Via Appia, или путь пчелы

Посвящается Иосифу Бродскому


От автора.



Дело в том , что я  люблю. Мрамор. Гранит. Базальт. Дикую друзу горного хрусталя.  Любую породу. Камень сам по себе.
Булыжник непредсказуемо красив в распиле, полированном виде.
Но белоснежный , в разломе соблазнительно зернистый мрамор! – дышит неведомым, гипнотизируя меня , дитя семьи геологов.
А без мрамора – какой же Рим ( древний )! Спесь его многоступенчатого рабства!
Мне мила его нынешняя молчаливая роскошь разбитого мраморного сервиза, ставшая фоном для уцелевших портиков, сквозящих колоннами ,  прохладно-уютных  ниш ,  в которых   так хороши обнажённые в мраморе лица . Беззащитные лица величавых
убийц , гордящихся своими сохранившимися носами и тщательно уложенными завитками хорошо промытых мраморных прядей . Сколько рук причёсывало вас во время оно, сколько ваяло и полировало вас , покрываясь мукой мраморной пыли …
     А в Красноярске в декабре 1994 года мой муж как-то кинул в меня репликой :
Я – художник,  я ты-то  кто?
У меня началась бессонница. Лёжа в пустой , свежевыбеленной комнате,  завернувшись в прохладную  льняную простыню, слушая переливы безмятежного храпа, сотрясавшего соседнюю спальню, я и не пыталась заснуть.
Куда податься… Дочка   с утра – в детсад. Я  - на службу. Муж – в трансцендентальную медитацию.  На сберкнижке -  ноль скачет на палочке. И он , мой Рим  (Roma) , протянул мне свою умную , в перстнях, руку, поигрывая слегка смягчённой мышцей диктатора, видимо не желая отпускать ни единой души , ему принадлежащей. И милостиво продиктовал мне в моём изгнании эти письма - ради глотка любви и свободы , которой сам он никогда не знал.
Пожатье каменной его десницы оказалось спасительным и длилось эдак до 1999 года.
А в ту ночь впервые разверзлось над моим диваном синее  -  синее  италийское  небо.
Спасибо тебе, Валерий, жестокий   друг мой – вдохновитель, тебе – бессонница благая.
Венеция, прости…



ПИСЬМА В ВЕЧНЫЙ РИМ


Письмо I. БЛАГОДАРЕНИЕ БЕССОННИЦЕ

Больная ночь. Ты в ней один. Спасайся.
Соломинка – лицо твоё, Иосиф.
Банальный иудейский профиль (с залысиной)
Стал в мраморе вполне музейным.
Вот тайное избранье адресата.
Из ночи красноярской угловатой,
Рваной, полной ран, –
Окошко в итальянский полдень!
Ау! Горячий пепел, белые ступени,
И виноград, и плющ.
Неаполь и Помпеи, Геркуланум,
Рим.
И ты, Иосиф.
Здравствуй!
О Рим!
На белой сковородке – пятки жарить –
спасение!
Ау! творенье Ромула и Рема!
Итак, сплошная академия под голым солнцем.
Бонджорно!
Чтоб лучшее образованьем получить,
с колонной первой встречной обнимись покрепче.
Пусть вспомнит молодость. Дождись.
Тогда она тебе такое выдаст!
Забудешь всё, что знал –
Про нашу и не нашу эру!
Amen.
Потом, когда осушит мрамор Гелиос,
Почуешь ты, как затрещит твой кумпол,
Врастая в капитель какого-нибудь ордера.
О dio!
И вот уже ты держишь фриз
И видишь Рим отныне
Сверху – вниз.
Теперь гляди, окаменелый,
На бред ползучий нынешнего дня...
................................................
Боюсь я, что античный слог и благородство стиля,
И воск таблички стаят по произволу одиночества.
Зубами я вцепляюсь в это имя – Рим.
Джузеппе, на что он сдался мне?
На что мне сдался – ты?
Узнать бы...
Так вот чем латают бессонницы дыру,
Бездонную яму ночей заполняют.
Забыла я...
И ночь уходит, унося с собой все бездны,
Оставляя саднящую тупость в затылке,
Дрожание рук,
черепки
от
разбитой
пиалы...
Эй, где ты, о яма бессонных ночей?
(Молчанье заполнено светом)
Тебя больше нету.
Аминь.
Папирусы, свитки, тома невесомых посланий
Ночных, безответных,
Витают, колышатся мягко...
Флейту задушенной нежности выну
И стану играть.
Исписаны штабели римских табличек,
Воском покрытых прекрасным пчелиным.
Знаю, есть у меня
В этой вечной дыре собеседник,
Который молчит в мою сторону
Вот уж две тысячи
С хвостиком лет –
Беломраморной римской улыбкой.
И как ловко скрывается он
От мелких расходов! –
Скупится
Лизнуть италийскую марку
И штемпелем «Roma»
Жирную точку поставить над i.
Addio, Иосиф,
Addio.

Мария.

11.01.95




Письмо II.

Гуляй, свобода передвиженья
И утоленья чувств пяти – шести!
Совсем неплохо постоять с тобой, Джузеппе,
На почве каменистой этой.
И в грубых башмаках
И свитере из небелёной шерсти.
Секрет владенья, брат,
Теми пятью – шестью
Предельно прост:
Будь сам себе хозяин.
Всегда, везде, –
В тех башмаках и небелёной шерсти,
Будь им – без оных,
caro mio.
Тогда, как шуба из романовских овец,
Тебя обнимет, голого, весь мир,
Что называют умные индусы майей,
Туманом, бредом, ласкою обмана.
Обнимет мир романовских овец
И выплюнет – однажды.
Amen.


А покуда, какой пустяк! –
Под языком – букетик деревенского вина
Катается как ягода паслёна.
Не так сладка она,
Но не пускает нас до времени –
Туда
И держит крепко.
Да ты и сам всё знаешь, мужик витиеватый,
Вот потому тебе я и пишу.
А для владыки нашего –
Все мы –
И есть те неотмытые стаканы
Из трактира (гранёные)
И пусты не бываем, –
Всегда наполнены какой-нибудь бурдой –
Вот   н а ш а    т а й н а.
Но если б мы подобны были
Медицинским банкам (родня стаканам, –
Того же дебелого плебейского стекла),
То были бы поистине пусты.
Тогда б лечили, присосавшись к миру
Спасительной своею пустотой,
И были бы черны от копоти,
И нас берёг хозяин, дорожа здоровьем...
Vale.


Письмо III. МЕДИЦИНСКИЕ БАНКИ


Когда сгорает кислород,
Туда болезнь и дрянь без имени,
и чернота, и кровь дурная, –
Всё так и прёт.
А после оставляет
Своё клеймо на голых спинах –
Кружками крутокопчёной колбасы.
И это – мы, Иосиф.
Подобно этим банкам медицинским,
Мы – притяжение всего и вся.
Мы любим тело.
Душа же в пространстве безвоздушном обитает.
Она – целебный вакуум перворождённый,
И нас она поглотит, несомненно.
И телу не даст скормить.
Аминь.
Так будем, брат,
Кирзовым сапожком
Ласкать асфальт, булыжник, бездорожье,
А лаковою лодочкой – паркеты ясеневые.
И грудой невесомой,
Гусиной стаей писем
Долбать невинного как агнец адресата...
Катать паслёны под языком
И винный уксус...
Всё это прятки и очарованье,–
Душа возьмёт своё, Джузеппе.

Благословляю имя скрипучее твоё.
И башмаки твои,
И посох.
                10.01.95


Письмо IV.


Иосиф, дорогой,
С тобой беседа –
Из чаши драгоценное
Питьё.
Прозрачных горних вод
Кристалла чаша.
Питьё же в ней,
Лишь только пожелаю,–
Не истощится вечно.
Я так хочу –
Бездонным будет возлиянье.
И как беседа душ –
Двух чаш касанье.
И этот звон...
Хрустальный...
О Возлюбленный Пера!
Наш пир неиссякаем.
И он – моя награда
За то, что костоломный мир людской
Ни словом не похаю,
Неисчислимых мук его не прокляну,
Лишь назову их.
Я в нём живу и не живу,
Божественного мига ожидая
Беседы нашей,
Пированья тет-а-тет.

О брудершафт небесный,
Где нет условностей и метрдотелей!
Идея всех возлияний –
Причастие.
Во всех мирах.
Неважно из чего ты пьёшь
Или лакаешь,
Ты всегда причастен –
К пивной ли кружке приложился
Иль из горсти,
Склонившись над потоком...
Кто помнит,
Что мы носим реки, родники живые
В дурацких наших чревах?
Но мы в глаза ручьёв не входим,
Мы с ними не пируем,
И в этом мире наши родники низводим
До положенья риз.
Мы обнажаем высохшее дно,
Но не глядим, как в зеркало,
Туда.
Молчим.
Трусливо и похабно,
Отводя глаза
От отраженья своего:
Реки обезображенное дно –
Вот  д н о  д у ш и
Сгубившего источник.
Иосиф, ангел мой,
Мы выпьем и за это.
Amen.
           01.04.95


Письмо V.


Иосиф, Джузеппе,
Единая радость моя,
Бонджорно, дитя.
Опять у меня неполадки –
Боль под лопаткой.
Ни взлететь, ни повернуться (ой, мама!).
Послушай, карино (carino),
После тех бестолковых шатаний по Риму,
Всей этой роскоши культурных декораций
В бензине,
Смею тебе предложить:
Давай
Убежим
Из-под жёсткой опеки
Латинского солнца,
Упадём в материнское лоно
Хакасской степи у менгира.
Дай руку,
Большую и умную,
в перстнях.
Ну, вот мы и дома.
И ночь нас поит настоем степным.
Мы плаваем в нём,
И вот-вот
к самой сути своей
доплывём.

Лишь под тёплой младенчески
Лунной ладошкой
Лицо я твоё узнаю.
Не верю я римскому солнцу –
Поверю хакасской луне.
Ты ли,
Я ли...
Качай нас,
качай, колыбель.
Спеленай же, Луна,
нас навеки.
Полелей нас, о Мати,
Во чреве своём.

И вот,
когда,
В покинутой Чингизом степи,
Благодатная тишина насытилась цикадами,
А из груди – в грудь –
П е с н ь  б е л о й  п о л ы н и –
Прочней грязно-белого Рима
И наших теней,
Скользящих от менгира
к менгиру
В нежный полог ковыльный.
И сбежавшие тени наших коней
Пахнут потом.


Д в а    а к ы н а, ослепшие друг от друга,
Стали вдруг –
В о п л ь     у з н а в а н ь я.

И содрогнулась
Ласкавшая степь
И загнала Тень Императора Степи
со свитой
Т у д а,
Где их и не откопать.
Тун пайрам, император!
Аминь, мой любимый.
Аминь.
И аддио.


Письмо VI.


Прощай, Иосиф,
Ты мне надоел.
И я устала. Вот бы мне заснуть.
Ты – архитектор очень недурной.
Построить можешь что угодно.
Amen.
Тебя, Джузеппе, держит Петербург и Ленинград,
Нева и ма-а-а-ленькая Невка
В своих гранитных лапах.
И на губах твоих вся сырость мхов петровских.
Аминь.
Пусть ты в парах искусства и рекомендуешь США,
А чёрта лысого ты б написал,
Когда б родился на Бродвее!
В Америке есть только голоса,
А вот  п о э т о в – нет.
Они ей – на хрена,
Они и не родятся.
Америка величьем занята своим,
И потому не гонит их,
А вот сжуёт, что хошь –
Лишь было б по зубам ей имя.
На чём, бишь, я остановилась?
Итак, ты – архитектор – универсум.
Си, синьоре.
И в этом много, брат, искусства.

Мой слабый разум устаёт следить,
Вникать, анализы снимать и восхищаться
Фундаментальной кладкой, лепкой и литьём –
Всей этой сворой совершенства.
Всё жду я, что зацеплюсь за
Нерукотворный тёмный стих,
Нелепый и невнятный
сам себе.
Нет, на меня не угодишь, ей-ей.
И что я взъелась на тебя?
Ты выручал меня покуда, caro,
И вывозил из ночи – в белый день.
Мне надо выспаться.
Прощай, мой друг.
Пока, Джузеппе.
Vale.
         04.04.95


Письмо VII.


Иосиф, Джузеппе,
О, мраморный идол,
Подвинься.
Мне кажется, сaro,
Ты слишком умён для поэта
И мрачен.
Порой ядовит.
Порою тяжёл,
А как интеллектуален! –
Безбожно!
А это не дело –
Полегче,
Полегче – со свитком любви
невесомым.
Тогда не сгниёт твой папирус
И лысину он увенчает твою
Поцелуем небесным.
Шучу я.
Аддио.

Мария.


Письмо VIII.


Свободы бесконечная верёвка...
ВЕЗДЕ – ЭДЕМ,
Коли ноги не трёт.
Свободен ты, хоть стой на голове.
Отныне,
Даже мухи не седлав,
Ты – в Риме
Или где угодно.
Ныряй, плыви, угадывай, испытывай свободу,
Как можешь глубоко,
Плыви и бултыхайся
В фонтанах римских,
Захлёбывайся сухой гортанью
Досыта...
Ты – счастлив,
Ты – не обязан,
Ты нужен с а м  с е б е.
Ты есть, и нет тебя нигде.
Стань каплею воды иль карнавала.
Ты – эхо, отраженье, отблеск, отзвук,
Ты – искра, шёпот, писк, хорал, костёр.
Ты – гравий под ногами.
Не можешь ты не быть всем этим.
Но только изотрётся волокно верёвки этой,
Как ты добычей станешь миров иных...
Но нынче вряд ли этим
Кого-либо прельстить возможно,
И потому я умолкаю.

И пусть поют фонтаны.

Мария.


Письмо IX.


Если я люблю тебя, Джузеппе,
То это означает,
Что я тебе пишу.
В тщете своей, прости,
Идти мне больше некуда.
Лишь ты да Рим.
Ты – мне – дарим
По чьей-то (божьей) волей.
Тебя мне подарили.
Терпи.
В лоб это сказано
Или во всём папирусе моём растворено.
Мудрый бы смолчал.
Ты знаешь, Джузи,
Там по коридору есть белая дверь,
(В квартире моей)
За нею – дыхание спящих.
Знаешь, а я упиваюсь своим одиночеством.
Не правда ль, как похожи с тобой мы?
Мудрый смолчал бы...
А во всём имя твоё виновато –
В меру строго и стройно звучит.
По-мужски.
Библейски классично и непонятно
Своим притяженьем.

Видимо, вовремя,
К месту
И к делу
И к телу –
Дали тебе его – папа и мама.
И – удалились.
Оставив младенца – наедине
С его Именем.
А имя, Иосиф,
Стало в младенца врастать,
Младенца терзать.
Младенец кричал, протестуя.
Напрасно.
Сделано дело.
Так Слово тебя сотворило, Иосиф,
И стало тобою.
И в сговоре тайном – с другими
Родило семейства и сонмы
Бесчисленных слов.
И – Поэта.

А что же Мария
Что может безгласная дева?
Горчайшая доля, увы!
Прощай же.
Addio.

Мария.

Письмо X. АЭРОПОРТ ТЕРМИНИ.
ПИСЬМО РОЗЕ ВЕТРОВ.

А ты меня опередил –
Ты первым в Рим пришёл,
Иосиф,
И в лучших итальянских башмаках
На землю италийскую ты бросил,
Наконец,
Свой
Чемодан,
А может, посох.
Amen.

Ты прибыл, Бродский,
В имени – судьба,
Она вчера тебя остановила.
И не на Волковом.
Двадцать восьмого –
Было предсказано.
Ведь только после этого
Все истинные бродствия твои
Начнутся.
И на всю катушку.
Но тот, который в Риме приземлился,
От солнца жмурясь,
Существует, покуда Гелиос
Приветствует его.

И бродит,
Позабыв Бродвей и Бруклин,
венецианской сыростью дыша,
твоя душа...
ныряет в туманах питерских,
устав корпеть, предпочитая
замшелый камень Мойки –
плесени священной Бренты.

Кто знает, на каких камнях
Возрос твой робкий ленинградский гений!
Бездомный росс,
Грот – мачта,
Капитан,
Твой снаряжён корабль, голландец!
Так вот ты кто, Петра творенье!
Летучий агнец всех портов
И пристаней!
Пришёл к истокам –
Снова отплываешь!
Дай ветра, ветра –
В паруса, Нева!
                24.11.98


Письмо XI. СКОРАЯ

Друг мой старый, Джузеппе,
Тебя выкликаю опять.
Снова – ночь. Сон в бегах.
И диван весь в ухабах.
И тебя, как тогда–
Стоит только позвать,
Ты уж тут.
И молчишь.
Как мудрец из Каабы.
Молчаливо – белёсый,
Глядишь и молчишь,
Словно ждёшь –
В чём же суть,
И забота какая
Отзывает тебя
От высоких миров –
Для ухабов земли извращенного рая?
Вопрошая, уходишь.
Растаял. Прости.
Усмирять эту боль?
И – тебе? – что за диво?
Что за радость – тебе?
–Только горечь и соль.
Ну, прости же, прости.
И – навеки – аддио.
      
 27.10.98



Письма оттуда

ФЛЯЖКА САМАРЯНИНА


Чужбина. Ночь. Отель. Нью-Йорк,
А может, Балтимор.
(Где, Беломор, достать из-под полы –
проблема)
Господь,
Напрасно мочь Тебя алкать
В ПУСТЫНЕ.
Дурную ночь с-под-палки описать –
Раз плюнуть.
На чужбине
Одна лишь ЖАЖДА –
Всего лишь раз, однажды –
Самаритянина
Да фляжкой повстречать.
Его протянутую РУКУ.
Да, с ФЛЯЖКОЙ.
Аминь.
О бредни! –
Несомненно ГОРОДА продукт.

Я окружён:
Неодомашненные
Воздух (кондишн)
И цветы,
И фрукты
А главное – ВОДА,
Что поит города чужие,
Вода, которую нельзя водой назвать,
(Пусть даже из-под фильтра).
Приблудные гостиничные стены,
Приёмники для раненых всерьёз.
Сквозь них растут – родные –
Светом
Тихим.
Где ж самарянин с фляжкой?
Вот вопрос.

       24.09.98


МОНОЛОГ О СМИРЕНИИ

Да не прочь я жить у моря,
Только сам бы я хотел
Выбрать время,
Выбрать место,
Климат,
Город
И отель.
Здесь у них везде отели.
Где кондишн, а где – нет.
По зарплате выбирайте,
Заезжайте, обживайте –
Сколько вам осталось лет?
Фотографиями милых
Одомашнить интерьер?
Вот полезное занятье –
Забывать СССР.
Да, полезное занятье –
В пик бессонницы глядеть
В эти очи дорогие
И уютные такие,
И реветь, реветь, реветь...
Признаваться в этом деле –
На чужой, на стороне?
– Не для этого – отели
Понаставили оне.
          07.04.97



МОНОЛОГ ВО ВРЕМЯ ПРОГУЛКИ ПО ВЕНЕЦИИ
И СИДЕНИЯ В КАФЕ


“Будет буря,
Мы поспорим и поборемся мы с ней”.
       (Н. Языков)
Быть как Данте – импотентом,
То есть чистым духом быть?
Участь русского поэта –
Плащ изгнанника носить.
Счастлив будь, что  ж и в  и  н о с и ш ь
Этот самый серый плащ...
Серый плащ их парусины
И шапчонку, кое-как
Нахлобучивши на уши...
...Затрапезный, сирый вид...
Вот и славно, братец кролик.
Выпьем с горя – так и быть...
Выпьем с горя – вид на море
Из-за столика – о,кей!
Пью за тех, кто жив за морем...
...И поборемся мы с ней...
С этой бурей, с этой дурой,
Дутой, хмурой, хмарой старой...
Чтоб назавтра перегаром
Не дышать – остановись.
Вид на море – это жизнь...

       17.04.95


ВЕТРУ


Ты лечишь,
Лечишь,
До сих пор,
Ты, ветр залива.
Ты мастёр,
Летя из рукава Невы,
Вернуться вспять из той главы,
Из книги заповедной той,
Что переполнена тобой.
Что – русский! –
Ленинградский я!
Вся петербуржская родня
Со мной
По мне
Во мне
Гудит.
Я не признаюсь, что болит
Внутри сей названный магнит,
Где финской солью
Ветер вбил
Своё бессмертье
В дёрн могил.

                29.11.98


БРЕД ИЗГНАННИКА
С-Пб


Молчи, глупец.
Скажи себе:
Пусть я печалюсь о Тебе
И мудрости не приобрёл,
Я врос в Тебя,
Как ветер – в мол.
Я смертен
И бессмертен я.
Солёно-влажная ступня
И выпрямляющий каркас
Где красоты Твоей запас,
Избыток прелести Твоей...
Я, пассажир Твоих ночей,
Бегущих прочь, на севера,
Я, утра дым,
Я стал вчера
Плавучим островом Петра...
И сквозь Америку прошла
Адмиралтейская игла.
Америка прошита впрок.
О, самарянин,
Мой глоток...

       09.10.98


* * *


Не сметь и рта раскрыть под этим рыбьим небом,
Которое везде одно и то ж?
А взгляд Творца дарит небесным хлебом –
Того, кто вхож.

           1998


ОН


Невыносимый собеседник, он будет жить,
Покуда жив
язык людей,
богов и денег,
И звёзд, что падают в залив.
Его лицо под талым снегом искали звёзды тех широт,
Под коими в железной неге он избывал железный год.
Кому захочется уюта, – в противовес, – о не стыдись! –
Пусть остановит на минуту в разрыве прожитую жизнь.

2001


1994 -2001 гг.


Опубликовано:
• VIA APPIA, ИЛИ ПУТЬ ПЧЕЛЫ : циклы стихотворений / посв. Иосифу Бродскому / серия «Народный поэт» / Мария Белых. – Красноярск : тип. «ГОРОД», 2010. – 92с.
• Зренья хрусталь : книга стихотворений / Мария Белых. – Красноярск : КрасКонтраст, 2017. – 336 с.   

Иллюстрация: книга "VIA APPIA, ИЛИ ПУТЬ ПЧЕЛЫ", художник Валерий Вдовенко.