На высоте. Глава 12 Химики продолжение

ГЛАВА 12   ХИМИКИ

  продолжение

А когда очень жарко               
К нам приходят доярки               
И приносят они молоко...
         
А под юбками бёдра,               
Что молочные вёдра,               
А до вечера так далеко...

Песня авиационных химиков.

Они успели набрать всего сто метров. Это не высота в создавшихся условиях. Даже и будь у них парашюты - с такой высоты они не помогут спастись. Тут нужна катапульта. Ни того, ни другого на гражданских самолётах нет. Барометр показывал 700 метров, но истинная их высота была метров 200 не больше. А иногда и меньше, в зависимости от подстилающей местности. Но никто из них никогда не катапультировался - не военные лётчики. Про такие чудесные средства по спасению лётчиков они знали только теоретически. Да и обычных-то парашютов у них не было.
Несколько минут Клёнов держал самолёт в горизонтальном полёте, но скоро понял: могут свалиться в штопор. Расход рулей не позволял вывести самолёт в режим такого полёта. Положение усугубляла болтанка и подвешенная под брюхом самолёта аппаратура, отнимавшая 20 километров скорости. А скорость - это жизнь. Это больше, чем жизнь.
- Створки капотов закрой! - проорал Гошка Долголетову. - Двигатель переохладится -
совсем выключится.
- Уже закрываю! Старайся держать высоту, внизу даже приткнуться негде - сплошной
лес, ямы и бугры.
Несколько раз Григорий менял режим работы двигателя, надеясь, что тряска закончится, но всё бесполезно. Его устойчиво трясло на всех режимах. Трясло, но двигатель не выключался и они худо-бедно, но летели.
- Что же может быть? - спросил побледневший Кутузов и посмотрел через боковой
блистер вниз, а потом на температуру двигателя. Она падала.
Там, под самолётом, всюду была сильно пересечённая местность. О вынужденной посадке и думать нечего. Разве уж, если остановится двигатель.
- Что может быть - тебя спросить надо, - прокричал Клёнов,  не отрываясь от
управления. - Ты пока ещё за двигатель отвечаешь... полководец.
Кутузов молчал, сказать было нечего. Самолёт медленно снижался. Клёнов прикинул: продержаться в воздухе можно ещё минут шесть-семь, а потом встреча с землёй неизбежна. Если, конечно, двигатель выдержит такую вибрацию и не начнёт разваливаться в воздухе.
- Долго не продержимся, - сказал он Долголетову, - Что будем делать?
- А ни х... не сделаешь. Ты крути, пока летим! Лёша, уйди из кабины, не мешайся.
Раньше надо было дёргаться. Ну, б... подожди, живыми останемся - поговорим.
Кутузов втянул голову в плечи и испарился из кабины.
Командир звена вглядывался вперёд по курсу. Там, километрах в пятнадцати, гряда холмов резко заканчивалась, около какой-то безымянной речушки была видна деревня. В голове Долголетова, словно в компьютере, промелькнуло: когда-то он здесь химичил. Рядом с этой деревней была и посадочная площадка. Дотянуть бы!
- Туда тянуть надо! - ткнул он пальцем в лобовое стекло. - Доверни! У той деревни есть заброшенный химический аэродром. Вернее, был когда-то.
Они потеряли триста метров высоты. Барометрической. Это ерунда для истребителя, но у них-то другая специфика. Для них иногда и десять метров - вопрос жизни и смерти.
К деревне подлетали, буквально свалившись с холмов, на высоте 70-80 метров. Минута лёту, может, чуть больше. Двигатель работал, но тяга падала.
- Резко не газуй! - предупредил Григорий, видя, что Клёнов потянулся к рычагам управления двигателем. - Захлебнёмся!
- Где этот аэродром? Я ничего не вижу! - проорал Клёнов.
- Левее держи, Жорка, левее! Я его вижу. Но он наполовину распахан. Нужно сесть с
прямой. Подворачивай!
Теперь площадку увидел и Клёнов. Но какой к чёрту это аэродром! Это была лужайка метров триста. Маловато. Но деваться некуда.
- Закрылки выпускаем перед самым приземлением, - предупредил Долголетов. - Иначе
не дотянем.
Дотянули на последних метрах. Повезло! Им просто повезло. Не сели, а плюхнулись на эту лужайку, применив интенсивное торможение. Ещё до касания Григорий выключил двигатель, он был уже не нужен. Всё равно не уйти на второй круг, не вытянет, только хуже будет. Теперь лишь бы не было ям по курсу пробега. Или каких-нибудь сельскохозяйственных железяк, которые колхозные механизаторы привыкли бросать где попало.
К счастью, ничего не было. Остановились. Двигатель уже не работал, только змеиное шипение воздуха в тормозной системе нарушало непривычную тишину кабины.
- Интересная тряска! — сказал Долголетов, вытирая потный лоб. - Ты говорил, до этого потряхивало?
- Было раза два.  - Клёнов никак не мог прикурить сигарету.  Спички ломались и
крошились. - Нужно передать на базу о вынужденной посадке.
- Подождём. Минут десять у нас есть. Ты будь на связи, если вызовут - говори, что
подлетаем к новой точке. Кутузов, быстро вытаскивай стремянку и проверь двигатель.
Успеешь?
- П-постараюсь.
    От испуга техник проявил невиданную прыть. В суете совсем забыли про второго пилота. А тот сидел в фюзеляже на откидном сидении и неуверенными руками отстёгивал привязные ремни. И никак не мог отстегнуть.
- Дима, не волнуйся, - сказал Долголетов, - мы уже прилетели.
- Куда? Ничего себе, прилетели! - наконец-то отстегнул второй пилот ремни. – Повезло Лёвке Муромцеву. Это он тут сейчас должен сидеть.
Лёва Муромцев первоначально был назначен в экипаж Клёнова, но за неделю до вылета умудрился сломать ногу, стоя на автобусной остановке в ожидании транспорта в аэропорт. Нога соскользнула с бордюрного камня, и что-то хрустнуло в ступне.
Тем временем Кутузов поднял капоты двигателя и, не ожидая, когда остынет, по пояс скрылся в его недрах. Торчали только ноги, нелепо упирающиеся в последнюю перекладину стремянки. Не прошло и трёх минут, как он обрадовано заорал:
- Нашёл, командир! Нашёл, ... его мать! На девятом цилиндре слетел со свечи провод
зажигания. Да как же это?
- Кутузов, тебе голову оторвать мало! Как ты за двигателем смотришь? Молись богу, что сюда дотянули. А если бы нет?
- Есть бог, есть! - закрестился тот. - Но как этот провод мог слететь?
- Десятки посадок за день делаем. И не то слететь может. Хорошо там всё проверил? Запускаем!
Запустили. Никакой тряски. Несколько раз прогоняли на всех режимах - работал безупречно.
- Всё ясно! - с угрозой в голосе сказал Долголетов. - Разворачиваемся и взлетаем, иначе скоро нас искать начнут. Прилетим - убью! - поводил он мерзкого вида кулаком перед носом техника. Кутузов второй раз за день втянул голову в плечи.
Со стороны деревни к ним уже бежала ватага детей.
-      Быстрее, Жорка! Они нам взлететь не дадут. Закрылки - полностью! Взлётный режим!
Пробежав по мягкому грунту метров двести пятьдесят, самолет тяжело оторвался и на мгновение, казалось, завис в воздухе. Они со страшным рёвом пронеслись над крышами деревни, набирая скорость и высоту. А скоро приземлились на новой точке, о чём и доложили на базу. Диспетчер не спросил, почему расчетное время посадки не совпало с фактическим временем почти на 15 минут. Такое в авиации ПАНХ бывает. Иногда они минут 10 кружатся над посадочной площадкой и осматривают её, прежде, чем произвести посадку.
О вынужденной посадке на базу не доложили. За самовольный вылет они бы
поплатились талонами нарушений, ну а уж командир звена Долголетов наверняка лишился
бы своей должности. Но всё, кажется, обошлось.
- Кутузов, ты представляешь, что бы было, не дотяни мы до этого заброшенного
аэродрома? - спросил вечером Григорий. - Ты же, гад, в рубашке родился. Да и мы тоже.
- Вину осознаю, - понуро произнёс техник. - Искуплю. - Он помахал куском картона на
сделанный из кирпичей мангал, где на шампурах из толстой проволоки жарился бараний
шашлык.
- Такую вину трудно искупить, Алексей Иванович. Ты доверие к себе подорвал. Как
после этого принимать у тебя самолёт и летать на нём? В залог жизни оставлять? Не дорого?
- Не надо ничего оставлять, командир. Говорю же, больше такого не повторится.
- Слышал, Клёнов? Прими к сведению. .
- Принял, - улыбнулся тот. - Если бы мы передали на базу о вынужденной посадке,
прилетела бы комиссия и так же быстро определила бы причину. Вина полностью твоя,
Лёша. А за это могли бы и под суд отдать.
     - Так уж и под суд? - усомнился Кутузов. - Материального ущерба-то нет. Попробуй, -
протянул шампур. - Готов?
- Годится, - сняв пробу, кивнул Клёнов.
Они расположились во дворе деревенской гостиницы, довольно неплохо обустроенной, с телевизором, газовой плитой и холодильником. Остальные удобства во дворе, но к таким вещам они давно привыкли.
В трёх комнатах здания стояло с десяток кроватей, В период уборочной страды. Здесь
жили шофёры автомашин, командированных сюда для перевозки зерна. Сейчас же
гостиница пустовала.
- Приходилось жить в кошарах, в клубах, в красных уголках, в передвижных вагончиках, - заправляя свежим бельём кровать,  говорил Клёнов. - А вот так,  с телевизором и холодильником - редко.
- Да уж, только женщины не хватает, - соглашался Кутузов.
- Да вот и женщины, - сказал Малышев, глядя в окно. Челюсть его отвисла. - Ни хрена
себе! К нам гости!
Во двор входил агроном, встретивший их днём на аэродроме, а с ним красиво одетая
молодая девушка.
- Я вижу, вы освоились, - улыбнулся агроном. - И даже со своим ужином. А я.пришёл
вас в столовую пригласить. Там для вас пельмени сделали. Ну и это, - посмотрел на
командира, - согласно традиции...
- Традиции мы чтим, - повеселел Кутузов, откровенно глядя на молчавшую девушку. -
Шашлыки потом дожарим, да, командир. Не пропадут.
- Ну и хорошо. Вот, познакомьтесь, - кивнул агроном на девушку. - Её зовут Римма -
будущий агроном, сейчас у нас на практике.  Она и будет заниматься всеми вашими вопросами.        
- Да? - удивился Григорий. - И девушку будут слушать рабочие?
- Пускай попробуют не послушать, - улыбнулся агроном.
- Мы против красивых девушек ничего не имеем, - сказал Клёнов, - Может, ты, Дима,
что-то имеешь? - повернулся ко второму пилоту.
- Нет, - замотал головой тот, - особенно против незамужних.
- Ну, это ей ещё рано, институт нужно закончить. Я ей рассказал вашу специфику, все
вопросы будете решать с ней. Завтра она в вашем распоряжении. Ко мне вопросы есть?
- А вы где учитесь? - спросил Малышев.
- Я? Я давно уже отучился, - улыбнулся агроном.
-       Я учусь в Бронске, - поняла девушка, - в сельскохозяйственном институте. Так во
сколько за вами завтра заезжать?
- Я думаю, в девять, - сказал Клёнов. - Первый день мы будем организацией заниматься. Но потом начнём вставать в пять утра. Вы не против такого графика?
- Если надо - будем вставать, - легко согласилась она и шагнула к калитке. - Спокойной ночи.
- А... поужинать с нами? - дёрнулся Малышев.
-       Я вам составлю компанию, ей есть, где ужинать. Она же из местных жителей, родители её тоже здесь живут, - сказал агроном.
Дима с сожалением смотрел вслед девушке. Разве что не облизывался, как мартовский кот.
- Пельмени, да шашлыки - это уже слишком, - сказал Кутузов, когда они, вернувшись из столовой, снова взялись за шампуры. - Уже и водка в горло не лезет.
- Значит, сейчас снег пойдёт.      
- Не пойдёт. Кстати, командир, питание здесь бесплатное будет или как?
- Или как, - ответил Долголетов. - И водка - тоже. Так что не увлекайся, Лёша, Радуйся, что жильё бесплатное.
- Договоримся и о питании, - лениво жуя шашлык, сказал Клёнов. - Сотни три гектаров
обработаем им на сэкономленном топливе. Да, Дима? Сумеешь выкроить?
- Там видно будет, - задумчиво ответил второй пилот. Он вспоминал симпатичную
агрономшу. В колхозах - это большая редкость.
- Если на это согласится дочка председателя колхоза, -   затягиваясь сигаретой, зевнул Долголетов.
- Причём тут дочь председателя? - сытно рыгнул Кутузов. - Да наш Дима и
председательскую дочку уговорит, пускай только явится.
- А она уже являлась. Если он Римму уговорит - другое дело.
- Что-о? - привстал с кровати Дима. - Римма - дочь председателя?
Утром в назначенное время у дома остановился УАЗик. Из него, хлопнув дверцей, выпрыгнула Римма. Она была одета в спортивный костюм, выгодно подчёркивающий её стройную фигуру.
- Эй, лётчики! Хозяйка наша приехала! - прокричал с веранды куривший там Кутузов.
Быстро собрались, сели в машину.
- А... кто за рулём? — удивился Кутузов. - Ты... то есть, вы?
- Боитесь? - повернулась будущая агрономша. - Куда едем?
- Сначала в медпункт, - приказал Клёнов.
Там повторилось всё, что и на старой точке.
- Да вы что, ребята? - воскликнула женщина. - В такую рань вставать? Я корову позже
встаю доить. Какие ещё министры? Знать не знаю. И приказ ваш мне не нужен. Мало чего
они наподписывают. Вот пусть сами и встают. Вы с вечера приезжайте. Я и так вижу -
здоровые, - хитро посмотрела на Римму. - В прошлом году ваши всегда вечером приезжали.
На аэродроме их приятно удивило всё, необходимое для работы.
- Вот это оперативность! - похвалили Клёнов. - Редко такое встретишь.
- Сроки уходят, - кивнула Римма.- Не зря же говорят: день год кормит.
- Да вы что? - удивился Малышев. — Не знал. Действительно, в наш век научно-
технического прогресса ни один критически стимулирующий индивидуум не должен игнорировать критерий, на котором зиждется презентабельный субъективизм, - блеснул
Дима красноречием.
- Да, да, - подтвердила Римма, как ни в чём не бывало, - день год кормит. Но, правда, - повернулась к Диме, - так-то оно так ежели, как что. А вот, что дескать - то это ничего. Однако если потом где-то что-то случится - вот вам и пожалуйста!
Клёнов с Долголетовым прыснули. Кутузов открыл рот и забыл закрыть. Малышев
молча полез в кабину.
- Ну, что, Цицерон? - спросил, входя следом, Григорий. - Это тебе не доярка.
- Да уж! - неопределённо прокряхтел Дима.
- Запрашивай   прогноз,   потом   старт  разбивать  будем.   А  словоблудием   вечером займёшься. Здесь, я чувствую, скучать не дадут.
Уже через час они взлетели для облёта полей. Кутузов, перепуганный вынужденной посадкой, перед вылетом тщательно осмотрел самолёт и двигатель.
- Даты пока в документах не пиши, — сказал Клёнов второму пилоту. - Мы же по
документам ещё на старом месте работаем.
Работу начали с длинных полей. Они удобнее, меньше заходов и разворотов и общее дело двигается быстрее. Оператор базы известил их, что гости сегодня полёты не планируют, а на машине сюда никакой инспектор ни за какие коврижки не поедет. Слишком далеко, по нашим дорогам и за день не доехать.
С хорошей организацией дело пошло быстро. Тут не было мокрого суперфосфата, всю зиму пролежавшего на аэродроме. Гранулированную мочевину подвозили прямо со склада. Но не успевали, и иногда приходилось простаивать. После обеда Римма укатила на склад, чтобы организовать бесперебойную погрузку.
Склад находился на окраине деревни недалеко от птицефермы. Возвращаясь из очередного полёта, Клёнов решил пролететь прямо над ним, чтобы дать понять: опять будет простой. Они пронеслись на десяти метрах над складом и, развернувшись, пошли в сторону аэродрома. Маршрут пролёг прямо над птицефермой. Перепуганные куры, отчаянно и бестолково махая крыльями, полетели в разные стороны, едва заметили приближение страшно гудящей птицы.
- Они же нестись не будут, - сказал Малышев. - Колхоз план по сдаче яиц не выполнит.
И в это время большая стая голубей, прилетающих на птицеферму кормиться, взлетела
прямо перед самолётом. Их лётчики не ожидали.
- Гошка! - заорал Малышев. .
Клёнов рванул штурвал на себя. Поздно. Первые несколько птиц гулко ударили по
самолёту со скоростью снаряда.
Они попали в самый центр большой стаи. Удары посыпались один за другим. Несколько птиц смогли каким-то чудом пролететь сквозь плоскость вращения винта и ударили по фонарю кабины. Они инстинктивно пригнулись за штурвалами и втянули головы в плечи. Лишь бы выдержало остекление кабины. На лобовых стёклах появились грязно-красные потёки, ухудшая обзор. От ударов и встречного потока воздуха, голубей просто размазывало по стеклу.
- Лишь бы в воздухозаборники не попали, - взмолился Клёнов, уводя самолёт вверх и в сторону с таким расчётом, чтобы сразу зайти на посадку.
По закону пакости так оно и должно было случится. Но не случилось. После посадки, выйдя из кабины, оглядели лобовые части самолёта. На горячих цилиндрах двигателя поджаривалось несколько птиц. Кромки крыльев и фонарь кабины были в крови.
- Алексей Иваныч, давай бутылку, мы жаркое привезли.
- Чего такое? - Кутузов повёл носом в сторону самолёта. - Шашлыками что ли пахнет.
- Почти угадал. Взгляни вон, - кивнул на двигатель Малышев.
- Мать твою! - ахнул техник. - В заборники не залетели?
- Смотреть надо. Но движок нормально работает.
Подошли рабочие и подъехавшая агрономша.
- Что случилось?
- Развели тут голубей! - грозно произнёс Кутузов. - Самолёт они нам сломали.
- Как это птица может железный самолёт сломать?
- Она его не только сломать может, но и сбить. Хорошо ещё, что у нас двигатель не
реактивный.
- Шутник вы, - подошла ближе Римма. - Мамочка, сколько крови!
- Всё это смывать придётся, - сказал Кутузов, открывая капоты двигателя. - Хоть бы в воздухозаборнике ничего не было. Вот же глупая птица!
-       Это я глупый, - возразил Клёнов.
-       Вот именно, - подтвердил Долголетов. - Они же всегда у таких мест стаями собираются. Должен был знать.
-      Точно, там их всегда полно, - подтвердили рабочие.
Кутузов тщательно всё осмотрел.
- В заборниках чисто, - сказал он. - А мясо с цилиндров сейчас соскоблим. Вам повезло, лётчики! Попади птичка в воздушный тракт - наделала бы дел.
- Неужели и правда птица может самолёт повредить?- искренне удивилась девушка.
- Не только повредить, но и сбить может, - подтвердил слова техника Клёнов и рассказал несколько случаев, происшедших в США.
Новейший тяжёлый бомбардировщик Б-1В только взлетел, успев набрать всего 200 метров высоты, когда столкнулся с пеликаном, весившим несколько килограмм. Удар оказался настолько силён, что образовалась пробоина в пилоне, на которые подвешиваются двигатели на этом типе. Были выведены из строя гидроприводы управления и топливопроводы. Двигатели остановились, вспыхнул пожар. Почти неуправляемый самолёт набрал 500 метров высоты, медленно перевернулся на спину и рухнул на землю. Трое из шести членов экипажа катапультироваться не успели.
А вот четырёхмоторный «Вайкаут» столкнулся со стаей скворцов. Самолёт также перевернулся и упал в воду, унеся жизни шестидесяти человек.
Рассказал он и случай, происшедший с самолётом командира Владимира Палды в Анапе, чудом не закончившийся трагедией, благодаря молниеносным действиям экипажа.
Кутузов тем временем смыл кровавые пятна на остеклении кабины и насухо протёр стёкла. Неуклюже сполз со стремянки и отволок её в сторону.
- Летайте! Только с птичками больше не сталкивайтесь. Опасное это дело.
Малышев предложил Римме полетать с ними.
- Ой, страшно! - засомневалась девушка.
- Не страшнее, чем на машине. Должен же представлять агроном, что такое химия.
Чтобы это представить, ей хватило одного полёта. Девушку мутило, ноги и руки
противно дрожали.
- Ничего, сейчас пройдёт, - успокоил Клёнов. - И добрых молодцев укачивает, да ещё
сильнее, чем вас. - Завтра опять попроситесь.
- Ну, уж нет! - замотала головой агрономша. - Только в связанном виде.
- Придётся вас связать.
Придя в себя, Римма села в свой УАЗик и уехала, пообещав вернуться к концу дня.
До вечера они сделали больше 30 вылетов. Работа не прерывалась ни на минуту. Римма организовала бесперебойную доставку удобрения. Прямо с борта машины, рабочие, вскрывая мешки, пересыпали мочевину в погрузчик. Затем он подъезжал к самолёту, и за пару минут тонна удобрений оказывалась в баке. Едва погрузчик отъезжал - они запускались и взлетали. Полёт длился 6-7 минут. Посадка, загрузка - и всё повторялось. С нормой 200 кило на гектар за полёт обрабатывали пять гектаров. Пока летали над полем, рабочие успевали пересыпать 20 мешков в погрузчик.
К вечеру почувствовали усталость. А рабочие буквально с ног валились. За целые день они перекидали более 50 тонн.
- Сколько полётов сделали, Дима? - спросил Клёнов, обматывая ручки штурвала бинтом.
- Сорок пять. Что мозоли от сидячей работы?
Эбонитовые ручки штурвала от пота скользили и натирали сухие мозоли, поэтому лётчики обматывали их бинтами. Бинт и пот впитывает, и ладони в нужный момент со штурвала не соскользнут.
Малышев уставал меньше. Вторым пилотам пилотировать над полем было категорически запрещено, они могли вести самолёт только в горизонтальном полёте от поля и до поля. Взлёт же, заход на посадку и все маневры над полем выполнял командир. Так требуют документы. Но лётчики давно наплевали на это, и опытные вторые пилоты давно пилотировали самолёт наравне с командиром. 50 полётов одному сделать можно, но как будешь выглядеть на следующий день? Усталость накапливается катастрофически.  Малышеву Клёнов пока пилотировать не давал, надеясь на помощь командира  звена. Вот и сейчас Григорию надоело болтаться по аэродрому, и он решил подменить Клёнова.
- Вылезай из кабины, - приказал он. - Разомнись немного. - Я Диму летать поучу.
Клёнов освободил левое кресло, потянулся с хрустом - затекло всё тело от нескольких
часов сидения - и произнёс:
- Летайте, дурачки, я с Риммой поболтаю. Хорошая девушка! А что это Кутузова не
видно?
- Да он, похоже, прохудился, - засмеялся Долголетов.- Уже три раза до ветру в рощу
бегал.
- Это с чего бы?
Самолёт взлетел, а Клёнов, нигде не обнаружив  Кутузова, от нечего делать, стал рыться в вещах на ночной стоянке. Чего только не возят с собой техники! Взгляд его задержался на чистой белой канистре. Что этот тут Кутузов налил? Раньше, кажется, её не было. Свернув пробку, он заглянул в горловику. Вода, что ли? Зачем? Но в нос туг же пахнуло знакомым сивушным запахом. Ого, самогон! Откуда? Так, так! Канистра больше, чем наполовину пустая. Но что-то ему подсказывало, что сосуд этот должен быть полон. Кажется, за бензин ему дали не только барана. Он поставил канистру на место и закрыл чехлом. И вовремя. Из рощицы, расположенной рядом с взлётной полосой, вышел Кутузов и направился к стоянке, но, заметив там Кпёнова, изменил направление в сторону загрузочной площадки. Однако походка выдала полководца.       
Ага, рабочих он теперь не угощает. Да в этом хозяйстве они и не пьют во время работы - председатель суров. Переквалифицировался в тихушника одиночку!
« Отлил часть из канистры и утащил в лес, - осенило его. - И там потягивает на лоне природы. Ну, погоди, Кутузов!». И он  тоже направился к рабочим.
- Как, командир, двигатель, не трясёт? - ласково спросил Кутузов, закуривая и. становясь
с подветренной стороны.
- Да нет, всё нормально, - ответил Клёнов. - А тебя не трясёт? Что-то ты в лесок
зачастил?
- Дренаж засорился, Жорка! - сделал мученическое лицо техник. - Отчего - не пойму!
- Да? Действительно, с чего бы? Или с плохого самогона?
- Не может быть! - воскликнул один из рабочих. - С палёной водки не то еще бывает. Но у нас председатель суров, мы не пьём на работе.
-       Ого! Слышал, Лёша? Люди не пьют на работе.
- И правильно делают, - неуклюже закивал Кутузов. - Сделал дело - пей смело! - И он
поспешил к заруливающему под очередную загрузку самолёту.
- Кажется, у меня с дренажем тоже не всё в порядке, - сморщился Гошка. - С чего бы?
- А вон! - повернулся Кутузов, кивнув на рощу. - Сходи, подумай, с чего? Ха-ха-ха!
-       Да, пожалуй…
Он заметил направление, откуда выходил техник, и сразу нашёл то, что искал. В старом
полиэтиленовом пакете около пня лежали кусок хлеба, неровно нарезанный шмат сала и
литровая бутылка из-под шампуня. Не нужно было открывать, чтобы убедится в её
содержимом. Шампунь салом не закусывают.
Подняв пакет, он отшагал метров двадцать в сторону и, свернув его потуже, засунул в заросли крапивы, запомнив место. Возвращался назад, когда самолёт выруливал для взлёта.
- С облегченьицем, товарищ командир! - ухмыльнулся, завидев его, Кутузов. - И чего
это мы съели? Ха-ха-ха!
Близко к Клёнову он не подходил, понимая, что выдаст запах.
Начало смеркаться. Долголетов, сделав несколько полётов уже в сумерках, что было страшным нарушением, вышел из кабины и показал рабочим руками «крест». Это означало конец работы. Они быстро попрыгали в машину и уехали.
- Сторо-ож! - заорал Кутузов. - Принимай дела!
Сторож с ружьём (где только нашли) поспешил к технику. За принятие аэродрома, самолёта и прочего аэродромного барахла он должен был расписаться в специальном журнале. Журнал - это громко сказано. На самом деле это была старая потрёпанная школьная тетрадь, которую Кутузов постоянно таскал в кармане не менее замызганного и насквозь промасленного старого комбинезона.
Воспользовавшись тем, что техник отвлёкся сдачей сторожу имущества, Клёнов вытащил канистру и быстро затолкал её под домик, прикрыв старой соломой и трухлявыми досками, которые сторож использовал в качестве отопления.
По дороге к аэродрому, поднимая жуткую пыль, уже катил УАЗик их симпатичного агронома.
- Мужики! - схватился за живот Кутузов. - Не доеду, честное слово!
И он рысцой потрусил через полосу, на ходу ещё чего-то крича.
- Чего это он? - спросил Малышев.
- Прохудился, - коротко пояснил Григорий.
Обратно техник вернулся быстро и молча полез в кабину.
- Ума не приложу? - забившись в угол, хмуро сказал он. - Вот напасть! Надо бы водочки с солью да перцем, но где взять?
Машина тронулась с аэродрома. Первый рабочий день на новой точке закончился.
- Когда за вами завтра приезжать? - спросила Римма. Она гнала машину, как заправская гонщица и их нещадно  трясло на ухабах.
- Я думаю, с такой работой не стоит рано вставать, - сказал Долголетов. - К половине седьмого - нормально.
- Хорошо. Вот вам ключ от столовой. Ужин там уже готов. Подогреете, что нужно.
Завтрак тоже там. Сейчас куда?
- К врачу. Отметимся, что завтра будем живы, а уж потом в столовую.
У врача задержались не больше трёх минут. К ней зашёл Малышев с тетрадью, она расписалась, что лётчики здоровы. Вернее, что завтра будут здоровы. Время поставила такое, какое ей продиктовал Дима.
У столовой они распростились с Риммой.
- Да, там, в холодильнике, шеф сказал, что-то есть для вас - вспомнила девушка. - Я,
правда, не поняла, что? Какой-то дегазатор.
- Дезактиватор? - уточнил Григорий.
- Да, да, он самый.
- О. это хорошо! - вспыхнул Кутузов. - Он, радость ты наша, нейтрализует вредное
воздействие на организм химикатов. Это лекарство, Римма.
- Что-то не слышала о таком.
- Кстати, клуб далеко?
- Тут, рядом, - кивнула девушка за угол. - Но сегодня там кино нет.
- А зачем нам кино? - осклабился техник. - Нам девушки нужны. Правда, Дима? Доярки.
Они у вас есть?
- Доярки везде есть, - ответила Римма и презрительно взглянула на однофамильца великого полководца. .
Вид Кутузова не располагал к знакомству с доярками: он был грязен и неряшлив, от него воняло бензином и ещё чем-то непонятным.
- А вы в клуб ходите? — спросил Малышев.
- Иногда хожу. Кстати, сегодня пятница, из города многие приедут. Так что, - взглянула скептически на Кутузова, - будут вам девушки городские. Только... переоденьтесь, пожалуйста.
- Хи-хи-хи! - запыхтел Долголетов. - Он парадный мундир дома забыл.
Чего ты! - покосился Кутузов на командира звена. - Нам городские не нужны. Мы Бензином себя Кутузов смочил специально и, кажется, желаемого достиг. Запаха самогона никто не почувствовал. Ну а сказанное Риммой о содержимом холодильника улучшило его настроение. Даже забылось, что в роще пропала его заначка. Просто он её не нашёл, в лесу-то уже было довольно темно. Ничего, не пропадёт. Завтра найдётся при свете дня.
В холодильнике обнаружили две бутылки водки, но вредный командир разрешил выпить
только одну.
- А вторая? - забеспокоился Кутузов.
- Второй не будет. Мы же не водку сюда пить прилетели.
- Ах, как остроумно! - замотал головой Кутузов. - Прокиснет ведь. Агроном о нашем
здоровье печётся. А ты...
- Я всё сказал, Алексей Иваныч! Ты на старой точке излишне здоровье подорвал. Чем
это обернулось, не забыл? .
Техник заткнулся. А чего же возражать. Когда виноват - тут уж лучше рот не разевать. Заклюют.
-       А у меня сегодня день рождения! - растерянно произнёс Малышев, когда они на следующий день вышли размяться из кабины после десятого полёта.
- Брось болтать! - недоверчиво взглянул на него Кутузов.
Он уже обнаружил пропажу канистры с самогоном, и это его потрясло. Не нашёл он и заначки в лесочке. Ну, народ! А как хорошо начинался этот весенний, тихий день. Конечно же, канистру украл сторож. Больше некому. От нечего делать или любопытства ради рылся в вещах и обнаружил. Это ясно. Но вот куда делась заначка в лесу? Не лиса же утащила. На кой хрен ей это?
Утром он сразу, как только самолёт взлетел, побежал в лес. Ни хрена! Всё перерыл - нет нигде! Выйдя, он направился к будке сторожа, с намерением устроить ему допрос с пристрастием об утрате государственного имущества, но вспомнил, что сторожа на весь день увезла домой эта вредная агрономша. И это ещё больше испортило настроение. Ах, ты, старик! Небось, засосал сейчас из канистры и спит, как колхозный мерин. А тут хоть бензином опохмеляйся.
-       И сколько же тебе стукнуло, Дима! - уже заинтересованно спросил он, понимая, что за день рождения они непременно сегодня выпьют. Не бывало, чтоб не пили.
- Двадцать пять.
- Какой ты старый, Дима! - сразу помолодел Кутузов. - А мне всего тридцать семь. Но
не в этом дело, - повернул он разговор на философский лад. - Двадцать пять - это двадцать
пять! Это, - понимаешь, - бывает раз в жизни. Усёк?
- Как будто тридцать семь дважды бывает.
- Нет, ты не понял, Дима. Двадцать пять - это четверть века! - поднял он вверх грязный палец. - Вот мне уже четверть века никогда не будет.
- Солидная дата, - согласился подошедший к ним Долголетов. - Нельзя не отметить.
- Просто грех не отметить. .
- А ты-то, как Дима, думаешь?
- Как все - так и я, - скромно пожал тот плечами.
- Жорка, что скажешь?
- А что я скажу? Отмечать надо. Это же, как сказал полководец, четверть века. Не
шурум-бурум!
- Давай так сделаем, - предложил командир звена. - Работаем без перерыва на обед. По очереди. В итоге два часа сэкономим.
- Как раз и в баньку сходим, - размечтался Кутузов. - А Римме праздничный стол
закажем.
- Шашлыками обойдёмся, твоего барашка ещё не всего съели.
- И одной бутылкой, как вчера, - ехидно искривился Кутузов и сплюнул: - Тьфу, наркоманы! Вам бы нюхать, а не пить. К обеду они закончили обработку ближнего поля и начали летать на дальние. Время полёта увеличилось на семь минут и это дало рабочим передышку.
В час дня привезли обед. Кушали, как и договорились, по очереди. Самолёт не простаивал ни минуты.
- Ознаменуем день рождения второго пилота ударным трудом! - орал Кутузов, которого покинуло мрачное настроение.
И даже воспоминание о таинственно пропавшей канистре и заначке в лесу отошли на второй план. Он видел, как командир разговаривал с агрономшей и догадывался, о чём шёл разговор. Долголетов при разговоре несколько раз кивал в сторону Малышева, Римма заинтересованно смотрела в сторону второго пилота и согласно кивала головой. Ну, чего тут может быть не ясного!
В двадцати километрах от них работал экипаж Алексея Горелова. Работа шла тяжело. Они налётывали не более пяти часов в день, что по авиационно-химическим меркам считалось не более, чем средний налёт. Сырое удобрение, лежавшее на аэродроме с осени прошлого года, никак не хотело высыпаться из бака.
Они взлетали, и начиналась эквилибристика. Самолёт делал над полем какие-то невероятные, не присущие ему, пируэты. С земли на это было жутковато смотреть. Второй пилот Мичурин, так же, как и Малышев на первой точке, нещадно колотил струбциной по баку, но это помогало мало. Дозировочного диска у них, конечно, тоже не было. Они уже сломали основной и запасной рыхлители и почти целый день простояли в ожидании нового, который заказали с базы. А его обещали доставить ближе к вечеру.
Рядом с аэродромом находился пруд, к которому в обед пастухи пригнали стадо овец.
- Саша, - сказал Горелов второму пилоту, - у нас тут запретная зона. Сходи, попроси
пастухов убраться отсюда вместе со стадом.
Пьяные пастухи убираться не пожелали, а вместо этого предложили убраться лётчикам вместе с их «долбанным» самолётом.
- Хрен с ними!  - махнул рукой Горелов. - У  нас карантинные документы все
подписаны? Ты предупреждал местное начальство, что в радиусе километра скот и прочую
живность пригонять сюда нельзя?
- Конечно. Все документы подписаны.
Аэродром имел незначительный уклон в сторону пруда, и таявший снег смывал какое-то количество удобрений прямо в пруд. Первым увидел лежащих на боку и конвульсивно дёргающих задними ножками барашков техник Храмов.
- Смотри-ка, разморило на солнышке скотину, - сказал он. - Шашлыки недоделанные!
Балдеют.
- Они, кажется, сейчас отбалдеются.
-       Почему это?
- А водички попили.
Родившийся и выросший в деревне Горелов, едва взглянув на дёргающихся животных, понял: это агония. Он сел на мотоцикл одного из рабочих и подкатил к пастухам. Те храпели. Рядом лежала пустая полутора литровая ёмкость. Понюхал. Всё ясно, самогон. Будить бедолаг было бесполезно.
- Гони за агрономом, - приказал он водителю оперативной машины. - Это стадо колхозное?
- Нет, частное, - ответил водитель.
- Сегодня нас убивать будут, - сказал Горелов. - Хотя, убить нужно пастухов. Но им всё
равно сейчас. Гони быстро. Если агронома нет - вези сюда любое начальство.
- Понял! - водитель прыгнул в кабину и с пробуксовкой сорвался с места.
- А ну, мужики, - позвал он резавшихся от вынужденного безделья в карты рабочих, -
давайте отсюда стадо прогоним.
- Там пастухи есть, - возразили они.
- Они невменяемы. Пока проснуться - тут кладбище будет.
        - Да они всегда пьяные, - засмеялись рабочие, - на то ведь  и пастухи. – Но от этого животные не умирают.
-       Барашки воду отравленную пьют. Вон, взгляните!
С десяток барашков уже перестали дёргать ножками и лежали неподвижно. Других отогнали.   Через полчаса прибежали из деревни хозяева. Ещё не остывших животных прирезали на мясо, потом деловито набили морды пастухам. А уж затем подошли к самолёту и попросили лётчиков убираться к «…аной матери», иначе они сожгут их драндулет, от которого столько неприятностей.
Ещё через полчаса приехал агроном и кое-как успокоил разбушевавшихся хозяев. Он объяснил им, что пастухи были предупреждены и что коровье стадо сюда не пригоняют, ни частное, ни колхозное. И тогда хозяева барашков вновь взялись за пастухов.
-       Весёлая у нас жизнь! – смеялся Храмов. – Если бы агроном не приехал – ходить бы и нам с побитыми мордами.
В следующие полчаса приземлился санитарный самолёт, летевший куда-то на север за больным и бригадой врачей. Он привёз затребованный с базы рыхлитель. Из кабины неуклюже выбрался командир санитарного звена Бек.
- Ты что же это, Горелов, государственное имущество ломаешь? – вскричал он, здороваясь со всеми за руку. – Вот, третий рыхлитель тебе привёз? Как ты их умудряешься из строя выводить?
-       Боюсь, что и этого не надолго хватит, - ответил Горелов.
Бек, старый опытный химик, подошёл к горе удобрений, кряхтя, нагнулся, зачерпнул широкой, словно лопата, ладонью сырой суперфосфат и сжал короткими и толстыми, словно сосиски, пальцами.
-       Да, дело – труба! – сделал он вывод. – Это же мокрая глина. От такого удобрения не польза, а вред один. Рыхлителя тебе не надолго хватит. И вообще, зачем ты этой гадостью поля портишь?
-       Приказывают – вот и порчу, - обиделся Горелов. – Я тут не причём. А один рыхлитель нам рабочие сломали.
-       Как это?
-       В праздник Победы. Не хотели рабочие в этот день работать, требовали от агронома двойной оплаты и водки. Тот отказал. Тогда они нам в бак кусок проволоки затолкали. Он и вывел из строя рыхлитель.
-       Да ты что? – почернел Бек. – Это же саботаж и вредительство. За это нужно судить по всей строгости советских законов. В милицию дело передали?
-       Да какая тут милиция? Выгнали саботажника с аэродрома – вот и всё.
-       Зря, зря! А если бы этот гад в двигатель проволоку затолкал? Где бы вы были?
Бывший командир эскадрильи коротко рассказал обстановку на базе: усиливается перестроечный бардак, работы – море, не продохнуть, как всегда не хватает самолётов и экипажей. Поэтому в их регион прилетели на помощь 30 самолётов из Иркутска и Новосибирска и столько же из Казани и Куйбышева. И теперь в области работает на АХР 105 самолётов, не считая вертолётов Ка-26. Невиданно!
-       Великая битва за урожай разгорается, - заключил он. – Ну, мы поехали, больной ждёт. Удачи вам. И будьте внимательнее, - по укоренившейся привычке напутствовал он.
-       И вам счастливо. Спасибо за помощь.
Бек, не утруждая себя выруливанием на полосу, взлетел прямо со стоянки. Через минуту самолёт с красным крестом на хвосте растворился в голубой дымке. В эфире было слышно, как второй пилот докладывал на базу о взлёте с оперативной точки и продолжении полёта по назначению.
А, спустя час, Горелов произвёл взлёт с новым рыхлителем. Начали работать дальнее поле, расположенное в сильно пересечённой местности. Вокруг было много лесополос и высоковольтных линий. Всё это требовало повышенного внимания.
-       Свяжись с базой по КВ-станции, - сказал Горелов второму пилоту, - доложи о продолжении работы и запиши новый прогноз погоды.
Каждые 10 минут следующего часа оператор базы передавал прогнозы по всем районам работ и все экипажи на земле и в воздухе настраивались на его частоту. После прогноза шли передачи всевозможных указаний и информации, в которую входила и информация о происшествиях, случившихся за истекший день на территории Советского Союза. Проходимость коротких волн в этот день была неважная и слышимость отвратительная. Эфир забит всевозможными помехами. В наушниках одновременно гудело, щёлкало, свистело и клокотало. Слышны были обрывки переговоров бортов, работающих где-то за тысячи вёрст в Казахстане. Какая-то гражданка, кажется позывной Караганды, настойчиво и безуспешно вызывала находку. Это был позывной Целинограда.
Но в хаосе эфира Мичурин всё-таки разобрал знакомые слова прогноза погоды, а что разобрать не смог – привычно дописал. Что нового смогут сказать им синоптики?  Он уже было хотел отключиться, когда вдруг услышал свой позывной.
- Борт 49401 ответьте «Ампиру».
- 49401 отвечаю! – заорал он. – От-ве-ча-ю!
- У …ас …ась …очка, - расслышал он, но ничего не понял.
- Повторите, - попросил он, - я не понял. По-вто-ри-те!
- …аем  …очкой! – только и разобрал.
- Кончай базар, - сказал по СПУ Горелов. – Заходим на гон.
Он уже перевёл самолёт в снижение, выводя его на «боевой курс». Курс этот менять нельзя. Над полем на низкой высоте нельзя вести и радиопереговоры, ибо они отвлекают от пилотирования. Зазевался на несколько секунд – и может произойти трагедия. Земля рядом и она никого не щадит.
- Какую-то бочку от нас требуют что ли, - пояснил Мичурин Горелову и отключил станцию.
После посадки командир спросил техника:
- Какие у нас бочки есть? База от нас какую-то бочку требует.
- Что-о? Мы имеем бочку с маслом. Такие у каждого борта есть. Они что там, спятили? А в чём масло держать?
- Ладно! Сейчас взлетим, ещё раз спросим, что им понадобилось от нас.
Загрузились, взлетели, набрали высоту. Теперь уже слушали вдвоём и не могли разобрать слов оператора, просили повторить снова и снова, о какой бочке идёт речь. Мичурин крутил ручки подстройки станции, но всё  бесполезно. Наконец разобрал слова оператора кто-то из другого экипажа, кажется из их же эскадрильи. Он работал километров за четыреста от Бронска на юге, в противоположном конце области. Прохождение коротких волн иногда непредсказуемо. Можно сидеть в километре от оператора и ничего не услышать, но за сотни километров бывает прекрасная слышимость.
- Дочка у тебя родилась, Лёшенька, - подсказали ему. – С дочкой тебя поздравляют. И мы присоединяемся.
- А-а-а, понял! – заорал Горелов и подпрыгнул на сидении, невольно потянув штурвал.  Самолёт дёрнулся. Забыв отпустить кнопку внешней связи, снова заорал, обращаясь к Мичурину: - Дочка у меня родилась, Сашка! Дочка! А ты мне про бочку…
- Да слышал я, чего орёшь-то!
- Летай, летай, дурачок! – беззлобно кто-то пошутил в эфир, - скоро может и сын родиться.
- Да пошёл ты! – нажал кнопку передатчика Горелов.
Авиатехник Андрей Храмов опешил, когда из самолёта выскочил взъерошенный командир и, обнимая его и тиская, заорал: «Я – папа!».
- Римский, что ли? – с трудом высвобождаясь из объятий, спросил он. – А я – Наполеон. Ты, часом, не перегрелся, командир? Сегодня жарко. Вон, попей водички.
- Ни хрена ты не понимаешь, Андрюха! Не нужна мне твоя вода! – орал на весь аэродром Горелов. – Папа я, папа! – и опять бросался на техника с объятиями.
- Дочь у него родилась, - пояснил, смеясь, Мичурин. – Сейчас по радио с базы передали.
- Да, да, дочь! – продолжал орать Горелов, обнимая рабочих. – Я и хотел дочь. – Перелобызав всех, обратился к Мичурину: - Как у нас с налётом?
- Хреново.
- Ну и пусть! Сегодня заканчиваем работу в шесть часов. Это дело нужно отметить.
- О кей! – дурашливо вытянулся второй пилот. – Всегда готовы!
- Нет, вы подумайте! – не мог успокоиться Горелов. – Что хотел – то и получилось.
- А если бы сын родился? – спросил кто-то из рабочих.
- Лётчиком бы стал, - хохотнул Мичурин.
- Родилось у дяди дитяти, - скаламбурил Храмов. – Одно единственное и то лётчиком стало. Жуть!
- Ну, уж хрен! – показал фигу Горелов. – Хватит в семье одного дурака. На земле работа найдётся. Всё готово? Поехали!
- Ты смотри за ним, - незаметно толкнул Храмов второго пилота. – А то от радости заедет не туда. Или лихачить начнёт.
- Да ладно тебе, - посерьезнел Мичурин, вспомнив, как только что в воздухе командир от радости дернул штурвал.
На последнем заходе закончилось удобрение. Или перестало высыпаться. Мичурин вытянулся в кресле и посмотрел в смотровое окошко: нет, на этот раз высыпалось всё.
- Домой! – махнул он командиру, занимая нормальное положение в кресле. – Всё высыпалось!
И в этот момент они одновременно заорали одно только слово, состоящее из буквы Б, и многоточий и также одновременно крутанули штурвалы вправо до упора. Навстречу, вынырнув из-за лесополосы и вырастая на глазах, на них нёсся… самолёт. Прямо в лоб. Они уже видели перекошенные лица лётчиков неведомо откуда взявшегося аппарата.
«И дочь не увижу!» - мелькнуло в мозгу Горелова. А руки уже свалили машину в запредельный крен всего на высоте 20 метров. Столкновение казалось неизбежным.
- Взлётный! – заорал Горелов.
Но Мичурин и без команды двинул рычаги управления двигателем вперёд до упора, чтобы не потерять скорость и не свалится в штопор на такой губительной высоте. Встречный самолёт с рёвом пронёсся в нескольких метрах от них. Горелов инстинктивно рванул штурвал на вывод и самолёт нехотя выровнялся. Это заняло всего несколько секунд.
Разогнались, набрали высоту, обрели дар речи.
- Бляха! Откуда он взялся? – проорал Мичурин. – Мы же покойники!
- Теперь уже нет, - вибрирующим голосом ответил Горелов. – Но можно считать, что на том свете на экскурсии побывали.
  Развернулись на 180 градусов и увидели, что встречный самолёт делает то же самое.
« Хотят посмотреть, не упали ли мы?» - понял Горелов.
- Это Жорка Клёнов, - сказал он. – Я номер успел рассмотреть. Его самолёт. Они тут недалеко должны работать. Вот это встреча!
Самолёты разворачивались навстречу друг другу, но уже на безопасном расстоянии.
- Лёха, ты? – услышали в наушниках возбуждённый голос Клёнова. – Привет! Перейди на нашу частоту!
Мичурин быстро переставил цифры на пульте радиостанции.
- Ты что же, Гошка, перелетел к нам в соседи, а в известность не поставил? – спросил Горелов. – Дымили бы сейчас тут…
- Да вчера только работу начали, - отозвался Клёнов. – В суете забыли, что ты рядом. Извини…
- Ладно! Где Григорий?
- У меня.
- Подлетайте.
- Понял. Морду не будешь бить?
- За что?
- А вот за это.
- Ладно тебе!
Самолёты, сделав по кругу, ушли каждый на свой аэродром, расстояние между которыми по авиационным меркам было такое же, какое между двумя соседними квартирами.
- К чёрту! Хватит на сегодня! – воскликнул Горелов после посадки. – Все свободны! – крикнул рабочим. – До завтра!
- Мы же хотели до шести поработать, - возразил Храмов и осёкся, увидев лица пилотов. - Чего случилось-то? Комиссия летит?
- Хуже.
- Да что случилось-то, чёрт возьми?
- Сейчас едва с Клёновым не поцеловались. Чудом разошлись.
- Ни себе хрена! А я смотрю на ваши испуганные рожи и ничего не пойму.
- Заглянули мы, Андрюха, в райские врата. Ещё бы секунда…
- Ну и как там, в раю?
- Жаль, не успели рассмотреть.
- К счастью, не успели.
- Ага, к счастью.
Минут через 15 над аэродромом пронёсся самолёт Клёнова и, лихо развернувшись, пошёл на посадку.
- Вы что же? – заорал вышедшему экипажу Горелов. – У меня праздник – а вы нас в ящик!
- А какого чёрта ты летаешь, если у тебя дочь родилась? – спросил Долголетов.
- Во! Откуда узнал?
- Радио иногда слушаем.
- А, конечно.
- Дошло? Давно бы шашлыки жевал и водочкой запивал. А ты мне в день рождения чуть второго пилота не убил.
-Ой, бля!.. – схватился за голову Горелов. – Натворили бы дел. Сколько тебе стукнуло, Дима?
- Четверть…
- Двадцать пять, что ли? Так какого же хрена вы летаете? А у меня всё ещё руки дрожат от нашей встречи. В рубашках мы родились.
- Да уж, - кивнул Малышев. – Я подумал, что жалко погибать в 25 лет. Кутузов сказал, что это один раз бывает.
- Такая встреча?
- Нет, день рождения.
- Ага, а, начиная с 26-го года, всё будет повторяться дважды.
- Про это Кутузов ничего не говорил.
- Ладно, давайте-ка покурим и наметим план на вечер.
- Давай! Халявный дым, говорят, на лёгкие не садится.
Покурили, постепенно успокоились. А через пять минут уже хохотали, вспоминая всякие курьёзные случаи. Четверо молодых ребят были на секунду от смерти, но, кажется, были вовсе не склонны драматизировать происшедшее, к опасностям они привыкли, каждый не раз испытывал в воздухе неприятные моменты, воспринимаемые, как нормальные явления для их работы.
- У меня тоже скоро ребёнок родится, - говорил Клёнов, - а вот они, - кивнул на вторых пилотов, - так и отправились бы в рай холостыми. Обидно.
- Туда холостых не принимают, - сказал Мичурин.
- Туда всяких принимают, - вздохнул Горелов. – Да, чёрт возьми, тесно в воздухе стало. Несколько дней назад иркутский самолёт едва с вертолётом не столкнулся. Вертолёт по трассе нефтепровода шёл, а самолёт как раз разворачивался на очередной заход.
Долголетов вытащил из самолёта карту-пятикилометровку и несколько минут смотрел на неё.
- Вот, - ткнул пальцем, - в этом районе 11 самолётов работают. Наших. А сколько приписных – неизвестно. Это только на базе всё знают. Но и нам бы знать не мешало. Да и про вертолёты тоже. Они вне трасс летают почти на наших высотах, партизаны ещё те!  В плохую погоду запросто поцеловаться можно. А с тобой, Лёха, давай с утра связь держать, чтобы знать, кто и где летает.
   - Понял, - кивнул Горелов.
   - И осмотрительность, мужики, осмотрительность! Вертите головой, как в бою. Не дай бог на взлёте сблизиться, когда ещё скорость не эволютивная. Да сами знаете.
   - Ясно всё, командир. Как-то не замечали, что тесно в небе становится. Сделали выводы.
   - Ну и славненько. А теперь – по коням! Да, не трепитесь нигде об этом. Дойдёт до инспекции – наизнанку вывернут.
   - Подожди, командир, - подошёл Горелов. – Как же так? У меня сегодня дочь родилась. Это раз. У Димки день рождения – это два. Из мёртвых воскресли – три.
   - А суббота – четыре,- добавил Клёнов. – У нас сегодня баня.
   - Ого! – почесался Долголетов. – И чего же дальше?
   - Всё равно сегодня уже работать не будем. Подъехали бы к вам и провели вечер вместе. 20 километров – не расстояние.
   - Ты местные дороги знаешь?
   - А зачем на машине? У нас же две ночные стоянки, - сказал Малышев. – Не всё ли равно, где ночью самолёту стоять, здесь или у нас. Наш сторож до зубов вооружён, не то, что ваш со старой клюкой. 
Все с интересом посмотрели на Диму.
   - Гляди-ка, мозги-то работают! – удивился Горелов. – Это мысль, а мысль, как говорил один киногерой, убивать нельзя. Что скажешь, Григорий?
   - У нас точно вторая стоянка есть? А, Дима?
   - Есть, сам видел. В траве якоря торчат. Вы просто внимания не обращали.
   - Да если и нет – без привязей самолёт постоит. – Мичурин ткнул пальцем в небо. – Антициклон же стоит, ветров нет.
   - Решай, командир?
   - Нарушать, так на всю катушку? – спросил Долголетов.
   - Да что же мы, не люди? – поддавал пару Горелов. – Или нам только работать по 12-14 часов можно? Дима говорит, у вас своя гостиница, места всем хватит.
   - Ну, хорошо, - принял решение командир звена. – План на завтра даём позже, выспаться надо. Прилетайте к нам, у нас переночуете, а утром мы вас загрузим, и взлетите от нас сразу на поле. Только предупредите всех, что не будете ночевать, а то ещё, чего доброго, искать начнут. Тогда скандала не миновать. Всем достанется, несмотря на перестроечную лирику.
   - Понятно, командир, всё сделаем, как надо.
   - Хорошо. К семи часам ждём вас у себя.
   - У нас только с закуской плохо, - поморщился Горелов. – Как у вас?
   - У нас шашлыки! – крикнул Клёнов из кабины. – Кутузов угощает. От винта!
-----------------------------------      
   - Полундра! – заорал Кутузов. – К нам летит неопознанный объект. Не инспекция ли? Твою мать…
   - Нет, не инспекция, не суетись, - успокоил Долголетов. – Это соседи.
   - Чего им нужно от нас?
   - На ночёвку к нам летят.
   - На ночёвку? Это зачем?
   - Негде жить им, из дома выгнали, – улыбнулся Малышев. – Так что принимай гостей, Алексей Иваныч. 
   - Болтун ты, Дима. Ага, вот и матушка-агрономша приехала вместе со сторожем. – И Кутузов поспешил к ночной стоянке.
 - Ты, дед, как же государственное имущество охраняешь? – сурово спросил он сторожа, когда тот расписался в журнале приёма имущества.
   - А что такое? – забеспокоился крепкий ещё старикан с ружьём, взятым наизготовку. – Чужой прилетел!
   - Это свои, не беспокойся. Лучше скажи, кто канистру со специальной жидкостью для промывки приборов со стоянки взял? Она самогоном пахнет, но это не самогон. И кто её выпьет – копыта отбросит.
Эту хитрость он придумал, что называется, на ходу, в последнее мгновение. Если ёмкость взял дед и вкусил от неё – непременно испугается. Хотя, чёрт их знает, они тут всякую гадость привыкли пить – и ничего.
   - Значит, никто не брал, говоришь? – в раздумье произнёс Кутузов. – Интересно! Выясним.
Тем временем самолёт Горелова зарулил рядом с их самолётом.
   - Привет, Алексей Иванович! – громогласно приветствовал его Храмов. – Принимай гостей!
   - Без гостей тесно! – проворчал Кутузов, здороваясь. – Чего прилетели?
   - Да вот командиры говорят, скучно вам тут одним. Решили вместе пожить, чтобы скрасить ваше одиночество. И день рождения Димы заодно отметить.
   - Ха! А вы тут причём? Это в нашем экипаже праздник.
   - В нашем – тоже. Горелов дочь сегодня родил.
   - Иди ты! – удивился непризнанный потомок великого полководца. – Мужики не рожают.
   - Ох, ну и дремучий ты человек! Давно уже рожают. Сейчас наука только так из мужиков баб может делать.   
   - Болтай больше!
   - Да жена его родила. По радио передали.
   - Это другое дело. А с собой чего привезли дитя обмыть? У нас халява не пройдёт.
   - Привезли, привезли.
   - Ну, наливай тогда.
   - Командир сказал, только после бани.
   - Командир, командир, - ворчал Кутузов, разочарованный разговором со сторожем. – По единой и сейчас бы не помешало.
   - Кто это такие? – удивлённо спросила Римма Долголетова. - Разве мы второй самолёт вызывали?
   - Это наши соседи. У их командира дочка родилась, а у Димы тоже юбилей. Вот и решили вместе отметить. Утром они улетят на свой аэродром. Кстати, Дима, пригашай нашу хозяйку на день рождения.
   - Конечно, конечно! – засуетился Малышев. – Римма, я приглашаю вас на праздничный ужин. Вы не возражаете?
   - Что я с вами буду делать? – улыбнулась девушка. – Вас семеро мужичков, а я одна.
   - Но подруги-то у вас есть?
   - Есть, но только две.
   - Так вот и приходите с ними.
   - Не обещаю, но и не отказываюсь, – подумав, улыбнулась Римма. – Вас удовлетворяет такой ответ?
   - Понял, придёте. Мы будем ждать.
В УАЗик Риммы втиснулись семь человек и перегруженная машина, тяжело переваливаясь на ухабах, тронулась к деревне.
   - Красиво живёте! – изогнувших на коленях Малышева в три погибели, кряхтел Горелов. – Личная машина! Да с таким симпатичным водителем!
Подкатили к гостинице.
   - Ну, господа! – воскликнул Григорий. – Начнём с бани. Всё остальное – потом. Алексей Иваныч, чтобы постирал своё грязное шмотьё! Не позорь нацию!
   - Жена дома постирает, - проворчал тот.
После бани занялись шашлыками. В холодильнике Кутузов обнаружил две бутылки водки и выразил сожаление по поводу малого количества.
   - Всего две на такую ораву? – с ярко выраженным благородным гневом на свежевымытом челе возмущался он. – Да за это на 15 суток сажать нужно. Ну, артисты, вы, лётчики!
   - А мы не пустые прилетели, - успокоил его Горелов. – Саша, давай!
Мичурин открыл сумку и вытащил две бутылки коньяка, бутылку водки и две трёхлитровых банки консервированных огурцов.
   - Ого! Откуда коньячок-то? Кучеряво живёте!
   - Не жалуемся. Из потаённых запасов сельских магазинов коньячок, - улыбнулся Мичурин.- Привозят его только для местного начальства, которое должно бороться с повальным пьянством населения, согласно директиве родной партии, чёрт бы её забодал! Ты вот лучше скажи, Алексей Иваныч, какой у нас основной лозунг социализма?
 - Их много. И все главные.
   - Не-ет. Как у нас говаривает один наш коллега, основной лозунг социализма « Всем не хватит!». И не хватает. А вот нам хватило. А почему? Могло бы и не хватить.
   - Оттуда же мне знать, почему, - снова почесался Кутузов.
   - А потому, генералиссимус, что я, однажды войдя в местный супермаркет, на полках которого не было даже хлеба, улыбнулся неподражаемой улыбкой, перед которой не устояли бы ни Алла Пугачёва ни Бриджит Бордо вместе взятые, местной продавщице. Она оценила улыбку и одарила  за это дарами, давно невиданными местным населением. Ах, ты мне долго будешь сниться, продавщица, продавщица! – пропел он. – Есть ещё запасы в деревенских погребках. Так что Россия не погибнет!
   -Трепло ты, Мичурин! – восхищённо проговорил Кутузов. – Язык у тебя без костей. Да вряд ли она бы тебя одарила дефицитом за одну только улыбку. Небось, любовь с ней крутишь? Тогда бы и больше мог взять.
   - Не будем углубляться в дебри, я скромный парень, холостой, ещё не целованный никем. Однако, пора и стол накрывать. Я думаю, на веранде будет лучше.
По укоренившейся традиции шашлыками в любом экипаже занимались техники. Они притащили шампуры и водрузили их посередине стола.
   - Народ к разврату готов, товарищ командир! – торжественно доложил Кутузов и плотоядно покосился на бутылки.
   - Вёсла на воду! – приказал Долголетов.
   - Есть! С чего начнём?
   - С водочки, вестимо.
 Кутузов сноровисто разлил водку по стаканам.
   - Ну что же! – поднял свой стакан Долголетов. – Давайте выпьем  за новорождённого раба Димитрия и за новорождённую рабу… э… как её назвали? – повернулся к Горелову.
   - Гриша, она же только сегодня родилась.
   - Ах, да. Вобщем, давайте выпьем за новорождённых. Их сегодня много, целых пять человек.
Выпили, потянулись к шампурам. Кутузов потянулся к бутылке.
   - Лёша! – укоризненно произнёс Клёнов. – Не гони лошадей.
   - Так ведь шашлыки сожрёте, а водка останется.
   - Что-то я не припоминаю, чтобы у нас где-то когда-то водка оставалась, - захохотал Храмов. – Не хватало – это было. Шутник ты, Лёша.
Выпили по второй и… шашлыки сожрали. Техники пошли жарить очередную партию. А вскоре услышали со двора:
   - Лётчики! Принимайте гостей!
Мичурин с Малышевым вышли во двор. Там стояла Римма, а с ней ещё две девушки. Все были одеты в спортивные костюмы.
   - К столу, к столу! – засуетился Дима. – Как опоздавшим, вам полагается штрафная рюмка.
   - Мы что же одни пить будем? – спросила одна из гостей, когда все перезнакомились. – Кстати, самогон не пьём.
   - Зачем самогон? У нас коньяк есть.
   - Лётчики только коньяк пьют?
   - Мы пьём всё, что горит, - гордо заявил Кутузов, подавая очередную порцию шампуров.   
– Дамы, не стесняйтесь, берите, которые лучше. В авиации не принято стесняться. Сейчас ещё принесу. Храмов, банкуй!
   - Весёлый у вас тамада, - сказала одна из девушек. – И… экстравагантный.
Кутузов, конечно, свой грязный комбинезон не только не постирал, но и продолжал в нём ходить. Блестевший от грязи и масла всеми цветами радуги он к тому же источал ещё и стойкий запах перепревших ядохимикатов и бензина. Сам Кутузов давно не постригался, и космы его безобразно торчали в разные стороны. Своей внешности он не придавал никакого значения.
   - Ну, давайте за именинников. Вот Лёша Горелов сегодня дочку родил.
   - Хотя женат всего три месяца, - уточнил Храмов.
   - Это как же так? –  застыл со стаканом в руке Кутузов. - Ты, тёзка, на беременной что ли женился? Ну, даёшь!
   - Да нет, тут всё нормально, - пояснил Горелов. -  Понимаешь, Алексей Иваныч, три месяца я с ней живу, три – она со мной, и три мы вместе прожили. Итого девять. Просто мы зарегистрировались три месяца назад.
   - Понятно, - глубокомысленно произнёс Кутузов.
   - Что тебе понятно?
   -  Что ты женился девять месяцев назад, но живёшь с ней всего три месяца. А вот кто с ней до этого шесть месяцев жил – я не понял.
Хохот сотряс веранду.
   - Мамочка, я сейчас умру! – смеялась Римма. – Да вы же артист!
   - Да ну вас! – отмахнулся Кутузов. – Давайте ещё выпьем. Как говорят, алкоголь в малых дозах полезен в любом количестве. А потом споём. Жаль, гитары нет. – И он продекламировал:
А мы летаем, опыляем у колхозниц на виду.
К сожаленью химработы только раз в году!

Затем он притопнул ногой и залпом выпил содержимое стакана.
   - Эх, хорошо на химии! – выдохнул, отдышавшись. – Дома так весело не поживёшь. Правда, Дима? – хлопнул именинника по плечу.
   - Ещё выпить, или мне уже все нравятся? – спросил Малышев вместо ответа. – Да, без гитары действительно плохо.
   - А кто у вас играет?
   - Все понемногу.
Девушки переглянулись.
   - Гитара есть, но за ней нужно идти, - сказала Римма.
   - В чём же дело, - выпрыгнул из-за стола Малышев. – Мы идём за гитарой.
К ним присоединились Храмов и Мичурин.
   - Кажется, они будут искать гитару до утра, - посмотрел им вслед Григорий. – Шашлыки есть ещё, Лёша?
   - Есть, есть, только наливать  поспевай.
Выпили ещё и дошли до той черты, когда разговоры начинаются о работе. Стали вспоминать, кто, где и когда на какой точке работал, у кого и какие были происшествия.
   - Помнишь, Жорка, как у тебя на 900 метрах углекислотный баллон засифонил? – спросил Долголетов. – Если бы внизу аэродрома не было – могли бы жертвы быть.
   - Могли бы. Выручил аэродром, над которым пролетали. Когда экстренно снизились и сели, в салоне был густой туман из углекислоты. Люди начали задыхаться, одна женщина сознание потеряла. В салоне видимость не больше метра, холодно, словно зимой стало. Выбросили мы этот баллон на улицу, а он и давай под самолётом с шипением и свистом кататься.
   - А как Малинин  в стог сена на химии въехал, помнишь?
   - Конечно. Я тогда ещё вторым пилотом у Зубарева летал.
   - Расскажи, -  попросил Горелов. – Что-то я этого не помню.
   - Истину этого происшествия мало кто знает. Вот мы сегодня в воздухе едва не столкнулись, а они на земле чуть не сгорели. Работали они с одного аэродрома. Договорились летать в разные стороны, чтобы не мешать друг другу. Естественно, взлетать и садиться нужно с одним курсом. Так бы и делали, если бы ветер был. Но уже несколько дней стоял полный штиль и они для ускорения работы взлетали каждый в свою сторону. По радио предупреждали друг друга о своём местонахождении. А к вечеру, сами знаете, появляется усталость вплоть до тупого равнодушия к происходящему. Да оно и понятно: подыши целый день ядовитыми парами. И так вышло, что зашли они на посадку одновременно каждый со своего курса. И увидели друг друга тогда, когда по полосе навстречу друг другу неслись. Казалось, лобовой удар неизбежен. И на второй круг уже поздно уходить. Оставалось одно – отворачивать, причём резко. А вы знаете, что означает на самолёте потерять направление. И они, словно на машинах, разошлись левыми бортами. Первый выкатился в поле и застрял в пахоте, его потом вытащили, а вот Малинин прямо в стог сена въехал. Повредил самолёт. Он и взял всю вину на себя. Сказал, что не справился с управлением на пробеге. Ну что же, бывает. Если бы инспекция узнала, что они в лоб друг другу пёрли – ходить бы им всем без талонов. А так Малинин выговором отделался.
- А вот я помню, как Ил-18 под Магниткой упал, - сказал Кутузов. – Мы в тот год недалеко там работали.
- Он не упал, -  поправил Долголетов.  – Экипаж смог посадить самолёт на поле, а выйти никто уже не смог, все задохнулись. Больше сотни человек тогда погибли. То ли двери при вынужденной посадке заклинило, то ли уже двигаться никто не мог. Жуткая вещь. Кстати, про Ил-18. Давно это было. Под Ивано-Франковском, кажется. Там этот самолёт умудрился на химический аэродром сесть.
- Не может быть! Как это громадный четырёхмоторный самолёт на пятисотметровую площадку сядет? Ему два километра нужно.
- А вот сел, умудрился.
- Погода была плохая? – предположил Горелов.
- Отличная была погода, видимость 10 километров. Она и подвела.
- Как это может подвести хорошая погода?
- Оказывается, может.
- Это же авиация, ничего удивительного.
- Чудеса говоришь, командир! - поразился техник. – Такие самолёты по приборам заходят, по всяким там курсоглиссадным системам. А на химической точке радиомаяков даже нет. У нас же всё визуально делается.
- Они и заходили по приборам. Но дело в том, что в десяти километрах от аэропорта Франковска располагался небольшой химический аэродром с асфальтовым покрытием, и работал там тихо и спокойно один Ан-2. А полоса его естественно по розе ветров совпадала по курсу с почти трёхкилометровой полосой Ивано-Франковска. Ан-2 летает на высоте 50 метров, а над ним на высоте 500 метров заходят на посадку тяжёлые самолёты. Друг другу не мешают.
И вот вдруг видят: в крутом снижении идёт Ил-18 и по всему видать пытается пристроиться на их маленькую площадку. Ребята дар речи потеряли, сейчас у них на глазах катастрофа случится. А самолет с рёвом проносится мимо них, приземляется на середине и без того короткой полосы, выкатывается за её пределы и… едет дальше по полю. А впереди овраг. В овраге и останавливается. К счастью ничего страшного не случилось, даже не загорелись, никто не пострадал, все испугом отделались. Самолёт, конечно, разложили. Как говорится, везёт дуракам и пьяницам.
Что же было! Большие самолёты на посадку штурман заводит. А лётчики выполняют его команды. Естественно с контролем по приборам. Штурман их и вывел по приборам  к четвёртому развороту, как и положено, на нужном удалении. Обычно это 15-16 километров. На удалении 10 километров – вход в глиссаду, а уж дальше держи на снижении вертикальную скорость 2-3 метра и придёшь точно к торцу полосы. А тут или экипаж весь с ума сошёл или ещё что-то непостижимое. Выполнили они четвёртый, легли на посадочный курс. И тут вдруг видят впереди полосу, рядом стоит Ан-2. Всё ясно, решают, штурман ошибся в расчёте. И игнорируя все показания многочисленных приборов, которые показывают и удаление до настоящей полосы, и направление и пролёты дальнего и ближнего приводов (4 км и 1 км соответственно) визуально снижаются с большой вертикальной скоростью и приземляются к химикам. Приехали! Все, кто были на химической точке, дара речи лишились. Никак суперкомиссия из самой Москвы прилетела? Комиссия-то прилетела, но потом. Никто не верил, что такое может произойти, но произошло. Подвела… хорошая погода. А в плохую-то спокойно бы по приборам зашли.
- Не верю, - хохотал Кутузов. – Разыгрываешь ты нас, Григорий. Ха-ха-ха! Ил-18 на химический аэродром! Ой, умора! Комиссия, говоришь, прилетела? Да что же это там за экипаж сидел? Небось, и проверяющий ещё был?
- Не помню уже. А экипаж… Чёрт его знает! Может, и правда крыша съехала. Но не может же произойти это сразу у несколько человек. Случай невероятен, в голову не укладывается. А говорит это о чём? О подготовке лётного состава. Из-за таких вот «асов» и весь Аэрофлот страдает. Дурацкие приказы после этого рождаются.
- В семье не без урода! – смеялся Горелов. – Авиация – страна чудес. В ней и не такое бывает. Если собрать все  случаи  за последние 10 лет, то такую книгу можно написать!
- Так это же всё секретно.
- Было секретно. Теперь уже нет.
- Жаль, что я не писатель, - вздохнул Клёнов.
- Про нашу работу нужно писать профессионалу. Я двоих знаю в Аэрофлоте: Валерия Хайрюзова и Петра Кириченко. Оба лётчики. Да читали вы их книги.
- Читали, конечно.
И тут во дворе раздался звон гитары.
- Алексей Иванович, вот тебе семиструнный инструмент, - сказал, входя, Мичурин. – Весели нас своим пением.
- Ну! Принесли всё-таки! Давай сюда. Нет, сначала выпьем.
Кутузов знал один аккорд. Ударив по струнам, он запел голосом, лишённым всякой эмоциональной окраски:
Перестройка – мать родная,
Горбачёв – её отец.
Нам от этой перестройки
Скоро всем придет п… конец!

В последнее мгновение он вспомнил, что тут есть девушки, а одна из них к тому же их начальник.
- Чего, чего нам всем придёт? – спросил Храмов.
- Хана придёт, - невозмутимо ответил Кутузов и продолжал:

Перестройка – мать родная,
Горбачёв – отец родной.
На хрен мне родня такая, -
Лучше жил бы сиротой!

- Талантище! – шутливо захлопали ему. – Браво! Потрясающе! Алексей Иваныч, твоё место на эстраде.
- Спасибо, спасибо, - расшаркался артист. – Ещё петь? Я гоп со смыком знаю, про Брежнева:

Брови чёрные, густые,
Речи длинные, пустые
И вся грудь в медалях-орденах…

- Передохни, Лёша, - потянулся к гитаре Горелов, перестроил её под шестиструнку и провёл, пробуя, пальцами.
Горелов хорошо играл не только на гитаре, но на баяне и аккордеоне и очень неплохо пел. Слушать его любили.
- Как говорил классик юмора: да простят меня мужчины, но речь пойдёт о женщинах. Я
спою вам печальный лирический романс:

Где-то слышится песня далёкая,
Месяц ткёт из созвездий узор.
Где теперь ты, моя синеокая,
Кого радует ясный твой взор?

В эту ночь вспоминаю невольно я
Тот рассвет в голубых облаках,
Белый фартук твой, платьице школьное
И букет незабудок в руках.
   
Не забуду! – шептала ты с нежностью.
Не забуду!..  Но жизнь развела.
Я уехал, томим неизвестностью,
Ты печальной с вокзала ушла.

 Все притихли, слушая. А у порядком пьяненького Кутузова лицо стало таким, словно он собирался о чём-то горько заплакать. Храмову вспомнилась первая любовь – выпускница в коричневом школьном платье и белом фартучке. Пока он служил в армии, а затем три года учился в училище она вышла замуж за другого. Да кто же будет ждать шесть лет? Это только в романах бывает. Где-то она сейчас?

С той поры дома не был ни разу я,
Мне вернуться назад - не дано.
                Незабудка моя ясноглазая,
Как же всё это было давно!

А Клёнову вспомнилась Алёнка. Милая, ясноглазая, скромная Алёнка. Как она там сейчас в далёком Ташкенте? Когда-то теперь увидимся? Возможно, через месяц. Возможно. Но летом им отпусков не дают – много работы. Если только Глотов отпустит на несколько дней. Да вряд ли.
Боже мой, как паскудно устроена жизнь на этой планете, если ты вынужден расставаться с самым близким и дорогим тебе человеком. А годы уходят, уходят, уходят. Тебе уже идёт четвёртый десяток, Клёнов. Вот осенью поедешь переучиваться на Ту-134 - снова на три месяца от семьи.  От семьи! От какой семьи? Да есть ли она у него? Есть ли семьи у бездомных лётчиков? На бумаге вроде и есть, а фактически? Не оттого ли каждый четвёртый брак у них распадается? И в основном из-за отсутствия жилья. Они вынуждены оставлять жену с ребёнком одних на целые месяцы – такая работа. И женщины не выдерживают. Кто вправе их за это судить?
Вот закончит он работу, прилетит на базу. А где ночевать? Ну, дадут ему день-другой перекантоваться в гостинице и он снова улетит. И так всё лето. Через два месяца у него родится ребёнок, как вот у Горелова. Но он местный, ему есть, кому забрать жену из роддома, есть, где жить. А ему? В ближайшие шесть-семь лет своего жилья у него не будет. Скорее всего, когда до него дойдёт очередь на получение квартиры, ребёнок будет учиться в школе. Выдержит ли такую жизнь Алёнка?
Усилием воли он заставил себя не думать об этом и вернулся к действительности.

От потерь в жизни больше не плачется,
Не впервой в ней терять и любить.
Белый фартучек, школьное платьице
Никогда не смогу я забыть!

Угас последний аккорд. Какое-то мгновение все сидели тихо, зачарованные мелодией и словами романса.
- Ну, Лёша, ну, молодец! – вскочил Кутузов. – Дай я тебя поцелую! До печёнок прошиб. Я ведь тоже любил такую девушку, в школьном платье. Э, да что там, все любили. Ну, прямо в душу ты мне заглянул. – И он попытался через стол облобызать Горелова.
- Да, все любили, - вздохнул Долголетов. – Возраст был такой.
- Они так и не встретились? – спросила подруга Риммы Горелова.- Почему? Ведь любили же друг друга.
- Кто? – не понял тот.
- Герои вашего романса.
- Не знаю. Об этом надо автора спрашивать. Романс этот написал лётчик из Уфы. Я его на сборах в Ростове услышал и так он мне в душу запал.
- Тоже, видно, девушку в белом платьице любили?
- Кто же не любил.
- Мне кажется, у автора в жизни случилась какая-то драма. Просто так нельзя написать такие слова.
- Может быть, не знаю.
- Эх, расстроил ты меня, Лёха! – потянулся к бутылке Кутузов. – Сердце ноет. Ну, где мои семнадцать лет?
- На Большом Каретном, - смеясь, сказал Малышев. – Тебе бы лишь повод найти, Алексей Иваныч.
- Чего-о? На каком ещё каретном?
- Песня такая у Высоцкого есть.
- Высоцкого люблю. И за него выпьем. Свой мужик. И почему все хорошие люди рано умирают?
- Не ты один озабочен этим  вопросом.
Горелов спел несколько песен Высоцкого, после чего девушки засобирались домой. Провожать их пошли Храмов, Малышев и Мичурин.
- А гитара пускай у вас будет, - сказала одна из них. – Это моего брата, его сейчас здесь нет. Улетать будете – оставите Римме.
- Ну что, господа женатики, в картишки перекинемся? – спросил Долголетов, когда ушедшие растаяли в ночной темноте.
- Поскольку женщин нам не хватило, ничего больше не остаётся.
- А под карты у нас что-нибудь осталось? – спросил Клёнов.
- Что случилось, Жорка? – вскричал Кутузов. – Ты же у нас трезвенник. Да сейчас снег пойдёт!
- С кем поведёшься – от того и наберёшься. Да и настроение у меня минорное, Лёша.
- Под твоё настроение вчерашняя бутылка в холодильнике стоит. Та, что из столовой принесли.
- Давай её сюда.
- Сей момент!
До двух часов резались в карты. Но баня, сытный ужин и выпитая водка располагали ко сну. Первым, зверски зевнув, сдался Кутузов. Он встал, оглядел стол и, не обнаружив ничего спиртного, удалился в спальную комнату. За ним последовали остальные.
Утром их разбудила Римма сигналом автомашины. Завтракать в столовую не пошли. После вчерашнего ужина есть не хотелось. Быстро умылись, попили холодного молока из холодильника, вышли на улицу.
- Опохмелиться бы! – стонал Кутузов. – Дима, ты должен проявлять о нас отческую заботу. Голова-то не железная – болит.
- Кость болеть не может, Алексей Иванович.
- Не может, но болит. Поговори с Риммой, она привезёт. Не зря же ты её всю ночь целовал.
- Тсс, про любовь ни слова, - приложил палец к губам Малышев. – Как и про спиртное. На точке - ни капли. Работать надо.
Римма, забрав сторожа, уехала. Техники расчехлили самолёты, опробовали двигатели. В бак самолёта Горелова засыпали удобрение, и он взлетел. Отработав, они сядут на свой аэродром.
Долголетов провёл радиоперекличку на секретной частоте своего звена. Все экипажи работали нормально, но в налёте часов у многих была существенная разница. Три экипажа были близки к завершению санитарной нормы и уже сейчас нужно запрашивать базу об её продлении. Пока там раскачаются, согласуют с медиками и профсоюзом, как раз и подойдут эти дни. Отработав продлёнку, экипажи улетят на базу отдыхать до конца месяца, а заканчивать работу вместо них прилетят другие, те, кому не повезло с налётом по разным причинам с начала месяца.
После обеда, поднимая автомобилем клубы пыли, примчалась Римма.
- Мочевина заканчивается, - сказала она, - будем калийной солью работать.
Это опечалило экипаж. Калийная соль представляет собой нечто, похожее на красный песок. Удельный вес её почти полторы единицы, а если она ещё и влажная…
Взлетать стало гораздо труднее. Но зато увеличился и налёт, так как норма выброса её была установлена в два раза меньше, чем мочевины. К вечеру Малышев объявил, что дневную норму налёта отработали.
- До захода солнца ещё больше двух часов. Жорка, отдыхай, мы с Димой полетаем.
За два часа они сделали ещё семь полётов.
 А Кутузов с утра искал пропавший самогон. Он в который раз перетряхнул на стоянке всё барахло, хотя был уверен, что ничего там нет. Канистра пропала бесследно. В лесочке он обнюхал каждый пень и тоже безрезультатно. Всё это повергло его в гнетущее состояние, и он отыгрывался на рабочих, ругая их за нерасторопность.
Вечером в столовой он первым делом заглянул в холодильник и, ничего там не обнаружив, возмутился:
- Опять бардак, командир! Дезактиватора нет.
- Нет и не надо, - безразлично ответил Долголетов. Клёнов промолчал.
- С этой перестройкой даже хорошие традиции испохабили, - вздохнул техник. – Раньше никогда не было, чтобы ужинали всухую. Тьфу, бардак! – поскрёб он пальцами впалую грудь и нехотя взялся за ложку.- Как это всё в глотку-то полезет?
Полезло. Голод не есть тётка, как говорили когда-то пленённые под Сталинградом немцы.
---------------------------------
Утром следующего дня Малышев, покопавшись в своих многочисленных бумажках, подсчитал, что работу они закончат через два дня. Это по факту. По документам – через три. Как всегда образовалась так называемая заначка, которую необходимо расписывать целый день, чтобы соблюсти требования документов.
- А каков расход бензина? – спросил техник.
- Будет перерасход, - ответил Дима. – Калийная соль тяжёлая, летаем на повышенных режимах.
- А ты оформляй поля на пару километров дальше, чем они есть на самом деле, - посоветовал Кутузов. – Зачем нам перерасход? На какие шиши барашка домой возьмём?
- Работаем без приписок, - возразил Дима.
- А откуда же лишний день взялся? – ехидно осведомился техник.
- За счёт ежедневной переработки.  Это во первых. Во вторых, брали каждый полёт большую загрузку на 200-300 килограмм. Ну а ещё за счёт ресурсосберегающих технологий.
- Это ещё что такое?
- Летали над полем на больших скоростях, чем положено по руководству.
- Нарушали, значит.
- На меньших – нельзя, про большие ничего не сказано. Все эти факторы и дали нам экономию целый день. Но поскольку работа сделана – это припиской не считается. Это – рационализация.
- Для нас – рационализация, для инспектора – нарушение технологии, - улыбнулся Клёнов.
- А мы ему про это не скажем.
- Большой перерасход не делай, Дима, - посоветовал Долголетов. – Чего доброго, могут премии лишить. Такое бывало.
- Всё в руках наших, товарищи командиры. Как скажете – так и сделаю. Химия – она и есть химия.
Рабочие, узнав, что дело идёт к концу, начали приставать с просьбами о катании.
- За катание нас под суд отдают, - ответил командир звена.
- Агрономшу-то катали. Ну, ещё бы, баба же. А вот в прошлом годе лётчики всех катали.
- Для уточнения расположения полей нам разрешается брать только специалистов. А вот кто катал вас в прошлом году я выясню, - набросил на лицо личину строгости Григорий. – А потом отдадим экипаж под суд. Свидетелей, судя по всему, достаточно. Вот, например, ты и будешь свидетелем, - повернулся он к самому настойчивому из рабочих. – Подтвердишь, что катался?
- Я-то? Да я в прошлом годе и не работал тут,- зачесал репу мужик.
- А за дачу ложных показаний знаешь, что бывает?
- Не, не знаю, и знать не хочу. Я болел в прошлом годе.
- Ну, кто-то другой работал, вот он, - ткнул Григорий пальцем в соседа, - или вот он.
- Не, - замотали головой рабочие, - мы тута впервые.
- Откуда же знаете тогда, что в прошлом году всех катали?
Мужики молчали.
- Ты нас, начальник, на понт не бери, - наконец сказал один, - видали мы и суды и прокуроров. Скажи, что не хочешь катать и делу конец.
- Василий у нас на зоне три раза был, - улыбнулся его сосед. – Законы знает. Его на мякине не проведёшь.
- Вот именно, - подтвердил Василий. – Есть эта, как её, презупция невинности. Сначала доказать надо.
- Во! – поднял грязный палец мужик. – Видали? Докажите сначала.
На дороге к аэродрому показался УАЗ.
- Сам едет! – засуетились рабочие.- Ну, держитесь, кто выпивший!
  Из машины вылез коренастый мужчина средних лет, всем крепко пожал руки. В Долголетове безошибочно признал старшего начальника.
- Как идут дела? – спросил. – Вы думаете, председатель вас забыл?
- Нормально дела идут, - ответил Григорий, - претензий нет. Чувствуется забота об урожае.
- Э-э, отмахнулся председатель, - как ни старайся, всё равно государство зерно заберёт. Оно – словно бочка бездонная. А потом нам же и продаёт наш хлеб, только намного дороже. Абсурд! Да и берём-то мы его обратно затем, чтобы скот кормить. А для питания в Америке покупаем.
- Это нам известно, - кивнул Григорий, - только вот не совсем понятно – зачем?
- Зачем? Да из нашего зерна хорошего хлеба не испечёшь. Мы почти полностью утратили технологию выращивания твёрдых сортов. Нам вал нужен, чтобы мир удивлять обильными урожаями. А то, что колхозы на элеватор везут, годится в основном на корм скоту. Вот почему за океаном и покупают. Их муку подмешивают к нашей, и получается более-менее приличный хлеб. Старики у нас ещё помнят, когда хороший хлеб выпекали. Это было на заре коллективизации. 
- Не понимаю, как можно скотину хлебом кормить? Столько труда! Неужели, это только у нас?
- А чем же её кормить? У нас ведь поголовье в три раза больше, чем в Америке.
- Ого! – замотали головами мужики.
- Вот вам и «Ого!». И требуют ещё больше наращивать. Сена не хватает. Вот и приходится покупать у государства собственный урожай. А денег не у каждого колхоза на это хватает. В итоге живут наши коровы полуголодные и дают столько же молока, сколько у хорошего хозяина коза.
- Да, - невесело улыбнулся Долголетов. – Так мы Америку не догоним.
- Вы ещё верите в это? – захохотал председатель. – Как мы её догоним? С кем догонять? Есть деревни, где население сплошь пьяное с утра до вечера. И живут только натуральным хозяйством. У людей чувство собственника давно отбито. А на селе жить без этого нельзя. Вот раньше в колхоз во время коллективизации силой загоняли. А сейчас из колхоза не выгонишь. Мы никого не держим. Хочешь в фермеры – пожалуйста. Но никто не хочет. Там ведь ежедневно вкалывать нужно, водку пить некогда. А в колхозе можно делать видимость работы да потихоньку его разворовывать. А вы про Америку говорите. Никогда мы её не догоним, никогда. Социализм вывел в деревне генотип бездельника, вот что страшно. А тут ещё эта демократия пару поддаёт. Люди неуправляемыми становятся.
- Ну, у вас, кажется, не так. Хозяйская рука чувствуется.
- Да что там… Вот уже задержки с зарплатой пошли.
- Где их сейчас нет.
- Это не так страшно. Страшно другое: развал всеобщий начинается. Заинтересованности работать нет. Мы, правда,  стараемся как-то заинтересовать народ: продукты свои даём, комбикорм для животных. Но это пока. А что дальше будет – одному богу известно. А вы про Америку…
Чувствовалось, что у председателя болела душа за своё хозяйство. Пока не было этой перестройки, как-то выкручивались, работали и неплохо. А с началом перестройки всё пошло под откос. Не так бы надо было, не так. Особенно на селе. Но кто его слушать будет? Всё за него решается в далёких московских кабинетах.
На деревне народ не шибко грамотный, о высоких материях не привык рассуждать. И некому председателю душу излить. А тут вот случай представился: свежие люди, грамотные, понимающие. 
- Говорят, вас рабочие боятся?
- Боятся? Я ничего лишнего не требую. Главное, чтобы работали нормально, да на рабочем месте не пили. К этому я беспощаден.
- Если работа мешает пьянке – бросай работу?
- Вот именно, - улыбнулся собеседник. – Мы пьяниц на общем собрании из колхоза изгоняем. Пока удаётся контролировать ситуацию. Вы знаете, какой парадокс: государство заинтересовано в хорошей работе колхозника больше, чем сам колхозник. Но это, как говорится, политика. А вот вам ещё парадокс: колхозы у государства, как наёмные рабочие у хренового хозяина. А у них, как известно, нет интереса и мотивов лучше работать. День прошёл – и ладно.
- За что же тогда награды дают? – спросил Кутузов.
- Какие награды? Не помню, чтобы у нас кого-то награждали.
- Ха! В Узбекии каждый второй – герой социалистического труда.      
- Ах, в Узбекистане. Ну, это, скажу вам, политика. Там хлопок – стратегическое сырьё. А узбеки, как дети, любят всякие погремушки. Кстати, там же дикие приписки этого хлопка. Знаете, как там рекордных урожаев добиваются?
- Знаем. Не один год работали на дефолиации.
- Ну, тогда вам и объяснять нечего.
- Работа там тяжёлая. Иногда приходится ради этого хлопка поля на высоте одного метра утюжить, - сказал Долголетов. – Работа с подкормкой, вот как сейчас, для нас просто забава. Тут высота полёта от 10 до 30 метров. А там – изнуряющий запах яда и страшная жара. В кабине под пятьдесят зашкаливает.
Собственно из всего экипажа в Азии работали только он, Долголетов, да техник Кутузов. Ещё до начала перестройки летать туда из их региона перестали.
А героев труда там делали просто. Два-три председателя соседних колхозов договариваются между собой, кого они будут делать героем. И тому свозят весь или почти весь хлопок со своих полей. Вот и всё! Есть рекордный урожай! И в конце года новоиспечённый герой закатывает небывалую гулянку в честь его награждения. О, на это стоило посмотреть. Так могут гулять только азиаты. С приглашением массы нужных и «уважаемых» людей, с обильными возлияниями и поеданием невероятного количества плова. Денег не считали и не жалели. На следующий год хлопок свозили другому соседу, и всё повторялось. В Москву шли победные реляции о небывалых трудовых достижениях, о героях писали газеты, говорило и показывало радио и телевидение.
И никому не приходило в голову: а почему это два соседних колхоза, угодья которых примыкают друг к другу, так разительны в урожаях? Один выполняет два плана, другой и половины не вытягивает. В чём причина? Нет, вероятно, кому-то это в голову приходило. Да собственно об этом знали в районе, в области, в республике и, вполне возможно, в Москве. И всех это устраивало. А как ещё можно догнать и перегнать? И республика с присущей азиатам циничностью продолжала рапортовать о небывалых урожаях. И штамповала новых героев. Брежнев подписывал наградные листы, не забывая при этом и себя. И вот с началом перестройки всё зашаталось. Доприписывались. Приехали эмиссары из Москвы Гдлян с Ивановым и начали ворошить муравейник. Но наворошили немного. Надо было арестовывать всё начальство от низа и до самстали и депутатами верховного совета. А все громкие хлопковые дела потихоньку рассыпались, там какая-то мелкая рыбёшка поплатилась, которую мимоходом в сети загребли.
 В конце 70-х годов перелёты на АХР в Азию достигли небывалого размаха. Тысячи самолётов со всей необъятной империи, исключая приполярные и полярные районы, устремлялись, словно перелётные птицы, с севера на юг. На дефолиацию. Империи нужен был хлопок, много хлопка. Каждый город России, где базировались самолёты Ан-2, посылал в Азию по сводной эскадрилье, это 10-15 самолётов. Из эскадрилий формировались сводные отряды. Десятки эшелонов бензина нужно было только на одни перелёты. Заводы по его производству работали круглосуточно, но всё равно не хватало.
Улетали туда летом, возвращались уже осенью. Не многих из пилотов Ан-2 бывшего нерушимого Советского Союза миновала сия каторжная химическая чаша.
Прошло почти 10 лет, но Долголетов прекрасно помнил свой первый полёт  в Азию в качестве командира самолёта. Им тогда предстояло работать в Ферганской долине, в районе города Андижана. От Бронска до Андижана более двух с половиной тысяч километров. На современном лайнере – это три часа лёту. На тихоходном Ан-2 почти двадцать часов с несколькими дозаправками.
К перелёту готовились долго и нудно. Сначала – теоретические занятия по обращению с ядами высокой токсичности. По  другому  - это отравляющее вещество. Потом – сдача зачётов. После этого подбирали и склеивали полётные карты, прокладывали маршруты. Потом проводили предварительную подготовку и розыгрыш полёта. В заключение проводили партийные и комсомольские собрания, где окончательно утверждали списки экипажей. На всё это уходила неделя.
И вот наступал день вылета. Тогда Долголетов, молодой и холостой командир, называл такие перелёты халявными путешествиями. В молодости же хочется и себя показать и других посмотреть. День обещал быть жарким. В графике на вылет их сводная эскадрилья, состоящая из 14 самолётов и 40 человек личного состава, планировалась на 9 утра, но, как и всегда, вылетели с более, чем часовой задержкой.
Перед вылетом – общее построение. Звучали напутственные речи командиров и замполитов. Провожать такие группы приходили лично Бобров и Агеев. Потом звучала команда: «По машинам!». Каждый экипаж знал своё время запуска, и очерёдность в строю полёта. Запускались с интервалом в полминуты, друг за другом выруливали на старт и взлетали. Ведущим обычно был самолёт, на борту которого находился штурман эскадрильи. На замыкающем борту тоже находилось какое-нибудь начальство. В том полёте Долголетов и был замыкающим. В правом кресле сидел опытный химик, не раз бывавший в Азии, командир звена Зинченко, теперь уже пенсионер. Второй пилот, техник и инженер-электронщик эскадрильи расположились в фюзеляже среди всякого походного скарба: бочек, самолётных подъёмников, стартового имущества и ящиков с запасными частями.
 Техник, привыкший к подобным перелётам, сразу же разложил раскладушку и завалился спать. Второй пилот тоже улёгся на откидных боковых сидениях, расстелив на них чехлы. В кабине его обязанности выполнял командир звена. Инженер же расстелил чехлы прямо на полу – там прохладнее – и улёгся на них. Хоть и не с удобствами, но в длительных перелётах вполне сносно можно было полежать, да и выспаться, кто мог спать в полёте.
 Они взлетели через семь минут после взлёта ведущего и его уже не видели. Он был в двадцати километрах впереди. Видны были только два самолёта, взлетевшие перед ними. Заправленные под пробку, нагруженные всевозможным барахлом, необходимым в длительных полётах в отрыве от базы, самолёты взлетали очень тяжело и нехотя набирали скорость. Заняли высоту 1200 метров.
- Замыкающий, как обстановка? – раздался в эфире голос ведущего.
- Порядок! – ответил Зинченко. – Только сильно растянулись.
- Понятно. Внимание всем бортам! Я уменьшаю скорость. Догонять! Сохранять правый пеленг. Дистанция 200 метров. Как поняли?
Все экипажи отрепетировали приказ. Через несколько минут эскадрилья выстроилась в строй правого пеленга. Так легче командиру самолёта не терять из виду впереди летящий борт. Первый пункт посадки – Актюбинск. Это уже Казахстан. Степи, степи, степи. До него более четырёх часов лёту.
- Отдыхай, Григорий! – Зинченко слегка тряхнул штурвал, показывая, что взял управление. – Будем поочерёдно пилотировать по полчаса. Путь далёк.
- И долог, – согласился Долголетов. – Лишь бы болтанки не было. Терпеть её не могу. Сидишь в кабине, словно на вибраторе.
- Ну, как без неё. Мы летаем по самому верху самого грязного из океанов – воздушного.
- Почему по верху? По самому низу.
- Нет, по верху.   
- Дно – там, - Зинченко ткнул пальцем в потолок кабины, – в стратосфере. Там чище и спокойней. А вот наверху, считай у земли, как раз всё дерьмо скапливается: дымы заводов, облачность, грозы, болтанка, туманы, обледенения, штормы и прочие пакости.
 Летом в прогретых солнцем слоях атмосферы всегда есть болтанка. И никуда от неё не деться, этой вечной спутницы пилотов малой авиации. Поздно вечером, утром и ночью в хорошую погоду её не бывает. Летать в болтанку на Ан-2 удовольствие мало приятное даже привыкшим ко всему лётчикам. Мало того, что сидишь, словно на вибраторе, но ведь ещё нужно постоянно крутить штурвал, удерживая самолёт на нужном курсе и заданной высоте, ибо эта самая болтанка ежеминутно сбивает заданный режим полёта. А автопилота на этом самолёте нет. И этот самолёт, как никакой другой, подвержен воздушным возмущениям. Крылья у него очень жёсткие, с большой площадью, и воздушные потоки они не амортизируют. Иначе говоря, в полёте они не качаются, или не «машут».
По мере прогрева воздуха их болтало всё сильнее. Через час полёта не привыкший к такой эквилибристике инженер стал только похож на человека. Он стал зелёным и несколько раз бегал в хвостовой отсек, где из него вылетал съеденный утром плотный завтрак.
Полёт строем в болтанку ограниченно маневренных машин накладывает на экипаж дополнительные сложности: надо постоянно держать в поле зрения впереди идущий борт, чтобы с ним не столкнуться.
Зинченко крутил штурвал целый час, потом передал управление Григорию, закурил и осмотрел впереди летящие самолёты.  Они временами то взмывали вверх, то проваливались вниз, будто не в воздухе летели, а плыли по морской зыби. Над горами Южного Урала видимость была хорошей, и было видно весь строй эскадрильи. Иногда ведущий делал небольшие отвороты, чтобы осмотреть вытянувшийся за ним клин. Но чаще ограничивался радиоперекличкой, так называемой контрольной связью.
- Что-то жрать захотелось, - похлопал по животу командир звена, покурив. – Мне в дорогу жена пирожков напекла. Будешь?
- Кто же от домашних пирожков откажется, - не отрываясь от управления, ответил Григорий.
- Эй! – заорал Зинченко, высунувшись из кабины в салон. – Разбудите второго пилота, пускай сюда идёт. Работать пора.
Он вылез из кабины, отыскал свой походный портфель и извлёк из него увесистый свёрток. Даже в пропитанной зловонием ядохимикатов кабине почувствовался запах  жареного. Первый пирожок он сунул себе в рот и стал с аппетитом жевать, оглядывая салон. Техник спал на раскладушке, и при особо сильных бросках самолёта его мотало из стороны в сторону. А вот инженер сидел на полу в позе лотоса, устремив глаза в одну точку, и держался за живот.
- Будешь? – протянул ему пирожок Зинченко.
 Увидев пищу, и без того зелёный, инженер позеленел ещё больше и конвульсивно задёргался в рвотных позывах.
- Эге, плохи твои дела, - покачал головой командир звена. – Тогда хоть водички попей.
Но инженер только мычал и мотал головой. А Зинченко, затолкав в рот ещё один пирожок, пошёл в кабину.
- Держите! Понравится – ещё дам. Инженер вон не захотел. Скромный парень.
- Мы живым-то его довезём? – спросил второй пилот.
- От болтанки не умирают, - улыбнулся командир, – от неё худеют.
- А не запатентовать ли нам это, как средство для похудения? – спросил Долголетов.
Обстановка внизу изменилась. Лесные массивы Урала закончились. Они выходили на безбрежные казахстанские степи, которые сверху выглядели серыми и поблекшими, словно были густо посыпаны пеплом. Всё вылиняло от нестерпимого зноя. Даже здесь, на более, чем километровой высоте, ощущалась жара. В кабине постоянно работали вентиляторы. Королями чувствовали себя те экипажи, у кого были кондиционеры. Но таких машин было во всём отряде всего несколько штук.
Болтать стало меньше, так как внизу не было ни водных, ни лесных массивов, из-за которых и возникают у земли конвективные потоки.
Инженер вдруг встал и на полусогнутых ногах пробрался к кабине.
- Мужики! Сколько ещё лететь нам?
- Через полтора часа будем в Актюбинске.
- А потом дальше полетим?
- Нет, будет  ночёвка для того, чтобы в Аральске не ночевать. Там даже гостиницы нет. Завтра мы там сядем на дозаправку и полетим дальше.
- А потом?
- А потом в Кзыл-Орде будет ночёвка. Затем посадка в Ташкенте на дозаправку и  - здравствуй Андижан.
- Ещё два дня мучений, - застонал инженер. – И как вы только летаете на этом сарае!
- Привычка, - улыбнулся Зинченко, отправляя в рот очередной пирожок. – И ты привыкнешь, когда с наше полетаешь. Съешь пирожок!
- Нет! – простонал собеседник. –  Я обратно на поезде поеду. А говорят, что в лётчики по блату попадают. Да кому нужна эта каторга?
- Зато в наши самолёты даже мухи не залетают. А залетят – от запаха яда сразу загнутся.
- Они же не дураки.
- А мы?
Актюбинск был основным аэродромом, где садились на дозаправку и отдых все экипажи, летящие с севера. Можно было лететь и дальше, до Аральска, но никто этого делать не хотел. В этом забытом богом городке, от которого отступило даже море, не было никаких условий для ночёвки и туда садились только из-за необходимости заправки. Серо, уныло и жарко в Аральске. Песок, песок, песок всюду, а когда усиливается ветер, начинаются песчаные метели. Серый песок набивается всюду: в уши, одежду, волосы и даже в карманы. Рядом  с  полосой  стоят  такие  же  серые  военные поисковые  вертолёты – неподалёку зона приземления космических кораблей. Около них бродят очумевшие от дикой жизни серые лётчики.
 Когда здесь ветер – здесь серо всё. Через этот городок так же, как и через Актюбинск, пролетают сотни самолётов.
Утром взлетели из Актюбинска по плану. Уже на подходе к Аральску на полосе усилился боковой ветер, превышающий допустимое значение для посадки.
- Ваш запасной? – спросил диспетчер Аральска ведущего.
- Запасной брали с точки возврата Актюбинска, но мы её уже прошли, и садиться будем только у вас, - ответил командир эскадрильи.
- Но вам не подходит ветер.
- А назад не хватит бензина. Я, конечно, могу посадить всю эскадрилью в степи, а вы мне привезёте за 150 километров 20 тонн бензина. Надеюсь, вы понимаете, что мы не будем лететь до последнего, чтобы начать падать один за другим из-за остановки двигателей? И подумайте, что будет с вами потом.
Там и ветер-то не подходил в порывах какой-то метр всего. Для лётчика это ерунда. Но… нельзя. Хотя и диспетчер понимал, что нельзя разворачивать эту армаду обратно, ибо за такими перелётами повышенный партийный контроль. Не дай бог, лётчики нажалуются, себе дороже выйдет. Их приняли. На рулении самолёты поднимали невообразимые тучи пыли, на некоторое время закрывавшие солнце.
- А не приняли бы, то я бы принял решение садиться самостоятельно, - пояснил свою точку зрения командир сводной эскадрильи после посадки подоспевшему дежурному командиру из местных казахов. – И всю ответственность взял бы на себя. Хлопок дороже стоит, чем наши нервы.
- Наши нервы ничего не стоят, - согласился казах и распорядился заправить все самолёты.
Но вскоре выяснилось, что заправляют их не полностью из-за дефицита бензина.
- Мы же не долетим с таким запасом до Кзыл-Орды, - внушал командир прибывшему начальнику аэропорта.
- У меня свои самолёты без бензина останутся, - отвечал на это начальник. – На чём мне прикажете санитарные полёты выполнять, воду возить в отдалённые экспедиции?
- А вот это нас не касается. На верблюдах возите. Свяжите меня с начальником управления.
Только после приказа из управления их заправили полностью. На всю эту нервотрёпку ушло часа четыре. Из графика выбились. Взлетели, подняв гигантскую тучу пыли. Предстоял полёт через пустыню до самой Кзыл-Орды.
- Командир, проси эшелон повыше, - обратился кто-то к ведущему, - иначе мы изжаримся. У меня в салоне плюс сорок.
Им дали эшелон 1500 метров. Выше не разрешили военные.
- И чего только тут, в этом диком краю, военные делают? – удивился второй пилот.
- В этой пустыне столько секретов, что американское ЦРУ за 10 лет не разберётся, - сказал Зинченко. – Байконур, Тюра-Там недалеко. Да и без них всякого хватает.
Велика Туранская низменность, пустыня Кара Кум – только часть её. С юго-востока на северо-запад её прошивают реки Аму Дарья и Сыр Дарья, впадающие в Аральское море. Но реки эти не могут напоить моря и с каждым годом оно мелеет. От города море ушло километров на десять. Сверху это хорошо видно.
В солнечную погоду видимость в пустыне прекрасная. Пески, пески, пески до самого горизонта. Но внизу – прекрасный ориентир, река, совпадающая по направлению с направлением полёта. Жара, жара - пот льётся градом, болтанка и смердящий запах химикатов в кабине. Им пропиталось всё.
Через два часа полёта в наушниках раздался голос одного из командиров самолётов:
- У нас на борту неприятность, радистка отключилась. Что делать?
От жары и болтанки плохо стало с девушкой-радисткой, которая должна вести связь с самолётами на КВ – канале там, на месте работ.
- Дайте ей понюхать нашатырного спирта, напоите холодной водой, - посоветовал ведущий.
- Спасибо за мудрый совет. Вода есть, но только горячая, где же холодной взять.
- Налейте ей хорошего спирта, чего же нашатырь-то…
- Сбросьте вниз её в Аму Дарью, там охладится, - посыпались советы.
- Прекратить болтовню в эфире! – одёрнул остряков ведущий. – Не растягиваться, держать дистанцию.
Зинченко при упоминании о воде взял стоящую на полу канистру и отхлебнул прямо из горлышка.
- Ну и дрянь! – поморщился он. – Как её казахи пьют?
Вода была сильно тёплой и абсолютно безвкусной. Он отхлебнул ещё глоток, прополоскал горло и, открыв боковую форточку, выплюнул за борт.
- Такой водой только покойников обмывать, мыла не надо. Если радистка её выпьет – будет только хуже.
К вечеру один за другим приземлились в Кзыл – Орде. Это город-оазис на берегу Сыр Дарьи. И всюду песок, песок. Начальник ГСМ – казах в помятом и засаленном аэрофлотовском мундире, словно его жевал верблюд, с медалью ветерана труда на груди, приехал лично на чудовищно коптящем МАЗе заправлять самолёты. Он развил кипучую деятельность, понукая заправщиков и водителей на родном языке, размахивал руками, ругался и всячески показывал, какое он важное лицо, от которого зависит дальнейший полёт. Из его речи был понятен только часто проскальзывающий русский мат, которому казахский акцент придавал неподражаемый колорит.
- Комадира, есть замечаний? – обратился он к ведущему после заправки. – Ещё нада бензина, масла? Чего нада?
- Спасибо, всё хорошо.
- Тогда пиши, - он сунул ему какую-то засаленную тетрадь.
- Чего писать?
- Благодарность нада писать.
Командир повертел тетрадь. На ней было выведено корявым почерком: «Журнал замечаний па заправке ГСМ экипажем». Тут уже были записи лётчиков из Чебоксар, Орла, Куйбышева, Новосибирска и других городов.
- Ого! – воскликнул Агапкин, заглядывая в тетрадь. – Сколько благодарностей. Пора представлять к званию Героя труда.
- Пора, пора! – зачастил казах. – Мы тут много лет работал. Вот, - ткнул он пальцем в медаль.
Командир переписал всё, что записали до него. Потом улыбнулся и дописал: «Прошу командира Кз. Ординского ОАО представить к награде нач. ГСМ за добросовестное отношение к своим обязанностям».
- Вот с этим завтра, когда мы улетим, пойдёшь к командиру,- сказал он. – Награды требуй.
- Панятна, панятна, - замахал головой абориген и, вскарабкавшись в кабину МАЗа, рыгнувшего ужасным выхлопом, укатил.
 Агапкин продекламировал:

И на груди его могучей,
Сверкая стройностью рядов,
Одна медаль висела кучей
И та… за выслугу годов.

- Любят они награды и благодарности, - улыбнулся командир сводной эскадрильи. – Словно дети. Завтра ведь пойдёт орден требовать, ссылаясь на запись.
- Ничего, пускай повеселятся. А старые казахи они и есть дети. Дети песков, развращённые советской властью, которая поломала их уклады.
Рано утром, пока ещё пустыня не превратилась в жаровню, взлетели. Полёт проходил спокойно, и болтанка началась только когда приступили к снижению на Ташкент. Здесь их заправили без проволочек. Пообедали и снова взлетели. Курс – Андижан. Пустыня осталась позади. Впереди – Ферганская долина с её знаменитым каналом. Промелькнули внизу города: Коканд, Фергана, Маргилан. Впереди справа Алайский хребет. За ним начинается Китай. Как пограничные форпосты стоят пики Ленина и Коммунизма. На высоте здесь ощутимо прохладней, чем при полётах над пустыней. Сказывается влияние гор с их вечными снегами и льдами. И почти нет болтанки. Все прильнули к иллюминаторам, наслаждаясь неповторимым зрелищем. Кажется, протяни руку и можешь потрогать снежные шапки гор. Но здесь расстояния скрадываются. До гор десятки километров.
По команде ведущего начали снижение. Через 15 минут посадка в Андижане.
- Командир, поговори с председателем, - вернул Долголетова к действительности голос Кутузова. – Пускай он нам прощальный вечер устроит. Да и барашка домой взять бы не помешало. Где ж в городе мясо найдёшь?
- Поговорим, Лёша, поговорим.
После разговора с рабочими председатель возвращался к машине.
- Я тут придумал, - обратился к нему Кутузов, - как молокоотдачу от коров повысить.
- Да? – остановился председатель. – И как же?
- Для того, чтобы коровы меньше ели и больше давали молока их нужно меньше кормить и больше доить.
- Мы непременно возьмём на вооружение ваш метод, - серьёзно пообещал председатель. На просьбу Долголетова ответил: - Мясо выписывайте в конторе колхоза. Ну а по остальной мелочи – яйца, зелень – с агрономом договаривайтесь.
 – С каким?
- Со старшим. А девушка – она только стажёр. Кстати, это ты второй пилот? – повернулся к Малышеву. – Смотри мне внука не сотвори. А то жениться заставлю, и будешь жить у меня в колхозе. А здесь самолётов нет.
- Он и на комбайне сможет, - озарился в улыбке техник. – Хы-хы-хы!
То ли председатель распорядился, то ли флюиды гневного возмущения Кутузова дошли до агронома, но вечером, открыв в столовой холодильник, Кутузов обнаружил две бутылки водки, о чём радостно сообщил экипажу.
- Давно бы так! – удовлетворённо изрёк однофамилец и облизнулся. – А то ведь усталость нечем снять.
- Уж ты-то больше всех устаёшь,- ехидно произнёс Клёнов. – На аэродроме всю раскладушку продавил.
- Я о вашем здоровье пекусь, лётчики, - смиренно произнёс техник, привычно сковыривая чёрным ногтем пробку с бутылки. – Вкусим зелёного змия?
-  Мне не надо, -  сказал Малышев.
- Такие люди нам нужны. Агрономша пьяного не принимает?
Дима не ответил. Он быстро поужинал и встал:
- Командир, я в кино.
- Смотри, чтобы местные Дон Жуаны морду за агрономшу не набили, - предупредил Григорий.
- Да тут и молодёжи-то нет, - отмахнулся Дима и убежал.
Но молодёжь, оказалось, была. И весьма агрессивная. Ночью Дима пришёл с синяком под правым глазом. Его встретили, когда он возвращался от Риммы в гостиницу.
- Один раз всего и ударили, - шепелявил Дима распухшей губой. – Пройдёт.
- Первый раз вижу, чтобы от удара в бровь губа распухала, – улыбался Клёнов.
- Ну, может  два удара было,  - попытался улыбнуться  и Дима. – Гады!
- Сколько их было?
- Трое.
- Завтра отомстим, Дима, - раздухарился Кутузов. – Я ключи поувесистее возьму. – Искалечим!
- Только ЧП нам и не хватало, - возмутился Долголетов. – Ну-ка, покажись? – повернулся к Малышеву. – Ничего страшного, через три дня пройдёт.
Утром Римма увидела Малышева и всё поняла без слов.
- Я догадываюсь, кто это, - сказала она. – Сама с ними разберусь.
Весь день с Клёновым летал командир звена. Дима сидел в будке сторожа и расписывал документы. В перерывах Римма делала ему примочки. По рекомендации Григория он немного «отодвинул» от аэродрома несколько полей, чтобы компенсировать перерасход бензина. В итоге каждый полёт увеличился на три минуты и этого хватило. По расчётам получалось, что завтра к обеду они должны закончить работу. А по налёту часов выходила почти месячная санитарная норма.
После обеда Доголетов облетел две соседние точки, где работали его экипажи. Командир звена должен был проверять своих лётчиков еженедельно, и никого не интересовало, как он будет к ним добираться. Заказчик обязан обеспечить машиной. Но как на ней передвигаться по бездорожью? Более или менее приличные дороги из каждого населённого пункта вели в райцентр, а поселения находящиеся в 10-20 километрах друг от друга не имели никакой связи, и доехать в весеннюю распутицу до них можно было только через районный центр. А это порой сотни километров. И командиры звеньев, которым было запрещено использовать для этих целей самолёты, давно плюнули на этот приказ. Они перелетали подпольно, без всякого плана и радиосвязи. Налёт же оформляли, как производственный, а заказчик, того не зная, оплачивал.
Первый борт работал за 30 километров отсюда. По времени слетать туда, что и слетать на поле. Сразу после выброски удобрения взяли курс на эту точку. Опасаясь, что засекут, большую высоту не набирали. Шли на бреющем. А на этой высоте их никто и никогда не засечёт. Химики умели, если нужно летать и ниже деревьев. Да и кто их мог засечь? В это время года самолёты Ан-2 и вертолёты летали по всей равнинной, холмистой и даже горной части края, как осы. Никто и не думал интересоваться, кто, куда и зачем летит. Летит – значит нужно. Здесь не граница, до неё далеко и без дозаправки не улетишь.
Григорий вспомнил один случай. Работали они тогда в Оренбургской области, куда также слеталось множество самолётов на борьбу с сорняками. На старой точке, где они работали, он купил в магазине понравившиеся ему туфли. А по окончании работ забыл их на квартире, где они жили. На новую точку они перелетели, как и положено, по трассе, облетая какой-то запретный район. И только тут, спустя несколько дней, он вспомнил про туфли. Напрямую до старой точки – 60 километров, в обход – в два раза больше. На машине по степному бездорожью нужно потратить половину дня, на самолёте, если лететь на хорошем режиме 15-17 минут.    
- Проложи на карте курс напрямую, - сказал он второму пилоту. – В обед и слетаем.
Летели, конечно, без плана и связи. Через шесть минут полёта второй пилот обратил внимание, что внизу видна военная техника, есть даже танки. Они шли на бреющем. Было видно, как солдаты махали им пилотками. И тогда он вспомнил: здесь была печально известная запретная Тоцкая зона, где взорвали первую атомную бомбу. Он дёрнул штурвал на себя, ведь на крыльях чётко видны номера самолёта. Обратно пришлось также подпольно идти уже по обходному маршруту. Забытые туфли стоили им нервов. Они всё ждали, когда же военные начнут искать нарушителя. Но никто никого не искал. Вот тебе и секретный полигон. А военных гарнизонов, вернее, гарнизончиков, они много видели в любой области. В основном, это были ракетные точки, где служили очумевшие от безделья и дикой жизни, оторванные от населённых пунктов солдаты.
    Однажды командир такого гарнизона приехал к ним и попросил разрешения потренироваться на них.
- Как это будет выглядеть? – спросил Григорий.
- Очень просто. Мы будем отрабатывать на вас обнаружение, захват и сопровождение низколетящей цели. Вплоть до команды «Пуск!» и до разрешающей способности систем наведения.
- А не нажмёт ли кто из ваших солдат эту кнопочку, где написано «Пуск»?
- Не нажмёт. Мы же вон, - кивнул на белый инверсионный след в небе от реактивного самолёта, - на них тренируемся давно. И ничего не случалось. Но на них мы всё умеем. А вот по низколетящим редко тренируемся. А тут такая возможность. Вы же прямо над нами разворачиваетесь.
- Не случалось? А кто сбил Ил-18 под Куйбышевом?
- Откуда знаете? – лицо командира вытянулось.
- Нам ведь тоже секретные приказы за двумя нолями читают. Но в нём не объяснялись причины катастрофы. Да вот беда, мы ведь профессионалы, понимаем, отчего самолёты падают неожиданно. После этого, насколько мне известно, вам запретили тренировки на гражданских самолётах. 
- Ну что же, – встал командир, - раз вы это знаете…
- Я не против, – сказал Григорий. – Понимаю, что ребятам вашим хочется хоть какого-то разнообразия. Давайте так договоримся: я не знаю и не вижу, что вы на нас тренируетесь. А вы и не думали на нас тренироваться.
- Договорились.
Тогда он почувствовал впервые, что значит летать под прицелом. Спаренные ракеты быстро и сноровисто поворачивали свои острые носики вслед за ними, как бы они не маневрировали, пытаясь их обмануть. И только когда они выходили прямо на них на низкой высоте, система слежения их теряла, и ракеты застывали без движения. Кстати, на каждую такую настоящую точку в округе стояло несколько ложных, сделанных то ли из дерева, то ли из чего-то ещё. Из Космоса они, вполне возможно, и выглядели настоящими, но с высоты 20 метров нет.
Экипаж уже всё приготовил к их прилёту.
-Как работается? – спросил он командира самолёта.
- Нормально, - ответил тот. – Продлёнку нам запрашивали?
- Сегодня дал радиограмму на базу. Но разрешение на продление санитарной нормы будет каждому персональное.
- Понятно. Тогда мне нужно будет перелетать на другую точку. А один я не могу. То есть, могу, но…  не могу. Кстати, где Дима-то? 
- Пострадал на ниве любви к агроному.
- Постеснялся он к вам лететь, – улыбнулся Клёнов.
- Не понял. Он что,  голубым заделался?
- Агроном у нас – молодая девушка.
- Повезло Диме.
- Ага, повезло. Теперь с фингалом ходит по аэродрому рабочих пугает.  Подписываю бумаги, не глядя, - вытащил ручку Григорий, - надеюсь, они в порядке?
- В порядке. Не сомневайся. А я думал, ты на машине приедешь.
- На машине, - хмыкнул Григорий. - Ты же знаешь, что в России две проблемы: дураки и дороги. А с перестройкой добавились ещё две, которые отравляют нам жизнь. Это  реклама на телевидении и ГАИ. Последняя совсем охамела. Или одемократилась. Месяц назад останавливает гаишник. Ни за что. Спрашиваю, что я нарушил?  А он мне с наглой улыбкой отвечает, что сейчас найдёт нарушение. Я был в форме и он добавил, что, мол, на машине ездить – это не в воздухе летать, как попало, и где попало. И тут же востребовал штраф за нарушение рядности. Хотя никакой разметки на дороге не было. Пришлось отдать, чтобы отвязался.
- Не отдавал бы.
- Не отстанет, как банный лист к заднице прилипнет. Ну, ладно. Не будем время терять, мы полетели. Дима нам уже всю работу расписал. Завтра заканчиваем фактически, после завтра – документально. Ты свою новую точку знаешь, перелетишь один. Я к тебе после завтра подлечу, тогда все бумаги оформим. Или сам всё распиши. Оставь чистое место в журнале, я сейчас выставление подпишу. Клёнову, кажется, домой лететь придётся. Он меня по пути и подбросит к тебе.
Недолго задержались и на другой точке и через 40 минут были уже на своём аэродроме.
Вечером в столовой Кутузов первым делом заглянул в холодильник. Там ничего не было. Тогда открыл морозильную камеру. Ничего и там не обнаружив, разочарованно произнёс:
- Опять бардак!
- Не каждый день коту масленица. Вчерашняя вторая бутылка у нас дома стоит. Хватит для снятия усталости. Дима-то не будет пить, - скосил лукавый взгляд в сторону Малышева Долголетов. Тот только молча засопел.
- Все сначала пьют, потом закусывают. А мы сначала нажрёмся – потом пьём, - сказал в гостинице Кутузов. – Извращенцы. Дима, будешь? – потряс он бутылкой.
- Ага, буду, – кивнул тот.
- Лучше бы ты к агрономше пошёл, - опечалился техник.
- Я не буду, - сказал Клёнов.
- А мне половину стакана, - прошепелявил Дима.
- Измельчал народец, - повеселел однофамилец. – Нам, командир, львиная доля останется.
- Наливай!
Выпили, закусили варёными яйцами, принесёнными из столовой. Малышев сразу завалился спать, остальные вышли курить во двор, но полчища комаров загнали их на веранду. Как всегда, потянуло на разговоры.
- Эх, сейчас бы в Азию! – мечтательно потянулся Кутузов. – И что это мы туда последние годы летать перестали? Ни комаров тебе, ни холода. А какие узбечки! Сквозь шелка всё тело просвечивает. Помнишь, Григорий, как штурмана Агапкина едва такси в Андижане не сбило? Он даже не заметил, как оно, от него отворачивая, в стенку въехало. Так был очарован красоткой, шедшей навстречу. А глазищи, глазищи! Мать моя! Она потом остановилась, на аварию смотрела. Водитель на Агапкина орёт на двух языках, а тот с красотки глаз не сводит. Даже и не понял, что из-за него авария произошла.
- Помню. А ГАИшники потом шофёра и обвинили, да ещё и деньги с него содрали. Анекдот!
- У них там свои порядки. Восток всё же.
- Да, восток. А восток – дело тонкое, - вспомнил фразу из кинофильма Григорий.- Вам, техникам, там хорошо работать, вы на земле сидите, да дыни с арбузами жрёте. А попробовали бы в духовке полетать.
- Не-ет, - замотал головой Кутузов. – Жарко, очень жарко.
Очень жарко – это когда входишь в раскалённый на солнце самолёт, насквозь провонявший бутифосом, а термометр показывает 65-70 градусов и через 10 секунд пот льёт ручьём. Да ещё этот невыносимый запах яда. От него сворачиваются и сохнут листья хлопчатника. Этим ядом разрешено работать не больше четырёх часов в день, максимум – пять в специальной защитной одежде. Но какая к чёрту одежда. В кабине лётчики летают голыми, вся одежда – трусы. Обливание водой помогает мало. Она тут же испаряется, но тело на пару минут остывает. Работают рано утром и поздно вечером, ибо днём  в  кабине  не  выдержать,  да и яд испаряется, не долетая до земли. Кондиционеры, которые стали в последнее время устанавливать в кабинах, помогают мало из-за небольшой продолжительности полёта. За те 15 минут, что самолёт находится в полёте, воздух охлаждаться не успевает.
К тому же в Ферганской долине очень сложные поля с многочисленными линиями высоковольток и большими уклонами. А летать приходится на высоте от метра до пяти. Практически все препятствия выше высоты полёта и любое столкновение с ними чревато значительными последствиями. Немало лётчиков закончили тут свою карьеру, и нашли последний приют. Столкновение с ЛЭП бывают почти ежемесячно.
Потеряли здесь самолёт и бронские лётчики. Он столкнулся с ЛЭП, оборвал провод, лишив весь район электричества, пролетел, потеряв скорость, ещё сотню метров и рухнул на склон горы. Удивительно, но пилоты остались живы. Они не были пристёгнуты ремнями, при ударе их выбросило из кабины через фонарь остекления и они улетели ещё дальше по склону вниз. Будь они пристёгнуты, как этого требуют документы, неминуемо бы погибли. Самолёт превратился в бесформенную груду железа, но, что не менее удивительно, не загорелся. Экипаж всё же сумел выключить и обесточить двигатель.
На период дефолиации в долину слетаются сотни самолётов. И тогда всюду над полями чувствуется запах химикатов. Порой он ощущается и в городах вперемешку с ароматом шашлыков и плова. К лётчикам здесь относятся лучше, чем в России, понимая важность и опасность выполняемой ими работы. Водка, коньяк, арбузы, дыни, шашлыки, плов - всё  привозят им бесплатно. А в некоторых хозяйствах после работы и ценные подарки вручают. Вот почему Кутузов и затосковал по Азии.
А когда начиналась уборка хлопка, они улетали домой. По той же трассе, с теми же посадками и ночёвками. Но уже с гораздо большей нервотрёпкой. Никто их не хотел заправлять, ссылаясь на недостаток топлива. Где-то приходилось, чтобы заправиться, платить свои деньги, где-то расплачивались за это дынями и арбузами, которых в каждом самолёте было не менее тонны. Иногда перелёт домой растягивался до десяти дней. Это и был второй (азиатский) тур АХР.
- А помнишь, как Раскольников ишака оттуда привёз? Вот умора была!
- Ещё бы не помнить!
На одной из точек Раскольников увидел маленького ишачка. И возникла у него мысль подарить такого своим сыновьям-близнецам, школьникам младших классов.
- Начальник, - спросил он агронома, - сколько этот ишак стоит? Я хочу его купить.
- Нисколька не стоит, - ответил узбек, - патаму что это не мой ишак. Но если он тебе нужен – я прадам его за два канистр бензина.
- Как же ты будешь продавать чужого ишака? – удивился Раскольников.
- Я его куплю у хозяина за один канистр.
- Ха! – ещё больше удивился лётчик. – Я и сам так могу купить.
- Он тебе не прадаст даже за три канистр, патаму что я не разрешу. Я – начальник.
- Но это же его ишак, причём тут ты?
Оказалось, что владелец ишака работал тут же, на аэродроме. Русским языком он почти не владел и на все вопросы Раскольникова только мычал в ответ, мотал головой и смотрел на агронома.
- Гаварю тебе – не прадаст. Давай два канистр – прадаст. Я велю прадать.
Раскольников не стал вникать в тонкости азиатских торгов и распорядился налить две двадцатилитровые канистры. С автомобильным бензином здесь во время дефолиации была напряжёнка, но все знали, что авиационный бензин прекрасно идёт в легковые авто. Ну а то, что он ядовит, с примесью жидкости Р-9 или тетраэтилсвинца, это ерунда. От бутифоса не умирают, а от этого бензина-то что будет?
Перед вылетом домой Раскольников попытался затащить своё приобретение в самолёт, но упрямое животное заходить туда не пожелало. С помощью техника и второго пилота, изрыгавших проклятия по поводу бредовой идеи командира, ему удалось затащить ишака в фюзеляж, предварительно связав ему ноги. В самолёте ишак начал истошно орать.
- Где же ты его будешь дома держать, Юра? – спросил техник. – И чем кормить?
- В лоджии. А кормить? – Раскольников зачесал затылок. – Чего он жрёт-то? Кто-нибудь знает?
- Наверное, сено жрёт, - пожал плечами техник. – Здесь-то арбузные корки жрал, сам видел. Колючки ещё, видимо, хавает.
- Это не верблюд, - возразил второй лётчик. – Скажи ещё и саксаулы жрёт.
- Где я ему арбузов наберусь?  И колючек тоже. Хлеб будет жрать, - решил командир.   
- А нечем будет кормить – на шашлыки его пустишь, - развеселился второй пилот. -  Свинины добавишь – под водочку сойдёт. Только вот лишь бы жена из дома не выгнала.
В полёте и на земле ишак ничего не жрал. Да и как жрать, если ноги связаны? Зато периодически начинал орать дурным голосом, от которого у техника, вынужденного делить в фюзеляже общество ишака, начинали по спине бегать мурашки. А где-то над Каукеем бедное животное, простите, жидко обделалось. Это привело в ярость техника. Он полез к лётчикам в кабину и начал орать:
- Иди и убирай за своим приобретением! Сядем в Аральске – перейду на другой самолёт. Зачем мне этот зоопарк нужен?
Раскольников вылез из кабины и стал обтирать приобретение старым стартовым полотнищем.
В Бронске, когда ишака вытащили из самолёта и поставили на ноги, он упал от истощения. Его поднимали, но он снова падал. На дурака Раскольникова и его ишака сбежалось посмотреть пол аэропорта. Домой он его не взял. Ишак, недоумевая, зачем его привезли в эти северные чужие края, прожил ещё несколько дней и тихо умер то ли от тоски, то ли с голодухи. К пище он так и не притронулся. Но по утрам орал, пугая и наводя ужас на охрану.
-------------------------------
Утром они получили радиограмму из штаба АХР: «Экипажу КВС Клёнова после окончания работ в хозяйстве прибыть на базу для проведения технического регламента и переоборудования под работу с жидкими химикатами». Это означало, что для них первый тур закончен и скоро начнётся второй, самый жаркий и самый тяжёлый, так как предстоит работа с ядами.
- Кутузов, ты почему не сказал нам, что самолёту предстоит тяжёлая форма регламента? – спросил Клёнов, потрясая радиограммой. – Как нам, чёрт возьми, планировать работу, если мы не знаем, что будет через день?
- Э-е, башка дурья! – постучал по лбу грязным пальцем техник. – Совсем забыл. Да, мы можем налетать ещё тринадцать часов – и всё. Потом предстоит регламент. Это тяжёлая форма и её делают на базе в УТР (участок трудоёмких регламентов). Дня два провозимся. А потом ещё день на перестановку аппаратуры и её испытание. Штаны надо снять, поставить штанги с форсунками. А потом ещё испытательный полёт выполнить.
Штанами называли подвешенные под брюхом самолёта аэродинамические распылители сухих удобрений, по форме похожие на эту одежду.
- Так тебе и даст Глотов три дня. Набросится вся смена на твой самолёт – за день сделают.
- Нам и отдохнуть не дадут? – спросил Малышев, поглаживая синеву под глазом. Опухоль на губе уже прошла.
- Если есть заявки на работу – не дадут. Зимой наотдыхаешься. А, судя по РД, которую нам прислали, заявки уже есть.
А Клёнов подумал, что всё-таки, возможно, удастся слетать в Ташкент на пару дней. Хотя, Глотов может его и не отпустить.
- Алексей Иваныч, - обратился к технику, - а если записать больше всяких замечаний -  можно выиграть пару дней? 
- Самые сложные замечания устраняются за несколько часов, - разочаровал его техник. – Если, конечно, не требуют разборки двигателя. Но такие замечания бывают весьма редко. Практически их не бывает. Разве только где-то возникнет производственный дефект, как трещина картера, например. Но тут проще поменять двигатель. За день можно управиться.
После обеда они закончили работу. Кутузов, дождавшись, когда остынет двигатель, подтащил к самолёту стремянку, раскрыл капоты и погрузился в его недра. Оттуда был виден только его оттопыренный зад.
- Итак, Дима, говори, сколько нам ещё работать осталось? – спросил Клёнов, улыбаясь.
- По настоящим расчётам ещё шесть часов, - ответно улыбнулся Малышев. – Три часа сегодня и три – завтра.
- Значит, завтра после обеда можем вылетать на базу. Решим так: Ты, Дима, долётывай в своих документах, подводи баланс. Утром поставим все подписи и печати. Ты, Лёша, - повернулся Клёнов к подошедшему технику, - готовь машину к перелёту. Можешь грузить всё своё барахло, чтобы завтра не возиться. Если надо – привлекай к этому делу рабочих. Чего им без дела сидеть. По документам они ещё и завтра работать должны.
- А вдруг прилетит какая-нибудь комиссия?
- Сегодня уже не прилетит, а завтра она нам не страшна. Работа закончена.
- Тогда нужно помыть самолёт. Если прилетим на базу грязные – выдерут. Дрыгало этого не любит.
- Вот и привлекай к этому делу мужичков.   
Подкатила машина. Из неё вышла Римма и агроном колхоза.
- Как дела, лётчики? – спросил он, здороваясь со всеми за руку.
- С трудом мы славим Родину свою! – улыбнулся Долголетов.
- Понятно. Работу закончили?
- Фактически – да.
- Ну и отлично. Я сейчас ездил по полям с Риммой, смотрел результат. Хорошо поработали, удобрение ровно ложилось.
- В этом нашей заслуги мало. Просто у вас удобрение сухое, высыпается равномерно. Да и ветров сильных не было. Отсюда и результат.
- Что ж, и это влияет, - согласился агроном.
- Нам пожарная машина нужна, чтобы самолёт помыть.
- Сейчас будет. Римма, распорядись.
Девушка подошла к машине и по рации стала вызывать диспетчера. Подъехал опустевший бензозаправщик. Всё оставшееся топливо Кутузов перекачал в баки самолёта для перелёта на базу.
- Я на бензовозе уеду, а ты здесь оставайся, - сказал Римме агроном. – Потом рабочих отвезёшь, а обратно сторожа заберёшь. Ну а как закончите, - повернулся к Долголетову, - жду вас в столовой.
- Это хороший намёк, - осклабился Кутузов, вытирая грязные руки об ещё более грязную тряпку и глядя вслед пылящему бензовозу. – Будет прощальный банкет. Люблю!
- Он на ужин распорядился вам пельмени приготовить, - сказала Римма.
- А под пельмени что? – не удержался Кутузов.
Не скажи он этой фразы, возможно, таинственно пропавший у него самогон остался бы в лесу навсегда. Канистру под будкой сторожа – эту бы, конечно, потом нашли.
 Пришла пожарная машина, и техник занялся мытьём самолёта. Вернее, мыли рабочие, а Кутузов руководил, изредка на них покрикивая. Малышев с Риммой уединились в будке сторожа. Долголетов же с Клёновым рассцелили на тсЁве сбоку взлётной полосы чехол и улеглись, покуривая.
- Не хочешь выпить за окончание работ? – спросил Гошка.
- Хочу. Вечером и выпьем.
-До вечера ещё далеко.
И он поведал Григорию о спрятанном самогоне.
- Если бы Кутузов про выпивку сейчас не упомянул, я бы и не вспомнил про это.
- Ты правильно сделал, - похвалил командир звена. – Он бы не успокоился, пока бы всё не вылакал.
Они решили разыграть, вернее, доиграть начатый Клёновым спектакль до конца. Их уход в лес не вызвал у Кутузова подозрений. Ходили туда все ежедневно, ибо на полевых аэродромах туалетов не бывает. Это же Россия. Обратно вернулись быстро.
- Слушай, Лёша, - обратился к Кутузову Григорий.- Не можешь сказать, что налито в этом сосуде? – протянул он ему ёмкость из-под шампуня.
Тот узнал сосуд, это было видно по его удивлённым глазам. Но больше ничем себя не выдал.
- Где ты его взял? – спросил, отворачивая пробку.
- Да вон, - кивнул Григорий на лесок, - сижу на лоне природы, курю, о возвышенном думаю. Глядь – а  это и лежит прямо передо мной. Что-то прозрачное там. Ну и…
- Не может быть! – воскликнул техник.
- Что не может быть?
- Это же самогон! – облизнулся Кутузов. – Как он туда попал?
- Вот и я об этом думаю. Возможно, рабочие там втихаря пили. Клёнов хотел выбросить, но я решил у тебя проконсультироваться. Теперь всё ясно. Дай-ка я его выброшу, ещё отравится кто-нибудь.
- Вам бы всё выбрасывать! – слишком поспешно прижал техник к груди баллон. – Пригодится.
- Для чего?
- А хотя бы стёкла кабины протирать.
-Да? – усомнился командир звена, открутил колпачок и понюхал содержимое. – Принял бы капель сто за окончание работы, да отравиться боюсь.
- Хорошим самогоном ещё никто не травился.
- Откуда знаешь, что он хороший?
- Мужики-то пьют каждый день и ничего – живы, - аргументировал Кутузов и ещё раз понюхал содержимое. – Нет, самогон хороший.
Вместе с удивлением в глазах техника читалось озабоченность и недоумение. Как же так? Он всё до сантиметра обыскал там – ничего не было.
Пока таким образом Григорий отвлекал техника, Клёнов вытащил из-под домика белую канистру, быстро положил её туда, где лежала, и подошёл к ним с другой стороны, из-за самолёта.
- Вот, Жорка, он говорит, что самогон это. А ты не верил. Точно, рабочие пили.
- Да? Ну, тогда наливай за окончание работы. А вдруг тут какой-то яд? Ещё концы отдадим. Лучше вылить.
- Да что вы всё! – не выдержал Кутузов. – Дай сюда!
Он схватил сосуд, скрутил пробку и уверенно сделал три больших глотка, каждый грамм по пятьдесят.
- Отравлюсь – так закопаете, – выдохнул он. – Фу, крепкий!
- И с привкусом шампуни.
- Я мыл! – ещё раз выдохнул техник и понял, что выдал себя.
- Чего мыл?
- Я говорю, самолёт мыл, - нашёлся Кутузов, - смотрю – вы идёте. Чего это они, думаю,  несут? А вы вот это нашли. Надо же!
- Да, мы нашли, а кто-то потерял. Нашедшему – хорошо, потерявшему – плохо.
- Как в песне, - подтвердил Клёнов. – Ну что, товарищ командир, он не умер. Может и нам попробовать. Только я из горла не могу, да и закусить нечего.
- Там в будке что-то от обеда осталось, - сказал Кутузов. – Сейчас принесу.
Рабочие вымыли самолёт и начали загружать оборудование. И тут Кутузов увидел канистру. Это было, как удар тока. Он остолбенело замер, затем воровато огляделся по сторонам и снова посмотрел туда, где лежала канистра. Возможно, он думал, что ему это мерещится. Но нет, канистра лежала на месте. Кутузов вытер грязной лапой выступивший на лбу пот и открыл рот. Так что же, ничто никуда не пропадало? Не может быть! Он подошёл, взял канистру, встряхнул. Да, та самая. И тогда он забрался в самолёт и спрятал её под старый промасленный чехол.
Лётчики, наблюдавшие за этой картиной из будки сторожа, давились от смеха.
- Предохранители у него не поплавятся? – испугался Клёнов. – Я же видел, как он буквально всё несколько раз перерыл в её поисках и уверен, что её там не было. А тут вдруг обнаружил. Мистика!
- Вот бы опять её вытащить и спрятать.
- Уж тогда точно у него предохранители вышибет. Так и до психушки недалеко.
Когда Римма увезла рабочих домой, Кутузов вошёл в домик задумчивый.
- Всё приготовил к отлёту, Лёша? – участливо спросил Долголетов.
- Да всё, - техник озабоченно похлопал себя по карманам. – И курить нет, как назло.
Григорий протянул ему сигареты. Кутузов закурил и уселся на скамейку с видом человека мучительно пытавшегося что-то вспомнить. Вечером в столовой он тоже был не разговорчив, несмотря на выпитую водку. Пропавшие и чудным образом вернувшиеся к нему вещи не давали покоя. Неужели у него галлюцинации? Где-то он читал, что такое бывает.
Утром они быстро оформили документы, получили на складе мясо и другие продукты, выписанные Риммой ещё вчера, зашли попрощаться с председателем и агрономом, после чего поехали на аэродром. Клёнов от продуктов отказался. На вопрос агронома, почему? – пробурчал что-то неопределённое. Стыдно говорить, что у него нет не только квартиры, но и холодильника. Да и зачем он, если нет квартиры? 
- Меня завезёте к Горелову Лёше, - сказал Григорий. – Оттуда и дадите вылет на базу. Всё равно по расчёту вам ещё полтора часа работать.
Кутузов прогрел и проверил двигатель. Малышев около будки сторожа прощался с Риммой. Они обнимались и что-то говорили друг другу.
- Всё готово, командир, – доложил техник.
- Вперёд! Дима, кончай любовь! Да не забудь взять её адрес.
Попрощались с девушкой и взлетели. Сделали круг над аэродромом. Римма сиротливо стояла на опустевшем поле и махала рукой. Привычно пронеслись над деревней, покачивая крыльями, и взяли курс на точку Горелова.
- Если у Димы будут серьёзные намерения, то этот колхоз, кажется, не получит себе нового агронома, - сказал Григорий по СПУ Клёнову.
Ещё через час они, уже без командира звена, взлетели с оперативной точки Горелова, передали на базу вылет, как со своей точки, а ещё через час сорок уже заходили на посадку в аэропорту Бронска. Летели домой на высоте 900 метров, и она казалась им невероятно большой. Отвыкли летать выше 50 метров.
- На сегодня все свободны, - сказал командир, когда выключили двигатель.  – Ты, Алексей Иванович, работай по своим планам. На базе мы тебе не начальники. Завтра к десяти утра, Дима, прибываем в штаб. Сдаём документы, уточняем обстановку и всё прочее. Может быть, несколько дней отдохнуть дадут, - мечтательно произнёс он.
Малышев уехал домой. Кутузов, как оказалось, пошёл угощать коллег самогоном и, насамогонившись, проспал в подсобке до позднего вечера.
Клёнову ехать было некуда. Знакомый диспетчер АДП выдал ему суточное направление в гостиницу, написав на нём одно короткое слово «Резерв».
     ------------------------------
                продолжение следует