Дело в шляпе. Главы 5, 6

Глава 5. Чудесный отъезд. Ссора.

Месяц севастопольских страданий наконец-то закончился. Они с  Зойкой сидели на скамейке  привокзальной площади и ждали посадку на поезд. Вера от неотступных мучительных переживаний была поникшей, опустошенной и усталой. И вдруг у нее на коленях появился  букет с махровыми астрами. И, практически одновременно, она почувствовала нежный поцелуй в шею и затылок. Так целовать мог только Анри! Девушка вздрогнула, не галлюцинации ли начались в ее изможденном мозгу. Да и мало ли какие шуточки и вольности могли позволить себе местные парни.

— Извини, у меня не получилось с хризантемами. Времени в обрез. Я не хотел рисковать. Здравствуй,  моя любимая, Веруня-Бижу, — услышала она долгожданный голос. Но этого не могло быть, потому что быть этого не могло! Верочка зажмурила глаза и, вскочив с лавки, не успев обернуться, тут же попала в крепкие мужские объятия. Время рассыпалось у ног цветами, поцелуями и её восклицательными воздыханиями.


— Я же просил тебя всегда верить в чудо. Заклинаю и сейчас. Виноват. Виноват кругом! Когда-нибудь ты все поймешь, простишь. Только знай, что ты всегда моя  Вера, бриллиантовая бижу, фамильная драгоценность, — улыбаясь, но серьезным и твердым голосом говорил Анри.

— Запомни, как бы не сложились жизненные обстоятельства, как бы не разлучали они нас, ты – моя вера, надежда, любовь. Со временем и Софией станешь, прибавится мудрости.  И не думай никогда обо мне плохо, как думала весь этот месяц, —  и опять, как тогда, в поезде, он приподнял девушку над землей, только еще покружил немножко, осыпал поцелуями и сказал, что за несостоявшуюся столичную встречу, за севастопольские страдания, обязательно заплатит сторицей.


А подружка в праведном гневе отпихивала обезумевшую, счастливо ошарашенную чудом встречи Верку, от непонятно откуда появившегося  наглого лица «кавказской национальности», «черного», как звали тогда этих приставучих, липких, как смола, парней. Который посмел кружить и целовать невинное создание на виду всего народа.

— Я милицию позову. Вера, ты почему молчишь и позволяешь такие вольности, — возмущалась она. А «наглое лицо», улыбнувшись, вытащил из кармана джинсов фигурку экзотического зверька из смальты и сказал,
— Зоенька, здравствуйте, это Вам,  подарок, сувенир из Новой Зеландии. Знаю, что Вы коллекционируете изделия из разноцветного стекла. Такой эксклюзивной мумбы-юмбы в вашем собрании точно нет. Пусть станет добрым талисманом. А я,  Анри, живой Верочкин оберег. Пойдемте, девочки, я вас  провожу. Уже объявили посадку.

Вера хотела мертвой схваткой вцепиться в деревяшки лавочки, крепкой смолой приклеиться  к битуму севастопольского вокзала и застыть, как новый памятник, чуть не погибшим, но выплывшим из бури кораблям, но... Что за сила и уверенность исходили от этого мужчины? Она покорно поплелась вслед за Анри, несущего, как пушинки, их чемоданы, и любовалась его накачанной стройной фигурой.

А в поезде девочки первый раз серьезно разругались. Ну, не могла Вера спокойно слушать визгливо-завистливый Зойкин бред о вновь  чудесно обретенном дорогом человеке. Не желала! Чего только не было сказано в его адрес. И старый, и ростом не вышел, и  внешностью похож на жгуче-страстно-приставучего грузина.

— И наглый какой, —  подруга, не скрывая удовольствия, одновременно любовалась необыкновенным сувениром, — хотел презентами задобрить. А ты и растаяла. Показывай, что он там тебе надарил. Я не узнаю тебя, Вера! Стала меркантильной, покупаешься на всякие безделушки? Ты же всегда мечтала о высоком блондине с серо-голубыми глазами. О капитане дальнего плавания! Как же будешь носить туфли на своих любимых сногсшибательных высоченных каблуках? Вы ведь с ним, практически, одного роста. Что ты в нем нашла? Так вот, про кого говорила твоя мама по телефону. Правильно боялась и тревожилась. Нерусь какая-то смазливая. Это же не твой вкус, Верка, остановись, совсем с катушек съехала, чуть из вагона на ходу не выскочила за ним. Что же твой обольстительный Казанова появился только перед нашим отъездом. Или ты все же... Нет, скажи, у тебя с ним что-то было? Было... личное, интимное, — сыпала и сыпала она какими-то колючими, глупыми, обидными словами.

И тут Вера не выдержала, сорвалась  и заговорила  громким голосом в оскорбительном тоне,
— Замолчи немедленно, на себя посмотри, дура несчастная. Ты хоть в зеркало заглядываешь иногда, русская жиртрестовская самодостаточная уродина! Правильно на тебя Димка не смотрит. А я, сама, нерусь. Помнишь, рассказывала, как ездила к родственникам в среднеазиатские республики, где меня в каждой  за свою принимали? Двоюродный брат еще пришел вечером проверить крепко ли закрыто окно в  комнате, потому что девушку могут украсть. А я тогда еще радостно закричала: «О, какая романтика, неужели еще до сих пор существует такой обычай! Тогда, пусть меня хоть кто-нибудь украдет!» Ты на меня еще, как на малохольную смотрела, но смеялись мы вместе. Только нет уже нерушимого Союза республик свободных, Зойка! А ты сразу стала националисткой? Вот мы с Анри и нашли друг друга на обломках глиняного колосса,  две русско-французских неруси. Да ты, просто завидуешь! Правильно, что я с тобой не делилась своими чувствами. Жалишь меня язвительно и смертельно, змея очковая, вот ты кто!

И в таком бурном и горячем, брызжущим обжигающими искрами ключе, долго еще разговаривали, срываясь на крик, две воспитанные и скромные на вид девушки, лучшие подружки с детства. И хорошо это было, или плохо, но на время безобразной ссоры в купе они были только вдвоем. И когда грязевый гейзер  взаимных оскорблений и унижений иссяк, девочки долго безутешно рыдали, каждая о своем, уткнувшись в плоские вагонные лепешки - подушки. И до дома, практически, не общались.

В той поездке девушка очень сильно отравилась. Или нервный срыв повлиял на нее таким образом. Или помидор-огурчик–персик оказались не тщательно вымытыми, но все три дня пути из нее исходила, как сама думала Вера,  мерзкая желчь необоснованных подозрений, неверия, гадких мыслей, накопившихся в той черной душевной яме, дыра от которой, была бережно заштопана  чудесными нитками любимого. Но Зойка все же добила ее, когда вытаращив испуганные глаза, после почти трехдневного молчания, чисто по-женски, с тревожным любопытством вынесла вердикт,
— А ведь ты, беременная. Какой ужас! И когда только успела?! — у Веры не было ни сил, ни желания, что-то говорить в ответ. Она поняла, что дружбе, как и лету, неизбежно придет  конец.


 Глава 6. Межвременье и межсезонье.

Женщина очнулась от воспоминаний. Столько времени прошло с тех пор. Как у мушкетеров. Там было двадцать лет спустя, а здесь, почти двадцать лет, ну девятнадцать.
— Надо же, тогда плакала и сейчас реву. Как была, так и осталась «наивной  чукотской девочкой», — грустно подумалось ей современной молодежной фразой. Надо было проходить погранично-таможенный  контроль.


Приветливо улыбнувшись и поздоровавшись по-гречески со стражем в погонах, получив въездной штамп в паспорт, путешественница пошла к месту выдачи багажа. Сколько бы она не летала или не ездила за границу, всегда при проверке документов вспоминала Анри. Такое невозможно было забыть! Вот и сейчас, ожидая чемодан со шляпой у багажного транспортера, отпускница вновь  предалась воспоминаниям.


Он все же потихоньку приучал ее к чудесам. Учил верить, ждать, любить.
Последний выпускной год должен был быть насыщенным и напряженным. Но только не для Веры. Все же, наверное, она была легкомысленным созданием, хотя все считали ее очень ответственной и серьезной девушкой.

Анри регулярно высылал редкую и полезную литературу  с различными комментариями, анализами, иллюстрациями, аудио и видео кассеты. Вера собиралась поступать в университет  на отделение языкознания со специализацией по востоковедению. И Зойка тоже. Туда же. Ей-то, зачем? А все видели в девушке будущего врача.

И детство, и школьные годы прошли у нее в окружении  медицинских работников, в ореоле славы известных городских светил. Но близко сталкиваясь с ними, она видела и всю изнанку этой благородной и тяжелой профессии. Знала, как проталкивают своих бездарных и тупых детей, пользуясь служебным положением, врачи. Слышала взрослые разговоры о халатности и грубейших ошибках медицинского персонала, о безразличии к больным. А, уж про медицинскую академию, легендарное пристанище коррумпированных преподавателей и избалованных чад главврачей и профессоров и говорить не приходилось. Для ее нравственных позиций это было неприемлемо. Очень хотелось пойти в театральное училище, но родителей такое действо добило бы окончательно. Актриса погорелого театра, да и учителя не одобряли творческий выбор.
 
— Только в Москву, в университет, в МГУ. Зачем тебе эта Япония с Китаем? Выбери серьезную специальность. Не дури, — увещевали школьную выпускницу директрисса  вместе с класснухой. Но они же не знали, что в Москве... И мама трупом ляжет на пороге, вынет свое сердце, подаст ей и скажет,
— Не споткнись, девочка, порожек крутой, больно будет падать, — и никуда не отпустит.

На новогодние каникулы приезжал Анри. С заморскими изысками-чудинками-сюрпризами. Сначала позвонили в дверь и на пороге оказалась стройная елочка, увешенная всякими вкусностями и красивыми коробочками. Потом появилось и само живое французское чудо.  Как ему это удавалось делать?!
— Просто ты работаешь волшебником, а не журналистом, — радостно восклицала девушка.

Сильный, добрый, спокойный, как папа. Надежный. Официально. Разговаривал с родителями. Заверял, что пальцем не дотронется до их дочки, пока той не исполнится восемнадцать лет. А по достижению совершеннолетия они официально зарегистрируются и повенчаются. А до этого, он со своими знаниями и связями поможет Вере поступить в МГУ. Согласно кивали головами. Принимали хлебосольно. Угощали фирменными пирогами и самолепными миниатюрными пельменями. Пили коньяк и шампанское, улыбались, ходили все вместе в театр. Но дочку держали на такой крепкой привязи... Вера плакала, умоляла, угрожала. И первый раз видела родителей, всегда веселых, балующих свое чадо, доверяющих ей, такими непреклонными, суровыми, отчужденными.
— До поступления еще полгода. Время все перемелет. А вот какого сорта и качества мукА получится, увидим, —  мудро отвечали родные. Но для девушки получалась пока только одна мУка.

В мае Анри уехал в длительную командировку в Алжир. А Вера, махнув рукой на золотую медаль, получив несколько похвальных грамот за «особо выдающиеся заслуги» в изучении истории, литературы, английского языка и... математики, успешно завалила этот самый иностранный на вступительных экзаменах в местный университет. Подружка еще раньше получила двойку за блестящее школьное знание русского. А все потому, что сдавали они, ставшие в одночасье злополучными любимые предметы, не университетским преподавателям, а школьным учителям. И, когда девушка забирала документы из приемной комиссии ей предложили пересдать английский заново.

— Чудеса, да и только! Наверное, ходатайство Анри. Но как он так мгновенно узнал, — подумалось мельком. На самом деле ей объяснили, что пятерка по русскому, полученная у профессора, который выше четверки никому из абитуры не ставил, стоит дорогого. И говорит о... Но гордая девушка даже не стала слушать о своей дорогой оценке и перспективе быть ученицей знаменитого ученого. Тем более, оставался еще экзамен по истории, которого она и боялась больше всего. Потому что, хоть и имела грамоту за особые успехи в изучении этой дисциплины, но часто, пропускала уроки, которые необыкновенно интересно и увлекательно вела классная руководительница. Способная ученица часто в это время пела, танцевала, рисовала, декламировала, занимала какие-то места на городских и областных художественных конкурсах.

Правда,  к истории подобные выступления никакого отношения не имели. И все больше и больше белых пятен появлялось на обширной территории этой весьма занятной, но пестрящей многочисленными событиями, датами и фактами строгой дамы. И уже перед  самым экзаменом они с Зойкой, первый раз набравшись наглости, прикрывая свой стыд мнимой заботой о репутации любимой учительницы, пришли к той домой и честно сказали, что могут и не блеснуть знаниями, а скорее, наоборот. Но вот, если им, как-нибудь... подскажут номера выученных билетов, то тогда... Бей барабан, гремите литавры. Ах, наши издержки производства и обучения,  и не только школьного. Нужный билет был успешно вытащен, а ответ, достойный научного реферата, долго передавался из преподавательских уст в назидание нерадивым школьникам, как пример усердного прилежания и внимательного  кропотливого изучения предмета. К величайшему Веркиному стыду.

Еще раз испытывать обличительный голос совести она не хотела. Поэтому забрав документы, может и не с легкостью,  но и без тяжелого чувства утраты, отдала их в сугубо технический фундаментальный монстр - политех на модную специальность, связанную с математикой, кодированием и обработкой зашифрованных информационных потоков. Но ни Восток, ни тем более своего Анри, она не разлюбила и не забыла.



продолжение следует   http://www.proza.ru/2011/08/30/411