Интервью с Михаилом Шемякиным

Михаил Шемякин привез в Петербург «Монстров» - визуальный результат своих многолетних искусствоведческих исследований.  Экспозиция, на которой представлены монструозные образы, выполненные в самой разной живописной технике, потрясает воображение своим многообразием. Художники разных веков,  разной экспресии и стилистической манеры под крышей «Фонда Михаила Шемякина» собрались воедино — в страшный паноптикум, в котором физическая патология перемежается с патологией духа, лики мифические существ схлестываются с кошмарными сновидениями.
Сам Шемякин презентует выставку как некий собирательный проект,  останавливаться на достигнутом не собирается. В сентябре ожидается новый этап. Невзирая на обширный поток зрителей, журналистов и гостей соглашается уделить время для обстоятельного интервью.
На собеседника производит неизгладимое впечатление: как бунтарь, как борец, как несогласный с нынешним устройством мира, не боящийся озвучивать свой протест.   Он засучивает рукава, обнажая на крепких руках скульптора чудовищные шрамы от ожогов.  И кажется, будто передо мной человек тех доисторических времен, когда боги помогали людям усмирять огонь, осваивать ремесла, чувствовать землю и покорять водные потоки. Они не знали фальши, им был неведом PR, технология прогресса, лукавство и лицемерие.
Шемякин глыбоподобен, изменчив настроением, как игральная кость, многослоен, как щедрая горная порода,  многозначен подобно  медитативным сновидениям. В нем есть угрюмость Мастера, защищающая его от всего наносного и оберточного, беглость живописного гения, интерпретатора цвета и формы, уязвимость творца, пропускающего через себя целый мир, чтобы на взмахе души трансформировать возникшие образы в завораживающие картины и скульптуры, природа которых мне не ясна.  Ясно другое — Шемякин — это ген современного визуального искусства, который непременно надо сохранить для тех, кто придет после.      

Михаил, мировое искусство и православие любит идею о том, что страдание — необходимый компонент творчества, без страдания нет очищения. Вам близка эта мысль?

Самое печальное в российской истории то, что страданий слишком много, и человек привык к тому, что в России все  должны страдать, - за веру ли, за идею или просто так, но страдать. Но самое жуткое то, что мучаем мы друг друга сами, даже в отношениях любящих друг друга людей есть элемент садо-мазохизма. Как ни парадоксально, но происходит то, что, с одной стороны, мы постоянно говорим о страданиях, которые очищают душу, и мы страдаем по-настоящему, каждый в меру своих сил, но можно ли сегодня говорить о чистоте душевной, очищенной страданием? Посмотрите, как быстро лукавый смог развратить и перемолотить во мгновение ока  Россию после перестройки. Нас 60 лет растили в идеологии превосходства - мы самые лучшие, у нас лучшее образование, медицина, литература и так далее. И главное, наше превосходство над другими народами, наша русская необъятная доброта, заоблачная духовность и высоченная нравственность и чистота. Наши дети смотрели мультфильмы только про зайчиков и медвежат, очаровательных безобидных зверюшек, все плохое и страшное изгонялось как патология, и по идее после такого воспитания в современном, морально разлагающемся мире, наша молодежь должна являть собой образец для всего мира душевной чистоты, высочайшей озаренности, сострадания к ближним и беззаветной любви к Родине, ее земле и ее народу.  А что произошло на самом деле, после “великой перестройки”? Золотой божок покорил нас абсолютно, со всех углов несется только одно: бери, хапай, деньги, деньги, деньги. А что мы делаем сегодня с землей, с народом, с детьми?

Какой у Вас внушительный портрет Дзержинского, харизматичная личность, но суровая.

Да, суровый был человек, но вспомните, как всю свою область деятельности он держал в железных руках, у него был порядок. И самое главное, в то страшное время он единственный, кто по-настоящему занимался детьми. И преуспел в этом, а сейчас у нас по подземельям живут тысячи, десятки тысяч брошенных детей. Есть даже фильм «Дети подземелья», который был выдвинут на премию «Оскар» (Михаил говорит о работе режиссера Эдет Белзберг, которая спустилась в «подземный город» - метро Бухареста и обнаружила там около 20 000 бездомных детей — К.Ф), так вот эти дети ходят голые, живут среди крыс, а где-то наверху кто-то прикуривает от стодолларовой бумажки сигару за 500-800 евро. А сколько же сотен тысяч бездомных детей ютятся по подземельям Москвы, Петербурга и по всей России? Что случилось с обществом, где она наша хваленая доброта? Я утром в Петербурге  выглядываю во двор и вижу, как к помойке выстраивается очередь, стоят бомжи, которым давно за 70, женщины и мужчины, это люди, которые пережили блокаду. Я слышу все время: надо думать о ветеранах войны, а кто здесь ими занимается? Они до сих пор живут надеждами, что умрут в маленькой, но своей квартирке.  Но хватит ли у их родни средств, чтобы достойно похоронить воинов-героев?

Может это цена за ту свободу, которую, как считается, мы получили после падения Советского Союза? 

Свобода, свобода, как много о ней было сказано. Помните Высоцкого: «Мне вчера дали свободу, что я с ней делать буду?». Когда Горбачев всю эту кашу заварил, он сказал людям из союзных республик: «Я дам вам свободу, каждая из республик, которая хочет выйти, выйдет, но процесс выхода будет длиться пять лет…». В результате в один день предали  несколько миллионов  русских, которые очутились в других государствах. И Горбачев, который по словам его супруги Раисы Максимовны, более всего боялся крови, в ней оказался и виновен.  Вспомним резню русских священников в азиатских странах,  и не только это.   Диву даешься,  как быстро мы превратились в зверей. В то же время, даже в советское время, когда русского интеллигента травили, как таракана, и именно благодаря этому у большинства творческих людей выработалась привычка к противостоянию, даже тогда было понимание эстетики и антиэстетики. 

Если мы заговорили об эстетике, применительно к Вашей выставке монстры...

Сегодня полностью утрачены понятия красоты, морали, эстетики. Я не сторонник того, чтобы художники писали шампанское в окружении ананасов, но помните Делакруа сказал: «Красивое не есть красота», а мы, в первую очередь,  говорим о духовной красоте, которая является основой для любого серьезного произведения. У меня есть любопытная история: я работал со студентами в Калифорнии на конференции «Наука и искусство», там я познакомился с американскими учеными, которые занимались изучением воздействия цвета на психику человека через сетчатку глаза. Одним из этих ученых был профессор  Бюли - это удивительный человек. Однажды ночью он пригласил меня с Сарой (супруга Шемякина — К.Ф)  в свою лабораторию и показал два экрана. На правом из них я увидел нечто отдаленно напоминающее картину Павла Филонова «Формула пролетариата», абстрактные геометрические яркие фигуры, феноменальное сочетание цветов, на левом экране – нечто, смахивающее на явно поврежденную репродукцию - смазанность контуров, неявность красок, нарушение пропорций.  Бюли спрашивает: «Мишель, что ты думаешь обо всем этом?».  Я сказал, что правое изображение мне напоминает одну из картин Филонова, а левое – та же самая картина, но в искаженном варианте. Он отвечает: «Слева – это больной ген, который свойственен лилипутам, а справа –  ген здорового человека. Мы работаем над геном лилипута 14 лет, работаем, как художники, каждый угол, каждая часть этого гена при помощи химии выстраивается в гармоническое сочетание, убирается кривизна, мы пытаемся сделать все для того, чтобы он стал идентичен правой картинке. Мы ищем гармонию и антигармонию..."

Есть ли результаты этого долгого исследования?
 
Я сам был свидетелем  чуда Бюли. Мой первый покровитель в Калифорнии,  Жан Одижье,  профессор кафедры искусствоведения в одном из старейших Университетов Сан-Франциско. У него жена венесуэлка, двое детей – дочка  и сын. Дочка родилась нормальной, выросла выше мамы, а сын – родился лилипутом. Я его знал, он обожал мои работы, ему было 12 лет, когда он сидел у меня на коленях, мальчик застенчивый, необычайно умный, развитый, но закомплексованный. Спустя время я уехал из Калифорнии, но поддерживал связи с этим институтом генетики, где работал Бюли, прошли годы, я вернулся по своим выставочным делам в Калифорнию и встретился на банкете с профессором Одижье, который мне говорит: «Мишель, сейчас будет маленький сюрприз». Разгар веселья, в комнату входит высоченный парень, я смутно начинаю прочитывать знакомые черты нашего маленького мальчика-лилипута, не верю собственным глазам. Он подходит, обнимает меня, здоровается, и я понимаю, что ошибки быть не может - это сын Одижье, который теперь выше папы. Когда я спросил: «Как?», Одижье мне ответил: «Бюли».

Мы говорили о гармонии...

Да, и я об этом же, понятие гармонии живет в человеке, если в нас нарушается гармония, мы не совсем здоровы. В искусстве тоже самое. Мы можем говорить, что нужны поиски нового.  Согласен.  Но любое произведение, каким бы экспериментальным и необычным он ни было,  должно нести в себе гармоничное начало. А гармония в живописи зависит от целого свода правил, от собственного мировосприятия, от душевного и профессионального багажа. С профессиональным багажом у нас беда.  Я в основном говорю про изобразительное искусство, отвечаю за свою область, не лезу в кино, потому что в кино создаются иногда серьезные, уникальные вещи, взять хотя бы «Остров» Учителя или его же «Космос как предчувствие» - замечательные фильмы высокого уровня. Что касается изобразительного искусства, то здесь мы терпим полный крах, -  мы теряем профессоров, которые по возрасту уходят в миры иные, в результате молодым художникам не передаются нужные знания, умирает суровая реалистическая русская школа.

Россия всегда шла своим особенным путем, может и на этот раз...

Да, Россия должна искать свой собственный путь, возьмите группу художников русского авангарда, они оказали влияние на все мировое  искусство, но если мы будем пытаться подражать американским экспериментам, которые вполне понятны, и естественны, мы утратим присущую и ценную самобытность.  Мы не должны забывать, что семьдесят лет наша страна была оторвана от арены мирового искусства, и это колоссальный срок, как для искусства, так и для людей. Нас многое отличает от Америки и Европы, мы многого не проходили, например, в России не было рыцарства и это наложило определенный отпечаток на национальный характер мужчин и женщин.  В искусстве России эти проблемы играют, увы, не последнюю роль.

Михаил, у вас есть Фонд, через который вы организуете выставки, к вам во Францию приезжают студенты, которые обучаются у вас, вы ведь вольны вложить в них то, что считаете нужным?

Да, ко мне приезжают молодые художники, скульпторы, я пытаюсь в них вложить необходимые для сегодняшнего продвижения в искусстве знания, но все, что мы делаем в Фонде - это все не имеет поддержки государства. Сегодня мне часто говорят: "В этот проект ни в коем случае нельзя вовлекать государственный бюджет,...", я  отвечаю: «Ради Бога, не упоминайте бюджет, бюджет это святое, он существует для распилки между чиновниками, эти миллиарды, которые могли бы помочь искусству, н вместо этого исчезают в карманах банды чинуш...". Никогда не забуду слова академика Лихачева, которые он сказал незадолго до смерти: «Нация, у которой отсутствует культура, теряет смысл своего существования».  Эту бы фразу в виде плаката повесить в кабинетах правительственных чиновников!

Расскажите о послушничестве? 

В определенный момент жизни у меня возникло желание уйти от мира, и я поступил послушником в Псково-Печорский монастырь.  Было мне лет 17-18. Пробыл я там около полутора лет,  молился, реставрировал иконы, иконостасы, занимался росписью, отец-наместник очень любил живопись, у него была хорошая коллекция художников-мастеров, и старых и новых, после его смерти она была передана в Русский музей. Уникальный был человек, необычайной духовной силы, физически могучий, я бы сказал, новый вид святого.

Почему?

Он мог материться, мог выпивать, но когда произносил проповеди, в церкви все плакали.  К слову сказать, до войны он учился в студии Грекова, затем война, и в чине офицера артиллерии Красной армии с боями дошел до Берлина, после войны ушел в Загорск, продвинулся вверх по церковно-иерархической лестнице, и Патриарх послал его восстанавливать совершенно разваливающийся Псково-Печерский монастырь. С задачей он справился превосходно.

Что это за мир, в который вы попали?

Удивительный, это был мир русского средневековья, мир, далекий от советского бытия и быта, этот мир завораживал, очаровывал, притягивал к себе. Хотя, увы и ах, в монастырь я пришел трезвенником, а когда вышел, то пил по-черному.   Издержки средних веков!

На постриг не решились?
 
Нет, я просто вовремя понял, что это не мой путь. Хотя повторюсь, мир монастыря — совершенно особый мир, я познакомился там с отцом-схимником Симеоном, знал многих затворников, это были монахи, которые жили в затворах и никуда не выходили, от них действительно веяло святостью и благодатью. В христианском православном миру говорят:  если в миру дьявол аки ягненок, то в пустыни он аки лев. Я там наблюдал и бесноватых, и экзерсистов, изгоняющих бесов, там я понял таинственность и непостижимость окружающего нас мира.

Поразительно...

Ничего поразительного нет, мы привыкли к определенным параметрам бытия, что-то мы знаем, что-то не хотим знать, а до некоторых вещей умом не доросли. Мы еще в состоянии зачаточном и относительно параллельных миров, всего потустороннего, можем лишь догадываться, фантазировать на эти темы. Со временем наукой это все будет доказано. Уже доказано, что существует полтергейст. Я сам с подобными вещами сталкивался неоднократно, так как в Европе и Америке почти всегда жил в старинных домах.  Человек существо склонное доверять или нелепым байкам или науке.  А к серьезным духовным явлениям он относится с недоверием.

Творчество, по утверждению некоторых светлых умов от медицины, тоже область непознанного. Как у вас происходит этот процесс?

Не могу объяснить, как я это делаю, я художник-импровизатор. Беру в руки карандаш, он несется по ватману, и в  этот момент я соединяюсь с тем, что называю творческим коконом. Я чувствую в себе циркуляцию иных потоков сознания, иную энергию, мощную, животворную, и я, как проводник, принимаю их, озвучиваю в линейных и цветовых трансформациях. Благодаря тренировкам и практике я воплощаю это на бумаге, на холсте, пером, кистью....  Это своего рода одержимость, когда единым движением я делаю двухметровый рисунок почти не отрываясь от бумаги, моя рука летит сама собой, я не контролирую себя в этот момент, меня контролирует кто-то свыше. 

Я слышала историю про Афганистан, когда вы вызволяли русских солдат из плена моджахедов.

Когда я увидел, что Советский Союз в очередной раз совершил предательство, -  на Женевской Конференции,  где  говорилось о выводе войск из Афганистана, не было ни слова не сказано об этих сотнях ребят, которые пропали без вести и томились в плену у моджахедов, -  я создал комитет по защите советских военнопленных, Сара была моей правой рукой. В Комитет входили и другие известные люди, но по-настоящему этим занимались только я и Сара, остальные просто дали свое согласие и имена. Работы было много: нужно было изучать карты минных полей, бывать в Белом Доме, и, наконец, надо было ехать на переговоры с лидерами повстанцев. Больше всего я боялся, что свои же по нам и саданут наши славные летчики-истребители, как часто бывало. Мы вели официальные переговоры от имени Советского Союза.

Разве это не входит в обязанности дипломатического корпуса?
 
Никто из дипломатического корпуса не мог разговаривать с моджахедами, потому что они поклялись не говорить ни с кем из переговорщиков со стороны Советского Союза. Поэтому мы с Сарой пересекли нелегально границу Пакистана, были в боевом лагере Хекматьяра в горах Афганистана. Поездка была тяжелая и опасная. Нас спасло то, что когда-то я помог радио «Свободный Афганистан», - устроил аукцион и собранные деньги отдал радиостанции.  Это обеспечил нам выход на боевых командиров, они не забывают ни плохое, ни хорошее. Но главное, эта поездка была не напрасной.

Что вас радует или вдохновляет в нашем непростом мире?

Меня вдохновляют дети, когда я вижу детские глаза, я понимаю — Бог есть.  Когда я вижу животных, собак моих любимых,  которых у нас много, своих или чужих котов, я чувствую природу, а живая природа означает - мир еще жив.

Беседовала Кристина Ф.-Януш

Благодарим за организацию интервью Марину Щербакову.