Остров Химер. часть пятая

                Часть пятая.

           О заблуждениях Познания;
     О самоубийстве; Свободе и непознанном долге;
       О том, чем грешат святые до того,
             Как ими становятся;
           О сладостных мучениях.






                19. С чистого листа.

     Досадуя от соприкосновения с болезненной темой, Беларион залпом допил коньяк Трактирщицы, и его понесло ещё быстрее и круче, даже Химера казалась ошарашенной его негодованием:
 - Вот ты, Познание! Тебе, видимо, всё равно: сидишь, читаешь, переписываешь, - всего лишь познаёшь. А я же предпринимаю жалкие попытки давать познания, чтобы ими пользовались. Но даже если не брать научные знания, допустим, напишу по меланхоличному настроению интересную историю и преподношу её с любовью, стараясь поведать о своих переживаниях, чтобы мои друзья стали лучше меня понимать. А друг прочтёт, зевнёт да и промолвит: «О, милое подобие Бойлера! Достойный подражания автор!», - или: «В мрачном духе де Сада, но читается повеселее», - или: «Я и не думал, что у пропащих героев Гюго бывает иной выход к свету, кроме смерти»… Так обидно, что меня сравнивают! Порою я даже не знаю тех авторов, с которыми меня соотносят по стилю или по сюжету.

     Химера Познания заглянула ему в глаза мудрыми очами всеведенья, осторожно тронула за руку и попыталась успокоить беркарийца:
 - Пойми, что-то общее есть у всех, иначе мы бы вообще никого не понимали. Твоим критикам недостаёт осознания того, что ты уникален. Но ты был воспитан на книгах, поэтому стиль письма вполне может быть впитанным в подсознание, а ведь много книг для подростков, которые изучили миллионы людей, а не только ты один, - вот от этого и много подобий.
Беларион действительно немного успокоился:
 - Да и не только в друзьях проблема! Понимаешь, я сам замечаю, что мои идеи часто повторяют другие. Теперь я даже нарочно ничего не читаю перед тем, как начать писать, чтоб не перенимать. Но как только допишу, опять беда! Беру книгу, книгу совершенно незнакомого автора, читаю и – сам вижу сходство, - словно сама случайность мне показывает, что ничего нового никому я своими творениями не несу. Критика со стороны для меня ничто, а вот самокритика – вещь поистине ужасная, она душит вдохновение на корню. Может, это воображение гадко со мной обходится, и я, будто подверженный болезни Холмсовской параноидальной щепетильности, в поиске индивидуальности личного мышления, бессознательно сам себя осуждаю? Я понимаю, что так критиковать неверно, но ничего не могу с собой поделать, - я слишком дотошный! Иногда мне кажется, что мои новеллы популярны в Беркарии лишь оттого, что написаны на понятном нам языке, иначе Стражи заменили бы мои книги на книги авторов Третьей Тверди, и, возможно, аналоги были бы более свежи и привлекательны.
 - Неужто ты всерьёз считаешь себя плагиатчиком?! – изумилась Химера.
 - Нет, я определяю плагиат, как перепись произведения слово в слово, и как последующее выдавание чужого за своё. Вот что значит плагиат; а схожесть вроде ничего не значит, - человек имеет право мыслить и излагать мысли подобно кому-то другому. Но в душе я весьма обеспокоен тем, что говорю чужими идеями и словами. А как измениться?  У всех язык один, одно слово никогда не станет другим словом.

     Действительно, Беларион здесь прав. В конце концов, нас с детства заранее учат одному и тому же; воспитывают так, чтобы мы могли влиться в общество, - а всё из опасения перед Одиночеством. В школе нам дают идентичные знания по одинаковым книгам; а то, что усвоено в столь раннем возрасте, когда отрока не называют юношей, налагает отпечаток на зрелые мнения, и потому мнения подобны. Хандра, которая ныне отравляет кровь Белариона, благо, что у меня лично прошла. Я могу говорить в своих книгах мыслями всех людей мира, могу цитировать все мудрости, сказанные кем-то до меня, и те мудрости,  что ещё не успели сказать, но непременно скажут лучше и полнее, чем я скажу. Я считаю, что ничего особенного не выдумываю. Проста моя задача – цитировать Жизнь, а не коверкать её правду. Я пытаюсь здесь синтезировать воедино все свои знания; ну, по крайней мере, добрую их половину…

     Единство человечества, когда-то разбитое различием чувства и восприятия, было воссоздано сознанием. Теперь, как ни крути, мы должны быть вместе, - и ничуть не постыдно говорить всё то- же самое, но по-другому: часто мы понимаем одного автора, но не понимаем другого, - а они пишут об одном и том же, только по-разному. На каждого чтеца всегда найдётся свой писатель, и любой писатель будет востребован своим читателем.

     Химера Познания – на то и Химера, что олицетворяет собою такого читателя, который способен всех и всегда понять. Химера – одна из глубочайших иллюзий многих авторов, как и одно из величайших заблуждений тех,  кто бессмысленно листает книги, считая, что всё ясно. Познание ничего не способно познать в высшем смысле этого слова, однако, Химера сама об этом не подозревает, - и тем она горда!

     Химера таила внутри (не знаю, есть ли у неё душа или сердце, могущее что-то таить), полубезумную идею возврата к личному истоку, - в Цитадель. Она желала научить пленников спасать самих себя! Подсказать лёгкие пути спасения! Выручить их из беды вечного морока, пробудить ото сна, - как угодно! Не для них, а ради того, чтобы заявить о себе сестре-Власти, и провозгласить над нею Власть Разума!
 - Бедняжка, - выдохнул Беларион, прочтя в глазах Химеры её смятенное намерение, - Стремление к Власти для Познания будет уже шагом назад.… Да и чему ты сможешь научить тех мёртвых людей?!
 - Всему! – выпалила дева.
 - Глупости! – утвердил Принц, - Тебя, если повезёт, послушают единицы. Есть множество примеров из жизни всех Твердей, демонстрирующих исход данного акта. И пока ты будешь искать этих единиц, Сила настигнет тебя и убьет, так, чтоб ты не успела взболтнуть лишнего.
 - Неужели ты не понимаешь, что я сильнее Силы? Почему ты сомневаешься во мне? – негодовала Химера.
 - Я нисколько не сомневаюсь, что ты сильна. Но ты слаба тем, что обдумываешь свой ход премного дольше Силы. Она готова тебя встретить, и она знает, что нужно делать…
 - Я знаю не меньше! – вскричала Химера, - Я хочу её опередить, зная, чем на самом деле отравлены мёртвые люди. Это страшная алхимия! Но это всего лишь алхимия. Вот ты даже не знаешь, что лежит в твоей сумке, а ведь она не пуста. Помни, что именно в пустоте есть её самое великое содержание! И, вместо того, чтоб воспользоваться им собственноручно, ты покорно тащишь сумку Повелителю, мучаясь вопросами, которые давно можно было бы решить.
 - Я не хочу их решать! – ответил Беркарией, - Если считаешь меня подлецом, то ошибаешься. Я – наёмный Воин-Страж, и в душе уже нанялся на службу к Повелителю, а значит, выполню любую его волю. Ну, или почти любую… На смерть я за него пойти, конечно, не готов, - я не могу так сильно полюбить того, кого ещё не видел. А отнести ему то, что по праву Хозяина ему принадлежит, довольно просто для меня.
 - Иногда сложно!
 - Да, сложно. Но тогда лишь сложно, когда сам себе желаешь этой вещи. А я её не желаю. Не хочешь обладать – предоставь обладание другому. Мне, конечно, интересен сам процесс убийства и воскрешения, но я пока не спрашивал, а сейчас считаю уместным полюбопытствовать. Так как же?! – набравшись смелости, спросил  Принц, не зная даже того, нужно ли ему услышать ответ от Химеры или нет… Ах, если б не от Химеры, - то да!

     Тут Химера, чуть поколебавшись, ответила, пытаясь соблюсти корректность по отношению к Повелителю и одновременно быть искренней с гостем Острова:
 - Процесс убийства прост. Человеку рубят голову, разом выпивают всю кровь… Мы, Химеры, ею питаемся… А затем вместо крови вливают отраву из разных металлов, особый сплав, жидкое серебро, подобное зеркальной амальгаме.
Вовсе не сообщение об отраве, а невольное откровение Химеры об их же пище поразило беркарийца, хотя он и ранее догадывался.
 - Так вот почему вы, Химеры, так бледны снаружи и так полнокровны внутри! Это просто не ваша кровь!  - осенило Белариона, - А ты где кровь берёшь? И Вера, Надежда, Любовь? Ведь не в Цитадели же!
 - Глупый! – рассмеялась Химера Познания, - Мы ведь постоянно берём кровь, по атому, по молекуле, по каплям выпиваем её из живых людей, которые нам подвластны. Даже если они никогда не попадут сюда. И крови всего мира нам хватает на всех. А вот Власть, Закон и Сила пожелали брать больше и всю разом, потому и выстроили гильотину, им показалось мало всех войн и убийств, на которые они толкают людей! – Химера говорила о сестрах с пренебрежением, что, однако, ничуть не возвысило её в глазах Белариона.
 - А тебе не кажется, что ты ни на толику их не гуманнее? – задал он резонный вопрос, - Мало ли кто погиб из-за тебя, защищая своё мнение перед толпой, пытаясь просветить невежд? Мало ли кто отдал целую жизнь на служение науке? Мало ли чья душа распластана по страницам твоих книг?! Тебе их не жаль, а вот мне тебя жаль, если ты вправду направишься в Цитадель…
 - Я не понимаю обвинений! – оборвала его Химера, - Не Химеры выбирают себе жертв, а сами жертвы ждут своих Химер.
 - Согласен. – осёкся Беларион, - Глупо обвинять иллюзию, идею за то, что она появилась. Извини. Но я хочу тебе добра, я не пущу тебя туда, где ты найдёшь лишь боль и смерть. Я вообще пришёл с добром…
 - Значит, ты не со мной?!  Познание бывает только горьким, оно добавляет тяжести в душу, ты же идёшь вопреки тяжести, и не покорен ты ни свинцу, ни стали… А тяжесть ставит на колени, она тянет ко дну, она пригибает к земле. Помни и бойся! Один только выход! Прощай! – с этими словами Химера отбросила фолиант, который читала до встречи с беркарийцем, ему под ноги, выиграв момент, и взмыла к небу. Так быстро и стремительно, что Беларион не мог уже ничем её удержать, при всём искреннем желании спасти деву. С минуту он растерянно смотрел вперёд, вслед Химере. А после его вдруг охватило желание заглянуть в брошенный ею фолиант.

     Книга была очень тяжелой и казалась ему смутно знакомой. Он уселся на место Химеры, водрузил фолиант на колени и раскрыл его. Руки его тотчас приросли к обложке, листы переворачивались сами, будто от ветра. Беларион понял, что опять влип, - буквально влип: бросить книгу он не мог, встать с земли тоже не мог, и в панике он не мог даже вникнуть в смысл, который вложен в слова, - просто слова. Да и сами слова он вдруг перестал понимать, словно каждая буква затерялась в них… Какой ужас! Нечто страшное заполнило его сознание до краёв, и это нечто он осознал не сразу: просто он ныне держал в руках книгу своего Учителя! Вот почему он не мог её отбросить, ведь он не мог отвергнуть то, чему всю жизнь верил, он не видел ни одного изъяна, он всею душой прирос к фолианту.
 - Неужели мне суждено сгинуть в твоих речах, Мастер?! – громко воскликнул он, зная, что наверняка будет услышан, - Да и почему бы мне не сгинуть? О, Мастер! О, мёртвый мой Мастер! Я всё еще люблю тебя…
 - Я тоже до сих пор не забыл о тебе, о, Звёздный мой Свет! – раздался голос Учителя, и яркий белый свет воссиял над страницами, - И  поэтому я не позволю тебе сгинуть так нелепо. Помнишь, я просил тебя усомниться во мне хоть раз?
 - Да, Учитель, – кивнул Беларион тому, кому одному всегда был покорен.
 - Так вот, теперь настал срок сомнениям! О, Звёздный мой Свет, я больше тебе не учитель, я уже тебе не идеал. Ты волен найти то, чего вовсе я не знал, пока эта книга не оказалась у Познания. Будь внимателен, я надеюсь на тебя, ты несёшь великую Силу, переданную мною, ты можешь продолжить моё дело на свете, и ты не сгинешь, пока его не завершишь!

     Больно по сердцу резанули слова Мастера, Беларион послушно вперил взор в книгу и листы снова зашелестели. На них не находилось ничего такого, с чем беркариец мог бы не согласиться, что бы он сумел оспорить.
 - Не могу! Не могу сам себя обмануть и сказать, что всё это неправда!
 - Тогда найди замену правдивее этой правды, – ответил спокойный голос, - Такую правду, которой не знал до сего дня. Ведь правда правдивее правды делает правду былую новой ложью. И не волнуйся так, о, Звёздный мой Свет!
     Беларион сосредоточился изо всех сил: он сотню раз открывал было рот, чтобы дополнить мудрость своим объяснением, но понимал, что разъяснение здесь излишне. Оно уже заключено в мудрость. И – вдруг… Вот где она, вся самая правдивая правда!
 - Стой! – приказал Беларион живой книге, - Я нашёл!
 - Что же ты нашёл? – листы замерли, чуть трепеща.
 - Полное ничего. Чистый лист. Ты, вероятно, пропустил его по небрежности. На нём могла бы жить Истина, но он пуст. Именно этой Истины и не хватает в книге, или же сама эта чистая белизна и есть Истина, которую невозможно понять. Не всё в мире можно передать словами, но всё познание течёт из души в душу, если наши души так же чисты, как эта бумага.
 - Я недаром тобой гордился! – порадовался голос,  - Теперь ты свободен, а я – освобождён! Иди же на свободу прочь отсюда, пока Химера не удержала тебя!  Я отдаю тебе последнюю, Девятую Силу, чтобы распроститься там, где я погиб! Получай! Береги эту Силу! Ты сам поймёшь её суть.
 - О, Мастер! Как она зовётся?
 - Это Сила Эднах, что значит «молчу». Это Сила Безмолвия. Возьми и прощай!
Белое свечение вырвалось из книги, врезалось в грудь Белариона, плоть его слегка встряхнуло, словно от лёгкого разряда тока.
     Он захлопнул фолиант, поднялся во весь рост и, положив книгу под дерево, почтительно преклонил колено:
 - Прощай, Учитель. Моё служение твоим Истинам теперь завершено, ибо я приобрёл свои. Но я обязуюсь исполнить все обеты, данные тебе, как Богу, где бы я ни был и сколько б ни прожил, куда бы я ни шёл и чего бы ни желал.
Когда Беларион уже повернулся в направлении гор, темнеющих вдали, то ли ему послышалось, то ли Мастер действительно шепнул: «Да будет так, о, Звёздный мой Свет!», - принимая его клятву. Он в надежде оглянулся – но вместо фолианта на траве лежала маска Химеры Познания, а сверху раздался омерзительный смех, холодный смех, от коего Беларион чуть снова не покрылся льдом, поёжившись. Так из самообольщения Одиночества вырастает гордыня Познания. Наука ради науки есть основа прогресса. Наука ради денег или власти – начало регресса, и такое познание порождает Химеру.

     Что же сталось с гордою Химерой, возжелавшей овладеть Цитаделью Власти?  Напоролась ли она на мечи Силы, легла ли на эшафот или попросту не проникла внутрь – ведь для тех, кто делает шаг назад, двери обычно крепко заперты? Гордыня губит подчас даже быстрее и надёжнее, чем Власть. Что Власть? Она-то имеет то, что желает, а пустая гордыня бессильна и, значит,  бесцельна. Одно дело – просто гордиться собой и радоваться достижениям. Другое дело – знать наперёд, что ничего не выйдет, а из гордыни предпринимать всё новые и новые попытки, чтоб хоть на мгновение потешить тщеславие. Потому, когда познание обогнало сначала необходимые человеку для жизни знания и умения, когда оно зашло дальше и выше Власти, оно стало Химерой. Многое в этом мире человек придумал ради пустых развлечений, много сказано было красивейших фраз, - и это хорошо, пока мы помним, что Истина на самом деле бессловесна и чиста, как бумажная страница в книге Учителя. И эта белизна на самом деле является целью настоящего Познания, а преклонив своё колено перед ушедшим в Лабиринт навсегда Мастером, Беларион склонился не столько перед доминирующим разумом, сколько перед всепобеждающим светом, каковым был всегда Мастер Белый Лотос. Только такая чистота вместит в себя безграничность мысли, охваченную лишь эфемерным, но нерушимым пределом смирения.

     Беларион помнил, что говорил ему Учитель когда-то о познании, поэтому так смело спорил с Химерой, которую, как и её сестер, невозможно в чём-то переубедить. «В огромном своде знаний может не найтись и капли Силы, а из одного слова можно извлечь всемогущество, - говорил Мастер, - Успех дела всегда зависит от умения за него взяться. А дело моё, то есть дело учёного, состоит лишь в изучении. И я никогда, о, Звёздный мой Свет, не вернусь на родину…» «Я там не угоден: мне предстояло бороться; но тогда я остановился бы в своём деле, чего я не пожелал». Действительно, путь Мастера никак не мог свернуть куда-то не туда. К счастью, Беларион нашёл меж знаниями и борьбою компромисс, определив дело жизни так: просто творить добро, - а это делать возможно как угодно, как будет проще, - Силой ли, умением, мудростью или властью? Не важно, как.

     Мастер пошёл бы тем же путём, наверное, но когда он встретил Белариона, было поздно, - Мастер был испорчен, и только он сам об этом знал, ничего не говоря ученику.  Учитель по ночам нередко скорбел и отличался плохим аппетитом. На самом деле суровый Идеал Белариона самого Принца также почитал за Идеал выше себя самого. И тяжело пришло осознание этого факта к ученику, когда Принц получил Седьмую Силу со дна Колодца Оракула – Силу Милосердия. Тогда его добродетель намного превзошла добродетель Учителя. Тогда-то Беларион и вспомнил, как Мастер горько воздевал руки к небу и восклицал: «О, как поздно, как поздно! Где ты был пять тысяч лет назад, о, Звёздный мой Свет?!  Впрочем, тогда бы я не понимал, насколько ты дорог…»

     Одного только Беларион никак не мог вспомнить: почему Мастер произносил его имя наоборот, то есть «Эрионна меа Беллиш», - «Звёздный мой Свет», - притом не сокращая слова, как любят делать северяне Беркарии, а произнося полностью, на наречии южан, жителей приграничных поселений. Это могло значить, что Мастер довольно долго скрывался на юге страны, где не жили Лорды, где стояли одни бараки, или же он сам родился в этих трущобах? Почему тогда его так боялась знать? В то далёкое время простолюдинов не впускали ни в школы, ни в библиотеки, ни в другие просветительские заведения, - бедняки и не имеющие титула были обречены на невежество.
   
     Беларион, как только подрос, уговорами добился от отца-Императора нового указа, чтоб нищих и рабочих допускали,  хотя бы к школьной скамье. Молодой Принц, зная, что указ всё равно не будет оглашен публично, а если и будет оглашен, то отнюдь не будет принят народом на веру, и что лишь из-за сопротивления Лордов реализация указа уснёт в зачатке. Он сам бродил по баракам, подбирал из множества людей наиболее способных взрослых и детей, чтобы отвести их учиться. Когда даже педагоги взбунтовались, не желая обучать всякий сброд, Беларион отложил все дела в сторону и стал принимать аудиторию ежедневно, обучая этот самый сброд по обычной программе, но порою давая знаний чуть сверх того, что дозволено. С годами Император увидал настоящую пользу от просветительской деятельности сына, а вот Лорды, как водится в сией туманной политике, узрели сплошной вред, - мол, научишь на свою голову, так, что оторвут! Когда же Беларион незаметным ходом двинул простолюдинов в высшее учебное заведение, было поздно препятствовать. Здесь Лорды опоздали.

     Сколько Принц себя помнил, однако, отомстить  ему за все мыслимые грехи никогда не забывали. Иногда заранее, а иногда и с опозданием, но каторга пожирала юные годы беркарийца. Он был не только добрым просветителем… «Странная кровь течёт по венам моего наследника!» - вздохнул Император, когда узнал, что тот даже на каторге ищет светлые умы. Однажды, когда пришла пора освобождения, Беларион написал из ряда вон прошение: остаться на каторге ещё десять лет, а вместо него выпустить на волю трёх узников. Своим заключением он выкупал их значительно больший срок. Лорд Камней испытал неописуемый восторг, узнав эту весть. А Беларион продолжал творить своё ущербное добро: ущербное не потому, что иллюзорное, а потому, что ущербно для самого благодетеля. Император сам спустился в недра и задал один только вопрос сыну:
 - Зачем?! За что?
 - Мой век долог, - ответил Принц, - Я могу и подождать. А эти люди так здесь и погибнут, может, и пусть проживут теперь хотя бы треть жизни на свободе. А мне освободиться никогда не поздно… Беркарии бессмертны!
     Так почему же Учитель говорил вместо «Беларион» - «Эрионна меа Беллиш»? Загадка. Благо, ни у кого бы язык не повернулся  назвать его «Эрионна меа Саллиш»! (хоть и значит это почти одно и то же). Беркарийцы не любили саллиев низших династий, хоть и охотно общались с селерсалли, представителями высшей династии. Всё-таки, селерсалли – наиболее родственные личности для самих беркариев, если не дальние праотцы. Уваженье надобно иметь! Но это уже совсем другая история…






                20. Слишком манящий призрак.

     А ведь разгадку Беларион знал когда-то, но уже не помнил. Чем-то Учитель ему объяснял своё обращение вывернутым на изнанку именем… Он шёл, погруженный в печальные думы, он не замечал, что за ним следит ОНА, - Химера, новая Химера! Она кралась по пятам, прячась за кусты и деревья, в глазах её зрело отчаянное любопытство, можно сказать, - нездоровый интерес к гостю Острова. Будто желала она что-то прочесть в его жестах, в его походке, в беспокойных глазах. А он уже начал распознавать внутри себя новую Девятую Силу Безмолвия, ещё не проявившуюся, но уже существующую в потенциале. Со стороны могло показаться, что дева боится Силы беркарийца…

     Но она ничего не могла побояться, ничто не теснило ей грудь, ибо она и звалась Свободой. Велика разница между душой свободной и душой освобождённой, - именно это отличало Мастера от Белариона. Освобождённым слаще, чем свободным, ибо свободные так и не понимают своего счастья. Но как для первых, так и для вторых она – лишь манящий призрак. Освобождённый гонится за нею, а свободного она сама настигает, чтобы быть определённой схемой в сознании, чтобы человек побоялся её утратить.

     Потому-то прекрасная Химера кралась за Беларионом, чтобы успеть  заявить о себе. Лицо её лучилось маяком, путеводною звездою, красный отрез шелка был изящно закреплён на плече поверх белого платья, испачканного кровью, - пятна эти темнели на рукавах и подоле. Белоснежные ангельские крылья были чуть примяты, чуть изломаны, и кровь капала, скользя по оперенью из ран. Дивная поверженная Птица, поверженная не злою рукой, а растерзанная ветрами в стремительном полёте… Ну, зачем же так быстро? Куда бы она могла так торопиться?! В Цитадели ей уже не место, больше нет древних борцов против рабства, и, познав, что власть есть ещё большее рабство, чем служение власти, пройдя границу Познания, даже раб осознаёт здесь свою Свободу. Даже у «неприкасаемых» остаётся право выбора: жить или умереть – никто этого не прикажет, даже самая великая Власть. Осознанная Свобода есть свободнейшая из всех свобод. Ведь для обретения Свободы человеку теперь достаточно просто знать, что она есть. Беларион чувствовал взгляды Химеры и даже и вздрогнул, когда её руки коснулись плеч. Глаза Свободы излучали странно-лихорадочный блеск, ладони были теплы и жизнетворны.

     Беларион даже испытал облегченье: он жутко не переносил холод, как и все беркарийцы, уроженцы жаркой страны. Если, допустим, беркарий был бы приговорён к казни, он избрал бы смерть от огня, - огонь почитался самой священной стихией, а Лорд Огня был всегда очень влиятельным Лордом и даже дружил с Беларионом, поддерживая его идеи на собраниях. Радость влилась в душу путника вместе с теплом ладоней Химеры Свободы.
 - Здравствуй, Беларион! – впервые на Острове Химера произнесла его имя.
Беларион удивился этому, но не стал акцентировать на этом свой разговор, и поприветствовал Химеру по-простому, не поклонившись:
 - Здравствуй, Свобода… - здесь он сразу же понял, кто она.
     Он  так часто видел этот всепривлекающий призрак, когда его свободу пытались отнять, но Беларион сберёг её в душе, и потому, в кандалах, он не чувствовал веса металла.
 - Хочешь, я освобожу тебя?!
 - От чего? Мой мёртвый Учитель только что сказал, что я – свободен.
 - Никогда не поверю в это, - улыбнулась Химера, окровавленное её лицо ожило, - Разве ты свободен? Ты ведь привязан к Беркарии, к Императору, к своему хвалёному Мастеру, который осмелился лгать тебе о свободе. А теперь ты ещё и исполнитель воли Повелителя, - я всё знаю и всё слышу. Но, пойми, отныне ты никому ничем не обязан, вопреки долгу и совести. Ответь, хочешь ли ты сам того, что делаешь?
 - Знаешь, Свобода, я всегда стараюсь, чтобы моё "надо" совпадало с моим "хочу". То, что мне надо, я обязательно хочу. То, что я хочу, мне нужно, как воздух лёгким. Я не считаю подневольными свой долг и своё личное дело.
     Химера с минуту помолчала и снова усомнилась во всём им сказанном:
 - Ты покалечен своими желаньями, которые сами и есть не что иное, как исковерканный долг. Нормальный  человек элементарно не способен постоянно и безвозмездно служить добродетели, и уж тем паче – беркариец.
 - Вот потому-то и называют меня сумасшедшим. Не знаю, может, я действительно «того»?.. Уверяю тебя, мне это совсем не мешает радоваться жизни. Даже помогает! Быть безумным – это удел для избранных, не в каждом оно так поселяется, это безумие, и не каждому оно во благо.
 - Так я могу освободить тебя от безумства! – просияла дева.
 - Не стоит. Сумасбродство защищает меня от бесчисленных ударов Судьбы, в которую я слишком верю.
 - А от Судьбы?
 - Если бы хотел, - усмехнулся Беларион почти истерически, - Я бы сам её одолел, но Судьба есть часть меня, а я не хочу терять что-то от себя. Вон, тот мальчишка из Цитадели, тебя знать не знает, однако свободен и не менее безумен, чем я. На моём языке это звучит так: «Безумный – значит слишком разумный».
В кои-то веки Беларион вспомнил старинную беркарийскую поговорку и горько вздохнул, сожалея о том, что она забыта всеми, кроме него, провозглашенного психически больным. Он продолжил:
 - У нас, в Беркарии, нынче мораль какая-то неверная стала! Если Страж добровольно проживёт в мире людей пять жизней, значит, он сошел с ума. Мы же, как говорят индусы, вроде махатм, а этим самым махатмам вреден воздух Земли, очень вреден! Я прожил много больше пяти жизней, – выходит, я трижды дурак.
 - А с какой целью? – поинтересовалась Химера, - Ведь нужны веские причины для того, чтобы по своей воле заключать себя в тленные тела людей.
 - Что там причины?! Мне просто невыносима лёгкая жизнь в Беркарии. Я люблю трудности, без них мне скучно, да и подумать-то не о чем всерьёз. Вот чтоб задуматься, точно нужен некий мотив! Я хочу приносить пользу, а какая польза нужна нам, Стражам? Друг от друга мы не зависим, разве что война сбивает нас в кучу. А войны уж давненько не бывало.
 - Ты невольник тоски! – воскликнула Химера.
 - Пусть невольник, - уже начиная сердиться, признал Принц, - Но не могу я не тосковать. Радость в избытке меня лишь помрачает, а вот печали мои светлы, они делают мой больной рассудок ясным.
 - Вот, я же говорила, что всё дело здесь в сумасбродстве! Чего тебе стоит дать себе полную волю, чтоб больше не грустить?
 - О, тогда грустить будут все остальные. Пожалуй, я – псих буйный,  опасный, -  ни с того, ни с сего огрызнулся Беларион , нервно закусив прядь волос, спавшую на лоб из-под платиновой диадемы… Стоп. Почему платиновой? Ведь он носил только стальные украшения. Повелитель вернул ему массу металла серебряной  броши-пряжки с плаща, тайно обратил серебро в платину и незаметно короновал уже полюбившегося ему беркарийца. Повелитель решил, что от серебра слова недалеко до золота молчания, а золото молчания не дешевле платины Духа. Сталь преданности показалась Повелителю Химер слишком дорогой, чтобы свершить метаморфозу и в очередной раз наградить по чести Человека в Красном, - дешевая же сталь оказалась бы недостойной этой головы. Давно Повелителю не было так больно созерцать своего гостя издалека…  Когда он держал зеркало, дрожь в руках донимала владыку Острова всё сильнее, но он неотрывно глядел на Белариона. Именно в этот момент он обратился хриплым голосом к Карлику в трактире: «Немедленно нагони этого Стража! Веди его сам, я больше не могу. Он мне доверяет, а я не вправе предавать его доверье. Можешь морочить его как угодно, но запутай  же все его шаги! Я не готов его встретить так скоро!» И тогда Карлик, оставив мальчишку в черном под присмотром Трактирщицы, скользнул за ворота в темень, куда ушёл Беларион.

     А Беларион, не замечая этих тайнодействий даже интуитивно, продолжал любоваться желанной и самой любимой Химерой,  чуть смягчившись.
 - Просто я не мыслю жизни без своих печалей, наверное, потому я так легко покинул Химеру Сладострастия: ведь её сны были преисполнены одного счастья, которого ничто не омрачало. Меня даже во сне настораживает  такой оборот событий, где не к чему стремиться и нечего опасаться.
Химера Свободы, сияя неземными лучами, расправила свои изломанные крылья и простёрла над плечами Белариона, - тепло заструилось в измождённую душу вечного бродяги.
 - Я знаю твою свободу, Человек в Красном. Нельзя скрыть очевидного. Желание-то у тебя всего одно, единственное. Невозможно постоянно заполнять свою жизнь поиском неизвестного, борьбой с чужой несправедливостью. Скажи, ведь ни одно дело, сделанное тобой, напрямую тебя не касалось?
 - Это правда, - ответил Принц, - Но я брался не за все дела, которые мне могли бы выпасть, а за те, которые хотел выполнить. Я свободен и делаю то, чего не способны сделать пленные.  Я сам несу ответственность за свои поступки, и поэтому не имею никаких конкретных обязанностей. Мои ноги зрячи, они сами выбирают дорогу…
 - А глаза твои слепы! – воскликнула Химера.
 - Это ещё почему?!
 - Ты не видишь, что произошло с твоим Амулетом Возможностей! Он показывает мне всё, чего ты, не имея права, желаешь!

     Беларион опустил глаза: о, дивная возможность! Недаром Химера Свободы так уверенна, по этой вещице душа беркарийца видна насквозь.  Вместо Камня на шнурке болтался беркарийский Чёрный Кинжал. Он сам когда-то бросил его в реку, а после тяжко вспоминал в терзаниях искушений. Этот Кинжал даётся бессмертным беркарийцам по совершеннолетию и хранится в укромных местах или же по желанию сдаётся обратно в арсенал Храма. Беларион тысячу раз мог умереть здесь, на Острове Химер, но непременно вернулся бы к жизни спустя некоторое время. Чёрный клинок убивал навсегда, беркарийцы могли уйти из жизни только добровольно, а также быть убитыми или погибнуть по приговору к смертной казни. Эту последнюю свободу Беларион не взял когда-то, а теперь пальцы, дрожащие в экстазе, вцепились в тёмную рукоять. Также навеки он мог умереть между Жизнью и Смертью, ведь эти Химеры имели такое полномочие от Судьбы, но там спонтанная опасность была побеждена элементарным инстинктом, ведь возникла внезапно. Здесь он был настолько волен в своих действиях, что самосохранение утонуло в страстной жажде небытия. Он забыл очарование воронки Хаоса на его пути – нет, чёрная дыра не дарует сладость Боли, Исполненной Смысла! Боль, для которой есть все нужные причины. Беларион, подкошенный трепетом, опустился на землю; он слышал гулкие удары сердца в груди, он чувствовал зов лезвия, он в блаженной истоме оцарапал кожу остриём. Химера Свободы даже удивилась:
 - Я знала, что ты этого хочешь, но  не предполагала, что настолько сильно! Или ты вправду безумен…
 - Да, я безумен! – ответил он, и лихорадочно-горящий взгляд его вновь обратился в глаза девы, - Только безумный желает смерти, будто глотка воды посреди пустыни, и сам себя сдерживает столько лет! Я даже забыл о своей жажде, а ты напомнила. Я б на твоём месте молчал, хотя бы из уважения к моей силе воли. Иной беркариец уже наткнулся бы на этот кинжал и не страдал бы больше…
 - Так наткнись! Умри! Ты свободен!

     Беларион поплыл в вязком тумане, издалека он слышал голоса всех, с кем пересекались его пути, и все они окликали его по имени. Даже голосок не рожденной ещё Аделаиды по-детски звенел: «Беларион, Беларион». Эти голоса потеряли смысл, он воспринимал их не острее, чем приветствие Химеры Свободы, впервые назвавшей его имя здесь, в этом маленьком Аду. Гулкие окрики ещё глубже погружали в гипноз его сознание, зрение сфокусировалось на холодном блеске кинжала, он с наслаждением предвкушал собственную погибель, и горячее дыхание стоном вырывалось из груди. Он готов был прожить вот так, с желанной Свободою в руках, хоть целую вечность, - но процесс  неуклонно требовал завершения. Право на смерть – одно из самых священных прав Стражей Севера, коего Беларион был лишен, принеся обет Учителю и бросив оружие в реку. Теперь утраченная вещь стала доступной, и обет, таким образом, терял силу. Беларион вовсе не спешил, он был на вершине счастья, ощутив полноценность принадлежности к своему народу, трогая лезвие иссохшими губами, как плоть желанной женщины. «Эрионна меа Беллих!» - Голос Мастера возродился и прозвучал диссонансом к остальным взываниям, разбив очарование погибели, напомнив ему о жизни. Впустую! Чего стоит сейчас эта глупая фраза? Когда руки ласкают ту страшную вещь, которую вожделела свинцовая душа. Обнажив грудь, Беларион поставил Кинжал в выемку посередине, где покоится сердце Стража, и наклонил рукоять чуть книзу, прикрыв глаза, представляя, что он испытает, когда эта прохлада пройдёт сквозь него, - и ещё несколько минут после он будет жить, созерцая уже свершившуюся смерть…

     «Эрионна меа Беллих!». Беларион вздрогнул, снова вырванный на долю секунды из сумасшедшего транса, и даже гневно передёрнулся: неужели Мастер так глуп, что не поймёт его?! Он же свободен! А Учитель сказал, что ныне освобождён… В чём же это тончайшее различие? Химера, окаменев, наблюдала за беркарийцем, всё сильнее изумляясь. Неизвестно почему, но это тоже взбесило самоубийцу, и он раздраженно бросил ей:
 - Отвернись!

     Химера повиновалась, внезапно осознав, что слишком мешает Белариону своим почти нездоровым любопытством. Другого же взгляда Принц не замечал, но неподалёку, спрятавшись за раскидистым молодым деревцем, бледнел, затаив дыхание, тот самый Квазимодо. Губы беззвучно шевелились, воплощая мысли в слова: «О, Боже! Что же будет, если он это сделает? Нет, он не слабак. Зато он – эгоист, хоть и казался таким самоотверженным».
 - Ты прав, - прозвучал шепотом в его сознании голос Повелителя, и даже в мысленном шепоте улавливались истерические нотки, - Этот самоотверженный эгоист есть самый эгоистичный из всех эгоистов. Я не разочарован, просто думал, что он – святой. А он, вероятно, стал святым оттого, что видел в этом какую-то личную усладу. Ну и что, что не безвозмездно? Какое мне дело? Я-то грешный, наверное, - Повелитель истерически хохотнул, - Я боюсь, он погибнет. Но я и тогда буду рад за него…
Голос исчез, Повелитель скрылся из ментальной связи. В темноте, в которой мало что различимо, на каменный пол упало, звякнув, его зеркальце, а следом, совершенно бесшумно капнули его горькие слёзы. Карлик, ещё сильнее взволновавшись, следил за двумя фигурами: кто кого одолеет – Беларион или Химера?

     В своей бесподобной моральной агонии беркариец сходил с ума уже окончательно, он не мог поднять веки и увидеть свет Луны. Он слишком долго ждал роковой возможности покончить с собой, он до сих пор не верил, что это всё – не сон, что руки действительно вольны сделать движение и отпустить его усталый Дух на Свободу! Свинец его души разлился по плоти, он сам не заметил, как откинулся навзничь, как волосы взвились и разметались по влажной траве. И снова пугающий окрик: «Эрионна меа Беллих!» - и Беларион всё вспомнил на этом рубеже, всё до капли, - ведь Мастер просто был собственником! Он никогда не звал его так, как все остальные, он вплетал в искаженное имя иноязычное присвоение «мой», - только мой! Но Мастер, отобрав Принца у всего света, умер. Самоубийца ехидно растянул губы в подобии улыбки, - ныне он ничей, он смеялся над Учителем, теперь он имел право на иронию, но главное – имел на неё волю. Даже мёртвый, Учитель считает его своим! Какая наивность, какая глупая мудрость! И со смехом внутри, Беларион попытался поднять локти от земли.… И тут его внутренний смех оборвался, ибо он не смог шевельнуться, отчего-то Принц вконец ослаб. Но тут же он нашелся, сообразив, что рядом есть помощь – Химера.
 - Свобода, помоги мне. Вдави мне в грудь эту дивную вещицу.
Химера повернулась. Глаза Белариона в ужасе расширились: кожа Химеры мелко полопалась, из трещин сочилась кровь, потресканные губы до черноты наливались живым соком этой крови… Его, тёмной, беркарийской крови! Это Химера за минуты его свободного безмятежного счастья выпила всю его жизненность и силу, и теперь еле шевелилась, переполнившись ею. Хмельная Свобода видно пресытилась настолько, что присела рядом, чтобы удовлетворить желание Белариона, исполнив его просьбу. Предсмертный ужас вмиг сменился острой ненавистью, с гневом и отвращением он безудержно кинулся вперед.  И с диким воплем:
 - Ты же сожрала меня, дрянь! – всадил Чёрный Кинжал в её полную грудь.
Мощная струя его собственной крови хлынула фонтаном, заливая лицо и обнажённую грудь Белариона. Он жаждал её пролить, - и он сделал это, и скорчился в небесном экстазе, как мог бы скорчиться в смертельной агонии. Химера рухнула в траву лицом и прохрипела напоследок:
 - Ты не безумный, ты – святой, - повторив мысль Повелителя.



                Свобода. (О шестнадцатой Химере)

О, Свобода, да мне б твои крылья!
От земли в небеса улететь.
Моё прошлое стало бы пылью,
Мою будущность – не разглядеть.

Отчего этот призрак так манит,
Устремленьем оковы сорвать?
Сотню раз нас Свобода обманет:
Вред иль польза, откуда же знать?

Набивает она себе цену,
А окажется вдруг – не нужна!
И неволя приходит на смену
В час, когда нам Свобода важна.

А в зрачках её – Солнце Ночное,
В этих крыльях застыли ветра,
Вновь Химера не даст мне покоя, -
Продолжается наша игра.

Брызги крови на белых одеждах
Истекают из наших сердец, -
Всех невольников это надежды,
Как ключи от цепных всех колец.

О, Свобода, ты светишь так ярко!
Но увижу, как молнию,  - вскользь...
Ты не стоишь душевных огарков,
Прожигая в мгновенье насквозь!

Как я помню своё заточенье,
Лязг цепей и с решеткой окно –
Но забыто неволи мученье,
Много лет миновало давно.

От чего ж можно освободиться?
Разве что от себя самого –
А останется что? Не годится,
Эта воля не стоит того…

Роковому томленью не верьте,
Воля – лишь состоянье души.
К нам Свобода приходит со Смертью,
Против Жизни толкая грешить.

Ни за что не погибну нарочно –
Этот мир у меня не отнять.
Связь с Свободой останется прочной,
Чтобы больше её не терять.

О, Свобода! Трудна твоя доля!
Убивая, -  себя убивай:
Пусть достанется вольному – воля,
Абсолютно свободному – Рай.
               
                (29 ноября 2003 года).



                21.  Грешные грёзы Святого.

     Карлик не сразу понял, что произошло, но тут же сорвался с места, немало удивившись страшному видению двух бездыханных тел в огромной луже крови. Никаких признаков жизни ни Химера, ни Беларион не подавали. Он тут же припал ухом к груди Принца: бьется, пусть и слишком слабо, но бьется, - и сразу стало ясно, кто кого убил. Ясно и другое: путнику нужно оказать срочную помощь. Издалека Карлик мысленно уловил облегчённый вздох Повелителя. Он несколько раз ударил его ладонями в грудь и похлопал по щекам. Вместо Химеры, тающей в гнилостно-пахнущей луже, появилась каменная, точёная маска Долга.
 - Унеси гостя отсюда. Долг болезнен для этого святого! Он должен продолжать свой бестревожный путь, пусть и  не зная, для кого и зачем? Унеси же его! – спешно посоветовал Повелитель своему другу и верному слуге.
Карлик воздел руки к небу: сфера Сияния окружила их и, взяв ладонь, бескровную, похолодевшую, сказал слова на неизвестном языке. Сфера исчезла, унеся их с собой к одному из нейтральных мест, что не входило в число территорий ни одной из Химер. Там Карлик уложил Белариона на мягкий настил из трав и принялся приводить его в чувства тем же самым крепким коньяком, вливая последний в рот пострадавшему. И тот открыл глаза, и испугался внезапности встречи со старым знакомым.
 - Ты?! – чуть слышно воскликнул Беларион, - А где Свобода, где просторы?
 - Я унёс тебя оттуда. Твой эгоизм чуть не убил тебя, но он же и спастись тебе помог. Ты нашёл, за что отомстить своей Свободе.
 - Я её убил! Это правда или иллюзия?
 - Убил, но помни: здесь нет ни правды, ни иллюзий,  здесь всё сбито в один ком. А сейчас  ты снова в безопасности, тебя ни правда не сгубит, ни иллюзия не огорчит, пока я рядом. Я останусь с тобой до тех пор,  как ты поднаберёшься сил. Эта слабость не будет долгой, вся твоя кровь, отданная Химере, быстро вернётся в русло хозяйских вен.
 - Могу ли я всё-таки считать себя свободным? Ведь мои поступки определяют мою мораль.
 - Можешь, - ответил Карлик, спокойно и убедительно рассуждая, - Ты не осознал Долг, но тебе это и не нужно. Твои глаза были закрыты, когда Долг возник взамен Свободы. Как и большинство прошедших этот рубеж, ты свободен в пределах своего сознания,  а иного выхода, собственно, и не надобно…

     Беларион слушал и не слушал одновременно: он медленно возвращался к ясности. Теперь стало понятно, почему Свобода явилась к нему такой израненной и кровоточащей, - много раз по его личной Свободе наносили удары, многажды он защищал её, рискуя всем на свете, теряя кровь. Белариону стало больно оттого, что на самом деле он её отталкивал, гнал прочь, жертвовал, - его Свободой была лишь Смерть! Смерть, которой он всеми силами пытался избежать. Он нащупал на груди камень-амулет, - тот снова стал просто зеркалом возможностей, ведь жизнь продолжается, возможности рисуют хаотическое время, любой исход неизбежно открывает очередной букет тысячи путей.

     Минутой раньше казалось, что больше некуда идти. Единственный раз он посчитал, что скажет «нет» своей судьбе, ему стало стыдно за то, что он не умер, а не за то, что пытался себя убить, - пытаться могут слабаки, а умереть способны наверняка только сильные. Беларион закрыл лицо руками от стыда, - покраснеть в его состоянии было невозможно. Карлик тут же отнял его ладони от лица и убедительно глянул со словами:
 - Тебе нечего стыдиться! Перестань! Куда больший подвиг – погубить эту Химеру, чем самого себя. Сам посуди: умереть или лишить себя Свободы? Что труднее?
 - Ты прав, - согласился Принц, - Вот чёрт! Доколе же я могу ошибаться?! Эти Химеры, чую, до добра не доведут. Я совсем запутался.

     Луч яркого света внезапно пронзил кроны деревьев и на миг ослепил беркарийца, так уже привыкшего к почти полной темноте. Голос Повелителя прозвучал уже вслух:
 - Я думаю, что смогу помочь тебе всё поставить на свои места. Ты забыл больше половины жизни.
 - Неправда. Я ведь помню каждое событие.
 - Я имею в виду не события и даже не чувства, - был ответ, - а вкус этих событий и чувств. Зря ты их презираешь теперь. Возлюби.
 - Прошу прощения, но я вас не понимаю. Что же мне сделать, чтобы вспомнить?
 - Доверься мне, Человек в Красном. Выпей это!
В воздухе из ничего вдруг возник Грааль. Карлик сразу узнал эту вещь: то был пятый Грааль Острова. Понял он и намерение Повелителя, ведь велико любопытство: а не был ли этот святой и неповинный свято-порочным? Химера Сладострастия никак не могла открыть откровенные грехи, - те грехи, что в состоянии пресытить человека настолько, что тот останется святым и брезгливо забудет сладость былого греха. Если бы у Белариона не было б вообще никакого особенного порока, он бежал бы от Сладострастия в страхе. Если бы был грех, - он остался бы на дивной поляне на неведомые сроки. Повелитель удивился тому, что ничто не вызвало в Беларионе бурных эмоций, - он просто шёл за Звездой, как шёл, не обратив ни на что исключительного внимания. Тогда-то Повелитель задумал вскрыть память и извлечь оттуда потаённую информацию.  И что же такое «3», «!», «0»? И чего Принц ожидал в притоне, играя в преферанс? Повелитель видел его сны, но все они обрывались, - душа отворачивалась от того, что приносило ей радость, кроме приятных добрых событий и чистых чувств. А что же на дне?! Беларион, ничуть не колеблясь, выпил содержимое Грааля. Тотчас произошла метаморфоза с его видением мира: сознание, такое доселе серое и печальное, затопили неземные краски. Почему-то Беларион рассмеялся: «Неужели меня отравили?!», - а просмеявшись, неизбежно погрузился в глубокую летаргию.

     Рука Повелителя ухватила другой такой же Грааль в темени пещеры, он выпил и, сделав странно-набожный жест, улёгся спать сам, чтобы встретиться с памятью полюбившегося гостя. Первый грех, как правило, и появляется перед взором самым первым, когда мы воспроизводим всю историю своих падений и взлётов… Приземистый дом. Заброшенная деревня на цветущем побережье (да, тогда ещё были заброшенные райские уголки без туристов в Третьей Тверди!). Трое магов приступили к ритуалу теургии духов Бездны: Беларион и два ассистента. Слова звучали, но видел он не тексты заклинаний, - он смотрел на небольшую картину. На ней была изображена шикарно одетая юная леди, сидящая в плетёном кресле под виноградною лозой. И Беларион очарован ею, - это да, хоть и без намёка на высокие чувства, без помыслов о том, чтоб вступить с ней даже в краткий союз… Но вдруг беркариец выскочил из круга, уловив нужный момент, схватил старинное ружьё и застрелил помощников! Тела упали на деревянный пол.
 - Извините, я не согласен делить её на троих…
Из треугольника появлений вышла та самая девица неземной красоты, - неземная!
 - Съешь их! – приказал юный маг, расчетливый в этом вероломстве, - Ты только моя, подчиняйся мне и служи.

     Леди опустилась на колени и впилась в человеческую плоть. «Суккуб?! – передёрнулся Повелитель, - Он убил друзей, чтобы стакнуться с мерзостью!» Очарование женщины-суккуба премного сильнее влечений к тому реальному, что мы имеем, и Беларион ею возобладал, как только она насытилась и присягнула ему формальной клятвой. «Ранний грех, - заметил владыка Химер, - Ему здесь не больше трех сотен лет…» Надо сказать, Суккуб – та же Химера, только человечнее выглядит, а рождена она в Бездне Ветров, где выцветает весь букет пороков, и сыплются оттуда страшные семена в благодатную почву.

     Женщины, бывшие до Неё, просто погибли. Женщины после Неё – лишь вторые, как тусклые тени, как пустые сосуды. Но Суккуб не вызывает любви и привязанности, кроме плотской любви и привязанности к тому блаженству, которое она приносит хозяину. Настоящую женщину привлекательней делает только сердечное чувство к ней. Молодой беркарий на эти чувства пока был не способен, он мог лишь желать. И Повелитель узнал всю историю его жажды до конца: Беларион спал беспокойно, тревожно ловя ночной воздух в объятия вместо прекрасного тела Суккуба. Действие сие происходило в пугливо-жестоком мире людей, привычно агрессивных к тому, кому можно то, чего им, кажется, нельзя. Заметив пропажу двоих псевдо-монахов, инквизиция нашла тот дом, где жили двое пылающих страстью, Страж и Демон, - и люди решили спалить в огне «гадкого колдуна». Когда же в двери и окна бешено застучали палачи, Принц убил женщину-суккуба, разрешив тем самым узы клятвы, и любовница вернулась туда, откуда вызвана. Причем Беларион сделал это исключительно из жалости к смертным, не дав демонической похоти шансов отомстить. Сам же беркариец, не желая терпеть долгих пыток и принять позорную смерть на костре,  спешно застрелился. Его приняло назад Великое Небо Стражей.  Даже там он продолжал лелеять мысль о новой встрече с Ней. С ужасной плотоядной бездушной женщиной. Но где же она теперь? Повелитель запросил ответа у памяти, и узнал: она снова живёт с ним, но почему-то крепко спит, свесив с ложа ноги в причудливых туфлях; обнаженная, зовущая. Вторично он извлёк её из Бездны, но не востребовал её ласки, быстро забыв о ней.
 - Зачем же я тебе тут? – вопрошала она.
 - Мне приятно на тебя глядеть, - холодно отвечал незадачливый меланхолик, - Ты красива. Ты теперь просто мой сотрудник, и я благодарен тебе за помощь.

     «Странно, - подумал Повелитель, - Я полагал, что такие страсти не способны ни тлеть, ни гаснуть. Они сжигали дотла слишком многих, если не всех, кто им причастен. Трудно в это поверить».  И, будто отвечая его мыслям, возникло следующее видение-вожделение. Беларион грезил старым беркарийским притоном, где сидел в кресле и потягивал сладкое вино, не хмелея, кого-то ожидая, тревожно глядел сквозь полумрак свечей. Входящие друзья приветствовали его, а он почти не внимал их заезженным фразам. Управитель притона подошёл к нему и шепнул на ухо то заветное нечто, что он хотел услышать, и лицо Белариона просияло. Хрупкий белокурый малый принёс ему ещё вина и пачку сигар. Беларион сделал жест, мол, садись, - и чиркнул ногтем большого пальца по брови: в знак сексуального интереса.
 - Выпей со мной, всё равно не пьянит меня сегодня ваше вино, - обратился Принц.
 - Почему же, милорд?
 - Потому что я хочу опьянеть тобою… - выдохнул Беларион,  быстро переходя  от слов к делу, - Не бойся, я не причиню тебе боли.
Отрок оробел, но не ушёл, а просто опустил взгляд, чтобы Принц Беркарии не видел его смятенья, - но руки предательски дрожали. Беларион привлёк парнишку к себе и, со всей неистовой страстью ожидания, прильнул к юным пунцовым губам. По притону пронёсся вздох восторга. Не каждый день можно увидеть увлёкшегося Принца… «Скандалист?! – подумал Повелитель, - Неужели он попросту веселит зевак?» Но глаза беркарийца горели совершенно неподдельными запретными страстями.
 - Сейчас ты пойдёшь за мной, - шепнул отроку беркарий, - А пока я здесь сижу, принеси ещё пару бутылок. Выпьем тет-а-тет. Да?!
 - Слушаюсь и повинуюсь! – разгорячившись от первого поцелуя, выдохнул юный красавец.
Настолько юный и настолько прекрасный, что Белариону было трудно устоять перед ним. Пухлые, румяные щёки притягивали, являясь  противовесом его бледным, впалым щекам; его костлявым скулам; его светящимся пальцам, холодным, как лёд. Живые глаза яркого цвета глядели в потухший взгляд Белариона, томно скрытый тенью ресниц. Только дыханье лихорадочно-горячо исторгали ненасытные губы. И, испив их отраву, отрок пошёл за вином для потенциального любовника.

     Завидев, как возвращается предмет его страсти, Беларион осушил бокал и вдохнул порцию едкого сигарного дыма. Он поднялся и повёл вожделенного отрока, открыв одну из дверей. Управитель притона заранее приготовил комнату для его развлечений. «Он действительно гей? Да ещё и педофил, - вот, незадача!» - подумал Повелитель. Беларион с отроком уединился и жадно пил нектар сладких губ: это пьянило искушённого в страстях беркария, это сжигало неопытного мальчишку дотла. Блаженно-мучительные ласки позволяли юнцу забыть о том, кто такой Беларион, и уже безо всякой боязни, он обвивал руками шею своего господина, не скрывая своего порыва, - будто мотылёк повстречал в ночи яркое костровище, чтоб обратиться в пепел. Глаза, руки, губы Белариона источали нежнейшую нежность. И мальчик просил:
 - Возьми меня, господин!
Пока расстёгивались все пуговицы, пока одежда спадала с плеч и бёдер на пол возле кровати, эта нежность плыла по коже дождевыми каплями томных касаний и поцелуев. Повелитель не хотел этого видеть, и будь он не во сне, он мог бы тактично отвернуться от зрелища. Но как бы он ни старался не подглядеть чужой интим, - это сон, - и его невозможно не видеть. Эту сцену Повелитель нашёл красивой, весьма артистичной и такой откровенной, исходящей от самого сердца. Извращение с таким чувством уже кажется красотой изящества и тонкостью зовётся, пусть даже порочной. Остаётся лишь диву даваться! Ведь Повелитель не мог понять причину предпочтений Белариона. Странная психология, но вполне объяснимая.

     Женщины, которых беркарий считал равными себе, рано или поздно пытались доминировать над ним своими капризами. Ставить их на место он не хотел, да и не умел. Сами они не понимали, верней, - забывали его превосходство, да ну и ладно. Однако, ни одна из них не понимала самого главного: Беларион старался неподдельно, он стремился доставить партнёрше даже больше удовольствия, чем получал сам.  Никто этого не ценил. Просить о чём-либо? Никогда! Любая просьба, обращенная к женщине в постели воспринималась унижением,  он не хотел самоунижаться перед слабыми. Он молчал. Только Сабрина, которую  он слишком любил, вызывала ужасное негодование:
 - Я делаю всё, что ты хочешь! Ты никогда даже не придумаешь того, что я не смогу исполнить. Можешь ли ты хоть раз ответить мне тем же или нет?! Неужели до тебя не доходит, что я часто жертвую своим удовольствием, чтобы тебе было лучше?
 - Я не знала, - тихо отвечала она.
 - Я же делаю это незаметно, дурёха!  Не стану же я на каждом шагу афишировать внутренний дискомфорт, это отвратительно.  Я каждый раз жду сообразной отдачи…
 - Но я же предлагаю…
 - Мне нельзя предлагать, Это я могу предлагать. Не унижай меня, не подавляй меня. Кто ты такая, чтобы дерзнуть мне что-то предложить?! Или заставить просить?!

     Доминировать безраздельно Беларион тоже не мог, и рабыни не привлекали его своей безропотностью, - гадко! Гадко видеть заискивающие глаза и слышать одну и ту же фразу: «Чего хочет мой господин?» Беларион срывался: «Уже ничего!» В любом случае, секс с женщиной заставлял его проявить терпение и переломить напряжение. Да, женщина подчас желанна, но присутствует известный стресс… Груз этого стресса таял на ладонях милого сердцу отрока, веки сладостно тяжелели, укрывая вуалью туман глаз, - Беларион впервые тогда был близок с тем, кого долго молчаливо желал. И, действительно,  эта страсть не вмещала ни капли боли, - разве что боль самой страсти,  самой неистовой нежности, ненасытности, безутешности. Хмельной беркариец воспламенялся, пусть позже, зато слишком горячо, неугасимым пламенем. И в этом пламени он оставлял ублажённого избранника, уснувшего на груди, и уже распалённым возвращался в общество женщин. После того он пришёл, чтобы забрать отрока из притона навсегда в свои чертоги. А спустя некоторое время отпустил на волю, ведь подошла пора юнцу жениться. Беларион болезненно оторвал этот кусочек сердца от себя и отдал какой-то девице, досадно ревнуя и тихо завидуя: «Вот уж кому повезло! Влюбила в себя моего парня!» У Белариона совесть осталась чиста и после десяти таких «пассий»- мальчишек, ибо он никого не портил и не насиловал, напротив – берёг! Мало ли что могло случиться с парнем в притоне? Как самурай, Беларион попросту готовил неопытных любовников ко взрослой жизни в семье, к воспроизводству здоровых потомков, т.е. совмещал приятное с полезным. Однажды с ним решил позаигрывать один гомосексуалист, и потерпел полное фиаско.
 - Разве я тебе не нравлюсь, милорд?
 - Нет, – отрезал Принц.
 - Почему же?
 - Потому, что я не гей. – И этот ответ прозвучал во всеуслышанье, обескуражив как Стражей, так и людей.
 - А как же? – снова начал говорить новоявленный ухажер.
 - Мнение общества?! – Беларион сделал паузу и обвёл глазами вольных свидетелей, - Это мнение тех, кого никто не спрашивал!





                22. Когда настигает Пресыщенье.

     Наблюдая со стороны отношения отрока и Белариона, Повелитель уловил тайное желание в мыслях гостя, которое даже не было осознанным, - но проявилось, когда он склонился перед мальчиком в таверне, целуя детскую руку. И когда единым порывом приложился губами к губам при прощании. Почувствовав пробуждение похоти Белариона к ребёнку, Повелитель передёрнулся от отвращения: «Вот пакость!»

     А грёзы святого-порочного продолжались: явившаяся нежность Белариона оказалась краткой и избирательной, он был агрессивен и довольно груб к женщинам, причинявшим ему обиды, что ложатся пластами горьких атомов гнева очень глубоко, чтобы всплыть позже на поверхность зыбкой жидкости великодушного терпения. Разумеется, странно наблюдать лишь конечные результаты длительной душевной алхимии чувства, психической трансмутации, но не знать при этом корней древа особого поведения. Подчас мы и сами не знаем, откуда берутся необычные реакции в нас самих и в окружающих нас людях. Потому-то и сказал Христос: «Не судите, да не судимы будете».

     Но трудно было бы не осудить Белариона, когда взору открылась другая картина, совершенно удаленная от половых отношений.  В белом халате, легко порхая по светлой лаборатории среди столов и аппаратов,  Принц ставил любопытные опыты.  Текущий опыт был отнюдь не невинным: предметом изучения была кровь человека, что полулежал в  специальном кресле.  Приспособление для переливания крови напоминало обычный фильтр, посредством которого кровь очищают от ядов при тяжёлых отравлениях… Скорее всего, этот человек действительно был отравлен, и отравлен самим доктором, нейрохирургом и химиком широкого профиля Беларионом. Зачем? Повелитель обострил своё внимание. Врачу ассистировали двое помощников, брови у всей троицы были сведены напряжением.
 - Проба 268-ая! – объявил Принц и повернул малюсенький рычажок, отчего в реторту медленно закапала бесцветная жидкость.

     Кровь, вливаемая обратно в тело подопытного, что-то неизбежно теряла. Глаза человека медленно угасали, - он не терял ни капли собственной крови, но он как бы терял саму жизненность. То, что капало в реторту, - гормоны, но гормоны, непостижимо мутировавшие от зелий, которыми Беларион предварительно пичкал свою жертву. Но эта проба была ещё только 268-ой, а не той 310-ой, что появилась много позднее. Выведенную формулу синтеза доктор и подарил Химере Сладострастия, и Повелителю был весьма интересен эффект этого сильнейшего бионаркотика. Беларион проводил свои эксперименты тайно, вдали от Беркарии, где его деятельность такого рода не могли бы обнаружить и пресечь. Разработки были воистину опасны для жизни, и к тому же предполагали уйму покалеченных организмов в числе жертв синтеза, чьи тела являлись той пробиркой, где велась многоступенчатая реакция. Этот наркотик, что касается потребления, не вызывал физической зависимости, но он был слишком хорош, чтобы не захотеть ещё, - любая личность в той или иной степени деградировала.

     Когда настигает пресыщение, мы перестаём довольствоваться тем, что доступно каждому, и тянем руки к тому, что неизведанно, не распробовано, не понято, не пережито. Беларион создал себе новый маяк радости, когда все радости обрели некий оттенок повседневности, а значит, - и печали. И додумался он до того,  что не сам по себе обычный наркотик, а то, что он порождает внутри организма, вызывает саму эйфорию, и что возможно просто изъять всю смесь ферментов из крови, когда химсостав обращается в биореактивный фермент-результат. Беларион открыл сезон антигуманной охоты в погоне за новыми ощущениями. И он догнал всё, что хотел и на что уповал, упорно занимаясь физиологией. Он получил искомый вариант, с каждым опытом меняя составы и совершенствуя свою добычу.

     В этом сне его глаза лихорадочно горели предвкушением блаженства, и, набрав определённое количество вещества, - для себя и своих помощников, - он вышел в коридор, перетянул руку, а спустя минуты две сполз по стене, усевшись на корточки, сдавил пальцами виски и запрокинул голову. Спящий, он бессознательно коснулся головы руками и мучительно-сладко застонал, переживая ощущения сильнейшей эйфории, будто наяву. И это он вспомнил до тонкостей, как когда-то забыл. Нет, пресыщение не бывает вечным, если мы и забываем удовольствие от его переизбытка, всё равно пройдём тот же путь снова рано или поздно, просто соскучившись по былому. «Вот это уж откровенное коварство, - подумал Повелитель, - Обрекая кого-то на страдания, наслаждаться этим. Жестокий святой! Нет, он тогда еще не святой. А ныне – уже не святой, а просто мученик… Наверное, пришла его пора платить по счетам!» Конечно, жертвы желаний беркарийца не погибали, но восстанавливались долго и мучительно. Уж лучше б он их убивал, чем оставлять право на дальнейшую жизнь. Но и сами доктора, употребляющие наркотик, неизбежно испытали его главный и единственный побочный эффект. На него реагировал только мозг, и он совсем, а не частично, прекращал преобразование гормонов и их базовая синтезация сводилась почти к нулю.  Последствия проявлялись очень поздно, замечались сначала под видом лёгкой мигрени, но по мере длительного воздержания болезненные ощущения обострялись и не проходили, - возмездие за сластолюбие постигало лишь через пять лет ремиссии. Мозг напрочь забывал свои функции. Здесь трудно объяснить, чем отличается бионаркотик Белариона от героина или крэка, но различие очень велико.  Итак, формула особого состава вводится субъекту, - он приобретает обычную наркозависимость сразу же, а его мозг под влияниями других веществ и прочих манипуляций воспроизводит фермент-результат. Этот фермент и поступал к Белариону, не содержа самих зелий и поэтому не вызывая зависимости, причем действуя в десять раз сильней. В жестокости этого метода производства и есть основное различие. Удовольствие воспринимается в состоянии чистейшего сознания, - а, как правило, любой другой наркотик чуть притупляет сам себя, чтобы организм произвёл обработку зелья, затратив энергию на усвоение чуждой субстанции.

     Пусть довольно поздно, но, всё же осознав плачевное положение, Беларион вернулся на Родину и  поступил в лечебницу. Вэнди Британская, женщина-алхимик, заинтересовалась открытием, и восемь-пятнадцать последних из разработок – её рук дело. Беларион чуть ли не на коленях умолял её: «Не надо! Не делай!» -  он и сам мог сорваться в любой момент, и коллегу пытался оградить. Но – свершилось! Вэнди сделала себе инъекцию, а 310-ая разработка была усовершенствована до божественных пределов. Она восклицала:
 - Как ты мог скрывать эти возможности от меня! Или ты думаешь, я побоюсь того, чего не знала?!
 - Вэнди, поверь, я желаю тебе только добра. Будет глупо, если ты, лицезрея меня и мои муки, мои синие глазницы, мои обтянутые кожей кости, мои обнажившиеся дёсна, повторишь мою ошибку! Одумайся, я прошу тебя, опомнись! 
 - Это же «био»…
 - Адреналин – тоже «био»!  Отними у себя адреналин, и что останется? Сплин. Печальная такая селезёнка, которая прекратит чистить кровь. Вот также и 310-ая, это бомба замедленного действия. Я горько обманулся в том, что мой организм Стража достаточно силён, а шприц оказался сильней, и он проткнул меня почти насмерть. Теперь пока что на одних таблетках и существую, и только через года два, пожалуй, покину эту палату. Я боюсь, ты займёшь её после меня, а я этого не хочу, мне страшно за тебя…

     Но стоило раз попробовать, и Вэнди Британская попала в паучьи сети из игл. Действительно, когда Беларион вылечился, Вэнди заняла его место, а он, полностью осознав опасность, немедля всё засекретил и скрыл в подвале своё оборудование. Затем он вернулся к нейрохирургии, чтобы учить ассистентов и практикантов, оперировать пострадавших. Когда он оперировал, его прозывали «Мастер Золотой Скальпель». И заработался до того, что вряд ли исполнил хотя бы дело патологоанатома. Дрожь пальцев – болезнь трёх специалистов: художника, политика и врача, - если специалисты действительно хороши в своей отрасли. Незаметное напряжение внутри, оно выползает наружу рано или поздно, - и дрожь начинается. Тогда Беларион перешел деканом на медицинский факультет Беркарийского университета, чтоб обучать новеньких благому ремеслу спасения жизни и здоровья граждан.

     Повелитель горько наблюдал, как бесстыдно, за пятнадцать минут блаженства, Беларион предавал не только свою, но и другие души, что и было в этом самым ужасным. Наркоман обычно портит только себя, конечно доставляя некие неприятности окружающим, но не наносит похожего вреда. Как понял Повелитель, добровольцев среди жертв не бывает… На губах Белариона во сне играла улыбка, и эта улыбка вселяла ужас, и нет сомнений – это улыбка плотоядца, кровопийцы, изувера. Но изверг был не подлым, Принц брал на опыты только тех, кто серьёзно повинен перед ним лично или перед государством. Помимо опытов с разработками, Повелитель видел опыты на нервной системе. Беларион поступал коварно, но верно: одними теоретическими изысканиями медицина не способна достичь столь высокого уровня, а в Беркарии эта наука стояла всегда на первом месте: именно в их больницу лечиться шли со всего мира Стражей. Опыты Белариона в области нейрохирургии подняли науку на высокий уровень, но большинство не подозревали, какая цена была за это заплачена. Врач, лишенный некоего бесчувствия, некой жестокости, - уже не врач, ему уже никого не вылечить, ведь сам процесс лечения предполагает причинение боли. Мужество доктора состоит в умении спокойно, без состраданья, причинять необходимую боль и бесстрастно лицезреть её. Бионаркотик же, несомненно, - это по-беркарийски бесстыдное  злоупотребление собственными докторскими полномочиями.

     Иное видение сменяло прежнее, Повелитель узнал, как Беларион обжегся властью. Он занял пост Владыки Страны Просветлённых, - как в Беркарии у власти никогда не будет человека, так и той страной никогда не правили беркарийцы, просто это была независимая колония Беркарии, которую они лишь взяли под военную защиту. Они дали начало строю теократии и оставили страну в руках главных жрецов и жриц. С поколениями люди забыли о древней протекции Беркарии, создали собственное законодательство и, как следствие, - появилась коррупция, страна начала распадаться, каждый жил по-своему (из тех, кто занимали высокие должности). Жрецы  холодно дрались за главенство, и ни один из них не был достоин власти над Страной Просветлённых. Путь на этот Престол оказался очень  тернист, и Повелитель видел все страсти Девяти Тронов.  Один из Тронов занял Беларион, прогнав наиболее бездарного из Принцев.  Девять Тронов – это всемирный Совет Стражей Нейтралитета, там собирались представители ведущих государств, в основном, наследники, молодые политики и вторые лица при Властителях. Через полномочия Нейтралитета беркариец сумел прийти к власти в Стране Просветленных. Замечу, что всё это он делал по повелению своего отца, не питая личной приязни к политическим вопросам. Он сразу же провёл борьбу против коррупции, восстанавливая единый закон для всех, чтобы склеить раздробленность. Во Время Смут в Беркарии, смута одолела и почти спасённую от беззаконий Страну Просветлённых, тогда и многие «слишком просветлённые» были казнены или же брошены в тюрьмы за предательство.

     Спустя некоторое время, Беларион с ужасом заметил за собой грехи, которые были бы простительны для всех предыдущих правителей (ибо то были люди), а для Принца – страшны. Это были только его грехи, но пусть даже страна их не замечает и не страдает, всё равно власть растлила его душу.  Для себя самого он низко пал, предаваясь порокам после того, как проявил всю сомнительную беркарийскую добродетель. Беларион понимал, что рано или поздно граждане потянутся вслед за ним и погрязнут в разврате: искоренив одно беззаконие, он чуть не посеял новое. Тогда он немедленно отправился в Храм Беркарии – исповедоваться Первосвященнику. В том, что спал со жрицами-иноверками. В том, что предлагал новые догмы в чужих Храмах. В том, что заступал на места жрецов и служил чужие религиозные обряды. Если говорить об этом, как об одном грехе, то это просто: он породил фанатизм, народ все его поступки находил правильными лишь потому, что он всем полюбился.
 - Перед религией Беркарии ты не согрешил, -  подытожил содержание исповеди священник.
 - Я виноват перед своей совестью. Что мне делать, падре? Я сам себе противен.
И падре предложил действительное искупление для больной совести (Врагу не пожелаешь!):
 - Знаешь, Беларион, я ведь давно хочу уйти из Храма. Мне некому доверить своё место. Оставь Страну Просветленья и прими мои тиару и жезл. Но помни, служение здесь есть мученичество!
 - Я принимаю мученичество, - и Беларион преклонил колено, чтобы Первосвященник короновал его.

     С тех пор его сознание и поглотил кромешный мрак: началось служение жестоким, кровожадным Богам. Тем Богам, которым он молился с рождения, и теперь эти Боги поселились в нем, разрывая душу на части. Первосвященник Беркарии принимает и отдаёт Боль, Исполненную Смысла, в целях завершения всех обрядов, - только Боль была на самом деле наделена Смыслом. Здесь заканчивается любой грех, и остаётся забытье, - самая непобелимая и последняя страсть экстатической самоотверженной веры. Мой читатель, наверное, знает, как в древности посвящали неофитов, чтобы те вступили в мистический орден.  Жрец-инициатор наносил десять ударов плетью по обнажённой спине новичка, а затем следовал такой вопрос:
 - За что я ударил тебя?
Неофит должен ответить:
 - Я не знаю.
 - Поэтому ты воздашь мне за это втрое, -и покорно подставлял спину под тридцать ударов плети.

     Конечно, в Беркарии всё было совсем не так, но, пожалуй,  гораздо сквернее. Плоть новоявленного Святого Мученика Белариона почти не отличалась от плоти Химеры растерзанной Свободы, зато душа освободилась от греха. И также отрешенно он не замечал боли и вечной муки, а внимание уходило в глубину души, откуда раздавался беркарийский молебен за чужие души, ещё не способные верить в себя. И многих Беларион отмолил от надвигающегося мрака, впуская его в себя, падая коленями на морскую соль, чтоб попрать недостойные слёзы, - руки, глаза, волосы светились силой искупления Духом. Со взглядом, возведённым к Небу, он трогал прихожан за головы и плечи, исцеляя все недуги души.  Повелитель узнал, что в этом-то и состояло его блаженство – утешать, спасать и любить, - ведь все желания забыты в порывах духовной экзальтации. Для людей он стал Богом, для беркарийцев – лучшим проводником божественной воли. И так порочный вновь стал Святым! То есть, страдальцем…
     Ох уж, эти взлёты да паденья! Пешком ходить гораздо безопасней, Принц! Этому-то Химеры кого угодно научат!


                Конец   Пятой  Части.

 




 -