30. Поэт по состоянию души

30. Поэт по состоянию души

      
           Как и многие другие русские поэты, Валя был поэтом по состоянию души.
           Перебираю его книги. Вот «Отплытие» – его первая книга, изданная в 1957 г., следующая «Жар-птица» – это уже 1958 год. С этих пор Валя стал регулярно печататься. Эти обе книги попали ко мне не из его рук. Зато все последующие  мне подарены Валей и имеют его дарственные надписи. Исключение – двухтомник, вышедший уже после его смерти, он был  подарен мне его братом Димой. 
    
           Мне очень дорога невзрачная на вид книжка стихов «Идя из школы» (1983 г.),  дорога автографом: «Герою этой книги Вадиму Прохоркину с неизменной, почти полувековой дружбой и любовью. В. Берестов. 2.VIII.84». В книжке все стихи обо мне Валя пометил красной пастой, а против стихотворения «Великан» написал: «Лёсик», я же добавил: «Чудов».
    
          Я люблю Валины стихи. Они не вычурные, не заумные, они доходчивы и понятны. То, о чём в них говорится, мне известно, будит воспоминания. Валины стихи любит и вся моя родня. Мы ревниво следили за Валиным творчеством, ждали его стихов, с восторгом встречали каждую его новую книгу. На Валиных стихах выросли наши дети и внуки.
    
          Валины стихи легко читаются, в них чёткая рифма. А главное их достоинство – доступность.
         
          Мое восприятие Валиных стихов, очевидно, иное, чем у других читателей, которые не были знакомы с ним лично, не были знакомы с его семьей, не жили с ним на одной улице, не играли в одни игры, не читали одних и тех же книг, не мечтали вместе:

                О, как с тобой мечтали мы когда-то!
                Их было столько, замыслов и грез…

           Многое, о ком или о чём писал Валя, было мне знакомо и  узнаваемо, поскольку он  писал не только о своем детстве, он писал о нашем детстве: стихотворение «Великан» – это о Лёсике Чудове, «Девочка с мячом» – о девочке с нашего двора Соне Гусаровой, «Дом с мезонином» – о доме купца Капырина на нашей улице, «Подростки» –  о «войне» мальчишек улица на улицу.
    
           Или возьмем песенку детей из рассказа «Как найти дорожку к дедушке в сторожку»:
                Белка, Белка, расскажи,
                Белка, Белка, покажи,
                Как найти дорожку
                К дедушке в сторожку?

      
          Для обычного читателя – это какая-то абстрактная сторожка, в которой живет дедушка-лесник. А для меня это сторожка - из нашего детства, она и теперь стоит в калужском бору. Когда-то поблизости от неё, в тени высоких сосен, были врыты столы и скамейки для горожан, приходивших в бор на отдых, а в сторожке можно было взять напрокат самовар. Вот эта сторожка, возле которой мы не раз с Валей бывали, и стала прототипом сторожки, которую искали дети в Валиной сказке.
    
           Детские стихи Вали вообще великолепны.

                Петушки распетушились,
                Но подраться не решились,
                Если очень петушиться,
                Можно перышек лишиться.
                Если перышек лишиться,
                Нечем будет петушиться.

    
           Разве не здорово! Детям очень нравятся петушки, которые распетушились.
           В Валиных стихах мы не выискивали ни подражаний, ни заимствований. Это дело критиков и мэтров от поэзии.
    
           Я так и не понял, почему Валя так ужаснулся вопроса Пастернака, есть ли в его стихотворении «Срочный разговор» любимейшее слово Пушкина «бледный» (об этом Валя пишет в своих воспоминаниях о Б. Л. Пастернаке). Неужели на этот эпитет наложено табу? Да таких «любимейших» слов у Пушкина не перечесть, и что? Теперь поэты не могут этими словами пользоваться, чтобы не получить обвинение в заимствовании? Я уверен, что Валя эпитет «бледный» не заимствовал у Пушкина, и совсем зря он так трепетно последовал совету Пастернака, поменяв его на «синий». Бледный – это слабоокрашенный, и, уверен, таким слабоокрашенным Валя и видел лунный свет на стенах древней крепости.  Пастернак  же своим вопросом и советом принудил Валю видеть лунный свет синим, то есть, заставил лгать.
      
          Еще в 14 лет Валя писал «О подражании»:

                В моих стихах находят подражанье
                Творениям поэтов дней иных.
                Да, для меня их стройное звучанье
                Дороже детских опытов моих.

    
           Тогда, в 14 лет Валя был начинающим поэтом и, возможно, не избежал подражаний, заимствований (ведь учитель Вали К. И. Чуковский ценил отроческую переимчивость), но не он ли закончил это стихотворение вещими словами:

                …Так и поэт.
                Он подражает много,
                Но если он решил и тверд душой,
                Ему своя откроется дорога:
                Иди по ней и стань самим собой.

          И Валя стал самим собой, даже если вы найдете в его стихах чье-нибудь «любимейшее» слово.

           В моих старых записных книжках я нашел несколько Валиных стихов 40-х и 50-х годов. Помнится, что я переписывал их у родителей Вали, которые скрупулезно собирали всё сочинённое Валей. Анатолий Дмитриевич рассказывал, что вырезки Валиных стихов из периодики собирал Дмитрий Матвеевич. Он вклеивал их в специальный альбом, из которого я, наверное, и переписывал стихи.
    
          Стихи «Отец мой! Ты не шлешь известий», «Поэзия или археология?», «Без человека техника мертва» и другие записаны мною в первоначальном виде, а в двухтомнике они даны в новой, переработанной редакции. А некоторых стихов из моих записных книжек ни в двухтомнике, ни в других ранее изданных Валиных книгах я не нахожу. Это два стихотворения из «Калейдоскопа» («Рот посинел и смотрит прямо в небо» и «Покинув край, войною разорённый»), «Недвижимы деревья бульвара», «Гонителям Робсона» и три стихотворения под общим названием «Гимн метро». Возможно, эти стихи печатались в каких-то газетах или журналах.
    
 Вот эти стихотворения:

                В путь снаряжая сына своего,
                Как горестно седая мать рыдает!
                Но в смертный бой за Родину
                Дрожащею рукой благословляет.
                Как детям тяжело любимого отца
                Утратить навсегда в начале жизни,
                Но и они напутствуют бойца:
                Иди отец, и верен будь отчизне!
                И он идет, покинув милый дом,
                Решимостью исполнен величавой.
                Иль умереть лицом к лицу с врагом,
                Иль сокрушив его, придти со славой. 
 
 Это стихотворение с некоторыми изменениями (и не полностью) упоминается Валею в его воспоминаниях о Чуковском «Совсем недавно был Корней Иванович».
               
                О, эта пошлость! В годы изобилья,
                Когда весною жизнь озарена,
                Прекрасное скрывая серой пылью,
                Весь праздник жизни портит нам она.

                Когда ж беда нависнет грозной тучей,
                Она опять возникнет на пути.
                И, ставши грязью, липкой и вонючей
                Мешает нам бороться и идти.
               
                Калейдоскоп (тыловые картинки)

                Рот посинел и смотрит прямо в небо.
                Недвижные зрачки потухших глаз,
                Зажат в руке иссохший ломтик хлеба-
                Он есть уже не мог в последний час.
                Покинув край войною разоренный,
                Он пал вдали от милой стороны.
                Не пулею, так голодом сраженный-
                Одна из жертв безжалостной войны.

Стихотворения, приведенные выше, входили в цикл «Стихи о войне» и помечены мною 1942-м годом.
               
                Недвижимы деревья бульвара.
                Кто-то звезды над ними зажег.
                Чуть белеет на дне тротуара
                Сладковатый декабрьский снежок.

                Погляди, как плывет полнолунье,
                Голубое - над миром огней.
                О, пойми же, ведь мы накануне
                Мудрых, ясных, ликующих дней.

                Сколько силы в душе человека!
                Сколько счастья в полете ума!
                Красотою двадцатого века
                Нам в лицо задышала весна.
                Декабрь 1945 г.
               
                Гонителям Робсона

                Дорогу в мир вы Робсону закрыли.
                Вы захотели рот зажать певцу.
                Но встретитесь вы снова как в Пексиле
                С Америкой его лицом к лицу.
                Не будет Робсон жертвой вашей злобы,
                И в вашу дверь стучится новый век
                Недаром там, в пустыне небоскребов,
                Поет о братстве черный человек.
                Он родину найдет в стране своей,
                В Америке. Теперь я вижу в ней
                Не бронзовую мертвую свободу,
                А Робсона, поющего народу.

                Гимн метро

                I. В век электричества – это не чудо
                – Мчать под землею во все концы:
                Но для кого, зачем и откуда
                Станции эти, эти дворцы?
                Не тихим парадом музейных витрин,
                Не пышностью памятников старины.
                К народу в движенье людей и машин
                Выходит искусство моей страны.
                Запомнить навек эти люстры, пилоны,
                Скульптуру и камня зеркальную гладь.
                И знать, что ты молодой и влюбленный,
                И только – прекрасное можешь создать.


                II. Вечно куда-то торопишься, занят
                (Нельзя же часами глядеть в подземелье!)
                Скользнешь по сияющим стенам глазами
                И вот уже мчишься в гремящем туннеле.

                Но в новогоднее утро раннее
                Вся Москва на подземном гулянье.
                Можете, граждане,
                Видеть воочию
                Открыта для каждого
                Новая очередь!
                С морозных улиц мы
                Толпою живою
                Пришли, любуемся
                Подземною Москвою.
                Ходим и рады –
                Метро – что надо!
                Вверху колоннады,
                Внизу колоннады!
                Свет дневной,
                Цвет любой,
                Розовый и голубой!
                Легкий путь из Замоскворечья нам
                Во все районы, считай, обеспеченным.

            III.         А помнишь, как плакали дети и матери,
                В метро на полу ожидали рассвета.
                Казалось, подымешься на эскалаторе -
                Скорей домой! - Разрушен...нету!
                Здесь выступил Сталин. Потом, проходя
                Ласкал он детей и вступал он в беседы.
                И видели люди в улыбке вождя,
                В спокойной улыбке предвестье победы.
                Он – главный строитель! На улицу выйдем –
                В морозом пылающий день новогодний.
                Он с нами! И все мы по-новому видим,
                Прекрасное завтра в прекрасном сегодня.
                Пора на работу! И каждый идет
                К себе в институт, к себе на завод.
                А где-то шахтеры, бетонщики, зодчие
                Готовят в подарок нам новую очередь.

    
           По всей видимости, эти стихи Валя не поместил в двухтомник, ввиду несовершенства одних, неактуальности и конъюктурности других. Но стихи интересны,  интересны хотя бы тем, что, сравнивая их с теми стихами, которые Валя напишет позже, можно проследить, как он рос творчески, как от отроческих опытов пришел к зрелому, характерному только для него, мастерству.
    
          Не нахожу я опубликованным и стихотворение, написанное Валей в альбом Рины Зелёной. В книге «Разрозненные страницы» Рина Васильевна пишет: «Однажды в моем альбоме появились такие строки:

                Я помню эту елку,
                Где самый первый раз
                Я видел Вашу челку
                И робко слушал Вас.
                И понял я – на свете
                Вы больше всех нужны:
                Замечательные дети,
                Настоящие ребёнки –
                И мальчишки и девчонки
                В Вас одной заключены.
В. Берестов»

      
          Видимо, эти строки пришлись по душе Рине Васильевне, если она поместила их в свою книгу. А Валя почему-то их не опубликовал.
    
          Почему не включен в двухтомник «Гимн метро», понятно. В нем есть такие строки:

                Здесь выступил Сталин. Потом проходя,
                Ласкал он детей и вступал он в беседы.
                И видели люди в улыбке вождя,
                В спокойной улыбке предвестье победы.

          Дело прошлое. Вообще-то в те годы мы верили в «вождя всех народов» и приписывали ему такие качества и поступки, которых у него, как говорят, и близко не было. Был ли Валя искренен, когда сочинял это стихотворение, или покривил душою из-за конъюнктурных соображений, ответ надо искать в его «Покаянии», написанном в 1991 году.

                И Мудрый, Родной и Любимый
                Входил в наши песни и сны.
                И пели мы, как херувимы,
                На празднестве сатаны.

    
           Не мог Валя любить Сталина, хотя бы даже из-за тех унижений и страданий, которые пережил его отец, долгое время после возвращения из плена не допускавшийся к своей прежней работе в качестве преподавателя истории в Калужском коммунальном техникуме.
    
           Вот что я могу сказать о Валиных стихах как рядовой читатель, не искушенный во всех тонкостях поэтической кухни.
    
          Что же касается не стихотворных Валиных произведений, то его мемуары «Светлые силы», которые, к сожалению, остались не законченными, мне близки, понятны и интересны. То же самое могу сказать про повести об археологах «Государыня пустыня» и о рассказах и очерках об археологии «Фата-Моргана». К такому их восприятию я был изначально подготовлен Валиными рассказами о его замыслах и планах.
    
           Когда же Валя поделился со мной своими замыслами писать о Пушкине, я был   ошеломлён и удивлён одновременно: ишь, на что замахнулся! И, конечно, был очень заинтригован. Я знал, что еще с детских лет, когда мы с ним от корки до корки  прочитали тот заветный пушкинский том, подаренный мне в 1937 году кузиной Таней, Валя был влюблён в Пушкина.  Потом, повзрослев, прочитал всё, что было написано Пушкиным, и всё (или почти всё), что было написано о нём. Но одно дело – любить Пушкина, интересоваться им, другое дело – писать о нём, ведь писать можно о чём-то новом, не открытым другими. Такими были мои рассуждения. Я еще не знал, что Валя, много и скрупулезно занимаясь Пушкиным, уже увидел то новое, что еще не увидели, не исследовали и не опубликовали другие. Валя кропотливо трудился. Он рассказывал мне о поездках в Ленинград в Пушкинский дом и работах над пушкинскими рукописями. Если Валю допустили до рукописей великого поэта, то это серьезно, размышлял я.
      
          Очередная встреча с Валей в Москве в 1980 или 1981 году. Интересуюсь, как с Пушкиным. И узнаю, что начало уже сделано: в «Литературной России» (№ 22 от 30.05.80 г.), под рубрикой «Гипотезы, догадки, предположения», опубликована статья Вали «От ямщика до первого поэта» (о том, что такое «лестница чувств» и о двух вновь обретенных стихотворениях Пушкина). Читаю статью и не могу скрыть восхищения. Ай, да молодец Валя! Неужели появился новый пушкинист (потом в некрологе на смерть Вали «Вечёрка» назовет его «блестящим пушкинистом»).
    
           Прошу Валю подарить мне экземпляр еженедельника, но оказывается,  это последний авторский экземпляр – всё уже роздано. Валя в нерешительности, но видимо, сжалившись надо мной, отдает мне газету. Теперь она хранится у меня.

          Интересная деталь. На этом экземпляре газеты в название статьи «От ямщика до первого поэта» рукою Вали вписано несколько слов, отчего заголовок зазвучал так: «От В. Берестова – ямщика до первого в будущем поэта А. Чернова». От Вали я знал о его дружбе с поэтом Андреем Черновым (кто-то назвал его Валиным учеником), но знаком с ним не был. Очевидно, Чернов хороший поэт, если Валя прочил ему такое будущее.

         Как я могу заключить, и А. Чернов питал к Вале добрые чувства и ценил его талант, о чём свидетельствует его статья «Смеется тот, кто смеется за 70», опубликованная в канун Валиного семидесятилетия в «Новой газете». Кстати, в этом же номере еженедельника (№ 12, 30 марта – 5 апреля 1998 г.) сообщается о присуждении Вале учреждённой газетой литературной премии имени А. Д. Синявского «За достойное творческое поведение в литературе».
      
         Валя продолжал работать и дальше над пушкинской темой, о чём  рассказывал мне при наших встречах. Пушкиниана его увлекла, она стала ему по силам. Появились новые статьи, и жаль, что не все они у меня имеются. В 1988 г. Валя сообщил мне (я звонил ему, чтобы поздравить его с 60-летием), что очередные статьи будут напечатаны в журнале «Огонёк» и еженедельнике «Неделя». «Неделю» я получал по подписке, и в № 22 от 30 мая – 5 июня прочитал статью «Тени в волшебном фонаре». «Огонёк» № 23 нахожу в газетном киоске, в нём статья «Невольная исповедь Пушкина».
      
         И вот, наконец, Валин двухтомник. Его завершают две (как Валя пишет в предисловии, дорогие ему) работы о Пушкине.
         Работы Вали о Пушкине нахожу толковыми, умными и, конечно, интересными.
       
         Итак, новый пушкинист состоялся. Повторю за «Вечеркой»: «блестящий пушкинист»
         
         Не теряю надежды, что не далеко то время, когда будет издано полное собрание сочинений Валентина Берестова, в которое войдет всё, что он успел написать, в том числе дневники и письма.

Продолжение:http://www.proza.ru/2011/08/24/390