Коканд. холодная зима 1942 года

Война... Огромный поток беженцев с Запада идет на Восток. В Ташкенте в спешке организованные эвакопункты распределяют этот людской поток - стариков, старух, сирот, больных, изможденных, грязных, голодных и холодных, с домашним скарбом и без, раздетых и разутых, направляемых в железнодорожных вагонах вглубь страны. Этих новоприбывших гостей-беженцев группами направляют в города и села Узбекистана.
В начале 1942 года выдалась холодная лютая зима с большими снегопадами. Именно тогда к нам в город Коканд, Ферганской области прибыла первая группа беженцев в основном из Каменец-Подольской области, Белоруссии и Западной Украины.
Местные жители Коканда - в основном узбеки, бухарские евреи, русские вышли их встречать и, каждый из встречающих, добровольно брал к себе в семью "новоприбывших гостей" сразу по несколько человек или семей. Совершенно не знакомые люди со слезами на глазах обнимали друг друга, уговаривали идти жить к ним.
Дома же их встречали как самых близких родных, устраивали баню, переодевали с ног до головы, усаживали за стол, кормили, поили, говорили, что мужья, братья ушли на фронт, от них очень редко приходят письма.
А гости рассказывали с каким трудом добирались до Коканда, сколько раз их бомбили по дороге, как теряли они
своих детей, братьев, родителей и часто даже не могли их похоронить.
Рассказывали различные случаи, например, как один мальчик хотел сделать доброе дело, принести больной женщине горячую воду, но отстал от поезда и при живых родителях стал сиротой, оставшись на чужбине без документов и денег.
Все это горе, выпавшее на долю людей не опишешь, не перескажешь, но один из эпизодов накрепко врезался в мою детскую память.
В холодную, январскую ночь 1942 года военком и военные остановили несколько подвод около нашего дома.
Отца дома не было, тогда работал он в колхозе, в селе Укчи, в 22 км от города Коканда.
Безрукий военком, в звании подполковника войдя в дом спросил маму:
- Хозяйка, сколько беженцев можешь принять. Мать ответила:
- Две семьи.
Мы - отец, мать и четверо детей занимали три комнаты. Все мы - дети перешли в спальню родителей, а в двух комнатах расположились две семьи беженцев.
В первой - Тиля Андреевна, жена офицера Советской Армии и двое детей, во второй - София Ильинична и трое ее детей.
Голодные, холодные дети и женщины бросились кушать все, что было нами поставлено на стол.
Моя мать плакала и умоляла всех сразу не кушать много, говоря, что можно от этого заболеть.
- Не спешите, - повторяла она, не торопитесь, вся еда все равно ваша, на всех хватит. Пейте больше чая и молока. Лишь бы вы не заболели...
Утром, как обычно, я держал корову, а мать ее доила. Не успела она закончить эту работу, как увидела, что все дети эвакуированных, жившие теперь у нас, стоят рядом и ждут, когда их угостят парным молоком.
Мать поставила ведро с молоком рядом с ними и сказала:
- Пейте, все ведро ваше.
Через несколько минут ведро было совершенно пустым, а родители этих детей плакали от радости, что их дети,
впервые за много месяцев пили парное молоко, пили сколько хотели и бесплатно. Мы тоже были счастливы, что досыта напоили парным молоком, хотя наша семья осталась в этот день без молока.
Все три семьи жили в одном доме, как родные, очень дружно. Не было среди нас голодных и больных. Этому способствовал мой отец. Продукты, которые он получал в колхозе, отец приносил домой и раздавал поровну всем. И все в пятницу вечером ждали этой минуты с нетерпением.
Но в эту пятницу отец, помимо продуктов, привел с собой в наш дом еще одного человека. Было тому около 55-60 лет. Худой, как жердь с длинной бородой и пейсами, одетый в изношенный грязный костюм и такое же обтрепанное черное пальто, в резиновых галошах, перевязанных электрическими проводами, на приглашение войти в дом он категорически отказался, объяснив, что у него много вшей.
На середине двора его полностью раздели, а его одежду собрали в кучу и сожгли.
И вот Абрам Израилевич (фамилию, к сожалению, не помню) выкупанный, побритый, постриженный превратился в совершенно нового человека. Он рассказал, что является профессором Одесского Университета, потерял при бомбежке по дороге в Среднюю Азию всю свою семью, еле добрался до села, где работал мой отец.
По нашей традиции - субботний вечер у нас всегда проходил под руководством дедушки, как большой праздник. Красиво сервированный стол, все одеты в лучшие одежды. Читают молитвы, поют, благодарят Б-га за то, что дал возможность провести эту субботу, как праздник. И вот, к нашему удивлению, Абрам Израилевич начал совершенно свободно читать молитвы.
   Через неделю его устроили на работу преподавателем физики в школу №12.
У нас Абрам Израилевич прожил около двух лет и вот
однажды к нашему дому подъехала большая черная легковая машина из которой вышли два офицера и спросили нашего постояльца.
Я сказал, что он сейчас находится на работе в школе. Офицеры попросили меня показать, где он работает и затем прошли в кабинет директора.
Когда туда пришел Абрам Израилевич, ему вручили пакет с пятью сургучными печатями на обороте.
Он вскрыл его, внимательно прочитал письмо, а затем поинтересовался, когда ему нужно ехать.
Офицеры сказали, что уезжать нужно немедленно.
В военторге Абраму Израилевичу выдали костюм, туфли, рубашки. И после этого нашего постояльца совершенно невозможно было узнать.
Днем мать сделал прощальный плов, пригласила соседей. Абрам Израилевич от всего сердца благодарил моих родителей за все, что они для него сделали и по его щекам текли слезы.
Затем он попросил разрешения прочитать молитву, и сказал:
- В этом мире я остался совсем одинок. Сейчас меня приглашают в Москву, работать в научно-исследовательском институте. Думаю, что условия жизни будут очень хорошими,
поэтому, прошу вас мне поверить и отпустить со мной вашего сына. Он будет жить со мной в Москве, учиться, станет хорошим физиком и, уверен, добьется в жизни многого.
Но разве могла бухарско-еврейская семья отпустить своего единственного сына куда-то за тридевять земель от дома, особенно в разгар войны.
Абраму Израилевичу отказали. И хотя он был очень расстроен отказом, но очень тепло попрощался со всеми, особенно с отцом и матерью. Меня он крепко обнял, поцеловал, вручил в подарок талон на получение в военторге бесплатной обуви.
Так мы и расстались с Абрамом Израилевичем... От него мы никогда не получали ни одного письма и что с ним случилось дальше мы не знаем. Единственный его след нашелся где-то в начале 1952 года, когда в газете "Правда" я неожиданно увидел его портрет среди фотографий других лауреатов Сталинской премии.
Но сколько я не писал ему, ответа так и не получил, письма же мои обратно не возвращались.