Время собирать камни

           Интересно, какой теперь стала Марина? Он ничего не знал о ее нынешней жизни, и не от кого было узнать; но почему-то не допускал мысли, что она может подурнеть, постареть, расплыться. Она могла только остаться прежней или изменить свой образ – выбрать другой стиль, например, перейти на короткие стрижки под мальчика, джинсы и тяжелые ботинки. Сам он почти не переменился за эти годы, разве только выросло небольшое брюшко да на висках появились несколько седых волосков; точнее, он не переменился внешне. Внутри же был другой человек, совсем другой. 

            Этот другой человек давно излечился от высокомерия и заоблачного идеализма юности; давно перестал воспринимать мир в черно-белой гамме и делить людей на «настоящих» и «мещан». Какими смешными, жалкими и жестокими одновременно кажутся теперь те претензии, который он предъявлял когда-то к окружающим; каким незрелостью души и разума отдает былая бескомпромиссность! В 25 лет он избрал своим девизом принцип кровавого авантюриста Чезаре Борджиа: «Или цезарь, или никто», и в общем-то, только чудом не свернул себе шею. Зато теперь, спустя 12 лет, умудренный долгими странствованиями и чужими городами, ложными искушениями и предательствами друзей, несбывшимися надеждами и черным отчаянием, он помудрел настолько, чтобы безропотно признать свою глупость. Признать и придти с повинной.
 
            Только одна женщина любила его в этом мире, любила, ничего не требуя и ни на что не рассчитывая. Любила и прощала ему все: непростой характер, срывы и истерики, насмешки и пренебрежение. А он, глупец, ничего не понимая ни в женщинах, ни в любви, третировал ее, равнодушно позволяя заботиться о себе – и то до поры до времени! Через какое-то время его начала тяготить ее заботливость, тяготить ее покорность, раздражать ее доброта. Он мог исчезнуть из дому на день, на два, загулять в компании друзей - где они теперь, эти мнимые друзья, так широко пировавшие на его гонорары? Другая женщина устроила бы ему скандал с битьем тарелок и оплеухами – а Марина молчала, грустно молчала. И всегда принимала назад – каким бы и откуда он не пришел.

           Ослепленный своей гордыней, он видел в ее доброте слабость, а в умении прощать – признак скудости ума. Те роковые женщины, к которым он всегда питал слабость, элегантные стервы и сногсшибательные кокетки, ничего не прощали. Как язвительно высмеивали они малейшую ошибку, как беспощадно клеймили ничтожные промахи! Цинизм был синонимом ума, бессердечность – признаком сильного характера, а к понятиям верности и целомудрия прилагалась пометка «устарело». Увы, Марина так и не смогла достичь высот новой мудрости, пребывая в плену унылых мещанских добродетелей. Она могла прощать измены – со слезами, с невысказанными упреками, - но категорически отказывалась видеть в них средство укрепления брака. Кажется, он, кретин, объяснял ей тогда, что в его изменах виновата она сама: она не устраивает его так хорошо в роли любовницы, как устраивает в роли домработницы.

          Он и  превратил ее в конце концов в домработницу – поди, подай, принеси, и она как бы смирилась; но когда он в пьяном кураже поднял на нее руку, покорная рабыня молча собрала вещи и ушла. Он не переживал, он был полон грандиозными планами, он стоял на пороге новой жизни и в глубине души был даже рад «избавлению от балласта». Там, в столице, его ждала новая и достойная жизнь, и, разумеется, достойные его женщины. И все-таки он ждал, что Марина придет его проводить. Но она не пришла, и с той роковой декабрьской ночи он больше ее не видел. Жаль, что последними словами, которые она слышала от него, была площадная брань. Но теперь настало время собирать камни.

          Он  приехал, чтобы молить о прощении. Он честно признает, что вел себя как скотина; он расскажет ей всю свою жизнь, все, что было с ним после, ничего не скрывая и не пытаясь выставить себя в лучшем свете.  Он скажет ей тысячи нежных слов – он задолжал ей их 12 лет тому, и с тех пор набежали огромные проценты. Долгие месяцы… или годы? он репетировал эти слова бессонными ночами, он твердил их, как заклинание, в минуту бессилия и тоски: «Единственная моя, ненаглядная, жена моя, моя милая!». Он скажет, что только теперь понял: она – самая чистая, самая лучшая, самая необыкновенная женщина на земле; и по-настоящему он любил только ее одну.
 
         На углу у уличной торговки он купил огромный букет осенних красавиц – хризантем. Никогда он не дарил ей так много цветов – но теперь все будет иначе. 
С бьющимся сердцем, как у мальчишки перед первым поцелуем, он медленно поднялся на второй этаж, остановился перед дверями. Двери были новые, но Марина по-прежнему проживала по этому адресу: он проверял по справочнику. Субботнее утро, она должна быть дома. 
         Ну, с Богом. Он нажал кнопку звонка, ожидая услышать за дверью знакомые торопливые шаги – сколько раз Марина летела к ней, торопясь отворить загулявшему мужу! Но кто-то подошел к двери тяжелой походкой и сказал глухим голосом:
 
         – Входите, не заперто.
 
         Он толкнул дверь, вошел в полутемный коридор, в котором не сразу разглядел со света приземистую черную фигуру. Лариса, старшая сестра Марины. Странно, что она делает здесь? И почему так странно смотрит на него? Тщательно выстроенный в сознании сценарий дал сбой, и он растерялся.
 
         – Наташка все же отправила телеграмму? – сказала Лариса вместо приветствия. Он растерялся еще больше, не сразу вспомнив: какая Наташка? Потом сообразил – старинная и забытая приятельница его и Марины, еще со студенческих лет. Но при чем здесь телеграмма…
 
         – Мне никто ничего не отправлял. Какая телеграмма?

         – Так ты ничего не знаешь?
 
         – Нет.

         – Марину похоронили вчера. Отмучилась, бедная, – из глаз Ларисы потекли слезы, она начала шарить в кармане черной юбки, отыскивая носовой платок.
 
         Он смотрел на нее расширенными глазами, не понимая, что она говорит.

         –  Весной ее прооперировали – неудачно. Я говорила, лучше было не трогать, так она дольше прожила бы… а опухоль дала метастазы в почки… она перед смертью весила 40 килограммов… - женщина заговорила сбивчиво, потом зарыдала во весь голос, и, не обращая больше внимания на гостя, повернулась к нему спиной и ушла в комнаты. Оттуда через несколько минут донесся резкий запах лекарства.
 
        Он хотел еще что-то спросить – но вдруг понял, что ничего говорить не надо, положил цветы на тумбочку и вышел, аккуратно притворив за собой дверь.