Ночь в музее

Рассказ из цикла "Салон "Пёстрая лента""

     1.

     Если вы живете в маленьком городе, то наверняка заметили: убийства тут совершают неохотно. Даже профессиональный убийца (окажись такой случайно в числе жителей городка) безусловно, замешкался бы, прежде чем принять роковое решение. Причина проста: горожане обычно знают друг друга в лицо, все друг другу родня, соседи или, по меньшей мере, приятели. Откуда же взяться таинственному убийству?
      На такую странную тему разглагольствовал Гарик Мерцалов, хозяин парикмахерского салона «Пестрая лента», вообразивший себя знатоком и специалистом в разгадывании детективных задач.
     Его собеседницей была дама (оба они – Гарик и гостья – расположились по разные стороны низкого столика, на котором стояли чашки с бесцветным горячим напитком, который Гарик называл настоящим тибетским чаем). Гостья сидела, подвернув под себя полную ногу в задравшейся светло-желтой брючине и, распахнув глаза, внимала Гариковым рассуждениям. Болтовне. Трёпу. Гарик же, время от времени раздувая полные щеки, беспечно высказывался на захватывающую тему. Идеальное преступление. Узкий круг заинтересованных людей. Талантливая мистификация. Домашнее убийство. Убийство, совершенное на глазах у полудюжины свидетелей.
     - Вранье, - вставила гостья немного хрипловатым голосом. – Не верю. Станиславский.
(это у нее была такая привычка – шутить со ссылкой на первоисточники. На Станиславского в особенности, потому что лет пятнадцать назад имелись кое-какие планы: коротко говоря – выйти на сцену и потрясти мир. Как известные десять дней. Джон Рид.)
     - Вранье, - повторила гостья, блестя глазами. – Ты просто начитался детективов. Такие убийства – применительно к жизни – в принципе невозможны. Настоящий убийца, по-моему, абсолютно не заинтересован в рекламе. Плевал он на  и н т е р е с н о е  преступление. Печальная реальность – вот главный урок. Лев Шейнин, - добавила дама.
     Гарик Мерцалов выслушал возражения, потом немного подумал и захохотал.
     - Я тебя умоляю! – вскричал он и сделал крохотный глоток темного пойла из настоящей китайской чашки. – Расслабься.
     - Ты, Анечка, - заметил он, - рассуждаешь, как дилетант. – Но с точки зрения специалиста (тут Гарик вторично надул щеки) – картина не такая уж безотрадная. Даже применительно к маленькому городку… Лично мне, - важно продолжил Гарик, - приходилось несколько раз… ммм… участвовать в расследованиях более или менее таинственных преступлений.
     Гостья, которую Гарик Мерцалов называл Анечкой, неожиданно зевнула.
     - Знаю, слышала, - сказала она своим хрипловатым голосом.
Гарик обиженно уставился на собеседницу; неизвестно почему, ему почудилось, что она говорит без должного пиетета.
     - Я и сама, - задумчиво вымолвила Анечка, - иногда подумываю о том, чтобы взять да и сочинить детективный рассказ. На местную тему – как тебе это понравится? Будучи профессиональной журналисткой… Ну а каждый журналист (как ты, может быть, слышал) мечтает написать роман. Сергей Довлатов.
     В салоне наступило короткое молчание.
     Гарик Мерцалов занялся тибетским чаем, время от времени бросая косые взгляды на гостью. Казалось, он говорит самонадеянной даме: «Конкурентка? Ну, что ж, попробуй…».
     - Ну а темы, - продолжала Анечка, - разбросаны под ногами. Как пуговицы. А.П.Чехов…
     - Слушай! – перебил гостью Гарик, и его мягкий взгляд внезапно сделался свирепым. – Это чушь.
     - Чушь? – удивилась собеседница. – Что именно?
     - Пуговицы, разбросанные под ногами – вот что. Не говоря о твоих детективах!
     - Завидуешь, - констатировала Анечка и вытащила ногу из-под собственного зада. – Отсидела, - пожаловалась она. – Но я вот что тебе скажу. По поводу сюжетов, которые нам дарит жизнь… Я приглашаю тебя принять участие в городском мероприятии. Оно состоится в начале следующей недели. «Ночь в музее» - как тебе?
     - Как в кино? – спросил Гарик с любопытством.
     - Я буду там от городской газеты, - сообщила Анечка. - Имею право провести одного гостя. Согласен?
     - А причем тут детективы? – спросил Гарик Мерцалов.
     Анечка принялась шарить по карманам желтых своих брюк и, достав пачку сигарет, сказала:
     - Очень просто. Среди прочей публики там будет дама, которую были бы не прочь убить сразу несколько человек. Придать жестокой смерти…
     Тут Анечка сунула в рот сигарету и снова принялась обшаривать себя в поисках зажигалки.
     - Обалдела?! – вскричал Гарик. – Давай иди на балкон! Сигарет мне тут не хватало!
     Анечка, которая, наконец, нашла зажигалку, прикурила и задумчиво выпустила дым в потолок.
     - Я в том числе, - заметила она. – Ты понял, я по поводу убийства той бабы… В числе тех, кто мечтает ее пришить…
Гарик демонстративно прикрыл нос шелковым платком, который был извлечен из Гарикова кармана отчаянным жестом.
     - Валяй, - произнес Гарик Мерцалов хмуро. – Рассказывай, что за ночь в музее. И кто такая эта женщина - будущий труп?
     Гостья засмеялась.
     - Рассказываю, - охотно кивнула она, прикончив в три затяжки сигарету. – Почему нет?

     2.

     Гостью Гарика Мерцалова звали Аня Смолёных.
     И имя, и фамилия были псевдонимом.
     Настоящее имя – Галина Смоленская – оставалось в документах и в памяти тех, кто знал журналистку с детства.
     Полная, черноволосая, с хриплым раскатистым смехом и отвратительными манерами  (а также не менее отвратительным псевдонимом) Аня полностью соответствовала представлениям о свободной журналистике в глухой провинции.
     Она много курила, охотно сквернословила и пересыпала речь цитатами, прямо указывающими на широкий кругозор. К этому надо прибавить столь же широкую фигуру, спрятанную под свободно свисающими накидками, пончо и прочим – а также закутанную в километровый шарф – во всякое время года… Короче говоря – лицо периферийной демократии. Не бог весть какое симпатичное – но, с другой стороны, бывают и хуже… 
       Как уже сказано, Аня Смоленых работала в единственной местной газете. Она представляла умеренное оппозиционное крыло, что означало на деле некоторые неприятные вопросы, задаваемые на ежегодной пресс-конференции в городской Администрации. Вопросы, впрочем, были довольно однообразны и касались, главным образом, открытия молодежного рок-клуба, который был твердо обещан, но до которого всё не доходили руки… Задавались эти вопросы Аней автоматически и не имели (как и ответы) абсолютно никаких последствий, так что обе стороны, можно сказать, расходились вполне довольные друг другом.
     Что касается «ночи в музее», то это была последняя свежая идея, созревшая в самых недрах городской административной цитадели. Автором, как выяснилось, оказалась начальница Отдела культуры Татьяна Владимировна Балабышева – женщина с изысканными манерами, но принципиально отвергающая любой род деятельности. Даже трубку телефона в своем рабочем кабинете она снимала неохотно и только в самых крайних случаях; некоторые уверяли, что все восемь рабочих часов, ежедневно, она занята тем, что обмахивается веером из настоящих павлиньих перьев. Балабышева носила шляпу с вуалью, говорила томным простуженным голосом, а в редкие минуты досуга отлично управлялась с ножом и вилкой (что, если вдуматься, не так-то просто).
     Так вот, именно Балабышева в ответ на мягкий упрек сверху, касающийся того, что культурную жизнь города следует отчасти оживить… и что, учитывая, как талантлив наш народ – это, быть может, будет не так-то и трудно? – в ответ на эти прямые и косвенные пожелания, Татьяна Владимировна придумала: провести акцию «Ночь в музее». Как это принято, господа, в Европе… Эрмитаж, Лувр… Где-то, впрочем, это бывает раз в неделю… Ну а у нас, на первых порах, можно сделать  раз в год… или просто -  р а з ! неважно. Главное внести свежую струю.
     На оперативке идею приняли без разговоров. Неплохая мысль – и никаких дополнительных вложений! Открыть на ночь Городской музей – и все дела. Имелась лишь одна заминка. Музей, надо признать, и днем-то неохотно посещали. А тут – ночью! Наши люди талантливы, но инертны… Не метлой же загонять… да и не те времена…
     И вот тут-то Балабышеву как прорвало! Видно, перемлела она у себя в кабинете, обмахиваясь веером… Идеи хлынули из культурного лидера, поражая других администраторов! Они сами подадут пример – вот что придумала Татьяна Владимировна. Проведут в нашем музее ночь. А что? Им тоже не мешает встряхнуться – вон как в былые годы отмечали День профсоюзов!
     Товарищи молча посмотрели на руководителя культуры и отвели глаза; что было то было… Как говорится, молодость есть молодость… Ну а сейчас у всех семьи…
     Балабышева взволнованно замахала руками.
     Ничего особенного, уверяла она, от них не потребуется… На предстоящее событие вообще следует взглянуть как… ну, допустим, как на пикник! Небольшой фуршет, несколько выступлений – вот и всё. Часа два – и они свободны! Но – ночью! Кто-то же должен положить начало традиции; и что если не они – то кто же?!
     Вот какого рода речи стали причиной грядущего культурного виража. Нелепая мысль, которая пришла в голову Балабышевой, и полное отсутствие каких-либо мыслей у ее коллег.
     - Ты, мне кажется, говорила что-то о своих зловещих предчувствиях? - выслушав журналистку Смолёных, заметил Гарик. – О какой-то женщине, а? Это кто же – неужели, сама начальница Отдела культуры? Балабышева – или как ее там?
     Аня Смолёных издала хриплый смешок.
     - Балабышева не подходит, - помолчав, ответила она. – Хотя тоже та еще птица… Нет, там есть кандидатка поинтереснее…
     - Кандидатка на смерть? – задумчиво уточнил Гарик Мерцалов.
Разговор, по-видимому, наконец, сделался ему интересен.
     - Вот именно. Я говорю о Розе Ильиничне Чумизиной.
     - О! – вскричал парикмахер. – Знаю. Носит парик «блонд», причем весьма низкокачественный… Это, знаешь ли, даже не Китай… Совершенный мусор, кустарщина редкостная! – и Гарик с осуждением покачал головой.
      - Она, - кивнула Аня Смолёных. – Директриса нашей Городской библиотеки. В книжках разбирается, как свинья в апельсинах, зато сама пишет, и как!
     - Неужели? – задал Гарик удивленный вопрос. – И что же именно? Мемуары старой гейши?
     Журналистка усмехнулась.
     - Если бы, - сказала она с горечью. – Нет, у нее другой жанр.
     - Ну?
     - Чумизина – автор доносов. Совершенно профессиональный автор, надо заметить… Катает кондово, искренне, с полным сознанием выполненного долга.
     - Да ты что, их читала?
Смолёных пожала плечами.
     - Кое-какие шедевры видела. Те, что пересылали в газету, чтобы пресса приняла участие… Наиболее невинные, само собой…
     - Анонимно? – спросил Гарик Мерцалов.
     - Когда как. Но узнать ее почерк не трудно. Сплошные грамматические ошибки – из-за накала страстей, надо полагать…
     Гарик на мгновение сжал руками стриженые виски.
     - Странно, - заметил он. – Да ведь доносы сейчас вроде бы непопулярны?
Аня ответила ему скептическим взглядом.
     - Еще как популярны! – высказалась она. – Можешь не сомневаться, на такие вещи всегда найдутся читатели. Что написано пером не вырубишь топором, - добавила она несколько неожиданно. – Русская народная пословица.
     Гарик задумчиво покивал.
     - Ну и кто, по-твоему, имеет серьезный счет к этой даме в драном парике?
     - Да все, - спокойно выговорила Смолёных. – Теоретически – все, - повторила она. – Вот смотри…
    
     И Гарик Мерцалов, любопытство которого всё более разгоралось, приготовился внимательно слушать.

     Причины для острой антипатии (а возможно, и ненависти) к Розе Чумизиной имелись у всех приглашенных – что правда, то правда. Взять хотя бы саму тонкую штучку Балабышеву… Конечно, это мелочи (и, как говорится, с кем не бывает) – но болтовня (да еще в письменном виде!) о том, что Татьяна Владимировна, якобы, как-то танцевала на столе… на глазах, так сказать, у уважаемой публики… Во-первых, это почти полностью лживое заявление: Балабышева, действительно, залезла на стол – но это был никакой не танец, а совершенно невинный номер художественной самодеятельности! Просто чтобы поддержать угасающее веселье! Слава богу, Татьяна Владимировна – интеллигентный человек… Короче, глупейшее обвинение (которое не могло иметь никаких серьезных последствий) всё же ранило тонкую и деликатную начальницу Отдела культуры… Естественно! Но куда более омерзительным оказался еще один камень в адрес мадам  второе письмо, готовое полететь в область!. Там уже прямо заявлялось, что Балабышева – воровка; и что присваивает она муниципальные средства (которые должны бы пойти на ремонт захиревшего Дома культуры) – причем под прикрытием самого директора Дома культуры… Ну а тот – в свою очередь – прикрывает Татьяну Владимировну, будучи связан с ней двойной веревочкой! Вот эта «двойная веревочка» и была, возможно, самой отвратительной частью обвинения (если не считать прямого указания на воровство); Чумизина прямо заявляла, что прикрывает Балабышеву директор Дома культуры Морев Петр Никитович; прикрывает – являясь ее любовником и любовником ее юной дочери Алисы! Каково?! Алисы – еще более деликатной и тонкой, чем сама Татьяна Владимировна! Милая девочка недавно закончила школу и пока ничем не занимается, готовит себя дома к актерской карьере… Ну, и, естественно, Морев (как единственный в городе специалист) ей помогает… Им приходится подолгу бывать вместе… Морев – старинный товарищ Татьяны Владимировны… А оболгать можно любого!         
     Высказавшись, Смолёных перевела дух.
     Глаза Гарика, который обожал сплетни, сверкали.
     Однако он лицемерно вздохнул и заметил:
     - Ай-ай-ай! Я бы, пожалуй, не смог залезть на стол… Чисто технически… К тому же, на столе, наверное, стояли всякие салаты… Какая-нибудь «селедка под шубой»…
     - Селедка? – отозвалась гостья рассеянно. – Наверное… Но слушай! Балабышева, как я уже сказала, не единственная из тех, кто мечтает свернуть Чумизиной ее старую шею!
     Гарик бросил на Аню косой взгляд и неодобрительно покачал головой. Поскольку – не разделял склонность к подобным вульгарным высказываниям! «Свернуть старую шею»! Как будто не существует более деликатных выражений…
     Аня Смолёных сказала:
     - Собственно, и Морев, и Алиса будут там. А они, как ты понимаешь, тоже не испытывают к старенькой Чумизиной добрых чувств. Сплетни сплетнями, но оба серьезно пострадали от активной жизненной позиции Розы… Морев прошел судебное разбирательство и, вроде бы, был оправдан; но Чумизину не пугают неудачи! Она настрочила новый донос, и, как будто, должна приехать еще одна комиссия… Что же касается юной Алисы…
     - Да, - сказал Гарик. – Что касается юной Алисы?
     - Она, по милости этой старой ведьмы, лишилась жениха. И какого!
     - Морева? – спросил хозяин салона.
     - Что ты! – удивленно ответила Аня. – Куда там Мореву… Морев – просто добрый дядюшка, который помог девочке войти в мир большого секса… Морев, по существу, не ёбарь, - прибавила она задумчиво. – Обычный немолодой алкоголик…
     - Пословица, - кивнул Гарик. – Понимаю.
     - Жених, - сказала Аня Смолёных с легкой завистью, - был грандиозный. Олигарх, можно сказать, из области. Регионального масштаба!
     - О! – с уважением вставил Гарик.
     - Вот именно, - продолжила Аня. – И дело совсем было пошло… уже состоялось знакомство с родителями. То есть с Татьяной Владимировной… Но тут вмешалась, можно сказать, сама судьба…
     - В лице Чумизиной? – подсказал догадливый Гарик.
     - Угадал. Эта дрянь накатала (уверена, совершенно безграмотное!) письмо. Только олигарху на грамотность было чихать! Как только он увидел список – с именами и фамилиями, между прочим – других счастливых соискателей…
     - Чего-чего? – вдруг спросил парикмахер, который иногда, надо отметить, становился на редкость малопонятлив.
     - Алискиных хахалей, - пояснила Аня. – Говорят, в письме значилось около десяти фамилий…
     - О! – заметил Гарик Мерцалов. – Какой-то сериал – «Раба любви»…
     - Дубина! – ласково сказала журналистка. – «Раба любви» не сериал, а классика отечественного кино.
     - Продолжай, - молвил Гарик, благожелательно улыбаясь. 
     - Короче, олигарх увял. Может, у него к Алиске было настоящее чувство, а тут – такое разочарование… Не знаю. Только свадьба, которая была совсем на мази, расстроилась.
     Гарик Мерцалов спросил:
     - Кто же еще будет в этом твоем музее? Помимо троих  я в н ы х  врагов Чумизиной?
     Смолёных на минуту задумалась.
     - Директор музея, - сказала она. – Но это проходной персонаж… Исполнительный дядька из бывших военных… Зовут Геннадий Михайлович.
     - Дальше, - кивнув, молвил Гарик.
     - Будет еще Станислав Дмитриевич Мироянов, художник…
     - Знаю! – перебил Гарик. – Карикатуры в местной прессе.
     - Не только в местной, - заступилась Аня. – Он, знаешь ли, публикует свои работы и в столичных журналах… Типа «Нефть и газ»…
     - Неужели, - вскинул светлые брови Гарик, - Чумизина тоже пробует себя в искусстве карикатуры? И они с этим твоим Мирояновым – соперники? Как Моцарт и Сальери?
     - Я уже объяснила, - ответила Смолёных. – У Розы другой жанр.
     Гарик Мерцалов уныло вздохнул.
     - Помню, - кивнул он. – Жанр художественного доноса… И что же наш Мироянов?
     Журналистка сказала, поколебавшись:
     - В общем, ничего особенного. Так, мелкая гадость… Результатом которой стало, однако, то, что у Мироянова сорвалась намеченная (и оплаченная спонсорами) поездка в Португалию. Станислав Дмитриевич, видишь ли, оказался призером какого-то конкурса… Что-то вроде «Художники в борьбе с биологически-активными добавками»… Короче – взял наш Мироянов поощрительный приз…
     - И? – поторопил Гарик.
     - Поездку ему оплатили устроители конкурса, и Станислав Дмитриевич бросился оформлять загранпаспорт… И дело было совсем на мази, но тут Чумизина припомнила, что не истек срок работы Мироянова на секретном предприятии…
     - А в ОВИРе – проглядели? – подозрительно уточнил Гарик.
     - Похоже, что – да, проглядели… Сейчас ведь на эти вещи смотрят не так строго… Да и Мироянов отчасти схитрил: потерял трудовую книжку и уговорил в Отделе кадров внести маленькую поправку… В общем – всё бы наверняка сошло, если бы не бдительность Розы Ильиничны. Но она, узнав о поездке, тут же вспомнила, во-первых, о прежней работе Мироянова, а во-вторых, - о своем гражданском долге. И поездка художника накрылась медным тазом.
     - Действительно, сволочь, - с легким даже удивлением согласился Гарик и спросил: - Надеюсь, других желающих избавиться от доброй женщины нет? И так получается четыре человека – я имею в виду, не считая директора музея… Ну и тебя, Анечка.
     Смолёных сказала:
     - Будет еще Вениамин Илларионович Пробкин.
     - Пробкин? – повторил Гарик. – Илларионович? Это что, красивый псевдоним?
     - Ты что, не знаешь Пробкина?
     - Извини.
     - Вениамин Илларионович – историограф нашего главного секретного предприятия. Пишет книжки – причем со страшной скоростью. История профсоюзного движения на Комбинате… История коммунистических субботников в условиях секретного предприятия… И тому подобное. Недавно, между прочим, защитился.
     - От кого? – спросил Гарик Мерцалов.
     - От кого! Диссертацию защитил, кандидатскую. Полная мура и профанация, как и его прочие труды – но дядька энергичный, пронырливый…
     - Ясно, - сказал Гарик. – А Чумизина? – вернул он рассказчицу в нужное русло.
     - С Чумизиной, - с некоторым сомнением ответила Аня, - они вроде бы друзья…
     - Остаешься – ты, - заключил хозяин парикмахерского салона. – Валяй, выкладывай: какой у тебя зуб на уважаемую Розу Ильиничну?
      
     3.

     Городской музей (называемый в народе «Мишкина избушка») находился на самой окраине города. Главный экспонат музея – чучело бурого медведя – подарило учреждению это ласковое имя…
     Здание в несколько комнат раньше принадлежало первой (и единственной) в городке лыжной базе, а потому и было рассчитано на то, что, надев лыжи, человек сразу побежит по снежной тропе, уводящей в лес. Вид на этот лес как раз и открывался из низких, мутных от времени окон.
     «Унылое местечко, - отметил Гарик Мерцалов, который не бывал в музее со времен пионерского детства. – Не хватает мирного кладбища за косогором…».
     Впрочем, внутри музей выглядел довольно бодро. Был, во-первых, хорошо освещен, что позволяло разглядеть (помимо медведя) немногочисленные витрины и стенды – включая даже след от ноги какого-то древнего животного… Или, может, от лапы? В основном, однако, экспозиции были посвящены более актуальным предметам, чем мамонтовы следы. Тут и там из-за стекол на посетителя смотрели уважаемые горожане… Под их взглядами Гарик Мерцалов вначале даже немного оробел; уныние, несмотря на накрытый в фойе стол, не исчезало. Гарик (вообще-то не подверженный приступам поэтического настроения), казалось, слышит, как за окнами свистит ветер ранней осени… «Приперся, - ругал себя парикмахер. – Любопытная Варвара! Фуршет, однако, неплохой – это следует признать… Видно, что люди старались для себя…».
     Стол, который Гарик Мерцалов успел окинуть опытным взглядом, был, действительно, достоин всяческого одобрения; среди нарядных закусок представительствовала и икра – черная, красная; и балык («Непересушенный!» - отметил Гарик одобрительно); и были там, господа, дары моря! Причем не в виде так называемых крабовых палочек – а настоящие креветки, и вот это огромное чудище… Ммм… Явно из морских глубин… «Хорош! – радовался на деликатес хозяин парикмахерского салона. – Если не муляж, конечно… Хотя – какой муляж? Для себя ведь старались, для себя…».
     По комнатам музея прохаживались приглашенные. Видно, все, а не один только Гарик, были приятно возбуждены открывшимся зрелищем яств; гости ласково улыбались друг другу и обменивались сдержанными замечаниями.
     Насмотревшись на стол, Гарик занялся разглядыванием гостей. И с небольшим удивлением вынужден был признать, что практически всех узнал! хотя и не был знаком прежде – разве что мимолетно… Как видно, Смолёных оказалась неплохой рассказчицей и ясно обрисовала весь бомонд! Так или иначе, перед Гариком Мерцаловым один за другим явились: сам директор музея – как его? Михаил Геннадьевич? Геннадий Михалыч? Озабоченный, сдержанно-суетливый, подтянутый; начальница Отдела культуры плюс юная дочь – Алиса… И что это за девочка и где она живет? А вдруг она не курит? А вдруг она не пьет? Гм, гм… Глаза – лиловые… Ах, ах! И к волосам никаких претензий… Неужели, эта куколка  и м е е т   о т н о ш е н и е  к этому вот борову? К Мореву – директору Дома культуры? Мерзкий тип, как ни погляди – и потом, этот дезодорант… Пьет он его, что ли? Зато маман при полном параде, и, кстати говоря, с веером! Вот ведь не врет народная молва… О, а это кто у нас такой элегантный? И пиджачок с искрой, и борода, между прочим, ухожена… И в лице - выражение… Художник, больше некому. Мироянов Станислав Дмитриевич. Симпатяга в общем и целом, только глаза бегают и волосы нуждаются в элементарной стрижке. Хиповать в его возрасте поздно, тем более – с такой лысиной… Ну-с… О, вот еще один… Тут и гадать нечего, сразу видно: Пробкин. Вениамин Илларионович, что ли? неважно. Крепок, ретив, значителен, глаза с оловянным блеском. Неужто, все историографы такие? Допустим, Карамзин?
     Тут Гарик Мерцалов не выдержал и прыснул, за что был вознагражден сразу несколькими сдержанными и недоуменными взглядами.
     Гарик хихикнул – и чуть было не прозевал явление героя. Вернее – героини…
     Однако – не прозевал…
     Роза Ильинична Чумизина, директриса городской библиотеки и опытный составитель разнообразных доносов и кляуз, явилась в раскрытых дверях главной комнаты музея во всем, можно сказать, блеске.
     Представьте себе маленькую и ветхую старуху, увешанную блестящими тряпками (сари это называется? Кимоно?) – в бусах, браслетах, монистах, а также с небольшим павлиньим пером во взбитых, фиолетовых локонах.
     Произведя умеренный звон, старая дама величественно кивнула пером и восторженно крикнула:
     - Друзья мои!
В комнате, заметил Гарик, возникла напряженная тишина, которая, впрочем, ничуть не смутила страшную женщину.
     - Друзья мои! – повторила она. А потом прибавила  (в стихах, что ли?): - Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!
     Гарик Мерцалов затрепетал; вздрогнули, казалось, и остальные; содрогнулись…
     - … редкие, но жизненно важные впечатления… - болтала директриса библиотеки, которая, как подметил Гарик, была не такая уж хрупкая – высокой прочности старуха!
В общем, становилось ясно, что торжественная часть задуманной акции началась. Таким вот спонтанным, надо добавить, проявлением чувств Розы Чумизиной…
     Гарик вдруг ощутил чувствительный удар в бок. Ну конечно, это была невоспитанная Аня Смолёных!
     - Умираю, курить хочу! – шепнула она в Гариково ухо. – Свалим по-тихому на веранду?         
     - А как же твоя работа? – осторожно отодвигаясь на второй план, спросил парикмахер.
     - Фигня! – так же тихо откликнулась журналистка. – Все равно все речи придется писать заново… Не цитировать же эту старую суку!
     Последнее слово, видимо, темпераментная Смолёных произнесла громче, чем следовало, поскольку стоявший прямо перед ней и Гариком историограф слегка обернул к ним скорбное лицо.
     - Музей – важнейший орган культурной жизни города! – надрывалась Чумизина. – Не случайно люди ласково именуют наш с вами музей «Медвежьей избушкой»…
     Гарик Мерцалов рассеянно кивнул Смолёных, которая тормошила его рукав: сейчас, мол, свалим… Минутку!
     Он, и вправду, готов был на короткое время удалиться, расслабиться, поболтать…
     … пока кое-что внезапно ни приковало его внимание. Одна деталь в поведении окружающих (которые, надо отметить, стояли к Гарику спиной – лицом к выступающей Чумизиной).
     Позднее, восстанавливая в памяти эту сцену, парикмахер припомнил: ораторствуя, Чумизина оказалась рядом с главным музейным стендом – с фотографиями самых почетных горожан. То, что стенд – самый важный, было понять не трудно: с левой стороны от него был установлен флагшток, на который, в торжественных случаях, поднимался прямоугольник государственного флага. Сейчас флаг, как отметил Гарик, находился в верхней позиции («Неужели же их собрание – настолько торжественное,  г о с у д а р с т в е н н о е  событие?»).
     В общем – Чумизина продолжала, взмахивая руками и почти задевая металиический трос флагштока. Она буквально парализовала аудиторию своей напыщенной болтовней… И вдруг… Вдруг – кое-что произошло. Во всяком случае, Гарик ясно почувствовал волну ужаса – неизвестной природы и неизвестно от кого исходящую; и, в подтверждение этому – короткий возглас, который вырвался из чьих-то уст! Из чьих? Гарик, естественно, не заметил, поскольку видел одни только спины… Зато расслышал – ясно. Расслышала и Чумизина – и в недоумении застыла с раскрытым ртом, демонстрируя собравшимся несовершенство местных стоматологов…
     Оцепенение длилось короткий миг – а потом сразу все задвигались. Любопытный Гарик аккуратно поменял позицию, протиснулся поближе – не теряя надежду понять: кто был так напуган (и чем, чем?), что не удержался и вскрикнул? А в том, что это был крик ужаса, парикмахер мог бы поклясться… И что, в конце концов, так напугало одного из зрителей?! Пасть Чумизиной? Но она застыла с разинутым ртом как раз в ответ на реакцию неизвестного…
     Через минуту, впрочем, глупое происшествие забылось: все двинулись к столу.
     И Гарик Мерцалов, который двинулся вместе со всеми, только позднее вспомнил странное обстоятельство; вспомнил уже тогда, когда ужас обрел абсолютно четкую и отвратительную форму и превратился – из призрачной тени – в чудовищную мертвую старуху.
     Произошло это так.

     4.
 
     Акция «Ночь в музее», затеянная для оживления культурной жизни городка, закончилась (даже если взглянуть непредвзято и со стороны) событием кровавым и неправдоподобным. Можно было подумать, что действие происходит не в провинциальном музее (более похожем на Красный уголок – если, конечно, не учитывать медведя да мамонтовый след) – а в каком-нибудь импортном боевике! В триллере!
     Страшная смерть на глазах у полудюжины свидетелей оказалась тем более страшной, что сопровождалась с виду обыденными, но довольно зловещими обстоятельствами.
     Первое из них – о котором знал каждый, но вспомнили не сразу – заключалось в том, что гости явились на собрание без мобильных телефонов. Таково было условие, и на нем настаивала при подготовке культурного мероприятия Татьяна Владимировна Балабышева. Никаких телефонов, господа! Мы, слава богу, интеллигентные люди, нам не надо напоминать, что в культурном учреждении, в самом, можно сказать, очаге культуры телефонные звонки неуместны! Да и часто ли мы бываем вместе – вот так, запросто? Пообщаемся без посредников – в конце концов, главная роскошь – это роскошь человеческого общения… И так далее, и тому подобное… Так что – телефоны отсутствовали.
       Второе обстоятельство обнаружилось также довольно скоро – как только безобразная картина смерти позволила свидетелям слегка прийти в себя и броситься к единственному в музее телефону в кабинете директора. Вот тут-то белый, как бумага, директор музея промямлил, что, в связи со сменой номеров, телефон временно не работает. И будет подключен только на следующей неделе… Так, подавленные ужасом гости все же сообразили, что им придется ждать до следующей недели и только потом сообщить о происшедшем куда следует… Либо – бежать по темному пустырю в город прямо сейчас, осенней ночью, и там уж сообщать на «скорую», и в милицию, наверное, о страшном происшествии…
     Возможно, в ту самую минуту, когда, надо повторить, наконец, поняли, что другого выхода нет – открылось третье, крайне неприятное обстоятельство. Никуда им было не побежать – даже если бы решились… если бы назначили гонца… Не побежать – поскольку ключ от единственного выхода, постоянно висевший, как уверял директор музея, на специальной вешалке для ключа в гардеробе, - отсутствовал. Не было его и рядом, на полу, куда, по предположениям некоторых оцепеневших гостей, он мог бы закатиться… Не было – вот и все.  А теперь, если к сказанному прибавить, что окна музея были забраны решетками (на обоих этажах) – то становится окончательно ясно: группа людей оказалась заперта с мертвой женщиной в музее, на окраине городка, ночью… С мертвой женщиной – и с убийцей, как стало понятно очень скоро…
     Открытие, что происшедшее не было результатом несчастного случая, а было преднамеренным убийством, сделал Гарик Мерцалов.

      То и другое – смерть и установление ее причины – заслуживают, конечно, более подробного рассказа.

     Присутствующие на фуршете получили возможность насладиться не только угощением, но и торжественными речами друг друга.
     Высказались:
     директор музея Геннадий Михайлович (общие, подходящие к случаю слова; что-то относительно новой, заложенной сегодня традиции);
     Начальница Отдела культуры Балабышева (примерно то же самое – но более возвышенно, с цитатами из стихотворения Заболоцкого);
     Историограф Пробкин (путаная речь о грандиозном плане создания Всеобщей Энциклопедии города);
     Алиса Балабышева (трогательный лепет в стихотворной форме – стихи, вроде бы, собственного сочинения);
     Художник Станислав Дмитриевич Мироянов (рассказал, неизвестно к чему, замшелый еврейский анекдот);
     Морев, директор Дома культуры (кряхтение, покашливания, невнятные восклицания);
     Роза Чумизина (болтала, ни к селу ни к городу, о каких-то архивах… о драгоценном культурном слое… о поразительном открытии и чудесном сюрпризе – о, это будет сюрприз для всех горожан!).

     Смоленых что-то чиркнула в блокноте, Гарик Мерцалов зевнул.
     Выпив и закусив, он утратил интерес к происходящему – не потому, что был бездуховной личностью, а потому что становилось – это следует признать – действительно, скучно…
     После спичей и тостов вернулись в первую, главную комнату – со стендами и флагом. Тут было решено сфотографироваться – вначале группой, а потом по одному. «Для истории!» - настаивал историограф Пробкин и занял место с фотоаппаратом около флага.
     Вот в момент фотографирования все и произошло.
     На флагштоке лопнул металлический трос.
     Это случилось в ту несчастную секунду, когда Вениамин Илларионович фотографировал Розу Ильиничну Чумизину и сделал ей знак рукой – чтобы она чуточку отошла в сторону… В тот самый миг Пробкин, взмахнув рукой, коснулся троса.
     Раздался короткий свист, и тут же брызнула кровь, да так мощно, что перепачкала лица, руки и наряды стоявших рядом гостей!
     Чумизина, странным образом раздвоившаяся, рухнула на пол, и гости, еще ничего не поняв, увидели, что начальница библиотеки почти разрезана надвое, а паркетный пол покрывается темной страшной лужей, которая всё растет и растет…
     Раздался глухой звук. Это рухнула на пол потерявшая сознание Балабышева.
     Кто-то из мужчин издал хриплый, булькающий вздох, будто его горло тоже оказалось перерезано стальным тросом.
     Оцепенение закончилось, начинался хаос.
    
     5.

     Через полчаса кое-что стало ясно.
     Сообразительный Гарик Мерцалов догадался, как ускользнуть из ловушки – иначе говоря, - как покинуть музей. Разбить палкой стекло в любом окне – вот как; и тут же сработает сигнализация, приедет милиция, и одна, как минимум, проблема будет решена: дверь откроется.
     Поглядывая на своих товарищей по несчастью (все собрались в кабинете директора, довольно просторной комнате, находящейся, кстати, на втором этаже; и это было хорошо, поскольку соседство мертвой Чумизиной, как видно, никого не устраивало), так вот – поглядывая на бледных, измученных людей, Гарик совсем было решил предложить этот свой выход, как вдруг одна мысль заставила его поколебаться.
     Гарик подошел к Ане Смоленых, которая сидела на подоконнике и выглядела, как и все остальные, довольно погано: утеряла румянец и смотрела на всех по переменке растерянными, воспаленными глазами…
     Наклонившись к журналистке, Гарик Мерцалов произнес вполголоса несколько слов.
     Выслушав, Смолёных проговорила испуганным шепотом:
     - Да брось! Сказки. Тайна зеленого попугая. Детский детектив, - прибавила она по привычке.
     - Положим, не такой уж детский, - спокойно возразил Гарик. – Сообрази, напрягись!
Журналистка скорбно покачала головой.
     - Не верю! – сказала она не очень убедительно.
     - Тогда, - довольно громко высказался Гарик Мерцалов, - объясни мне эти четыре вещи.
     - Совпадения, - грустно сказала Смолёных. – Или я не знаю что…
     Гарик Мерцалов улыбнулся бледными губами и шагнул к выходу из кабинета.
     Балабышева вдруг истерически выкрикнула:
     - Стойте! Остановитесь. Что – нам мало одного несчастного случая? Давайте, по крайней мере, держаться вместе, - неуверенно прибавила она.
     - Никакого несчастного случая не было, - обернувшись, пояснил бывший парикмахер. – Ее убили (тут Гарик неопределенно махнул рукой, словно указывая направление комнаты, в которой лежала мертвая Чумизина).
     В директорском кабинете сделалось очень тихо.
     - В принципе, - довольно спокойно продолжал Гарик, - если бы мы сейчас – все! – согласились на одну процедуру, - то через пять минут уже почти наверняка можно было бы сказать, кто убийца. Хотя я и без того знаю! – с некоторым самодовольством прибавил парикмахер.
     - Что за процедура? – спросил Мироянов.
     - Простая, - быстро ответил Гарик. – Тут, не сходя с места, вывернуть свои карманы. Для начала. А потом, если потребуется предъявить личные вещи. Хотя, я уверен, хватит и карманов… Готовы? И Гарик первым показал пример. В карманах его куртки оказалось на удивление много всего: жевательная резинка, леденцы, загадочная упаковка переводных картинок, пара смятых конфетных бумажек, несколько дисконтных карт.
     - Что ищем? – с любопытством спросил художник. И тут же добавил: - А, знаю! Ключ от входной двери.
     - Ага, - кивнул Гарик и, обратившись к остальным, сказал: - Нет возражений?
Присутствующие согласились не то чтобы охотно – а, скорее, несколько вяло. Слишком силен, надо думать, был пережитый шок…
     … Один за другим к директорскому столу стали послушно подходить гости… Подошла Аня Смолёных (показала, вслед за Гариком, пример); вывернул карманы Мироянов…
     - Стойте! – вдруг произнес вполголоса историограф Пробкин. – Кто ходит по первому этажу? – и он бросил на дверь кабинета напряженный взгляд, словно ожидал, что вот сейчас она распахнется, и кто-то (кто, кто?) войдет внутрь…
     - Посмотрю, - пробормотал он сквозь зубы и первым устремился к выходу.
     - Там убийца! – шепнули чьи-то губы, и по кабинету едва слышным эхом пронеслось: «Убийца, убийца!..».
     - Что я говорил! – громко сказал Гарик Мерцалов и бросился следом.
    
     Теперь надо отметить, что за Пробкиным и Гариком не устремился никто. Почему? Скорее всего, потому, что испугались не убийцы, а убитой… Представить, что придется второй раз проходить мимо Чумизиной, лежащей в кровавой луже, - это было, действительно, серьезным испытанием. Ну а вообразить мифического убийцу оказалось, в самом деле, нелегко… Даже парализованные ужасом люди легко смекнули, что дверь-то была заперта! И, хочешь не хочешь, приходилось признать, что посторонних в музее не было никого… А значит, убийцы не было тоже – а был несчастный случай, лопнул трос… Возможно, очень возможно! Ну а что касается исчезнувшего ключа – так в суматохе может пропасть не только ключ, а, допустим, целое пальто… Мало ли!
     Внезапный грохот, долетевший с лестницы, наполнил помещение глухим эхом.
     Тут уж, хочешь-не хочешь, пришлось поспешить к выходу остальным…         
       
     6.

     - Больше всего меня поразило совпадение намерений и результата, - высказывался неделю спустя Гарик Мерцалов, который вновь, уже не в первый раз, сделался героем момента, о чем свидетельствовала преогромная шишка на его гладком, красивом лбу.
     - Я имею в виду те мотивы относительно Чумизиной, которые ты, Анечка, мне обрисовала накануне ночи в музее. Смерть, желательная для всех – подумать только! Ведь это получается какой-то «Восточный экспресс», а?
     - «Восточный экспресс»? – задумалась журналистка. – Ага, «Восточный экспресс», Агата Кристи…
     - Вот именно! Хотя, должен признать, практически все названные тобой мотивы показались мне не слишком убедительными… Что, между прочим, позволило сделать вывод (по крайней мере, после смерти Чумизиной), что имеется дополнительный, скрытый мотив… Наиболее важный!
     - Но почему именно Пробкин? С чего, скажи пожалуйста, тебе пришло в голову заподозрить этого уважаемого человека?
     Гарик Мерцалов важно наклонил голову и свел кончики полных пальцев.
     - Первое – это странная реакция, тот самый крик, который вырвался из уст кого-то, кто стоял перед нами во время произнесения речей. Этот «кто-то» был Пробкин, я почти сразу понял… Неясно было лишь, что его так напугало… Я-то все думал, что конкретные слова выступающего, а потом (уже после смерти Чумизиной) сообразил, что никакие не слова, а одна возможность! Пробкин оказался случайно, если угодно, на линии огня! То есть когда выступающая Чумизина, взмахнув рукой, едва не коснулась флагштока, Пробкин вскрикнул – поскольку испугался, что трос лопнет раньше времени и что, чего доброго, он сам станет жертвой!
     Мое предположение подтвердило еще одно наблюдение (которое я также воссоздал в памяти задним числом)… Помнишь момент фотографирования? Очень странная позиция была выбрана все тем же Пробкиным… Он фотографировал каждого фактически на пустом месте… Поставил бы, в конце концов, на фоне флага… или стендов – ну я не знаю! Так нет! все мы по очереди становились в указанную им, совершенно не примечательную позицию! Почему? Теперь уже понятно: именно там человек был досягаем для лопнувшего троса. И знать об этом мог только убийца.
     - То, что трос был подпилен заранее (так что любое прикосновение могло неизбежно привести к трагедии) установили почти сразу прибывшие на место эксперты, - веско вставила Аня Смолёных. – А директор музея подтвердил, что Пробкин имел обыкновение торчать в музее даже в выходные дни… Занимался, мол, исследовательской работой, так что имел полную возможность…
     - Вот именно! – кивнул Гарик. – И тут уж мы подходим к моменту скрытого мотива. Помнишь, Чумизина усиленно намекала в своей речи на какой-то сюрприз! Пробкин хорошо понял, что это за сюрприз… Любительница совать нос в чужие дела, Чумизина отлично знала, что в руках пронырливого Пробкина оказались материалы неизданной книги бывшего директора предприятия (рукопись которой хранилась в местной библиотеке). Именно эта рукопись и стала материалом нового шедевра Пробкина – причем шедевра, который претендовал на солидный грант! К сожалению, однако, наш герой не догадывался, что Чумизина успела поделиться своим «открытием» сразу с несколькими людьми, так что старался Пробкин, можно сказать, напрасно! При первой же беседе со следователем этот прозрачный мотив (факт воровства ценной рукописи) оказался установлен.
     Смолёных покачала головой:
     - Я не могу понять только одного: зачем ему понадобилось запирать нас в музее?
     Гарик пожал плечами.
     - Думаю, на всякий случай. Возможно, он полагал, что Чумизина принесла с собой рукопись – как доказательство плагиата… Но, скорее всего, просто понимал, что чего-то не предусмотрел… Да и слышал, наверное, что чем более отодвинуто следствие – тем сложнее установить истинную причину происшедшего… Что с него возьмешь! – закончил Гарик Мерцалов. – Он не только историк липовый, но и убийца, прямо скажем…
     - Ну нет! – возразила его собеседница. – Убийца он настоящий. К сожалению, - поспешила прибавить она. – Вон даже тебя столкнул с лестницы, когда ты заметил, что он пытается избавиться от ключа!
     Гарик Мерцалов вдруг хихикнул.
     - У меня, - высказался парикмахер, - тоже имеется один вопрос. – Мы тут не закончили разговор о мотивах… Ну, если помнишь, ты твердила, что у всех имеются основания желать смерти Чумизиной… А про себя – умолчала...
     Аня Смолёных издала хриплый смешок, а потом вздохнула.
     - Для газеты, которую я в настоящее время представляю, - четко выговорила журналистка, - это не имеет существенного значения. Илья Ильф, Евгений Петров.
     - Цитата, - кивнул Гарик. – Сатира и юмор… Ладно… Какие у тебя сигареты? – внезапно спросил он. – С ментолом, тоненькие такие? Ну давай…
     И хозяин парикмахерского салона осторожно выпустил ароматное облачко дыма, без которого, как известно, не существует ни одной детективной истории.