Адам и Ева

Адам и Ева.

К.П.

Адам, налив пол бокала шампанского, подошел к окну и одернул шторы. Сквозь лучистую решетку на окне можно было разглядеть только покрытые алюминием крыши низеньких домов и старые белые, с оттенком желтого, кирпичные стены дома напротив. Шампанское отдавало приятной горчинкой и легонько покалывало во рту.  Отойдя от окна, Адам осмотрелся вокруг. Белые, изрезанные узором стены, белый мертвый потолок с парой лампочек, которые излучали больной желтый свет.  Сломанный телевизор, который только рябил и резал слух своим отвратительным треском, создавал эффект потерянности во времени. Время не шло, жизнь не шла. Как будто ты застрял подо льдом, за которым виден этот сломанный рябящий телевизор, и пытаешься его разбить руками, но все тщетно. Истратив весь кислород и отчаявшись, ты медленно начинаешь тонуть, слыша лишь отдаленный скрежет той жизни за льдом.
Посреди комнаты стоял небольшой круглый стол, покрытой истрепанной клеёнкой, на котором валялась записная книжка, очки и лакировочная губка для туфель. Вокруг него стояли ничем не примечательные стулья с обивкой болотного цвета и с маленьким, вырезанным на спинке треугольником. Вещи были хаотично разбросаны по всей квартире. В упор к стенке стоял большой и мягкий диван так же болотного цвета. Возле него приютился крошечный столик, на котором стояли три опустошённые Адамом бокала и тарелка с мелким зеленным виноградом.  Сев на диван и закинув ноги на близстоящий стул, Адам достал из лежащей на полу сумки книгу, и принялся читать.

Тошнотворная слабость мучила его. Слегка клонило в сон, слипались глаза, но он не мог уснуть. Он ждал, пока придет домой его любимая женщина Ева. На улице уже было прохладно. Холодный ветер пронизывал до костей и сбивал с дороги, пыль летела в глаза. Адам ждал уже несколько часов. Обычно она приходит в восемь вечера, а сейчас уже двенадцать. Ожидание становилось все томнее и томнее. Слова в книге, которые, как реки в океан, впадали в предложения, теряли какой либо смысл под натиском меланхоличных раздумий и боли ожидания. Сердце тянулось, как резина.… И вот, наконец, раздался хриплый, но такой желанный звонок в дверь.

Адам, подбежав к двери, открыл ее. В дверях стояла большая, тонкая в горле и широкая в донышке бутылка, закупоренная пробкой, в Timberland’ах карамельного цвета и в толстом красном шарфе с синими полосками. В бутылке была изумрудного цвета жидкость. На груди у нее была большая наклейка с надписью «Absent» . За спиной у ново пришедшего гостя расстилался длинный, уходящий в темную бесконечность, серый, заваленный хламом коридор.

- Ну чо, - пробасила прокуренным голосом бутылка, разлепив, и облизав стеклянные губы, - чо стоишь, пускай мэна! – завершила бутылка, протягивая стеклянную руку, облеченную в белую кожаную перчатку.
- А, да нет, все как нельзя лучше. Что ты, проходи. – Помешкав, ответил Адам, пожимая поданную ему руку. Не особо церемонясь, бутыль протопала в гостиную и не снимая боты, с треском плюхнулась на небольшой диван. Сложив руки за головой, она повернулась в сторону Адама, который закрывал дверь на щеколду, ежесекундно меняясь в лице.
- Адя, чо я хотел сказать, ты ж ведь знаешь меня, так? – сказала бутыль, прищелкнув стеклянными губами, - Так. Ты же знаэшь, что я всэгда прихожу на твой день рождения. И  что за дрянь ты пьешь, позволь полюбопытствовать, - возмущенно – язвительным тоном спросила она, указывая на бокал шампанского, стоящий на столе.
- Советское шампанское. Подвинься, Басурман. – антипатично вытянул из себя Адам, подходя к дивану. Бутыль начала приподниматься и отодвигаться в сторону, недовольно кряхтя и стуча стеклянными конечностями. – Ты сам прекрасно понимаешь, на литературную выручку ничего дельного не купишь. – Продолжил Адам, - Только вот это безобразие. Я уже давно молчу про то, что помимо исполинской бутылки абсента, на мой день рождения мне никто не наливает , - меланхолично закончил Адам, слегка толкнув подвинувшуюся бутылку в плечо.  – Вообще, а что можно мне купить на те гроши, которые я зарабатываю своим трудом? – задался он вопросом, оборачиваясь вплотную к говорящей бутылке абсента, - Вообще взаимоотношение поэтов и купюр крайне сложное. – он призадумался и приподнял голову кверху. Бутыль, глядящая на Адама, снимала с себя шарф и постепенно наматывала его на руку. – Что Пушкин, что я, мы все одна бедная, обездоленная семья.
- Безусловно. Очень бедная. – язвительно ухмыльнувшись подтвердила бутыль.
- Да. Что Пушкин, что я. Вот Александр Сергеевич весь в долгах умер. Царь за него платил. А я, а что я? Кто за меня заплатит? Ты что ли? – Он умоляюще посмотрел на зеленную емкость в ботах, - Ну?
- Ну я, это – начала она,
- Аа, черти лупоглазые с тобой. Раз что в стекло утилизации тебя примут.
- Ты чо, брат. Ты нэ сэрчай. Я же пришел тэбя поздравить, повеселить там, мм, налить тэбэ и выпить, тоже с тобой, мэжду прочим.  Я и Еву приведу, а? Хе – хе, Лукин, ну чо ты у мэня такой грустный, а? Давай я тэбя поглажу по спинке? – начиная мешкать и заминаться, нервно и быстро перевела тему бутылка.
- Да ну господь с тобой, Беня. – сказал Адам приобнимая бутыль за плечи, - ты лучше налей, не выпендривайся.
- Да я и нэ выпэндриваюсь. – победоносно завершил разговор Беня, и извлек из - за пазухи две стограммовые рюмки. – Как сэгодня, по русски?
- Ага, - прошептал Адам, сопровождая взглядом рюмки, - давай «русский суровый».

Изумрудная бутыль изобразила некое подобие улыбки и поставив две рюмки на стол, защелкала губами, слегка пританцовывая. Дотронувшись до кончика стеклянного пальца в белой перчатке, она вытянула из него длиною, тонкую, иззелена – желтую нитку. Нитка по мере удлинения и расслабления пальцев, державших ее за кончик, расширялась,  и в конце концов превратилась в тарелочку с лаймом на ней. Так же появилась и сахарница. Адам, все так же нервно провожая появляющиеся предметы, которые Беня ставил на круглый стол, думал о том, как он встретится с «ней».  Ощущение тошноты все увеличивалось, и чертовски болели глаза. Судорога подбиралась все выше к горлу. Сидя напротив стены, он заметил, что висящий на ней им нарисованный  «Nature morte», который изображал упавший бокал вина, три яблока и нож на белой накрахмаленной скатерти, висел криво, даже очень криво. – Пизанская башня, - подумал про себя Адам, - как бы не было красиво, все равно нелепо. Все у меня нелепо и отчасти красиво.
- Эй, сударь, все готово к употреблению – перебил ход унылых мыслей Беня, протягивая Адаму рюмку, до краев наполненную абсентом. – Корочэ, объясняю. Первую половину – залпом, вторую растягиваешь и смакуешь, понял?
- Ну –с
- Потом, - монотонно продолжал Бени, - потом задерживаешь дыхание на двадцать секунд, не меньше, понял?
- А это еще на что – понуро спросил Адам.
- Как зачем, - в голосе слышалась яркая нотка удивления, - если вздохнешь, то сожжёшь себе все легкие! Вот, как я ходил омывать свою первую медаль! Знаешь, как? – сидевший на софе Адам отрицательно покачал головой, - Так вот слушай.  Медаль моя, не помню за что она была дана, была размером с мою ладонь. - стоя в полуобороте, Бени многозначительно потряс ладонью и продолжил, -  А есть такая традиция, которая мне очень по душе ( чего ж лукавить – то) когда ново полученную медаль кладут в стакан и заливают ее медицинским спиртом. Потом, на вдохе, этот спирт выпивают, но не залпом, потому что медаль все время бьется о зубы. Ух, я тебе скажу – вот это ощущения! Быстро и практично, да и на утро голова легка, как перышко, - закончила бутыль, скривив стеклянные губы в самодовольную улыбку, подавая рюмку с черно – зеленой жидкостью Адаму.
 Через час картина в комнате Адама изменилась. Бутыль – Бени сидел на стуле, закинув ноги на соседний стул, опрокинув голову вниз и смачно храпя. Храп его напоминал раскаты грома в марте или же гул урагана, который вот – вот сотрет целый город с лица земли. Сам Адам сидел на стуле вплотную к столу. Лицо его изображало недоумение и некую обреченность. Глаза стали больше, светлые волосы были неряшливо растрепаны и спутаны. Он всем корпусом налег на стол, подпирая ладонями подбородок. Напротив него сидела прозрачная дева, кожа чья была цвета изумруда, как у горной полыни. Прядь черных, как смоль, курчавых волос падала прямо на прозрачное, но милое лицо. Сидя в полуобороте, она глядела на Адама с чувством жалостливого призрения, отражающимся в ее черных глазах.
- Значит, ты меня не любишь, так? – устало прокряхтел Адам, не смотря на Еву.
- Нет, не люблю. Я повторяла три тысячи раз и повторю это еще раз: Мне нужен человек, который будет со мной рядом, а не которого я буду видеть 4 раза на год. – спокойным и ласковым тоном отвечала ему Ева, кладя тонкие прозрачные пальцы на старую газету, которая служила как подстилка.
- Но я же люблю тебя по особенному, - также вяло и лихорадочно продолжал Адам, - я же писал тебе стихи, я ждал тебя, звал, манил, плакал о тебе по ночам,
- Ты уже не можешь различит любовь ко мне от своего собственного безумия. Ты весь в лихорадке.  Бледен, как январский снег, да и дрожишь весь. И лжёшь, как воспитанник детского сада, который измазал шкаф краской.
- Да. Да, о да! Я дрожу, потому что ты рядом – резко повысив тон, вскрикнул Адам, - А ты! ТЫ называешь меня безумцем, хотя сама ничего не понимаешь в это мире и сама являешься плотью моей фантазии! Это же я тебя порадил! ТЫ не можешь мне отказать! Я сделаю все, что тебе угодно, только останься, не уходи… - закончил он, все более понижая тон, а потом и вовсе лепеча, все сильнее выпучивая  воспаленные глаза.
Ева вглядывалась в воспаленные глаза своего друга, и легкая ухмылка проскользнула у нее на губах. – Ты был рядом четыре года назад. Я тебя тоже тогда любила, даже была счастлива, в какой – то момент. Но ведь ты сбежал от меня. Молчал. Не писал и не скучал. Оставил. Так?
- Да нет ведь! Нет же я тебе говорю ! – взревел Адам, ударяя со всей силы по столу кулаками. Брызги слюны летели в разные стороны, начал дергаться нерв на виске и правый глаз. Тяжело дыша, он тряс головой то влево, то вправо – грязная сука, ты это мне все говоришь! Сбежал! Оставил!? – кричал он своим хриплым голосом, в истерии размахивая перед собой руками, - Да как ты посмела мне, человеку чести, поэту Адаму Лукину, говорить такие мерзости, на каком праве! На каком основании, ты посмела меня упрекнуть во ЛЖИ!?
- У меня предостаточно прав, как минимум потому, что нас связывает нечто большее, чем дружеские узы!
- Молчи – и –и !! – заорал, краснея Адам и схватив рядом стоящую рюмку, со всего размаху кинул ее в Еву. Послышался звон битого стекла и падающих на пол осколков. В комнате никого больше не было. Рассвет начал  своими багрово – розовыми лучами касаться крыш спящих домов, как мать касается ладонью лба больного сына. В комнате было серо, как в пасмурный лондонский полдень . Входная дверь была открыта нараспашку, никаких бокалов  вовсе не было, кроме осколков того, что в стенку кинул Адам. Оглядев комнату безумными, кровью налитыми глазами, он рухнул на пол. Судороги начинали одолевать измученное тело. Кровь стучала в висок, подобно кувалде о наковальню. Он не мог закрыть рот из – за судороги, объявшую его челюсть. Слюна лилась, как вода из графина – О, Боже, - шепотом прохрипел он, едва приподнимая мокрую голову от холодного пола - Боженька мой. Отец небесный, где я? Г…де я-я? – Предметы вокруг начали расплываться и вскоре глаза покрылись черной пеленой.
Медикам не пришлось прибегать к помощи полиции, чтобы выломать дверь – она была и так открыта. Положив умершего в судорогах на носилки, медики спустили его вниз по лестнице со второго этажа, и загрузив в машину, увезли. В истории болезни было записано, что – «Умер в приступе безумия, а в последствии в судорожном припадке.»
- Оставил. – шептал женский голос где – то сверху, - забыл и не писал. Вдруг вспомнил и начал кается передо мной. Жалкий, жалкий ты человек. Думал, что все получится «там»? Где в жизни земной нет прохода, есть проход в мире праздности? Ну что ж. Мы поговорим с тобой об этом, когда встретимся там, «наверху».