Старушки

НИКОЛАЙ ЧИРИКОВ - http://proza.ru/avtor/ybrjkfq1 - ЧЕТВЁРТОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "КАПСУЛА ВРЕМЕНИ" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ


                Это случилось со мной после               
                болезни летом в городском парке...

       Три старушки сидели на скамейке, на берегу маленького паркового пруда,
наслаждаясь последними лучами заходящего августовского солнца. Стайка серых уток плавала возле самого берега. Вечернее солнце припекало, но от близкой воды веяло прохладой.
       Старушки видимо, долго ходили по парку, устали, и теперь с удовольствием отдыхали: по улыбающимся лицам было разлито блаженство.
       - Таня, а где Лёва? - вдруг с беспокойством в голосе спросила одна  из               
старушек.
       - Он уток кормит. Вон видишь у самой воды на стульчике, - отозвалась Таня.
       - Но это же вредно - так близко сидеть у воды! Поди позови его сюда - на солнышко!   
       Старушка, названная Таней, послушно поднялась со своего места и решительной походкой направилась к тому месту, где сидел Лёва. Она шла быстро, широко шагая, сильно наклонясь вперёд. Вся её фигура выражала целеустремленность и искреннюю заботу о здоровье Лёвы. Старушка скрылась за ивовыми кустами, и оттуда послышались приглушенные густой листвой голоса.
       - Муся, смотри какие красивые кустики, их как будто кто-то специально подстриг!  - продолжала в это время разговор беспокойная старушка.
       - И хорошо как здесь - ни тепло, ни жарко, ни холодно!
       Пруд действительно окружали какие-то странные ивовые кусты, как будто специально подстриженные “под шар”.
       Из-за куста появилась Таня и всё той же решительной походкой направилась к скамейке.
       - Сейчас он придет - сказала она, усаживаясь рядом со своими спутницами, - у него  совсем маленький кусочек остался.
       - Муся! А что это там, на дереве, сук или птица какая-то? - с тревогой в голосе спросила свою подругу неугомонная старушка. На её длинном горбатом носу громоздились круглые очки с толстыми линзами, а один глаз был полузакрыт. Странную тревогу в голосе, наверное, вызывала старческая близорукость и любознательный характер одновременно.
       - Это мальчик, Надя – успокаивая её, отвечала Муся, - забрался на сук и сидит.
       Я поднял глаза и тоже увидел мальчика, которого не заметил раньше. Одетый во всё коричневое, он сидел на толстом суку тополя, свесившемся прямо над парковой дорожкой, и впрямь походил на отросток ствола или на большую нахохлившуюся птицу.
       В этот момент он услышал голоса, обернулся, будто очнулся от тяжелого раздумья, и неловко стал слезать с дерева, цепляясь одеждой за мелкие сухие веточки. Наконец он спрыгнул на землю, и оказался довольно высоким подростком тринадцати-четырнадцати лет. Не оборачиваясь и не обращая ни на кого внимания, он побрел по дорожке.
      - Здоровый какой, мог бы ветку сломать – с тревогой в голосе сказала Надя.
      - Да… лет двенадцать – тринадцать – отозвалась её подруга.
      Они замолчали. На дорожке появился Лёва, невысокого роста худощавый и стройный старичок в очках. На нём была бледно-оранжевая рубашка, старенькие, но тщательно выглаженные брюки и зелёный в горошек галстук. Он держался независимо и с удивительным достоинством, гордо неся свою красиво посаженную  голову; большая сумка-коляска и раскладной стульчик в его руках как бы подчёркивали его независимость.
      Старушки оживились, задвигались, заулыбались, и я, невольно поддавшись общему настроению, подвинулся, освобождая место вновь пришедшему.
      - Прямо на лету хватают, - высказал Лёва свои впечатления от кормления уток, усаживаясь рядом со своей женой Таней. Он молча протянул ей ощипанный шарик белого хлеба, и, опёршись на металлическую дугу сумки-коляски, положил на сложенные руки подбородок, закрыл глаза и подставил лицо солнечному теплу.

      - Муся, пойди, покорми уток! – вдруг снова встрепенулась Надя.
      - Да что ты, что ты… я боюсь… в воду упаду…
      - А ты встань подальше и не бойся. Это так интересно!
      Видно ей самой ужасно хотелось покормить птиц, но слабое зрение не давало ей это сделать, и она искренне желала, чтобы подруга получила удовольствие.
      Поколебавшись недолго, и немного поохав для порядка, Муся взяла наконец хлеб и мужественно направилась к воде. Но как только она кинула первую щепотку хлебных кусочков, стайка быстрых воробьёв слетела с ближнего куста, и кинулась ей под ноги подбирать упавшие в траву крошки.
      - Ой, Муся, воробьи-то как тебя окружили! – воскликнула Надя.
      И тут же с жаром начала говорить о том, что птицы чувствуют тех, кто к ним хорошо относится.
      - Раньше я думала, что они по одежде меня узнают, - говорила она, рассказывая про дворовых голубей, - а теперь знаю, что они самого человека чувствуют. Вот я их покормила один раз, теперь, как только во двор выхожу, они сразу ко мне слетаются.
      В это время вернулась возбуждённая Муся, она была очень довольна, стала угощать всех яблоками, весело рассказывать о своих впечатлениях, заспорила с Надей о чём-то из жизни уток…
      А я, сидя рядом, вдруг подумал: «Странно, что старики не обращают внимания на гуляющих вокруг людей, даже, например, мальчик, сидевший на дереве, вызвал их интерес только потому, что был похож на сучок или птицу… Наверное, устав за всю свою долгую жизнь от суетливого, вечно спешащего мира людей, и считая себя отдавшими свой долг этому миру, они, как истинно городские жители, по мере сил, пытаются помочь выжить этому кусочку живой природы, зажатому среди городского шума и суеты.
      Или может душа человека, (не сам человек, не разум его, а именно душа), чувствуя свой близкий уход заставляет его обращаться к первозданному источнику жизни, чтобы свободно растворившись в нем, возродиться в новом молодом поколении.
      И мне показалось вдруг, что маленький парковый прудик вдруг поднялся громадным туманным зеркалом и в дымке прожитого времени я увидел сидящего на скамейке старика. Что-то знакомое было в его облике, но туман застилал глаза, и я никак не мог до конца узнать его. Я даже привстал со своего места, как будто это могло мне чем-то помочь.
      Старик тоже увидел меня, и тоже привстал, силясь разглядеть меня и что-то вспомнить.
      Так мы стояли долго друг против друга, пока смутная  догадка, которая сразу возникла у меня, не переросла в уверенность.
      Я узнал в этом старике себя. Сколько прошло лет, я не знал, но это был я. Это я через толщу лет смотрел на себя молодого и не мог узнать в этом бледном, нервном юноше, себя, седого, сгорбленного со слезящимися глазами. Но вот старик вздрогнул,видно мысль, так внезапно поразившая меня,  дошла и до его сознания; он сделал порывистые движения вперед, пытаясь что-то сказать или спросить. Невольные слезы жалости к нему вдруг навернулись на мои глаза и, пытаясь ободрить его, я что-то  крикнул, … но не услышал собственного голоса, видно временной барьер не давал возможности разговаривать самому с собой, мы, поняв это, одновременно замолчали и стояли, молча вглядываясь, он - в прошлое, а я в – будущее.  Ветер трепал его жидкие седые волосы и глаза слезились от ветра или от воспоминаний. Но туман вдруг начал густеть и, обдав меня ледяным холодом, вдруг как будто пробудил от тяжелого сна. Взгляд  мой упал на циферблат наручных часов, предупреждающих меня, что пора уходить.
      Я поднялся со скамейки, и не оборачиваясь быстро пошёл к выходу из парка.
      На границе города и парка я обернулся … Старики сидели на прежнем месте, теплое августовское солнце согревало их усталые, улыбающиеся лица. Они отдыхали.