19. Калуга - Казахстан

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
***************
19. Калуга - Казахстан

    
           Итак, в августе 1941 года мы расстались с Валей на долгих три года. С мамой и братом он уехал в Ташкент, где жила двоюродная сестра Зинаиды Федоровны,  наша семья – в неизвестность. При прощании мамин брат, дядя Коля, посоветовал мне вести дневник. Совет понравился, и во время стоянки эшелона в Рязани я купил блокнот, в котором начал делать путевые заметки,  прежде описав последние дни  нашего пребывания в Калуге и нарисовав по памяти Брянский мост, возвышавшийся над улицей Ленина и разрушенный фашистской бомбой (я видел его, когда мы шли от дома к станции).
       
            Всё обилие дорожных впечатлений невозможно было переварить. Это был своеобразный практический урок географии: смена местностей, климата, часовых поясов,  череда станций и полустанков,  городов и поселков,  рек и речушек. Подобный урок географии по пути от Калуги до Ташкента получил, конечно,  и Валя.
      
             Вот Москва, Рязань, другие большие и малые города. Вот великая русская река Волга, за ней – степи,  седой Урал, река Миасс и стоящий на ней Челябинск с облаками дыма над металлургическими заводами; отсюда на запад шли эшелоны с танками. Дальше  – уже сибирские реки и города:  река Тобол и стоящий на ней Курган, где в братской могиле нашел упокоение  мой дед Николай; река Иртыш и стоящий на ней Омск (позже с Иртышем я познакомлюсь ближе); и, наконец, река Обь и стоящий на ней   Новосибирск с поразившим меня своими размерами и красотой железнодорожным вокзалом. Здание вокзала было построено в виде мчащегося на восток паровоза (хотя этот образ не сразу можно было угадать), а центральная его часть имела композицию триумфальной арки. Где-то тут – в Новосибирске -  жила белобрысая  девочка по имени Саша – моя будущая судьба.
    
             От Новосибирска наш эшелон повернул на юг. За Барнаулом снова степи, на них – пасущиеся верблюды. Был уже конец октября, когда эшелон прибыл в Семипалатинск, где и был расформирован.
    
           В пути мы находились почти три недели. Чем дальше от Москвы, тем плотнее был поток эшелонов: они двигались с Украины и Белоруссии, из центра России и из её южных областей. Где-то в пути поток разделялся на два отдельных потока, один из которых направлялся в Среднюю Азию, другой – дальше на восток. Попутные, большие и малые, станции были забиты эшелонами, подолгу ждавшими отправки, но первыми на восток отправляли эшелоны с раненными бойцами, а также  заводские эшелоны – где-то там, в тылу, на голом месте, под открытым небом разворачивались новые заводы.  А на запад спешили  эшелоны с войсками и военной техникой.

           Небольшое отступление. В 1981 году Валя написал стихотворение "Эшелоны, 1941":
               
                Погодите-ка товарные!
                Пей, бригада, кипяток.
                Пропустите санитарные
                Эшелоны на восток.
                Погодите, пассажирские!
                Сядьте, дети, на траву.
                Воевать полки сибирские
                Мчат курьерским под Москву.

          Позже Валя сочинит и музыку, и уже как бард будет выступать с песней "Эшелоны" перед своими читателями. А после  смерти Вали песню "Эшелоны" станут исполнять на вечерах его памяти.
         
          Еще в пути нас кто-то назвал (а возможно, мы сами себя так назвали) «выковырянными». Вот такими «выковырянными» мы и прибыли в Семипалатинск. Там наша семья, и с нами Софья Сергеевна с Соней, получили направление на жительство в «Свиносовхоз имени II пятилетки» Ново-Шульбинского района Семипалатинской области, куда мы и направились сначала поездом до станции Шемонаиха, а потом до места назначения – 40 километров на быках по пыльной, выжженной солнцем степи.
    
          В купе вагона, в котором мы ехали, произошло первое знакомство с коренным жителем Казахстана. Вместе с нами до Шемонаихи ехал старик-казах с реденькими усами и бородой, всю дорогу жевавший табак. Бабушка Клаша о чём-то с ним долго беседовала.
      
          А о быках, как о тягловой силе, я раньше читал, кажется, у Гоголя. И вот теперь они предстали реальностью. Степная, бесконечно длинная дорога, казалась мне чумацким шляхом, а наш возница с седыми казацкими усами (по всей вероятности он был украинцем) – чумаком, и ехали мы не в какой-то неизвестный нам свиносовхоз, а в Крым за солью. Возница покрикивал своё «цоб-цоб» на лениво вышагивающих быков, из-под ног которых   поднималась густая, жирная пыль, толстым слоем оседавшая на наших скромном багаже, одежде, руках, лицах. Мы ехали так долго, что казалось, время остановилось. Но вот и совхоз.
      
          Поселили нас не на центральной усадьбе совхоза, а в двух-трех километрах от неё, на полевом участке, в саманном домике. Домик стоял за глубоким оврагом в ряду других таких же домиков на самом краю поселка; за домиком – бескрайняя степь, по которой ветер гонял клубки перекати-поля.

                Вот перекати-поле,
                Колючий пыльный шар.
                Он лихо скачет в поле,
                Хоть с виду сух и стар.

            В поселке казахов не было видно, населяли его, в основном, выходцы из Украины. В домике тоже была русская печь, только не с кем было на ней уединяться для интимных разговоров. На печи спала бабушка Клаша с моим двухлетним братом Виталием. В первые дни по приезде Виталий заболел одновременно корью и дизентерией. Виталий  находился при смерти, и мама увезла его в Новую Шульбу. Там,  в районной больнице, он и был вырван из её лап.  Обессиленный болезнью и голодом, он просыпался ночью и тихим голосом просил дать ему сухарика. Из мешочка с припасенными еще до войны сухарями бабушка доставала сухарь и совала его в руки Виталия. Он грыз его, успокаивался и скоро засыпал. А я вспоминал, как когда-то и мы с Валей грызли на печи сухари из этого  же мешочка.
      
          Оттуда, с этого «Свиносовхоза имени II пятилетки», я и отправил Вале первое письмо с описанием дорожных впечатлений и совсем скоро получил ответ. Связь была восстановлена.
      
          Прошло несколько дней, и мы узнали, что такое континентальный климат. В одну ночь осень сменила  зима. Случилось это с 6-го на 7-е ноября. Был теплый осенний вечер, когда мы ложились спать, а утром все кругом было покрыто толстым слоем снега, и был мороз. Узнали мы и что такое буран в степи. Бураны продолжались по несколько дней, а когда кончались, мы обнаруживали вокруг домика огромной высоты сугробы. Школа находилась на центральной усадьбе совхоза, и из-за зимы и отсутствия теплой одежды учебу пришлось бросить.
      
          Работы в совхозе для «выковырянных» не было, но мама упорно её искала, и не любую, а по специальности. Нашла она  её на станции Шемонаиха, куда мы вскоре и  перебрались. Туда же перебрались и тетя Соня с Соней. А в марте следующего года новый переезд – на станцию Защита Томской железной дороги, расположенной в семи километрах от Усть-Каменогорска. Получилось так, что в шестом классе я учился в четырех школах.
    
          В железнодорожном поселке на станции Защита нашли приют многие калужане, загнанные туда войной, так что там образовалось целое калужское землячество. Калужане держались друг друга, помогали один другому кто, чем мог, обменивались калужскими новостями. Мальчишки и девчонки тоже держались друг друга. В Калуге Валиных одноклассников, кроме Сережи Субботина, я не знал, а здесь сдружился с калужанином Колей Лоскутовым, который, как потом выяснилось, учился с Валей в одной школе. Я расспрашивал Колю о Вале, и он мне что-то рассказывал о нём, но что конкретно – теперь уже не помню. В нашей с Валей переписке он почему-то ни разу не был упомянут.
           С Колей мы ходили купаться в  прохладных водах Иртыша или на рыбалку поудить чебаков, лазили на гору Орел, где на камнях грелись зеленые, шустрые ящерицы. Наконец, после окончания семи классов мы вместе с ним пошли работать в железнодорожные мастерские.

                А как мы фронту помогали?
                Что тут ответить? Мы пахали,
                А кто поменьше, те пололи
                В сибирском ли, в узбекском поле

            Конечно, учась в школе, и мы пахали и пололи, но теперь наша с Колей помощь заключалась и в том, что в мастерских мы заняли место  ушедших на фронт мужчин, и это придавало нам гордости. Была помощь и семье, поскольку мы   получили  рабочие карточки, а это уже не 400, а 800 граммов хлеба в день. А в августе сорок третьего наши семьи, Колина и моя, вместе, в одном вагоне, возвращались в родную Калугу, и почти всю дорогу мы с ним простояли на тормозной площадке вагона – уж очень хороший был с неё обзор. Это снова был практический урок географии.
   
            Кстати, судьба свела меня и с другим Валиным одноклассником – Фатовым Сашей,  С ним я учился в одной группе в Калужском техникуме железнодорожного транспорта. Конечно, я написал Вале об этом, и, поскольку Фатов был довольно неординарной личностью и являл собой целый букет противоречивых качеств, мы в наших письмах изрядно промыли ему косточки.  У Валиного брата, Димы, хранилась фотокарточка, на которой отличник Валя изображен возле бюста В.И.Ленина вместе с другими отличниками. Среди них – Коля Лоскутов и Саша Фатов.
    
           Надо ли говорить о том, что после того, как мы с Валей расстались, в наших жизнях произошло много нового: и событий, и встреч, так что было чем поделиться в письмах друг к другу.
      
          Жизнь Вали в Ташкенте была более голодной, чем в той глубинке, куда попали мы, но зато и более интересной, насыщенной, полной встреч с известными и именитыми людьми.
Ташкент – город хлебный, но, приютив бежавших от войны европейцев, он был не в состоянии их прокормить. Как говорил приезжий народ, есть в Ташкенте, кроме пыли, было нечего. Берестовы голодали. Жизни Вали угрожала опасность - он мог умереть голодной смертью, и если бы не вмешательство Чуковского и других влиятельных лиц, то неизвестно, чем бы всё закончилось (чтобы спасти Валю, его устроили в детдом, о чем  он мне сообщил в письме от 9 ноября 1942 года),
      
          Мое последнее письмо со станции Защита не застало Валю в Ташкенте – он находился в санатории, о чем мне сообщила  Зинаида Фёдоровна. Её письмо привожу полностью, без изменений:
                «Ст. Защита Томской ж. д., дом НКПС № 20, кв. 4
                Прохоркину Вадиму.
                Ташкент, Шахризябская, дом 104, Берестов Валя.
          Ответ на 20/VI-13/VII.43г.
          Дорогой Вадим! Отвечает тебе мама твоего друга, так как он с 10/VII.43г. находится в санатории, и Дима тоже. У нас стоит такая жара, что ходим, высунув язык. Валя в этом году чувствует себя лучше. Он тоже сдал на отлично, а сейчас отдыхает. Прошел английский язык за 8 классов, думает попутно заняться французским. Валя будет кончать 10-летку. Советую тебе тоже, а там для вас широкая дорога, и вы подрастете, иные будут взгляды, иные желания, а тем более, учишься ты отлично. Давай 10-летку кончай. Мама согласится. Привет вам всем. Валя вернется 6 августа, и, быть может, еще ответит. Пиши, не забывай. З. Берестова.»
 
          (Замечу в скобках, что французким  Валя овладел, и, будучи во Франции, прочёл лекцию о Пушкине на французском языке. Но случится это много позже – уже во взрослой жизни). 
          
           Зинаида Фёдоровна советовала мне кончать 10 классов. Очевидно, в письме к Вале я поделился с ним своими сомнениями о возможности дальнейшей учебы в школе. У каждого своя судьба. Нужно было скорее приобретать какую-то специальность, и мне пришлось поступить в техникум, но было это уже в Калуге.
    
           Вскоре после получения письма от Зинаиды Фёдоровны мы покинули гостеприимный Казахстан. В 1943 году большая часть территории, по которой проходила Московско-Киевская железная дорога, была освобождена от оккупантов. Управление, расформированное в октябре 1941 года, было вновь сформировано, и из эвакуации стали отзывать кадровых работников. Калуга была освобождена от немцев 30 декабря 1941 года, и мы уже устали ждать, когда сможем вернуться домой.

                Будет день, когда у перрона
                Фыркая, станет поезд мой.
                Взбегу по звонким ступеням вагона.
                Гудок прокричит: «Домой! Домой!»

          В августе наконец-то получила вызов и моя мама. Сборы были недолгими. Только пассажирского вагона со звонкими ступеньками не было. Обратный путь был снова в «телячьем» вагоне, но без нар и печки, и путь наш, как и в 1941 году, был нескорым, мы ехали долгих 16 дней, но зато он был радостным – мы ехали домой, в родную Калугу.

На фотографии: бывший одноклассник Вали  Коля Лоскутов во время военной службы в ГСОВГ, 1948 г.

См.приложение: Эшелоны. Берестовский вечер в Маяковке - http://www.proza.ru/2014/08/21/1201

Продолжение: http://www.proza.ru/2011/08/24/420