Флобер. Глава 57

                Глава LVII




                1875


      
   Не пойму,  что творится со мною в последние полгода, но чувствую я себя глубоко больным, хотя ничего более определённого сказать не могу. Я чувствую себя старым, измождённым, всё вызывает у меня отвращение. Словно старик, я погружаюсь в воспоминания о своём детстве. И я не один такой, многие из наших общих парижских знакомых пребывают в подобном же состоянии. Мы больны, пожалуй, болезнью Франции; здесь в Париже, где бьётся её сердце, болезнь эта ощущуется особенно остро, не так, как в провинции. Со всеми творится что-то смутное, непонятное. Наш друг Ренан впал в самое глубокое очаяние. А ведь у него нервы крепкие! Что до меня, то я во власти обычной ипохондрии. Книга моя продвигается черепашьим шагом. Приходится специально изучать для неё кучу вещей, о которых я до сих пор имел лишь самое общее представление. Надеюсь через месяц разделаться с сельским хозяйством и савдоводством – и это будет всего только две трети первой главы. А сколько ещё мук впереди! У меня выпадут последние мои волосы.  И всё же я работаю, хотя без всякого воодушевления. Я ничего не жду от жизни, кроме бесконечных листов бумаги, которые мне ещё предстоит измарать. Мне кажется порой, что я бреду по пустыне неведомо куда. И будто я одновременно – и пустыня, и путешественник, и верблюд!         
 
                ***

   Наконец я закончил первую главу и подготовил вторую, в которую войдут Химия, Медицина и Геология. Всё это нужно уместить страниц в тридцать. И это вместе с второстепенными персонажами – ведь нужно поддерживать видимость действия, вести рассказ, чтобы всё не слишком смахивало на философскую диссертацию. Удручает меня то, что я больше в эту книгу не верю. Работа над нею становится для меня тягостной повинностью.
  «Проступок аббата Муре» - любопытная книга, не правда ли? В ней есть куски, исполненные подлинного таланта. Но чтобы правильно изобразить Параду, нужен совсем другой писатель, а не мой друг Золя.
         
                ***

  Мне грустно, что вы нездоровы, дорогой мой старик! А у меня дела плохи! Совсем плохи! Бувар и Пекюше заброшены на четвёртой главе. Мне кажется, что я иссяк. Говоря по правде, у меня сейчас большие неприятности денежного характера. Муж моей любимой племянницы, лесоторговец, оказался на пороге банкротсятва, и мне, боюсь, придётся продать мою ферму в Довиле, на ренту с которой я сейчас живу. Вероятно, придётся сверх того занять крупную сумму. Моя бедная голова болит так, словно по ней били палкой. Настоящее отнюдь не весело, и будущее меня пугает. Я устал от жизни. Хотелось бы уснуть и не просыпаться целый год.

                ***
 
    Дорогая Каро, бедная моя девочка! Наверное, было бы уместно написать тебе какие-то ободряющие слова, но я не нахожу их. Вот уже три дня солнце не показывается ни на минуту. Льёт нескончаемый дождь. Полная тишина. И ни один человек не зашёл ко мне за это время.
    Всю мою жизнь я провёл, отказывая своей душе в самой естественной и законной пище, я вёл жизнь суровую и исполненную труда. Но оказаться на старости лет ещё и без крыши над головой – это уже слишком. Я смотрю на Круассе и спрашиваю себя, словно мать чахоточного ребёнка – сколько времени он ещё протянет? Разорение – это не шутка! И никакие слова о самоотвержении и смирении нисколько меня не утешают! Ну - нисколько! Слишком уж я стар, чтобы подобные потрясения прошли для меня даром.
  Ну да ничего, дорогая моя девочка! Может быть, завтра у меня будут для тебя хорошие новости.

                ***

 Вот наконец кончился дождь и показалось солнце! Оно блестит на воде, лодки под белыми парусами тихо скользят по ней. Как здесь прекрасно! Никак не могу свыкнуться с мыслью, что скоро, может быть, придётся всё это покинуть. В моём возрасте жизнь не начинают сызнова. Для меня потеря Круассе станет последним, смертельным ударом. Вот уже четыре месяца мы живём в адской тревоге. Если избежать банкротства не удастся – жить будет просто не на что.   
  Зарабатывать деньги, пишете вы? Чем? Я не романист, не драматург, не журналист. Я писатель. А за это деньги не платят. Я пожертвовал в жизни всем ради свободы, и вот теперь это разорение отнимает у меня и её. От всего этого я отупел. Даже неспособен читать что-нибудь мало-мальски серьёзное. 
                ***

      Дорогой Тургенев! Вы находите моё последее письмо «безысходно мрачным». Но у меня есть основания быть безысходно мрачным, ибо – скажу вам всю правду – мой зять Комманвиль полностью разорён, и я сам скоро окажусь весьма  стеснённым в средствах. Более всего меня удручает положение бедной моей племянницы. Моё отцовское сердце жестоко страдает. Наступают очень печальные времена – нужда в деньгах, ломка привычного существования, унизительность всего этого. Мне уже не подняться, дорогой друг. Я сражён наповал.
   Нам придётся собрать воедино остатки нашего состояния. Что у нас останется после уплаты долгов? При самом благоприятном исходе дела – совсем немного, это уже ясно. И так как мне не хочется, чтобы вы разделили с нами эти тяжкие дни, я вынужден просить вас отложить на некоторое время ваш приезд, о котором вы сообщаете. А между тем одному богу известно, насколько легче стало бы у меня на сердце, если бы я смог обнять моего старого Тургенева!
     Уже очень давно не писал я госпоже Санд. Так вот, передайте ей, что я думаю о ней больше, чем когда-либо. Но писать ей у меня теперь нет сил.

                ***

  Надеюсь всё же, что Круассе мне удастся сохранить. Но счастливые дни кончились, и впереди меня ждёт лишь жалкая старость. Мне скоро пятьдесят четыре года, а в этом возрасте уже не меняют привычек. Нет, милый старый друг, не приезжайте! Слишком грустно это было бы и для меня, и для вас.

                ***

  Как ты добр, дорогой мой Барду! То, что ты для меня делаешь, то, что стараешься предпринять, глубоко меня трогает, хотя и не удивляет. Буду говорить с тобой начистоту. Должность в Национальной библиотеке при окладе меньше трёх-четырёх тысяч не покроет моих расходов, которые от необходимости постоянно жить в Париже только возрастут. Да и работа в Национальной библиотеке чрезвычайно тяжела для меня. Короче говоря, дорогой друг, мне подошла бы какая-нибудь синекура или что-то вроде этого. Ты скажешь, что я слишком требователен. Это верно. Но я предпочитаю ничего от тебя не утаивать.

                ***

  Как ни прилежно смотрю я на море, бедная моя девочка, как ни стараюсь гулять и купаться, мысли о будущем меня не покидают. Какой ужас! Внешне я понемногу успокаиваюсь, но в глубине души у меня по-прежнему мрак. Да уж, твой бедняга-муж не был рождён, чтобы нас осчастливить. Но не будем больше об этом! Может быть, наконец сегодня я получу письмо от дорогой моей девочки?