Корейская сумка

             До состояния отточенной меры, осторожно сменяя темп, я зашагал подобающе вальсу: «Раз, два, три, раз, два, три». Чересчур разнообразный тон плитки изрядно портил момент. Того и гляди отравлюсь, провалюсь, проиграю, неосторожно задев башмаком непременно внезапный бетонный стык. 

              Вытирать обувь о коврик в прихожей меня приучали с детства:
              - Ноги!
              Отмотав два шага назад, нарочито шуршу подошвами:
              - Не могу забыть, не могу…
              Чай в этом доме необоснованно горький, и я намекаю:
              - А сахар?
              Три с половиной ложки – неизменное моё правило. Двадцать по часовой, двадцать против неё, сверху-вниз точно так же по двадцать – ежевечерняя чистка зубов. Завтра утром я отправляюсь в Италию. 

             - Сегодня твой сорок второй день рождения и тебе полагается приз, - почесав неопрятную бороду, мой отец показал всё смущение, на которое только способен, - Ты, если я верно осведомлён, отбываешь с утра в Италию?
             - Да, как нельзя верно, - я смущён был не меньше, ведь всё-таки четырнадцать лет без звонков и писем оказались сплошным пустяком.
             - Полагаю тогда, мой презент приходится кстати, - из кухонной полки, в которой годами раньше хранились старые плетёные мешки, громко кашляя и ругаясь, он с трудом извлёк пыльную дорожную сумку, - На счастье! 
             Придя домой, я бросил «обновку» к подножью кровати и, дабы упаковаться в последний момент, а не увеличивать и без того неподъёмный камень усталости, принял решение проснуться пораньше.

             Ещё до полного своего пробуждения я был готов ко всему невозможному. Утренняя чистка зубов не отличалась ни чем от вечерней, но всё-таки эти два ритуала я разделял по старой неясной привычке. Шнурки были завязаны ушастым бантом, стрелки на брюках чертились пунктиром, а пуговицы смешались вниз на одну, как бы по удушающей прихоти, да по глупому своему беспамятству не было и мельчайшей возможности намертво сомкнуть воротник. В декадансе оставалась лишь сумка. Осмотрев её ещё ночью, я заметил, что молния расходится в двух местах, днище немного смято, а одна из кожаных ручек ровно по шву надорвана. Я сидел на краю кровати и грустно наблюдал за разинутой пастью чудища. Кроме того, как гласила единственная опрятная его часть – фабричная бирка – сделано было это уродство в самом сердце Южной Кореи. Где у Южной Кореи сердце, как и проживу ли я в Италии без носков и рубашек, тут же стали для меня вопросами самой недурственной важности. Другой сумки, что довольно-таки престранно, у меня как назло не сказалось. 

             «Эжен, ты дома?» - должно быть отец проболтался ей. Ох уж мне эта Моника. Большим секретом являлось то, что причиной отъезда была эта женщина, а не какой-то надуманный наспех отпуск. У двери я решил не показываться. Просто сделаю вид, что исчез и квартира отныне пуста навеки. «Эжен, почему я узнаю обо всём в последний момент? Ты дома?» - любой голос из-за двери всегда пугал меня до беспамятства. В приступе тихой паники я потянулся к воротнику, но тут же мысленно похвалил себя за нелишнюю предусмотрительность. «Эжен, с днём рождения!». Идиотка, оно было вчера. Да и к чему говорить это в закрытую дверь, даже не зная дома ли я? Продолжая глазеть в черноту корейской поделки, я думал о том, что не остаётся ничего больше, кроме как преувеличить свою аккуратность и оборвать брезгливые струны, нехотя комплектуя пожитки в эту отвратную до ужаса сумку. 

             Она ушла спустя двадцать минут, казалось намертво впитавшихся в деревянную дверь. Для моей немедленной спешки этого хватило с лихвой. Кое-как затолкав в нерадивую сумку все шёлковые рубашки, две пары коричневых башмаков и невероятное количество носков, смятых отвратительным коконом, я чувствовал себя словно висельник, которого по смертельной ошибке привели к фатальной по всем статьям гильотине.

             Грузно вздохнув, я поднялся с кровати и с замиранием сердца приподнял сумку над полом. Она оказалась тяжелее, чем думалось, но секунду спустя с недовольным треском полегчала на мнимую тонну. Посмотрев вниз, я увидел, что в руке моей всего-навсего полторы ручки, в то время как остальная часть сумки лежит на полу и болезненно стонет. Засим туша монстра лопнула, непристойно оголив всё своё содержимое. 

             Выйдя из дома с пустыми руками при одном лишь несчастном платке, я поймал такси и обречёнными жестами выказал «аэропорт». Прибыл я раньше, чем ожидалось - до вылета двадцать с лишним минут. Я сел напротив большого окна. До чего же вязки все взлёты-посадки в этом пламенном утреннем мареве.

             - Вы налегке? – старик, что сидел по соседству склонил газету и приподнял очки, дабы разглядеть получше билет, безысходно сминаемый мною. 
             - Я никуда не лечу. 
             - Передумали?
             - Сумка порвалась, - в окне я увидел свой самолёт, на который вот-вот начнётся посадка. В багажное отделение влетали пузатые сумки, выгнутые мешки и увесистые коробки.
             - Что ж, всякое случается, - брезгливо ответил старик в отместку за потерянную строку. 
             - Надеюсь, что он не лопнет.
             - Что, простите? 
             - Самолёт, - взглядом я проводил последнюю сумку, скрывшуюся в багажном отсеке, - Надеюсь, что он не лопнет.

             
              27.06.11