31. А его все любили

31. А его все любили 

    
           В воспоминаниях «Весёлый барабанщик» о Булате Окуджаве (не могу не упомянуть о том, что в 1950-х годах Окуджава работал преподавателем русского языка и литературы в 5-й средней школе, в которой я когда-то учился) Валя пишет, что перед отъездом Окуджавы в Париж (где он и умер)  его навестили Валины друзья Андрей Чернов и Олег Хлебников, и в разговоре о Вале Окуджава сказал: «Среди нас, шестидесятников, Валя выделялся одним большим недостатком. Мы были ершистые, а его все любили». Помолчав, добавил: «А теперь я думаю, недостаток ли это?»
      
          Действительно, разве это недостаток, что Валю все любили. Его нельзя было не любить. Любила его и вся моя родня. Моя мама называла Валю милым. Он и был милым. Для моей родни Валя был как член семьи, его и любили как своего.
О некоторых чертах Валиного характера я уже упоминал в первой части воспоминаний, так что, возможно, повторюсь.
    
           Валя был непривередлив и неприхотлив ни в одежде, ни в еде; его мало волновали бытовые условия, уют. Везде, где он жил, царил художественный беспорядок. Мои знакомые, которых мне случалось приводить к Вале, увидев беспорядок, хаос, пыль и паутину в его жилищах, удивленно спрашивали меня: «А живет ли тут женщина?», на что я уклончиво отвечал, что здесь живут творческие люди.
          
           Что касается неприхотливости, то к ней Валю приучили военные годы, интернатская и студенческая жизнь, длительные археологические экспедиции.
Я уже упоминал о том, что из-за странностей в поведении Валю считали чудаком, человеком не от мира сего, таким считал себя и сам Валя, помните: «Идет человек не от мира сего…» Таким Валя был в детстве, таким остался, когда стал взрослым. Валя не умел устроить свой быт, поэтому я и был убежден, и это убеждение, повторюсь, разделяла и Зинаида Фёдоровна, что рядом с ним должен был находиться ангел-хранитель, который все заботы о Валином быте, о нормальном здоровом питании, об опрятности его одежды взял бы на себя, оставив ему заниматься только творчеством.
    
           Конечно, можно было нанять домработницу, но Валя не был еще настолько хорошо материально обеспечен, чтобы позволить себе такую роскошь. И всё же домработница у Вали появилась, и мне довелось с ней познакомиться.
    
           В 1984 или 1985 году я со своей свояченицей Клавой был в Москве проездом из Калуги в Таганрог, и мы несколько дней жили у Вали на улице Волгина. Вот тогда-то я и узнал, что Валя завел домработницу. Правда, с её появлением в двух жилых комнатах  мало что изменилось – в святое святых домработницу Валя предпочитал  не допускать, она царствовала на кухне. Целыми днями Валя где-то пропадал по своим делам и даже не всегда ночевал дома (кажется, он ездил в Переделкино), и мы с Клавой свободное от беготни по городу время проводили в беседах с этой женщиной. Не знаю, была ли она коренной москвичкой, но городского в ней виделось мало; наверное, она перебралась в Москву из деревни. В ней просматривались и крестьянская мудрость, и крестьянская основательность, и крестьянская хитрость, и крестьянская спесь. Москвичей она считала бездельниками, недотёпами и неумехами. А поскольку им (москвичам) требовались услуги таких, как она, женщин, умеющих вести домашнее хозяйство, она чувствовала над ними свое превосходство, и была уверена, что в столице она не пропадет.
      
          Беседовать с этой женщиной было интересно, и я захотел узнать её мнение о Вале. Конечно, и Валю она считала недотёпой, неумехой, ни к чему не приспособленным взрослым дитятей, а то, чем он занимался (литературным трудом) – баловством. По этой причине её отношение к Вале было снисходительно-покровительственным.
Но почему-то эта домработница долго у Вали не задержалась. В мой следующий приезд (я приезжал с женой Светланой) её уже не было.
      
          Упоминал я и о мягкости Валиного характера, о его толерантности, об отсутствии каких-либо признаков агрессивности. Валя был очень деликатным человеком. Как говорил один из его близких друзей поэт Наум Коржавин, Валя вежливо мыслил. Снова обращаюсь к свидетельствам Ларисы Васильевны Соколовой. В разговоре со мной о Вале она приводила такие примеры Валиной деликатности. Так, при игре в штандер или лапту игрок, поймавший мяч, должен осалить, то есть ударить мячом, другого игрока. И если я и другие мальчишки, как правило, салили больно, то Валя бросал мяч так, что боли не причинял. И второй пример: купаться на Яченку  с  нами иногда ходили и девчонки.  Никаких надувных кругов или пузырей для плавания в те годы не было, и для этой цели девчонки приспосабливали обыкновенную наволочку. Чтобы из наволочки получился пузырь, её сначала надо было намочить, а потом надуть, Мокрая наволочка воздуха не пропускала, получался пузырь, с ними девчонки и плавали. Мальчишки же, из озорства, подныривали под девчонок и дергали за наволочку, чтобы из неё вышел воздух. Всё кончалось визгом девчонок и смехом мальчишек. Так вот, такого озорства Валя никогда не допускал. Лариса Васильевна не могла не запомнить этих примеров Валиной деликатности, поскольку именно её мальчишки, прежде всего,  старались и побольнее осалить, и вырвать наволочку из её рук, - так они выражали к нравившейся им москвичке своё «повышенное внимание».
    
            Еще надо отметить, что Валя  никогда не метал молний и грома, не выходил из себя и злым его, наверняка,  никогда никто не видел; он никогда  никого не осуждал и ни о ком не говорил плохо. Добрый дядя Валя, – говорили о нём. И правильно говорили – только таким и мог быть детский поэт. Но это не означало, что Валя был простаком, что все окружающее видел только в розовом цвете. В нашей жизни хватало негатива, и Валя, как и многие другие, был чем-то  возмущён, к чему-то относился критически.
    
           Повторюсь еще раз: Валя не любил жаловаться. И если уж  жаловался, значит, его допекло. Так, однажды он мне пожаловался, что его обошли какой-то премией (или  присвоением какого-то звания). Я мог только посочувствовать. Мне было известно, что  Валя являлся лауреатом Государственной премии Российской Федерации за книгу «Улыбка», был награжден Почетным дипломом Международного совета по детской книге. И это почти всё, а он, вне сомнений, заслуживал большего внимания. «Вечёрка» написала в некрологе: «Не добрал премий и регалий». Не добрал – это не взял, а следовало бы написать: обошли премиями и регалиями. Или еще точнее: несправедливо обошли премиями и регалиями. Не являлось ли такое отношение к творчеству Вали  следствием  интриг в Союзе писателей, членом которого он был с 1957 года? Не мне об этом судить, но такой вопрос напрашивается.
    
            Наум Коржавин в некрологе в связи со смертью Вали написал: «Ему не было додано. Десятилетиями он оставался в тени. Теперь значение его будет высветляться». Что верно, то верно. Но почему у нас всегда так: значение, признание заслуг, признание таланта,– все после смерти.
    
           Однако надо не забывать, в какое время мы жили, и если подумать, то можно найти и иные причины, по которым Валя в советское время мог быть обойден премиями и регалиями. Для этого надо вспомнить, что Валя поставил свою подпись под письмом 62 писателей, выступивших в защиту Синявского и Даниэля, а в 1966 году написал стихи «Вокруг А. Синявского и Ю. Даниэля»:

                Поздно ночью КГБ
                Не ко мне пришло. К тебе!
                За тобой, а не за мной!
                Слава партии родной!

      В те годы власти такую вольность не прощали.

    
           Что же отличало Валю от других? Это наличие таких качеств, как обладание хорошей, цепкой памятью, наблюдательностью, зоркостью, способностью подмечать такое, чего не все замечают. Впечатления детства Валя хранил всю жизнь, о чём свидетельствуют его стихи: о детстве он писал и тогда, когда ему было за сорок, и когда было за пятьдесят.

                А думал я, с детством прощаясь,
                Что нету возврата туда.
                Теперь я легко возвращаюсь
                В далекие эти года.
                Иду к незабытому дому,
                К друзьям незабытым бегу.
                Но только в том мире любому
                Судьбу предсказать не могу.

            У Вали было хорошо развито чувство юмора. Его юмор тонок и изящен. Недаром Валю приглашали на телевидение на такие передачи, как «Вокруг смеха» и в клуб «Белый попугай».
            Был ли Валя подвержен тщеславию? В какой-то мере – да. Еще в 1949 году он задавался вопросом:

                Но скажут ли, что я недаром жил
                И голос мой услышала страна?

            Но кто не ищет славы, признания? Для творческого человека признание его трудов не может быть безразличным, и осуждать творческого человека за тщеславие было бы некорректно.
    
           Много можно написать, каким был Валя. По профессии он был археологом, он стал поэтом, прозаиком, пушкинистом, – в этом было его призвание. Но кроме профессии археолога у Вали была еще одна профессия. После смерти Юрия Никулина «Аргументы и факты» написали, что по профессии Юрий Никулин был хороший человек. Вот и Валя был по профессии хороший человек. ОЧЕНЬ ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК!
      
          Не могу не привести здесь и те слова, которыми охарактеризовала Валю поэтесса Новелла Матвеева: «Если бы меня спросили, кто – человек столетия, я бы сказала Валентин Берестов. Потому что именно таких людей двадцатому веку не хватало больше всего». Лучше о Вале не скажешь! Лучшей характеристики ему не дашь!
      
          «Мне жалко тех, кто его не знал», – так написал о Вале Олег Хлебников, и это истинно так. Я знал Валю, был его другом, и тем счастлив.

Главу предваряет портрет Валентина Берестова калужского художника Евгения Антоновича Смирнова. Смирнов иллюстрировал альманах "Калужская застава", выпуск 2001 года, в котором в разделе "Берестовы - калужская семья" были опубликованы воспоминания отца Валентина Дмитрия Матвеевича "Странички воспоминаний", отрывок из моих воспоминаний о Валентине (портрет Смирнов нарисовал для этого отрывка) и подборка стихов Валентина под общим названием "Калужские мотивы в творчестве поэта".

Продолжение: http://www.proza.ru/2011/08/24/387