они выходили, я придержал ногой дверь, что бы не терять из глаз происходящее. В узком тамбуре, когда они стояли друг против друга, каждый как бы защищал свою спину. О чем был разговор я узнал потом. Пока мне было видно сутулая фигура малого и стройная, тонкая и гибкая  осанка Леньки Коршуна. Разговор был недолог. Я увидел, что тот, кто вызывал на переговоры, полез в карман.. Дальше последовала реакция. Коршун стоял абсолютно прямо с вытянутыми вдоль тела руками и прижатыми к бокам локтями и казался беззащитным, но как только малый достал нож, последовали два быстрых движения.


 Не отнимая от тела прижатых локтей, Коршун правой ударил в туловище. Я не понял, куда пришелся удар, но когда малого согнуло и ноги его уже не держали, второй столь же резкий удар пришелся в голову, кажется в висок. Малый упал. Коршун постоял над ним, что - то спросил, на что лежащий только мотнул головой, не делая попыток подняться.
После этого происшествия пир в соседнем купе быстро сошел на нет.
Коршун так объяснил ситуацию. Его кореша хотели, что бы он продолжа «щипать» по дороге. Он отказался. « Доеду до дома, мать повидаю..». Тогда, устроив пьянку в первую же ночь в поезде, напоив, обобрали до рубля, заставляя таким образом воровать. 
  Теперь как бы втроем продолжили мы движение на запад, и беседы, какие не какие, продолжились. И решил я, что пора и побриться. Надлежит солдату внешний вид блюсти. Событие не стоило бы и упоминания, но завалялся в моем мешке пузырек мужского одеколона «Шипр». Я только, что встряхнул мешком, как попутчик наш встрепенулся, услыхал.
- Разольем?
Он сел и руки его напряглись и как бы спрятались.
- Гадость. Не стоит.
Глаза его тянулись к флакону. Он повел на меня глазами, не отрывая в тоже время взгляда от моих рук, держащих одеколон.
- На зоне это идет за коньяк.
 Я понял, что уступлю, но сам пить не буду. Расстался с «Шипром» я без сожаления, но этот пузырек, как добрый алкоголь оживил и продолжил беседу. В те годы я еще не умел оценить всей прелести такого напитка.
- Сейчас приедешь, что делать будешь?
- Не знаю. Огляжусь. Нужно мать повидать, а потом опять уйду на зону.
??
- И там люди живут. Это у меня третья отсидка.
- Сколько же тебе лет?
- Двадцать три.
- А, мать, где работает?
- У меня мать директор ресторана.
- А кем бы тебе хотелось быть.
- Я хотел бы играть в оркестре.
- Бросай воровать.
- Я артист…. Я весь дрожу, когда вижу, что можно «разбить скулу», а момента нет. Я когда иду, я ничего при себе не имею, а двое меня сопровождают. У них мои деньги.
Он казался поникшим, но глаза! Глаза были ледяные.

- Придешь к матери в ресторан. Все тебя знают. У официантки вытащил деньги – она не заметила. Я, конечно верну. Хочешь, я тебе покажу, как надо воровать?.
- Не стоит. И ты слово себе дал.
- Нет, я тебе покажу.
« Шипр» действовал.
- Я возьму, а потом выброшу.
На остановке, когда мы выскочили на вокзал за газетами, он продемонстрировал мне свое умение. Он ввинтился в толпу у газетного ларька, притерся к только, что купившему газету и полученную сдачу, сунувшему себе в карман, запустил в этот карман два пальца и отлепившись, оказался с другой стороны, толпящихся у ларька. Выскочил и протягивая руку, показал мне десятку. Деньги он не бросил. Когда я напомнил ему, что он хотел бы добраться до дома и повидать мать, он как бы не слышал моих слов.
-Теперь хуже стало, руки дрожат. Раньше был совершенно спокоен».

Уже не в первый раз приходилось мне пересекать Россию с Запада на Восток и с Востока на Запад. Приходилось мне по этой дороге проезжать, тогда, когда шла она после Иркутска по берегу Байкала, и придется не раз проехать, когда паровозная тяга смениться на электрическую. А пока паровоз дымил по заснеженным просторам бесконечных полей и далей. И настроение вагона можно было определить по уровню и характеру шума голосов его обитателей.
- Что это они там затемнили окна и завесили проходы в купе? И табунятся в очередь.
- Там две шмары. Это к ним очередь….Не хочешь сходить?
Я посмотрел ему в глаза.
- А, ты сам?
. Он погасил кривую улыбку.
- У меня есть девушка.
 



Потом открыл маленький чемоданчик, что был при нем и на внутренней крышке показал большую цветную фотографию девушки. Еще не рассмотрев фотографии, я подумал о том, что видящие утверждают, что фотография изменяется в то же время, как изменяются те, кто на них изображен. На фотографии девушка в легком платье весело смеялась, но показалась мне постаревшей и грустной.

 Напротив нас у противоположного окна в компании товарок сидела девушка. Она то задумчиво смотрела в окно, то поворачивала голову. Прекрасное было в ее глазах, в поворотах головы, в том, как она перебирала косу.
- Толя, посмотри…..Королева.
- Тю. Дурень. Королева. Проститутка. Видишь, на руке синяя наколка.
Вагон шумел, стучали по стыкам рельс колеса, за окнами мелькали тени, серый свет зимнего бессолнечного дня и дым за окном, казалось, смешивался с мраком вагона.
Королева достала тетрадь. Красивым почерком с завитушками, разукрашенная цветами и узорами тетрадь была заполнена стихами и текстами песен. Она запела. Слова трогали ее, трогали ее душу. И сама она и душа ее хотела услышать ответ, но слова звучали жалостливо.
И королевы не стало.   

Москва! Я стою на перроне в солдатской шинели и начищенных сапогах, а мимо движется серая однообразная толпа людей и исчезает в черном проеме вокзала.
  Как - будто выплеснули с крыльца ведро помоев на белый снег, и грязная вода уходит в сугроб.

Некоторые из тех, кого я расспрашивал, сказали, что так называли пассажирские поезда, идущие вне расписания. Дополнительные поезда. Номера их начинались с цифры 500. 501, 502 и так далее. Такие поезда, ползут со всеми остановками, задержками, со стоянками на запасных путях. Один товарищ пошутил, что такие поезда, идущие как бы не во времени, а быть может и вне пространства, иногда исчезают непостижимым образом. Практика дополнительных поездов существуют и сегодня. И даже название за подобными поездами в некоторых местах сохранилось прежнее.