Интимность

Интимность…. Такое многозначительное слово, манящее тёплой глубиной, предвкушением счастья.... В нём тайна жизни, проявленная в наивысшем предназначении – интимности любви, когда в сплетении рук и губ рождается дыхание – одно на двоих, и каждый существует лишь для другого.
Но есть и иное. Поначалу я думал назвать её – интимностью смерти, но это стало бы неправдой. Смерть – слишком распространённое явление, чтобы быть интимным. Эта же интимность – самая глубокая и истинная из всех возможность.

…Я стою перед полуобрушенным входом в старую заброшенную штольню. Из тьмы веет холодом и чуть тревожащим запахом подземной сырости – таким уже знакомым, единожды ощутив который, запоминаешь навсегда. В моей жизни было уже много разных штолен и шахт, но каждый раз на встречу с этой жадной сырой глубиной приходишь словно впервые. Это напоминает интимность любви, ведь в искренней любви, сколь бы не приходилось тебе любить раньше, всё всегда происходит, будто в первый раз.
…Штольня похожа на огромного древнего зверя. Она просыпается неторопливо – я потревожил её покой, скалится острыми камнями у входа, словно предупреждая – «Хорошенько подумай, прежде чем идти. Здесь не место живому!»
Шаг, другой…, холодная тьма окружает меня, постепенно гася звуки поверхности, растворяя в себе. Глаза привыкают не сразу, пройдя немного, жду, пока зрение после дневного света приспособится к свету фонаря.
«Здравствуй» - говорю я темноте.
Моя душа обнажена. Сейчас я – настоящий. Истинный. Каким я предстану когда-нибудь перед Богом. Здесь как-то неуместно прятаться под маской. И дело не в том, что кто-то неведомый и всезнающий видит тебя насквозь, а всего лишь в том, что темноте маски не нужны.
Шаги, стук камня под ногами, отзвук упавшей капли воды… звуки отражаются от стен, возвращаясь резким коротким эхом. Я вслушиваюсь в них, рисуя пространство, читая партитуру подземелья, ловя малейшее изменение, фальшь, тень ИНОГО звука – знаменующих начало песни Смерти. Все штольни разные. Эта – неспокойна. Остатки обгоревшей деревянной крепи торчат огрызками из под камней, свод рухнул, погребя под собой всё, сделанное когда-то человеком. Потолок покрыт трещинами, отдельные глыбы-заколы нависают угрожающе. И не раз и не два, одёргиваешь своё то ли чувство самосохранения – то ли банальную трусость, ноющую – «Ну пошли назад! Ну чего ты тут забыл! Видишь – нет тут ничего!» Надо вперед. Я не особо верю в чутьё, ведущее к тем или иным находкам, но от того – верю я в него или нет, оно не пропадёт. И бывает, действительно тянет в какое-то место, вроде бы не отличимое от остальных подобных, и находишь именно там. Случайность? Или действительно – «чутьё»? Это не так уж и важно.
 Из темноты впереди показывается белый ледяной язык. Полого стелясь под ноги, лёд постепенно поднимается вверх, заполняя собой пространство штольни, оставляя лишь узкую щель под нависающим сводом. Поднявшись, свечу в щель фонарём. Вроде бы пролезть можно, но вот насколько далеко – не видно, штольня впереди делает поворот.
Всё-таки туристический коврик – великое изобретение! Кладя его на лёд, скольжу почти как на ледянке, до первого узкого места, где свод почти смыкается со льдом и надо втиснуться в узкую неровную промоину на поверхности ледника, стараясь не задеть два огромных закола смыкающихся прямо надо мной. Замираю, вслушиваясь в дыхание камня и темноты. Тишина. Можно двигаться. До второго узкого места, проявившегося за поворотом.
Свободное пространство большого зала открывается неожиданно. В разные стороны расходятся ходы: ход слева почти под потолок заполнен льдом, ход прямо засыпан, а стены и потолок правого хода заросли белоснежными кристаллами льда, похожими на гигантские ажурные снежинки величиной с две ладони каждая. В прозрачном льду зала внизу тонут чёрные брёвна – остатки крепи, на стенах и потолке навеки застыла каменная радуга – жёлтая охра породы пронизана фиолетовыми, зелёными, розовыми прожилками. В полостях жил сияют совершенством граней прозрачные кристаллы….
Вот оно! То, ради чего я здесь. Нашёл. Может, действительно есть это неведомое «чутьё»?
…«Я возьму немного?»
Темнота, конечно, молчит. Зачем я спрашиваю? Сложно сказать. Всё имеет здесь свой особый смысл. Я чувствую ВЗГЛЯД. Он не злой и не добрый. И даже не оценивающий. Но когда что-то рядом, словно натянутая до предела струна, лучше спросить.
…На всякий случай решаю посмотреть, куда ведёт проход с ледяными кристаллами. Он не кончается, но язык льда внизу обрывается как-то странно. Пытаюсь рассмотреть, что под ним, пока необычный звук не заставляет насторожиться. «Кап». Всего лишь звук упавшей капли. Слишком глубокий. Свечу фонарём, пытаясь увидеть конец кристально-чистой прозрачной глубины. Похоже, до верху заполненный водой восстающий колодец. Сколько в нем метров? Десять? Двадцать? Отползаю осторожно, у меня слишком богатое воображение, чтобы понять, что будет, если провалится в такой колодец. Возвращаюсь в зал. И здесь есть чем заняться.

…«Спасибо».
С наполненным рюкзаком ложусь на лёд и ползу, волоча его за собой, обратно. Во тьме позади скрывается разноцветный зал, и вот снова – нависающий вплотную свод и ледяная тропа снизу.
Треск. Резкий, как выстрел.
Всё.
Каменная плита ложится на спину почти ласково, осторожно вжимая меня в лёд. Ударило воздухом в лицо, резче запахло сырым камнем. Погас фонарь.
Лежу, не дыша. Ощущая окружающее пространство каждой клеточкой тела. Интимность достигла своего предела.
Камень живёт, дышит, чуть поскрипывая, что-то впереди ещё осыпается, шурша.
На моё счастье, руки свободны. Осторожно ощупываю фонарь. К моей великой радости, небольшой камень, упавший сверху, просто погасил его, прицельно ударив по выключателю. Но дёрганый свет фонаря, пробиваясь сквозь клубы каменной пыли, освещает безрадостную картину. Прохода между камнем и льдом больше нет.
Поёрзав, скидываю плиту со спины. Не такая она оказалась и большая.
Штольня решила пока не убивать, она играет. Как кошка с мышкой.
Возвращаюсь в зал. Выбор не велик. Попытка втиснуться в узкую щель левого тоннеля к успеху не привела. Жаль! Оттуда явственно тянет сквозняком. Нырять в восстающий – чистое самоубийство. Остаётся заваленный вход прямо. Оттуда, несмотря на завал тоже сквозит. Где-то впереди, судя по увиденному мной на поверхности – зона обрушения. Пока попробую прокопаться в неё, это должно быть немного ближе, чем выкапываться ко входу в штольню...

…Теперь у меня два дня рождения. Только я не знаю точно, когда праздновать второй. Десятого июля, когда штольня решила меня, завалив, всё-таки оставить в живых, или одиннадцатого, когда я, прокопав выход на поверхность, час валялся на траве, смотря на заходящее солнце и вдыхая аромат цветов, по-особому пронзительный вечером.
И теперь, сидя с ноутбуком на коленях и смотря на звёзды, танцующие на волнах Байкала, я почему-то вспоминаю ту штольню.
…Интимность.
Есть интимность любви. А есть – иное. Когда душа смотрит не в глаза любящего человека, а в зеркало ледяного подземного озера. Идеальное зеркало. Почему-то люди не могут без зеркал. Но зеркала глаз других людей всегда искажают. Или мы искажаемся в них сами. И кто-то уже давно потерялся среди искажёний, забыв, каков он на самом деле. Мы пытаемся «казаться», нам хочется нравиться. Зачем? Почему? Ведь зеркала глаз не делают истинных нас лучше, они лишь отражают надетые маски. А чтобы увидеть себя истинного….
Темнота и тишина, когда единственным звуком во Вселенной становится стук твоего сердца. И бездонная прозрачная глубина. А у ладони, опущенной зачерпнуть воды, нет отражения.