Изверги. 2 глава. Геннадий Николаевич - бывший про

                ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА
                http://www.proza.ru/2011/08/31/15


          Они с  «Фомичом» (как звали его по имени или никто не помнил, или просто не хотел знать, а кто знал, всё равно по обыкновению так же величал) постоянно уже в течение года лазают по помойкам в поисках каких-либо продуктов, пригодных для использования таковых, как пропитание. А так же всяких различных вещичек: старых телевизоров, холодильников и другой ерунды, где можно разжиться цветным металлом, раскурочив их. Затем сдать его в приёмный пункт и наконец, уже на вырученные деньги, приобрести  в аптеке дешёвый «боярышник» (настойка на спирту) и в очередной раз – опохмелиться.

       «Больные» люди – ищут «лекарство». Этот процесс они выполняют, как зомби. Вполне привычно и мастеровито. Фомич, хоть и на энное количество лет был постарше его, но, и невзирая даже на обильное употребление алкоголя, довольно-таки шустро проводил свои поисковые манипуляции на зависть всякому молодому. Зачастую к ним присоединялись другие такие же «больные» бездомные или опустившиеся «товарищи по оружию», и они сообща всей гурьбой рыскали по помойкам с одной и той же целью. В настоящее время они промышляли вдвоём.

        Ген-Ник (так его звали почему-то все, кто знавал его ещё как Геннадия Николаевича в прошлом, когда он ещё был профессором и преподавал в политехническом институте механику, или же звали его так слепо, уже отдаваясь всеобщей привычке) он сейчас стоял в некоторой задумчивости поодаль. В данный момент на вид ему можно было смело дать лет полста, не меньше, но и это первое впечатление иногда неожиданно меняется то в одну, то в другую сторону. В конце концов, представляя его человеком неопределённого возраста.

       А и правда! Он выглядел то до неприличия молодым юнцом с какими-то неправдоподобными взглядами на современную жизнь: веруя в Бога и преклоняясь перед ним (часто-часто испуганно крестясь); то виделся уставшим во всём стариком, весьма практичным атеистом, уже не верившим ни в судьбоносность событий, ни в их предопределение. Вообще, толком никто, не знал его жизненной истории. Вроде только кто-то (да и он сам) иногда вдруг то ли невзначай вспомнят, то ли брякнут о его преподавательской деятельности вскользь и – всё! Он не любил особо распространяться о себе, вроде как бы неприятно ему теперь об этом вспоминать. Да никого собственно и не интересовало его прошлое. Главное, что в нём ценили, так это то, что он был всегда спокоен, рассудителен и невраждебен, неважно, пьян он, или трезв. Случалось иногда, очень редко, когда бывал он удивительно нервным, расчётливым, даже в некоторой степени жадным, но никогда злым, а потому зачастую забавляющим всех его окружающих «товарищей по несчастью».

       А несчастья у каждого были свои: кто-то спивался (как они считали) из-за жены или тёщи; кто-то из-за сложившейся политической и экономической ситуации в стране; кто-то по поводу из солидарности к угнетённым трудовым массам, обманутым  и обездоленным жуликами всех слоёв и «концессий»; у кого-то ежедневно «штурмом бралась Бастилия»; кто-то ещё чего-то придумывал, а кто-то по прямому стечению обстоятельств судьбы, к коим и относился наш Ген-Ник. Но только он один, наверное, из всей этой пьющей шатии-братии твёрдо знал (или думал, во всяком случае, что знает), что временные неудобства запоев, как неожиданно начались, так неожиданно и закончатся, предопределённые свыше. Это он ещё рассчитал когда-то давно, будучи студентом, хотя и не предполагал, что это окажется уж слишком так неприятно.

      Так или иначе, он верил, что всё, что с ним происходит в тот или иной момент, есть всего лишь неизбежный очередной эпизод его необычной судьбы, а потому безропотно предавался её воле и стойко переносил все тяготы и лишения любых, независимо от их сложности и каверзности обстоятельств. Считая, что покорного – судьба ведёт, а непокорного – тащит. И, честно говоря, он в этом черпал неиссякаемую силу для проживания всяких происходивших перипетий теперь и должных произойти с ним в будущем.

      Обитали они с Фомичом сейчас в старой полуразрушенной деревянной хибаре Фомича. Своего жилья и прописки (то бишь регистрации) в паспорте  Ген-Ника не было, как впрочем, и самого паспорта тоже не было уже довольно-таки длительный срок; он даже при нужде и припомнить-то не сможет, ежели приспичит. Ему будет очень трудно назвать точную дату конкретного отчуждения себя, как от квартиры, так и в частности, от самого документа. И всё это благодаря «добрым людям», или правильнее, мошенникам, коих в народе позже только стали обзывать «чёрными риэлторами». Поэтому вот уже три года, он ночует, где придётся, а точней, у таких же бедолаг, как и он сам. Родственников у него не было, а если и были, то где-то далеко, говорят, вроде как, в Сибири. Вроде как старшая родная сестра.

      – Увай!.. Надо же, как повезло... клад! – доставая из мусорного ящика огромный чемодан, Фомич даже от восторга зацокал языком, предвкушая важность находки. Тут он, кряхтя, присел пред «хранителем тайн» на корточки и, достав рабочий нож, начал ковырять им замок этого громадного «сим-сим». Тот совсем не сопротивлялся, раскрыл свои никчёмные дары без сожаления через несколько секунд, как будто опасался более жестокого к себе обращения.

      – Ну, ё-моё! Припарки... – разочарованный Фомич, увидев  скомканные старые обои, с раздражением, безжалостно раскидал их вокруг себя на расстоянии пяти метров и с ожесточением принялся сначала втыкать свой нож в чемодан, как в тушу недобитого животного, а затем не менее остервенело пинать старую вещь. («И хочется  ему?..» – рассеянно тем временем думал Ген-Ник, пока тот измывался над вещью и собой.) Если бы она (вещь) была живой, она непременно бы заплакала. Но он (чемодан) безмолвно переносил незаслуженные побои и унижения. Ген-Ника иногда очень серьёзно раздражала непредсказуемо-излишняя эксцентричность поведения Фомича, и он поторопился облагоразумить разребячевшегося товарища, предложив ему свою руководящую помощь в продолжение поисков  «полезных ископаемых»  мусорных контейнеров.

     За этими делами они проводят большее время суток, но никогда не бывало, чтобы безуспешно. Люди много выбрасывают хороших вещей. Одних только телевизоров и стиральных машин у Фомича в доме было бы уже несколько десятков, но все они в своё время были дикарски раскурочены. Хотя и будучи выброшенными (в смысле: вынесенными и аккуратно поставленными для тех, кто победней), они изначально почти наверняка имели вполне рабочее состояние. При необходимой-то смекалке и расторопности?..

      Тут Фомича отвлёк от его увлекательного занятия сначала неподалёку дикий – пронзительный – нечеловеческий визг, потом резкие свистящие фырканья и наконец, истошный леденящий вой как будто умирающего животного с последующим после этого громким развесёлым смехом... Десятилетки-пацаны в компании пяти особей живодёрничали над зажавшимся в комок облезлым грязным котом. Всё это у них (до противного) получалось, безусловно, ловко, словно упражнялись они в этом каждый день с глубокого детства.

    Получив некоторое удовлетворение от этого занятия, и нахохотавшись вдоволь, пацаны гурьбой двинулись прочь вдоль мрачной улицы в поисках новых развлечений. Нет, они не искали новой жертвы, просто им совершенно нечем было себя занять. Они были на всё свободное от занятий в школе время предоставлены самим себе, а кроме того, каждый из них чувствовал себя в такие моменты – героем западного вестерна. А потому всячески старался, подражая жестоким героям фильмов, как-то выделиться из толпы. По их мнению: дабы не упасть лицом в грязь. Бездействие угнетает сильнее всего молодые тела этой лучшей части человечества. Появившееся изобилие с некоторых пор на экранах телевидения информации насилия ужасно разлагает детские умы и сердца, призывая их к тупому, подражанию.

      С нескрываемым испугом и в тоже время, шаловливым любопытством проводив взглядом шумную компанию подростков, Фомич все-таки, наконец, мысленно вернулся к своему занятию. Сосредоточиваясь снова на своей миссии. При этом многозначительно жестикулируя руками и подкрепляя эту динамику философскими рассуждениями о «необузданной жестокости малолетних индивидуумов в виду неправильного их воспитания и неоправданного баловства представителей всех новых поколений».

      – ... От добра – добра не ищут... Ведь эти, нынешние балбесы (он так выразился потому, что и себя, по молодости, тоже считал – балбесом, как и всю молодёжь) ни хрена не ведают: ни холода, ни голода... Живут, мляди, можно сказать, на всём готовеньком... трёт твою мать... Вона какие! оболтусы нежалостливые растут... едит твою налево... Скажешь, не прав я?! Юшкин кот... Ваще, люди, скурвились, озлобились... едрическая сила... жадные стали, тьфу на них, суки и есть суки!.. Во-о-о пля!!! Фуроооор...

     Фомич увидел в стороне от мусорных контейнеров несколько скрытую в густых кустах бузины одиноко стоящую старую стиральную машину и опрометью бросился к ней. Ген-Ник задумчиво направился к нему. (Дело в том, что он давно её уже приметил, но всё это время молчал. Почему? Сам не знает, наверное, посчитал, куда ей деться-то?! – не убежит или ещё как может быть до странности.) Он уже знал, что через пару часов у них будет, и опохмелка и чего-нибудь пожевать. Опыт ещё никогда не подводил его даже после лёгкого визуального осмотра. Настроение заметно улучшалось.

     – Ну, Ген-Ник, давай, подсоби малость... щас мы тя родимая... бляха-муха! – они вместе под эти возгласы схватили с двух сторон агрегат и проворно поволокли его восвояси. Находка полностью удовлетворяла их потребности. Это была старая, ещё советских времён стиральная машинка, щедро напичканная цветным металлом. Да! в те «старые добрые времена» не скупились на оснащение электроприборов «цветметом», который теперь доброй памятью платит бездомным и «болеющим» относительно лёгким пропитанием и «чаркой» живительной смеси поутру.

     Всё происходило на редкость однообразно. Сначала пару часов изнурительно-привычного колупания с предметом общего внимания. Затем торжественный вынос содержимого внутренностей того или иного агрегата в пункт (прямого назначения) приёма цветного металла. И наконец, весёлая прогулка: либо до полулегальной «точки» продажи самогона; либо спиртового суррогата или уж походом за самым популярным в алкогольном мире «боярышником» в аптеку. Всё это только происходило уже с некоторым ярким всплеском искреннего пафоса.

     Вот они уже радостные пришли назад. Быстренько собрали на стол так называемую закуску, безвозмездно предоставленную им мусорными контейнерами. Уже спешно отваривалась «в мундире» слегка вялая проросшая картошка, ломался почерствевший, слегка покрытый плесенью хлеб, кое-какие ещё добрые находки... Витиевато был разложен зелёный полудикий лук с «огорода». Короче говоря, стол ломился, но самое главное – чинно стояли две полулитровые бутылки с алкоголем. Создавалось приятное впечатление очередного праздника. После первой дозы «лекарства» соизволил завязаться типический разговор. Сначала «о том – о сём», а потом обретая с каждой новой порцией спиртного уже убедительную твёрдость, и в конце концов, перейдя даже в более-менее теперь активные, порой охватывающие самые необычные темы – взаимные рассуждения. Житейские вопросы никак не обходили стороной когда-то ещё живших человеческой жизнью людей.

     – Ну что, ты вчерась-то ходил на базу... берут грузчиком? Чё мне-то, ничё не рассказал?  Берут, блин... без прописки на подёнку-то?
     – Ага... Щаззз... – возмутился Ген-Ник, – я им тычу диплом о высшем образовании... Говорю, мол, паспорта вот только нет... А они мне, глядя, как на вошь. На какой, мол, помойке нашёл? А у меня сам знаешь, никаких документов больше нет.

     – Да, ну!.. едит твою налево... Я уже давно не тыркаюсь в эти дырки. Какая там хрена батраловка... Эти финдарюги тока и думают, как объегорить честного человека... Кругом одно объедралово! Вон! Этот... как его... Игорёк, месяц отъефрашил. И что?! Обещали мильёны... получил пинка под зад. Запах от вааас, видите ли, непристойный исхооодит, а он младшого в армию тока спровадил. Жена хворая, тесть и тёща пенсии уже полгода не видали, мать помёрла месяц назад, а отец крякнул уже давно. То ли восемь, то ли десять годков назад... точно не помню. Вот и делай, чё хошь. Старшой сын зону топчет второй год за вымогательство (тоже передачек просит!). Как его?.. Рикет... Куда катится страна?.. Эт мы с тобой, неприкаянные. Живём... куда глаза поведут. Нет, ни ответственности тебе... ничего другого. Помрём... никто и не вспомнит о нас... –  и они тут (машинально под эти слова) даже не сговариваясь, добавили ещё понемногу (по сто где-то) и он, крякнув смачно, певуче продолжил:

      – Щастье-то како! Слухай, вот скажи на милость, добр человек... Что такое щастье? Как стать щасливым-то вот?.. и чё ваще означает – быть щасливым!.. Ведь вот... одному положим – щастье это купаться в золоте... как Скрудж мак-Дак... Помнишь, в мультике? Давечь по телику много чего загранишного американишнего показыть стали... Ну, дак вот, а другому щастье... (тут он мечтательно закатил глаза, в потолок сладенько улыбаясь) великое щастье! – это босяком прогуляться под дождём на сытый желудок... как тогда, сразу после войны, в малолетстве, бывало, помню пацаньём!..

     Тут послышались гулкие шаги где-то рядом за стеной, кто-то стремительно шёл по коридору. Торопливый топот то сначала удалился, а затем с новой силой раздался уже всё ближе и ближе к комнате; с некоторым запаздыванием страшно громыхнула входная дверь, брошенная пришедшим, и наконец, появился сам «пришелец». Пришелец или завсегдатай как всегда утомлённый и чем-то явно озабоченный мужчинка. Внешне больше похожий на обыкновенного алкаша с типичным для такового синюшным лицом. Он, зябко щурясь, вошёл в комнату и, вытащив из-за пазухи шкалик с аналогичной смесью пробурчал:

      – Ф-фомич! К табе м-можно? А то я... моя визжит б-белугой... кидаца  тигрицей... чуть пузырь... отняла бы... разкукошила бы на фиг, д-дура. А я ваще сдыхаю...
      – Заходь, заходь, Николаш! Мы вот тоже уже лечимся, – добродушно пробурчал Фомич, указывая на свободный стул, – милости просим до нашего шалашу.

      Некоторое время они молчаливо наблюдали, как тот, мелко трясясь, «прошкондылял» к указанному стулу, неуклюже переступая «свинцовыми» ногами. Плюхнулся на него, дотянулся, постанывая до порожнего стакана и с трудом откупорив бутылку, звякая  дробно стаканом и тарой друг от друга, наполнил стакан. А затем, крепко зажмурившись, самоотверженно вылил его содержимое одним махом в своё опухшее лицо. Секунды три, а может и больше Николай, застыв с немыслимой гримасой, в раскорячено ожидающей позе испуганно сидел, как заяц готовый в любой момент сорваться с места. И вот вдруг вскочил невероятно быстро. Помчался при этом, раскачиваясь из стороны в сторону, растопырив руки, усердно как бы держась за воздух и в тоже время с видом азартного ловца важной добычи ломанулся прыжками похожими на задорный танец даже капельку потешно (как могло показаться, выпендриваясь) в прихожую. Но, более уже не удержав там вдруг выпростал всё в тёмный захламлённый угол прихожей, злобно рыча и истошно подвывая.

       За учинённый порядку и чистоте вред никто не переживал. Об этом здесь вообще никто и никогда не беспокоился. В помещении давно не прибирались. Жидкое – само высыхало и истлевало, а мусор «прятался» от ног по углам или ненароком выпинался теми же ногами на улицу.

     Ген-Ник и Фомич с пониманием переглянулись. Они знавали такое состояние. Слушая его переливчатые завывания, невольно вспоминаются мысли о нашем русском мазохизме. И они (эти мысли) совсем уже не кажутся такими надуманными. Фомич и Ген-Ник многозначительно, с явным пониманием и сочувствием ещё раз переглянулись; каждый по-своему выразив отношение к данной ситуации. Мимикой и как бы несколько шутливо грозя друг другу пальчиками, терпеливо ждали завершения неприятного сюжета. Наконец хаотические всхлипы и бурные рычания сменились тишиной.

     – Ва-а-а!!! – неожиданно донеслось из-за «кулис», затем сплюнув и кашлянув, мученик появился с  несуразной  фразой, продекламировав  её  визгливым и неприятным голосом:
     – Летят два крокодила: один на север, другой на юг. Зачем мне холодильник? если я не курю... Фомич, я там, в ведро како-то... – вот как раз с этими словами он и образовался в проёме дверей, измученно разыскивая взглядом ненавистную посуду с постылым, но всё-таки невероятно любимым содержимым жидкого вещества. Отыскав её, он засиял доблестной улыбкой победителя. Той же манерой, как и давеча, просочился свинцово-расплавленной походкой и снова упрямо бухнулся в стул. Напряжения никакого не было. Всё происходило не впервые. Никто ничего не говорил, каждый ожидал того что и должно произойти. Молча Николай схватил бутылку уже теперь свирепой рукой и вылил остатки «водяры» в стакан. Перекрестился. Затем обхватив двумя трясущимися руками объект душевного внимания, запрокинув голову, повторил виртуозный элемент движения. Ожидания не были тягостными для присутствующих, все только коротко подбадривали его извечными словами: ну, держи... держи её... милок... терпи... Бог терпел... и нам велел... сейчас она... приживётся...

     И правда, она («бодяга») прижилась... Сразу образовалась  мимолётная  суета; «ёла-пала»! появился новый, проверенный «боями» собеседник. Николай и правда, изменившись цветом в лице (приятно побагровев!) быстро затараторил:
      – Ну вот! А то моя поёт себе одно и то же – когда ж ты поганец «кони двинешь»! Измучил, щебечет, и меня и себя дармоед хренов; ха-ха-ха, загуляю скоро от тебя. Когда-а-а бросишь юшку жрать и начнёшь супружеский долг выполнять!? Короче... ха-ха... Это?! – я говорю ёй, – хоть щас... А она мне: да больно нужён ты мне такой вонючий... какая дура с тобой лягет-та?.. С уродом таким... ха-ха… – рассмеялся он, но не было веселья в его смехе, а скрежетал он скорей какой-то тоской и безысходностью.

      – Аналогичный случай был у нас в колхозе... – продекламировал Фомич дежурную свою реплику, совершенно не претендуя на слушателей. Николай в своё время, не останавливаясь ни на миг, не слушая и не смотря даже в его сторону, продолжал свой блистательный рассказ:
      – Представляете, что она сегодня утром учудила! Короче! Я вчера на кухне под мойкой корячился. «Колено» чинил. Засорился блин... мать-та твою! Цельный день возился. Шо ты думашь?.. Сделал. Короче! Намекаю ёй, так эт-то обмыть полагаца, инча «каюк», «кердык» случица. Хы, отказала!.. Скотина. Ну, лады, кумекаю фиг с тобой. Не цапацашь с ёй! Пошкондылял к бабке Нюрке (она давечась кликала) – халтурку сулила. Короче! Ёй толчок колотый сменить надыть было; новым прибарахлилась, а сменить-то некому. Слесаря – бесы, толкует, дорого требуют. Короче! Ну, вот я и намылился... Думаю, а шо?.. Надж как-тось ситуацию разруливать. Ну, тот... вжить!.. Этоть воздвигнул. Всё чин-чинарём, стало быть! Короче! Ясень день... охмелился блин... Правдать, опять переборщил! А поутряне... мать-та твою!.. снова, видимо, плохо... ещё хужее! Вот я сузыранку, пока Галка дрыхла, шнысь с хаты и тягу к Нюрке. Мол, спасай мать, околею инач... в долг давай... отъеврашу! Разжился  в «закуточной» «бояркой» – домой двигаю. Вертаюсь, короче, домой, а там моя стевра ужо посёт мя. Ждёть! Руки в боки – и глазеет настырненько. Сразу врубился, кичу готовит, линять надось. А та – як ворон крови... Чую: хана табе, паря!.. Тякай! Короче, та и заявлят: ты, паскуда, за фиг мойку спортил... спецьяльно, паразит, вредность кажишь?! Мстишь, шо ли? Я ёй в недоумке: чевой-то ты, милая? (аж на нежности пробило, аж взмок весь!). А она мне: знаю я тебя (глиста во фраке!), потому так рано и смылся... А сама так с интересом зенками ужо по сторонам шарит... будто ищет чё... нашла, едрён корень! Хвать сковородищу, чугуний, и ко мне с интересом, многообещающе так бочком крадётся. Мне-то ясно всё как бож-день стало, чё тут непонятного, коли череп зачесался. И она туть... шипит: я тута муздыкалась... гипнотизирует сама!.. Дурачка нашла!.. воды три ведра сдюжила... соседи снизу жаловались – затопили их... Я ходу, сабразил, убьёть ведь стевра!.. По себе судит, дура...

     – А чё ты хотел, Коля?.. У сильного всегда бессильный виноват. Нынче бабы – у-у-у! – каки... Бабы они ваще... всяки категории у них... бывают глупенькие, а есть дуры... Я этоть всегда подозревал. По своим... энтим... как их? гармунам так ведуть ся... Нет! – могут быть  образованными – на первый взгляд – умницы, да и только... Но всё равно, дуры ведь – они и есть дуры, нет-нет, да сморозят шо-нибудь неразумное... – вразрез сунул свою речь Фомич, – ихнее дело-то, како? Бабское! Рожать, да очаг сторожить. Марафет всякий на физьмониях малевать, чтобы самцов побогаче... едрить ту в корень... в свои силки заграбастать. Шмотки всяки напяливать... А щас ваще, шобы ещё и покладистым мужик был. На шею шоб взобраться, дак ножки свесить и болтать имя... Мля-я-ди! – закончил он, как бы отмахиваясь от несвоевременной проблемы.

      Он вообще любил разговоры на всякие женские штучки, только не в этом ракурсе. Его больше прельщали несколько слащавые и озорные, так сказать, женские темы: обсуждение поз, всяких различных позиций сексуального характера или, как он сам выражался, «в показухах». (Это когда на четвереньках они.) И только так представали перед мужским судом. Что самое смешное! не был он каким-либо мачо или каким-то там – «половым гигантом». Но вот: то ли шибко ущемлённое самолюбие, то ли ещё чего разыгрывало в нём невероятную сексуальную озабоченность. Хотя, как таковой, таким совершенно не являлся и даже напротив, когда дело доходило до серьёзных сексуальных ситуаций, он оказывался вдруг особенно занятым. И непременно по обыкновению своему ускоренно ретировался. Причём, выказывал при этом ужасное сожаление о случившемся.

        Да и действительно, женский вопрос хоть и был всегда самой волнующей темой, так сказать, спросом, имеющим широчайший диапазон интересов и охватывающим завсегда огромный обзор суждений (в основном нося сексуальный и даже несколько грубоватый характер), однако в данный момент (для него! – во всяком случае) вызывал только всего лишь некую несуразность в виде настолько уж слишком несерьёзного обсуждения, что Фомич с каким-то непритворным удовольствием отмахнулся теперь от него. (Или сделал таковой вид?)

       Да, но где бы ни была затронута эта животрепещущая тема, она, как заноза, всегда вызывала и вызывает адекватный (слегка поперченный) разговор в любой мужской компании. Так и сейчас, всё-таки настойчиво (как и сами наши женщины!) эта задача не преминула призваться к обсуждению и в сей момент, выражая всеобщую мужскую зависимость в данном критическом негласном обоюдном правиле. Так было, так есть и так будет, пока существуют различия в полах.

       Ныне хоть и теряется это обострение разнополых взаимоотношений за появлением странных проявлений извращённости, то есть, гомосексуализма, среди неопределённого числа некоторых лиц. Однако всё равно вряд ли окончательно вымрет гетеросексуализм, ибо человечеству при этом придётся: либо осваивать деторождение из пробирки, либо просто вымирать. Эмансипированные женщины сегодня уже не мечтают с детства о семье, детях, единственном муже... и других атрибутах (здорового) общества.

      Сегодня они не нуждаются в мужской защите. Сегодня агрессивная женщина сама смело взваливает на свои плечи, некогда бывшие ещё недавно мужскими, некие обязанности, привыкая к ним. Они не только сравнялись с нами своими правами, но и гораздо дальше шагнули, как это обычно и бывает. Сегодня слабый пол первостепенно думает о карьере, бизнесе, блистательной славе... и другой совершенно противоположной своему природному статусу мишуре. Вот и эти, кстати, вопросы частенько охватываются весьма бурными обсуждениями этой компанией.

       Они много о чём вообще болтают в самый разгар своих этих прямолинейных дискуссий и не всегда моё мнение совпадает с их громкими рассуждениями. Трудно быть объективным в этом мире. Мужчины и женщины несообразно много творят друг для друга различных пакостей, чтобы выбирать ту или иную из сторон. Порой просто диву даёшься этим поступкам, и честно говоря, зачастую вообще не хочется касаться этой «кухни». Люди разных полов, нередко обобщая, вообще безоглядно хают и обвиняют противоположную сторону во всех грехах и бедах. Хотя и дураку ясно! – все хороши... Зачастую все подонки и мрази (если быть слишком строгим!) и невинны как ангелы (выбирая путь снисхождения). Что самое смешное и страшное, так это то, что те и эти суждения верные. Стоит только каждому повнимательнее обратиться внутрь себя или внутрь своей памяти и любой (почти любой!) согласится со мной, если не будет пытаться обманывать себя. Живя и друг другу «раздаривая» всякую дрянь, (привыкая к этому, доведя это порой до правила) мы совершенно забываем о внутреннем голосе – голосе совести.            
               
      Вот и сейчас Николай чихвостит вовсю свою благоверную, а если разобраться: он сам – хорош гусь! Да какой женщине понравится такая непонятная семейная «рапсодия», как свою семейную жизнь частенько с гордостью в голосе называет Николай. Если и в самом деле все дела по домашнему быту «костью в горле» наверняка не у этого «синюшника», а у той женщины, о которой как раз и идёт речь. Кстати, промежду прочим, многие нередко интересуются у Николая: «А что такое – рапсодия?». На что он, совершенно не конфузясь кратко всегда отвечает, причём не без гордости: «Книжки читать надо!»

       И таким образом, слушая его обширные разглагольствования, невольно думается: странно, что она его вообще ещё до сих пор не выгнала. Я не буду сейчас вдаваться в подробности его бурного словоизлияния, потому что такое можно сейчас услышать  в любом: будь то мужском, будь то женском, да будь хоть вообще в каком совместном пьяном сборищах. Тем более беседа всё больше и больше меняет курс своего течения, уже двигаясь совершенно по-другому руслу.

       Это Фомича охватывала-таки любимейшая тема, тема – женского бюста и коленей. Тема заводила его, будоражила до умопомрачения. А вообще разговор нёс какой-то разносторонний, весьма разбросанный характер. Поэтому чтобы уловить его точную суть надо обладать утончённым (для трезвого человека!) умом и невероятно фантастическим терпением. Они, конечно, понимали друг друга абсолютно. И за разговор, может быть, легко пошли б даже (в данный момент) на смерть. Но вот записать бы их болтовню на магнитофон и дать послушать им эту запись завтра утром – перегрызли бы друг другу непременно глотки – учитывая на тот момент к тому же ещё и их состояние похмелья.

     Теперь их беседа как раз достигла самого апогея в своей значимости. Вопрос обсуждался хотя и на самом деле важный, но единственно он только несколько смущал своей формой изъяснения. Или даже лучше сказать содержанием ненормативной лексики. Я, правда, именно из-за этого – исключительно с целью оберегания вашего слуха опускаю многое из их разговора, который активно вели Николай и Фомич. Ген-Ник лишь молча иногда кивал головой: соглашаясь или нет с диспутирующими.

        Но вот они уже полчаса мусолят очень интересную тему, в которую Ген-Ник всё-таки решил внести своё мнение, даже несмотря на то, что они уже все порядком были пьяны. И говорили, зачастую размазывая слова чуть ли не по столу. Что умеют делать и как! – притом делать, исключительно, кстати, только лишь пьяные люди. Однако всё-таки не терялись ни острота беседы, ни тем более её осмысленность. А суть её заключалась в сексе. Тут было столько приведено интересных фактов, что любой сексопатолог был бы даже смущён предлагаемыми способами достижения оргазма. Да что там говорить, знаменитая КАМА-СУТРА, и та «расписалась бы» в своей непросвещённости. Честно говоря, это был полнейший пьяный бред. Хотя, рассматривая «дискуссию» с  точки зрения совершеннолетней части населения и переведя разговор на нормальный гражданский язык, чисто техническая сторона вопроса многих практиков могла бы даже привести в несомненный восторг и решилась бы уйма семейных проблем. Однако Ген-Ника очень многое приводило в недоумение. Он был человеком, пережившим немалую долю грехопадений (в своё время среди молоденьких студенток). И многое его выводило из себя не потому, что теперь ничего не хотел или не мог, а исключительно по нынешним своим морально-этическим убеждениям. И наконец, не выдержав, он, чуть не захлёбываясь словами, заговорил:

      – Секс – это и есть только секс – и ничего больше! Вот смотрите... Ни в ветхом завете, ни тем паче в новом, вообще ничего о сексе не упоминается. Там говорится как? Живите по Божьим заветам, работайте и размножайтесь. Нет даже намёка о получении от этого какого-либо удовольствия. Сейчас же всё переиначили, все ушли от Бога, сделали всё по-своему... Как себе удобнее... Я уж не говорю о каких-то там супружеских еженощных обязанностях.

     Сейчас могут – запросто – встретиться молодые совершенно незнакомые люди и без всякого зазрения совести... без всяких проблем, как животные, обнюхать поначалу друг друга, потом даже облизать друг друга и аналогичным путём чуть ли ни тут же совокупиться. Да животные и то – совокупляются только для того, чтобы оставить потомство: раз или пару-тройку раз  в году. Не более! Единственно, что нас отличает от бессловесных животных это то, что мы (людишки!) создаём своим половым отношениям красивый фасад (чуть ли выдавая не за святость!). Прикрывая им не то чтобы какой-то там звериный инстинкт, а свою откровенную похоть. Умасливая совесть каким-нибудь слащавым словечком, витиеватой фразой. Да что там красивые слова?! Тут вплоть до того что, дескать, научно! Медики вроде как – и то утверждают, будто бы сношения полезны для здоровья. Либо само воздержание даже пагубно чем-то влияет на физиологическое состояние организма, таким образом,  отгораживаясь от моральной стороны вопроса некой ширмой. А на самом-то деле поступают, как страусы, пряча только голову в песок от надвигающейся проблемы своего морального распутства. Развязности и распущенности. Всё встало с ног на голову! А секс как таковой, есть – не что иное, как тот же смертный грех – равный убийству.   

     Я даже не хочу ничего говорить о гомосексуалистах! Там люди, явно ищут только обыкновенных удовольствий, растеряв при этом вообще какие-нибудь не то, чтобы человеческие черты (в человеческом облике!), а даже отдаляясь духовностью от животных. Деградируя пусть не внешним обликом (да что вы! внешне они порой вроде бы даже божественны! зачастую) – коверкаясь духовно... Падая в пропасть пустоты... Глядя на этих людишек (иначе их и назвать не смею!), я порой начинаю верить в теорию Чарльза Дарвина о происхождении человека с его постепенной миллионнолетней эволюцией. Хотя абсолютно уверен, что этот мир с его величием природы, космосом, и его бесконечной необъятностью и величайшим множеством звёзд воистину мог быть сотворён только Богом. Только Богом! А вы говорите – супружеские обязанности...

     – Ген-Ник! Давай не будем сейчас об этом. Давай о бабах! – перебил Ген-Ника Фомич. Фомич просто хорошо знал, что если тот сейчас разойдётся, «расфилосопствуется», то его уже будет трудно остановить, – давай просто о бабах!.. О наших дорогих стеврах... о сиськах... ляжках... письках-миськах... попках... кругленьких коленочках… и тому подобном...
     Долго они ещё вели всякие беседы, пока не угомонились и постепенно там же, наконец «вырубились» каждый в своём привычном пьяном амплуа.
               
                ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ
                http://www.proza.ru/2011/08/31/9