На древней Хорезмской земле

 На фото архитектурный заповедник Ичан-Кала Интернет

Недалеко от Ургенча, административного центра Хорезмской области Узбекистана, в начале восьмидесятых годов прошлого века находился очень богатый рисоводческий совхоз. Не совсем обычное хозяйство. По советским временам даже название его было довольно странным. Совхоз носил имя выдающегося учёного древнего Востока Аль-Хорезми. На центральной площади совхозного посёлка стоял его скромный памятник. Возможно, что и теперь стоит.

   Директор совхоза, Николай Васильевич Ким, герой социалистического труда, депутат Верховного Совета УзССР тоже был личностью незаурядной. Родился он в Корее. Ещё там вместе с отцом и братьями занимался выращиванием риса. В двадцатые годы на утлой лодчонке непостижимым способом он смог нелегально пересечь морскую границу СССР и добраться до советского побережья в районе Владивостока. Со временем Ким получил советское гражданство, что удавалось очень немногим корейцам-нелегалам. До 1936 года работал в рисоводческих хозяйствах в районе озера Ханка на Дальнем востоке. Затем вместе с другими советскими гражданами корейской национальности был насильственно депортирован в самые гиблые места Казахстана. Выжил, что тоже удалось немногим, и даже смог перебраться в Хорезмскую область Узбекистана.
 
   Благодаря необычайной энергии, напористости, обширнейшим знаниям и опыту в области рисоводства Ким смог убедить местное партийное руководство создать первый рисоводческий совхоз на заброшенных землях, считавшихся до этого непригодными для земледелия. Ему поверили, и новый директор не подвёл. Лет через пять совхоз крепко встал на ноги, а к концу семидесятых годов был уже одним из лучших рисоводческих хозяйств страны. Здесь получали урожаи риса до ста центнеров с гектара. Цифра поистине фантастическая, если учесть что всреднем по республике урожайность не превышала 30 ц/га.

   В совхозе им. Аль-Хореми впервые в СССР начали применять новую технологию возделывания риса, которая предусматривала предпосевную обработку почвы чеков, залитых водой. Собственно, для Кима эта технолгия новой не являлась. Николай Васильевич рассказывал, что «водная» почвообработка рисовых чеков была ему известна ещё со времён проживания в Корее. Правда, проводилась она на базе буйволов. Узнав, что наш завод занимается разработкой специализированного рисоводческого трактора, Ким сразу же предложил проводить испытания в своём совхозе. В 1976 году мы направили в это хозяйство несколько опытных образцов, а с началом производства сюда поступила первая партия серийных тракторов МТЗ-82Р.

   Я познакомился с Николаем Васильевичем Кимом в мае 1981 года. В том году ему исполнилось восемьдесят лет. Однако выглядел он, по меньшей мере, лет на десять моложе. Внешне ничем особым не выделялся. Невысокий, щуплый с типично корейскими чертами лица. Ким буквально излучал энергию и какой-то неистребимый оптимизм. Мысли свои выражал чётко, ясно, без всякой словесной шелухи. Он прекрасно владел русским языком. Говорил на нём без малейшего акцента, что являлось довольно большой редкостью в здешних местах. Тем более удивительно, что этот трудный язык не был для Кима родным. Он начал осваивать его в далеко не детском возрасте.

   Это был очень эрудированный человек. Несмотря на большую разницу в возрасте, общение с ним было на редкость интересным и всегда доставляло мне удовольствие. Причём в наших беседах мы обсуждали не только сугубо профессиональные вопросы. Николай Васильевич иногда, к моему удивлению, довольно откровенно высказывался по весьма злободневной тогда проблематике. Будучи героем соцтруда, депутатом, членом узбекского ЦК партии, Ким имел обширнейший доступ к информации, недоступной тогда рядовым советским гражданам. Не могу объяснить, чем я вызвал его доверие. Но, по крайней мере, однажды услышал от известного на весь Союз рисовода такие неординарные суждения, которые, откровенно говоря, никак не вязались с образом такого обласканного верховной властью человека.

   Тут, наверное, стоит отметить, что Ким был убеждённым трезвенником. Я неоднократно бывал у него в гостях. Угощали меня там щедро, но кроме пива, которое пил исключительно я, ничего спиртного не подавали. А вот ещё один эпизод на антиалкогольную тему. В период организации совхоза, когда всё создавалось с невероятными трудностями, директор на какое-то время принял крайне непопулярное для ментальности советского человека решение – ввёл на территории своего хозяйства «сухой закон». Иными словами, запретил продажу спиртного. Вплоть до пива.
 
   Поначалу народ бунтовал, жаловался на ущемление законных прав пьющего советского гражданина, ломку вековых традиций. Однако Ким стоял насмерть,  и люди попривыкли. Нельзя было, конечно, сказать, что все разом бросили пить. Но справедливо и то, что пьющих заметно поубавилось. В том числе и по причине усложнения организационного этапа попойки. Приходилось ездить за спиртным в районный центр Ханка километров за десять от совхоза. Директор таки добился своего. Дисциплина труда резко возросла, а с ней и экономические показатели хозяйства.

  Историю с «сухим законом» я вспомнил к тому, что своё оригинальное мнение, шедшее, мягко выражаясь, в разрез с официальным, Николай Васильевич высказывал всегда исключительно в трезвом виде. И данный факт вызывал особое чувство уважения к этому неординарному человеку. В те годы мне иногда доводилось слышать крамольные речи из уст весьма высокого московского начальства тоже. Но оно всегда в момент высказывания находилось в состоянии крепкого подпития. Или даже невменяемости.

   Помню, как-то беседуя с Кимом, я случайно задел тему о его бывшей родине - Южной Корее. Я так и назвал её – бывшей. Николай Васильевич тут же поправил меня, сказав, что он и теперь считает Корею не бывшей, а единственной родиной. Немного помолчав, директор высказался совсем уж неожиданно для меня. Заявив, что хорошо понимает чувства евреев, возвращающихся на свою историческую родину. И добавил как-то грустно, что за свою длинную жизнь он сделал немало полезного, но, к большому сожалению, не для своего народа.

   Я неоднократно приезжал в совхоз. Однажды прожил там недели две. В тот раз меня свозили в небольшой городок Хива. До тех пор я нём практически ничего не знал. Оказалось, что это один из древнейших городов Средней Азии. Бывшая столица некогда могущественного хивинского ханства.

   Хива находится километрах в тридцати от Ургенча. Городу более 2500 лет. Это огромный археологический музей под открытым небом. Однако там были тогда не только раскопки. Я увидел невероятной красоты, прекрасно отреставрированные дворцы, архитектурные ансамбли, медресе, казематы зиндана (средневековой тюрьмы) с камерами пыток, сквозь решётки которых видны были очень правдоподобные чучела палачей и жертв.
 
   Но особо грандиозное впечатление произвёл на меня раскопанный и частично отреставрированный к тому времени архитектурный заповедник Ичан-Кала. Здесь на относительно небольшой территории древнего города находились два великолепных дворца, несколько десятков медресе и мелких мечетей, мавзолеи, крытый рынок, бани. Улицы с кирпичными и глинобитными домами, какие-то общественные постройки.
 
   Все деревянные детали зданий: колонны, ворота, двери и т. д. были покрыты очень красивыми восточными узорами и орнаментами. Панораму заповедника венчали величественный многометровый минарет и большой лазурный купол цитадели Куня-Арк. Судя по хорошо сохранившимся фрагментам огромной защитной крепостной стены, этот древний город был великолепно защищён от врагов.

 Последний раз я побывал в этих краях в 1988 году. В Узбекистане было уже не спокойно. В это время происходили бурные события в Фергане и других местах республики. В городе Янги-Юль, где находилась Средне-Азиатская машиноиспытательная станция, я видел бронетранспортеры с солдатами. Ощущалась какая-то напряжённая тревога. Аэропорт был забит людьми. Наиболее прозорливые русские жители Узбекистана подались на свою историческую родину. То бишь в Россию.