Этюд в осенних тонах

 

  Новая, только что открытая автозаправка  сверкает стеклом и яркими красками. Иномарки, такие же блестящие, хорошо вписываются сюда. Общую радужную картину портит лишь торговка семечками неопределённого возраста.
  Мелкий, тёплый, совсем ещё летний дождь едва закончился; тётка не успела закрыть выцветший зонтик, и под ним её почти не видно; облезлая собака пристроилась рядом. Если присмотреться, — они кажутся одного возраста: тётка, её зонтик и собака в своём собачьем летосчислении
  Чёрный мерседес подкатил бесшумно; седой водитель вышел с безнадёжным ворчанием: "Хватило бы до города доехать..." Но "чудачества" шефа уже привычны для его свиты: водителя, охранника и референта. "Сам" тоже решил размяться; явил на воздух упитанное депутатское тельце. Похоже, он не торопился никуда; где надо, подождут. Следом, по служебной обязанности, выкарабкался хранитель депутатского тела.
  ...Пашу Весёлкина утомили бесконечные встречи с "электоратом", в большинстве — старухами, тётками, его ровесницами. Здесь, где он вырос, теперь был его избирательный округ. Он устал...по всем населённым пунктам района — одно и тоже: обещания, подарки, речи, не им писанные... Он уже забыл, где правда, где ложь в его словах...
  Солнце августа уже коснулось вершины горы с другой стороны шоссе, оставив след в золотых берёзовых пятнах среди сосен. Лёгкий ветерок нёс оттуда влажный грибной дух и уже не летнюю свежесть.
  Водитель поймал направление взгляда щефа, постарался поймать направление мыслей:
  — Грибов здесь, наверное...
  — Да, грибы... Полазали мы тут пацанами, пока Витёк Туманский в старый шурф не свалился. Так его косточки и лежат до сих пор там...и не только его... Рудник здесь был когда-то медный. Рудник-то закрыли, а шурфы остались; местные знали, не ходили туда. А нам, приезжим, чего? Себя бы показать...
  Настроение Паши наладилось, он осмотрелся. Добродушно улыбаясь, показал на тётку с семечками, как на нечто забавное:
  — Это для контраста или дополнительные услуги?
  — Да гоняем каждый день,а всё равно тащится... Чего ей тут? Ехала бы в город! Ну чего уставилась? Пошла отсюда!..
  — Эй, оставь! Пусть сидит! — Паша, отчего-то поскучнев лицом, торопливо сунул заправщику зелёную бумажку. — Не трогай её...
  ...Всю дорогу до города Паша вздыхал тяжело, пугая водителя:
  — Она ж не старая ещё!Она ж моложе меня!..

   Есть такие лица, которые можно не видеть годами и не думать о них, и вдруг узнать в один взгляд...
  Паша узнал её... В ссохшемся личике, в запавших глазах с тёмными кругами, осталось что-то прежнее от той школьницы, которую он когда-то знал...
  Знал — не знал... Да что она для него, —  эта Валюха или как там её... Единица электората? Никогда он не задумывался, глядя с трибуны вниз на женские лица: как они стали такими, его ровесницы; расползлись, или наоборот ссохлись. Жизнь их и Валюхина представлялась ему как из окна самолёта на взлёте, — люди ещё видны, а лиц уже не различить..

  ...К учению Валюха стала относиться серьёзнее в 8 классе, когда в школу пришёл новый старший пионервожатый Паша. Никто эти факты, да и она сама, никак не связывал, просто так совпало. Оказалось, Паша учился в этой школе прежде, а Валюха этого не знала.
  Видела она Пашу редко; из пионерского возраста Валюха вышла. И что могло бы связывать девочку с "деревенской" окраины посёлка и его — сына главного инженера Большой стройки, живущего в престижных двухэтажных "коробках".
.  Паша стал для неё тем, что в книжках называют красивым словом "идеал". Валюхе казалось — Паша непременно должен совершить подвиг и погибнуть, а она со слезами будет носить цветы на его могилу. О нём Валюха написала в сочинении о герое нашего времени. Только показать это сочинение отчего-то нельзя было никому, и она написала другое, — о Гагарине, тогда ещё живом.
  К концу учёбы она была уже одной из лучших в школе. Любимая учительница Вера Степановна говорила, что серебряная медаль ей обеспечена, и надо непременно ехать в город, в институт.
   ...Единственную серебряную медаль получила Танька Закусихина, первая школьная шалава, дочь начальника поселковой милиции. С этой медалью Танька укатила в Москву и больше в поселке её не видели.
   ...Отца Валюха не помнила; ей и пяти не было, когда он умер от водки и военных ран; остались они с матерью вдвоём на хозяйстве. А в хозяйстве — корова да свинка; а к ним покос да непременные 20 соток картошки. Всё как у всех; "ничего, — говорила мать, летом едва добираясь до дому  в сумерках с поля,— "...зато всё как у людей, всё своё в доме..."
   С той весны зачастила к ним в гости вдовая завмагша Анна Сергеевна, женщина дородная и красивая как Людмила Зыкина. Осматривала горницу придирчиво, и Валюху, точно прицениваясь, почём купить. Мать, гордясь дружбой с непоследним в посёлке человеком, жаловалась Анне Сергеевне на болезни и возраст (ей и сорока ещё не было), говорила, как тяжело одной на хозяйстве.
   Потом эти жалобы выговорены были Валюхе и, наконец, прямо было сказано, что в городе ей делать нечего!
   — Куда поедешь в чужие-то люди!Картошка не окучена, сено косить кто будет? Мы люди маленькие, чего нам в учёные-то лезть? Осенью на курсы бухгалтерские пойдёшь; через год Марья Петровна,соседка, — на пенсию, а ты б на её место, Анна Сергеевна всё устроит. А эти образованные, учителки твои, сухостоины... Чего они там получают? А ты завсегда при деньгах будешь. Вон они, — городские-то:от хорошей ли жизни сюда понапёрли? В коробках 2хэтажных живут, при ваннах да нужниках тёплых; а своего-то ничего и нет...
   Валюха мать жалела; да и забоялась:как-то там в городе будет? В телевизоре-то посмотришь, какие там люди... Дома-то поспокойнее...      
.  И тем утром, когда немногие её одноклассники садились в городской автобус с чемоданами, Валюха, подвязав косынку, отправилась полоть картошку.
   ...Курсы она закончила на отлично, и, как было обещано, заняла место Марьи Петровны. Теперь её звали Валентина Фёдоровна; только её новые сотрудники по кабинету косились на неё и перешёптывались, а Марья Петровна перестала с ней здороваться.
   Анна Сергеевна заходила в гости по прежнему; всё так же разглядывала Валентину, прицениваясь. Хвалила что не поехала в институт, рассказывала страсти про городскую жизнь,(сама она дальше райцентра не выезжала). Постепенно сводила речь на сына, моряка-сверхсрочника; придёт, невестка в дом нужна, честная, хозяйственная. Да где ж такую взять нынче? И строго при этом смотрела на Валентину...
.  Сын Вася, — морская душа, мрачноватый, неразговорчивый парень, приехал весной.
  ...Теперь из клуба Валентина возвращалась вместе с Васей, среди других парочек. Сам он никогда не танцевал, только сидел на скамейке, не спуская с Валентины глаз. Подвыпив, как другие своих девчонок, вызывал с вечорок "поговорить". Провожая, молча тискал в темноте, дыша табаком и самогоном, но лишнего себе не позволял.
   Валентина не знала, нравится ли ей Василий, не думала об этом. Он был не хуже всех, выпивал не больше других, и даже считался завидным женихом, поскольку дом имел кирпичный, и мать опять же при должности, и вообще Валентине пора...
   Обо всём этом мать готова была зудеть с утра до ночи; Валентина привыкала к мысли о замужестве; надо так надо, мать плохого не посоветует...
   ...Василий созрел поздней осенью:
   — Чо, когда жениться-то будем? — буркнул, глядя в сторону, — На улке-то уж зябко обжиматься; ты ничего, справная, не хуже других, и матери глянешься... Она согласная...

   ...Валентина не знала, когда Паша уехал из посёлка. Иногда она вспоминала о нём, без презрения взрослой жещины к детским своим мечтам. А мечты эти красивые были так же далеки от её нынешней жизни как красивые песни о любви, звучавшие на танцплощадке. Она верила: однажды Паша вернётся непременно, и жизнь её от этого как-то должна измениться.
   А  жизнь  меж тем почти не менялась; всё та же "работа на работе", работа дома. Прибавилась лишь забота о муже под бдительным оком свекрови. Василий не стал разговорчивее после свадьбы; молча работал, молча ел, тяжело навалившись на стол, молча "сделал" двоих детей. Валентина пыталась жаловаться свекрови, та обиделась за сына:
   — Тебе какого рожна? Мужик вкалывает, не гуляет, пьёт мало. Отец его такой же был, и ничего, —пятнадцать лет прожили не хуже других.
   Перед знакомыми Валентина оправдывалась за нелюдимость мужа, — такой уж попался!
   А дети выросли точно сами по себе, как картошка в поле; выросли, уехали в город, как-то там устроились. Дочь наезжала изредка, чаще к урожаю; раздобрела, не в мать, мужики у неё менялись, — то лысые, то бородатые...
   Уже не было ни матери, ни свекрови: Анна Сергеевна, уволенная за растрату, тихо зачахла, словно придавленая условным сроком. Вслед за матерью отправился вскоре Василий, выпив однажды  свою последнюю стопку.
   Валентина и прежде с мужем пропускала эти стопочки — повод находился, а потом и повода уже не надо было.
   Как-то незаметно оказалась она в своём старом доме, на окраине, уже на выселках, с каким-то чужим старичком. Продажа кирпичного дома рассорила её с детьми, но дочь к урожаю всё же являлась.
   А на службе, в том же кабинете на Валентину косились уже молодые развязные девицы с калькуляторами. Однажды она услышала о себе: "Музейный экспонат". Вскоре контору и вовсе прикрыли; наступили "другие времена".
   Валентина Фёдоровна опять стала Валюхой. Соседка Марья, с коей не раз было залито горе, подсказала способ существования, и Валюха поехала в город на рынок. Торговала всякой своей огородиной, семечками; в ход пошла всякая модная мелочь: жвачка, шоколадки, курево; хватало и на выпить, и на закусить.
   Про новую автозаправку надоумила тоже Марья; там и остановка недалеко.
   Валюху сперва гнали, чтоб вид не портила, потом привыкли; она платила за место,а семечки заправщики брали даром.
   Так проходила жизнь мимо, проносилась в автомобилях и автобусах; что-то незаметно менялось вокруг. Светлее становились лица людей, появились какие-то красивые автобусы. Иногда они останавливались, выходили весёлые люди,о чём-то беззаботно щебетали, будто и не по-русски. Валюха улыбалась, глядя на них, словно была из их компании, и тоже должна была сесть в автобус и ехать куда-то...
   Странные мысли стали возникать у неё: куда едут все эти люди и откуда? Почему она, Валюха, никогда никуда не ездила, и ничего в этой жизни не видела, кроме вечного поля картофельного. Прошла жизнь её мимо; не пронеслась в красивой машине, — проползла устало с тяпкой на плече. Вот кажется: тише едешь, —  больше заметишь; да и той радости не было: в лес как в огород ходили — урожай собрать: грибы-ягоды. А какие там цветы цвели, — не видала; какие птицы пели, — не слыхала; какие там звёзды в небе,где они? Одно утешение, — все так живут. И посмотришь, — всё у неё как у всех; муж был, дети есть; чего ж ещё?
   И с чего это она, узнав Пашу, стала вдруг оправлять выцветший платок; заколотилось сердце, как у молоденькой. Вспомнила, что после "вчерашнего" выглядит хуже прежнего. С чего бы эта суета? Паша и не узнал её; кто она для него? Тётка на обочине...
 
   Следующим утром к заправке подкатил тот же "Мерседес", но уже без хозяина. Водитель вытащил из багажника мешок .
  — Где эта бабка? Вчера тут сидела...
  — Нет её!Соседка проходила, сказала: свезли вчера в больничку; лишнего выпила,что ли?
  — Ну,тогда себе оставьте семечки. На помин души вроде. Не везти же назад...Чудит наш шеф...