Человеческий фактор. Глава 5

Сибирский гарнизонный военный госпиталь – учреждение старинное и заслуженное. Всякий раз, попадая на его территорию, я удивлялся сочетанию старого и нового.

В одноэтажных кирпичных зданиях дореволюционной постройки располагались склады и лаборатории. Помпезный административный корпус построен в тридцатые годы перед Отечественной войной. К двухэтажной панельной поликлинике пристроена пятиэтажка стационара. Вокруг ухоженный парк, в глубине которого находится недавно восстановленная церковь – памятник архитектуры постройки начала двадцатого века. Называется она «Скорбященская» - «Всех скорбящих Радости». Я долго не разумел, что означает данное название. Потом прочитал, что так называется икона Богоматери, которая приносит утешение скорбящим, исцеление больным, радость утратившим надежду. Замечательное название для храма, размещенного на территории лечебного учреждения.

Сколько себя помню, а посещаю я госпиталь с курсантских времен, здесь непрерывно идут ремонтные и строительные работы. Отделения переводятся с этажа на этаж, из корпуса в корпус. Атмосфера и порядки в госпитале странные. С одной стороны, внешней, административно – командный режим, пропускная система, субординация, военная дисциплина. С другой, вникнешь глубже и понимаешь, что в госпитале такой же бардак, как и везде. Без связей, звонков и больших звезд на погонах лучше не соваться.

Это в целом, а в частности есть, разумеется, профессиональные, добросовестные врачи и медсестры.

Таков лечащий врач Андрея терапевт майор Вячеслав Николаевич Котельников. Мы с ним давно знакомы, ещё с Афганистана. На прием к нему не пробиться, очереди. Говорят же, что не место красит человека, а человек место. И хотя, мы с Котельниковым не считаемся близкими друзьями, просто старые приятели, но посидеть за рюмочкой коньячка, потолковать о жизни, повспоминать былое нам случается довольно часто. Я даже счел нужным посвятить его в проблемы Андрея.

Котельников, выслушав меня, удивленно заявил:

- Не пойму я что-то, Павел Владимирович, почему ты сам этим вопросом занимаешься? Лещинскому, при его должности и положении, разрулить данную заморочку раз плюнуть. Вызвал бы подлеца – вымогателя и предложил ему без скандала, по собственному желанию убираться из корпуса подобру-поздорову на все четыре стороны. Тот бы и не рыпнулся от испуга.

Я молчал, потому что подставлять друга, объясняя мотивы его поведения постороннему человеку, не хотелось. Котельников – мужик сообразительный, догадливый. Он сказал:

- Да, меняются люди. В Афгане Женька был другим. Я помню, как он заезжему политработнику физиономию подправил. Мы  тогда думали, что его из армии попрут.

- Не поперли тогда, - сказал я Котельникову, - теперь могут.

- За что?

- А просто так, в профилактических целях. Как ты говоришь, вызовут и предложат… по собственному желанию. Место у нашего друга хорошее, доходное, как раньше говорили. Желающие, наверняка, имеются.

- Жизнь наша! – тяжело вздохнул Котельников и улыбнулся, погрузившись в воспоминания.

В юности поступки оцениваются иначе, не так как в зрелом возрасте. Дерзость Женькиного поступка всеми нами тогда воспринималась  как доблесть. Сейчас я назвал бы поступок друга обычным нервным срывом смертельно уставшего боевого офицера, которому глупый, отсиживающийся в штабах, политработник попался под горячую руку.

Я не был свидетелем данной истории. Её мне поведал общий знакомец старший прапорщик Семен Сергеевич Пантелеев, которого ещё с юности зовут уважительно Дедом за житейскую мудрость, невозмутимое спокойствие и добросердечность. Теперь Сергеевич в отставке, но на заслуженный отдых не уходит. Он заведует тиром в танковом институте, а попутно учит молодежь уму – разуму, рассказывая занимательные и поучительные истории из своей жизни. Случай с Лещинским  и политработником – одна из таких историй.

Разведвзвод, которым командовал лейтенант Лещинский, вернулся на базу из недельного рейда. Поход был тяжелым. Несколько тяжелораненых и двое погибших. Бойцы устали смертельно. Сил хватило только на то, чтобы наскоро перекусить, помыться и свалиться спать.

Но именно в этот момент с вертолетом, прилетевшим за ранеными и погибшими, во взвод прибыл инспектор из политотдела дивизии. Он проверял состояние политработы на местах. Комвзвода лейтенант Лещинский, комсорг сержант Моляров и парторг старшина Пантелеев встретили гостя. Майору – инспектору принесли документацию, протоколы партийных и комсомольских собраний, тетради для политзанятий, которые он просматривал тщательно и внимательно. Изучение конспектов сопровождалось комментариями и придирками по мелочам: - «Почерк неразборчивый, небрежно, слишком коротко, паста не того цвета». Лещинский, Пантелеев и Моляров молчали, терпеливо ожидая окончания проверки. Но проверяющий не ограничился изучением бумаг. Настаивал на немедленном сборе всего личного состава для проведения политинформации. Разумеется, Лещинский попытался объяснить ситуацию: люди не спали несколько суток, устали. Он просил отложить собрание на вечер. Политработник предполагал улететь в дивизию с вертолетом, доставившим его. Естественно, про уставших солдат он слышать не желал.

Что произошло дальше, догадаться легко. Слово за слово и разгорелся конфликт, окончившийся летающими по комнате конспектами и невоздержанностью Лещинского, бросившегося на проверяющего с кулаками. Майор раздул дело о недостойном поведении коммуниста Лещинского, позорящего звание офицера советской армии. Над головой Евгения сгустились грозовые тучи, которые запросто могли закончиться исключением из партии, высылкой в Союз и трибуналом. Но майора – инспектора не любило и не уважало даже собственное начальство. Дело о хулиганской выходке лейтенанта Лещинского спустили на тормозах, изрядно потрепав ему нервы.

Словом, Женьку напугали на всю оставшуюся жизнь. 

Судить Лещинского я не в праве, а вот поддержать могу. Доктор Котельников, вспомнив давнюю историю, не догадывался, насколько  утвердил меня в решимости одним разом оградить от беды сына и друга.

Кто кроме меня им поможет? Некому…

***

Лечение Андрея продвигалось успешно. Через пару дней его выпишут из госпиталя. Но доктор Котельников обещал еще какое-то время подержать парня дома на амбулаторном режиме.

Андрей рвался в корпус.

- Пойми, папа, - заявил он. – Стыдно прятаться. Я не трус.

- Тебе нельзя возвращаться в корпус, - ответил я.

- Почему? Ты заплатил Севастьянову?

- Нет, не заплатил и платить не собираюсь. Мы готовим против него разгромную акцию в прессе. По факту публикации возбудят уголовное дело. Севастьяновым займутся соответствующие органы. Волна негатива поднимется огромная. Тебя она заденет обязательно.

- Зачем? – тихо произнес Андрей. – Зачем ты затеял разоблачение? От тебя требовалось заплатить и всё. Меня оставили бы в покое. Теперь в глазах ребят я доносчик, враг номер один. Это ещё хуже, чем вор.

- Верить или не верить шантажисту личное право каждого. О безобразиях на курсе мы могли узнать от кого угодно.

- Ребятам не объяснишь. Обвинят меня. Я крайний.
 
- Поэтому, сынок,  я настаиваю, чтобы ты продолжал лечение. Настаиваю, - повторил я.

Андрей недовольно насупился и не произнес ни слова. Я подошел к проблеме с иных позиций.
 
- Естественно, - сказал я ему, - деньги отдать просто, очень просто. Но через полгода, выпустив ваш курс, Севастьянов наберет новичков. Карусель угроз, издевательства и вымогательства закрутится вновь. Севастьянов уверится в безнаказанности и придумает более каверзные и унизительные аферы. Самое время его остановить.

Трудный разговор. Нелегко достучаться до сердца и разума напуганного и растерянного юноши.

- Андрюша, я постараюсь действовать аккуратно. В прокуратуру уйдут подлинные материалы, а для прессы мы зашифруем название учебного заведения и имена. Подобное допускается.

- Севастьянова посадят?

- Если докажут факты вымогательства, жестокого обращения с подростками или превышение должностных полномочий, то посадят. Если не докажут, то, по крайней мере, у него навсегда отпадет охота унижать и обманывать людей.

- Не круто, папа?

- В самый раз, - уверенно ответил я.

Мне удалось убедить сына в необходимости возмездия, но он, как только выписался из госпиталя, вернулся в кадетский корпус. О том, какой прием его там ожидает, он знал наверняка и всё же бесстрашно ринулся навстречу испытаниям.

***

В начале декабря Дмитрий Хайдаров и Катя Логинова поженились, оформив все необходимые формальности по установлению отцовства и усыновлению Пети.

Катя нервничала. Она привыкла, точнее сказать, приучила себя к одиночеству, к самостоятельности, к ответственности за отца и за сына.

Её мать ушла из жизни, когда Катя училась в одиннадцатом классе. Ушла сама, наглотавшись каких-то таблеток, после того, как врачи вынесли смертельный приговор: рак – запущенный, неоперабельный, не поддающийся лечению. Осуждать бедную женщину ни у кого из нас не хватило смелости. Её жалели. Дядя Лёша едва не отправился вслед за женой, но Катя проявила железный характер и возродила отца к жизни. Мы хотели подать в суд на врачей, которые лишили женщину надежды на выздоровление и, по сути, довели её до самоубийства, но дядя Лёша и Катя не поддержали нас. Теперь я думаю, что они правильно поступили. Жить или не жить каждый человек решает самостоятельно. Как, впрочем, решает и то, как жить, с кем и где…

Катю пугал переезд на Кавказ, в «горячую точку». Не радовала её и неотвратимость предстоящей разлуки. Дмитрий как мог, успокаивал любимую, но и сам волновался не меньше, чем она. Очень уж крутой вираж в жизни. То-то на заставе удивятся – уезжал холостяком, а вернулся мужем и отцом.

В предсвадебной, свадебной, предотъездной суете нам с Дмитрием так и не удалось поговорить по душам.Накануне отъезда Дмитрий неожиданно появился у нас в пресс – центре.

Я возвращался от генерала Ибрагимова, получив очередную нахлобучку и целый ворох суперценных указаний по поводу подготовки к предстоящей министерской проверке. Я был зол без меры. Громогласный мужской хохот, доносившийся из кабинета Бойченко, разумеется, меня не обрадовал. Я решительно настроился передать нахлобучку генерала по инстанции младшему по званию и распахнул дверь кабинета.

Передо мной предстала милая картинка. Подчиненный Бойченко и новоявленный родственник Хайдаров, задымив куревом кабинет, ржали как кони над чем-то мне неведомым. Бойченко моментально отреагировал на появление начальника. Он соскочил с дорогого пластикового подоконника, на котором сидел, задрав ноги, и вытянулся в струнку по стойке «смирно». Выглядел старший лейтенант нелепо и комично. Широкие брюки он заправил в растоптанные валенки огромного размера, просторный свитер со свисающими рукавами болтался на нем как на огородном пугале, растрепанная рыжая шевелюра, умильная физиономия, очки на носу. Клоун, а не офицер российской армии. Хайдаров одет по форме и выглядел подобающим для нашего департамента образом. Он тоже поднялся со стула, встал «смирно», хотя и не обязан передо мной тянуться. Я взглянул на одного, на другого, оценил контраст, рассмеялся, махнул рукой «вольно» и спросил первое, что пришло в голову:

- Познакомились?

Бойченко заржал ещё громче, а Дмитрий вежливо разъяснил:

- Мы с яслей знакомы, дядя Паша. Серега - мой лучший друг.

- Тесен мир, - ответил я, направился к выходу, остановился, оглянулся и назидательным тоном добавил: - Потише тут, а то весь штаб сбежится.

- Подожди! – остановил меня Дмитрий. – Дядя Паша, я к тебе пришел, попрощаться и пригласить на прощальный мальчишник в «Старую мельницу». Сегодня. В семь вечера. Евгений Сергеевич пусть тоже приходит, - радушно пригласил Дмитрий, но я отказался:

- Спасибо, сынок, без стариков гуляйте. А то лишим вас удовольствия начальству кости перемывать и на непосильную службу жаловаться.

- Павел Владимирович! – протестуя, возразил Бойченко, принимая намек в свой адрес.

- Шучу, - успокоил я. – Дима, мой кабинет второй справа, надумаешь – милости просим.

- Батя, постой, я с тобой…

Я удовлетворенно хмыкнул. Сын погибшего друга назвал меня «Батей». Так солдаты и офицеры обычно называют тех  старших командиров, которых уважают. Дмитрий, таким образом, продемонстрировал своё уважительное отношение ко мне и решил сложный вопрос обращения. Согласитесь, что слышать «дядя Паша» из уст взрослого мужика как-то несолидно.

В приемной Яна Берг, не поднимая глаз от клавиатуры компьютера, правила очередную статью хитрого Бойченко. Вот жук! Из любого положения извлечет выгоду, даже из амурных отношений.

Обедали мы теперь раздельно. В прикрытии отпала надобность. Я считаю, что правильно сделал, когда подтолкнул своих любимчиков навстречу друг другу.

Сергей Бойченко славный парень, грамотный журналист, толковый организатор, расторопный исполнитель. Болтает он много, но лишнего не говорит. Легкий в общении, не напряжный, как сейчас говорят. Но самыми ценными его качествами я считаю надежность и порядочность. С ним не надо держать ухо востро, ожидая подставы, как с моим заместителем Русаковым. Бойченко не надо контролировать, как некоторых других инспекторов. За теми не проследишь, так такого наворотят, не разгребешь.

Что касается Яны Берг, то мне несказанно повезло, когда я заполучил это сокровище в секретарши. Девушку порекомендовала мне тетя Надя Турчина, как дочку, внучку или племянницу каких-то своих давних знакомых. Потом оказалось, что я был знаком с дедушкой Яны Давидом Михайловичем Бергом, моим коллегой - журналистом, возглавляющим поисковую работу школьников и студентов в Областном Совете ветеранов. Наша окружная газета не раз рассказывала о находках следопытов. Родители девушки – мама – педагог и папа – инженер – приложили немалые усилия, чтобы дать дочери возможность получить высшее  педагогическое образование. Пристроить её ко мне в секретарши догадалась тетя Надя. Яна расположила меня к себе с первого взгляда. Она обаятельна, расторопна, исполнительна, предупредительна, всегда вежлива с посетителями. Словом, Яна обладает всеми необходимыми для данной профессии качествами, а человек так просто замечательный!

Пропуская Дмитрия в кабинет, я попросил Яну приготовить нам угощение и не беспокоить. Яна поняла, что у меня «дорогой гость». Она принесла закуску и выпивку, переключила телефоны на приёмную и испарилась, будто её и не было.

- Славная девушка, - сказал Дмитрий, когда за Яной закрылась дверь. – Повезло Сергею.

- Повезло, - согласился я, разлил коньяк, поднял рюмку и произнес тост: - Лёгкой дороги тебе, Дима, и скорейшего возвращения!

- Спасибо, Батя! Твоё здоровье!

Мы выпили, закусили Яниными фирменными бутербродами.

- Молодец, что зашел…

- Билеты выкупал. Кассы рядом, грех не зайти…

- Один едешь?

- Пока один. У Кати скоро отпуск. Приедет ко мне, осмотрится, попробует пожить в полевых условиях на заставе. Тогда и решим окончательно, как нам дальше существовать.

В голосе Дмитрия звучали тоска и горечь.

- Тяжело семью оставлять? – посочувствовал я.

- Тяжело, очень тяжело. Налегке шагать веселее и проще.

- Не понимаю, - удивился я. – Ты ведь знал, что у тебя сын родился?

- Знал, но я думал, что Катя отвергла меня окончательно и бесповоротно, вышла замуж, у ребенка есть отец. Что смущать людей? – Дмитрий задумался, улыбнулся и произнес гордо: - Петька удивительный ребенок! Мы подружились... Как теперь расставаться? Они здесь, я там.

Кое-какие мыслишки по разрешению данной ситуации у меня имелись. Поэтому я уверенно заявил:

- Дима! Ничего конкретного не обещаю, но попробую через друзей твоего отца из Главного Управления Кадров Министерства Обороны добиться твоего перевода в Сибирск. Про место и должность говорить рано. На первоначальном этапе это абсолютно не важно. Если что не устроит, на месте скорректируем.

- Перевод в Сибирск – подходящий выход, - грустно улыбнулся Дима. – Иначе, ничего путного у нас с Катей не получится.

- Чего ты боишься?

- Обстоятельства сложные. Шесть лет врозь.  И прошли они не в безвоздушном пространстве.

- У тебя  женщина на заставе? – догадался я.

- Женщина, - согласился Дмитрий. – Но, как бы выразиться… Вариант без будущего, не для женитьбы. Слишком много неразрешимых заморочек.

- Замужняя дама? - предположил я.

- Если бы… Эльмира старше меня на семь лет.

- Ну и что?  Если любовь…

- Нет там любви. Два одиночества. Хорошо вдвоем и ладно…

И у меня имелся «вариант без будущего». Давно, до встречи с Татьяной.

Мила, Людмила Федоровна Воробьева, работала в библиотеке училища. Впрочем, после всех реорганизаций она и сейчас работает на прежнем месте, заведует библиотекой кадетского корпуса. Имя «Мила» подходит ей с удивительной точностью. Она милая, добрая, отзывчивая и очаровательная женщина, совсем не похожая на невзрачную тетеньку в очках, какими обычно представляют библиотекарей. В юности мы с ней встречались три года, но когда пришла пора принимать решение – жениться или расстаться, мы распростились. Почему? Потому, что Мила на роль жены будущего офицера не подходила. Нет, характер, внешность, анкетные данные – всё в порядке. Обстоятельства сложились против нас. На Милином попечении находилась парализованная мать. Других родственников у Воробьевых не имелось. Естественно, недопустимо бросать мать на произвол судьбы и ехать со мной по распределению или тащить бедную женщину за собой. Мне в Сибирске не остаться. Вариант «она здесь, я там» не рассматривался. Я нуждался в настоящей жене, боевой подруге. Поэтому выбрал Татьяну Еремееву, готовую ехать за мной на край света, пожертвовав собственными планами.
 
Когда мой сын поступил  в кадетский корпус, мы с Людмилой Федоровной случайно столкнулись на КПП, разговорились. Мама её давно умерла. Мила одинока, замуж не вышла, детей не завела. Наша нечаянная встреча возродила прежнюю симпатию. Мы регулярно перезванивались, поздравляли друг друга с праздниками и днями рождения. При случае, я забегал в библиотеку минут на десять, чтобы убедиться, что всё в порядке, узнать новости и повидаться.

Обдумывая сейчас свой «вариант без будущего», я в очередной раз убедился в правильности выбора спутницы жизни. Я не уверен, что наш брак с Милой Воробьевой  сложился бы удачно. Неразрешимые проблемы погубили бы наши чувства. Любовь любовью, но для семейной жизни нужны соответствующие условия и сопутствующие обстоятельства.

Я не стал рассказывать Дмитрию эту историю. Посоветовал ему откровенно поговорить с той женщиной, Эльмирой. Скорее всего, она его поймет, простит и отпустит.

Мы ещё посидели, поговорили. К нам присоединился Бойченко. Куда от него денешься? Позже молодые люди умчались на мальчишник – прощальный банкет по поводу отъезда Дмитрия.
На следующий день капитан Хайдаров отбыл к месту службы…

***

Давно, в юности я мечтал о славе писателя. Рассказы, стихи, заметки я писал и в школе, и в армии, и на службе. Печатался в стенгазетах, в многотиражках, в окружной печати, в «Красной звезде». Мой талант заметили и оценили. После вывода войск из Афганистана командование направило меня в Академию на факультет военной журналистики. Позже назначили главным редактором окружной газеты «Сибирский воин», потом начальником пресс-службы при штабе Сибирского военного округа. Воспоминания о войне в Афганистане преследовали. Я, было дело, собрался написать книгу обо всём, что видел и пережил. За работу взялся с воодушевлением, но быстро остыл и забросил черновики. Разница между тем, что увидено и пережито и тем, что отражалось на бумаге, оказалась разительной. Сухие, точные репортажи хороши в газете. Художественное произведение, как вино, должно выбродить в душе, как в запертом сосуде. Для осмысления данного процесса требуются время, соответствующий настрой и досуг. Я оставил мечты о писательстве на период пенсии, когда досуга и времени будет предостаточно, а настрой приложится автоматически к первым двум составляющим.

Журналистику я не оставлял и навыка автора острых материалов не растерял.

Первую статью о Севастьянове я написал сам. Сначала я предполагал просто изложить известные мне факты, но потом решил углубиться в детали и расширить тему. Исследование потребовалось не только для статьи. Оно понадобилось лично для меня. Я рассчитывал разобраться, что представляет собой Севастьянов, как личность, как индивид, выяснить, как относятся к его поступкам люди, с которыми он общался.

Первым делом я встретился с полковником Кириенко, командиром воинской части, откуда  капитан Севастьянов перевелся в кадетский корпус. Благодаря  протекции полковника началась воинская карьера горе - воспитателя. Вот что поведал Кириенко.

Ещё в школе Олег Севастьянов дружил с Оксаной, дочерью полковника. Намерения молодых людей выглядели серьёзными. Они планировали пожениться. Когда будущего зятя, потерпевшего фиаско на вступительных экзаменах сначала в военное училище, а потом в педагогический университет, призвали в армию, Кириенко приложил максимум усилий, чтобы друга дочери оставили в Сибирске и направили в его часть.

Служил Севастьянов в особых, тепличных условиях. Жил с матерью, каждый день приходил в часть как на работу. Строевой подготовки, нарядов, казармы, учений и общения с солдатами он благополучно избежал. Если они и наличествовали, то по необходимости, в минимальных дозах. Кириенко прикомандировал рядового Севастьянова к отделению воспитательной работы. Начальник ОВР майор Глушков не испытывал особого восторга от присутствия в отделе протеже командира части, но смирился. Лишняя рабочая лошадка в упряжке не помешает. Глушков эксплуатировал Севастьянова без оглядки на покровителя. Севастьянов старался, нарабатывая репутацию. Он целенаправленно стремился остаться в армии. Кириенко поддерживал устремления претендента в родственники, заботясь, само собой, о будущем дочери. По истечении срока службы Кириенко помог Севастьянову остаться на штатной должности инспектора ОВР. Его аттестовали, а когда принес из заочного университета диплом о высшем образовании, то представили к присвоению первого офицерского звания. Но Глушков уже не скрывал антипатии к Севастьянову и под разными предлогами пытался удалить его из отдела. Кириенко стал подыскивать будущему зятю новое место службы. Он считал, что, рекомендуя Севастьянова в кадетский корпус, оказал тому неоценимую услугу, за которую тот будет благодарен ему всю оставшуюся жизнь. Но как только перевод состоялся, отношения Олега и Оксаны мгновенно разладились. Кириенко в очередной раз убедился в правоте народной мудрости: «Не делай добра, не получишь зла».

- Хорошо маскировался, шельмец, - говорил мне полковник. - Поверьте, его разрыва с Оксаной я не ожидал. А уж то, что он выкамаривал в корпусе, уму непостижимо! У меня сын подрастает. Не приведи господь, угодит в лапы такому фрукту – овощу.

Начальник ОВР майор Глушков оценил Севастьянова коротко и ёмко:

- Звезд с неба не хватал. Старание проявлял на показ. Бумаги составлял грамотно. С людьми работать не умеет. Амбициозен. Завистлив. Какой он воспитатель? Я пытался поговорить с Кириенко, тот мои доводы во внимание не принял. Слава богу, что наконец-то избавился от балласта. Взял на его место грамотного специалиста, пригодного именно для воспитательной работы, а не для работы вообще.

Коллеги капитана  по кадетскому корпусу в один голос заявили мне, что Севастьянов заносчив, завистлив, без меры горд. Общались с ним неохотно, исключительно по делам службы. Про друзей и приятелей ничего определенного мне выяснить не удалось. В школе и в университете его едва вспомнили. Мать отказалась от встречи со мной. Она плакала в телефонную трубку и заявляла, что она сыну не враг и интервью «продажной» прессе давать не намерена.

Оксана Кириенко недавно вышла замуж. От бывшего жениха она открестилась фразой:

- Бог – не Тимошка, видит немножко. Каждому воздаёт по заслугам.

- Он вас обидел?

- Нет, он меня использовал как ступеньку для продвижения вверх по служебной лестнице. Знаете, главный лозунг нашего поколения? – спросила она и сама ответила: - «Бери от жизни всё!».

- А как же любовь?

- Любовь! Любовью у нас и не пахло. Слова и обещания. Лживые, как оказалось…

Отзывы Оксаны, её отца, коллег и сослуживцев Севастьянова я почти дословно использовал в своей статье «ЧП на продажу». Её опубликовали в «Комсомольской правде», сначала в региональном, а позже в федеральном выпусках. История вызвала резонанс. Сюжет о воспитателе – шантажисте использовали в ток – шоу Первого канала телевидения.
Против Севастьянова возбудили уголовное дело по статье о вымогательстве. Кадеты и их родители давали показания в военной прокуратуре. Меня, разумеется, тоже вызвали.

Прокурору Герману Валерьевичу Вербицкому я без утайки выдал всю информацию, которой располагал и изложил всё, что узнал в ходе журналистского расследования. Вербицкий добросовестно записал мои показания, приобщил к делу диктофонную запись беседы в пресс-центре, задал несколько незначительных наводящих вопросов.

На том бы мы и расстались, но чёрт меня дернул поинтересоваться реакцией Севастьянова на разоблачение. Прокурор поднял глаза от бумаг, взглянул на меня с любопытством.

- Журналистское расследование продолжается?

- Простой человеческий интерес, - смущенно ответил я.

- Позвольте заметить, вы единственный из всех, вызванных по делу Севастьянова, проявили подобный интерес. Потерпевшие, понятно, озлоблены. Но родные, друзья! Поверьте, ни одного голоса в защиту, ни одного звонка в поддержку. Впрочем, исходя из ваших публикаций, этого и следовало ожидать.

- Нашли защитника? Я скорее обвинитель. Просто спрашиваю, как он держится и как воспринимает грядущее наказание?

Вербицкий встал из-за стола, подошел ко мне, сел напротив, заговорил доверительно:

- Он до сих пор в ступоре. Я не психотерапевт, прокурор, но по опыту знаю, что подобные типы перекладывают собственную вину на кого угодно, лишь бы себя, любимого, оправдать. Севастьянов виновником своих бед считает вас, уважаемый Павел Владимирович. Именно вы разрушили его налаженную жизнь тогда, когда обстоятельства стали складываться в его пользу. Хочу вас предупредить, что когда он выйдет из шока, то ухватится за мысль о мести. Имейте ввиду.

- Будем надеяться, что до мести не дойдёт, но за предупреждение спасибо. Про раскаяние, я думаю, излишне спрашивать?

- Раскаяние, переосмысление, исправление… Преступление и наказание… - Вербицкий усмехнулся. -  Всё это художественная литература, полковник. По крайней мере, не в данном, конкретном случае. Нашли Раскольникова! Хотя… Сдвиг в сознании тот же – "тварь ли я дрожащая или право имею, вошь или человек". Правосудие не исправляет сдвиги в сознании. Наше дело выявить, обезвредить и наказать. Раскаяния не требуйте, не дождетесь. – Вербицкий вновь пристально взглянул на меня и произнёс: - Честно говоря, Павел Владимирович, мы надеялись увидеть в прессе материалы о коррумпированном руководстве кадетского корпуса. Что же вы пощадили вашего друга и родственника Лещинского? Пожалели или не считаете его виновным?

Я слегка растерялся от такого неожиданного поворота в разговоре, но быстро нашел ответ.

- Мой сын Андрей заблуждался. Факт нашего родства и дружбы с Лещинским известен не только столовским кошкам.

- Да, - принял шутку Вербицкий, - и прокуроры о нем осведомлены.

- Евгений бессребреник, - бросился я на защиту друга. – Видели бы вы, в какой квартире он живет, на какой машине ездит? Корпус требовал ремонта, нового оборудования, современного оснащения. Бюджетные средства микроскопичны. Для себя он не взял ни гроша.

- Заблуждение, - остудил мой пыл Вербицкий. – Бюджет не так уж и мал. Мы проверяли. На ремонт и оснащение выделялись достаточные ассигнования. Они израсходованы не по назначению. Знаете, как это бывает? Государственные деньги проедаются и пропиваются, а с родителей, под видом добровольных пожертвований, тянут на всё, даже на мелочи.

- На что воры надеялись?

- Воры?  Подобные типы не считают себя ворами, преступниками. Это называется бизнесом, умением жить. Тех, кто живет честно, по иным законам, они презирают. Есть кормушка, есть условия и возможности – глупо ими не воспользоваться. Разоблачение и потерю возможностей они воспринимают спокойно. Никаких угрызений совести. Никакого страха перед наказанием. Разве такая позиция не опаснее для общества, чем безумное желание Севастьянова кому-то что-то доказать?

Речь прокурора звучала спокойно, буднично, без пафоса. Он знал о подобной публике гораздо больше меня и оценивал их поступки и поведение с точки зрения профессионала, беспристрастно, объективно. Я же подходил к проблеме субъективно и эмоционально.

- В чем виновен Евгений Сергеевич Лещинский?

- В попустительстве. Он поставлен на своё начальственное место, чтобы следить за действиями подчиненных. Впрочем, не волнуйтесь. Вашему другу ничего не угрожает. Он отделается легким испугом. Да и другим нечего опасаться. Дело медленно и верно сводится к халатности и мелким нарушениям финансовой дисциплины. Стрелочником выставляют начфина Малахова. У руководства кадетского корпуса влиятельные покровители. Впрочем, кому я объясняю? Вам, как представителю СМИ, механизмы протекционизма известны в тонкостях…

Прокуратуру я покинул в смятении. Моя уверенность изрядно пошатнулась.

Продолжение следует...