Незримая грань. Глава третья

   Брызги холодной воды привели Ясеня в чувство. Это Колян, не докричавшись, вылил на него ковш холодной воды. Тело как-то странно вибрировало. Ясень продолжил помогать своему другу Кольке чинить старый «Урал».

   Младшая сестра Коляна Наташка продолжала петь и развешивать белье. Лучи весеннего солнца делали прозрачным ее старенькое ситцевое платьице, путались в длинных золотых локонах, сверкали в каплях воды на ее руках. Ясень глаз от нее не мог оторвать.

   Судьба выбрала цель и взвела курок. Где-то глубоко внутри Ясеня в тот день поселилась странная томящая душу боль. Понять бы еще, что это с ним.
Колька щелкнул его по носу и строго сказал:

   – Тронешь Тальку – убью! Она же ребенок, ей еще и тринадцати нет.
   Ясень посмотрел ему в глаза и твердо сказал:

   – Убивай! Колян заржал и ответил:

   – Ду-у-ра-а-ак! Она сама выбирать будет. У нас, у русских, женщины  не рабыни.

   – Ладно, – согласился Ясень, – если не захочет меня, не трону,
                обещаю.

   Колька и Ясень были молочными братьями. 18 лет назад их матери вместе лежали в роддоме. Если бы не забота и уход Колькиной матери, Нины Васильевны, за недоношенным турчонком, Ясеня бы просто не было в живых.

   Он был пятым ребенком в турецкой семье. Отец пас скот высоко в горах, старшие дети были с ним, присутствие жены тоже было необходимо. Суровый горный быт для крохотного, недоношенного мальчика мог оказаться смертельным, как и для его двух предыдущих сестренок. Вот и оставила Нина Ясю у себя на лето, чтоб окреп. Яську родители смогли забрать только через год – болел много. Молока и терпения у Нины хватило на всех.

   Через два года за одно лето погибли два старших Яськиных брата: Джапара унес холодный горный поток, Фарида лягнула лошадь. Ясень стал единственным сыном своего отца. В горы его больше не брали – берегли единственного наследника.

   Лето он проводил в семье Сидоренко. Это всех устраивало. После школы Ясень вместе с Коляном поступил в строительный техникум. Родня стала им гордиться. Умный мальчик, учиться любит, специальность получит, деньги будут. Да и статный: выше отца на голову, короткая бычья шея, широк в плечах и кости, сильный. Тело смуглое, волосатое. Сокурсники после фильма долго дразнили его Кинконгом. А поет как – заслушаешься. Хороший мальчик, гордость рода, легко будет невесту сосватать. Ни одна турчанка не откажет, не устоит перед его мужской статью.

   С того разговора, произошедшего весенним днем, прошло три года. Колян с Ясенем приехали на выходные. Был поздний вечер, дома у Сидоренко была только Наташка. Все уехали на майские праздники в горы сажать картошку, а  Наташа осталась дома, готовиться к экзамену по сольфеджио. Колька предложил Ясеню переночевать, а рано утром догнать всех на старом отцовском «Урале».

   Ясень было собрался забежать к своим, узнать, как там у них дела? Первая гроза разразилась внезапным ливнем, и он решил остаться, переждать, переночевать. Поужинали втроем, Колька пошел спать. Наталья – на кухню мыть посуду. Ясень весь вечер наблюдал за ней издали.

   Как же хороша она была: тонкая, гибкая, статная, а кожа молочно-белая, чистая, такая бывает только у рыжеволосых женщин. Наташа во всем была самой-самой. Самой круглой отличницей в средней школе, самой талантливой девочкой в музыкальной, самой любимой папиной дочкой. Самой главной маминой помощницей. В семье у Сидоренко было четыре мальчика и только одна девочка.

   Самой желанной гостьей на любой вечеринке, ни один школьный концерт не обходился без Наташкиных песен. Голос у нее был сильный, высокий, звонкий, когда она пела, он выплескивался из нее, как могучая вольная река. Ее пение завораживало. Наташка закончила с посудой, кивнула Ясеню:

   – Пойдем, я постелю тебе на диване.
Он послушно пошел за ней, продолжая впитывать каждое ее движение, скользил взглядам по изгибам ее тела.

   – Спокойной ночи, – сказала Наташа… и поцеловала его… Сверкнула молния, Наташка вздрогнула и прильнула к нему, ища у него защиты от стихии. Судьба устала держать курок взведенным и нажала на него…

   Воздух пах озоном, Наташкины волосы – огуречной травой. Ясень давно уже стал мужчиной и знал, когда женщина его хочет. Наташа хотела…
 
   Ясень проснулся без ставшей привычной томящей боли внутри. Сквозь густые ресницы смотрел на золисто рыжие  Наташины кудри, вдыхал запах ее тела. Голова кружилась от счастья. Такого с ним еще не было. Все, что до Натальи было у него с женщинами, стало сегодня утром чем-то далеким и ненужным. Как же он был тогда счастлив.
 
   Постепенно смысл случившегося стал доходить до него.
Ясень понимал, его родня, конечно, расстроится, будут противиться, но он был готов отстаивать свою Наталью и перед людьми, и перед Богом. Осторожно выбрался из постели пошел в баню, смыл с себя кровь. Сердце пело. И ничего не тревожило.
 
   За завтраком Ясень сказал Коле:
   – Я жениться хочу на Наталье, должен уже жениться.

   Вошла Наташа, поставила на стол сковородку с глазуньей. Встала у Ясеня за спиной, положила ему на плечи руки, посмотрела на брата и заявила:

   – Я люблю его! Он ни в чем не виноват. Я сама хотела.

   – Идиоты. Ей еще школу надо окончить. Ждать будешь? А родня твоя? Мечтают о русской невестке? Так я поверил… спят и видят…. Молись, сестренка, может, и обойдется, может, и не  залетела еще. Чем думали-то? А ты, Наташа, соображаешь, что делаешь? Он один в роду мужчина, ему, знаешь, сколько жен надо брать? Пойдешь к нему третьей женой?

   – Не-е-ет, – сказала Наташа, – третьей женой не буду, буду  единственной.

   – Родишь наследника, будешь единственной, – пообещал Ясень.

   Его родня ним с ним согласилась: «Пусть школу окончит, родит наследника, там посмотрим». Со своими Наташа объяснилась сама. Славянки такие независимые.

   Но у Судьбы относительно них были свои, далеко идущие планы.
Оказалось, что та ночь не обошлась без последствий. Наташа забеременела. Беременность оказалась внематочной. Скрутило ее в одночасье, едва успели довезти до районной больницы. Там-то хирург и вынес свой неутешительный вердикт:

   – Еще бы час, и ей уже ничем не помочь. Жить будет. Рожать нет.

   Ясень раненым зверем метался у больничной стены, где- то глубоко внутри него снова поселилась боль, или чувство вины перед Наташей, не разобрать, только одно другого не лучше. Теперь он точно не мог ее оставить. И похоже, он был единственным, кто так считал.

   Чемолган, конечно, не город, в нем всего пятнадцать тысяч жителей, но к выходу Наташи из больницы все уже все знали. Шептались, показывали на нее пальцем. Она чувствовала себя зверьком, загнанным в угол. Дома тоже не жалели.

   – Думай, как жить дальше, – говорила мать.
   – Яська, конечно, тебя не бросит. Я его знаю и люблю как сына. Но сама подумай, что за жизнь у него с тобой будет. Ты что, турецких нравов или обычаев не знаешь? Он отношения с тобой рвать не будет, придется тебе самой. Будешь работой жить, может, ребенка возьмешь на воспитание, может, вдовца с детьми найдешь. На себя теперь тебе надо рассчитывать, дочка. На себя. Руки ноги целы, голова на плечах, не пропадешь. Жить можно.

   Ничего другого, кроме как согласиться с матерью, Наталья не придумала. Разбилось сердце, ушли из него песни, погас блеск в зеленых глазах Наташки. Никогда прежде не натыкалась она на такие непреодолимые преграды. Она вообще не знала, что значит слово «нет». Встреч, объяснений с Ясенем избегала, если он приходил к ним, запиралась у себя в комнате. Из дому старалась не выходить.

   Так прошел месяц, потом Колька уехал к дяде на Алтай, помогать строить дом. Ясень – к отцу в горы. Наташа отважилась пойти к подруге за программой вступительных экзаменов, Галка тоже готовилась поступать в институт. Училась на заочных подготовительных курсах. Приходу Наташки обрадовалась, все материалы дала, что знала, рассказала. Наташка оттаяла. Даже сама подняла больную тему:

   – Ну чего ты меня не о чем не спрашиваешь?

   – А ты хочешь поговорить об этом? – удивилась Галка. – Говори. Я слушаю. Что решила-то?

   Слушать Галка умела, и хранить чужие секреты  тоже, и знакомы они были с пеленок. Наташку как прорвало, она говорила и говорила. Постепенно ей стало легче. Время обеда наступило внезапно.
Пришел Галкин отец и с порога прокричал:

   – Галя!!! Обедать!!! – Галка кинулась исполнять команду. Наташа сделала попытку уйти незамеченной, но Галкина дрессированная  овчарка ее не выпустила, и Наташа оказалась один на один с ее отцом.

   – Здравствуй, Наташа, – вкрадчиво сказал Григорьич.

   – Здравствуйте, Александр Григорьевич, вежливо ответила гостья, желая одного побыстрей уйти.

   – Ответь мне, Наталья, зачем ты Ясеня обижаешь? Чем он провинился? Какую обиду на него затаила?

   – Я обиду не затаила, нет. Я, дядя Саша, решила, зачем я ему такая  нужна, порченая. Я сама справлюсь.

   – Я, я, я. Ты чего, девка, разъякалась. Вместе попали, вместе и решать надо. Ему как теперь жить, подумала. Сама она будет… Ладно. Прости, Наташа если обидел чем. Запутаться тебе теперь проще простого. Помочь хочу. Завтра я еду к ним на пастбище, насос чинить, продукты забросить. Хочешь, отвезу? Одним днем обернемся. Там ему все сама и скажешь, чего нарешала. Он вправе знать. Ну? Заезжать за тобой?
 
   – Да, – кивнула Наташа.

   – Оденься… ну знаешь, как турчанки одеваются: юбка длинная, платок. Ну сама знаешь.

   – Хорошо, дядь Саш, я поняла. Я поеду с Вами.

   – Ну теперь иди, – отпустил Григорьич и придержал собаку.

   Наташа едва дождалась утра. Григорьич не обманул, заехал. Вручил ей два цинковых ведра: одно с огурцами и помидорами, другое с яблоками и грушами, из своего сада.

   – На, возьми гостинцы, Галка собрала, отдашь им.

   Ох, и страшно же было Наташе ехать к Ясеню в пыльном фургоне техпомощи по горному серпантину дорог. То и дело к горлу подкатывали слезы, но Наташка им воли не давала. Наконец приехали. Машина остановилась. Шофер заявил об их прибытии – посигналил. Кто-то открыл фургон. Наташа подала ведра, выбралась наружу. Неумело повязала платок.

  Григорьич взял ведра с гостинцами и сказал:
 
   – Пошли, Наташа.

   Она пошла за ним. Шли к фанерному, летнему домику, где и жили пастухи. Навстречу уже торопилась Сурия – мать Ясеня.

   – Вот гостью тебе привез, – улыбнулся Григорьич. – Не обижай.

   – Не обижу, – пообещала Сурия. – Заходи, дочка, он скоро придет.

   – Григорьич, отпустишь Ясеня с работы на пару часов?

   – Отпущу, – закивал он.

   Сурия подошла к Наташе, сняла платок и перевязала на свой лад. Отошла, полюбовалась на свою работу, сказала:

   – Молодец дочка, что приехала. Он не спит, не ест, с лица спал. Переживает. Не обижай его, Яся любит тебя, жалеет. С каждой такое может случиться, на все воля аллаха, или как русские говорят все по Богом ходим.

   Наташа закрыла лицо руками и зарыдала. Сурия обняла ее, прижала, плакали вместе. Пришел Ясень, поднял Наташу на руки и унес к обрыву, на камни, подальше от чужих глаз. Скалы хранили жар летнего солнца. Долго сидели молча, смотрели на село с высоты птичьего полета.
 
   Наташа подумала: «Прыгнуть бы в низ, разбиться о камни насмерть».
Ясень посмотрел на Наталью и глухо сказал:

   – Прыгнешь, я тоже прыгну.

   – Прости меня.

   – За что? Никто здесь не виноват, Наташ, ни ты, ни я. Судьба это, ее принять надо. Живи у нас, будь первой женой.

   – Нет, Ясень, женой не буду. Какая я теперь жена? Любить буду. Кроме тебя, мне никто не нужен. Ждать буду: когда ни придешь, буду рада. А ты женись. За тебя любая пойдет.

   Он обнял ее, и они затянули песню: «Эх, дороги, пыль, да туман…» Каждый был по-своему упрям, каждый что-то решил для себя. Ясень встал, кивнул Наталье:

   – Пойдем, покормишь меня.

   – Пойдем, – согласилась она.

   Обед готовили вдвоем – Сурия и Наталья, смеялись. Дело спорилось. Накрыли стол, накормили бригаду. И скорей-скорей в дорогу – надо успеть спуститься до темноты.

    Косые взгляды односельчан больше не ранили Наташу. Встречались они с Ясенем открыто. У них не было тайн ни между собой, ни от других.

   Так прошло семь лет. Ясень упрямо не хотел жениться, чувство вины продолжало жить в нем. Почти все его невесты рано или поздно просили забыть Наташу. И Ясень тут же расторгал помолвку.
 
   На юбилее у дяди он неожиданно остался один на один со своей дальней родственницей Мадыной. Турецких девушек могли украсть и в 12 лет, а Мадыне шел уже 21 год. Она была недурна собой, но очень уж остра на язык и своенравна. Мужчины побаивались ее, родня считала избалованной. Всему виной родинка на ее спине – врачи сказали матери в роддоме, что родинка может в любое время начать расти и тогда дни Мадыны будут сочтены. Вот и не было с нее никакого спроса.

   Мадына перевязала платок, тяжелые, черные косы не слушались и вырывались из-под него. Наконец она с ними справилась. Села напротив Ясеня и спросила:

   – А какая она, твоя Наталья? Ясень неожиданно для самого себя разговорился. Говорили долго. Потом он вдруг спросил у нее:

   – Если я Наташу не брошу, станешь моей женой?

   – Стану.

   На следующий день Ясень сказал Наташе, что женится. Она кивнула и даже не спросила на ком.

   Из-за приготовлений к свадьбе Ясень неделю не заезжал к ней. Приехал к закрытой двери. Было лето, в школе, где работала Наташа, занятий не было. «Может, в отпуск уехала? Почему только не сказала?» – недоумевал Ясень.

   Общие знакомые отмалчивались или пожимали плечами. Куда же она уехала? Насколько? Когда вернется? Дел с женитьбой у Ясеня прибавилось. Как лето пролетело, не заметил. В сентябре Мадына рассказала ему, что узнала через свою знакомую: Наташа с работы в школе уволилась сразу, как только узнала, что они хотят пожениться. И куда-то уехала далеко, насовсем. Ясень заметался, забегал по родным и знакомым Наташи. Тетя Нина, мать Наташи, его не поняла, сказала:

   – Не скажу я тебе ничего. Женишься, и молодец. Хоть у тебя семья будет. Уехала и уехала. Время лечит.

   Так и ушел ни с чем. Мир померк для него, делал все как в тумане. Одна Мадына понимала его, следы Наташи искали вместе. В декабре Мадына вместе со справкой о выходе в декрет принесла Наташин адрес, сказала:

   – Езжай скорей, до моих родов тебе надо вернуться.

   Ясень взял на работе все свои отгулы, получилась ровно неделя вместе с выходными, купил билет и полетел в Ижевск.

   Наташин рабочий день закончился, а вместе с ним и учебная четверть. Пора домой. Наташа села за стол, закрыла классный журнал. В коридоре затихали детские голоса.
 
   – Что я здесь делаю? – в сотый раз спрашивала она себя. – От себя не уйти, не уехать….
 
   Наташа выдернула из тетрадки чистый лист, взяла ручку, написала заявление об уходе и заспешила к кабинету директора.

   – Только бы она была на месте, только бы не успела уйти.

   Директрису она встретила выходящей из дверей кабинета, протянула ей заявление. Та мельком взглянула на него, спросила:
 
   – Дома что-то?

   – Да.

   – Хорошо, – кивнула директриса. – Уезжай. Не прижились Вы у нас выходит. Мне жаль, у меня с Вами лишних  хлопот не было, жаль, жаль.

   Наталья заспешила к своей квартирной хозяйке Никитичне, доброй старушке, бывшей учительнице. Ее каблучки весело и гулко стучали по мраморным ступеням. Подходя к квартире, Наталья учуяла запах пирогов, подумала:

   – Гость, наверное, у Никитичны, пироги печет.

   В прихожей Наташа увидела знакомый овчинный тулуп. Точно гость, только не у Никитичны. Обнялись.

   – Ну что, поехали домой? Я уже уволилась.

   Они улетели этой же ночью. Жизнь пошла прежним чередом. Мадына родила мальчика, назвали Тимуром. Наташе предложили работу заведующей в интернате глухонемых. Ясень теперь каждый вечер звонил Наталье, проверял дома ли она.

   Наталья то и дело поглядывала в окно. Окна ее квартиры смотрели на поликлинику. Сегодня был прививочный день. Значит, Мадына привезет Тимура на прививку. Наталья с несвойственным ей мазохизмом наблюдала, как растет сын Ясеня. Рабочий день подходил к концу. Где же они? Наташа дорезала салат и снова посмотрела в окно. А вот и они. Она залюбовалась картиной: молодая турчанка играла с красивым, резвым мальчиком.

   – Сколько же ему сейчас? Года три уже.

   Поликлинику закрыли. Ясень задерживался. Мадына с сыном ждали его, продолжая играть во дворе больницы.

   Майская гроза началась внезапно. Наташа испугалась за мальчика: промокнет, заболеет после прививки. Выбежала во двор, завела их к себе. Квартира стала тесной, наполнилась шумом, возней. Женщины хлопотали вокруг малыша.

   Наташину ревность, должно быть, смыл дождь. Приехал Ясень. Мадына пошла за ним. Он вошел в знакомую квартиру и не поверил своим глазам: Тимур хлопал ладошками по клавишам Наташиного пианино, Наташа накрывала на стол, Мадына была в Наташиной кофте. Кофта не сходилась на ее толстом животе, выдавая вторую беременность. Чувство вины перед Наташей утихло, вернулось состояние абсолютного счастья. Они поужинали. Ясень попросил:

   – Наташа, поиграй нам.

   Она села за пианино, тронула клавиши, запела. В тот вечер спели все, что знали. Пели на турецком, русском, украинском, немецком. Веселились от души. Уходя Ясень спросил:

   – Может быть, все же переедешь к нам?

   – Да, – Наташа покорно кивнула.

   Стали жить вместе. Вторая беременность у Мадыны проходила тяжело. Дел у Натальи прибавилось, но никогда еще она не была так счастлива. Ясеню открыто завидовали. Он после работы спешил домой. Мадына родила двойню. Двух смуглых, очаровательных девочек.

   Но жизнь такая полосатая. После родов спящая родинка Мадыны ожила. Что только Наташа ни предпринимала, к кому только ни возила Мадыну, но она угасала на глазах, а через год после родов умерла. Уход ее пережили тяжело. Не было у Наташи подруги ближе. Они стали как сестры, во всем понимали друг друга с полуслова. Никто в этом мире не сделал для Наташи столько, сколько Мадына, многому она научила Наташу…

   Так Наташа стала единственной, любимой женой Ясеня, матерью его детей. Больше судьба не испытывала их. Дети росли здоровыми. Между собой они ладили. Люди уважали их. Часто приходили к ним за советом.