Алия - Крутое восхождение в Израиль 1

               

             Владимир-Зеев Гольдин      

      Алия– Крутое восхождение в Израиль.

 Приезд в Израиль на иврите называется АЛИЯ – ВОЗВЫШЕНИЕ, ВОСХОЖДЕНИЕ, ЭТО  СЕМИТСКОЕ СЛОВО ОДНОКОРЕНОЕ СО СЛОВОМ АЛЛАХ - ВСЕВЫШНИЙ

И в струях струн забытый день запел,
 И я услышал -  ново
Звучит. 
В заснеженных ветрах,
В тисках времён –
Хрипит и
бьётся слово. 
И двойственно, как этот гиблый мир,
Воззрение и зрение его. 
И нелогичны в логике своей,
и страшные,
как ужас павших дней
Гадюки кос у женщины любимой. 
И некрофильны  сладости любви,
И сокрушается душа в чуме крушений. 
Но привыкает к ужасам своим...   

  1. Тем июльским утром  1988 года наши персоны и персонажи  и подумать не могли,  и не знали,  даже,  что  такое возможно – столкнуться  в этой  еврейской повести  друг с другом с такой  страшной силой. 
    Сила жизненных столкновений, если подумать, измеряется глубиной и длительностью остающихся следов.  Для некоторых следы оказались  пожизненными, а для некоторых и посмертными.
 Игорь Доватор проснулся раньше всех.  Тревога едва заметной дымкой окутывала мозги.   Виза на руках и отказ от гражданства подписан.   Дали полтора месяца на сборы  - это хорошо.  Некоторым   дали только две недели.   
Да,   он давно мечтал уехать в Израиль, поскольку был уверен, что  "быть бы мог в краю отцов не из последних удальцов".  В 1967 он был всего лишь  мечтающим крепким пацаном, но в войну  Судного Дня он даже разведал путь через турецкую границу, чтоб встать в ряды ЦАХАЛА – армии обороны Израиля.  Не успел собрать денег на подкуп пограничников,  как и эта война кончилась.   Тогда всё было понятно.
А зачем он нужен Израилю сейчас?
  Игорь,  поднявшись во весь свой внушительный рост, скинул  сонную одурь и сумрачно усмехнулся, натягивая джинсовый костюм от американского  еврея  Леви  и кеды  от фирмы Адидас. 
А не пора ли выбросить из головы мальчишеский сионизм и спросить себя  о чём-то другом.   Например – Есть ли будущее для его дочери в этой стране?
Гласность открыла такие фашистские голоса, что, может,  пора бежать от печей  нового Майданека?
Или  честней двинуть кое-кому в рыло, за такую гласность?  Я что - не строил эту страну? И отец мой строил.   И ещё и воевал.  И дед за неё  воевал.   Может,  пришло время воевать, только  не там с арабами,   а тут  с внутренней нечестью.  Один еврей – афганец так и сказал:  " Если уйду  от фашистов так только в лес с автоматом".
 Русские друзья,    правда, настаивают, что с русской нечестью сподручнее воевать русским.   Это уже было  - евреи возглавили революционную борьбу.  Мало хорошего получилось как для евреев,  так и для русских.
Остался вопрос -  а стоит ли  за нечестью сила, или это мелкий выплеск дурацкой энергии? Начхать и забыть.
И ещё один маленький подленький вопросик – а не останется ли там  -  в Израиле,  от него  Великого и Славного  Доватора только лёгкий пшик?  Прецеденты, увы,  есть.
Вот так.  Пшик или пепел? Погромы обещаны открытым текстом. 
 Обычно  Игорь по утрам бегал, потом лез под душ.  Но сегодня будет ему и бег с нагрузкой двенадцать килограмм  и ванна длиной в пятнадцать километров.
  Сегодня он собрался, как  бы со спортивной целью, проплыть на своей резиновой лодке от  Нового Иерусалима до впадения Истры в Москву-реку.  Путь  якобы слишком длинный для не столь терпеливой Розы и совсем не терпеливой Леры.  На самом деле он отправился взглянуть на мост, который не строил – простой бетонный мост через не великую речку Истру.  А точнее на чёрную надпись на нём. 
С таких надписей  уже однажды начинался путь евреев  в печи крематориев.
 И опять не хочется верить, и опять терзают сомнения.
Пережить пшик в Израиле будет много легче, если как у Тиля Уленшпигеля -  "Пепел Клааса  стучит в моё сердце!"
Именно так,  с сомнениями надо поступать жестоко.  Эти собаки иначе не отстанут.  Из-за этих сомнений даже первые брызги седины испортили черноту его  широколобой головы.   А ведь ему только 37.  Впрочем, если побрить чуть выше у висков, то и  седин не видно.  Он именно так и поступал. 
Он и сегодня так побрился – хотя,  казалось бы,  зачем?
 Игорь жене не изменял, а своё мужское честолюбие вполне удовлетворял зовущими взглядами  юных прелестниц.  Взгляды красавиц бодрили, что и говорить,  и терять этот эликсир жизни ему не хотелось.   Наверно это и было главной причиной держать форму и выглядеть ковбоем и джигитом,  или абреком, что в его представлении почти одно и тоже.   Игорь вырос на Кавказе, где его отец почти все его детские годы строил мосты.   По этой причине он научился  не только бегло говорить на нескольких языках горцев, но и держался в седле  на манер  джигита, драться научился всякими специфическими способами.   В Баку мальчишеские группировки делились не только по национальному признаку, но  по нему в первую очередь.  Была азербайджанская группировка, армянская и русская, еврейской, почему-то,  не было.   Игорь примкнул к азербайджанской,  и это оставило след на его манере говорить.   Но в Москве гордый горец должен был носить импортные джинсы  и, не менее импортные,  кеды, а так же легко швыряться импортными, то есть конкретно английскими  словами.   
   Таким он и вышел их стен МИСИ. 
    Впрочем,  это лишь поверхность его личности.  Внутри себя он был вполне трепетным евреем  –  знатным, но незваным гостем на чужом пиру.  Получается, что только в Израиле он званный гость.  Яков  Клацкин  ещё в начале века объяснял, что "евреи происходят от "духовной элиты", интеллектуально высоко развиты и богаты как творческими, так и разрушительными способностями, а потому не могут рабски воспринимать чужую культуру и растворяться в ней бесследно".  Так оно  и выходит.   Псевдогорцем он уже был,   а в состоянии псевдорусского  пребывает поныне.  Выходит настоящим он может быть только в Израиле.
Но он уже слишком много знает об Израиле,  чтобы в это так уж твёрдо верить.   Прав Соломон – "Во многом знании  много печали". 
     Игорь шумно вздохнул, будто пытаясь избытком кислорода,   удушить избыток печали, и вышел за дверь своей квартиры.

        Лидочка  Ахметова, с которой судьба назначила ему встретиться в этот страшный день, проснулась поздно.  Привилегия каникулярного времени.  В профессии учителя хватает неприятностей, особенно если преподаёшь не какую-нибудь там нудную, но,  увы,  всем нужную  математику, или,  ставший вдруг модным,  под ветром на запад,  английский язык.  Лидочка преподавала историю.   А кому эта проститутка нужна.   Не возможно же отрицать, что она ложится и прогибается под каждого правителя, систему правления и,  даже,  совсем уж по-лесбиянски, под существо с женским именем Мода.   
  Что ей остаётся  – обаяние артефактов.   Япония.  Десятый век.  Время цветения женской прозы.   
Придворная дама Сэй Сёнагон начинает свои «Записки у изголовья».
  «Весною – рассвет. 
Все белее края гор, вот они слегка озарились светом.  Тронутые пурпуром облака тонкими лентами стелются по небу.
Летом –  ночь.
Слов нет, она прекрасна в лунную пору, но и безлунный мрак радует глаза, когда друг мимо друга носятся бесчисленные светлячки.  Если один - два светляка тускло мерцают в темноте, всё равно это восхитительно.  Даже во время дождя – необыкновенно красиво. 
Осенью – сумерки.
Закатное солнце, бросая  яркие лучи, близится к зубцам гор.  Вороны, по три, по четыре, по две, спешат к своим гнёздам, – какое грустное очарование! Но ещё грустнее на душе, когда по небу вереницей тянутся дикие гуси, совсем маленькие с виду.  Солнце зайдет, и всё полно невыразимой печали: шум ветра, звон цикад...   
Зимою – раннее утро».
 Про зиму пока не будем.  Она печальна.  Зимой Лидочка потеряла мужа.
Вздохнув высоко поднявшейся грудью, она   увела глаза вверх и глянула на портрет мужа.   
 Книга, которую она сейчас  перелистывает  – последний подарок её незаурядного мужа.   Лидочка  резко встала с постели.   Думать о муже лёжа в постели  опасно – жизнь может пойти кувырком.  Позволительней думать о Японии. 
  Джахан среди прочих разных дел соотносил  Японию с Европой.  Малограмотные рыцари Европы десятого века,  вся доблесть которых – конь и меч, плохо смотрелись рядом с самураями,  которые тоже не расставались с мечом, но главной доблестью считали сочинение стихов, к тому же желательно на главном языке дальневосточной культуры.   На китайском. 
 А ведь это Пушкинские времена, только почти на тысячу лет раньше  таковых  в России.    Впрочем,  Восток просто гораздо старше Запада.   
   Ах, нет.  Какой из европейских королей экзаменовал придворных дам на знание двадцатитомного собрания поэзии?  Лидочка,  одеваясь, смотрела на портрет мужа, сделанный его другом Аркадием Слонимским.  В шутку он изобразил его самураем.  Ахметов  действительно привёз этот наряд из Японии.  Было такое золотое время, когда он ещё мог удовлетворят своё любопытство  за  государственный счёт. 
Передразнивая японский стиль, писать  стихи «после того», он  и сам сочинялки свои обрушивал на едва проснувшуюся жену:
Волна волос твоих уносит
Меня за   грань земных забот,
Но новый день вниманья просит, 
И каши просит сонный кот.
Лидочка открыла подходящую страничку  писаний японской придворной дамы.
«В предутреннем тумане мимо проходит мужчина, возвращаясь домой после любовной встречи.  На нём шаровары из переливчатого пурпурно-лилового шёлка сверху наброшена «охотничья одежда», такая прозрачная, словно бы и нет её.  Под лёгким светлым платьем сквозят алые нижние одежды.  Блестящие шелка смочены росой и обвисли в беспорядке.  Волосы на висках растрепаны, и он глубже надвинул на лоб свою шапку цвета вороного крыла.  Вид у него несколько подгулявший.
Возвращаясь от своей возлюбленной, он полон заботы.
«Надо написать ей письмо как можно скорее «пока не скатились капли росы с утреннего вьюнка», – думает он, напевая по дороге:
«На молодых ростках конопли...   »
Но вдруг он видит, что верхняя створка ситоми приподнята.  Он чуть отодвигает край шторы и заглядывает внутрь.
«Должно быть, с этого ложа только что встал возлюбленный, может быть, как я, он сейчас по дороге домой любуется блеском утренней росы...   » Эта мысль кажется ему забавной.  У изголовья женщины, замечает он, брошен широко раскрытый  веер,  бумага отливает пурпуром, планки из дерева магнолии.
На полу возле занавеса рассыпаны в беспорядке сложенные в несколько раз листки бумаги Митиноку, светло-голубые или розовые.
Дама замечает присутствие чужого, она выглядывает из-под наброшенной на голову одежды.  Мужчина, улыбаясь, смотрит на неё.  Он не из тех, кого надо избегать, но дама не хочет встречи с ним.  Ей неприятно, что он видел её на ночном ложе.
–  В долгой дреме после разлуки? – восклицает он, перегнувшись до половины через нижнюю створку ситоми. 
–   В досаде на того, кто ушёл раньше, чем выпала роса, – отвечает дама».
Лидочка вздыхает. 
 Красиво жить старались,  в испано-итальянском стиле, который,  впрочем,  явился на пять веков позже этого японского.  Дворяне.  Знать, которой полагалось много знать. 
Лидочка досадливо поморщилась, отгоняя неприятные воспоминания о мужчинах свинского рода, ловивших её минуты неудержимых желаний.
Нет,  нельзя ей без мужа, опасно.  Придворницкая мама совсем не то,  что японская придворная дама.               
Пристрастие  Джахана  Ахметова к Японии  не было ни случайным капризом,  ни данью моды на всё японское.   Повезло ему родиться там, откуда по приданию  вышли предки японских самураев  – народ Хата.  Тюрко-евреи, по мнению японского исследователя Кабо.   
   Да,  он родился в Алма-Ате,  но был зачат,  а потом и рос  в казахском городишке Темир Тау (Железная Гора).   О,  это место весьма историческое и ситуация там достойна исторического исследования.  Но та   ситуация, в которой оказались его родители,  официальными историками как бы и не замечена.  На великой стройке коммунизма, то бишь,,  на строительстве металлургического комбината,  царил откровенный разбой, или, если хотите, мафия.  Начальство крало всё, вплоть до нормальной жратвы.  Когда в столовском супе не осталось почти ничего, кроме червей,  вылезающих из мясоподобных отходов,   возмущённые работяги со всего социалистического лагеря разорвали главного инженера великой той стройки вполне монгольским способом.  Привязали к двум согнутым деревьям и отпустили вольнолюбивых упрямцев.  Те гордо выпрямились, разрывая не самого виноватого человека пополам.   Всё  действительно виноватое  начальство сбежало.  Для успокоения работяг их потом нашли и вроде бы расстреляли, но это как бы в рамках закона. 
    Мусса Ахметов в этот самый день стал отцом, а вполне турецкого вида болгарка Маша Левски стала его матерью.   То, что они оба  в тот самый день  были на виду  в столице, избавило их от участия  в расправе и последующей отсидке.   Джахану тем самым повезло.   Рос не в тюремной больнице, а во всеобщем лагере.  Социалистическом.
   Но отец с матерью так часто возвращались к тем  дням,  что    Джахан усвоил урок той истории.   Мафиозные структуры всех времён и народов стали объектом его настырного интереса.   Научного, подчеркнём, и только отчасти  этического.  На другом конце Земли подобными вопросами занимались пара будущих нобелевских лауреатов.  Доставать их труды было не просто, но в оболочке хитрых математических формул теории игр они проскакивали в журналы,  вполне легально попадавшие в Ленинскую библиотеку.   А,  узнав их имена, Джахан находил  и другие их статьи во время своих респектабельных зарубежных поездок.   Официально он, как историк, занимался тюркологией.   Тоже, впрочем,  для себя, а не для научных дядек.   На вопрос о своей  национальности  он твёрдо отвечал – «Тюрк». 
   На лохматом коне тюркологии кандидат в историки  и подъехал к красавице студентке  истфака Лидочке  Белявской. 
  Чтоб стать женой гения, не достаточно быть красоткой.
  Да там их был полный институт.  Самые красивые водились вовсе даже на инязе.  Чтобы обойти всех, потребовались всякие качества,  в их незримом числе: усидчивость, отвага и остроумие.
Всё выглядело так, будто она влюбилась сначала в тюркологию, а уж потом в тюрка.
   Пробегая длинным коридором теней совсем недалёкого прошлого, Лидочка вздохнула.  Юность пронеслась, молодость в последней фазе.  Нынче говорят, что  бальзаковский возраст  уже в двадцать два начинается, а ей  двадцать семь.  Вторую такую любовь  возможно ли найти?  Вряд ли.
Но мужа найти надо.  Иначе кончишь как Анна Каренина – рабой банальных желаний. 
–  А в монахини я не гожусь, уж это факт. 
Лидочка примерила роскошный голубой с изумрудным переливом купальник.  Использовать его подарок для отлова  другого мужчины  неэтично, но этот другой,  во-первых, очень похож на Джахана, а во-вторых, скорее скользнувшая однажды мимо мечта, чем явь речки Истры, куда она как раз сегодня собиралась вывезти своё чудо природы – трёхлетнюю Лену, смотрящую на мир изумлёнными тюркскими глазами.
 Они прожили  с Великим Тюрком вполне счастливо два года.  Но потом случилось что-то загадочное.  Джахан сын Муссы (Иван Моисеевич)  Ахметов  исчез в глубинах полной неизвестности, когда  Леночке ещё года не исполнилось,  исчез, даже не захватив свой паспорт.  Из чего милиция  вывела мысль сомнительно успокоительную –  Лидочка смело может считать себя вдовой, а не брошенной женой. 
 Лидочка   и сама,  проникнув в записки мужа, решила, что его убил  и съел без остатка зверь, которого он так истово изучал –  милицейская, гэбистская, или, даже,    кремлёвская мафия.   
 Нет,  он не был диссидентом.  Просто последовательно мыслящим учёным,  только учёным.  Для начала он  вывел естество мафии из первобытной Общины (ударение на первом слоге) с её общаком.   Он поймал её зарождение внутри городов, где она невольно становилась криминальной, защищая себя и свой общак.   Схема проста до безумия.   Мальчишки  ищут мужские доблести, играют вместе и бьют «чужих» не только  защищая «наших», но зачастую именно для демонстрации мужских доблестей.  Как поётся в известном романсе «Не раздобыть надёжной славы, покуда кровь не пролилась».   И извлекается на свет тот самый чёрный пистолет.
  Ядром кристаллизации может стать  улица, двор, каток, футбольное поле или хоккейная коробка.   
Милицейские чины были в восторге от его первых публикаций.   Но  потом, потом Джахан открыл, что эта самая милиция и есть первая на просторах страны ложных советов мафия.  Рэкет не постперестроечное явление.  Цыгане и проститутки, частные торговцы и профессиональные нищие,  и    браконьеры,  даже,   давно и  исправно платят милиции прямо или через подданных  милиции воров в законе, или сильных подонков придонного мира.   Это открытие могло бы пошатнуть его комсомольский энтузиазм, но должен вам сказать, что настоящие идеалисты бьются за свои идеалы, даже когда таковые уже в пятнах крови и кала.  Идея разработать ну хотя бы концепцию безмафиозного общества  не покинула Джахана Ахметова. 
   Лидочка не сомневалась, что он погиб именно за эту идею.
   Первый год она не то чтоб ждала его.  Она тосковала, не видя никого вокруг,  достойного  к ней приблизиться.   Женская её   сущность не раз склоняла её до самой грешной земли, но она всякий раз распрямлялась как те легендарные деревья,  разрывая всякие сомнительные отношения.   Только себе она и могла признать  эту    истину  персональной истории:  да,  были в её жизни и такие мерзкие  мелкие неприятности.
  Но кто же летом помнит о неприятностях.  На то оно и лето, чтобы окунутся в одни приятности.   
  Темно-русые кудри,  соболиные брови над сапфировыми глазами, правильный овал чуть тронутого румянцем лица вооружали её надеждой,     что нового мужа она себе добудет с той же лёгкостью,  с какой Диана-охотница добывала себе оленей. 
     Главная беда  окружающего её леса:  кругом всё больше кабаны и бараны.  Но одного достойного оленя  она однажды всё же видела.  Он проплыл мимо на лодочке по лёгкой речке Истре.   Ну,  конечно же,  стройный и мускулистый.  Это первая, но не главная ступень отбора.   Главное: его чёрные, вполне тюркские,  глаза светились умом и добротой.   Даже дочка Леночка, прекратив своё песочное строительство,  крикнула ему «Папа!»  А он заметил её, и посмотрел на них обеих явно неравнодушным взглядом, но не остановился.  И это тоже в его пользу.  Значит,  не легки ему любовные приключения.   А кому же нужен муж – ходок.
  Лидии Сергеевне нужен не любовник.  Этого добра и так хватает.  Один такой навязчивый чинит ей оставшийся от  лучших времён «москвичок», а другой, если надо,  телевизор.  Но оба всего лишь грубошёрстные бараны.  И она добросовестно стригла эту грубую шерсть.
    А олень, которому судьба предначертала в тот день набежать на ловца,   имел  иммунитет против любовных приключений, то есть  жену,  и дочь лет на десять старше  дочери нашей героини.  И всё это семейство уже много лет готовилось к отъезду в Израиль.  Пользуясь поблажками перестройки и  гласности,  они уже пару лет собирали у себя выходцев с того света,  в смысле -  с Нового.  Всё это, чтобы через них получить вызов из Израиля от своих мнимых родственников.   Однажды,   даже израильтяне заглянули на их званный вечер вместе с консулом Левиным.
   Эта научная братва приехала на конгресс биологов и  имела в научном мире вес столь значительный, что  попытка не пустить их в Москву натолкнулась на обструкцию.  Мол,  без них нет смысла собираться.  Они же основные докладчики. 
  Один из них и прислал вызов.  И началось.
 Учительница с прямым намёком на Лубянку приходила к ним домой и вдалбливала спряжения, коих оказалось целых семь.  Потрясающая дама прямым тексом предупреждала,  на посторонние темы не отвлекаться, поскольку всё «не тако» тут же ляжет  к ногам железного Феликса.
 Её трудами  они  даже заговорили на иврите.
 Но делать  пока ничего не делали.  Всё мыслили. Вызов недвижимо  лежал в его кабинетном столе.  Он  сомневался. 
 И тут как раз один из мостов через Истру нанёс серьёзный удар по его сомнениям.
К нему он сейчас и плыл. Зачем? Мало ему, что 
 общество "Память" грозит евреям жирным пальчиком Васильева, ссылаясь  к тому же на якобы научные изыски,  увы,  ещё одного друга его отчаянного детства.  А что пишет как бы учёный  арабист - бывший советника по Ближнему Востоку генсека  Хрущёва, Валерий Емельянов.   Его "Десионизации" – последний  восторг   русской интеллигенции.   Самиздат же! Для него и православие – кривославие.  Сплошное,  мол,  иудофильство и жидомассонство.   Дичь! Ну, это ты так думаешь, а сколько высоких лбов антилигентских тянется к этому неоязычеству.   
Атака идёт и с как бы  рациональной стороны. Есть ещё не менее привлекательный Тамиздат, а в нём  и вовсе Дикий. 
.  "Через один год после падения царского режима в России еврейская этническая группа превратилась в правящий класс страны, в которой она была только численно ничтожным меньшинством, чужим и чуждым коренному населению" 
Игорь криво усмехнулся,  вспоминая "Русско-еврейский диалог" Андрея Дикого.  Друзья удружили прочесть, чтоб понял,   что он здесь  "чужой и чуждый".   Интеллигенты  запоем читают.  Дикий выглядит объективным не то, что параноик Емельянов.   Обильно цитирует евреев.  Так уж  мир устроен, что на всякую точку зрения находится подходящий еврей.  Яков Клацкин выступает наконечником в копье Дикого:
" Еврейские ассимилянты будут отвечать не только перед еврейскими, но и перед другими народами.  Они грешат перед национальной структурой чужого культурного целого, фальсифицируют его историческую подлинность, его национальную душу посредством фальсифицированного еврейского отступничества.  Они вдвойне фальсификаторы.  Они стирают границы, потому что в их душе все границы стерты. 
Поэтому - святая обязанность народов стоять на страже своей национальной индивидуальности"
Ну,  как не отозваться на призыв талантливого еврея.  Миллиард отозвался на призыв Христа и ещё больше на призыв Маркса.
Вот и верные друзья юности отозвались и стали на страже "своей национальной индивидуальности"
Почему их никого не бесит влияние  культуры немецкой,  французской и …да даже африканской с  её взбешёнными ритмами?
Система прогнила, и гнильё вываливается наружу.
Такая  ты оказалась  вблизи,   госпожа  Гласность.  Победители большевизма делят добычу и уже рычат друг на друга.  Уместно ли еврею участвовать в этой сваре?
Его,  казавшийся полновластным,  мозг растерянно плыл по поверхности всех этих мыслей,   а  ветер давно уже  гнал легкую рябь, охватывая холодком  взмокшую спину,  и бежали  мимо берега Истры.    Он торопился  увидеть.  И вот уже глаза его с надеждой вглядываются в надвигавшуюся  серость  бетонного моста.
 Если власти стёрли надпись, значит жить в Союзе ещё можно. 
 Увы,  надпись даже не поблекла.   
А что он хочет  –  по словам отца, в Берлине тогда советская власть уже полгода длилась, и тоже никто надпись не стёр.   
 Тщательно готическим шрифтом «Juden heraus!»
«Евреи вон!»
 Игорь  передёрнулся
Друзья активной комсомольской молодости, успевшие подняться в соответствующие круги и квадраты,  советовали тоже самое:
 –  Мы делаем революцию сверху.  Конкурентное общество частных предпринимателей.  Надоело верхушке прятать свой образ жизни.  Богатый дом в тёмном лесу  подальше от глаз пролетариата ни кому уже не нужен.
  Ильичёв – член ЦК по идеологии,  самолично мне объяснил.  Что,   мол,  я могу дать тебе, сидящему в первой тысяче? Дачу, машину, поездки за границу.  Да это на западе любой квалифицированный рабочий имеет.  Игра проиграна товарищи, пора становиться господами.
  Будем взаимно честны, Игорь.  При равных возможностях страной опять начнут править евреи.  А это, сам понимаешь, не есть хорошо. 
 – И тогда вы начнёте убивать евреев?
 – Не неси околесину, Игорь.  Для погромов есть другие.  Тебя лично я САМ  буду защищать.   Но выше помощника никогда не пущу.  Не обидно ли тебе такому умному это будет?   
   Казалось бы,  всё.  Решение не только подписано, но и утверждено  Высшей Инстанцией так вовремя столкнувшей его с этой надписью.  Но,   ишь ты,  принц жидомассонских кровей.  Душевный комфорт ему  требуется.  Чтоб потом и жалеть было не о чем.
 Разве могло ему прийти в голову,  замороченную не технологическим размышлением, что уже поднялся с постели тот, кого он сегодня вынужден будет убить и все те, которые почти убьют его самого, разрушив все предначертания. 

   Вася Белявский,  как и все наши герои, находился в той же самой невесомости незнания.  Просыпаясь, он влез под душ, чтоб пробудить все силы своего тренированного веснушчатого тела.   Надо же достойно встретить день восемнадцатилетия.   Мог ли он думать, что он же будет последним днём его вроде бы так хорошо организованной жизни.
   По традиции собиралась вся хоккейная «коробка», только на этот раз уже с девчонками  и на берегу Истры.  А где ж ещё можно так стильно раздеться?
   Сердце Васи выдавало синкопы и прочую музыкальную дребедень.  Он ещё не решил, с кем уйдёт сегодня в голубой туман,  с Дашей,  или Ольгой.  Обе млели при  виде его мускулистого тела. 
   Собрались они вокруг костра, сплясали пару танцев неизвестных на земле  очень диких народностей, потом пустили круговую чашу за всяческий рост надвигавшегося на взрослую жизнь Васи, почти Романыча.   Ветерок гулял с ними за компанию,  и листва завистливо перешёптывалась, и речка весело блестела на перекате,  торопясь миновать широкую отмель. 
 Вася схватил перелётную по кругу гитару,  и вдарил по-компанейски:
    – Там царь Борщей
Над златом чахнет,
И,  как известно всем давно,
Там русский дух, там Русью пахнет
Прелестным запахом гавно.
Сюда пришли во время оно
Толпой кодлой жидо-массоны,
Покинув засранный Сарай.
Играй душа моя,  играй.
Лихо приложившись к чаше круговой, Вася продолжил:
Ах,  нет ни в чём России проку.
Как хрен, злой рок на ней лежит.
Вот Пётр пробил окно в Европу.
И что?  В него сигает жид. 
 Резиновая лодка с претензией на то, чтобы считаться катамараном,  обычно проскакивала это место даже быстрее, чем другие прочие отмеченные места побережья скромной речки Истры.   Особенность надувной резиновой лодки в том то и состоит, что она почти скользит по поверхности воды.  Но с другой то стороны эта вольнолюбивая лодка не очень то придерживается курса.  Вот эта лодка выскочила на отмель по собственной инициативе,  потому,  что сам её хозяин находился в трансе  и смотрел не по сторонам, а в глубины истории.
    Странным образом из этих же самых глубин выступил Славка Коровин  – главный умник Компании. 
  – Вы чё пацаны, я извиняюсь,  и дамы, думаете  – мы в Афгане с чурками воюем.   Ни хрена, то есть  ничего подробного, а подробное в том, что они  там евреи, только не эти жиды, которых мы тут сильно любим, а настоящие  – древние израильтяне.  Десять колен.  Афган – это вождь их так звался.   
    Услышав такое,  Игорь вместо того, чтобы вытолкнуть лодку на воду, вытянул её на песок и, как был в одних плавках пошёл  как околдованный на голос. 
  – Да, дружбаны, и опять же  дам ым, пуштуны себя так и зовут  – Сыны Израиля.   
   Любопытство, как известно, сгубило не одного человека.  И вот Игорь идёт   в одних плавках  к костру,  ступая чуть косолапо,  как снежный человек.   
– Не пи…, не трепись, Корова, там, как и везде,  мы с Америкой воюем, – вставил своё слово Санчо Испанский, внук настоящих испанских детей тридцать шестого года и сын деятелей  международного рабочего движения.
 Это было уже не так интересно, но Игорь ещё шагнул раз другой навстречу не малым горестям и большим печалям.
– Одно не исключает другое.  Америкашки дают оружие, а сами то в огонь не лезут.
– Выходит, что жиды лезут.  Не похоже на них.  Они ж всегда поближе к курочке трясутся.    
 – Жид, смотри-ка,  прётся как для примера, прямо на жарёху, – выступил со смехом Вася Белявский, немного обиженный, что центр внимания переместился от него в сторону.
   Глаза Игоря  Доватора  сузились в ярости до монгольского вида, но тут же наступило холодное отрезвление.  Десяток Тренированных поднялись с места, ничего хорошего незваному гостю не обещая.   Он прыгнул спиной, разворачиваясь в прыжке, и побежал к своей лодке.
 Наверно это была его первая ошибка.  От них, как от собак, убегать нельзя.   Дали бы раз по морде и успокоились. 
 Давнишняя еврейская мудрость  – не всякому злу нужно сопротивляться насилием.  За эту мудрость евреев часто считают трусами.  Тут к месту вполне русская мудрость: хоть горшком назови, только в печь не сажай.   До печей Освенцима и Майданека это вполне работало.  После них – очевидно,  нет.   Предпочитал ли Игорь Моисеевич Доватор вместо мелкого позора пасть в бою.  Не уверен.   Думать он начал на третьем шаге своего стремительного бегства. 
 «Зверьки  они пока что мелкие: мальчишкусы нормалиусы  – не уголовники.  Но чёрт бы побрал их охотничьи инстинкты и мой  инстинкт бегущего оленя».   
  Он успел толкнуть лодку и,  получив удар в спину, упал на резиновый борт.
  Быстрина на мелководье понесла его, но недостаточно быстро.  Белобрысый парнишка успел схватить лодку за задний борт.  Двое других отстали не больше чем на полтора метра, но расслабились.   Белявка как пиявка,  уцепился  – не оторвёшь. 
 Кто же мог подумать, что  старикаша проявит такую прыть. 
 Смертельно напуганный Игорь Моисеевич ударил парня пяткой в лицо.   Уверяю вас – удар в нос – это не просто очень больно.  От него кровь брызгами и в глазах тьма. 
 Доватор  вроде бы вырвался, а на самом деле  это  была его вторая ошибка.
 Развлекающиеся бездельники превратились в его смертельных врагов.   
  Удар в лицо получил  сам  герой дня, Вася Белявский.  Получил на глазах девчонок  очень небезразличных  и достаточно хорошо и где надо выпукло-вогнутых.
  Такое в их кругах, а точнее в коробках не прощают.
 А на берегу уже толпилось их десятка полтора,  и  они  …  Да несколько из них сообразили бежать вдоль берега, чтобы перехватить старикашку чуть  ниже по течению. 
   Он налёг на вёсла, но быстрина кончилась,   и река лениво потащила его по излучине не быстрей  прогулочного шага.   И что он мог добавить к этому? Не более чем скорость торопливого  пешехода.  А они бежали впереди.   Только прибрежные кусты  мешали им спуститься к воде.  Но потом и эта защита кончилась.  Пятеро спрыгнули в воду и поплыли ему на перерез.  А вся ширина Истры здесь, ну, максимум двадцать пять метров.  И сзади бежали остальные. 
 Игорь  вынул оба весла из уключин и приготовился драться.   Руки дрожали, утомлённые неистовой греблей. 
  Но и пловцы устали, точнее сказать выпивка перегорела
 Они от весла, конечно ж,  увильнули, нырнув под лодку,  но перевернуть её не смогли.  Доватор на секунду раньше спрыгнул с бортов на дно лодки, врезав тем самым кому-то по выпиравшей голове,  прикрытой только тонким слоем резины.      
   К следующему мелководью они добежали уже вооружённые длинными корягами. 
   Хоккеисты хилыми не бывают.  Даже Вася, вытирая кровавые сопли,  ждал обидчика,  стоя в воде по грудь, то есть  в самой середине Истры. 
   Девчонки, которые не усидели возле брошенного скарба, наблюдали с берега.   Среди них и Ольга Рогова, Васе не безразличная.
  Игорь Доватор закаменел с веслом в руке.  Конечно оно короче коряг, но хоть какая-нибудь защита.
   Среди мужских доблестей его числилось не только умение плавать, но и умение фехтовать, скакать на лошади, драться по правилам горных аулов Азербайджана  и,  обратите внимание  – говорить  по-азербайджански. 
  Так уж вышло, что до десяти лет родители таскали его по горным дорогам, строя мосты над горными речками.  Нянчили и кормили его азербайджанские  женщины, а их дети играли с ним.  Игорька посадили  на ишака в трёхлетнем возрасте,  на лошадь  – в шестилетнем. 
  Вот он и начал с психической атаки – заорал на них по-азербайджански.   Это их чуть-чуть смутило.  Разъярённый горец – это не жид пархатый.   Но Вася стоял по центру твёрдо и все остались на своих местах.
  – Чурок тоже надо учить  уважать русских, –  процедил он, готовясь воткнуть свою корягу в ненавистное лицо.
   И ему это удалось.  Кровь хлынула из разодранной щеки Доватора, но и он ударил Белявского по голове с силой,  достаточной, чтоб убить.   Вася упал лицом в воду и так замер.  Игорь успел получить корявые, раздирающие мясо удары в бок, в бедро и в спину.  Весь окровавленный он рухнул на дно лодки, погрузившись в бред и темноту.
  Дальнейшее избиение остановило недвижно   поплывшее в собственной крови тело Васи.  Друзья схватили его, а не Доватора, потому  наверно, что  спасти пока что им важнее,  чем убить,  а,  может, решили, замерший в нелепой позе мужик мёртв.   Действительно, его тело провалилось в лодку и только окровавленная рука, прижатая головой к резиновому борту,  торчала вверх, будто сдаваясь и прося пощады.
   Когда Васю вытащили на берег, Ольга кинулась делать ему искусственное дыхание, а кто-то побежал  за одеялом, чтобы на нём нести его в больницу.
  Юные бесшабашные головы  аптечки с собой не имели  и не сразу вспомнили, что вместо спирта пойдёт водка.  Да ведь и та почти в двух километрах.  Час прошёл,  пока они его промыли и перевязали, порвав на то рубахи. 
Трудно сказать по каким признакам они  решили, что он ещё жив.  Может  быть,  им просто страшно было признать, что этот весёлый, крепкий парень вдруг мёртв.   Да и никто из них никогда не видел умирающего.
  А река  тем временем  несла  другого – чужого  к  неминуемой смерти.   
  Да,  Доватор наполнял лодку своей кровью, и это обозначало только одно – близкий конец
  Но ангелы, его хранители,  уже плескались в воде у песчаного пляжика  недалеко от дороги. 
  Леночка первая увидела окровавленное лицо, так похожее на лицо отца на портрете.  Запекшаяся кровь скрывала различия.  Даже Лидия Сергеевна вздрогнула,  обнаружив такое сходство.   Лодка уже тихо проскальзывала мимо, а с ней и тревожная судьба.  Она  понимала, что полутруп  может принести не мало горя,  и ещё могла выбрать.   Впрочем, что тут выбирать? Спасать или не спасать человека?
  Она догнала лодку и влезла в неё,  испачкав в крови свой чудесный голубой купальник.  Да он ещё жив  и она коснулась своим бедром его пульсирующего бедра.  Сердце его ещё не поняло,  что гонит его к смерти,  судорожными толчками выбрасывая кровь   из его тонущего в наступающем небытие организма.
   Лидочка гребла к берегу, не глядя на него, она старалась вспомнить не очень серьёзный курс медсестры.  Старичок – бывший военный врач доставал их одним и тем же нравоучением.
  «Я очень надеюсь, что вам моя наука не пригодится на поле боя.   Но ведь все вы будет мамами, а дети получают раны всегда и в самое мирное время». 
  Лидочка очень скоро убедилась в этом на практике.  Ленка не хуже мальчишки вечно разбивает коленки и нос, а с недавних пор ещё и  обдирает  всё тело,  продираясь сквозь кусты  в их саду.  Квартиру в Москве можно ждать до поседения, а дачу в Красногорске они с Джаханом  своими руками утеплили  и оборудовали под настоящий дом.  Получилась почти дворянская усадьба.
 Но вести сейчас туда раненого бессмысленно – ему, если поможет, так только реанимация.  А пока надо хотя бы кровь остановить.
 Причалив,  она кинулась за аптечкой.  Бинтов, конечно,  не хватило и тогда она начала отрезать полосы от своего платья.
  В это самое время   процессия с телом Вася Белявского  двигалась всё медленнее.  Ничто вроде бы не мешало двигаться быстрее, только мысли.  Тяжёлые как заблудившиеся в лесу экскаваторы,   эти мысли крушили зелёные дерева яркого лета и светлого будущего.  Вася мёртв.  Тот, получивший не меньше, наверняка,  тоже  мёртв. 
  Отвечать придётся за двух.  А тогда какие уж каникулы, да какой уже институт.
 Тюрьма, даже на полгода – это тюрьма, а тут, получается коллективное убийство.  Удастся ли ещё  списать всю вину на Васю?  Не удастся.  Слишком много свидетелей, и всех допросят по одиночке. 
Закончив перевязку, растрёпанная и окровавленная Лидия Сергеевна выскочила на дорогу.  Одной ей никак не втащить такое могучее тело в автомобиль.  Испуганная и притихшая Леночка жалась к ноге матери.  Так они и стояли.  День-то выходной и все, кто хотел выйти  на природу, уже вышли, а возвращаться рано.  Самый полдень. 
   Так они и стояли 
  А тело Васи Белявского, уже холодея,  лежало на земле.
  Великий курултай обсуждал – как быть.  Впереди уже виднелась станция электрички.  Там   есть телефон и можно вызвать.  Только кого? Родителей? Скорую помощь? Милицию?  И что им говорить?
– Вот, что я вам скажу и всем надо подтверждать.  Никакой драки не было.  Вася, выпив лишнего,  сел на велосипед  какого то чурки и тот за ним побежал.   А потом мы нашли его на берегу, похоже он свалился с берега и расшибся, а тот чурка  тогда,  наверно, забрал свой велосипед и  укатил, хрен знает куда.
–  Пусть будет – я один видел того чурку, у которого Вася отнял велосипед, – взялся за всех ответить Женя  Рагозин.
– А найдут этого?
– Если жив – нам так и так ничего не будет,  его за убийство сажать будут.  Это он не хуже нас сообразит.  А если мёртв,  то как нас найдут?
– Отпечатки пальцев…
– Мокрые руки на мокрой резине ни каких отпечатков не оставляют. 
– Это ты так думаешь.
– И думать  нечего.  Что у милиции есть пальцы хоть кого-нибудь из нас?
– Главное самим не протрепаться.
 С тем они и двинулись к электричке.
  В это время  к ногам Лидии Сергеевны подкатил бодренький Запорожец».  Вышел чуть обляпанный сединой мужчина.
– Что с вами случилось,  такими хорошенькими?
– Муж без памяти.  Помогите втащить его в машину.
– Да,  папа побитый на лодке приехал, помогите дяденька.
Дяденька не лишённый любопытства  сдержал поток своих вопросов и в минуту втащил постанывающего в бреду «мужа».
  Когда они уложили и закрепили  Доватора на заднем сидение «Москвича», мужчина  всё же спросил:
– А с лодкой, что думаете делать?
– Да будь она проклята эта лодка.  Хотите,  заберите её себе. 
 Странно как естественно она вошла в роль жены.  Даже горькая складка появилось на её ещё не тронутом морщинами лице.  Может быть,  она боялась  маслянистого взгляда  и волчьих огоньков в глазах незнакомца.   Коренастый мужичок  и верно не мог равнодушно смотреть на её шикарное тело.  Не стоит  искушать ни его,  ни судьбу.  Было бы естественно для жены  забрать его одежду.  Но мокрая кровавая кучка внутри лодки ничего кроме страха и омерзения не вызывала.
   Она захлопнула дверцу и рванула с места так, что «муж» на заднем сидение застонал, а Леночка вскрикнула.
 А коренастый мужичок,  выкинув по началу омерзительную кучу из лодки,  разглядел, что это джинсовый костюм с  кожаными американскими нашлепками.  В крови, конечно, но сполоснуть недолго
 – Красиво живут,  суки.  Тут имущества на пять стольников, а она … мне, значит холопу,  за услужение.    
        2.  Полная, неторопливая медсестра с жалостью смотрела на Лидочку.  Надо ж так оскоромиться в жизни.  За татарина замуж вышла, небось надеясь, что пить не будет.  Запрет у них на это строгий.  Да кто нынче в бога-то верит и запреты стариковские слушает.  Вот и этот.  Она вздохнула.
 –  Самый ранний он сегодня.
 – То есть, – встрепенулась Лидочка, молча ждавшая приговор врачей.
–  Драки по пьянке – они ведь испокон ближе к ночи.   С утра наклюкаться до потери совести – это дело алкашеское.  А эти драться не могут – все мышцы отгорели.    Дерутся только настоящие мужики.   Твой то,  видный мужик – на запойного не похож, но горяч видно, если с первой рюмки завёлся.
 – Не пьяный он, – резко возразила Лидочка.
– А чё ж в драку то полез?
– На него бандиты напали.
– Э, милая, бандит – он ножом пыряет, а у твоего все следы драки чем попало.   Так только под градусом дерутся.
– Лучше скажите –  выживет?
– А куда он денется? Проникающих ранений нет.  В нашей реанимации и не таких вытягивали.  Домой бы шла, вон дочка твоя извелась вся.  Не поможешь ты ему ничем сегодня, да и не очнётся он так быстро.
 Лидочка боялась уходить по причинам вслух не объяснимым.  Набежит милиция, или мафия, какая ни есть на этом поганом свете,  и опять он исчезнет.  Странным образом, теперь не видя Доватора, она отчётливо увидела в нём Джахана Ахметова.  Этот сдвиг в сознании близкий к сумасшествию она сама же и создала,  уверено говоря  и дочери, и сестре-регистраторше, что это её муж Иван Моисеевич Ахметов. 
 А вдруг это и вправду он, с лицом подделанным так, чтобы его КГБ не узнало.  Она временами отгоняла этот бред, но он возвращался, а  с ним и страхи.  Выдала она его.  Её не по возрасту юное лицо темнело,  как будто набегала звериная ночь, а она одна. 
  Была бы душой проще, так и легче было бы.  Тело зверино просит мужика,  а душа мечется в этом зверином логове,  уже и не надеясь спастись.  Ангельская, как её облик душа.   
 Только, когда в окно тихо вползли сумерки,  она подняла спящую дочь и унесла её в машину.
Усталость души сильнее страхов.
Очнётся, скажет – кто он на самом деле и что тогда?
Логика махала своей железной метлой. 
«А ничего тогда – вот просто спасла человека.  Можешь гордиться, Лидия Сергеевна, всю оставшуюся жизнь».
Но душа – туман, что ей мелкие прутики этой метлы.  Она всё равно уплывала в страхи и фантазии, постепенно рассеиваясь в эмпиреях сна.   
   
 Розалия Аркадьевна Доватор  весь тот  день готовилась к отъезду, просматривая и перекладывая вещи, которые стоит взять и, отбрасывая в корзину на вынос те, что и не стоит.  При этом она зубрила фразы на иврите, записанные на перфокартах.    Голос смутной тревоги,  всегда терзавший её, когда Игоря не было  рядом,  вдруг  перешёл в  крик.  С каждым часом её лицо старилось и тускнело.   Даже чёрные кудри на её голове устало поникли распрямляясь.   Нельзя сказать, что она  не  ждала беды.  Вокруг Игоря всегда вертелись смазливые юницы.   Неужели   эта беда догнала её.  Ну, нет, вот так бросить её в Израиль, а самому остаться здесь?  Так поступить он не может.  Подлости не в его вкусе. 
Ей вдруг стало плохо.
Тринадцатилетняя дочь Лера  позвонила в милицию сама.   Оттуда что- то ответили, отчего её смуглое лицо осветила ярость.
– Они не хотят говорить со мной, ты мама должна позвонить сама.
– Да, я позвоню,  доченька, да.
Она посмотрела на себя в зеркало и, поправила причёску, как будто  шла на приём в официальную инстанцию, где нужна  хотя бы магия женского очарования.  Она даже прокашлялась, как будто собиралась петь.
– Помогите, муж пропал.
– Давно?
– Утром ушёл на Истру,  и нет его? Он всегда к этому времени возвращался. 
– Тысячи мужей каждый вечер пропадают,  рано беспокоиться.   Утром часиков  в десять позвоните, а лучше в понедельник. 
На той стороне  положили трубку.
Розалия Аркадиевна опустила руку.
– Они не будут его искать раньше понедельника.
– Мама, он где-то раненный лежит.  Его сейчас спасать надо.   Звони дяде Коле.  Он же папин друг.  И у него есть мотоцикл.
Николай Бадаев  не формулировал такого, но чувствовал потребность самоутвердиться, обойти своими силами такого крутого еврея, как лауреат заслуженных премий и доктор технических  наук, долго бежавший везде впереди,   –  друг юности Игорь Доватор.   Спасающий сильнее спасаемого по определению. 
    Луна им в помощь светила, реки журчание в тишине ночи направляли их путь.  Розалия Аркадьевна вглядывалась в ночь из  коляски, а Лера позади Николая Владимировича поминутно слетала на землю, чтобы осмотреть прибрежные кусты.  Иногда, если мотоцикл не мог пролезть к самому берегу, они  выходили все втроём и шли в ночные  прибрежные дебри
  Ночь  всё ещё была тепла, и лучи луны заглядывали под каждый куст,  когда   они прошли  путь  вверх по течению  от плотины перед впадением Истры в Москву, до места, где Доватор оставил следы своей крови.  Увы, они искали человека, а не его следы и потому ничего не заметили даже в свете мощных фонарей.    А потом,  в глубине ночи, из реки сквозь кусты полезли белёсые  привидения тумана, и стало холодно.   Роса выкатила свои мокрые шарики на каждую травинку и каждый листик.   Когда Лера, упорно влезавшая в провалы кустов к берегу,  промокла так, что от неё самой повеяло могильным холодом,    Розалия Аркадиевна попросила Николая остановиться и разжечь костёр.

На рассвете они  добрались до Нового Иерусалима –самой дальней точке,  с которой Игорь Доватор мог начать свой путь вниз по Истре. 
  На обратном пути по другому берегу мотоцикл сломался,  и они все втроём пошли пешком
Шли молча и почти безучастно.  Усталость ложилась на мозги тяжёлой мёртвой тушей, надежда найти его угасала.

Её разбудил настырный звонок.  Роза тяжело встала и как сомнамбула пошла к телефону.     Дрожащей рукой она взяла телефонную трубку.
– Говорит капитан Сердюк.  Я следователь по делу об исчезновении вашего мужа Игоря Моисеевича Доватора. 
– Вы его нашли? – вскрикнула Розалия Аркадиевна, холодея от мысли, что они нашли его труп.  Живой то он сам бы позвонил.
– Нет, но я намерен передать вам список больниц Москвы и области, куда были доставлены  неопознанные мужчины в бессознательном состоянии с утра субботы и до … до момента, когда вы придёте его получить.  Список, я хотел сказать.  Кто кроме вас может опознать, который из них ваш муж?
– Да, конечно, да я сейчас.
Она оглянулась на висевшие на  зелёной коридорной стенке часы.
–  А до четырёх вы меня подождёте?
– Но не позже.
  Увидев двухстраничный список, Розалия вздрогнула.
–  Как же я смогу?
–  На такси, но  я вам советую начать с морга.  Это, увы, может, сэкономит вам много денег.
– Да, – пролепетала Розалия Аркадиевна.
  –  Кстати о деньгах.  Как вы думаете, гражданка Доватор, для чего официантам дают чаевые?
– За хорошее обслуживание дают, – прошептала Розалия Аркадиевна, смутно догадываясь, чего от неё хочет не очень сердитый Сердюк.
–  Ну да, а для чего? – настаивал Сердюк. 
      Розалия Аркадиевна  расстегнула сумочку и достала из неё самую крупную купюру.
– Для того, чтобы и следующий раз обслуживание было ещё лучше, – шёпотом сказала она,  кладя купюру на стол.
–  Я тоже думаю так, – сказал капитан, скользнув рукой поверх купюры, от чего она испарилась, не оставив следа.

  В морг Розалия Аркадиевна поехать  не решилась.  Она полагала, что мёртвый он может подождать.  Вернее ей хотелось ещё пожить надеждой.  Мир без Игоря казался ей непосильно страшным.  Так уж вышла, что ни дня она не жила самостоятельно.  Шагнув через порог родительского дома, что называется на улицу, она стала сначала тенью только что приехавшего из Баку шестнадцатилетнего Игоря Доватора,   а потом,   едва  сама достигла  шестнадцати, приняла статус невесты, а в день  восемнадцатилетия вошла в его квартиру на правах жены.
 О деньгах она вообще не привыкла думать. 
Но  вот сейчас пришлось.  После трёх часов коловращения на такси, обнаружилось, что денег в сумочке больше нет. 
Домой она вернулась на метро.   И начала обзванивать больницы.   В каждой нашёлся  чернявый здоровенный мужик без документов и без сознания.  Потом вдруг до неё дошло.  Сердюк за то и взял деньги, что вызнал список нужных ей больниц.  Во все надо заехать и хватит проверять список Сердюка.

 Время, хоть и другим путём шло рядом с тем же Доватором  и для  Лидии Сергеевны Белявской. 
В  субботу до глубокой ночи она не могла уснуть.  Её мучил кошмар явления Джахана из потустороннего мира.
 Дочь приставала с вопросом
– А папа – он живой?
Лгать ребёнку некрасиво и опасно.  Что ни скажи всё  побежит по городу из детского сада во все стороны.  А родня? Что говорить родне?
– Пока мы с тобой надеемся, он живой,  Леночка.  Спи, мой колокольчик.

 В воскресенье с утра  мир и вовсе встал колом,  – её позвали на кладбище. 
–  Как это случилось? 
– Выходит так, что по пьянке, – мёртвым голосом сказал брат.
Лидочка впала в истерику, заголосила, упала на пол.  Много ли может выдержать женская душа.  Васю она когда-то  за ручку водила в детский сад.  Ему пять, а ей тринадцать было тогда.  Ну,  за что ей всё это сразу? Разговор с братом на том и застыл.  Впрочем, Роман, отец Васи, ничего больше и не смог бы рассказать ей.  Он и звонил из морга, а там разве место для душевных слов. 
 
  В больницу  к Доватору она пришла далеко за полдень.
 Сестра помоложе вчерашней маячила перед глазами как оживший манекен медицинского работника  и ответила сухо, как и положено творению из гипса и картона. 
 –  В коме он, гражданка.  Нельзя к нему, да  и не зачем.  Тут милиционер заходил, просил, как придёте, заявление написать.
– Какое заявление?
– Ну, об избиение вашего мужа.  Без заявления он дела открыть не может.
– А Ивану это как поможет? – растерянно спросила Лидия Сергеевна.
– Накажут, кто избил.
– А ему-то это зачем?
– Ну не хотите писать не надо.  Я Василькову так и передам. 
– А мне хоть одним глазком дай взглянуть на него.
– Нельзя на него смотреть.  Он сейчас как мумия весь забинтован.  Даже глаз не видно.

    На улице июль манил к воде, и мужчины притягивались  к ней как опилки к магниту.  Она шла, как ангел, отрешённый от этого мира  и притяжение её ангельской красоты выбирало мужчин способных это почувствовать.  Он,  забинтованный  как мумия,  всего лишь мираж в окружавшей её пустыне, и потому плотная плотская энергия её желаний сама сублимировалась в утонченную энергию высших миров.  Но те  редкие, кто мог увидеть такое чудо,  как обычно,  были не из тех, кто способен остановить женщину прямо на улице, к тому ж идущую стремительным шагом.
   Остановил её портрет распечатанный плохеньким ротапринтом.  На портрете был ОН, или  кто-то похожий. 

  Ни Лидия Сергеевна ни Розалия Аркадиевна не знали, что именно в полдень в понедельник  меч правосудия,  хоть и очень вяло, но поднялся над убийцей Васи Белявского.   Фотороботы «чучмека с велосипедом» прилепились к щитам объявлений на всех станциях электрички Рижского направления.
 Отвернувшись от портрета и, зашагав деревянными шагами,      Лидия Сергеевна  беззвучно заплакала.   Права была медсестра.    Глупая пьяная драка вмешалась в её не очень сладкую, но успокоенную судьбу.  И что теперь – суд с жертвоприношением вдруг ставшего любимым неведомого человека.  Спасла-то, спасла, но зачем солгала.
Суд и судьба одного корня.   Может быть, поэтому возможный земной суд показался ей   СУДьбой, то есть судом небесным.  Разве может слепой случай сложить такой изощренный приговор?
 Неприхотливо, неряшливо жила – вот и расплата. 
 Ей захотелось умереть, и эта мгновенно вспыхнувшая  жажда смерти потрясла её.  Она шла, обдумывая детали самоубийства, но ноги её несли в детский сад, потому что было время забирать из сада Леночку.  Тупо остановившись у калитки садика,  она поняла, что обречена жить, что её жажда смерти  всё же не сильнее материнского инстинкта. 
   Но ни завтра, ни послезавтра она в больницу не пошла.  Не пошла она и в милицию.  Пошла поплакать к брату, но и там и словом не обмолвилась о мнимом или действительном возвращении Джахана. 

   Оба они и не подумали о главном событии налетевшего времени.   Рушилась империи  и не потому, что так захотел Андропов или Горбачёв,  или кто-то там ещё невидимый за их спинами.  Как всякая прошлая империя, она рушилась потому, что пали смертью храбрых Вера Надежда и Любовь.  Вера в имперские идеалы, надежда на блистательное будущее и любовь к непорочному труду во имя блага империи.
  Рушилась империя, а «чучмек», который об этом не так давно догадался,  всё ещё бежал по границе жизни и смерти.  Он бредил и что-то говорил, но понять ничего не смогли бы даже знатоки азербайджанского языка.  Видимо, кончик одной из коряжин ткнул его в нёбо, когда он пытался кричать, и вот теперь там, на небесах его ротовой полости,  багровым закатом горело воспаление.
Он не умирал, исключительно благодаря остаточным проявлениям медицинской этики и нескольким сердобольным женщинам в белых халатах. 
  А поскольку он не умирал, то и меч правосудия продолжал над ним висеть.  Он ведь имеет свойство Дамоклова, то есть висит сам по себе, не нуждаясь в помощи ни чьей руки.  Руки правосудия могли в это время блудливо заниматься неприличными делами, а меч, ну то есть криминальный факт  висел, то есть хранился.   С недавних пор он, со товарищи, хранился  в папке, и не только картонной, в виде неразборчиво написанных докладных  и заявлений, а и в компьютере, откуда его можно было бы извлечь мановением руки в совокупности с другими такими же хранителями чести милицейского мундира. 
 Розалия Аркадиевна  узнала об этом прямо из первоисточника в день, когда измотанная безрезультатными поисками снова пришла к Сердюку и без предисловий положила ему на стол две сотенные бумажки внутри сложенного пополам листка бумаги.   Смахнув это в стол, даже не проверяя вложения,  капитан произнёс:
–  Вот что я вам скажу, госпожа Доватор.
Роза от такого обращения внутренне вздрогнула.  Сердюк явно нажимал на то, что она уже не гражданка СССР и ни каких прав здесь качать не может.
 – Я лично за добро плачу добром и потому советую вам уезжать в Израиль как можно быстрей.  Ваш муж устроил драку с мальчишками и убил одного из них, а двоим - нанёс черепно-мозговую травму.  Окажись он живым  - на запад ему путь закрыт.  И ни какие крикуны здешние или тамошние ему не помогут.   Убийство карается по любому закону.  И, поверьте мне,  его ищут не только  правоохранительные органы.   И не только его ищут.  Месть может обрушиться и  на вас,  и на дочь. 
        3.   Самолёт уже отрывался от земли, а она ещё мысленно бегала по этим бесконечным больничным коридорам, где жили чужие страдания, невольно становящиеся своими, если приходится вникать.   
   Странно, но трупы в морге не вызвали такой ужас.   Наверно потому, что она уже нагляделась на обрубки ещё живых тел, которые требовали сострадания.  Мёртвые потому и зовутся покойниками, что они уже спокойны.  А те стонали и ревели и хрипло ловили воздух.   Она оставляла им пакеты с едой, предназначенной Игорю, и шла покупать новые.  Потом шла в скупку, чтобы продать ещё и ещё, до полного опустения в доме.  Вот теперь их багаж – два чемодана.  За месяц, данный ей на отъезд, – она всё  равно не справилась  бы с упаковкой и отправкой багажа.    К тому же она хотела обойти некоторые больницы по второму сразу.  Он же мог попасть в больницу не сразу, а даже через неделю.  А некоторые были так забинтованы, что и не опознать.  Вот она и ходила ещё и ещё, пока  не сняли все бинты  и  растаяли надежды,   и не кончился срок,  отпущенный ей на отъезд.  Власти выбора не оставляют.  Опоздал – начинай всё сначала, но уже без работы,   квартиры и денег. 
Деньги она тратила не жалея.   Вывезти ведь всё равно нельзя.   Был бы Игорь – запаковали бы десяток контейнеров.   А ей не по силам.   Продавать  проще,  чем паковать.  Мебельная комиссионка разом забрала всю мебель, оставив два диванчика,  на которых они с Лерой спали.  Холодильник  и эти диванчики купили соседи, получившие ключ, чтобы забрать все остатки после их отъезда.  Нашёлся уже и полковник,   которому официально передана их квартира.
    Самолёт ровно гудел, рассекая тьму за окном, а пассажиры,  образовав некое братство,  вели свои жизнерадостные разговоры.  Вот они уже мысленно там, они уже вырвались.
 Лера откатилась от тоскующей матери и присела к молодым женщинам, возвращавшимся в Израиль из первой за много лет туристической поездки в места, где когда- то родились и бегали в школу.
– Лерочка,  во-первых,  сразу назовись Лиорой.  Они это любят. 
– Кто они?
– Да те, с кем ты в школе будешь учиться – сабры земли Израиля.  Сабра – это вообще-то кактус такой, снаружи колючий, а внутри сладкий.  Коренные израильтяне именно такими себя считают.  Так  что,  для уменьшения колючек на твою долю,  зовись Лиорой, и иврит схвати сразу и без акцента. 
– Да ладно пугать ребёнка.  Приезжай к нам в Кармиэль.  Это самое красивое место в Израиле  и полно выходцев из страны Советов.
– И ты такая же.  Советы даёшь.  Лучше в Ариэль.  Роскошно, как в Голландии.  К тому же там виллу запросто можно купить.
– У нас совсем нет денег.
– Смеешься – там российские тугрики не нужны.  Под Ариэлем промзона Баркан.  Там всегда инженеры нужны, а твоя мама, ты ж сказала,  инженер.  На зарплату инженера  у нас можно виллу купить.
– Не пудри ребёнку мозги.  Пока она иврит выучит, не одна кровавая сопля выскочит. 
– Двора, красивая женщина, она и в Израиле красивая женщина. 
–   Слушай себя, Тания, и не забывай - с кем разговариваешь.
– Не слушай их девочка, абсорбцию надо проходить в Тель- Авиве,  или в Иерусалиме.  Там короче путь по мисрадам,  извини – по учреждениям  бегать и до чиновников добираться.  А жить, конечно,  лучше всего в поселении.  Эфрата – красивейшее поселение, там почти вся профессура Иерусалимского университета живёт.  От Иерусалима полчаса езды. 

  Они знали, что летят через  бедную страну Румынию.  Но лицо этой соцстраны оказалось мрачнее их ожидании. 
 Самолёт сел  в темноту, только посадочная полоса чуть отмечена  рваными полосами огней.  Молчаливые  и сумрачные автоматчики прошли через салон самолёта и скрылись.  В салоне повисла гнетущая тишина.  Тревога исходила  от израильтян.  Прочим  ещё невдомёк истинный смысл явления автоматчиков, для прочих это пусть и мрачно декорированный, но всего лишь таможенный осмотр.   На самом  деле,   автоматчики искали бомбу и террористов.   Террор  – это ж по-английски ужас.
Его нельзя не  почувствовать, даже если ещё не знаком с манерами террористов.  Вот они его и почувствовали.
Эта странная тишина не растаяла почти до момента, когда под крылом возникли огни плотно стоящих по побережью израильских городов. 
Москва  на прощание хлестнула их  холодным концом августа, а здесь, едва они вышли из самолёта, явился изнурительно жаркий месяц ав.  Четко вырезанные из бледности рассвета  чёрные силуэты  пальм  дышали тропическим запахами.  Ветерок нёс одну лишь влажную жару
– Как мы здесь выживем, доченька моя?
– Выживем,  и будем жить назло всем врагам.
 Странно, в самолёте их было всего восемнадцать претендентов на израильское гражданство, а в зале регистрации вдруг оказалось раз в пять больше. 
–  Я думала, что очереди бывают, только а Советском Союзе, –  искренне возмутилась Лера.
– Успокойся Лера, мы живы и среди своих.
– Мама,  можно я похожу и поглазею на "своих".
– Только, пожалуйста, не потеряйся.  В чужой стране, не зная языка очень легко потеряться, но очень трудно найтись.
 Лера не стала объяснять маме, что с логикой в её речах как всегда плохо, а просто скользнула между рядов, где сидели однообразно усталые  разнообразные "свои".
   Ну, конечно,  они прилетели из разных стран, а тель-авивский аэродром наверно принимает за раз пять самолётов.  Лера прислушалась к языкам,  на которых говори эти разнообразные люди.  Пара с двумя взрослыми детьми спикала по-англицки – это ясно, те трое лощённых кентов   явно парлевали по-французски.  С остальными – поди разберись.  Азиатов от скандинавов она может отличить, но немецкий от шведского,  вряд ли.
 «А папа смог бы», – подумала она и вдруг  с тоской почувствовала свою незащищённость.   Был бы он здесь, не было бы им с мамой так страшно. 
  Она встряхнула кудлатой головой.
– Прорвёмся!
– Куда? – спросил вдруг молчаливый выходец, наверно,  из Москвы. 
– К своим, разумеется, – ответила Лера, не смутившись. 
– Интересно, –  улыбнувшись, сказал зеленоглазый  мужчина, одетый в странную рубашку совсем без воротника  –  А как зовут твою маму?
– Я думаю теперь – Рахель.   А меня теперь Лиора.  А вас как зовут?
– Янкель.
– А по отчеству?
–  У нас - евреев не зовут по отчеству.
– Рассказывайте.  Вы же из Москвы. 
–   Нет,  я из Бер Шевы.
– И хотите подкатиться к моей маме?
– Хочу.
– Не получится, мы папу ждём.
 А было ли кого ждать?

   Совсем не просто  выглядел в этот момент ответ на этот вопрос.   Отец Леры  в этот момент жил, но быть-то его не было.  Точно так, как в песне  гениального Высоцкого, растратившего изрядную долю своей гениальности на сочинение приблатнённых песенок.  Жил, и по сей день живёт,  блестящий писатель Льюис Кэрролл, а был в своё время блестящий математик Чарльз Доджсон – птица Додо в песне Высоцкого.  Но на это была его собственная воля.   А в том, что потерявший память Игорь Доватор в это время был Джаханом Ахметовым,  его воли не было.  Под этим именем Лидочка Ахметова вписала его в больницу и под этим  последнего числа августа месяца выписала.   Если б не это имя, его здесь нашла бы Розалия Доватор.  Но она искала безымянных и прошла мимо таблички "Иван Ахметов".
И вот этот "Иван Ахметов"  выходит из больницы. 
Покрытый внешними и внутренними шрамами он, тем не менее,  выглядит  вполне здоровым,  и пришёл "домой" собственными ногами в костюме Лидочкиного мужа.  И даже, сняв этот вполне материальный костюм, лёг с ней в постель, оставаясь в духовной ипостаси этого костюма.  Действительно, если он не тюрколог, то почему он знает тюркские языки?  Если он не исследовал мафии и милицию, то почему он готов завершить статью Ахметова об экономике уголовного расследования подростковой преступности?
Не явилась в его опустошенное сознание госпожа   Мысль, что он когда-то просто жил внутри этой подростковой преступности,  а экономика  с каждым шагом вверх по лестнице от прораба  до  генерального подрядчика  сама учила его и поучала своим законам и фокусам.
Ох уж эта экономика.  Это в милицейском романе или в кино по любому поводу машина милиции разгонялась не жалея бензина, а в реальности  дольше минимально формальных процедур дело шло только при наличии хорошей смазки, то есть если достаточно влиятельным лицам это было для чего-нибудь очень надо. 
Времена перестройки просто оголили нерв экономики, поэтому   за двести штук плакатов с фотографией Игоря Роза заплатила сама.   А сделали только пятьдесят, не будем уточнять, кто положил в карман скромную разницу в цене.   А  развесили и того меньше и большую часть в отделениях милиции.   А к тому времени, когда с лица Доватора сняли повязки,  его милицейские портреты превратились в раритеты. 
Телепатическая связь не самый надёжный вид связи,  но эксперименты подтверждают – феномен существует.  Розе Доватор, молча сидевшей в ожидании своей очереди к чиновникам министерства не очень понятно каких дел, слышался голос мужа вроде как сквозь треск радиопомех.
Она даже не сразу расслышала  чужой голос,  призывавший её явиться к столу регистрации. 
 Всполошившись после третьего призыва, она подбежала вместе с Лерой  к усталой чиновнице, говорившей по-русски с каким то турецким акцентом.
– Ви куда хотите поселиться?
– В Иерусалим. 
– У вас есть квартира, или  ви хотите центр абсорбции.
– У нас ничего нет, – почти плача сказала Розалия Аркадиевна, вдруг сознав, что даже полотенца и простыни нет у них на этот едва разгорающийся день.
Ей представилась пустая жилплощадь,  и они с Лерой спящие на полу.
Чиновница усталым движением протянула ей удостоверение репатрианта и 140 шекелей, и посоветовала сегодня же зайти в центре абсорбции к своей метапелет. 
– К кому, – переспросила Роза. 
Чиновница затруднилась перевести это слово на русский язык,  но, помолчав, сказала:
– К представительнице мисрад клита, министерства абсорбции, которая будет вам помогать, будет вами заниматься. 
  – А где же я её найду? – растерянно спросила Роза.
Вместо ответа чиновница подняла телефонную трубку и что-то сказала на иврите.  Через минуту появилась полноватая девушка в одежде, демонстрирующей невнимание к себе.
– Идёмте, я отвезу вас в центр абсорбции, – сказала она улыбнувшись.
– Так это вы будете наша метапелет? – спросила за двоих Лера, пока Розалия Аркадьевна переживала момент смущения. 
– Нет, – улыбнулась девушка.  – Я всего лишь маленький танк для проламывания  стен  непонимания и  немножко гид.   Чтобы выжить здесь,  нам надо либо рожать по десять детей,  то есть больше, чем арабы, либо завлекать репатриантов.  Мне легче завлекать репатриантов.
– А откуда у вас такой русский язык?
– Из Москвы.  Я из тех, кто прокладывал вам  сюда дорогу десять лет тому назад.
– Так Вы в Москве родились?
– Нет, в Петах Тикве.  Мои родители родились в Москве.  Ладно, продолжим разговоры по дороге.  У вас большой багаж?
– Весь перед вами, – смущённо сказала Розалия Аркадиевна, будто только сейчас осознав собственную глупость.  Ведь не к маме в гости приехали.  Надо ж будет прямо сегодня на чём-то готовить и из чего-то есть.   
 Девушка не стала истолковывать смущение, а просто сказала:
–  А, тогда пошли, поедем на моей машине.  Да, запишите сразу мой телефон  – для всяких там спрашивай – отвечаю.  Зовут меня Авиталь
Добросовестно записав телефон в свою красивую записную книжку, оставшуюся от поезди Игоря в Будапешт, Розалия Аркадиевна задала мучавший её вопрос:
– Скажите, а в центре абсорбции, я могу найти кастрюли, тарелки,  ложки, плиту.
– А для чего,  вы думаете,  я с вами еду? Найдём.
На площади перед зданием аэровокзала толпились машины всех сортов и размеров.  Лера захлопала глазами.  Она любила автомобили совсем по-мальчишески.
– Авиталь, а это чья тачка?
 Серебристо серый японский автомобиль – это вам не «Москвичок».  Даже «Волга» перед  ним – бледная немочь.
– «Тачка» ты подразумеваешь это?
– Да, вот ту машину.
– Она моя и мы сейчас поедем на ней в Иерусалим.
– Тебе за заботу о нас так много платят, что ты можешь купить такую?
– Ничего мне за это не платят.  Это ты мне заплатишь, если родишь много крепких мальчишек.  И твоей маме ещё не поздно таких родить. 
   Розалия Аркадиевна вздохнула.  Кого она родит, если рядом нет Игоря, но вмешиваться в разговор не стала.
А настырная Лера продолжила допытываться.
– И ты бесплатно каждую ночь сидишь и ждёшь новых репатриантов?
– Нет, конечно.  Я диспетчер.  Кончилось моё дежурство.  Моя мама заметила, что вы такие растерянные и попросила вами заняться.  Мне все равно надо домой в Иерушалаим.    
День набегал с востока, и они двигались навстречу в горы, оставляя позади равнину,  до горизонта покрытую свежей зеленью.
–  В Москве осень, а здесь весна.

Да, в  Москве  осень, и сквозь ветер, несущий яркие танцы листвы в это самое время шёл сам не свой человек.  Где там свой,  если он понимал, что странным путём принадлежит не себе,  а неведомой личности  Ивана  Ахметова? Доватор так  и  не мог вспомнить кто он на самом деле.   Милая прелесть  - Лидочка почему то хочет, чтобы он действительно считал себя Ахметовым.   Пусть, ладно.  Деваться всё равно некуда.   Да и не чувствовал он ни какой потребности куда либо деваться от своей прелестной жены.  Его мучила совсем другая потребность.
  Свой не свой, а деньги надо зарабатывать.  Такую лохматую гориллу, не зависимо от имени его неведомого,  на деньги учительницы не прокормить.  Но какую оплачиваемую работу может делать кандидат исторических наук, даже почти доктор этих самых наук, если он не помнит даже историю своей жизни?
  Грузчик, кочегар, дворник или что-то вроде.  Именно в поисках такой работы он и шёл  в этот утренний час по Красногорску.  Шёл, в общем-то,  наобум.  Понятия он не имел, где набирают на такую работу.  Да, по правде сказать, то ни на какую работу он ещё не годился.  Этакий плечистый скелет с лицом опереточного преступника. 
– Эй,  парень, тебя как зовут? – раздался сзади сытый баритон.
– Иван, – добросовестно ответил Игорь Доватор.  И мы с вами с этого момент будем звать его Игориваном.   
–  Ты, Ваня, часом не бич? – спросил его коренастый мужчина, с лицом круглым,  как колобок, и таким же румяным.
–  Я не бич, я Иван Ахметов, – затвержёно проговорил Иван.
– То-то, я вижу,  вид у тебя татарский, только уж больно голодный. 
– Работу ищу?
– А чего умеешь?
– Чего умею – то никому не нужно.  Я любую работу ищу.
–  И всё же,  чего умеешь?
–  Я кандидат исторических наук … был, пока память из меня не вышибли.
– Значит,  на ловца и зверь.  Люблю аньтилегентных подсобников.   Подсобляют честно.  А живёшь то где?
–  Так у жены и живу.  Придорожная 8.
–  И паспорт у тебя есть?
–  И паспорт.
–  Тогда пошли, будешь мне подсоблять.
–  А платить как будешь, э… как вас зовут.
–  Как работать будешь - так и платить буду.  А звать меня можешь Андреем, мы с тобой вроде ровесники.  Так что Матвеичем  не надо.
– А работа то какая?
– Не боись,  - честная работа.  Красногорск он же только на половину город, а на половину деревня.  Это в городе ЖЭК, а в деревне либо сам всё чини, либо соседа умелого зови.  Вот я, значит, сосед умелый и есть.  Надо плотник, надо печник, надо электрик, а не надо сантехник.  Понял.
– Понял. 
Всего-то  Андрея Матвеевича Туголепова он, конечно,  не понял.  Тот подбирал на улице бесхозных интеллигентов совсем не по теплоте душевной, а по строгому расчёту.
Не хотел конкурентов плодить.  Простой парнишка непременно начнёт во всё вникать, да всему учиться.  В пустой голове места много, а жить-то хочется.  А историки, да писатели и не жульничают, и в дело не лезут.  У них своя стезя и мыслей полная голова, и,  по большей части,  все они досиденты или отсиденты, есть которые сиденты, но те – рабы КПСС.   Их  подальше от Москвы подсоблять усылают.
   Игореван выглядел точно, как отсидент.  Такой год,  другой не устыдится подсоблять.  Ведь чего ни строй – мусор образуется.  Негоже ему мастеру Туголепову, такой ерундой самому заниматься.
 В прохладе сентябрьского дня они двинулись в сторону дачной улицы, которую давно собирались снести и застроить многоквартирными домами, но так и не собрались это сделать, а дачи тем временем потихоньку ветшали.  Вот так и накопилась работа для Андрея Туголепова и, что очень кстати, для Игоривана. 
 В тот день Игоривану досталось только подержать рейки,  да вынести обрезки и стружки  в мусорный ящик.   Но будущее в тот день казалось безоблачным, как ясное небо сентября. 

Женская половина семейства Доваторов встретила сияние жаркого дня в Иерусалиме,  в районе под именем  Гило, что как раз на вершине  горы Гило.  Там   огромным ульем расположился полукруг центра абсорбции.
  Светло-серая «японка»,  сверкнув отмытыми боками,    подкатила к нему с севера.  Странный супердом, поразил семейство Доваторов. Все окна и двери всех этажей выходят  на внутренние, опоясывающие  его улочки,.
– Это мы как пчёлы будем здесь роиться? – бесхитростно высказалась Лера.
– Зарабатывать начнёте – снимите квартиру,  где понравится, а пока идеальное место здесь.  Здесь вас научат, подскажут, помогут.  Уютно,  как в мамином животике.  Но задерживать внутриутробное развитие не советую,  –  Произнося эту фразу,  Авиталь  закрыла своё  японское авто и повела их вверх по лестнице прямо в контору центра.   
 Их поселили в соте под номером 305.
Путь к  входной двери вёл через  дворик  размером с балкон их московской квартиры.  По обе стороны от двери небольшие окна, а дальше вглубь уходила комната с двумя  голыми деревянными кроватями  хрупкого сложения и не первой молодости. 
 Авиталь грузно рухнула по очереди на обе и, убедившись в их прочности, сказала.
– Вы тут пока осматривайте своё пространство бытия, а я организую вам минимальный уют.
 Лера быстро шмыгнула за перегородку,  надеясь первой занять место в туалете.   За перегородкой оказалась кухня с мраморным разделочным столом, под которым  бледно зеленели дверцы шкафчиков.  А на столе   рядом с раковиной  темнела газовая плита.   Справа стоял небольшой холодильник, а слева, ага, слева, явно вход в туалет.  Лера нырнула туда, обнаружив внутри умывальник и душ, рядом с белым креслом унитаза.
  Розалию Аркадьевну заинтересовал вопрос, а куда же ей повесить три своих и три Лериных платья, составлявших львиную долю их багажа.   Ответ в виде многочисленных гвоздей торчал из обеих стен.

Авиталь появилась вскоре в сопровождении двух добрых молодцев,  в руках коих,  два матраса и две подушки наводили на мысль,  что на голой фанере они сегодня точно спать не будут.
   – А теперь поехали в банк, – сказала Авиталь, даже не дождавшись ухода добрых молодцев.
– Что нам делать в банке? – единым  голосом  произнесли мама и дочь.
– Очень просто, – ваша метапелет будем вам выдавать деньги на жизнь в виде чека.  Чек надо вложить в банк, чтобы потом весь месяц потихоньку брать оттуда деньги на текущие расходы, при том опять же лучше чеками. 
– А я думала чековые книжки бывают только у богачей.
Лера хотела ещё добавить: «А мы нищие», но передумала.  Мать и так на грани истерики.  Углубление в стене,  в которое их поселили при полной нищете обстановки  могло б порадовать жителей коммуналки, но не выходцев из московской элиты, проведших жизнь в просторных и шикарно обставленных квартирах.
   А Розалию Аркадиевну вгонял в ступор  один вопрос: «В чём она сегодня приготовит обед, и на чём, они с Лерой,   будут его есть?»
– Простите, Авиталь, а посуда здесь дорого стоит?
– Посуду, пока что,  я советую вам, попросить  у соседей,  –  сказала, глядя на Розалию и Леру,  Авиталь.  – Вы, как я понимаю,  кашрута не придерживаетесь, так что обычное мыло для посуды купите, и вся проблема.  Где чего тут поблизости можно купить, тоже спросите у соседей.  Ну, поехали, сегодня банки только до двенадцати.  Да,  не забудьте свои доллары прихватить.  Открыть счёт, не вложив ничего, трудновато.
– Зачем же их куда-то вкладывать? Нам сегодня много чего купить нужно.
– Что именно?
– Так не на голом же матрасе спать нам. 
– Соседи одолжат.
–  Я не смогу спать на чужих простынях, и моя дочь тем более.
   Заносчивая по существу фраза эта была произнесена трагически, на грани слёз.
– Хорошо, но скажите:  в Москве что, в любом магазине можно предложить доллары?
– Нет, – похлопала ресницами Розалия.
– И здесь так же.   Дешёвый магазин, где это всё можно купить,  на доллары  не торгует.   Будем в банке,  там и обменяете свои доллары на шекели.  В любом другом месте вас непременно обманут.  На вас же крупными чёрными буквами написано, что вы  младенцы несмышлёные.  Откуда вам знать какой сегодня курс доллара.
– Первый раз слышу, что у доллара есть курс, – изумилась Лера.  – Зюйд Вест, или Норд Ост?
 Розалия Аркадиевна промолчала, потому что слышала что-то такое, но в стране советов курс этот ни куда не плавал, а сидел на железной цепи 65 копеек доллар.
– Устами младенца, извини Лера.  Первые месяцы, пока много чего вам придётся впервые услышать, расплачиваться лучше чеками.  В случае чего  полиции легче будет искать жуликов.
– А я думала, в Израиле ни воров,  ни жуликов нет, – опять высказалась Лера.  И,  на сей раз,  она высказала то, или почти то, что и мама её думала.
–  Хватит разговоров, зайдём к метапелет, она выдаст вам чек на первый месяц, а с ним летим в банк.
–  Послушайте, Авиталь, вы же после дежурства, вам спать идти надо.
–  Много будем спать, страну проспим.  Пошли.
 В банке всё за них говорила Авиталь, но дальше  Авиталь с ними не пошла.  Пошла домой. 
 А им надо было вернуться в центр абсорбции.  Лера запомнила, что сесть надо на тридцать первый или второй  автобус.   Присев на скамейке на улице имени Сына Иуды, они стали вспоминать – как же спросить: «Где остановка автобуса 31 или 2  в сторону центра абсорбции?»
 С трудом слепив нужную фразу, они обратились к прохожей женщине.
– Эйн лий мусаг, – ответила та и пошла дальше.
– Ты поняла, чего у неё нет? – спросила Лера у мамы.
– Времени наверно? – ответила Розалия Аркадьевна и спросила  пожилого мужчину.
– Боу, – ответил тот и красноречиво махнул рукой, что могло значит  только одно – «Пошли,  я вас провожу».
 Видимо он вообще никуда не торопился, потому что дождался автобуса 32 и, посадив их, что-то сказал водителю.
Тот кивнул головой.
После получаса езды они встревожились, ведь на машине с Авиталь весь путь занял минут пятнадцать.  К тому же за окном вдруг оказалась пустынная дорога.
– Куда мы едем,  мам? Зря мы его послушались.  Авиталь сказала 31 или 2, а мы сели на 32. 
Розалия Аркадиевна решительно встала и пошла к водителю.
– Анахну роцим мерказ клита.   – обратилась она к нему,  имея в виду сообщить, что им нужно попасть в центр абсорбции.
– Аль тидагий, – кратко ответил тот  и улыбнулся.
Розалия Аркадиевна замерла в размышлении о смысле сказанного.  Успешно просмотрев три десятка фраз вызубренных в Москве, она ничего похожего не нашла.
– Меркз клита.  Кен?   – повторила она свой вопрос в самой упрощённой форме.
– Кен- кен, аль тидагий – ещё раз улыбнулся водитель.
Розалия Аркадиевна вернулась на место,  решив, как обычно,  отдаться на волю своей неказистой судьбы.
Судьба улыбнулась ей белокаменными домами, окруженными  арочными галереями удивительной красоты.  Их разделяли лужайки и скверики.  Опредёлённо было на что посмотреть.
Заглядевшись, они не сразу услышали обращенный к ним призыв сойти с автобуса. 
Когда они сошли с автобуса,  их буквально за руку взял мальчик чуть младше Леры и отвёл в улей, где они быстро скользнули в свою келью.
Примерно через час  на стеклянном фоне входа возникла фигура загорелой темноволосой женщины  с кастрюлей в руке.
–  Меня зовут Ольга Борисовна, я ваша соседка, а это мой фирменный суп.   
–  Спасибо Ольга Борисовна, но у нас ни тарелок,  ни ложек. 
– Ну,  это я вам сейчас принесу.
Суп  из куриных крылышек пришёлся очень кстати, а  за ним пришлись кстати советы соседки.
– Ольга Борисовна, а что значит «мусаг»? – улучшив момент, спросила Лера.
– Понятие.  Небось услышала вместо  ответа на вопрос : «Эйн лий мусаг».   «Не имею понятия».  Да?
– Да,  а что значит «аль тидагий»?
– "Не волнуйся".
– Здорово.
– Да уж куда здоровей.   Учить язык  – неизбежное зло.  Или добро.  Не делай моих ошибок Розочка, не спеши сразу на работу.  Учи язык.  Мне сорок пять и уже ничего не светит, а  ты молода и образована.  Учись и когда вылезешь из этой клоаки, меня не забудь.  Я наймусь к тебе виллу твою убирать. 
    Роза только грустно улыбнулась.  Виллу с фонтаном мог пообещать ей Игорь.  Он бы её сам своими руками сделал.  Он уже выяснял  – в поселениях  рядом с Иерусалимом это вполне возможно.  Главное найти – где земля подешевле.
Сама себе такого она никак не могла пообещать.
–  Ольга Борисовна,  мы нищие, нам даже спать сегодня не на чем.  Простые вещи нам нужны – простыни наволочки, подушки.  И где я это всё потом стирать буду?
Холодильник в этой жаре – опять же вещь первой необходимости.  Мне работа нужна немедленно.  Хотя бы вечерняя, после учёбы. 
4.     Сентябрь над Красногорском сменил ясный взгляд на  смурый и слезливый.  По домам и домишкам пошли протечки.   
«Чего вы летом думали, господа-товарищи?» – бурчал на хозяев Андрей Туголепов.  – «За условия погодные мне доплата полагается».
  Сам при этом был очень доволен.
– Помни  Иван, сейчас у нас с тобой день год кормит.  Так что вкалываем до упора и без выходных. 
–  Оно и хорошо, а то перед женой стыдно. 
 Андрей никакой бухгалтерии в голове не держал.  Игоревану он платил по- простому.  Получил червонец с клиента – трёшку подсобнику.   Получил пятирик – рубль подсобнику.    А за меньшее он и делать ничего не брался.  А тут пошли работы –  каждая не меньше полсотни.   И так каждый день, точнее сутки. 
– Ты пойми,  Ваня, я тебе почти как себе плачу.   Я ж не всё, что беру, в свой суп кладу.  Я ж материал покупать должен.  Опять же на покупку ни одни деньги нужны, но и время.
– А я и не спорю, – отвечал Игореван, оставаясь работать на час,  два после ухода Андрея.   Зачистка, закраска, уборка – это ж финишные работы.  Да  и как тут спорить, если  делал он это всё в полусумраке сознания.  Болели, растягиваясь,  швы    по телу, в голове временами вроде как кто-то дрелью сверлил.  Он становился туповат и радовался тупой однообразной, бездумной работе.   
   Отмываясь под душем,  он уже почти спал.   И весь их слегка покореженный временем домик  спал.  За окнами гуляла дождливая полночь.  На столе стыл  ужин.   Лида уже час как легла спать.   А что ж его ждать, когда ни на что нет сил.  Едва коснётся подушки, как в тёмную яму провалится.  Будильник,  тупая скотина, подымет в пять.
Вторую неделю так и идёт – жену только спящей и видит.
А она и вовсе смятые червонцы по утрам на тумбочке видит.   Угар любви, угар желаний – дворянское дело. 
Игореван вздохнул,  прожёвывая кусок мяса,  но всерьёз задуматься не смог.  Встал, пошатываясь, и сделав два шага,  мешком осел на кровать.
   Лидочка спала тревожно.   Тёмные волны сомнений и страхов налетали днём и катились в подсознании ночью.
  Жизнь повернулась к ней кривым боком.   Она ведь не сама пришла забирать его из больницы.  Медсестра Маргарита Павловна  пришла и пристыдила.
Она пошла за ней как загипнотизированная.
 Не объяснять же ей, что ни какой он не муж, а наоборот, очень может быть  убийца её племянника.   
  Правда,  тело – оно ни логики,  ни страхов не слушало. 
 Вот так проклято устроена жизнь.  Вонзает жало желаний,  и  давай поступай после этого логично и разумно. 
А он сидел в постели, мощная волосатая грудь открыта, а лицо мужское  шрамами исполосованное.  Могучий боевой самец.   Увидев её, он по-детски улыбнулся.  Сердце её ухнуло в пропасть.  Так улыбнуться мог только Джахан.  Игорь Доватор, чей портрет она сорвала, сама не зная зачем, и припрятала, не мог её так улыбаться, ей совершенно не знакомой женщине.   Может, он улыбнулся  красоте.   Исчез румянец, чуть похудело лицо, на бледном лице ещё ярче блестели глаза.   Тревога, как ни странно,  сделала её красоту утончённей.   А, возможно, накопившийся напор желаний излучал что-то и именно в его сторону.  Что и говорить  с ней рядом был тот самый олень, на которого она охотилась,   тот самый,   которому даже Леночка  крикнула – Папа!
 Провели они свою медовую неделю в постели.  Но  потом и тело устало до безразличия. 
Школа изнуряла её бессмысленностью усилий.   Учитель держится исключительно на длинных каникулах.  Но ведь не было их,  не было отдыха прошедшим летом.  Наоборот,  от её нервной энергии почти ничего уже не осталось. 
Вот и шла, спотыкаясь,  механическая жизнь.  Повесилась бы, если б не Леночка.
 
В середине октября она заболела.
Началось вроде как грипп, а потом пошли рвота и, головная боль.  Дело кончилось больницей.  Той самой Красногорской больницей,  где и родился Игориван. 
Та же медсестра сидела теперь напротив него, что сидела напротив Лидочки в день  его почти смертельного путешествия по Истре.  Только теперь она выглядела ещё  полней из-за многослойной одежды.  Разморозило трубы отопления,  и на освободившееся  место вошёл лично сам дед  Мороз.  Такая вот запретная для больницы реальность.  Игореван смотрел, как полный рот переполненной медсестры втолковывал ему невероятное и непонятное:
– А я тебе скажу, Ваня, ничего с твоей женой не случилось.  Беременна она просто.  Мальчик, да ещё такой лохматый как ты, он всегда тяжело носится.
  Игорь весь захолодел изнутри.  Он вспомнил, кто он на самом деле  всего два дня тому назад.  Чёртову ту надпись увидел в местной газете.  Сказать об этом Лидии Сергеевне он тогда не решился.  Больна ведь.
Но теперь ситуация стала необратимой.  Голова его сначала опустилась вниз.  Но потом он поднял глаза на медсестру.
–  Вам бы,  Маргарита  Павловна,  пророчицей быть, а Вы тут сидите.
– Опыт, Ваня, опыт, а ни какое не пророчество.  А он ошибок мало даёт.
 Игорь ухватился за соломинку.
– Но бывают ошибки?
–   Да не больше, чем у врачей с их диагнозами.  Если бы в медицине ошибок не было?

А Роза и Лера в этот самый день направились на их первую в Израиле работу. 
Из многоэтажной школы в это время уходили самые последние ученики и преподаватели.   Те и другие проходили мимо,  не замечая двух одетых  в затрапезное красавиц.   Зато их заметил охранник, явно сефардского происхождения.,   рослый и плечистый, ну ему и по должности положено. 
–  Вы куда?
– Школу убирать.
– А почему я вас первый раз вижу.
– Так мы  первый раз и идём.
– А, ну тогда найдите Малку Годфруа, она вам скажет что делать.
 С тем они и вошли в просторный вестибюль.  А там, у открытой двери в склад палок, тряпок и баллонов с моющими средствами,  крутилась колобком женщина лет сорока – пятидесяти.
– А это про вас Моти сказал, что вы русим.
– Мы евреи, – твёрдо ответила Лера.
– И откуда же?
– Из России.
– А я о чём сказала? Вот берите мешки для мусора,  спонжи, метлу с совком, тряпки,  ведра  и рицпаз.  Ваши самые верхние два этажа.
Закончите и домой.  Только не забудьте  – всё, что взяли, вернуть на склад.  Вот вам ключ от склада и ключ от школы.  Уходя,  закроете
– А ключи куда?
– С собой.  Они ваши, пока вы здесь работаете.
Строгая начальница осталась при вратах, а они  поднялись на четыре этажа и ознакомились с полем действий. 
  Но заговорили они  совсем не о сути этого  поля, усыпанного погибшими в сражениях бумажками, обломками карандашей, резинками, бутербродами и шкурами павших яблок и апельсинов.  Заговорили они с восторгом о себе самих.
– Мам, ты поняла, что она нам сказала.
– Да почти всё.
– А я всё до капельки.  У неё простой иврит.
– Она заранее знала,  что мы с тобой, дочь – русим, с нами изящество речи не требуется.  Требуется грубая простота.  Но я горжусь уже тем, что отличала слово от слова и поняла суть, даже не зная ни что такое спонжа, ни что такое рицпаз. 
– Спонжа – это палка с перекладиной для тряпки, а рицпаз – сорт моющего средства для мраморных полов, – заверила мать Лера. 
– Ладно,  начали.  Ты собираешь бумажки и прочее, что валяется на полу, а я мою пол, – внесла в ситуацию организующее начало Розалия Аркадиевна.  Она надела резиновые перчатки и пошла в туалет  – набирать в ведро воду.
  Лера развернула огромный целлофановый мешок и стала складывать туда всё, что могла схватить рука.
Из школы в тот день они вышли в десять вечера, мысленно навсегда прощаясь с этой работой. 
Но вслух не было сказано ничего. 
Розалия с ужасом думала о завтрашнем дне.  Наверняка на уроках они обе будут спать  и всё потеряет смысл.
– Но мы не можем бросить эту работу, да мам? Мы же всё купили в кредит.
– Да доченька, нам нужно зарабатывать хотя бы по  семьсот шекелей в месяц, чтобы мы не попали в долговую тюрьму.
 С этими мыслями они добрались до своих постелей и легли спать.  А утром каждая направилась к своему месту учёбы.  О том, что они будут делать вечером, они не обмолвились и словом.
 А что, кому-то в их ситуации помогали слова?
 Вечером они снова оделись в  затрапезное и вышли на работу, как партизаны из леса на войну, решительно и мужественно сжав свои алые губы.
 Страж врат молча проводил их взглядом.  Школу пришлось отпирать своим ключом и склад тоже.  Когда они  поднялись на свой последний этаж, Розалия Аркадиевна сказала:
– Давай так.  Я двигаю парты,  а ты всё из класса выметаешь в коридор.  Так мы обойдём все классы,  и потом ты соберёшь весь мусор уже из сметённых куч, выбросишь  и идёшь домой учиться.  А я буду мыть классы.
– Не мам, я вернусь тебе помогать.
–    Самая большая твоя помощь – хорошая учёба.   А за меня не волнуйся.  Я же, как ни как,  инженер.  И ничего не изменится, если я узнаю этот чёртов язык годом позже.  А ты не имеешь права задерживаться.  Я же с ума сойду, если ты из-за этой проклятой работы останешься неучем. 
 Лера ушла, а Розалия Аркадиевна осталась и свирепо взялась за уборку.  Где-то внизу временами раздавались голоса.  Там тоже шла уборка.  Потом всё стихло, а она продолжала уже механически водить шваброй, то бишь спонжой, по полу и выносить вёдра грязнущей воды.
  Когда она вернулась домой,  Лера уже спала.  Она поцеловала дочь и рухнула в постель, даже не поужинав. 
  Утром начался декабрь и появился первый дождик.  По всей передней стенке их кельи потекли мелкие слезинки.  Розалия  еле сдержала рвущиеся из глубины всех обид слёзы, но довольно бодро проводила дочь в школу.  Только потом она упала на постель и заплакала. 
Ко всем прочим долгам надо немедленно прибавить долг на покупку батареи отопления,  иначе они просто замёрзнут.  А где взять силы выдержать эту работу, после тяжкой учёбы. 
  Так она плакала, пока ни уснула.  Приснилось ей, что она миленькая маленькая кошечка, которую все ласкают, Потом вдруг её выбросили  на улицу и она, поплакав, начинает дикую жизнь, и вот уже  с шипением  показывала всем молодые острые зубы. 
   Проснувшись, она вскочила и, зашипев по-кошачьи, показала себе в зеркало молодые острые зубы.
«Я инженер, а не драная кошка!» – заявила она своему отражению в зеркале и, взяв толстую тетрадь в клеточку, тщательно зарисовала этажи, которые убирала, проставив там обозначения всех критических размеров.  После чего, разбив процесс уборки на элементарные операции, составила семь теоретически целесообразных технологий уборки.   Потом она сходила в магазин и купила рулетку.
 С этим снаряжением они и вышли на войну в этот вечер.
Лера взвизгнула от восторга,  увидев мать на боевом коне своей технологической оснащённости. 
–  Мы им покажем, да мам.
– Если они только захотят посмотреть, – глубокомысленно ответила Розалия, чувствуя почти такое же вдохновение, какое сошло на Леру.  Одно дело тупо мыть полы, а совсем другое – вырабатывать наилучшую технологию мытья полов.
 Экспериментальная проверка заняла две недели.   И эти две недели пролетели почти незаметно. Лера засекала время, замеряла расстояния, а Розалия, наливаясь мускулатурой, работала всё стремительней и стремительней.  Результат потряс их обоих.  То, что они вдвоём делали за четыре часа,  Роза одна стала делать за два. 
– Мама, ты гений.  Можно заработать миллион на внедрении твоей технологии.
– Миллион шишек можно заработать, если мы не сами будем хозяевами  компании, –  ответила Розалия, представив в ярком видении злобный вой всех старушек-уборщиц, узнавших вдруг, что кто-то ещё станет их учить.
 Пришёл день зарплаты.  Но  чек им никто не вручил
– А это был учебный месяц.  Вы просто прошли испытательный срок,  – заявил по телефону Моти.
Онемевшая от такой наглости Роза,  не нашла даже что сказать.  Она тихо ушла домой плакать.
 Ольга Борисовна, выслушав Розу, тоже опешила.  Это ведь она нашла Розе эту работу.
– Знаешь что, пошли к Грише.  Гриша грузин, а грузины знают  – как справляться с марокканцами.
– Грузины знают ещё  и как справляться с женщинами.  А платить своим телом я не намерена.
– Гриша не проходимец, хотя конечно мимо такой красавицы не пройдёт, но тут уж вы полюбовно будете решать.   Но сначала он поможет вполне благородно.   Не пугай себя фантомами.  Завтра с утра и пойдём.
 Всю ночь Роза плохо спала, всё думала, как ей завтра одеться.  Погода позволяла одеться по-московски.  Строгий синий костюм, плащ, шляпа
 Они вышли под тёмные тучи навстречу холодному утреннему ветру,  спустились по ступеням на площадь перед супердомом центра абсорбции, пересекли пустынную улицу и вошли под арку, где строем стояли небольшие магазинчики.  Плотный  черноволосый мужчина лет сорока пяти  ворочал ящики с овощами.
Ольга Борисовна кивнула ему.
– Шалом, Гриша.  Мы к тебе за помощью.
Гриша поставил ящик и оглянулся. 
 Тут мы вынуждены сообщить, что красивых женщин в те времена в Израиле было крайне мало.  Причины никто не исследовал, но так сложилось, что молодёжь играла в образ первопроходцев, сознательно грубоватых, неряшливо одетых.  А кто очень уж хотел нарядиться и тщательно следил за внешностью, тех называли меруба – буквально «квадратные».   Женщины постарше успели хватить лиха.  Тут ведь война и нищета гуляли, как хотели.  Всего лишь десять лет тому назад, когда Бегин отдал Синай,  цены рванули вверх с безумной скоростью, оставляя нерасторопных умирать на улицах. А на лицах расторопных копились пятна и морщины.
  Неудивительно поэтому, что, увидев  Розалию,  Гриша обомлел.  И даже не пытался это скрыть.
– Да,  Гриша, именно эта очень умная, красивая и одинокая женщина нуждается  в помощи.
– Да что я могу сделать для такой прекрасной женщины? – вслух изумился Гриша.
– Ты ведь знаешь Моти Жароди, так вот он отказался платить Розалии за месяц работы.
Услышав такое,  Гриша мгновенно изменился, будто из подсобников его только что произвели в грузинские князья. 
– Он принесёт чек в зубах и заплатит вдвойне, – чётко сказал Гриша, глядя в глаза Розалии.  – Как ваша фамилия, красавица?
– Розалия Аркадьевна Доватор, – бестрепетно ответила Роза, как бы давая понять бессмысленность всех возможных притязаний к ней, как женщине.
– Я никогда не забуду это имя,  и Моти надолго его запомнит.
Роза шла на работу,  трепеща.  Мужчина, которого принудили силой,  может быть крайне опасен.  Она даже попыталась вспомнить приёмы самозащиты, которым её ещё шестнадцатилетнюю учил Игорь.  Но обошлось без приёмов.  Моти стоял у самого входа в школу и держал чек, если не в зубах,  то в протянутой руке.
–  Грегори прав, такая красивая женщина не может делать такую некрасивую работу.  Вот тебе чек за два месяца.  Вот тебе месяц на поиск подходящей работы.
– Так я, значит,  уволена? – пролепетала растерянная Роза.
– Так не увольняют, так отпускают на свободу.
Роза взяла чек, и даже не посмотрев на сумму,  пошла к воротам.
Охранник выскочил из будки и стал на её пути.
– Выходи за меня замуж, Рохеле. 
– Я замужем.
– Не надо лгать, женщина. 
– Пусти меня,  или я закричу.
– Я  и не держу, но помни я всегда здесь, и я всегда жду.
Только отойдя от школы метров на сто и оглянувшись, она, наконец, посмотрела на чек.  Там действительно вместо 500 стояло 1000. 
  Идти к Грише ещё раз она решилась не сразу, сначала подождала Ольгу, но та всё не появлялась и не появлялась.  Ну да ещё не вечер, она же только всего и сделала  –прокатилась туда и обратно.  Но ждать дальше не было сил, терзаться потом придётся целую ночь.  Он же свою лавочку в семь вечера закрывает.
И, как была в затрапезном, пошла она к Грише сама.
 Он стоял за прилавком и делал главное своё дело – продавал.  После трёх человек дошла её очередь.
– Гриша, он меня уволил.
– Но двойные деньги заплатил. 
– Да, но уволил.
– Нашли о чём волноваться.
Да такую работу нельзя потерять, она вас всегда сама найдёт.   Ищите лучшую.  Вот я вам сразу предлагаю стать у меня за прилавок.  Зарплата больше, работа легче.
 «Хорош гусь.  Помог, называется». 
– Но я же учусь – мне вечерняя работа нужна.  Я только-только к ней привыкла.
– Так мне днём и не надо.  Днём народу мало.  Все вечером идут.  Утром много в пятницу.  Но в пятницу вы же не учитесь.  Видите,  мне сейчас некогда и разговаривать.  Магазин закрою и сам к вам зайду, тогда и поговорим.
Розалия прошла мимо очереди и тихо побрела к себе.  Что она могла обо всём этом подумать.
Бесплатных обедов не бывает. 
Но на такую плату она не согласится.
Одно дело демонстрировать свою нищету пустым классам, а совсем другое – стоять на виду у всех в этом магазине.  Не будет этого никогда. 
Но на вопрос: «а что же будет?»  ответа она найти не могла. 
Зайдя к себе,  она так и не смогла приняться ни за какую работу, максимум – вложила бельё в стиральную машину и согрела ужин Лере.    Дочь прибежала от подружки,  похватала еду,   и убежала к ней же.   Там шло горячее обсуждение школьного скандала.  А как иначе назовёшь беременность восьмиклассницы.  Конечно, Лере следовало обсудить с мамой быт и нравы в школе, куда она ходила, но маме, как ясно было видно по её лицу, хватало и своих проблем.
 Роза, увы, действительно, не вникла в состояние дочери и даже подумала, что её отсутствие в данный момент  оно и к лучшему.   Такие вопросы при  дочери не обсуждают.
Гриша пришёл при полном параде и выглядел вполне импозантно, не то,  что у себя в магазине.
 – Роза, я тебе прямо скажу – ты красавица.  Стой, стой, я не свататься пришёл, успокойся.  Пойми,  красавица – самая лучшая реклама магазина.   Поэтому я готов платить тебе полторы тысячи плюс пять процентов с оборота, который ты сделаешь.  Это сегодня очень хорошие деньги.
Ты сразу сможешь перебраться отсюда в настоящую квартиру.  Я сам посмотрю, чтоб тебя не надули при покупке.
– Гриша, я вам благодарна за помощь и такое щедрое предложение, но я ведь как волчица, сколько не корми в лес убегу.  Я инженер – строитель.  Израиль сплошная новостройка.  Я найду себе работу по профессии и всё равно уйду.
– Э, женщина, пока ты найдёшь и уйдёшь, я уже с твоей помощью миллионером стану.  Давай так договоримся – ты подумай,  вот тебе мой телефон, – он протянул  глянцевую визитку.  – Нужен буду, – звони. 
После этого, не меняя гордой посадки головы,  он неспешно удалился.
Роза тут же кинулась к соседке.
Та оказалась уже  дома, но не одна.   С ней за столом с чашкой чая в руке сидела пышногрудая дама  с чёрной косой сложенной короной на голове.  Дама величественно вещала:
–  Я ощущала себя украинкой, дочери говорила, что она украинка.  Но все же самой удачной нацией  считала и считаю евреев. 
Пройдя вековые гонения, эта нация приобрела генетически, даже физиологически заложенные качества, ставящие её на более высокий уровень организации по сравнению с другими. 
–   Мария, не надо дифирамбов, – попыталась её остановить Ольга, но та гнула своё
– Давайте бесстрастно посмотрим: лучший адвокат –  еврей.  Кстати, покажите мне прокурора  еврея,  лучший портной – еврей, лучший врач – еврей и т. д, и т. п. 
–  Но вы же понимаете, что в Израиле каждый дурак,  тоже еврей.  В том числе и прокуроры – евреи.
– Не надо меня  сбивать в сторону антисемитизма.  Я ведь не деревенская хохлушка.  Я врач.  Так вот, даже в физиологии этой нации есть такая особенность, как отсутствие генов алкоголизма и большое количество ферментов, расщепляющих алкоголь.  Почему при отсутствии этих ферментов индеец в Америке мгновенно становился алкоголиком.  А среди  евреев  алкоголик – нонсенс.  А какие крепкие семейные традиции!
  Кстати,  наблюдая за своим бывшим мужем, отцом дочери, я не раз ему говорила: «Ну почему ты не унаследовал еврейские гены своей матери, почему ты все взял от своего отца – азиата?»
– Стойте, Мария, так вы прибыли в Израиль верхом на правах мужа, но без него?
–  Не совсем так.  Я перекрестилась, то есть гиюр прошла.
– Где?
– В Харькове.  Ведь  у евреев  национальность определяется по матери...    Для меня главное в жизни: дети, честность, деньги и покой.  Вот я и хочу, чтобы моя дочь выросла еврейкой.  Бабушка-то у неё настоящая еврейка.  Да и раввин убедил меня, что еврея делает не только рождение, но и образ жизни.  Вот я и хочу войти в этот образ.
    Роза,  молча присевшая рядом,  сама себе налила чаю и внимательно слушала эту новоявленную еврейку эффектной внешности. 
  –  Прости, Мария, познакомься, это Роза.  Теперь нас будет тут трое  кумушек   безмужних.   
– Вообще-то по паспорту, я теперь Мирьям Саламбекова, но  с кем по-русски, тем я Мария.
–  И давно вы здесь? В смысле в Израиле – спросила Роза, которой пришла в голову ещё смутная, но уже коварная мысль подсунуть Грише эту даму, приятную во всех отношениях,  вместо себя.
– Во-первых,  давай сразу  на «ты».  Нет в иврите никакого «вы».   Во-вторых - сегодня утром я ещё была в Киеве.    В третьих - Ольга мне уже сказала, что тебя зовут Роза,  и я очень рада с тобой познакомиться.   Отбиваться от лишних мужиков вдвоём всегда легче,  чем одной.                     
 –   И что, ты готова сразу в бой?
 –  А не была б готова –  не поехала б в Израиль.
 –  Ольга говорила тебе про Гришу-грузина?
 –  Это тот важный вальяжный, который только что от тебя ушёл?
 –  Он самый.   
 –   Ты, бедная стеснительная боишься в магазине постоять, даже за хорошие деньги, а мне это как манна небесная.   Чтоб получить разрешение на врача тут нужно года два готовиться, и экзамены сдавать, а жить бедно я не люблю.   Одно беда – для рекламной топ-модели я полновата.
– Так ты ж не принцесса в ожидании принца, а, само величество королева.
–    Ладно, подруги, уговорили.  Кстати, в живых разговорах мне и иврит будет легче выучить. 
–  Для этого нужно твой характер иметь, – вздохнула Роза.  –   Я всё больше с магнитофоном беседую.
–  Да ты, Роза, легко жила наверно, вот и характер.  А хватишь лиха как я,  станешь как торпеда. 
        5.     Новый 1989-ый  год прибыл в Иерусалим вполне по-московски – в окружении снежной метели и ярких гирлянд  поперёк хевронской дороги.   Дорога эта через Гило бежит  в Вифлеем.  А там весь христианский мир  празднует рождество одного неимоверно знаменитого еврея –  Йеошуа,   
   Три подруги – атеистки по глубинной сути своей,  тоже праздновали, то есть сидели вокруг  пластиковой ёлочки высотой с бутылку  шампанского.   Полупустая бутылка этого шипучего вина стояла  тут же на столе рядом с бутылкой красного сладкого вина, изготовленного по древнему, если верить картинке,  рецепту.  Стол явно демонстрировал мужской  подход.  Начиная с посуды одноразовой, потому что хозяйка дома – Ольга Борисовна, ни готовить,  ни мыть посуду не имела ни времени,  ни желания,  и кончая содержимым этой посуды.  Курица-гриль даже разрезана была на части в магазине.  Икру красную в те времена они в магазине купить не могли.  Для этого ещё должны были появиться «русские» магазины.  Икра явилась из Москвы как способ вывести хоть какие-то деньги.   Впрочем,  в деньги она так и не превратилась, для этого у Розы не нашлось времени, а  у Марии просто не нашлось причины.   Что такое – сорок шекелей за баночку икры, если она с места в карьер стала зарабатывать полторы тысячи.   Сами съедим, –   решили они,  и вот пришёл её час.  Бутерброды с  красной икрой и красной же рыбой они сложили втроём, ну и нарезали  свежих огурцов с помидорами.  Всё.  Свекла с орехами и черносливом, баклажаны и хумус (такие еврейские бобы, или турецкая фасоль)  стояли на столе прямо в магазинной упаковке. 
 Только виноград пышными гроздьями лежал  в настоящей  хрустальной вазе и дольки мандаринов на фарфоровой тарелке.   Кроме этого комнату украшал пышный  магазинный торт, дожидавшийся своей очереди на столике с колёсиками,  ну и,  конечно,  подлинники набежавших в Израиль мастеров  кисти.  Неизвестно в каком подполье они скрывались в России,  но здесь они выбросили на рынок такое количество своей продукции,  что цены упали до полной доступности всем и каждому
   Курицу, зажаренную по системе   гриль, они съели сразу.  Остынет   – уже ни тот вкус. 
  А потом начали питаться одними разговорами 
 –  Я, конечно, теперь еврейка, и знаю, что евреи празднуют новый год в сентябрь, как и на Руси праздновали до Петра, но зачем же лишать свою душу радости.  Сказано же : «Мицва гдола  – лийот бсимха».  «Великая заповедь – быть в радости».  Вот и будем радоваться.
  Ни Ольга, ни Роза возражать против такой мицвы не стали. 
– Повезло нам  – снег есть, а то какой же Дед Мороз  без снега.  Слушайте, я с удивлением узнала, что здесь  его  называют Сильвестр,  а я думала –  Санта Клаус.
– Клаус – это немецкое имя,  а Сильвестр, наверно, английское.  От  периода английского мандата осталось.
–  Слушайте подруги – я замуж выхожу, – объявила вдруг Мария, изобразив на лице некоторое смущение. 
– Уговорил тебя Гриша, да?
– А что, он мне сразу понравился.  К тому же он почти мой коллега.  В Грузии он был специалистом по болезням, но не людей, а растений.
– Агроном, то есть? – спросила несколько уязвлённая Ольга.  Вот ведь были у неё первой шансы атаковать Гришу,  сразу, после того как террористы убили его жену.  Но посчитала...    В общем,  насчитала лишнего математичка несчастная.  Как же – она ведь аж программисткой устроилась работать почти сразу после приезда.   Что ей продавец бакалейной лавки?
– Теперь вопрос – кто из нас больше еврейка ты или мы?-
вывела на сцену свою мысль Роза. 
– Всевышний помогает только тем, кто сам усилия прилагает.  Представляете, девчонки, у меня будет своя клиника медицинской косметики.  Я ведь дерматолог, а здесь климат быстро портит женскую кожу.  Настоящая косметика – это не штукатурка на лице, а средства, освежающие кожу.  Ну, ещё каждой второй даме тут  надо волосы на лице истреблять.
– Гриша даст на это деньги?
– Даст, а, между прочим, это благодаря мне оборот его магазина удвоился.  И не подумайте, что это благодаря особенностям моей фигуры.  Фигня всё это.  Большинство покупателей – это покупательницы.  Им ассортимент подавай, качество и цены.  Вежливость и оперативность  тоже не лишни.
– Это значит, про рекламу – это Гриша для приманки говорил?
– Не совсем.  Продажа курева и спиртного утроилась.  Увы, цицит не мешает мужиками  зреть воодушевлённо цицы. 
Впрочем, чёрные шляпы к нам не ходят, а вязаным ермолкам ничто  человеческое не чуждо. 
Но, знаете, что я вам скажу,  подруги.  Моя дочь ведь учится в самой, что ни на есть,  ультра религиозной школе, где как раз чёрные шляпы заправляют.  И что же думаете, там у всех постные рожи?  Как раз наоборот.   «Мицва гдола лийёт бсимха».  Там учат петь, танцевать и на скрипке играть.  Чтоб семья была крепкой – жена должна быть привлекательна.   Природу не обдуришь.  Вот она настоящая еврейская мудрость.  Ладно,   Наташка моя в Харькове в музыкальную школу ходила.  А то б и не приняли в эту школу.  Кстати – это Гриша мне помог найти такую школу.  Когда бы я сама разобралась? А у него старшая дочь эту школу кончает.  Правда она в музыке не очень,  так что в тринадцатый класс пошла   на программистку учиться.
Слушая эту долгую тираду, Роза только вздыхала.  Лерина школа не вызывала в ней восторга, но надо же знать куда её перевести.  А  у неё, у Розы,  каждый день пять – шесть часов учёбы и столько же работы.  А потом слёзы в подушку и спать.  Задуматься некогда, не то,  что сделать что-нибудь.
 – А мне Лерина школа совсем не нравится, но в религиозную семинарию  я тоже боюсь её отдавать,  – уведут её от меня, уведут  в чёрные дали религиозного мракобесия.
–   А ты живи и ничего не бойся.  Знаешь,  как в хасидской песне поётся – «Ло лефахед клаль» – «Вообще не бойся». 
– Мария, где ты всё это успеваешь схватить?
– Покупатели подносят.  Я же с ними весело беседую.  Это ж закон торговли.  А заодно учусь. 
– Слушайте, дамы, по телевизору уже куранты вдарили, а мы ещё и шампанское не влили в себя.   Ну,  чокнулись. 
– Ой, мы тут все и так чокнутые.   Новогодние дамы без мужиков  – это даже не ортодоксально – это ультра ортодоксально.   
 – Одними разговорами питаемся, – прервала беседу подруг Ольга.
– Э, Оль, да тут хоть каждый день жратва праздничная, а поговорить некогда.   Ты всё на квартиру до ночи у компьютера пашешь.   Роза за холодильник и компьютер полы моет, расплачивается.   Я учусь до первой слезинки в глазах посреди ночи.  Ришайон  получать надо.  Экзамены скоро.   Получается – живём как сытые роботы  для одной работы.  Потому  и праздник – не спеша  поговорить.  Как люди, как бабы, наконец. 

    В Красногорске в это время по понятным причинам, тоже сидели за столом.  Но тут всё было настоящее.  Ёлка в углу до потолка  настоящая.  Посуда на столе настоящая, и хозяйка за столом настоящая.  Не из магазина явился на стол гусь  с яблоками,  и грибочки она сама солила,  и капуста солённая - собственного изготовления.   Даже огурцы с помидорами она не только сама солила, но и вырастила на своём огородике сама. 
 Беременность ещё не успела заметно исказить её фигуру, а лицо округлилось скорее не от беременности, а оттого,  что она бросила ненавистную  работу  в школе.
– Ну ладно, водки ты мне не разрешаешь выпить, но рюмочку хванчкары надо, чтоб Новый Год весел был.
– Не надо.  Вот родишь мальчика и тогда  – пожалуйста.
– Неужели все евреи такие правильные и скучные, Игорь?
– Боюсь, что не все, но я вот такой.  Всякое дело должно быть сделано наилучшим образом.  А сделал дело – гуляй смело.  Русская,  кстати, пословица. 
       – Да ладно тебе, а поцеловать тебя вместо вина можно, незаконный мой муж?
       – Это сколько угодно. 
Леночка,  крепко спала после утренника в саду  и пляски  дома около ёлки с соседской девочкой тех же лет.   При ней, да и перед всем миром,  Лида называла  Игоря Иваном.  И эта поддельность бытия тяготила обоих.
Махнуть бы, куда подальше  от этих всех превратностей, где враки в каждом овраге.   Да как и куда?
Лида уселась на колени мужа и,  прижавшись к нему,  утопила свои тревоги в долгом поцелуе.  Потом вернулась на своё место и демонстративно закусила  этот вид вина солёными грибами.
– Лида,  разреши мне  превратить твой «Москвичок» в грузовичок.
– А это зачем?
- А я организую ремонтно-строительный кооператив «У! дача».  У меня получится, Лид, я же с пятнадцати лет на стройке работал.  Все профессии своими руками перепробовал.  Меня отец так учил.
Говоря это,  он смотрел куда-то в зимнее окно.  Чтоб уйти без мучений совести надо обеспечить жизнь этой семьи и,  чтобы не в тюрьму попасть,   а за границу,  нужны большие деньги.  Игоря Доватора милиция ищет за убийство.  Ивана Ахметова  КГБ, непонятно почему, не ищет.  Фокус перестройки,  скорее всего.  Но рисковать не стоит.  Могут не выпустить.    А за деньги с документами неизвестного дельца турецкую границу давно переходят запросто.
Лида о таком исходе их совместной жизни не задумывалась.  Мужикам свойственно любить многих, но она точно идёт первым номером.   Красива, умна … в меру.  К тому же сын, для восточного мужчины – это якорь надёжный.
 Вопрос у неё возник вполне семейный.
– А как же летом мы будем на Истру ездить? С двумя малышами?
– А ездить мы будем на  «Волге», или,  по крайней мере,  на « «Шестёрке».
– Ты надеешься так быстро разбогатеть.
–  У меня не бывает – «надеешься».  Я всё просчитал. 
– Да уж ты не рыцарь удачи – ходячий калькулятор.
– Но ты же хочешь быть знатной леди.
– Ну,  это каждая хочет.
– А ты будешь. 
– За это надо выпить, –  сказала она и снова уселась на колени Игоря.