Возвращение из ада. Гл. 14

               
Рассказ Аксиньи.

   Как всегда быстро и незаметно пролетело лето. Промелькнули сентябрь и октябрь, и вот уже первыми морозами и снегопадами все чаще и чаще стала напоминать о себе зима. Я давно уже написал Валентину свою хвалебную рецензию на его записки, но ответа  от него долго не было. И лишь в конце ноября, придя с работы,  обнаружил в почтовом ящике извещение на бандероль. Не заходя в квартиру, я поспешил на почту.
  После того, как мы прочли записки Валентина о его чеченской одиссеи, нас всех до боли взволновала, описанная в них, трагедия семьи Ахмада.   Она так глубоко тронула наши души, что знать о ее дальнейшей судьбе, стало нашей повседневной потребностью. И мы надеялись в последующих записках получить ответ на мучающий нас вопрос. И мы не обманулись в своих ожиданиях.
  «Здравствуй, Виктор, - писал Валентин. Письмо я твое получил. Спасибо тебе за хороший отзыв в адрес моих записок. Я ценю твое мнение, но все же самую объективную оценку даст только читатель, ибо даже профессионалы, как не редко бывает в жизни, ошибаются довольно часто. Из твоего письма  мне стало ясно, что вас глубоко волнует судьба семьи Ахмада. Сегодняшние мои записки, я думаю, полностью ответят на волнующий вас вопрос. Итак, читайте:
  «В палату постучали.
-Войдите, - сказал я.
 Дверь отворилась и в ее проеме показалась симпатичная, чуть полноватая, лет пятидесяти,  женщина.
  Здравствуйте, - произнесла она певучим голосом, как говорят только на Дону, на Кубани да на Украине. Вы будете Валентином?
-Да, я самый и есть, ответил я, глядя на нее с интересом.
 В этот момент мне показалось, что она чем-то похожа на Назиру.
-Меня Ахмад Шаитович попросил обязательно зайти к вам и узнать о вашем здоровье.
-А вы, случайно, не сестрой будете его жены? – спеша получить ответ на свою догадку, спросил я.
-А как вы знаете?
-Мне Ахмад Шаитович о вас рассказывал, да и Назира на вас очень похожа.
-Мне Ахмад тоже часто об этом говорит.
-А что же он сам не приехал?  Он же обещал.
-Да знаете, - отвечала она, стоя у дверей, - приболел он что-то.
-Да вы проходите,  присаживайтесь на стул, - спохватился я. Да расскажите все поподробнее.
  Женщина улыбнулась, блеснув своими белыми, как снег, зубами. Подойдя к кровати, она поставила, принесенную, с собою сумку на пол и вынула из нее ароматную продолговатую, налитую солнечным светом дыню.
-Это вам от нас, - улыбнувшись, пропела она.
-Спасибо большое. А как вас по имени, отчеству?
-Аксинья Григорьевна, - почему-то смутившись, ответила она.
-А вы у Назиры были?
-Да только что от нее.
-Ну и как вы ее сегодня находите?   
-Сегодня она выглядит уже намного лучше. Да, кстати, приехал Василий, ну лейтенант который. Он выхлопотал для Назиры направление в  Подмосковный центр реабилитации. И вот пригнал машину, чтобы ее туда увезти – боится потерять девчонку, хочет, чтобы была рядом с ним.
-Когда они уезжают? – забеспокоился я.
-Не волнуйтесь, они поедут лишь завтра, и вы еще увидите Назиру.
-И как Назира смотрит на действия Василия?
-По-моему, она счастлива.
 А как у вас дела с Ахмадом Шаитовичем, Аксинья Григорьевна? Вы, пожалуйста, извините меня за нескромный вопрос, но я обязан жизнью этому прекрасному человеку и мне небезразлична его судьба.  Он во время посещения Назиры приходил ко мне и рассказывал о вас. Говорил в ваш адрес очень хорошие слова. И я хотел бы, чтобы у него и у вас все сложилось хорошо, хотя ему в его возрасте менять жизнь довольно сложно.
  Аксинья Григорьевна смущенно улыбнулась. Видимо, ее приятно тронуло то, что Ахмад на стороне хорошо отзывается о ней. И даже разговор  у нее стал более доверчивый, откровенный.
-Да, Ахмаду в первое время после похорон Оксаны, гибели всего имущества   и ранения дочери было особенно тяжело. Все уединялся, молчал, а тоску старался заглушить работой.  Я же со своей стороны пыталась его успокоить, быть поближе к нему, но он словно меня не замечал.
   А тут толи от тоски, толи смена климата повлияла, толи сквозняком ,где просквозило, Ахмад приболел. Кашель замучил, никакие таблетки не помогают.
-Ахмад, - говорю я, - давай, топи баню, я тебя лечить буду. Ой, что-то я сегодня перед вами разболталась, как перед бабами.
-Аксинья Григорьевна, - говорю ей, - да я по гороскопу Дева и, видимо, по этому женщины со мною часто откровенничают.
-Правда? А то думаю: почему  в первый раз  всего вижу мужчину, а так с ним разболталась?
-Да просто вы очень открытый  и добрый  человек и готовы всегда делиться с людьми и хлебом, и радостью. Мне об этой вашей хорошей черте характера Ахмад Шаитович тоже рассказывал.
  Лицо у собеседницы покрылось румянцем. 
-Ну и как, вылечили вы его?
-Ой, да уж ладно, раз начала, то уж расскажу до конца. Только вы извините меня, пожалуйста.
-Аксинья Григорьевна, - говорю, за что извинять-то? За то, что вы хорошего человека к жизни  возвращаете? Я вот вижу, что люб вам Ахмад Шаитович, а о любви не молчать, а петь надо.
-Ой, Валентин, да все-то вы знаете. Да уж ладно, расскажу вам до конца историю с лечением: он сначала отнекивался, да не надо, само пройдет. Но я все же убедила: вот доведешь себя до туберкулеза, - говорю, - а потом, попробуй, вылечи.
  Все же натопил он баню, аж ушам жарко. Вошла я к нему. Он в трусах улегся на полок, а я, стоя на полу, одетая лишь в нижнюю рубашку, стала веником ему в позвоночник жар вгонять. Хорошо попарила, а после начала на спине и на груди болевые точки растирать.
-Ахмад, - заговорила я, - долго еще будешь себя в тоску вгонять? Оксану все равно уже не вернешь, а себя погубишь. Нельзя же так. Ты еще не стар. За тебя любая баба в замуж пойдет.
  А тут я возьми, да и скажи ему: 
-Ты же ведь еще здоровый, надо полагать, мужчина, а не бесчувственная чурка!
  Тут он впервые поднял на меня глаза и так внимательно посмотрел.
-Ты о чем, Аксинья? О каких бабах говоришь? – удивленно промолвил он.
  А у меня вдруг такая злость в душе закипела. Неужели, думаю, он и во мне женщину не видит?
-А я что, по твоему не женщина? – говорю.
  Тут я сдвинула лямочки рубашки с плеч, она у меня сползла с груди и повисла, прильнув к мокрым бедрам. Стою я перед ним полуобнаженная, а слезы ручьем текут из глаз.   Он соскочил на пол, обнял меня. А я  плачу, я плачу. Ну, в общем, я в тот день Ахмада хорошо полечила: и кашель его стал меньше мучить, и мужик по живому стал на белый свет смотреть, да и на меня тоже.
  Аксинья вновь смущенно улыбнулась своей красивой белозубой улыбкой.
-Вы, наверное, осуждаете меня, Валентин? - словно извиняясь передо мною, спросила она.
-Что вы, Аксинья Григорьевна, наоборот, - говорю, - я восхищен вами.
  Она снова улыбнулась, и яркий румянец залил все ее лицо.
-А вы знаете, Аксинья Григорьевна, со мною произошла тоже подобная история, почему я и оказался здесь на Кавказе.
-Это как же так? – подняла она на меня свои большие, обрамленные дугами черных бровей, глаза.
  И, словно рассчитываясь за Аксиньину откровенность, мне пришлось рассказать ей свою таежную историю.
  На следующий день  я с Аксиньей Григорьевной провожали Назиру и Василия. Проводить пришли и лечащий персонал, и Андрей с группой выздоравливающих после ранений ребят. Пришли с цветами, чтобы подарить их, с пожеланиями счастья, полюбившейся черноокой красавице. А Андрей, похоже, не спавший ночь, специально для Назиры сочинил песню. И когда ребята вручали будущим молодоженам цветы, он, не разлучающийся почти никогда с гитарой, ударил по струнам и запел:
                -Играй, гитара,
                звени, струна,
                Вокруг бед много,
                а жизнь одна.
Жизнь, торжествуя,
                смерть гонит прочь,
                Восходит солнце,
                уходит ночь,
                Восходит счастье
                над бездной бед,
                Оно пусть светит
                вам много лет.
                А сердце плачет,
                а я пою,
                Тебя увозят,
                а я люблю!
                Тебя увозят,
                а я люблю!
  Заглушив звуки гитарных струн, Андрей подошел к смущенной от неожиданного внимания большого коллектива людей молодой паре. Осторожно обнял Назиру и поцеловал. Потом, повернувшись к Василию, пожал ему руку и, улыбаясь, произнес:
-Береги Назиру и не обижай. А обидишь, сам с тобой разберусь!
  А Василий, легонько прижимая к себе девушку, отвечал, повернувшись к провожающим:
-Не волнуйтесь, я свою ненаглядную никогда не обижу и никому не отдам. 
  Под конец подошла и наша очередь попрощаться с отъезжающими. Ко мне приблизилась Назира. По ее лицу было видно, что она волнуется. Наконец она заговорила, но это были не просто, обращенные ко мне слова – она читала незнакомые мне стихи:
    Нас чуть судьба не повенчала
Одной могильною плитой,
                Но, передумав, начертала
Для нас с тобою путь иной.
 В этот момент я испытал такое сильное чувство, как будто бы навсегда терял бесконечно дорогое мне существо. Мы обнялись и долго стояли, крепко прижимая к себе, друг друга. Слезы самопроизвольно катились из наших глаз, словно оплакивая ту страшную беду, через которую нам пришлось вместе пройти, и которая, не спрашивая никого, сблизила нас.
Наконец, найдя в себе силы, мы разошлись.
-Спасибо тебе, Валентин, за твои корни, - говорила она, - отходя от меня. Без них я так быстро не встала бы на ноги. Очень надеюсь, что мы с тобою еще встретимся. И, повернувшись, поспешила к машине. И уже садясь в нее, прокричала:
-Тетя Аксинья, обязательно приезжайте к нам вместе с папой. Не отпускайте его от себя, он очень хороший.
  А Аксинья Григорьевна в ответ кивала головою, стирая платком, катившиеся по лицу слезы.  «Москвич»   зашумел, плавно взял с места и покатил, набирая скорость, с теплого, но жестокого юга в сторону холодного, но желанного севера, навстречу новой  для его пассажиров жизни»
   Я с сожалением отложил листки с записками Валентина, искренне радуясь за судьбу Ахмада и Назиры, которым после столь трагических событий все же улыбнулось счастье. А сожалел от того, что записки не дали мне ответ на мучивший меня вопрос: какая судьба ждет самого Валентина?
Каков будет его выбор?
   
                Продолжение следует.