Консерватория

«О, как тебе хвалу я воспою,
Когда с тобой одно мы существо?
Нельзя же славить красоту свою,
Нельзя хвалить себя же самого.

Затем-то мы и существуем врозь,
Чтоб оценил я прелесть красоты
И чтоб тебе услышать довелось
Хвалу, которой стоишь только ты.»
(У. Шекспир)

     Окно запотело под моим дыханием, на молочном фоне проявился текст. Старая заброшенная консерватория хранила в себе миллионы тайн и загадок. Всё же это моё любимое место. Можно ходить по её комнатам, можно думать о чем-то своём, и никто тебе не помешает. Правда жутковато здесь, но только совсем чуть-чуть,  а в целом мило.
     За стенами здания люди суетятся, торопиться, бегут на встречу к своей смерти, а здесь, внутри жизнь остановилась. Ничего с тех времен не изменилось, полукруглые окна закрыты бархатными бардовыми шторами, множество кресел, окруживших высокую сцену. Стены украшены старинной мозаикой с наглядными иллюстрациями греческих мифов, сценами из старинных легенд, правда местами уже шли трещины, старая консерватория с годами лучше не становилась, впрочем, и люди с годами лучше не становятся, только злей и эгоистичнее,  редко бывают исключения.
     Подумаешь текст на окне? Рисовала на окне и я, а вот как оно оказалось чистым – секрет, ведь еще вчера оно было пыльным и грязным,  и наводило, пожалуй, на не самые приятные мысли. Неужели кто-то здесь был? И оставил надпись -  факт. Я вновь чуть коснулась губами до холодного стекла, приятная прохлада сладкой волной проскользнула по всему телу, заставляя покрыться меня мурашками. Туманная корка вновь затянула стекло.
- «Земля, природы мать, - её же и могила: Что породила, то и схоронила.» - Я перечитала вновь строчки, уже исчезающие, вместе с густой пеленой на окне
«Ромео и Джульетта» - мгновенно вспомнила я, что-что, а вот Шекспира читать я любила. Уже не помню, но где-то здесь, совсем недавно я обнаружила потрепанную книжку в красивом черном переплёте, на нём выдавлено было название, некогда позолоченное какой-то дешевой краской, что стерлась давно.. Да, точно, примерно месяц назад, найдена мной книженция была тоже здесь – на окошке. Книга… надпись… странно.
     Я боязливо расстегнула куртку, и вытащила из потайного кармана ту самую книжку. Провела рукой по пожелтевшим страницам, шершавым, чуть потрепанным. Для меня «Ромео и Джульетта» стала уже некоторым подобием талисмана, всегда, куда не попадя, таскала с собой.
     Некогда моя мама работала здесь. Пожалуй, было это довольно давно, и ничего толкового я не помню. Помню только расплывчатые моменты, когда сидела на маминых концертах. Правда за рядами виолончелей, контрабасов, не видно было изящной женщины, гордо сидящей за большим блестящем роялем. Но Боже, как я ей тогда гордилась ей, было мне лет пять, но важничала из-за неё – жуть. Но маму  уже вижу реже, только по вечерам, да и то не каждый день, она отдалилась и стала чужой. А всё после того, как  консерватория по каким-то причинам была закрыта. Она нашла другую работу. В офисе весь день проводила и проводит, а возможно и в будущем ничего не измениться.
     Здание было внесено в список архитектурных построек города, никто за ним не следил, но и чтобы снести, или арендовать его требовались большие усилия. Бродяги, нищие, бомжи, сектанты сюда не ходили, подвальное помещение здание было уже давно арендовано какой-то фирмой, и довольно прилично охранялось
     По календарю сейчас осень, по моим личным соображениям зима. Красивая и элегантная, даже немного тактичная, обычно опаздывает на месяц-два, а вот в этом году не дала голым деревьям и черной земле хорошенько испортить мне настроение, вот такая зима не предсказуемая, бывает.

     Когда пришла домой, как обычно не застала никого дома. Одиночество. Может кто-то мечтает побыть одним, а моя душа жаждет общения. Одиночество хорошая штука, но только тогда, когда её в меру, а не когда целыми днями молчишь, ни с кем не общаешься! Порой одиночество походит на раненого зверя…
     Пусто в доме. Не раздаются уже смешные взвизги сестренки, и былого доброго голоса мамы. Малышка была меня младше года на три. И звали её Лидой. Но в том-то и дело, что ЗВАЛИ, её уже нет. Она умерла от воспаления лёгких. Врачи слишком поздно обнаружили болезнь, сбрасывая все симптомы на простуду. Боже, как я ненавидела этих людей в чудовищных белых халатах, что позволили Лиде умереть. Но все слёзы по Лидке уже кончились, осталась боль, на время та ослабевала, а изредка била сильнее кинжала, а лезвие было холоднее льда…
    Чтобы хоть как-то развеять навалившиеся воспоминания, я включила телевизор, поставив звук на максимум, да ушла на кухню. Чайник послушно загудел, нагревая воду, за стенами очень громко ругались соседи.
- Древние считали, что после смерти человек не умирает, – вещал телевизор, его отлично было слышно на кухне – а через какой-то промежуток времени рождаются в другом теле. Если период от смерти до перевоплощения короток, то человек прекрасно помнит и знает свою прошлую жизнь – вещал таинственный голос диктора. По коже вновь побежали мурашки, после чего рассказали пару историй про детей, что рассказывали про свою прошлую жизнь, навещали еще живых родственников, однако что-то мне подсказывало, что доля правды в этом быть должна. Не может же быть, что прожив свои девять лет Лидочка умерла, и уже целых пять лет я живу без малышки!
     Чайник шумно запыхтел, давая понять мне то, что пора бы уже отрываться от глупой философии. Я на глаз насыпала в фарфоровую кружку какао-порошка и сахара столько же. Пожалуй, сладковато – подумаете вы, но так вкуснее. Рука энергично помешивала содержимое, мозг летал хрен знает где, я автоматически напевала незатейливую песенку.
«Ну что же, Даша, хватит спать!» - приказала я себе, наливая в кружку кипятка, правда совсем чуть-чуть, остальное пространство кружке заняло белое, холодное молоко.
     Напиток чуть взбодрил меня – хотя вроде на кофе не похож. Обычное задумчиво-дрянное настроение чуть притупилось, освобождая место и для других эмоций.
     Звонок. Я рванула к двери. Мама пришла.
- добрый вечер – промямлила я, открывая дверь, вот мямлить я всегда умела в отличие от того, как поддержать разговор!
- угу «добрый» - кипятилась мама в ответ – сегодня шеф такой злой… - и тут пошло поехало, я автоматически перешла на «автономный режим», не соображая, о чем она говорит. Когда-то я пыталась ей сочувствовать, но попытки мои были тщетны.
     Мама съела бутерброд и залезла в ванную, оставив вновь меня одну. Да, осенние каникулы самое паршивое. Ни в школе общения, ни дома…
    
     На утро, только проснувшись, я побежала  в консерваторию – это уже привычка, но вроде как не вредная. А вот с наружи здание было куда прекрасней, чем внутри. Белые стены, да мраморные колонны, античность – самое прекрасное направление в искусстве…
     Но я не в силах была думать о чем-то кроме концертного зала, на сцене, в углу которого всё так и стоял рояль, правда играть я на нем не умела, но всё же любила на него смотреть, вспоминая детство. Не могла я войти через парадный вход – там охранник, как раз из той компании, что в подвале свой склад устроила, поэтому я побежала к служебному входу. Маленькая железная дверь, расчерчена сатанинскими знаками…
     Дверь оказалась открытой…
     Я вошла и замерла на месте. Если честно в голове водились разные мысли о ворах или наркоманах, но оказалась это лишь тихая плавная мелодия лилась подобно молодой, реке, заполняя каждый сантиметр здания. Не в силах удержаться, я вошла в зал.
     За роялем сидел человек, меня он сразу не заметил, он продолжал играть аккорды, нарастающей мелодии, что уже близилась к своей кульминации, к самому напряженному, но самому главному, яркому, моменту.
- Красиво играешь –  не выдержала я. Пианист сразу же прекратил мелодию и любопытно на меня уставился.
- Да не особо-то красиво – улыбнулся он.
- Всё равно мне нравится – твёрдо решила я. Больше всего меня удивлял тот факт, что ни я, ни он не волнуемся, не суетимся, видим друг друга впервые, а спокойны, как два удава. И собеседник  мой притих, видно о том же думал. Я залезла на сцену (именно залезла, подниматься по специальной лестнице мне не хотелось) и подошла к юноше.
- «Looking Back» - прочитала я название мелодии, что было указанно на белоснежной бумаге, над черными строчками нот – а она красивая…
- Да, ты права… - заметил он и правой рукой наиграл мелодию, не снимая ногу с педали. Еще одна вещь меня поразила, общаемся так свободно, не натянуто, легко… Боже, сколько слов могли описывать это? Миллионы? А может и больше? Не даром русский язык имеет столько красивых слов, что льются подобно этой мелодией. Веками их придумывали, занимали что-то из других языков, видно специально для вот таких моментов…
- Это ты рисовал на окне? – улыбнулась я самой-самой теплой улыбкой, которая существовала в мире.
- Да – спокойно ответил он.
- … «Ромео и Джульетта», почему именно её? – странное ощущение. По моему я задаю слишком много вопросов. - Любишь?
- Люблю – собеседник был не многословен, что же касалось меня – то я как последняя дура трындела вовсю. Но поняв это, я с трудом заставила себя молчать. Тут же кровь прилипла к щекам, стало стыдно.
- мне пора – сказал юноша и ушел, оставив меня одну.

Боже, какая я дура.

И каждый день я ходила в консерваторию, ожидая вновь услышать таинственное звучание фортепиано, увидеть его, но мои попытки были тщетны. Он больше не появился…
И вновь я сижу на окошке, где когда-то была надпись, сделанная им. Но окошко уже давно запылилось, и даже самая маленькая частичка его исчезла. Остался лишь рояль, что таинственно блестел в углу, да еще и ноты, так и стоявшие там, ведь я не решалась их убирать, опять бы я вспомнила тот разговор, опять бы всё пережила с начала, история была слишком прекрасной, эти ноты были мои своеобразным божеством, идолом, я не знаю как сказать, но они должны стоять здесь, чтобы моя жизнь имела смысл, я должна сюда ходить, и тогда…. А что тогда будет?  Эти предметы напоминали мне о том, что это был не сон. И  не раз я перечитаю «Ромео и Джульетту» ведь эта, вроде как его любимая книга была. Странно, правда?
Я провела рукой, стирая с окно пыль, на ладони остался чёрный след. Снова, как когда-то сделал он, я пальцем вывела слова, но уже другие…
«По совести скажи: кого ты любишь?
Ты знаешь, любят многие тебя.
Но так беспечно молодость ты губишь…»