15. Родословная

На фотографии три брата Берестовых: историк и поэт Валентин, агроном Дмитрий, книжник Анатолий из стихотворения "Образец" с дочерьми Мариной, Надеждой и Еленой.


15. Родословная   
 
          О жизни в Мещовске и о своей родословной Валя чудесно написал в воспоминаниях «Детство в маленьком городе». Когда я их прочёл, мне показалось, что всё, о чем в там написано, мне давно знакомо. Но это было ложное впечатление. Конечно, что-то мне было известно из рассказов Вали, но о многом я узнал впервые. В задушевных беседах в укромном местечке на печи мы делились и нашими родственными связями. Именно тогда Валя рассказал мне о происхождении фамилии Берестов. Своей фамилией Валя очень гордился, подчеркивая, что даже у Пушкина она упоминается. Слезаем с печи, берём том Пушкина (тот самый) и находим в «Барышне-крестьянке» фамилию Берестов. На мое предположение, что фамилия произошла от слова берёста, Валя возражает: нет, от древнеславянского имени Берест. Но я не успокаиваюсь и начинаю фантазировать: когда-то давным-давно родился беленький мальчик, такой беленький, как берёзовая кора – берёста, и родители назвали его Берестом, а дети этого Береста стали Берестовыми. Так что, как ни крути, а фамилия Берестов произошла от слова берёста. Валя надолго задумывается, переваривая мою версию, но, в конце концов, заключает, что так, вероятно, и было.
      
          Моя же фамилия редкая (никогда мне ранее не встречалась), но не такая благозвучная, как Валина. Утешало то, что фамилия пришла из того времени, когда на Руси было крепостное право, что свидетельствовало о пролетарском её происхождении. В те годы, да и позже, это было благом. Вот и Валя в своих воспоминаниях указывает: «…Высшим благом было рабоче-крестьянское происхождение». Во всех анкетах - неотъемлемом атрибуте советской действительности - помимо пресловутого пятого пункта о национальности, был пункт и о так называемом социальном происхождении. А история происхождения моей фамилии, о ней я рассказывал Вале, была такова. Деда по отцу звали Константином, прадеда – Афанасием, прапрадеда – Прохором. Он был крепостным и в барских устах был не Прохором, а Прохоркой,  вот от Прохорки  и пошли Прохоркины дети.  Кстати, позже в Интернете я нашел несколько своих однофамильцев.
      
          И именем своим я был недоволен. Валентин с латинского – сильный, здоровый, а Вадим – спорщик, что в этом хорошего? Почему не назвали меня Валентином? Или Юрой, как соседского Юру Блинова? Слушая мои жалобы, Валя убеждал меня, что зря я мучаюсь: имя хорошее, древнеславянское, как Берест, и у Пушкина оно есть, и у Лермонтова - тоже. Он меня убедил, успокоил. Хорошо, что отец не назвал меня по тогдашней моде Трактором или, не дай Бог, Альфредом или Адольфом (среди наших сверстников встречались ребята и с такими именами), ведь угораздило же отца назвать мою сестру Элеонорой (не в честь ли дочери Карла Маркса?).

          В «Детстве в маленьком городе» Валя написал о своем наблюдении: «Поражало, что у сверстников были бабушки, и не было дедушек. И ведь не на войне погибли, не в революцию, никто их не убивал, но до старости не дожили, не дали счастья внукам». Таким Валиным сверстником был и я. Возможно, Валиному наблюдению поспособствовал и мой рассказ о моих дедах, которые умерли еще до моего рождения. Мой дед по матери Дьяконов Николай Николаевич умер в 1921 году от холеры в городе Кургане. В Советской России свирепствовал голод, был создан «Помгол» – специальная государственная комиссия помощи голодающим. На Кубань и в Сибирь посылались отряды для заготовки хлеба. В такой отряд попал и мой дед, но до Сибири он не доехал, найдя успокоение в общей могиле. Дед по линии отца тоже умер вскоре после революции.
    
           О своих дедах Валя написал в  воспоминаниях, а что он мне о них рассказывал в те годы, я уже не помню. Так что мы действительно не знали своих дедов и с завистью смотрели на тех мальчишек, у которых дедушки были живы. Особенно завидовали одному незнакомому мальчишке, который иногда появлялся на нашей улице, держась за руку высокого, стройного старика с орденом «Боевого красного знамени» на груди.
      
          Не знаю, какая вещественная память о дедах осталась в семье Берестовых, а о моем деде Николае, кроме его увеличенного фотографического портрета и письма, отправленного с дороги из Сибири , остались старинные, искусно сделанные канцелярские счеты. Мы с Валей быстро приспособили их для наших игр: счеты переворачивались на костяшки и превращались  во что угодно в зависимости от содержания нашей игры - в экипаж, танк, бронепоезд.

          О своем дворянском происхождении Валя, по известным причинам, предпочитал помалкивать, но мне об этом рассказывал, да и для моей мамы, не знаю от кого, было известно, что Зинаида Фёдоровна – из дворян. Потом, когда мы станем  взрослыми, Валя не станет делать из этого тайны, а  будет шутливо говорить, что он - социальная полукровка,  поскольку одна его бабка - крестьянка, а другая – дворянка.
      
          А моя мама была из мещан, о чём свидетельствовала её метрика. Слово мещанин, мещанка в те годы являлось чуть ли не  ругательством. Когда мы с Валей об этом говорили, он возражал: «Какая же твоя мама мещанка, она очень хороший человек».

          Если Валя не скрывал от меня, что его мама из дворян, то я, рассказывая Вале о своей родословной, кое о чём умолчал. Моя прабабка, мать бабушки Клаши, Елизавета Адамовна, была по национальности полькой. Мой прадед (тот, который сажал тополя на Пятницкой улице) привез её из Виленской губернии, где проходил долгую службу в царской армии. После возвращения с государевой службы прадед бедствовал без работы и, обремененный семьей, был вынужден пойти в полицейские, то есть, снова на царскую службу. Служил он под началом полицмейстера Трояновского Евгения Ивановича,  известного своими делами по благоустройству Калуги и быта калужан. Кстати, за общественную и благотворительную деятельность  Трояновскому было присвоено звание почетного гражданина Калуги. Следующим почетным гражданином города, уже в советское время,  стал Циолковский, а за ним это звание получили все первые космонавты, начиная с Гагарина и Титова. Вот о службе прадеда в полиции  я и умолчал, хотя на этой службе он ничем себя не скомпрометировал. Да ничего на ней и не нажил, даже собственного домика, и  хорошего образования своим дочерям дать он не смог: моя бабушка окончила всего лишь два класса церковно-приходской школы, или, как  потом её называли, ЦПШ. 
       
           Поводом для разговоров о родственных связях были и семейные фотографии. Когда все игры окончены, и заняться уже нечем, прошу бабушку Клашу показать нам фотокарточки. Она достает их из ящика комода и стоит рядом, пока мы рассматриваем старинные, сделанные еще до революции фотографии. Их я уже много раз видел, но всё равно спрашиваю: «А это кто? А вот это кто?» Бабушка поясняет. Валя берет карточки в руки и подолгу рассматривает. Фотографии наклеены на толстый картон. Переворачиваем одну из них и читаем на обороте: «Художественная фотографiя В.Н.Ченцов. Калуга. Ильинская ул., д. Васильевой. «Grand Prix», высшая награда въ Полтавъ, Серебряная медаль въ Величкъ, Бронзовая медаль въ Петербургъ, Бронзовая медаль в Москвъ». Читаем эти строки с ером и ятью (эти буквы были для нас привычны, поскольку через наши руки проходило много книг, изданных еще до революции и напечатанных старым гражданским шрифтом) и спрашиваем бабушку, а не родственник ли этот калужский «фотограф В. Н. Ченцов» купцу Ченцову, в бывшем доме которого мы живем. Может быть и родственник, но достоверно бабушка не знает. Хороший был фотограф, прошло полвека, а фотографии будто сделаны вчера.

           У Вали семейные фотографии не хуже, тоже на картоне. Вот мама Вали, Зинаида Фёдоровна, молодая и красивая, с толстой косой. Отец Вали, Дмитрий Матвеевич, тоже молодой и красивый, светлые волосы зачесаны набок. На нем тот самый френч английского сукна на пуговицах с двуглавыми орлами и погонами прапорщика, о котором Валя упоминает в своих воспоминаниях.
      
          А вот сфотографироваться вместе на память о нашем детстве мы с Валей не удосужились.

   
          О родителях Вали можно сказать много хороших, добрых и лестных слов. И Дмитрий Матвеевич, и Зинаида Фёдоровна были замечательными людьми. О Дмитрии Матвеевиче, о его интересной и нелегкой судьбе можно было бы написать отдельную книгу. А что Дмитрий Матвеевич  о своей жизни написал сам? В историко-краеведческом альманахе «Калужская застава» (изд. Н. Бочкаревой, Калуга – 2001) опубликованы его воспоминания «Странички воспоминаний», написанные чудесным языком. Они же вошли в книгу «Валентин Берестов: сквозь цветные стёкла детства», составителем которой является Анатолий Дмитриевич. И жаль, что воспоминания Дмитрия Матвеевича охватывают только ранний период его жизни.
      
          У Вали есть очень хорошее стихотворение «Образец», которое хочу здесь  привести полностью.

                У старшего брата был звонкий отец,
                Кумир городка, краевед и певец.
                Ему, подражая и в этом, и в этом,
                Историком сделался сын и поэтом.

                У среднего брата был грустный отец,
                Рыбак и от скуки казенный беглец.
                Развел цветничок, огородик за домом.
                Ему, подражая, сын стал агрономом.

                У младшего брата был старый отец,
                Мудрец, запредельного мира жилец.
                Он книги искал, собирал и читал.
                И сын в подражание книжником стал.

                Так возраст и время меняли его,
                Крутила эпоха отца моего.
                И только в одном не менялся отец:
                Для каждого сына он был образец.

            Дмитрий Матвеевич действительно был образцом и не только для своих сыновей. Я тоже его очень уважал и любил, и для меня он тоже был образцом честности и порядочности. Среди студентов  техникума, в котором Дмитрий Матвеевич преподавал историю, у меня было много знакомых, в техникуме учился и Валя Клевцов с нашей улицы, и, конечно, я интересовался их отношением к Дмитрию Матвеевичу. Все мои знакомые студенты отзывались о нём с большой теплотой и любовью, и мне это было очень приятно.
    
           Дмитрий Матвеевич был очень музыкален, у него был отличный слух и приятный тенор. В стихотворении «Отец мой не свистел совсем» Валя пишет, что Дмитрий Матвеевич «пел для мамы, для гостей». Доводилось и мне слышать пение Дмитрия Матвеевича. Из всего, что он исполнял, почему-то запомнился романс «В голубой далекой спаленке твой ребёнок опочил» на стихи А.Блока. Тогда я еще не знал, что стихи принадлежат А.Блоку,  узнал много позже, когда в 1955 году мне повезло приобрести двухтомник его сочинений. Снова я услышал этот романс в исполнении Дмитрия Матвеевича уже в пятидесятых годах, и исполнил он его по моей просьбе.
    
           В те довоенные годы мои и Валины родители близкого общения не поддерживали. Когда Валя у нас заиграется, забыв, что ему уже давно пора быть дома, его розыски Зинаида Федоровна начинала с нашего двора. Конечно, она и моя мама о чём-то беседовали. Подружились же они гораздо позже, после войны, а преждевременная смерть Дмитрия Матвеевича в 1964 году еще более их сблизила. Как когда-то в довоенные годы «пропадал» у нас Валя, так после смерти мужа стала «пропадать» у нас Зинаида Федоровна.

          Моя мама писала мне, что, придя домой с дежурства,  застаёт такую картину: бабушка Клаша (тогда она была уже слепой) и  Зинаида Фёдоровна сидят обе на тёплой лежанке, и, дожидаясь маму,  о чём-то задушевно беседуют. И так было почти ежедневно.

См.фотографии в приложении:

- Старая фотография отца Валентина Дмитрия Матвеевича - http://www.proza.ru/2014/08/19/1051
- Первенец в семье Берестовых - http://www.proza.ru/2014/08/19/1096

Продолжение:http://www.proza.ru/2011/08/24/459