Кроссворд часть 4

В. Высоцкий: «Баллада о любви»
И чудаки еще такие есть,
Вдыхают полной грудью эту смесь...

Он приказал:
• Вы первая! – и я не посмела возразить, смущаясь, пробормотала:
• На званом вечере, устроенном в Гельсингфорсе в доме контр-адмирала Николая Подгурского, Колчака, как всегда, попросили спеть романс «Гори, гори моя звезда», и он не заставил долго себя упрашивать, - посмотрела на ехидно удыбающегося зама и повысила голос:
Возможно ни разу не задумавшись: Почему? – он любил этот романс, любил настолько, что современники приписывали ему авторство стихов. И хотя это маловероятно, музыковеды утверждают, что и текст и музыка были написаны ещё до его рождения, это был его романс, предвидение, предсказание, предвкушение сказочно прекрасной любви, которую даровала ему жестокая Фортуна, в самом конце вытащившая из рукава Пиковую даму - смерть вместо вожделенного туза победы. Только до этого в его жизни были тройка и семёрка, разделённые на двоих пять лет разлук, редких встреч, горьких расставаний, и письма, письма, письма...
Перечислив заслуги:
• Полярный исследователь, учёный-океанограф, награждённый Императорским Русским географическим обществом за участие в экспедициях 1900 - 1903 годов Большой Константиновской медалью, участник Русско-японской войны, вдали от главных сражений Первой мировой войны на Балтике командовавший минной дивизией!
Я улыбнулась, спросила:
• Хотите, докажу, что в этом романсе история, если не всей его жизни, пяти лет любви? – когда претендент на должность заместителя ехидно пробурчал:
• Ну... ну... – повысила голос:
• Перешагнувший сорокалетний рубеж, невысокий, широкоплечий морской офицер, присел к роялю, запел:
• Гори, гори, моя звезда,
Гори, звезда приветная! - и у госпожи Тимирёвой, наверное,  сильнее забилось сердце.
В двадцать два года она уже четыре года была замужем за успешным, награждённым российскими и иностранными орденами за храбрость капитаном первого ранга, в прошлом году родила сына, и её брак отнюдь нельзя было назвать неудачным. Впоследствии Анна Васильевна писала, что Софья Колчак образованная, очень хорошая и умная женщина, но, услышав:
• Ты у меня одна заветная,
Других не будет никогда, - она поняла, что всё это не имеет никакого значения, и она никогда уже не будет счастлива вдали от него.
Пока он прочувствованно, нежно пел: 
• Сойдёт ли ночь на землю ясная,
Звёзд много блещет в небесах, - наверное, успела немного приревновать его ко всем женщинам, которые были рядом и  к тем, что были далеко -  И вокруг на балу, и при флоте было много обворожительных, обаятельных, милых дам. Военно-морской флот всегда был элитой войска российского, и у облачённых в белые кители офицеров был богатый выбор... - только его голос, его глаза не могли лгать, обещали:
• Но ты одна, моя прекрасная,
Горишь в отрадных мне лучах, - и она сразу поверила, позднее так охарактеризовала возникшее чувство: «Нас несло, как на гребне волны».
Все давно считали их любовниками:
• Звезда надежды благодатная,
Звезда любви, волшебных дней, - а он долго боялся даже прикоснуться к ней, и в его письмах - полунамёках:
«Когда я подхожу к Гельсингфорсу, зная, что увижу Вас - он кажется мне лучшим городом в мире» - было такое волшебство предвкушения счастья, что, когда стало известно, что он назначен командовать Черноморским флотом, что он уезжает в Севастополь, она не выдержала:

«Я всегда хочу видеть Вас, всегда о Вас думать, для меня такая радость видеть Вас, вот и выходит, что я Вас люблю. Говорю, потому что знаю: эта наша встреча - последняя» - получив ответ:

«Я вас больше, чем люблю. Только о Вас, Анна Васильевна, мое божество, мое счастье, моя бесконечно дорогая и любимая, я хочу думать о Вас, как это делал каждую минуту своего командования» - ещё не знала, что несколько долгих, страшных не только разлукой, крахом всего, что было их жизнью лет, им будет дозволенно судьбой только право переписки.
• Ты будешь вечно незакатная,
В душе тоскующей моей.
Они писали друг другу иногда по два письма в неделю, порой теряли связь на месяцы, не зная новый адрес:

«Прошло два месяца, как я уехал от Вас, моя бесконечно дорогая, и так еще жива передо мной картина нашей встречи, так же мучительно и больно, как будто это было вчера, на душе. Столько бессонных ночей я провел у себя в каюте, шагая из угла в угол, столько дум, горьких, безотрадных. Я не знаю, что случилось, но всем своим существом чувствую, что Вы ушли из моей жизни, ушли так, что не знаю, есть ли у меня столько сил и умения, чтобы вернуть Вас. А без Вас моя жизнь не имеет ни того смысла, ни той цели, ни той радости. Вы были для меня в жизни больше, чем сама жизнь, и продолжать ее без Вас мне невозможно».

«…Милый Александр Васильевич, я буду очень ждать, когда Вы напишете мне, что можно ехать, надеюсь, что это будет скоро. А пока до свиданья, милый, будьте здоровы, не забывайте меня и не грустите, и не впадайте в слишком большую мрачность от окружающей мерзости. Пусть Господь Вас хранит и будет с Вами. Я не умею целовать Вас в письме».
• Твоих лучей небесной силою,
Вся жизнь моя озарена.
В ноябре 1918 года он стал Верховного Правителя Российского государства. Его жена и сын были далеко, в Париже, и она развелась с мужем, приехала к нему.
Днём она работала переводчицей, в швейных мастерских, где шили обмундирование для армии, в американском госпитале, выполняла самые непрезентабельные работы по уходу за ранеными, а вечером: 
«Мы сидели поодаль и разговаривали. Я протянула руку и коснулась его лица - и в то же мгновение он уснул. А я сидела, боясь шевелиться, чтобы не разбудить его. Рука у меня затекла, а я всё смотрела на дорогое и измученное лицо спящего. И тут я поняла, что никогда не уеду от него, что, кроме этого человека, нет у меня ничего, и моё место - с ним».
• Умру ли я, ты над могилою
Гори, гори, моя звезда.
Он был расстрелян 7 февраля 1920 года в Иркутске, а она пережила его на 55 лет, тридцать семь из которых провела в советских лагерях, через годы, потеряв всех, кто был ей дорог: родителей, второго мужа, расстрелянного по ложному доносу сына, сохранила прекрасную как старинные баллады любовь, на склоне лет написала:
Полвека не могу принять, ничем нельзя помочь,
И все уходишь ты опять в ту роковую ночь.
Но если я еще жива наперекор судьбе,
То только как любовь твоя и память о тебе.

Я шмыгнула носом, хотела сказать: «Всё!» - но услышала всхлипывания и подняла голову.
Лола рыдала, рыдала по настоящему и за это я простила ей всё: её вопросы, придирки, заместителя, даже, кажется, Альберта Евгеньевича.
Перевела взгляд на мужчин. Притихли, глаза опустили, только зам иронически улыбнулся, и я решилась, сказала то, что, стесняясь своей высокопарности говорить, не собиралась:
• Пожелтевшая от зависти бумага, поблекшие в свете истинной нежности чернила, не ушедший со смертью главных героев романа, оставшийся в назидание потомкам восторг настоящей любви.
Продемонстрировав вздохом, что я удовлетворена своим выступлением, налила Колу, глотнула, удивляясь возникшей тишине, подняла голову...
Будущий заместитель, глядя мне в глаза, открыл рот, но я не услышала слов, только его несколько раздражённый бас гремел в моих ушах, как барабаны судьбы, и я сосредоточилась, пытаясь сохранить каждую минуту зрительного контакта...
В его взгляде не было любви, чуть снисходительной нежности, манящей ласки. Жёсткое, откровенное желание! На меня никто, никогда так не смотрел!
Я не мазохистка, и даром предвидения не обладаю, но, глядя в холодные чёрные глаза, видела в них свою боль, чувствовала, что всё это ничем хорошим для меня не кончится, знала, что пойду за ним на край света, «во глубину сибирских руд», на Соловки, куда он прикажет. Испугалась, даже под ложечкой засосало, от сладкого, пьянящего как вино ответного желания...
Я хотела, просила, чтобы он позвал, не отвёл глаз... но он повысил голос, сказал:
• ... адмирал должен был остаться для неё «рыцарем без страха и упрёка», мужчиной достойным её любви! - и всё ушло, боль, страх, всё, всё кроме любви...
Прощаясь с вдруг одновременно заспешившими по домам коллегами, отправляя, как всегда предлагающего проводить меня до дома Витю, принимаясь за уборку стола (это тоже моя обязанность, как самой трезвой), я улыбалась, напевала: «Гори, гори...» – продолжая развить тему любви, когда зам распорядился:
• Подождите меня! Тётку отвезу, здесь близко, потом за Вами заеду! – уже готова была кричать на весь мир: «Есть мой адмирал!» - но он спросил, - Ты готова Люся? - галантно подал ей шубку, предупредительно распахнул перед нею дверь, на миг, впуская в комнаты свежий ветер, и магия страсти, навеянная чужой любовью, ещё висящими в воздухе парами алкоголя, испарилась... 
Что я маленькая? Что я не понимаю как такие племянники, с такими тётями прощаются? Сейчас всё брошу, ждать сяду! Только если можно на автобусной остановке за углом, когда это всё одноразовое богатство в мешки сгребу, кто-нибудь из ребят завтра в мусорный контейнер отнесёт.

Закон Мэрфи
Следствие 3
Из всех неприятностей произойдет именно та,
 ущерб от которой больше;

Девочка заговорила, вдруг неузнаваемо преобразилась: шейку вытянула, щёчки заалели, глазки заблестели.
Складно говорит, как будто заранее подготовленный реферат читает, только глупость сморозила, жизнь адмирала к романсу привязала.
Я, например, Высоцкого «Балладу о любви» в хорошем настроении насвистываю, в паршивом себе под нос бурчу, сам объяснить не могу, почему с первого прослушивания привязалась. Слова полная дурость: «И свечи мы поставим к изголовью, погибшим от невиданной любви». В общем, все умерли!
Накрутили Вы Владимир Семёнович! Страшно, аж жуть! А если разобраться – чистая физиология. Вы мне ещё расскажите, что коты перед спариванием за мусорным контейнером от невиданной любви всю ночь на крыше орут!

Этому меня тоже Альберт перед первым выступлением на совещании в редакции  научил:
• Смотри только на меня! – приказал, - Это очень важно видеть перед собой заинтересованные глаза, выступать легче! – пояснил.
Осмотрелся! Парни перерывом воспользовались, выпили, закусывают, бухгалтер голову на руку пристроил, второй сон досматривает, Люська, прогоняя слезу, глазами хлопает, редактор, видимо устал меня взглядом сверлить, что-то на полу рассматривает.
Девчонка, наплевав на то, что я её слушал внимательно, расслабилась, голову опустила, и польстив:
• Да! После такого оратора говорить сложно...– я разгладил скрученные в трубочку листы бумаги, повысил голос, требуя внимания, - но я попробую! 
Она подняла голову, посмотрела мне в глаза, и я почувствовал, что её «несёт на гребне волны», понял, что хочу, должен сделать так, чтобы её несло ко мне, а не к одному из этих, ещё несколько минут назад, пожиравших её взглядами мальчишек.
Как они на неё смотрели! Не как на женщину, как на... пожар, поближе подойти рассмотреть интересно, но боязно.
Мне бояться нечего! Крым на «Жигулях» объездил, Рим повидал, а уж медные трубы, сколько их за эти годы было, так на вскидку и не сосчитаю...
Глупое утверждение: Женщины любят ушами. Женщины любят глазами, глазами того, кто на них внимание обратил!
Настраиваться на восторг, ещё и при таким объекте обожания долго, а вот представить себе: на руки... жёстко, преодолевая сопротивление... на кухню... и на столе...
Зарокотавшим от желания голосом прохрипел:
• Я из тех мест, где адмиральское воинство со своим народом виновным лишь в том, что не хотел воевать, разбиралось!
Не только девчонка, всё её воинство, бросив свои дела, на меня уставилось, Люська встрепенулась. Теперь главное сохранить зрительный контакт! Не дать девочке вырваться! Настрой не сбить!
Я продолжил:
• Мог бы рассказать со слов очевидцев: о порубленных на куски большевиках; о замученных ледяным душем на морозе мирных жителях; о сожжённых деревнях; об избитых, искалеченных детях; о казачках, повесившихся после прилюдной порки. Боль – ничто перед позором. Гордые женщины были! Вспомнить как по пути следования адмиральского поезда, «защитники Руси» на остановках без разбора ни в чём неповинных мирных граждан сотнями хватали, вешали, стариков, женщин, детей привязав, спина к спине, под паровоз на рельсы клали. Однако мне не хочется спорить с господами историками, на заказ сменившими песнь о «белом терроре», завываниями о «терроре красном»... – когда Люся перебила:
• Но ведь и красные... - подтвердил:
• И красные! Война противная штука! Как всякое волнение со дна горы грязи поднимает, но если бы красные тогда не победили, учитывая твои, отнюдь не аристократические корни, была бы ты нынче Люсенька в лучшем случае экс-мисс села Крендельки! - не реагируя на заикания:
• Мм-ой пра –ддд- ед... - продолжил:
Адмирал был человеком жёстким, даже жестоким и лживым! Чтобы доказать это стоит просто прочесть чудом сохранившиеся письма к жене венчанной с ним в Иркутской Архангело-Михайловской церкви.
Она ждала его из полярной экспедиции барона Толля, и он  писал ей тогда:
«Прошло два месяца, как я уехал от Вас, моя бесконечно дорогая, и так жива передо мной вся картина нашей встречи, так мучительно и больно, как будто это было вчера. Сколько бессонных ночей я провел у себя в каюте, шагая из угла в угол, столько дум, горьких, безотрадных... без Вас моя жизнь не имеет ни того смысла, ни той цели, ни той радости. Все мое лучшее я нес к Вашим ногам, как к божеству моему, все свои силы я отдал Вам...»
Не могу ручаться за подлинность этого письма, но если это не очередная шутка хулиганов от Интернета, оно как две капли воды похоже на то, что он написал через годы другой женщине. Может быть, как горе двоечник сам у себя с сохранившегося черновика списал?
Будучи невестой, Софья не просто примчалась, чтобы встретить любимого в Якутию, привезла с собой провизию для всех участников экспедиции, спасла их от голода.
Став женой она ждала, когда он вернется с войны, из японского плена, рискуя не только своей жизнью, жизнью детей: сына Ростислава и дочери Маргариты, умершей после бегства из осажденной Либавы, она ждала мужа из походов в начале Первой мировой войны.
Если бы кто-то донёс, что жена Колчака в городе, ни большевики, ни сменившие их немцы, знавшие капитана, минировавшего входы в их порты на Балтике, не пощадили бы её. Однако, несмотря на это в красном от знамён и офицерской крови, в занятом потом немцами Севастополе она ждала его из затянувшейся командировки в Петроград. Как 13 лет назад, она готова была мчаться ему навстречу, через немецкие кордоны и партизанские засады, и перестала ждать, узнав, что с ним другая, а он, зная, что жена и сын в Париже почти нищенствуют, деля жизнь с молодой, любимой писал жене:
«...Прошу не забывать моего положения и не позволять себе писать письма, которые я не могу дочитать до конца, т. к. я уничтожаю всякое письмо после первой фразы, нарушающей приличие. Если ты позволяешь себе слушать сплетни про меня, то я не позволяю тебе их сообщать мне. Это предупреждение, надеюсь, будет последним».
Я бы мог бы порассуждать о женщине, которая всего четыре года назад не по нужде, её семья была достаточно хорошо обеспечена, вышла замуж, и  вдруг потеряла голову настолько, что забыла о долге, о приличиях, на несколько лет забыла о маленьком сыне, предположить, что из двоих она выбрала более перспективного...

Я повернулся к оппоненту, ожидая комментариев, но девочка молчала, просто смотрела на меня, и я с трудом проглотил ехидный смешок. Если бы Лизонька Боярская хоть один раз сумела так сыграть: звать, ласкать глазами, как девочка сейчас меня, ни у кого бы даже мысли: «предположить, что из двоих она выбрала более перспективного», не возникло.
Без труда прочёл в её взгляде восторг, нежность, кажется даже поклонение, и у меня испортилось настроение.
Когда она говорила, уже решил, что сегодня мы с ней спим в одной постели, а сейчас передумал.
Терпеть не могу предсказуемых баб, которые, сдаваясь без боя, воруют у меня победу!
Улыбнулся, чуть смягчая неприкрытую насмешку:
• Простите мне мой «высокий стиль», но мы старшее поколение должны, если не создавать, сохранять для молодых красивые легенды, может быть, поэтому я задал себе вопрос: Почему адмирал отказался бежать, переодевшись в солдатскую шинель? Сам Александр Фёдорович Керенский пример показал, в минуту опасности женским платьем не погнушался.
• Я не привык отступать!
Ложь! Любой профессиональный военный скажет, что в ходе сражений иногда приходится драпать, простите, в соответствии с законами стратегии и тактики отходить на заранее подготовленные позиции: «с целью перегруппировки войск», «для обходного манёвра», или «для введения противника в заблуждение, с заранее продуманной целью ударить с тыла или с фланга».
Неужели, как в другом русском романсе:
«Мне некуда больше спешить?» - Да хотя бы к тому же Каппелю, для того, чтобы умереть в бою!
«Мне некого больше любить?» - Тоже непохоже. Ведь сохранилась, пережила автора, только через 52 года нашла своего адресата записка, написанная в последние минуты жизни на клочке обёрточной бумаги:
«Дорогая голубка моя, спасибо за ласку и заботы обо мне... Не беспокойся обо мне... Я думаю только о тебе и твоей участи - единственно, что меня тревожит. О себе не беспокоюсь, все известно заранее. За каждым моим шагом следят... Я молюсь за тебя и преклоняюсь перед твоим самопожертвованием. Милая, обожаемая моя, сохрани себя. Целую твои руки».
Сказав:
• Этого уже никто не узнает, только думаю, что адмирал хотел, должен был остаться для неё «рыцарем без страха и упрёка», мужчиной достойным её любви! – я обвёл взглядом слушателей. Девчонка ещё не пришла в себя. Люся смотрела на меня, как должно, с умилением, парни с разной долей иронии, это понятно «lowe story» не впечатляет современных мужчин, Александр Сергеевич настороженно, как будто подозревая меня в нечестных намерениях, и я, может быть, слишком резко для  лица ещё не вступившего в права владения, напомнил:
• Завтра рабочий день! – удовлетворённо вздохнул, потому что все поспешно встали, исполняя приказ.