На высоте Глава 3 Командир

ГЛАВА  3  КОМАНДИР

Небо, мы много лет твои рядовые солдаты,
Но кончается срок и дни службы тебе сочтены.
Ребята, ребята, мы молоды были когда-то,
Оттого и не знали, что времени нету вины.

Командир эскадрильи самолётов Ан-2 Нурислам Хамзиевич Бек слыл грозным и жёстким начальником, хотя таковым казался только на первый взгляд. На самом деле это был удивительно душевный человек, интеллектуал и умница. Дело своё Бек знал досконально. Летать он начал ещё в конце пятидесятых годов в военной авиации, когда многих его сегодняшних подчинённых и в проекте не было. Неизвестно, как сложилась бы его судьба в военной авиации, но в начале шестидесятых приснопамятный Никита Сергеевич провёл сокращение армии. После этого Бек оказался в гражданской авиации, как и большинство его коллег.
Уже третий час командир сутулился за своим рабочим столом, разбирая скопившиеся за месяц своего отсутствия бумаги, и мысленно проклинал их создателей. Только вчера он прилетел со сборов в УТО (учебно-тренировочный отряд), который находился в другом городе при штабе территориального управления. Там он пребывал на так называемых курсах повышения квалификации. За тридцать три года пребывания в авиации, Бек так изучил её структуру, порядки и лично свои профессиональные обязанности, что никакие курсы повышения ему, конечно, не были нужны. Абсолютно ничего нового он там не получил, если не считать, что убил месяц времени. Хотя, нет. Он не знал, как юмористы расшифровывали УТО. А расшифровывалось оно с подачи остряков так: устал, товарищ -отдохни. Но ещё больше его удивила обратная расшифровка: отдохнул - теперь уё...й. Что он и сделал после месяца «отдыха», едва получил свидетельство об окончании курсов.
Месяц был выброшен козе под хвост. Ах, время! После пятидесяти оно начинает лететь, словно реактивный истребитель с попутным ветром. Ему этого времени всегда не хватало Будучи с юности приучен к дисциплине и верный «Уставу о дисциплине работников ГА», полностью скопированного с устава армейского, он старался выполнять все указания, директивы и инструкции, сыплющиеся нескончаемым потоком из министерства самой крупной и бестолковой авиакомпании мира, из управления, а, порой, и от командира ОАО и командира их летного отряда.
Все бумаги шли с резолюцией изучить, или срочно изучить с лётным составом под роспись до такого-то числа. А как изучить до 01. 05. если сегодня уже 05.05. и документ пришёл только вчера? А у него люди в командировках, в отпуске, в том же УТО. А как быть с теми, кто ежедневно летает? Вот и поворачивайся, командир. Как? Да как хочешь! Никому до этого нет дела. Хоть по ночам изучай.
Командир эскадрильи в авиации - это основная тягловая сила отрасли, основной исполнитель. Он же выполняет и роль буфера между высшим, привыкшим только спрашивать, командным составом и рядовыми лётчиками. Угодить нужно и тем, и этим. Удивительно, но Беку это удавалось. Правда, никто не знал, сколько это стоило ему нервов.
Ни один чиновник от авиации не задавался мыслью, можно ли не формально изучить всю эту лавину документов, не останавливая производственного процесса - полётов. Никого это не интересовало. Хотя некоторые командиры подсчитали: на изучение такой лавины бумаг не хватит рабочего дня лётчиков. Как быть? Снять их с полётов для изучения? Но кем заменить? Ведь все полёты по расписанию, их не отменишь. Ждать ежемесячного разбора полётов, когда собираются все свободные от полётов лётчики? Но тогда выйдут сроки, ведь изучить требуется «срочно до...». Да и приходит за месяц иногда до сотни всяких бумажек. И идут они все под эгидой святости для лётчика - безопасности полётов.
А комиссии по проверке исполнения этих бумаг стали практически почти ежемесячными. И горе командиру, у которого в журнале изучения эта комиссия не найдёт росписи какого-то лётчика.
Нурислам Хамзиевич знал все росписи пилотов своей эскадрильи. Листая журнал, видел: второй пилот расписался за весь экипаж, а вот здесь один командир самолёта расписался за своего друга. Он пытался пресекать это, но скоро понял: невозможно. Пытался бегать на стоянки самолётов и заставлял изучать документы и расписываться перед вылетом. Иногда сам информировал и расшифровывал, о чём гласит та или иная бумаженция. Он ловил своих лётчиков в АДП, в штурманской комнате, в медпункте, где проходят предполетный контроль, даже в автобусе по пути на работу. Но когда человек настроен на полёт, он плохо воспринимает что-то другое. Мысли его уже там, в кабине, в небе. Поэтому в одно ухо влетало, а в другое - тут же и вылетало. Да и Беку в свои более чем полсотни лет надоело быть мальчиком на побегушках. И он махнул на всё рукой, смирившись с положением дел. В конце-концов, никто из членов комиссии никогда не спрашивал, чьи росписи стоят в журнале изучений приказов. Да хоть грузчиков - лишь бы были росписи.
В других эскадрильях было то же самое. В отчаянии Бек иногда собирал командиров звеньев и устраивал им разнос, хотя в душе понимал, что и они не в состоянии довести до своих подчинённых требования бумаг в указанные сроки. А их, этих бумаг, в иной день приходило сразу несколько.
- И так уже летаем в перерывах   между изучениями да различного рода занятиями, -
сказал как-то один из командиров звеньев. - Летом, хоть и работы много, но зато от бумаг отдыхаем: все бумажные делопуты и бюрократы в отпусках. И как видите,  безопасность полётов от этого не страдает, а даже выигрывает. Ведь любая лавинная информация только нервирует.
- Ну, ты уж совсем непочтительно относишься к документам, - ворчал Бек, привыкший к дисциплине. Он помнил ещё сталинские времена, когда за подобные речи можно было лишиться не только работы. Такие речи он называл одним ёмким словом: крамола.
- А как же ещё к ним относиться? Заклевали, запугали, затюркали нас эти бумаги! Мы
скоро не людьми  - роботами станем, мыслить и решения принимать отвыкнем
самостоятельно. На все случаи в нашей профессии уже трижды бумаги и инструкции
написали. А параграфы-то эти в инструкциях ох как от жизни далеки! Остаётся одно: или
работать, их нарушая, или не работать, их выполняя. А я всё же пилот первого класса, я
самостоятельности хочу, творчества в полётах, наконец. Сейчас же я в писаря превратился.
Вот бумаг и журналов полный стол. Это ли не формализм? Мне на базе с людьми по
настоящему работать некогда. Только и успеваю спрашивать: этот приказ изучил, это
указание знаешь, эту директиву читал, за эту информацию расписался? А спросить, как и
где ты живёшь, лётчик, что тебя волнует, какие отношения в семье, выслушать его, понять -
это мне некогда.
- Для душещипательных бесед замполиты есть, - неуверенно возразил Бек.
- Замполиты? Да, есть. Но почему-то лётчики со своими проблемами к нам идут, а не к
замполитам. Они тоже в бумагах погрязли и давно про живое дело забыли. Вот перестройка
в стране идёт, шума много, а пользы пока никакой.
- К сожалению, ты прав,  - вздохнул Бек, но в нём тут же сработала многолетняя привычка к дисциплине, и он внушительно заметил: - Я не советую тебе такие речи среди молодёжи говорить. Это крамола.
- Ах, Нурислам Хамзиевич! Какая это крамола? Просто мы отрываемся от жизни, дальше
бумажного горизонта видеть перестали.  Вы думаете,  что этого молодёжь не замечает?
Послушали бы вы, что они говорят о нашем начальстве и наших порядках.
- Ты на кого намекаешь? - почернел Бек. - На меня? Я ведь тоже начальство. И всё тоже вижу. Но вот могу ли я что изменить? Я, как и все, рамками устава скован. И никто нас не поддержит ни командование, ни партком, если мы попытаемся другим курсом идти. А что будет с нами - знаешь? У меня пенсия есть - уйду. А ты? Куда пойдёшь? Молчишь! -
скрипуче рассмеялся Бек. - Вот тебе и перестройка с гласностью. Ха-ха-ха!
Они тогда крепко повздорили. Не стоило бы молодому командиру звена с ним спорить. Ведь людей старой закваски не изменить.
  Бек приехал домой сердитый и хмурый, ужинать отказался, сидел в кресле перед телевизором, но не смотрел его, а всё о чём-то думал. Пришёл из института младший сын, и он по какому-то пустяку накричал на него. А ночью впервые проснулся от боли в груди. Без труда определил: сердце. Лежал на спине, слушал тягуче-ноющую боль, боясь пошевелиться, и надеялся: сейчас пройдет. Не проходило. Стало отдавать в плечо и локоть. Тогда он растолкал жену. Она включила свет, увидела бледное лицо мужа и засуетилась.  Хватала телефон, пытаясь звонить в скорую помощь, но тут же бросала трубку, понимая: если мужа увезут в больницу - ему больше не летать. Потом перетряхивала домашнюю аптечку и не находила там ничего сердечного.
Проснулся старший сын, спустился этажом ниже, где жил инвалид сердечник, и принёс валидол и нитроглицерин. Бек с хрустом разгрыз сразу две таблетки, запил их холодным чаем. Вскоре полегчало.   А в ушах всё звучали слова командира звена:
-       Вот и идите на пенсию, раз она у вас есть. Со стариками перестраиваться бесполезно. Слишком вы консервативны. Закостенели, мхом старого поросли, не отодрать.
Наглец! Мальчишка! Толковые командиры ему нужны. Перестройка ему нужна. А всю нашу жизнь теперь что же, козе под хвост? Душой Бек понимал, что парень-то в чём-то прав. И поэтому ему симпатичен. Да и летает хорошо. А может это и будет новое поколение лётчиков, которым годами не надо вдалбливать, что такое дисциплина? И, которым можно доверять, как самому себе.
Конечно, будь его воля! Он знал способности своих лётчиков так же, как знал все их подписи. Есть у него в эскадрилье свои Мазуруки, Чкаловы, Водопьяновы. Им всё можно доверить, дать больше самостоятельности, не мешай этому идиотские документы, стригущие всех под одну гребёнку. Взять те же минимумы полётов. Повысили с двух километров до трёх по видимости, а у кого есть предельный минимум так с ним почему-то можно стало только тренировочные полёты выполнять. Нонсенс! А ведь личный минимум -это гарантия успешного завершения полёта. На то он и даётся. И вот сидят в хорошую погоду его Водопьяновы и Мазуруки на земле, чешут в хвост и в гриву начальство и порядки в этой системе. Уж он-то, командир, знает, как, кого и в каких условиях можно выпустить в полёт. Но в министерстве и управлении вероятно виднее.
Есть у него и Чкаловы. Под мостами, правда, не летают. Самолёты стали большие, а мосты - те же. Но на бесшабашный риск могут пойти. В грозу залезть или в обледенение. Но от этого никто не застрахован, всякое может случиться. Были у него и ухари, которые на АХР под высоковольтными проводами летали. Асы, чёрт их возьми. Но, слава богу, перевелись. Кого выгнали, кто сам ушёл. От таких асов старались избавиться, посылая их на переучивание на большую технику. На той под проводами не полетишь.
Да, много чего ему мальчишка наговорил. Ему, пилоту первого класса, воспитавшему не одно поколение лётчиков. Хотя мальчишка-то больше десяти лет в авиации, это уже что-то значит. И... прав ведь. Не нужны в авиации надсмотрщики, нужны толковые учителя. А с этим дефицит. Не хотят грамотные и толковые идти на командные должности, не престижные они. И с каждым годом падают в цене. А те немногие, способные грамотно руководить, что согласились на это, убедившись в тщетности своих начинаний, уходят. Когда же это началось?
Бек всегда заступался за своих лётчиков. Он бросался за них в бой горячо и... с чувством обречённости. Ибо понимал: противоборства с системой ему не выдержать. Она и не таких давила. А ещё эта привычка подчиняться уставу, в котором сказано, что приказ начальника - закон для подчинённого. И неважно, что начальник не всегда прав, а порой и глуп. А иногда, случалось, и заступаться-то не надо было, человек виноват. В итоге Бек сдавался. Но в душе ещё долго переживал, по его выражению, ляпсус своих подчинённых, бросивших тень на эскадрилью. Тем не менее, среди лётного состава он слыл поборником справедливости, каковым в душе и был. В среде же высшего начальства прослыл неудобным и неуживчивым командиром, от которого не прочь бы и избавиться, но особо не за что. Да и где взять такого же опытного? Он был исполнителен и прекрасно передавал свой богатый опыт подчинённым. К тому же был и хорошим психологом. Но самое главное - в его подразделении не происходило никаких крупных ЧП, каковыми славились вертолетные подразделения. Или его лётчики умели лучше и грамотнее скрывать эти ЧП.
Уважали Бека летчики и за честное обращение с ними. Разговаривал он всегда с пилотами, как равный с равными. За это ему порой влетало от начальства, которое расценивало такое поведение, как панибратство.
А перестройка, о которой теперь день и ночь кричали с экранов телевизоров, у них не ощущалась. Что-то шумит там, наверху, а в системе - полный штиль. У них есть устав о дисциплине, есть масса документов, регламентирующих работу: каждый шаг, каждое действие. Они не отменены и никакая перестройка им не указ. В самой большой авиакомпании мира никто не знал, как перестраиваться, как не знали этого и в целом по стране. Да и не очень-то хотели. А поначалу и не восприняли серьёзно. Мол, пошумят наверху, на том всё и кончится. Не раз уже такое было. Отрасль их была государством в государстве, и это как нельзя лучше устраивало всех до единого чиновников министерства и управления. Засекретив всё, что нужно и не нужно, они отгородились от общества частоколом запретов, оставив не сведущим созерцать приукрашенные парадные подъезды.
Но всё-таки, нет-нет, да и стала проявляться перестройка. Правда, снизу. Появились желающие критиковать начальство и порядки, мало того, даже политику партии. Это мгновенно стало рассматриваться, как нарушение дисциплины. С такими людьми проводились партийно-воспитательные беседы, доходящие до открытых конфликтов. Всё напрасно. Лётчики увольнялись, переводились в другие города, уходили на пенсию. Раньше такого не было. Да вот взять и его командира звена. Ещё год назад он вряд ли бы осмелился сказать ему такое. Похоже, этот Горбачёв, сам того не желая, развалит в стране всю дисциплину.
Через полгода тот командир звена написал рапорт и уволился. Уехал в другой город, где устроился пилотом в ведомство МАП (министерство авиационной промышленности). Там была более интересная и живая работа, летчиков почти не мучили бесчисленными документами и не особенно пеклись об их исполнении. Они летали по всей стране и очень много.
Уходя, парень извинился перед Беком за всё прошлое и напоследок сказал:
- Легче в этой системе бетонную стенку лбом прошибить, чем бумажную. И об бумажку
можно ушибиться сильнее, чем об стенку. Эта система так закостенела, что ради своего
сохранения не пощадит никого. Но я всё же надеюсь, что будут перемены. Должны быть. Иначе мы себя уважать перестанем.
- Дай-то бог! - пожелал ему всего лучшего Бек, в душе глубоко сомневаясь в сказанном. А еще ему подумалось, что уважать-то себя они уже давно перестали. Этого от них никто и никогда не требовал.
До обеда Бек едва перелопатил половину документов. К тому же отвлекал часто звонящий телефон. Но производственные проблемы шли своим чередом, и их тоже надо было решать. На последней странице каждого документа он ставил дату и подпись, знак того, что требования его изучены. Расписывался фиолетовыми чернилами, ибо шариковых ручек не признавал. Над одним документом он сидел особенно долго, удивлённо качая головой. Документ назывался: «Рекомендации по комплектованию экипажей и обеспечению морально-психологического климата, направленные на повышение научно-методического уровня изучения морально-психологического состояния лётных экипажей». Бек несколько раз прочитал документ, пытаясь уловить смысл. Бесполезно. Мозг его отказывался понимать это. Кто же родил сей опус? Неужели лётчик? Он перевернул страницу. Ага! Изучить с лётным составом приказал заместитель министра ГА Васин. Интересно, как он, подписывая это, представлял такое изучение? Рекомендации были отпечатаны мелким шрифтом на .. 45 сдвоенных листах. Да это же, чёрт возьми, целый роман! Его читать нужно целый день Васин  их   ни  при  какой  погоде,   конечно,  не  читал.   А  вот  и  авторы:  два  кандидата - сотрудники НИИ ГА. С ума сойти! Но каково заглавие. Отослать что ли сатирику Задорнову, он такие вещи всюду собирает. Да ведь не поверит. Подумает, летчики выдумали. Бек полистал «произведение», не находя в нём ничего нового для себя. Да и что нового могут сказать ему эти кандидаты и доценты? Ему, практику, проработавшему более 15 лет на самой беспокойной в авиации должности.
Да, сменились акценты. Теперь его, лётчика, могут учить все: врачи, психологи, педагоги и прочие кандидаты околовсяческих наук. Как это Высоцкий про них пел: «запутались вы в игреках, заплюхались в нулях»? Или что-то в этом роде. Разве этого ждёт авиация от НИИ? Вот аппаратура для АХР устарела давно, а новую десять лет этот НИИ придумывает и никак не может родить. Для перронной механизации местные умельцы без всяких научных степеней машины делают, и они прекрасно работают. А то немногое, что идёт через НИИ, не выдерживает никакой критики. Опять же местным умельцам приходится доводить её и делать работоспособной. А всё необходимое они достают для этого в местах весьма не престижных - на свалках металлолома. О, чего там только нет! Списанные и заброшенные узлы и механизмы. Кстати, разработанные НИИ ГА, но работать не желающие.
В связи с этим автор не может не привести пример из газеты «Правда» от 7. 01. 87г. Называется она «Выручай, Борис!». Речь в ней о рационализаторе из г. Грозного Б.Ф. Пантелеймонове, который тоже для своих работ находит все детали на свалке. Как-то он усовершенствовал машину для изгибания трамвайных рельсов, которая не хотела работать. Далее цитирую по тексту статьи:
«...По поручению министерства жилищно-коммунального хозяйства РСФСР подготовкой серийного производства машины занялись СПЕЦИАЛИСТЫ академии коммунального хозяйства имени К. Д. Памфилова. Автор, приглашённый на испытания, ахнул от испуга: исходный образец, успешно работавший в Грозном, так «откорректировали» учёные мужи в академическом варианте, что механизм стал не работоспособным. «Отойдите подальше, сейчас может произойти авария», - предупредил Пантелеймонов группу конструкторов с учёными степенями. Над ним посмеялись, а через несколько мгновений рельс лопнул, и куски полетели в разные стороны. К счастью никто не пострадал, кроме технической идеи автора. На счету новатора сумма экономии, превышающая миллион рублей. Их хватило бы, чтобы выплачивать ему зарплату несколько веков...».
Как же так, товарищи учёные? Окупается ли ваше заведение и содержание в нём некоторых СПЕЦИАЛИСТОВ?
Начальник АТБ Дрыгало содержит экспериментальный участок. Там работают несколько умельцев, отнюдь не инженеры. Даже в институтах они не учились. Но это люди, у которых всё получается. Они умеют шевелить мозгами и руки у них растут, откуда надо. Они не просят никаких фондируемых материалов. Им нужно только объяснить суть технической идеи. Через день другой приспособление будет готово, и не желавшая работать институтская машина заработает безупречно. Попробуй-ка через официальные каналы протолкнуть это приспособление. Нет, скорее Дрыгало расстанется с дюжиной инженеров, чем с этими ребятами. Этот его участок - лучший НИИ, его палочка-выручалочка быстрая и безотказная.
Бек с ожесточением начеркал на последней странице произведения: изучено. И расписался, так нажав на ручку, что порвал бумагу. Но вот как изучать это с лётчиками? Если всё читать, нужно минимум половину дня. Поверхностно пробежав глазами две маленькие бумажки, он расписался на них, особо не вникая в смысл и хмуро покосился на следующую. Это снова была целая книга. Ого! На 42 листах. И... 87 страниц - инструкция по пользованию (И!). Да что же это такое? Нет, он точно сойдёт с ума. Ага! Это типовое положение о премировании работников эксплуатационных подразделений в ГА. Неужели и это изучить с лётным составом? К счастью нет. Стояла резолюция: довести до лётного состава. Один чёрт. О чём же тут говориться, если это должны знать лётчики? Вот, взять, например, пункт 4.11.
«Показатели и условия премирования инженерно-технических работников и служащих служб, подразделений, цехов, смен, участков и других аналогичных им производственных подразделений должны быть увязаны с показателями и условиями премирования рабочих и других руководящих работников подразделения с учётом конкретных задач, стоящих перед каждым структурным подразделением, а также значения их в повышении эффективности и качества производства...»
Я, автор, напечатал это и мой компьютер не в силах «переварить» сию абракадабру тревожно замигал мне зелёным светом. И у меня возникли опасения: не «свихнётся» ли он, пытаясь понять ЭТО? Читатель, я ничего в этих документах не выдумал. Их выдумывали чиновники МГА и УГА.
«Свихнуться можно! - подумал Бек. - И я должен читать лётчикам эту галиматью?».
Дальше он читать не стал. Привычно нацарапал: изучено. И поставил дату и подпись.
К двум часам с грудой бумаг было покончено. Конечно, если бы он их все читал - не хватило бы и трёх дней. Несколько документов он отложил в сторону. Выражаясь библейским языком, отделил злаки от плевел. Плевел было много. А вот эти несколько -нужные, касающиеся непосредственно летной работы. С ними ещё придется поработать. Всё остальное - утиль. Собрав их в охапку, отнёс начальнику штаба лётного отряда Чувилову. Тот сидел в своём кабинете и сосредоточенно рассматривал сетевой график подготовки и проверки лётного состава, который занимал поверхность двух сдвинутых канцелярских столов.
- Получи свою макулатуру, Чувилов, - нервно произнёс Бек. - Здесь есть работы,
достойные республиканской психиатрической больницы. Всё изучил под роспись.
Начальник штаба оторвался от созерцания графика, стянул с носа очки и уставился на командира эскадрильи.
- Очки втираешь, Бек? Чтобы всё изучить - неделю надобно.
- Ты-то сам  их хоть читаешь? Знаешь,  что  присылают нам из высоких кабинетов?
Галиматью за руководящими подписями. Га-ли-мать-ю! - произнёс по слогам. - Куда идём,
Чувилов?
Чувилов, старый лётчик, летавший ещё в золотой век авиации, лично знавший Марка Шевелёва, помнил времена, когда лётчиков уважали, прежде всего, за лётный почерк, за умение постоять за свой экипаж, за своё подразделение, а не за горы порождённых бессмысленных бумаг, печально улыбнулся:
- У меня три эскадрильи в отряде. Когда же мне твою галиматью читать. Здесь не
читальный зал, а штаб лётного подразделения.
- Это не моя галиматья, - ворчливо произнёс Бек. - Лучше весь день летать, чем эту
макулатуру трясти.
- Вот я и говорю, - продолжал Чувилов, соскучившийся по общению, - когда же мне
твою галиматью читать?  А галиматья она потому, что там, - ткнул он в засиженный мухами
потолок толстым, словно разваренная сосиска, пальцем, - кому положено читать эти творения - не читает. А подписывает, не глядя, не вникая, что ему подсунут. И невольно сам посмешищем становится. Вот он, пафос-то! Поэтому всё это дерьмо до нас и доходит. Ну да лётчиков ведь надо как-то на скучных разборах развлекать. Э-э, - махнул он рукой, - уйди, Бек, не расстраивай меня. Брось свою макулатуру в шкаф и уйди.
Бек так и сделал. Вернувшись в эскадрилью, бросил взгляд на допотопные настенные часы. Они стояли. Он подтянул гирю, несколько раз раскачивал маятник - всё бесполезно.
- Когда ты этот хлам выбросишь? - раздражённо спросил своего начальника штаба,
сидевшего за столом и сосредоточенно чего-то писавшего. - Когда?
- Не получится выбросить, - отвлёкся помощник от писанины, - они, командир, на тебе
числятся.
- Ну и что? Они же времён гражданской войны.
- А хоть времён Куликовской битвы.
- Тогда спиши их, как и вот этот трёхногий стол, чёрт его возьми!
- Тоже не получится.
- Но почему? - Бек начал чернеть, что было первым признаком его раздражения и неудовольствия.
- Потому что списание производится один раз в год, в конце отчётного периода.
- Что за порядок такой?   - ещё больше раздражаясь, воскликнул Бек - Тогда хоть со
стены сними. Что он глаза мозолит. Обедать пойдём?
- Я попозже. Вот только график доделаю.
- И у тебя графики!
Начштаба поднял голову и уставился на своего командира. Он достаточно хорошо его знал, чтобы не понять, что, тот не в настроении.
- Э-е, Нурислам Хамзиевич, да ты забыл за месяц отдыха, что графики - основная наша
работа. Вон же, все стены ими увешаны, потолок только свободный.
- Половину бы выбросить, - проворчал Бек. - Не нужны они, как и твои многочисленные
журналы. В них логики нет.
- Логика, она, конечно, сильна, но проверяющие ещё сильнее.
- Не нужна нам половина бумаг, - упрямо возразил командир. - Мы должны,  как
чистильщики, их фильтровать, отсоединять, как говориться, злаки от плевел.
- А  лучше  бы  вообще  плевел  не  рассеивать,  -  согласился  начальник  штаба.  -       А ненужными бумагами мы проверяющим очки втираем. Потому что они и сами их не знают. Так легче и спокойней, - засмеялся помощник.
По пути в столовую Бек заглянул в пожарную службу аэропорта, где работа его друг, бывший лётчик. У него несколько лет назад загорелся двигатель на земле во время запуска. Экипаж сделал всё, что положено в таких случаях, но комиссия пришла к выводу, что виноват в возгорании всё-таки командир. Хотя бы потому, что сидел в кабине. Изрядно потрепав нервы, их отстранили от полётов и удержали какую-то сумму в счёт погашения ущерба. Восстанавливаться на лётной работе после этого он не захотел и ушёл на пенсию. Чего же испытывать судьбу дважды.
Друг сидел за столом и читал какую-то бумагу. Бек поздоровался и сел рядом. Из-за перегородки вышел откормленный заспанный кот и, понюхав ботинок Бека, презрительно фыркнул.
- Что, своего не признал? - спросил его Бек. - Обоспались все тут... пожарники. Ну, как дела? - повернулся к другу. - Пожары тушишь?
-       Тушу, - скривился тот. - Сутки тушу, двое - дома.
- Так можно работать.
- Можно. Работа не пыльная, да бумаги вот заели.
- Да у вас-то какие бумаги? Нет огня - спи, есть огонь - туши. Всё предельно ясно и
логично.
- Ясно, говоришь? Тогда вот, прочитай. Из управления прислали. Вот этот пункт пятый.
Бек придвинул к себе документ. Пункт пятый гласил: «Пожарному расчёту прибывать к
месту возгорания не позднее, чем за три минуты до начала возгорания».
- Это как же так? - не понял он.
- А как хочешь, но за три минуты до начала пожара будь на месте. Вот и ломаю голову, как это делать?
- Ну и ну! - покачал головой командир. - Похоже, что из вас хотят сделать ясновидящих.
- Ты дальше читай. Вот: «С пустыми руками подходить к огню запрещается». А вот это в самом конце: «После того, как пожар ликвидирован, привести себя в исходное состояние».
Поговорив ещё минут пять, Бек направился дальше.
В столовой, вяло пережёвывая имеющей вид старой подошвы шницель, он ни на минуту не переставал думать о работе. Впереди было лето - самый напряжённый период в деятельности авиации. Все виды выполняемых работ многократно увеличивались. Они были на грани возможного, не хватало самолётов, не хватало лётчиков. Отменялись все отпуска и отгулы.
Вернувшись обратно, Бек ещё раз проштудировал отложенные документы, кое-что записал себе в огромную, словно амбарная книга, рабочую тетрадь. Потом сам «родил» несколько бумаг. Командир отряда Байкалов с утра ещё требовал сдать ему анализ состояния полётов и дисциплины в эскадрилье за истекший месяц. С ним он провозился минут сорок. Достав копию за позапрошлый месяц, переписал, поставив другие цифры и фамилии. Потом взялся за составление плана на месяц будущий. Так же прилежно переписав план месяца прошлого, поставил тоже другие цифры и фамилии. Он прекрасно знал, что все эти бумаги с планами соберут со всех эскадрилий ОАО, сделают сводный план, который ляжет на стол заместителя Боброва по организации лётной работы Заболотного. Тот подпишет его, и он благополучно отправится в архив, пока его не потребуют проверяющие. А в эскадрильях он тем более не нужен. У каждого командира есть специальный и нужный план - график летной деятельности подразделения. По нему и идёт всё планирование.
После этого он подписал принесённые секретаршей полётные задания своим лётчикам на завтрашний день и утвердил, не глядя, несколько графиков, услужливо подсунутых ему начальником штаба. Затем принялся за составление конспекта для занятий ко второму туру АХР, самому сложному виду работ. Да этот период самый напряжённый и беспокойный. Полёты выполняются на пяти метрах. Тут глаз да глаз нужен. Секунду замешкался - и происшествие неминуемо. Он поднял голову на помощника:
-       Ты график тренировок экипажей ко второму туру АХР когда мне сделаешь?
- Ты же его только что подписал. Да вон же он, под стеклом у тебя.
Бек чертыхнулся. В эскадрилью несколько раз заходили лётчики, вернувшиеся с утренних рейсов, что-то просили, что-то докладывали. Он сходу решал их вопросы, особо не вникая в суть, и делал отмашку рукой: не мешайте - занят. Кто-то отходил довольный, кто-то озадаченный. Кому-то он, поглощённый своими мыслями, отвечал невпопад, и человек тихо отходил, не решаясь настаивать, ибо знал: во гневе командир бывает чёрен и крут. Правда, быстро отходчив и незлобив. Ничего, они подождут. Это недолго.
И действительно минут через 10 из-за двери послышался звук, похожий на рычание тигра. Двери открылись и со словами «не лётчик, а писарь» в проеме материализовался взъерошенный командир эскадрильи. Грузная фигура его нависла над маленьким и худым вторым пилотом Кочетовым.
- Ты чего тут стоишь, Кочетов? Тебе нечего делать?
- Товарищ командир, - заныл тот, - я на завтра выходной просил, а вы меня на полёты..
- Не может быть? Зачем тебе выходной?
- Родители проездом будут. Просили встретить их на вокзале, увидеться хотят. А вы...
       - Я понял, - перебил его Бек. - Говорить надо кратко. Скажи начальнику штаба – пусть заменит. А ты чего тут стоишь, как нищий на паперти?
- Товарищ командир, - начинал ныть следующий.
За пару минут он решил все проблемы, и коридор быстро опустел. Лётчики спешили убраться, ибо командир мог и передумать, поскольку не в настроении.
Посмотрев вслед последнему уходящему пилоту, он направился к дверям соседней эскадрильи.
Командир первой эскадрильи Глотов озабоченно восседал за своим рабочим столом, на котором безобразной кучей громоздилась масса всевозможных бумаг.
- Ты тоже в них погряз? - вместо приветствия произнёс Бек, кивнув на бумаги и садясь напротив.
- А-а,  Нурислам  Хамзиевич   прибыл!   Здравствуй!   Здравствуй!  -  приветствовал  его Глотов,  обрадованный  возможностью  немного отвлечься.- Ну,  как отдохнул  в  УТО? Рассказывай?
- Какой отдых? Нашёл санаторий. От безделья с ума едва не сошёл. Что у тебя нового?
- Летаем помаленьку, - неопределённо ответил Глотов. - К лету готовимся. Вон в классе сидят лётчики с первого отряда. Занятия у них. То им лекцию о вреде курения и алкоголя читают, то девчушка с метеостанции учит профессионалов грозы обходить. Нонсенс! Что она им может сказать?
- Да ничего, - нахмурился Бек. - Это только убиение времени.
- А что нового в УТО про перестройку говорят? Может, наконец, и мы перестроимся.
Хотя бы от ненужных бумаг избавиться.
- И тебя припекло? - удивился Бек. - Ты же к бумагам всегда трепетно относился.
- Так ведь бумага бумаге - рознь. Из-за них план прошлого месяца завалили. Ты знаешь, пришлось полёты отменять, чтобы эти бестолковые занятия проводить. Они ведь на целую неделю рассчитаны. Да ещё всякие совещания да заседания. И в итоге – плакали наши премии. Чем там, - кивнул он в потолок, - думают.
- Что же и по АХР план не выполнили?
- Нет. Весна хотя и ранняя, но какая-то бестолковая. В середине апреля плюс 20 было, а сейчас заморозки обещают. Прогнозы не лётные, самолёты простаивали. Кстати, твоя
эскадрилья тоже план не выполнила.
- Пускай! - отмахнулся Бек. - Главное- безопасность полётов.
- Ну, когда не летаем - безопасность стопроцентная, - скривился Глотов, - но зато и
зарплата меньше. Если ещё и план квартала завалим - стоять нам по стойке «Смирно!» на
парткоме. Ты туда хочешь? Я - нет.
- Я тоже, - поморщился Бек. - Но чтобы твои лётчики план летом не выполнили? На
одних приписках пол плана сделают.
- Твои асы не хуже, - парировал Глотов.
Для них, как, впрочем, и для высокого начальства управления и министерства не было секретом, что на АХР приписки расцвели пышным букетом. Приписывали по многим причинам. Во первых - план. План - это премии. А кто же их хочет лишиться? За свой каторжный труд лётчики получают не так уж и много. Во вторых, иногда приписывали, чтобы уложиться в запланированные расходы топлива. За перерасход тоже лишали премий. Да ещё могли заподозрить, что экипаж сбыл дефицитный бензин налево. Но в практике часто бывало, что у одного экипажа - перерасход, у другого - экономия. Это зависело от удаления полей от аэродрома и их расположения на местности. Если аэродром на местности выше, чем поля - рассчитывай на экономию, наоборот - будет перерасход.
Приписывали и ещё по ряду причин. Боялись, но приписывали. А заказчики, воочию видя, какой у лётчиков тяжёлый и опасный труд, никогда не противились и подписывали любые акты о выполненных работах. Да и попробуй-ка не подпиши - на следующий год самолёта не получишь. Их не хватает. А когда освободятся - уйдут агротехнические сроки и удобрения на поля сыпать поздно и, даже, вредно. А райкому на это плевать. У них один вопрос: почему не используешь авиацию? Решения партии о повышении урожайности тебе не указ? Тогда положи на стол партийный билет. И поэтому некоторые председатели колхозов и агрономы сами предлагают: ребята, побольше гектаров обработанных оформляйте, чтобы мне на бюро райкома отчитаться.
Особенно эти приписки процветают при работе с ядами. Некоторые заказчики отказываются работать, а лётчиков уговаривают: вы мне акты подпишите, что яды израсходованы, а я вам нужные гектары подпишу. А когда улетите - я эти яды в норы сусликов вылью. Всё польза будет.
- Наверное, и мои не хуже, - вздохнул Бек. - Что поделаешь - система. Но, честно
говоря, надоела такая работа.  А что мы можем исправить, если приписками вся страна
занимается?
- Да, с системой не поспоришь. Она тебя пожуёт и выплюнет. В порошок сотрёт.
- Вот перестройка началась, - ехидно проскрипел Бек. - А что перестраивается? Одни
вывески  меняют. А дела - всё хуже. Магазины пустеют на глазах. Новому генсеку и хочется, и колется. Никак не решится на кардинальные изменения. Резину тянет. А зря. Кризис-то только затягивается. Пора плюнуть на многие догмы. Не сделает он этого – плохо кончит.
- Это ты так о Горбачёве? - удивился Глотов. - Крамольные речи говоришь.
- Я же не на митинге, - почернел Бек. - С глазу на глаз говорим.
  Тем не менее, волосы на его загривке взъерошились, словно шерсть у кота, перед которым неожиданно возникла собака. Он вспомнил, как смотрели по телевизору в методическом   классе  похороны  Брежнева. Там были одни лётчики. И Бек сказал по простоте душевной, что катафалк-то похоронный далеко убирать нельзя, ибо новый генсек тоже на ладан дышит. Живой труп. И что же? На следующий день его особист вызывал для прочистки мозгов.
- Да сейчас время уже не то, - улыбнулся Глотов, видя, как почернел Бек. - Если в
ближайшие пару лет ничего не изменится, из партии побегут,  как крысы с тонущего
корабля. Все уже по уши сыты коммунизмом. А, честно говоря, я бы тоже не против уйти из такой партии. Надоело её членскими взносами подкармливать.
Бек ещё сильнее почернел, и волосы взъерошились ещё больше.
- А чего же не уходишь?   Молчишь? То-то! Глотов, я не слышал от тебя таких речей, - косясь на дверь, произнёс он. - Съедят. И не поморщатся. Куда работать пойдёшь без
партбилета? Сторожем не возьмут.
- Сторожем возьмут, - неуверенно проговорил Глотов и мрачно пошутил: - А если даже и съедят, то всё равно есть два выхода, как в известном анекдоте.
А то, что их лётчики приписывали налёт и гектары, они прекрасно знали. С этим боролись, если, как говориться, застигали с поличным. Но это было очень редко.
- Ну, как же я не припишу, если мне до плана 10 часов не хватило? - открыто говорил на разборе один из командиров самолёта. - Меня же экипаж прибьёт за то, что премии не получим. Или мы много получаем, как лётчики немецкие, французские или канадские? Не-ет. Вот газета, тут пишут, что по оплате лётного труда мы занимаем второе место. Но только .. снизу.  На первом Афганистан. Но там сплошные войны и феодализм.  А у нас что? Не стыдно ли?
-      У нас - хуже, - не выдержал кто-то. - Говорят, магазины во время войны лучше были.
  Бек пытался пресекать такие крамольные речи, высказываемые публично, но, странное
дело, его уже не боялись, как раньше. Он стращал уставом о дисциплине, на что ему резонно отвечали:
- Ваш пресловутый устав вы можете применить, командир, когда я что-то нарушу по
работе. А тут - гласность. Свобода слова.
Конечно,   командир  знал,   что  масштабы  приписок  с  каждым  годом  увеличивались, пропорционально поступающим сверху бумагам. Да ведь и планы каждый год увеличивали на 10-15%. Но знал Бек, как никто другой, и иное: бесконечно так продолжаться не может Система изживёт сама себя. Многие лётчики в последнее время стали роптать и возмущаться подобной работой. Да, они приписывали, но больше этого делать не хотели.
Он как-то подслушал в туалете разговор двух командиров самолётов.
- Не буду больше приписывать, - говорил один другому. - Гори этот план синим
пламенем! И не начальства боюсь и прокуратуры. Просто надоело в сделки с собственной
совестью вступать. Нет удовлетворения от такой работы. Хочу  хорошую зарплату за
хорошую работу.
- Много хочешь, - отвечал ему собеседник. - Забыл, в какой стране живёшь? Отрыгнёт
тебя система. Вспомни Краснодар.
Пару лет назад в Краснодаре какой-то командир звена вместе со своими лётчиками отказался от приписок. Работали строго по документам. Месяц, второй, третий... потом звено расформировали. Был большой шум, но в закрытой отрасли он не вышел за служебные рамки.
Бек не возражал против сказанного первым собеседником. Но, как и что, например, он. командир эскадрильи, которых в СССР больше тысячи, может изменить? Как переделать пресловутую сложившуюся систему планирования от достигнутого? Как?
Каждый год они, согласно требований министерства, отсылали свои пожелания и предложения по улучшению работы отрасли. Но они бесследно пропадали, как в пресловутом Бермудском треугольнике. Вместо этого приходила мало применимая на практике чепуха из ГОСНИИ ГА. Или из его Краснодарского филиала. Там окопались доктора наук, доценты и кандидаты, так оторванные от практики, как далека  Земля от центра Галактики.
А лётчики уже вон поговаривают: будем работать так, как требуют документы, по их нормативам и правилам. А это значит - забраковать половину оперативных аэродромов.
Они хоть в чём-то, но не соответствуют требованиям. То уклон больше положенного, то размеры меньше, то на воздушных подходах имеются препятствия в виде ЛЭП. Ну а на оставшихся годными лётчики тоже будут сидеть, добиваясь требований тех же документов: вооружённой охраны, проведения на аэродром телефона и освещения. А это просто не осуществимо. Месяц простоя, да какой месяц, несколько дней - и не будет больше такого командира эскадрильи, Нурислама Бека. И не посмотрят на прошлые заслуги. В любом случае он окажется крайний. Его снимут с работы с формулировкой «за не обеспечение работы экипажей». И никакие доводы в оправдание не примут, да ещё напомнят ему его же поговорку: коль назвался ты коровой - должен давать ты молоко.
Пресловутое планирование от достигнутого способствует припискам. В прошлом году его эскадрилья обработала ( сколько приписала?) 400 тысяч гектаров. План на этот год - 420 тысяч. Где их взять, если площади сельскохозяйственных земель не изменились? А им говорят (или намекают) ищите возможности. Для приписок? Вот и появилась практика выталкивания экипажей на так называемую свободную охоту с наказом: летай по всей области и ищи работу. Как её лётчики находят, одному аллаху ведомо. Но планы в итоге выполняются.
Особенно в этом преуспела эскадрилья Глотова. На своих разборах он постоянно напоминает летчикам о недопустимости приписок. Но говорит об этом туманно и витиевато, намекая при этом, что государственный план - это закон. А, потом, это премии, награды, почёт. И ради этого стоит приписывать. Но с умом, с умом. Дурака, известно, заставь богу молиться, так непременно лоб расшибёт.
Летчики говорили о строгости Глотова в обращении с документами, о подобострастном к ним отношении. Говорили, что если сверху придет бумага «Глотов мудак» - он, не колеблясь, доведёт это до своих подчинённых под расписку, как и полагается. На всякий случай. Хитёр был Глотов. Как сказал его командир звена Долголетов, он из любой директивы стремится свою пользу извлечь. Чтобы и волки были сыты и овцы целы. Под волками подразумевалось начальство, под овцами - собственное благополучие.
- Значит, говоришь, премия тебя волнует? - спросил Бек, вставая.
- Важен конечный результат, - уклончиво ответил Глотов.
- Этот? - Бек сложил пальцы, словно собираясь омахнуть себя крестным знамением, и
пошевелил ими.
- И этот тоже, - подтвердил командир первой эскадрильи. - Деньги, они всем нужны.
- Радость не только в деньгах, - почему-то снова мрачнея, сказал Бек.
- Да, радость не в деньгах, - согласился Глотов и улыбнулся. - Радость в их количестве.
А  Нурислам  Хамзиевич  вспомнил,  как  в  прошлом  году Глотов делил  квартальную
премию эскадрильи. Историю эту рассказал ему начальник штаба отряда Чувилов.
В тот год Глотов с супругой, будучи в отпуске, грелся на северном берегу южного моря. Как всегда по выходу с отпуска рабочий день начал с ознакомления с накопившимися бумагами. Как всегда их было много. Перебрав с десяток, он обнаружил приказ Боброва о выделении премий летному составу, где числилась и его эскадрилья. Отодвинув подальше гору документов, он занялся распределением денег пилотам и себе лично. Делить он умел, всегда ощутимо выходило в его пользу, что вызывало недвусмысленные смешки и ропот подчинённых. Но Глотов прикидывался, как говорят в авиации, шлангом и делал вид, что ничего не замечает.
Он взял чистый лист бумаги и вывел первую строчку: Глотов - 100 рублей. Своему заместителю, который в отпуске не был, поставил цифру 80. Командирам звеньев - по 50 рублей. Подумал и исправил на 40. Командирам самолётов, сделавшим ему квартальный план, за что и полагалась премия, поставил цифру 20. Вторым пилотам - 15. Затем всё сложил, перемножил и подвёл итог. Получился остаток 30 рублей. Как его делить на всех? По рублю каждому не получается. Без долгих раздумий приплюсовал цифру к своей фамилии. Переписал на чистовик и снова оглядел свое творение. Оно ему не понравилось несуразностью цифры напротив своей фамилии. Пожалуй, лучше будет выглядеть цифра 150. Он урезал по десятке у командиров звеньев и приплюсовал себе. А, чёрт, у третьего командира  звена  оказалось  на  десятку меньше. Обидятся ребята. Куда же её деть? Эта
десятка сама просилась к нему, что он и сделал. Снова оглядел творение. Да, заместителю маловато вышло. Но где же взять? А за что, собственно, столько вторым пилотам? Они же над полем самолётом на пяти метрах не управляют - запрещено.
  Пилотирует командир. А вторые только мягко держатся за управление, страхуя командира. Урезать у них по пятёрке и добавить командирам звеньев и своему заму. Так и сделал. Добавил по пятёрке звеньевым и двадцатку заму. Ну, вот, справедливость восстановлена. Хотя, нет, забыл про своего помощника - начальника штаба. А за что, собственно, ему? Он же не участвует в производственном процессе. После долгих раздумий - даже вспотел - поставил напротив фамилии начальника штаба цифру 30. В результате последних делёжек остались «не оприходованными» 25 рублей. Вот чёрт, куда же их? Да чего ломать голову, пятёркой больше, пятёркой меньше...
И он приплюсовал их себе. Получилось 195 рубликов. Ни туда, ни сюда. И он записал себе 200, начальнику штаба 25. Вот, теперь, кажется, нормально, без остатка.
Все эти процедуры деления, умножения, вычитания и сложения заняли с полчаса времени. В этот момент к нему вошёл Чувилов, которому понадобился какой-то приказ, взятый Глотовым для изучения. Он увидел на столе несколько листков с цифрами и фамилиями и сразу понял, какие муки творчества сотрясают душу командира эскадрильи. Рядом уже лежал чистовик для приказа.
- Ну, ты и развёл математику! - сказал Глотову.
- Да вот без командира и премию поделить некому, - ответил Глотов, прикрыв листок
рукой.
- Ты приказы-то все изучил? - спросил с лукавой улыбкой Чувилов.
- Ещё нет. Тут на пол дня ещё хватит.
- Тогда изучай. Тут и о премиях приказ есть. Его уже Бобров подписал.
Чувилов вышел из кабинета Глотова, но дверь оставил приоткрытой и видел, как Глотов начал лихорадочно перетряхивать бумаги, отыскивая нужный документ. Ага, вот он! В приказе напротив его фамилии стояла цифра 80. У командиров самолётов и вторых пилотов соответственно 40 и 35. Его заместитель, тихий и спокойный парень, собрав командиров звеньев и посоветовавшись, разделил премию. Себе он поставил тоже цифру 80. Но он работал все три месяца и в отпуске не был. Глотов, увидев его на следующий день утром, хмуро похвалил:
- Молодец, премию правильно поделил. Не ожидал...
От разговора с Глотовым у Бека испортилось настроение. Оно и так-то было не вполне рабочим после расхолаживающего климата УТО. Но покорный дисциплине он снова взялся за бумаги. Как их не ругай - от этого они не убавятся. Необходимо просмотреть график предстоящей тренировки командиров звеньев в низкополётной зоне. Тридцать минут каждый должен отлетать с ним на пяти метрах после длительного перерыва в таких полётах. А уже потом они будут тренировать своих лётчиков. Так положено. Но вот есть во всём этом один парадокс. Половина его командиров звеньев моложе и беднее опытом, чем некоторые командиры самолётов. И на практике выходит, что не командир звена будет тренировать своего подчинённого, а наоборот. Ибо когда-то этот командир звена летал вторым пилотом у этого командира самолёта. А теперь, в силу занимаемой должности, должен учить своего учителя. Анекдот. Но таковы правила. Вот все документы требуют усилить работу среднего командного звена. Но как? Опытные командиры, проработав на этой должности пару лет и вкусив должностного счастья, уходят на другую технику или пишут рапорта с просьбой перевести в рядовые командиры самолётов. Не хотят работать - тяжело. С марта по октябрь не поживи дома - поймёшь, что это такое. И так каждый год. Один неустроенный захолустный быт чего стоит: клопы и тараканы полуразвалившихся колхозных гостиниц, пыль и грязь полевых аэродромов, Вечные переезды из одного хозяйства в другое. Бывает, живут в кошарах, в сельских полуразрушенных клубах, В каких-то так называемых красных уголках, где ни воды нет, ни прочих условий.
И поэтому больше трёх лет мало кто задерживается на таких должностях. Пишут рапорта на переучивание, бегают за Байкаловым: подпиши. Тот не подписывает, потому что лётчиков в отряде вечно не хватает. Каждый год приходит молодёжь из училищ, но её недостаточно. Ещё больше уходят на тяжёлую технику, которой в ОАО становится всё больше и больше. С больших самолётов ведь тоже люди списываются по здоровью и старости. Кем-то надо их заменять. И поэтому иногда Байкалова не спрашивают, есть ли у него лишние лётчики. Просто приказывают подготовить на переучивание столько-то человек и всё.
Бек как-то прикинул: за 6 последних лет его эскадрилья обновилась на 85%. Не успеешь из вчерашнего курсанта сделать лётчика, как он уже бежит с рапортом на переучивание. Таких рапортов у него целая папка с резолюциями: отказать в связи с производственной необходимостью. Правда те, у кого есть взыскание, на этот счёт могут быть спокойны. С взысканиями на переучивание путь закрыт. И тогда таких агитируют на должности командиров звеньев. Если согласен - выговор снимают (всё в руках наших) , посылают на командные курсы и после окончания дают тренировку на право тренировки своих подчинённых.
И тогда уже не важно, что опыт его подчинённого намного больше, чем опыт новоиспечённого командира. А эти, вновь испечённые, по старому работать не хотят и ради плана гектары «вымогать» у заказчиков не желают. И не находят контактов с заказчиками.
А некоторые заказчики как рассуждают? Дескать, и без самолёта как-нибудь обойдёмся. Да вот штука какая, хлеб нашей родной партии нужен. Тогда что ж, пусть работает самолёт. Но как хочет. Ведь те два или три центнера с гектара, что якобы даёт применение химикатов, всё равно уйдут в бездонные «закрома государства», которому вечно чего-то не хватает. И глядят многие руководители на самолёт, как на лишнюю обузу. АХР требует у самолёта держать с десяток человек, а где их взять? В период посевной каждый человек на счету. А 15-20 процентов трудоспособного населения не просыхают от пьянства, и на работу их не выгонишь, не сталинские времена теперь, нечего бояться. Они вообще нигде не работают, живут натуральным хозяйством. И наплевать им на директивы партии о повышении урожайности, как наплевать и на саму партию. Им вообще на всё наплевать. Кроме самогона.
И вот вынужден председатель говорить командиру прилетевшего самолёта: работай, как хочешь и делай, что хочешь. Но людей у меня для тебя нет. Я подпишу тебе любые гектары, только выходи из положения и улетай быстрей. Или работай с нарушениями: без охраны, без сигнальщиков, а погрузчик найдём.
А уж во время второго тура, когда начинается работа с ядами, многие заказчики просто просят не травить их поля гербицидами. И так, дескать, всё кругом ядами провоняло, вон коровы от соломы морды воротят - гербицидом пахнет. Да и молоко невозможно пить.
И находчивые командиры предлагают сделку: ты, заказчик, подписываешь мне заявленные с прошлого года гектары, а я тебе оставляю несколько тонн якобы сожжённого бензина. Ведь его всегда не хватало в колхозах. А эту вонючую гадость, называемую аминной солью (гербицид 2-4Д), можешь вылить в ближайший овраг. А лучше всего - в суслячьи норы, как это делают в оренбургской области. Больше пользы будет, чем вреда. Поголовье сусликов резко уменьшается и вот тебе прибавка с гектара такие же два-три центнера. И поля не вонючие, и птички там летают, и лисы с зайчиками и прочая живность не гибнет. А суслики, которые выжили после такой обработки, десять лет в эту нору не полезут.
Другие заказчики идут по другому пути. Они занижают в растворе концентрацию яда и поливают поля практически водой. Но зато и бабочки с мелкими зверушками на полях живы и видимость работы сохранена. А эффект? Да кому он нужен! Ни одна нога проверяющего не ступит на поле, где яды лили.
А то, что пару лишних центнеров хозяйство не получит - не беда. Всё равно скоту бы скормили без видимого результата.
Вот такие заказчики, как правило, ничем экипаж не обеспечивают, кроме какого-нибудь жилья и питания. И простаивают самолёты по нескольку дней. И не с кого спросить. Спрашивают с крайних. А крайние - это командир звена и экипаж.
Как-то пару лет назад Беку доверили возить авторитетную комиссию по проверке оперативных точек из самой Москвы. Приземлились они на точку, где самолет простаивал уже пять дней. Там был и командир звена Долголетов. Это единственный лётчик, который работал на этой должности больше всех. Переучиваться он не хотел, ему нравилось летать на Ан-2. На нём можно сесть где угодно и куда угодно. В каком-то районном центре, выполняя санитарное задание, он садился на лыжах на заснеженный стадион.
- Почему не работаете? - приступил к нему председатель комиссии. - Упускаете лучшие агротехнические сроки! Когда вся страна в гигантском напряжении по выполнению продовольственной программы, вы бездельничаете. Или здесь санаторий?
- Не работаем потому, что нет организации работ со стороны заказчика.
- Так почему вы, командир звена, не организуете работу? Это ваша обязанность. Кто этим за вас будет заниматься?
-       А нашей стороны всё готово,- вежливо ответил Долголегов, - мы хоть сейчас готовы взлететь.
- У вас нет противопожарных средств, нет обслуживающего персонала, а вы собираетесь в воздух?
- Я не говорил - собираюсь, я сказал - готовы. Если обеспечит всё необходимое
заказчик.
Но высокий чин командира звена уже не слушал. Вероятно, он был недоволен, что его из уютного кабинета ради галочки в плане работ послали в эту тьмутаракань, в пыль и вонь химических аэродромов, которые он видел первый раз в жизни. И поэтому воспринимал происходящее неадекватно. К тому же в самолёте, на котором их возил Бек, не было кондиционера. А температура в июне была под тридцать. Естественно, что в подобную жаркую погоду всегда присутствовала болтанка. Его ещё и укачивало.
- Да какой же вы командир после этою? - бушевал он, почти перейдя на крик.  – Вас немедленно нужно снять с... как это называется? - повернулся он к начинающему чернеть Беку, обведя окрестности пальцем.
- Оперативная точка, - пробурчал Бек.
-       Вот,  вот, Вас немедленно нужно снять с оперативной точки.
Григорий Долголетов уже два месяца мотался по грязным и пыльным, пахнущим полынной горечью перепревших химикатов, аэродромам. В районе радиусом 250 километров работали шесть самолётов его звена, и каждый требовал контроля. Случалось, что завтракал он в одном хозяйстве, обедал всухомятку где-нибудь на обочине дороги, перебираясь на полуразвалившейся колхозной машине к другому экипажу, а ужинал за добрые двести вёрст от того места, где завтракал.
Григорий дождался, когда наговорится проверяющий, и, глядя на него, как на ребёнка, сказал:
- Вы на меня не кричите, не надо.  Если вы проверяющий и знаете свои обязанности, вот и помогите мне. В должностных инструкциях проверяющих чёрным по белому написано так: «Оказывать помощь экипажам». Вот и оказывайте.  Вот оперативная машина, - ткнул пальцем  на трёхколёсный   мотороллер, - съездите к председателю, поговорите с ним. Возможно, он вас послушает. Меня не хочет. Только учтите: ваша белая рубашка через несколько   минут  станет  чёрной,   дорога  очень   пыльная. И ещё. Почему я должен выколачивать то, что предусмотрено договором? Почему мы свои обязанности выполняем, а заказчик не хочет? И почему вы спрашиваете организацию работ с меня, а не с заказчика? И объясните, в чём моя вина? Ну и последнее: если вы хотите снять меня с точки - снимайте. Я вам ещё спасибо скажу, потому что два месяца дома не был. А у меня тоже вообще-то семья.
- Так почему же нет противопожарных средств? - круто сбавил тон проверяющий.
- Потому, что их вообще нет в колхозе. Есть в школе. Но я не могу отобрать их у детей. Да и толку от них! Они десять лет не проверялись.
- А оперативная машина? Что же, лучше этого драндулета ничего не нашлось?
-       В колхозе всего десять машин на ходу. И, как сказал председатель, три машины на
аэродроме он не может держать.
- Почему три?
- Одна - под бензин, вторая, чтобы воду для ядов возить, ну а третья вот, - кивнул на мотороллер, - оперативная. Экипаж возить, сигнальщиков и прочее.
- Ну и какие же меры принимались для наведения порядка?
- Говорил с председателем - бесполезно. Звонил второму секретарю райкома, тот помочь обещал, но оказался, простите, болтуном. Просил разрешения у базы перелететь на другую точку, но получил отказ. Вот и сидим тут...
Бек-то понимал, что ещё несколько дней самолёт на точке простоит, а потом председатель подпишет документы, так лучше и мороки меньше. И лети тогда Долголетов на все четыре стороны. Но об этом не догадывался высокий чин, ему и в голову не могло такое придти.
Комиссия написала в журнал проверяющих кучу замечаний и запретила работать до устранения их недостатков. На Долголетова уже никто не кричал, а вроде бы даже зауважали. Расписавшись в журнале замечаний, высокий чин с сопровождающими погрузился в самолёт и улетел с чувством выполненного долга. Кто он и какую должность занимал в столице, они так и не узнали, поскольку чин так стремился поскорее вернуться в цивилизацию, что даже забыл представиться. И хотя этот экипаж был не с его эскадрильи, Бек, верный привычке, напомнил Долголетову:
- Ты тут, Григорий, не наглей. Осторожней будь с приписками. Этот олух, - кивнул на
входящего в самолет чина, - ни хрена в нашем деле ни уха, ни рыла. Так ведь с управления
инспекторы - не дураки. Не нарвись!
- Не в первый раз, - печально улыбнулся командир звена. - Сами же видите  -
организации никакой. Если председатель не хочет работать, как его заставишь? Но самолёт
держит, райкома боится.
Примерно по такому сценарию работали все проверяющие. Прилетали или приезжали, находили недостатки, записывали в журнал замечаний, запрещали работу до устранения и улетали. Или уезжали. С заказчиками встречаться никто не хотел. Исключение составлял только заместитель Байкалова Виктор Токарев. Парень интеллектуальный и хитрый, он был скор на решения, умело применял доморощённую дипломатию и, встречаясь с заказчиками, иную проблему решал за несколько минут.
Заканчивался ещё один рабочий день великой страны. Во всех её городах люди стремились уйти с работы раньше, чтобы успеть в магазин и занять очередь за продуктами. Ибо полки магазинов пустели пропорционально нескончаемой болтовне нового генерального секретаря, в котором люди начали разочаровываться. А вполне возможно, что это саботаж «старой гвардии», которая не хотела и не желала никакой перестройки, ибо она, эта гвардия, жила по давно отработанной ещё со сталинских времён схеме специальных распределителей на всё и вся. У них были свои спецбуфеты, спецмагазины, спецполиклиники, спецбани, спецугодья, где выращивались экологически чистые продукты, спецателье, спецсалоны, спецдачи, спецмашины, спецквартиры, спецсанатории, спецсамолёты, спецаптеки, спецохрана. Это было своего рода богатое государство в государстве нищего народа, никогда не знавшего лучшей жизни. В том государстве не знали слова дефицит, в их магазинах не было очередей и там не знали неприкрытого хамства продавцов. Там не было бичей и бомжей, не было отвратительного мерзкого пьянства и грязи засраных подъездов спальных районов с неработающими лифтами, с бесконечными отключениями воды, с забитыми вонючими мусоропроводами и использованными шприцами и презервативами.
По пяти ниткам нефтепровода «Дружба» на запад под давлением нескольких десятков атмосфер текла целая река нефти, равная Волге. Утекало народное достояние, невосполнимые запасы. Ах, Россия! Чем будут обогреваться в лютые зимы твои города, когда в третьем тысячелетии эти запасы кончатся? Думает ли кто об этом?
А обратно с запада в страну текла река нефтедолларов - специальной бумаги с изображениями президентов одной из самых свободных и демократических стран мира. В отличие от невосполнимой нефти бумагу эту можно штамповать сколько угодно.
Куда потом уходили эти доллары, народ не знал. И сколько и на что тратились - тоже не знал. Зато знал, как хорошо живут в Кувейте, Саудовской Аравии ОАЭ. И в «государстве в государстве». За такие же нефтедоллары. Там их хватало.
Последний час Бек сидел в кабинете один. Его начальник штаба - бывший лётчик, списанный по здоровью, отпросился пораньше, чтобы успеть в поликлинику на приём к врачу. Известно, что там нужно сидеть в очереди, иногда не один час.
Он бросил взгляд на часы, висящие на стене, и выругался. Часы стояли. Ах, да, он ведь уже пытался их сегодня запустить. Посмотрел на свои ручные. До конца рабочего дня было ещё больше часа. Встал и направился в кабинет к Чувилову. Тот по прежнему рылся в своих графиках, нацепив на нос сразу двое очков. Увидев удивлённый взгляд командира, пояснил:
- Зрение быстро садиться, в одних уже не вижу ни хрена.
- Где Байкалов?
- В воздухе, - так же кратко ответил начальник штаба и стянул с себя одни очки. – Зачем он тебе?
- Отпроситься  хочу. Тяжело первый день в рабочий ритм втягиваться.
- У меня отпросись, - предложил Чувилов. - Много не возьму. Я тоже твоё прямое
начальство. Пока.
- Мы все - пока, - вздохнул Бек. - Так ты меня отпускаешь?
- Привет семье!
- Понял! - он направился к двери, но вдруг остановился. - Ты знаешь, Василич, сегодня впервые возникла мысль: а не послать ли всё к чёртовой матери и не уйти ли на пенсию?
- Чего это вдруг? - Чувилов стащил с носа и вторые очки.
- Сколько же можно над землёй порхать? Да и средний возраст, когда лётчики концы
отдают, мы уже пережили.
- Летай, Бек, пока летается. На пенсии от тоски быстрее загнёшься.
- Вот в этом ты прав. Да я не собираюсь дома сидеть, найду какую-нибудь работу на
земле. Только не бумаги  ворошить.  Вот они где у меня, - поводил он по горлу ребром
ладони.
- У нас в аэропорту орнитологическая служба организуется, - улыбнулся   начштаба, -
переводись туда.  Работа не пыльная.  Будешь вокруг аэропорта ворон пугать.  А то вон
совсем обнаглели пернатые, на самолёты стали бросаться. А рядом с гостиницей на тополях
сколько гнёзд! Видел? Гвалт стоит с утра до вечера.
- Ты что же, предлагаешь мне гнёзда разрушать? - почернел Бек. - Там же птенцы. Я не душегуб.
- А если эта птичка в двигатель попадёт, знаешь, что будет?
- Знаю, - зевнул командир. - Мне попадала, когда я ещё в военке на Миг -15 летал.
Правда, не в двигатель, в пилон попала. А то бы вполне возможно и не сидел я тут рядом с
тобой. Так ты говоришь, отпускаешь меня?
- Я же сказал, привет семье!
- И твоей - тоже.
И старейший командир эскадрильи Нурислам Хамзиевич Бек скрылся за дверью.
             -----------------------------------
                продолжение следует