***

 Владимир ЦАРЁВ               


Двести граммов рифм.

РАССКАЗ

«Фантастика – не более чем реальность,
поднятая на высоту Эвереста».

(Автор)

   Вы когда-нибудь были в командировке? Где-нибудь далеко, в первый раз, в незнакомом городе? Сидели ли вы в дождливый, серый день в гостинице, где-то на четырнадцатом этаже, почти под облаками, уныло и тупо вглядываясь в окно. Мне, во всяком случае, это всё до боли знакомо. В один прекрасный день я оказался в городе Н. Точно я не помню ни цели задания командировки, ни каких-то значимых событий, сопровождающих эту поездку, встреч, кроме погоды в те дни. Но бывают столь странные, мистические события, которые забыть нельзя. Мучает только вопрос: «Было это на самом деле, или нет?». Они запоминаются в полустёртых картинках на всю жизнь, периодически возвращаясь из глубин памяти…
   …Дождь. Я шёл по улицам незнакомого города, усиленно вглядываясь в окружающие дома, магазины, различные безымянные строения, пытаясь отметить хоть какое-то шевеление жизни кроме дождя. Но кроме хлюпающей воды под моей обувью и шума падающих дождевых капель, ничего не было слышно. Время шло, я весь промок и продрог. Но ничего похожего, куда можно было зайти погреться и просушить одежду, выпить чашечку горячего кофе, не было видно. Город как будто вымер. Не светились уличные фонари, не было света в окнах зданий, не было слышно городского транспорта, не лаяли собаки, не видно было птиц, которыми изобилует любой маломальский город. Эта странность закрадывалась в душу холодком страха, который постепенно охватывал, сковывал все тело. Прошло около полутора часов, пока я плутал. Пройдено несколько кварталов, а результат нулевой. Что мне надо от этого города? Я вдруг понял, что напрочь забыл: Откуда? Куда? И зачем я приехал? В сознании была пустота и лёгкость холодного свойства. Дождь лил целую вечность…Посмотрев поверх уличных аллей, я обратил внимание на рекламные щиты больших размеров, закреплённых на стенах отдельных домов с различного рода надписями, плакатного как мне показалось характера и странного по содержанию. Например: «ТИШИНА – ВРАГ ТВОРЧЕСТВА!», «ДОЖДЬ – ВРЕМЯ ПОЭТОВ», «УДАРИМ МЕТАФОРОЙ ПО ПОШЛОСТИ»,  «ВОСЛАВИМ ТРУД ЭПИТЕТОМ!» и т. д. – что-то в духе символистов двадцатых-тридцатых годов. В неясной сырой, туманной мгле сквозь занавес дождя, в дымке проема одной из улиц, я увидел слабый свет. Что-то шевельнулось во мне, и я, как ни тяжело  было, прибавил шагу. Мне уже было всё равно, что под ногами, в какую из глубин луж ступают мои ноги. Медленно и верно я приближался к неизвестной цели. Все отчётливее был виден свет, который говорил – там жизнь, там люди.
   …В магазине за прилавком было двое. Мужчина невысокого роста, полный, добродушной наружности, с румянцем на щеках, которые больше напоминали яблоки, со смеющимися глазами, кажется, никогда не закрывающимся ртом, чуть подбоченясь, выглядел комично и уморительно. Блистательная лысина давала великолепную подсветку даже для не слишком освещённого помещения. Молодая особа, по-видимому, его помощница, которая своим ростом   упиралась   ему  в  живот,  худенькая,  живая  женщина,  сновала  вдоль  прилавка,  то впереди продавца, то сзади, успевая что-то доставать, перекладывать, подавать, уноситься на некоторое время, видимо, в складское помещение, появлялась, как в цирковом номере каждый раз с новым товаром. Торговец обращался к ней не иначе как: «Милочка, ну-ка подай сюда нашему драгоценному покупателю…» – вёл он торговлю более чем уверенно, бойко. В магазине народу было немного. Он почти сразу переключил своё внимание на меня.
   – Молодой человек, – обратился он, – что вы стоите, теряете драгоценнейшее время.
Слова «драгоценный» и «драгоценнейший»  не сходили с его уст и, видимо, были его любимыми расхожими словами. Он как бы таял при  их произнесении и сразу вглядывался в самые глубины души того, кому это предназначалось, высматривая, какой эффект он произвёл. Продавец продолжал,
   – Молодой человек! …Торопитесь! Мы к  вашим услугам. 
   Я молчал. Вся ситуация мне казалась более чем странной  и где-то даже фантастически смехотворной. Нахожусь, не знаю где, покупаю, не знаю что. Продавец тем временем всё более оживлялся. 
   – Сударь! Посмотрите! Какие прекрасные рифмы, кстати, не так и дорого. А вот сравнения, эпитеты. Можем предложить отличную метафору,  –  наклонив голову к моему уху, добавил:
   – Сама Петрушевская лопнет от зависти, когда узнает, что вам досталось!      
   Я продолжал молчать, в голову все пронзительнее стучался гул моего сердца, звенели сосуды, готовые лопнуть раньше госпожи Петрушевской. Голос продавца звучал как в трубе.
   – Ну что же вы смотрите? Пока всё не разберут. Или вы думаете, дождик будет лить вечность? 
   Я оставался неподвижен. Изрядная лужа натекла вокруг моего пространства. Я тупо смотрел, мне очень хотелось выдавить из себя хоть одно слово, хотя бы одну метафору, но не выходило, не выдавливалось. Моё сознание затуманилось. Наконец до меня дошло, почему стало тихо и свет, падающий с окон, стал более ярким. Прекратился дождь. Стало как-то светлее, уютнее. Но когда я уже что-то хотел изобразить голосовыми связками, появился неясный гул, он быстро нарастал, послышались шаги, дверь вдруг внезапно открылась, и колокольчик захлебнулся тонким нежным звуком, мгновенно растаяв в воздухе. Началось самое невообразимое. В магазин лавинообразно вплыла толпа людей. Толкаясь, припираясь, бросая в адрес друг друга остроты, оттесняя от прилавка вероятных конкурентов, они в мгновение ока сгрудились и заполонили всё пространство магазина, который и так был скромен своими размерами. Тут я и услышал для меня такую сакраментальную фразу, которая повергла меня в шок.
   – Двести граммов рифм! – выкрикнул молодой человек в  очечках – кудрявый, не меньше чем молодой Пушкин, худосочный, в помятых джинсах с чёрным шарфом на длинной шее. За ним, выглядывая из-за его спины на уровне чуть выше поясницы, юркая женщина, упакованная в плащ, протягивая почти детскую ручонку, выдохнула в сторону прилавка:
   – Граммов триста творчества, для прозы, – у меня в плане роман о жизни алиментщика.
 Продавец, отстранившись взглядом от  меня, повернул голову к женщине, чуть наклонился и низким, приглушённым голосом произнёс:   
   – Мадам, пощадите мужчин, пишите лучше о неразделённой любви.   
   Плотный мужчина, навалившись на прилавок, с некоторой неуверенностью, не столько сказал, а скорее пропел, чуть подрагивая нижней губой от стеснения:
   – Можно что-нибудь от самого Маяковского, – я его обожаю, и сочиняю только под него. Мне метафор – три-четыре, насколько вытянет.   
   Продавец повернулся ко мне, подмигнул озорно, и, не разжимая губ, протянул:
   – Может «Облако в штанах» подойдёт?..    
   Покупатель не расслышал и продолжал ждать... Через какое-то время мой взгляд был прикован к пожилому мужчине, одетому в потертое пальто сороковых годов, в затертой временем фетровой шляпе, из-под которой торчали пучки седых волос. Одной рукой он придерживал шляпу, а другой барабанил костяшками по прилавку, выбивая что-то похожее на марш деревянных солдатиков. Я обратил внимание на его длинные, узловатые пальцы рук, – «Наверное, музыкант», – подумал я.  Ему то, что здесь надо? Вопрос мой сразу же разрешился сам собой,  как только он выдал свой вопрос, надрывно, с остановками на вдохе: 
   – Уважаемый!.. Скажите, пожалуйста, нет ли у вас… музыкального своеобразия, мелодичности… оригинальной тональности…? Никак не могу закончить симфонию, – вздохнул он.   
   – О, для вас есть кое-что получше! – отреагировал хозяин магазина, и  мгновенно погрузился под прилавок.   
   Напряжение нарастало. Со своей помощницей ему уже было не до разговоров, приходилось только успевать поворачиваться. Работали они усердно. Приносили, уносили, взвешивали, перевешивали, рассовывали товар по пакетам, подавали его, и тот мгновенно исчезал в руках покупателей. Вскоре лысина запотела так, что напоминала мандариновую корку, покрытую росой. Становилось жарко. Покупатели не просто тянулись, они рвались к прилавку, чтобы как можно быстрее отовариться. Высокие и низкие. Толстые и тонкие. Красивые и не очень. Смешные, грустные, шумные, манерные, громкоголосые... Пожалуй, я здесь прерву свои наблюдения. Разве можно описать все разнообразие человеческой природы! Запросы у них также были самые разные. Баснописец просил аллегорий. Студенты литфака –   сюжетов. Поэты требовали отменных метафор, сравнений… Прозаики –  художественного вымысла, творческого полёта. А я, поражённый представленной мне картиной, стоял и молчал…            
   … Что-то кольнуло в спину. Очень неудобно стоять… или лежать? Что такое? Я на диване. Магазин, продавец со своей помощницей, живописные покупатели медленно растворяются в воздухе. Шум стихает. Только что-то тёплое и живое шевелится под самым боком. Поворачиваюсь, вижу родное, близкое мне существо – моя Муся преспокойно усердно вылизывает свою шерсть. Но как она попала в гостиницу? В голове все путается. Легкое головокружение, размытость образов и мыслей не дают сосредоточиться – «Где я?». Судорожно собираюсь в комок, осматриваю окружающие вещи и начинаю осознавать – я у себя дома, в хрущёвке, лежу на стареньком любимом диване. Суббота. По прогнозам – дожди, дожди… Серые, мокрые окна лишь подтверждают эту действительность. Вспоминаю, что вчера, до двух ночи работал над поэмой «Кому на Руси жить хорошо»? Или постойте!.. Кажется, опять я что-то напутал... Эту поэму, конечно, написал сам Некрасов. А что же я?..