Овцегуру

Все имена и события в данном рассказе вымышлены, любое совпадение считать случайным.

Евангелие от Иоанна 10:11
Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый
полагает жизнь свою за овец.

  Прохладный мягкий воздух летней ночи вливался в окно кухни нежными струйками свежести.  Шелест листьев за прозрачной гладью стекла своим трепетным колыханием наполнял пространство нежным шепотом сновидений. Лёгкий свет звёзд, что смотрели на весь этот мир с высоты загадочного и манящего космоса, тоненькими иголочками пронзал ночную мглу, пытаясь побороть царство теней, опустившееся на землю с заходом солнца. Наполненный сквозняком тюль на окне, подобно парусам могучего корабля, пузатился, плавно покачиваясь на карнизе.
  Алексей сидел на трёхногом резном табурете и смотрел, как тень от кружев пытается затмить собой лунный свет, проникающий в окно. Искусственная тьма, подгоняемая ночным ветром, плясала по стене кухни. Облокотившись локтями о гладь стола, он смотрел, как блестит серебром отражённый от стекла свет. А за стеклом смутно угадывался текст грамоты, полученной им в какие-то теперь уже стародавние времена.
  -«Лидкину Алексею Анатольевичу за успешную работу в области овцеводства». – Медленно прочитал Алесей грамоту, - за успешную работу…
  Что-то тяжко было на душе от того что это всё уже не про него. Он давно уже никого не пасёт. Теперь он директор или вернее даже президент крупной компании по выращиванию овец. Теперь он знаток, мало того: крупный специалист, среди ему подобных. Но вот пастухом он уже не был. Давно. Так давно, что уже и не помнил того, как его душу перестала заботить любовь к милым очаровательным животным из отряда парнокопытных. Не помнил, как власть денег и успеха одолела его. Подчинила себе. Заставила думать больше о себе и о прибыли, получаемой им, чем о своих подопечных. Лидкин, страдая в эту чудесную, романтическую ночь от бессонницы, вдруг попытался понять, как так получилось, что он предал все идеалы своей молодости и стал похож на простого управленца и как он умудрился забраться столь высоко по карьерной лестнице, практически перестав делать то, что должен был делать.
  Он вспоминал как еще, будучи совсем молодым человеком, только что пришедшем из армии, устроился на работу в тогда ещё небольшой, по сравнению со всеми остальными, совхоз. Помнил свою первую отару и как он знакомился чуть ли не с каждой овцой, с каждым бараном в ней. Ему безумно нравилось смотреть на овец. На их чистую белую шерсть. Иной раз, глядя на подопечных, он представлял, что перед ним облака спустившиеся с голубого неба, лёгкие и даже какие-то полупрозрачные. Иногда они представлялись ему эскадрой могучего парусного флота, что плывёт по морям колыхающейся зелёной травы. А бывало причудится, что это не безголосые животные твари, а гигантские пушистые хлопья снега, принесённые ветром с далёких северных ледяных гор. Лидкин любил своих овец. Он знал о них всё. Всё что только можно было знать об овцах. Что они едят и что они пьют. Как живут и как размножаются. Как любят и как ненавидят. Чего страшатся и чему радуются. Алексей усмехнулся: один из его нынешних подчинённых как-то хвастался, что способен штангенциркулем измерить толщину одной ворсины из овечьей шерсти, чтобы определить, хороша ли вся шерсть. Сам Лидкин так хорошо разбирался в овцах, что мог по ворсинке шерсти настраивать штангенциркули. Он заботился об отаре. Он выхаживал заболевших и защищал обиженных. Искал заблудших и вытаскивал из расщелин провалившихся. И надо сказать, что эти славные зверушки отвечали ему той же любовью. Едва завидев его, едва заслышав его голос, они всей отарой радостно неслись к нему. Но потом всё это прошло.
Почему? От чего?
  Алексей всунул ноги в тапочки и, поднявшись с табурета, подошёл к плите. Взял спички и зажёгши газ, поставил кипятиться воду в белом с голубыми незабудками чайнике. Лёгкий дымок от погасшего кусочка древесины чуть защекотал ноздри. Сразу же захотелось курить, хотя он бросил уже давно, едва начав пасти овец – те не выносили табачного запаха. И с тех пор ни разу, ни-ни. Однако он протянул руку к расписанной под дуб дверце настенного шкафа и открыв её, пошарил ладонью по верхней полке. Пару дней назад, поддавшись секундной слабости, Лидкин купил пачку сигарет и спрятал её от жены. Но теперь полка была пуста. Видимо Фатима, так звали его жену, нашла заначку и выкинула от греха подальше.
  Лидкин закрыл дверцу. Пока синий цветок газа разогревал воду в чайнике до температуры кипения, он прошёл по тёмному коридору в спальную комнату. Лунный свет проникал и туда. И там, в этом небесном сиянии, он увидел чёткий силуэт жены, лежавшей на просторной двуспальной кровати. Восточная красавица спала, лёжа на боку, тихим сном. Обнажённая рука её была откинута в сторону и нежная кожа соперничала с лунным светом в белизне.
Жена.
  Лидкин смотрел на её всё ещё гибкий, как и в дни её молодости стан. Смотрел на нос с небольшой горбинкой, смотрел на волнистые волосы. Может всё началось именно с жены. Ведь он любил совсем другую женщину. Но отец Фатимы был одним из главных людей компании, в которой Алексей работал. А тут ещё руководство приняло решение, что заведовать полными отарами и нести звание пастухов могут лишь женатые люди. Прочие же переводились в подпаски, в мальчики на побегушках. И не желая расставаться с любимыми овцами, Алексей стал ухаживать за той девушкой, свадьба с которой принесла бы больше выгод и позволила бы заниматься любимым делом. Фатима была счастлива, что вышла замуж за рослого, умного, красивого мужчину, а Лидкин был рад, что его карьера стала расти как тесто на дрожжах. С тех пор они вместе и им вроде как хорошо, но иногда Алексей чувствовал, как его что-то гнетёт изнутри: не поспешил ли? Он ещё раз посмотрел на жену. Крик какой-то песни какого-то припозднившегося гуляки с улицы словно заставил очнуться от горестных мыслей. Алексей вернулся на кухню.
  Чайник уже кипел, заполняя пространство паром. Атмосфера кухни, наполненная водяным туманом, сжала грудь мощными тисками. Быть может ещё тогда стоило не идти по пути карьеры, теряя любовь и мечты, а переждать и заниматься тем, что любишь, тем, что ценишь больше всего. Но отступать было нельзя, ведь был ещё и отец, его собственный родной отец.
  Лидкин снял с полки красную кружку с большой ручкой, положил в неё пакетик мятного чая и залил кипятком.
  Отец.
  Этот человек, словно призрак маячивший за спиной, постоянно отравлял всё существование бывшего пастуха. Когда Лидкин рассказал ему о том, что хочет стать пастухом, тот лишь рассмеялся. И потом, при каждой встрече, говорил сыну, что последний выбрал самую бесперспективную работу в мире. Отец не желал (или не мог) понять всей любви сына к овцам. Отец называл это глупыми бреднями и молодой дурью. Он подтрунивал над Лидкиным и периодически, помогая финансами (зарплата у пастуха на тот момент была не велика) приговаривал: «На, держи, сынок, а то вон с голоду уже пухнуть начал».
  -Ты самый обыкновенный неудачник, - слышал Алексей от своего родителя. – И в этой жизни ты никогда и ничего не добьёшься. Ни дома нормального у тебя не будет, ни машины, ни денег. Шёл бы ко мне работать. Сын директора это ж не хухры-мухры! Всего добьёшься, а я помогу.
  И эти слова червём точили душу пастуха. Он долго думал, как добиться признания отца, как сделать так, чтобы его отец поверил в него и гордился им. Для начала Лидкин стал утаивать часть состриженной шерсти в документах отчётности, а утаённое сбывал перекупщикам, кладя при этом себе в карман вырученные деньги. По не многу, по чуть-чуть и вот у него уже первая машина. Когда же удивлённые коллеги поинтересовались, чисто по дружески, откуда у него финансы, Алексей отвечал, что отец помог ему материально. Первый раз врать конечно же было стыдно, но второй уже ничего. А с третьего он понял, что использовать имя собственного папаши как ширму, очень даже удобно - в некоторых ситуациях. Дальше - больше. Алексей допил чай, запивая им бутерброд с икрой и вспоминая, как продал первую овцу на мясо. Было даже немного забавно рассказывать о волках утащивших бедное животное и мнимо сокрушаться о собственном бессилии ей помочь. Сослуживцы и друзья утешали и подбадривали его как могли, а он, вздыхая и обливаясь крокодильими слезами, тайно договаривался о продаже целой партии ягнят и о закупке ящика динамита для имитации горного обвала, который якобы и поглотит этот молодняк.
Само собой, никаких прежних чувств к подопечным на тот момент он уже не испытывал. Видимо чувствуя это и в душе удивляясь произошедшим с пастухом переменами, бараны и овцы постепенно стали сторонится Алексея. Они переставали слушаться его голоса и уже не бежали ему на встречу. Чтобы избежать каких бы то ни было инсинуаций, следовало что-то предпринять. И тогда Лидкин вспомнил своего армейского сержанта, который гонял их подразделение, не давая ни роздыху, ни передыху.
  Армия.
  Он вернулся от туда, как он тогда думал, совершенно мужественным человеком, даже и не подозревая, что за гидра поселилась в его сердце. Гидра власти. Она выползла в самый неподходящий момент, словно дождавшись своего часа. Случилось как-то ему перегонять отару с одного склона на другой, более насыщенный сочными травами, и одна овца вдруг заупрямилась и не захотела идти дальше. Кто теперь может ответить, что же произошло: может копыто застряло между камней, может в дали замаячили волки и животное просто испугалось, а Лидкин спешил, торопился на очередное деловое рандеву, которое поможет решить часть финансовых проблем и позволит прикупить домик на двоих с женой, и переехать, наконец со съёмной квартиры. Может случайно, а может и намеренно, не отдавая отчёта в собственных действиях Алексей концом жезла, на который  обычно опирался в дороге, ударил овцу по шерстяному с висевшему на нём репьями боку. Овца заблеяла и чуть дёрнулась, но осталась стоять на месте. И тут пастух буквально рассвирепел. Он стал дубасить бедное блеявшее животное до тех пор, пока оно уже не сорвалось с место и во всю прыть не понеслось за остальными. С тех пор наказания для замешкавшихся в дороге просто вошли в норму. О да! Ему нравилось наказывать. Он испытывал чуть ли не физическое наслаждение от того, что можно было не идти впереди отары, а гнать их пред собой, направляя движение суровым жезлом порядка. Он главный! Он Самый Главный! А того барана или ту овцу что не послушалась - палкой. Да посильнее. Если уж совсем перестанет подчиняться, то и выгнать её вон из отары. Пусть походит одна по темноте, под дождём, глядишь и сама запроситься обратно. Если бы ему кто-то сказал о любви к братьям нашим меньшим, то он точно удивился бы: о чём вы?! Только подчинение! Лишние, вон – на мясо и шерсть.
  Как всё это было давно.
  Теперь он уже самый главный не только среди овец,, но и среди пастухов. Его власть настолько велика, что он уже сам устанавливает и зарплату для себя, и режим работы. Теперь у него есть всё: собственный дом, машина и много денег на счету. Золотая клетка, из которой он никогда не уйдёт. Не потому что не может, а просто не хочет. Зачем? В чём смысл перемен?
Одно беспокоило Лидкина: в его сердце нет-нет, да и проснётся тот мечтатель, который хотел любить своё дело, любить свою отару. И боль в душе от того, что этого мечтателя приходилось давить, отражалась на его лице.
Маска.
  Лидкин пальцами ощупал своё лицо. Тонкая маска из мягкой кожи умершего своей смертью инквизитора до сих пор была на его лице. Он в очередной раз забыл её снять. Когда он её только приобрёл, то надевал по утрам и снимал по вечерам. А теперь же она была на нём фактически постоянно. Он привык к ней. Она помогала ему улыбаться и отбиваться от злопыхателей силой одних лишь лицевых мышц.
  «У меня всё хорошо, - говорила маска губами Лидкина, оставляя за скобками подтекст ответов. – Я счастлив. Нет. Проблем у меня нет.( А если и есть то я в вашей жалости и сочувствии не нуждаюсь.) Давайте я вам помогу лучше – (я ведь от этого чувствую себя нужным, а главное очень важным). Кто-то не доволен мной, у него претензии ко мне? (Так это его проблемы. Нет, я не признаюсь в своих ошибках, если какие и были. Сильный человек признаёт свои ошибки? Да чушь собачья! Сильный человек никогда не меняет своих решений, даже если они ошибочны. Просто не надо ни о чём жалеть.) Нет, я не манипулирую вами, а просто хочу помочь (но с выгодой для себя). И я всегда рад вас видеть (если вы принесёте мне пользу). Я готов открыть вам свою душу (или вернее вы будете так думать), но и вы поделитесь частью своей (и тогда вы будете уязвимы для меня). И я чисто по-человечески вас люблю (но только если вы готовы подчиниться и преклонится предо мной)».
Алексей облизнул пересохшие губы. За окном начинало светать и лунный свет рассасывался по небу голубым восходом. Когда утреннее солнце заглянуло сквозь стекло в кухню, то увидело лишь пустую немытую кружку. Но вот в спальне лучи светила озарили мирно спящего человека лет сорока, обнимающего красавицу жену.
  «Как спокойно спит человек. – думало солнце. – Без тревог и забот. Наверное, это очень хороший человек и много полезных и важных дел сделает он сегодня. Пожелаем ему удачи».