Ошибка

Воронин В.С.

ОШИБКА



Светлой памяти отца, машиниста тепловоза,
Воронина  Сергея Алексеевича (1926 ; 1975)
               




































                История не в том, как были мы одеты,
                А в том, как нас пускали нагишом.

                Б. Пастернак


Предисловие

В моё школьное время работе над ошибками равно как по математике, так и по русскому языку придавалось большое значение. Но я не припомню случая, чтобы после контрольной по истории проводилась работа над ошибками. Может быть, так в наши юные головы закладывалась мысль, что в истории нельзя ошибиться, что мы выбрали самый правильный путь, или действовало чьё-то саркастическое правило, перенесённое из большой политики, что уроки истории ничему не учат, особенно тех, кого они должны бы были учить. Может быть, это следовало и из того, что история не повторяется, и сделанного в ней никоим образом не исправить, или из запрета сослагательного наклонения в ней. Не знаю.
Моё студенческое время было достаточно долгим, чтобы понять, что, рано или поздно, падают любые когда-то общепринятые постулаты и даже целые философские системы. Падают не вполне. Локально они могут оставаться верными. Шарообразность земли не мешает считать её в пределах садового участка вполне плоской, а круглый холмик – ошибкой, достойной выравнивания. Но вот изменяются масштабы, и наше плоское представление о земле должно быть отброшено, а бывшая локальная ошибка – круглый холмик  –  оказывается предварением более общей истины.  Как определить и отделить в заблуждении тень истины, а в истине – часть заблуждения и решить, чего больше в этом смешении для каждой конкретной ситуации?
Вероятно, к старости проблема ошибки и заблуждения, неверного шага  и неправильного пути осознаётся острее: выбор других возможностей резко сужается, а туда ли ты вышел и тем ли занимался не всегда ясно. Задача исследования этих вопросов художественным путём представлялась мне достаточно интригующей, чтобы вывести образы людей, ищущих и ошибающихся чуть ли не на каждом шагу, и посмотреть, как только взаимопогашение недоразумений и непоправимостей обеспечивает им выход.
Роман – не научная работа и обязательных ссылок не требует. Однако мне приятно сказать, что общая философская концепция романа заимствована автором этих строк у П.Я. Сергиенко, которого я хотел бы поблагодарить здесь за постоянное внимание к моей работе, за предоставленное мне описание ряда поворотных эпизодов своей жизни. Я использовал ряд фрагментов из физико-математических статей Вс. Яроша. Образы этих замечательных учёных, конечно, в художественно изменённом виде вошли в данное произведение.



Глава 1

Теория желаний

Ни одна из мыслей не входила в черепную коробку Александра Безударчикова столь плотно, как эта идея преднамеренной ошибки. На разных уровнях. Путём проб и ошибок выковала эволюцию жизни природа. Не ошибка ли мы Господа Бога? Более того, преднамеренная ошибка. И тогда,  мысль о Боге – не есть ли уже ошибка ошибки, ошибка в квадрате, исправляющая минус на плюс? Библия насквозь многозначна. Само существование Адама после вкушения запретного плода должно было прекратиться по обещанию Бога, но не прекратилось же. Желание видеть безошибочного Творца вызвало к жизни версию, что один день для него – тысяча лет и, стало быть, не дожив 70 лет до тысячи, Адам продемонстрировал справедливость божественного утверждения. Если же не удлинять божественные дни, настаивая на верности предречённого, то придёться ввести третье состояние – ни жизни, ни смерти, в котором оказались первые люди, нарушившие запрет. Некоторая неопределённость. Среднее промежуточное состояние между жизнью и смертью. И вообще, противостояние того и другого – не бинарная оппозиция, а трипластия человеческого бытия является, стало быть, первоосновой.
«Ошибкой эволюции» называл человека А. Кестлер, но тогда  свойство людей болеть и заблуждаться, – не есть ли продолжение дела природы, и тогда, по правилу двойного отрицания, не превратится ли оно в истину? Если, конечно, мы действуем в согласии с двузначной логической системой: бьют – беги,  дают – бери.
С некоторым неудовольствием Безударчиков вспомнил, что и эта идея не является его собственной, а принадлежит всегдашнему другу-сопернику Витьке Колесову, который развил её и блестяще применял, начиная со вступительных экзаменов в Московский физико-технический институт. Дело было ещё в те советские времена. Они мчались тогда в почти пустой ночной электричке из Москвы в Долгопрудный. Колесову пришло в голову поговорить о желаниях, определить некоторые единицы их измерений самым простым путём: делением желаемого на практически осуществимое. Так, скорость света в триста миллионов метров в секунду он делил на три метра, доступных здоровому человеку в ту же единицу времени. В качестве зарплаты можно было пожелать валовой национальный продукт где-то в двести сорок миллиардов рублей, в то время как заработать в год, в среднем, можно было 2400 рублей, поэтому опять делением получалось сто миллионов. И, конечно же, пожелать любви можно было бы от ста миллионов соотечественниц, но, как правило, находится одна только. И взгляд Вити нежно скользил к дремавшей над книгой через одну скамейку от них девушке,  хмурился на двух милиционеров, сидевших на середине вагона, с недоумением проводя диагональ между двумя пассажирами, сидевшими в разных концах вагона и вступившими в отчаянную перебранку. Один из них встал и открыл окно у себя над сиденьем, тогда другой встал и с полной уверенностью в своей правоте спросил через весь вагон: «Интересно, какое право Вы имеете открывать окно?». Ответчик вместо того, чтобы удивиться нелепости вопроса (стоял июль, и большинство окон было открыто), угрожающе пообещал: «Сейчас подойду и у тебя открою». «Высокие договаривающиеся стороны» на повышенных тонах стали изобретать каждый свою систему аргументов собственной правоты. Витя не вытерпел: «Вот дураки», – сказал он простодушно и посмотрел на представителей закона. Но один из них нахмурился, а другой угрюмо бросил: «Помолчи!» Саша  шепнул другу, что его новая теория желаний так же нелепа, как эти пары джентльменов с константами  своей правоты.
Витька помолчал, а затем согласился с мнением астрофизика Шкловского о чрезмерной избыточности человеческого разума.  Непомерно развитые клыки саблезубых тигров привели их к вымиранию, и, вероятно, именно таким будет исход изощрённого человеческого разума. Отсюда, из этого тупика, так сказать, Витя переключился на самые удивительные планы сдачи вступительных экзаменов – от знакомства с машинисткой, которая печатала варианты задач до встречи с дочерью ректора и создания хитроумной передачи условий задач на волю и их решений в аудиторию.  Затем оказалось, что в основном мы большей частью заблуждаемся и ошибаемся, как вот, например, окружающие нас в сей час ночной. Поэтому, действуем в сторону ошибки. Положим, на устном экзамене перепутываем «плюс» с «минусом», но хорошо знаем, что там именно плюс, а не что-нибудь иное, можем показать это во всех подробностях. Увидев ошибку, преподаватель бросается туда, а мы исправляемся и выкладываемся на все сто. Ещё одна такая подсечка – и наш доцент убеждён, что мы всё знаем, или он вообще ничего не смыслит в людях.
– Ну, а письменный экзамен? – спросил осторожный Саша.
– Это труднее. Но будем предполагать, что мы сможем  решить простые задачи, а к сложным – дать несколько решений. Пишем одно решение в чистовик, а другие в черновик. Если правильное осталось в черновике, на апелляции заявляем, что перепутали и записали не то решение. Так что шанс имеется. Действуя именно в этой ошибочной системе, мы получаем наибольший шанс. Но не этот конкретный случай меня сейчас волнует.
– А какой же?
– А в жизни вообще? Мы делаем ошибку, но знаем, как её исправить.
Саша всегда был против грандиозных обобщений. Но он поддакнул:
– Говорят же: не согрешишь – не покаешься;  не покаешься – не спасёшься, не напьёшься – не протрезвеешь. Если жизнь – каскад взаимосцепленных противоположностей, то должна быть сила инерции, возвращающая её к равновесию, как скажем, в качании маятника…
Но уже тогда было совершенно ясненько, что у жизни, в отличие от экзаменатора, времени полным-полно, наказания более жестоки, чем двойки, а упущенных моментов, когда вместо правильного решения ты нарочно ошибся, она не прощает. Она всегда играет с тобой в шахматы, а если ты вздумал играть в поддавки – тебе же хуже. А самое главное – она представляет собой невычислимый процесс, поскольку только после случившегося можно узнать, где можно было ошибаться, а где стелить соломку.
– А как же жертва ферзя в шахматах?
– Жизнь – гроссмейстер, ты – начинающий. Посчитай, сколько партий выиграл начинающий, пользуясь именно жертвой ферзя.
– Наверное, ни одной, но реалистом быть скучно.
Тут же он пожелал немедленно проверить свою теорию и на глазах блюстителей порядка пройти на руках по вагону, но Саша отговорил его от этого рискованного предприятия накануне экзаменов. Зато, когда они уже поднялись к выходу, белокурая девушка в чёрной блузке и белых брюках спрятала книгу в сумку, смерила Витю блеснувшими глазками и предложила:
– А поедемте ко мне.
– А что делать?
– А ошибаться!
– Ну и слух же у вас, девушка!
– Да, я даже прослушала вашу бредовую теорию желаний. И вот решила выведать, насколько мой случай подходит для вас. Проводите меня? Пара станций, через канал.
– А спасибо, – отвечал Витенька, но было видно, что он не особенно рад предложению. И было ясно, что товарищ поступит наоборот, во имя воспитания смелости или духа противоречия. Саша знал своего друга и от обязанностей сопровождающего отказался. В другой раз, после экзаменов и вообще – третий лишний.
– Беру двоих. Вы что – боитесь? – в уголках девичьих губ дрогнула полуусмешка, полуукус, та серединка-наполовинку, что в шестнадцать лет невыносима. – Ну, вот Онегин, который, как мы помним, «получив посланье Тани… живо тронут был», даже погрузился душой «в сладостный безгрешный сон», он тоже предположил, что мог бы быть счастлив с Таней. Но посчитал это предположение ошибочным, а оно после целого ряда событий стало истинным. Потом он шагнул навстречу ошибке, знал, как ее исправить, но, увы, жизнь более беспощадный судья, чем экзаменатор. Правда же, хлопцы? Надо доверять первому впечатлению.
Он ещё мямлил, что счастье на троих не делится, а сам знал, что пойдёт, и  уже выходил из электрички вместе с ними. В пропасть или пропасть – выбора не было. Стояла безликая чёрная ночь с единственным фонарём, сиявшим над газетным киоском и светлым окошечком кассы на другой стороне платформы. Не по-летнему холодные капли мелкого дождя упали за шиворот. Передняя парочка сцепилась под ручку. Спустились по скользким ступеням куда-то вниз. На одной из ступенек Безударчиков оступился, и сохранить равновесие помогла Верочка, вовремя схватившая его за руку.
Вдохновленный этим соприкосновением, он сам превратил дорогу к Верочке в дискуссионный клуб:
– Я не думаю, что допустимо сравнение жизни с экзаменатором, но судьей она была всегда. Впрочем, не слишком разборчивым, ибо доставалось и грешникам, и праведникам, и обычным людям. И все-таки, если мы доводим жизнь до известного предела, то, как сказал Моруа, «смерть превращает жизнь человека в судьбу». Интерес к таким концевым точкам огромен.  В них жизнь может играть огромное множество ролей, примерять все маски, вплоть до своей противоположности – смерти. Например, в стихотворении Наталии Леоновой – дочери  известного писателя – сравнение жизни и с судьей и даже с экзаменатором прослеживается:
               
Мы умираем все поодиночке,
     И жизнь не устает в который раз
              Раскрыть все тайны и поставить точки
                Поодиночке каждому из нас.
            
Судье вовсе не обязательно раскрывать все тайны следствия. А экзаменатору указать на все просчеты экзаменуемого, на тайны предложенных вопросов именно в конце экзамена необходимо.
Саша перевел дух и, упираясь взглядом в черные Веркины глаза, пытался сообразить, какое впечатление он произвёл на девушку. А Витя воспользовался паузой, чтобы показать, что он тоже не лыком шит.
– Но можно ли жизнь провести как экзаменатора? Сделав ошибку, показать, что знаешь, как исправить ее. Зачтется ли это в лучшую или худшую сторону. Онегину, например, исправление не удалось. Доказательство от противного не сработало. В жизни есть фактор времени и необратимые события, тогда как в математике они исключены. Но, как говорит Пригожин, иногда «порядок рождается из хаоса», хотя это все-таки реже, чем наоборот.  Мы исключим сейчас криминальные ситуации, а возьмем проблему выбора пути индивидом, обществом, человеческой историей. Возьмем самую простую ситуацию. Человек с завязанными глазами и достаточно пьяный стоит перед пропастью, которая возникает у него прямо по курсу следования. Пусть он не знает, что перед ним пропасть, и может сделать шаг вправо, шаг влево и шаг вперед, т. е. собственно в пропасть.  Вероятность упасть в пропасть при первом шаге 1/3, при двух шагах, похоже, должна возрастать.
– Ну, очень просто, – поспешил Саша, облизывая от волнения пересохшие губы. – Обозначим шаг влево как Л, шаг вправо – как П, шаг вперед – как В. Подсчитаем все двухбуквенные комбинации. Их будет девять. В встретится пять раз. Три раза впереди и два раза позади П и Л. Вероятность равна пяти девятым. Так?
Почему-то он посмотрел на Колесова, и тот немедленно отозвался:
– Ответ верен. Но логически не безупречен. Мне трудно представить, что после шага вперед, можно шагнуть вправо или влево. Двухшаговых комбинаций с первым шагом вперед не существует, и тогда вероятность снова остается  одной третьей!
– Тогда будем считать по-другому. Будем считать, что вероятность остаться в живых после первого шага равна 2/3, после второго – четырем девятым, и тогда вероятность проблемно упасть в пропасть снова будет пять девятых.
– Теперь более логично, – оценила Вера. –  Но субъективно, вероятность, после того как человек сделал первый шаг, все равно оценивается им как 1/3, хотя, скорее всего, это не так, а – субъективно – это выглядит истиной.
Саша был рад, что его похвалили, и поспешил закрепить успех.
– Именно так. Ведь шагая около пропасти и все время оставаясь живым, человек даже может вообразить себя находящимся в полной безопасности. Исходя из принципа индукции.
– Он что же, лишен мозгов или вестибулярного аппарата? Он же должен понимать, что все время движется приставными шагами, – возразила Вера, – и только этим спасается.
– Я построил модельную ситуацию, – объявил Колесов. – Мы можем для ясности напустить в нашу задачу сильный туман, тогда и с раскрытыми глазами, и трезвому путешественнику придется туго.
Пошли асфальтированной дорожкой мимо многоэтажек с редкими освещёнными окнами. Рытвины под ногами обозначили частный сектор, и парочка поневоле расцепилась. Треугольник превратился в вектор, указательной стрелкой которого стали белые брюки путеводительницы. Уже было известно, что она развелась со своим мужиком, дом купили на паях его и её родители, он сначала сделал широкий жест – оставил дом ей с ребёнком, но, подвыпив, приходит качать права и требовать законной жилплощади. Теперь она думала, что он, увидев, что у неё кто-то есть, отвяжется. Во время пересказа этих обстоятельств Витя поминутно поощрял напарницу – «Правильно, Вера!», а Саше вспоминалось выражение школьного учителя математики – «Правильно-то оно правильно, да вот только неверно». «А ребёнок?» – спросил Саша. – «У мамы», – отвечала Вера. И Саша совершенно отчётливо подумал, что его мама запретила бы ему подобные приключения однозначно. В Москву она приехала вместе с ним. Маленькой подвижной мышкой бегала, суетилась, узнавала. Покупала какие-то полунелегальные последние разработки ответов на экзаменационные вопросы, хотя каждому поступающему в физтех было ясно, что главное – это уметь решать задачи, что на заученную теорию не обращают особого внимания. Он испытывал острое чувство неудобства перед своими новыми знакомыми за её хлопоты и заботы, и был рад, когда она уехала, сдав на поруки старосте их комнаты в общежитии – уже отслужившему в армии Генке Устинову.  Но, конечно, в её присутствии эту ночную прогулку он мог бы только вообразить.
У входа оказались бетонные плиты, новая знакомая вставила ключ в калитку, ввела их во двор: «Вот мой дворец!» Дворец не дворец, но домик был вместительный, и спальня, предоставленная им, была отнюдь не институтскою общагой. Под ногами мягко стелилась ковровая дорожка, на ковре одной стены плыл парусник с алыми парусами, и ожидающе смотрела на кораблик кукла, слегка отстранившись от косо поставленной стопки книг на этажерке у противоположной стены. «У вас – проживание, у меня – спокойная ночь! – говорила хозяйка, раскладывая кресла-кровати, – понимаете! Я буду кормить вас как на убой!». Постельное бельё у неё было свежайшее, но Саше уютнее от этого не стало. Зато несколько примирил его с обстоятельствами обширный подвал дома, в котором стоял ящик прохладного лимонада, а в старом чемодане он отыскал «Введение в теоретическую астрономию» профессора Субботина, из которого впервые узнал, что задача трёх тел в общем виде не разрешима даже в механике.
Вопреки мрачным предчувствиям дни покатились плавные и размеренные. На письменной математике Саша обратил на себя внимание всех тем, что заметил некорректность условия одной из задач. Ему сначала не поверили, но потом быстро подправили условие. На письменной физике запутался с оптической задачей, но Витёк, у которого, как считал Саша, был тот же вариант, показал три пальца, Саша принял это за искомое увеличение линзы, подогнал к нему, а затем уже обосновал решение. Потом выяснилось, что у Колесова другой вариант и тройка – не ответ, а просто Витя показал число уже сделанных им задач. Но совпадение оказалось правильным. Сдали письменные, готовились к устным экзаменам.
В перерывах обрабатывали огород хозяйственной Верочки, эдак соток на десять. Жара наплывала на Подмосковье. Малина, огурцы, помидоры. Полив, прополка, окучивание картофельных гряд. Высокая ботва гнала цветы до колена. Верочка плыла в мареве солнечного утра в одном розовом купальничке, предоставляя им мотыги и возможность оценивать её фигурку. И Витя, по всей видимости, заценил. Приглядывался, подходил поближе, заигрывал.  Добился сначала того, что его облили вишнёвым компотом. Но это, видимо, был особый знак внимания. Однажды, оторвавши взгляд от земли, Саша обнаружил, что приятель и хозяйка испарились с картофельного поля. Окликая их, заглянул в маленькую кухоньку в углу двора, в душ, и только потом обнаружил их аккуратно лежащими рядышком, на боку, голова к голове, впритирку, ухитрившимися не примять ни единого стебля. Соприкасаться губами в таких обстоятельствах было, вероятно, не очень удобно.
– Меряемся ростом, – не смутившись ни на йоту, сказала Вера, – отдыхай и ты!
Но и меряться ростом так было нельзя. Нужен был измеритель. Или нужно было лечь по-другому. Мысль об этом его смутила так, что обожгло щёки. Ненароком увидят – начнут подначивать. И бедный Саша лёг в соседнюю гряду. Слуга, пария, изгой. Его не очень стеснялись, и это задевало.
Впрочем, он мог не беспокоиться. Им было не до него. В промежутках между поцелуями, Колесов заливал во все лопатки про те будущие физические открытия, которые он собирался сделать. До Саши доходили лишь обрывки разговора, но и тут было всё: и термояд, и ближний космос, и энергия ударных волн, бывшая у друга едва ли не пунктиком помешательства. Верочка вставляла, что Алексей хотел ставить парники, овощи продавать круглый год, и с одного этого можно жить припеваючи. «Парники, – солидно отзывался Виктор, –  быстро себя оправдают. Будут материалы, мы с Сашкой за неделю сделаем».
Однажды вечером Саша, недовольный намеченной для него ролью подсобного работника, но вольно или невольно принимая её, стал убеждать новоявленного Хлестакова расстаться с гостеприимной хозяйкой, приводя всё тот же веский аргумент его слуги Осипа – «А неравно другой наедет». – «Ну, ещё два денька», – отвечал Витенька, – ещё капельку, самую чуточку. Ну, сравни: общага и здесь. Там – ремонт, извёстка, побелка, краска. Не знаю, как у вас в комнате, а у нас, чтобы носки не стояли или не ломались, их приходится прятать под подушкой». – «Ну как же, как же – у вас четыре гения, поэтому дежурство ни за что не установить. А это легче космоса и парников». – «Ладно тебе. Зато у вас – бывший сержант Геннадий Устинов. Полный порядок вплоть до обязательной физкультуры. А мне просто нравится этот дом и деловая хозяйка. Вообще – пространство. Огромный подвал, можно ставить опыты. Завидуешь?» Дальше пошла алгебраическая философия. Всё их знакомство с полуразведённой девушкой Колесов трактовал как преднамеренную ошибку, но не их самих, а её величества природы, которая-де властно призвала их к практическому делу и теперь смеётся над их нерешительностью. Нет ни малейшего сомнения, что экзаменатор, её высочество жизнь, уже зачла наши старания в лучшую сторону. Некоторые умники полагают, что в юности нельзя связывать себя бытовухой, и остаются в дураках. Быт при умелом подходе – шестьдесят процентов бытия. А кому-нибудь очень повезёт. Кстати, по окончании вуза очень желательно иметь жильё в Москве или в Подмосковье. Нет, так далеко Саша не заглядывал, а практик Витя прощупывал будущее и любившую с ним уединяться Верусю.
Гуляя по двору и раздумывая о неразрешимой задаче трёх тел, Саша испытывал непонятное чувство тревоги. Отметил освещённую светом заката роскошную грушу, крышу подвальчика, с которого очень легко можно было посмотреть, что проделывает друг и новоявленная подруга. Сказав себе, что это нехорошо, он спустился вниз по ступенькам, нащупал наружный выключатель, на расстоянии двух шагов от порога подвала стоял деревянный ящик с молотком и топором. Обратил внимание, что ключ от подвальной двери торчал в замочной скважине. Да, надо вооружаться, а они точат лясы. Нужно крикнуть им в открытую форточку, что пришёл Веркин мужик. Теперь, по всей видимости, он был Лизой из другой классической пьесы. Саша залез на крышу подвальчика и взглянул. До него долетел вопрос друга: «А он у вас какой?» Обрисованная руками Верочки фигура не успокаивала. Да и фотокарточку счастливой четы Саша видел. Бывший Верочкин супруг хорошо выглядел. Объёмно. Надёжно.
«Когда без наличности входят в тупик и вдруг проступает на личности лик…», – бежала медленная Сашина мысль, отягощённая подбором рифм, которую опережало хлёсткое бытовое замечание: «Ну и что мне тут делать – свечку над ними держать что ли?» Он решительно пошёл к выходу, но тут в калитку позвонили. Он прихватил молоток, лежащий на лавке, но это была всего лишь заплутавшая чета молодых людей, отыскивающих улицу Ермакова: «Мы тут недавно, – сказал Саша чистую правду, – и ничего ещё не знаем». Девушка уже влекла своего ухажёра прочь, Саше было в ту же сторону,  и он сделал несколько шагов за ними, но вдруг молодой человек пожелал узнать: «А как называется хотя бы эта улица?» Пришлось отвечать, что он живёт здесь так недавно, что и этого не знает. «Так вы грабитель!» – неизвестно почему решил молодой человек. Прыгнул навстречу и сжал Сашу в своих объятиях, так что дышать стало нечем, а действовать молотком, равно как и бросить его, Саша боялся. В результате его прижали лопатками к земле, незнакомец вывернул из его руки молоток и торжественно заявил, потрясая бойком над самым Сашиным лбом: «Убивать надо таких мерзавцев, Лида. Всю жизнь портят, сволочи!» Но Лида обхватила его руками и потянула в сторону, но тот, видимо, будущий следователь, хотел что-то ещё выжать из Саши: «На стрёме стоишь, а кто там? Отвечай!» Боёк ходил из стороны в сторону, описывая дугу полуэллипса. Как ни трудно было дышать и обидно проигрывать, Саша автоматически прикинул площадь поверхности образуемой воздушной фигуры и вероятность нахождения в ней бойка молотка. Внезапно стало легче. Чьи-то руки приподняли мучителя и отшвырнули его в сторону. «Забери хахаля!» – громоподобно  предложили Лиде. И уже Саше успокаивающе. – Присуху не поделили? Надо уметь драться. Тут, земеля, ничего не поделаешь. И объёмный человек, не спеша, прошёл мимо, а затем шагнул в калитку Веркиного дома…
Саша встал, постоял, подосадовал на испачканную рубашку,  – в такой всё равно никуда не поедешь. Однако, Франсуа Вийон совершенно прав в своей «Балладе о перевёрнутых истинах»: «Лишь для забот нам отдых нужен, лишь от врагов придёт покой, лишь ворох сена – лучший ужин, и спящий – верный часовой». Именно на отдыхе, когда человек расслаблен, выбит из привычной среды, его и поджидают основные неприятности – вечный покой, разумеется, даруют враги, ужин, как учит другая максима, следует отдать врагу, а спящий часовой не изменит. А вот он бодрствовал, и Веркин муж завоевал его расположение, он не предупредил, и не ясно, что будет теперь. Женский взвизг резанул воздух, подтверждая худшие опасения. Целовались ли они там или как раз собирались примеривать кровать? Он бы немедленно побежал на выручку, но соображалка ясно подсказывала, что прямое столкновение – далеко не лучший вариант. Саша вбежал во двор, вспрыгнул на возвышение подвала и, увы, увидел в окно предсказуемую сцену. В самом углу в глубоком нокауте лежал Витя, а за круглым столом лицом к лицу сидели супруги, уставясь друг на друга, неразличимо тихо переговариваясь. Помирились что ли? Но вот его лапища скользнула по столу. Волною пошла скатерть. Последовал удар ладошки сверху и чуть слышно прошелестело: «Не замай!» Нет, до примирения тут было далеко, Алексей как-то неловко ворочался на скрипящем стуле, порывался что-то сказать и как бы сглатывал слова, немо раскрывая рот.
Топор, молоток – всё это было не то. Тут нужен был пистолет или… Под грушей Саша обнаружил то, что ему было нужно: длинные жерди поддерживали ветви, обильно увешанные плодами. При вытаскивании жерди он несколько погорячился, и сорвавшаяся груша дружеским ударом по голове немного охадила его пыл. Бить надо раздвоенной рогатулей, на расстоянии, как, скажем, медведя. Но не изо всех сил. Со своим импровизированным копьём Саша снова очутился у окна и увидел, что вокруг круглого стола теперь шла игра в догонялки. Причём Вера, бегая в разодранной ночнушке, обнаруживала удивительное проворство и увёртливость. Наконец, она поднырнула под стол, а муженёк, хотя и резко сдвинул мешающий предмет мебели, оказался менее проворным. Девушка выскочила в открытую дверь. Верзила последовал за ней. Со стороны веранды, послышалось сдвоенное восклицание. Тоненькое: «Миша, не пущу!» и ревущее: «Козёл, выходи!» В раскрытую дверь шагнул Лидин кавалер, подняв молоток, как жезл, призванный обеспечить победу. Но «козёл» был проворнее. Он прыгнул вперёд, ладонью правой парировал разящий удар в голову, а левой нанёс такой удар, что Миша в момент скопытился, и над ним стала тоненько попискивать Лида, в то время как Алексей пребывал в некотором размышлении. Момент был исключительно удачный, но спина победителя была довольно далеко. И стоит ли бить вообще? Ведь Мишка мог его изуродовать, а муженёк получается, что спас. Только во имя сочувствия Вите Саша всё-таки послал свою жердь вперёд и она, разбив стекло, ударила бы победителю в затылок. Конечно, если бы тот стоял на месте. Увы, тот двигался в направлении выхода, копьё поразило пустоту, пришлось вытащить его обратно.
Затем просунул руку, нащупал и отодвинул шпингалеты, открыл окно и аккуратно спрыгнул на пол. В одном из ящиков серванта нашёл аптечку, протянул пузырёк с нашатырём Лиде, тормошившей своего рыцаря, потерявшего сознание. Наклонился над приятелем. Под правым глазом у Колесова всплывал синяк, из ссадины над левой бровью текла кровь. Но он был в сознании и, когда Саша бинтовал его, говорил о сумме обратных квадратов натуральных чисел, каким-то образом связывая эту величину с сегодняшним происшествием, и бормотал ещё что-то невразумительное о числах Каллена. Как ни странно, впервые он услышал о них при таких вот обстоятельствах, а пригодились они много позднее. Саша сказал, что пора смываться, так как Верка и её муж – психи, – придумал он быстренько. Причём заразные, что видно по состоянию некоторых товарищей. Завтра из-за них можно попасть куда угодно. Например, в психушку. Витя несколько приумолк, ряды чисел исчезли из его взволнованной речи, но желание остаться всё равно нашлось на донышке чувств – «Куда я потащусь? У меня в голове звенит. Разве не ясно, что я пострадавший? Друг мой Саша! Тебе нужно бежать немедленно. Оботри шест, которым ты это произвёл, мне не нравится, как он упал».
Не слушая советов и возражений, Саша тащил его к выходу, но он упирался. Увидев поверженного незнакомца, Витя узнал почерк соперника, и вышло, что нельзя оставлять Веру без защиты, наедине с громобоем, способным на любое преступление. А Лида сидела на корточках перед своим ухажёром и частила своё: «Милицию, милицию!» И мелкие остренькие зубки её, казалось, хотели кого-то укусить, сложный золотой рисунок кошки на чёрном платье хищно топорщился у глубокого выреза, обнажая пленённые груди, вызывая грешные мысли, мешая двигаться.
– Уже всё вызвано, – безапелляционно соврал Саша, наклонившись и вдохнув носом пары нашатыря и алкоголя над Мишей. – А приятель ваш под градусом. Понимаете? Суток 15 обеспечено. Или год. Проникновение в чужое жилище с хулиганскими намерениями и холодным оружием в виде молотка. Угроза жизни и здоровью граждан.
Он прекратил сочинять, увидев, как растерянно помаргивает Лидочка, как она безвольно опускает руки.
             – Не надо милицию, давайте такси!
Но в Веркином доме телефон не был исправен, Колесов одно время брался его чинить, но, в конце концов, лишь развёл руками:
– Починить – пустое дело, но паяльник, где мне взять? 
Нашла ли ему хозяйка паяльник или нет, выяснять было некогда. Саша последовал обратным путём на крышу подвала, мысленно окрестив её своим наблюдательным пунктом. Можно было слегка передохнуть и оценить ситуацию.
Тёмные тени метались в саду – за более тонкой, с беловатым шлейфом, тяжеловато топала тёмная фигура преследователя. Ни к селу ни к городу, Саше вспомнилась задача о преследовании зайца лисой, в своё время отнявшая у него немало сил. Но здесь, в достаточно замкнутом пространстве, у преследуемой шансов почти не было. Он повернулся к окну и свистящим шёпотом приказал в комнату: «Свет!» Витя среагировал мгновенно, он вообще всё схватывал на лету: и задачи, и команды. Он вырубил пробки, и двор потемнел. Сейчас же Веркина сорочка метнулась к забору. Кубический человек поймал её, но ему досталась только внешняя оболочка. Беготня прекратилась. Мужчина постоял, подумал, затем зашагал по дорожке, как часовой, туда и обратно, карауля подозрительные звуки и движения. Однако его мгновенная реакция на шорох у кухоньки вспугнула лишь кота, вышедшего на ночную прогулку.
– Тьфу ты чёрт!
Саша сжал рот ладонями, чтобы не расхохотаться. Верочка затаилась. Скорее всего, она проделала утренний фокус – просто легла в картофельную грядку, а, меряя все масштабы по себе, её благоверный гигант даже представить себе не мог, что там можно спрятаться. Может быть, у них с Витенькой там было уже подстелено. Знали, где упадут. Гнёздышко. Поскольку незваный хозяин не приближался к подвальчику,  Сашин кий стал бесполезен.
Взвизгнув высоким девичьим «ой!», Саша шумно прошлёпал в подвал и выскочил обратно, прихватив пилу и топор. Спустя две секунды в подвал влетел настойчивый преследователь, и Саша на цыпочках вновь прошёл к двери, захлопнул её и повернул ключ. Он ожидал ужасающего грохота, но услышал:
– Верочка, я пришёл извиниться перед тобой.
Да! Чудны дела твои, Господи! На крючок Саша прикрыл и внешнюю дверцу. Прямо из картофельных гряд поднялась Верочка в одних трусиках, объявив, что сдаётся на милость победителя, при приближении перечислив все возможные имена: «Алексей? Витя? Саша?» Последнее она назвала, уже обняв его. Саша почувствовал, что сердце его ухнуло и покатилось, как маленький шарик в пропасть. Руки стали напряжённо-деревянными, и, завладев ими, Верочка прижала его ладони к груди, затем повела их на пояс и на бёдра.
– Победитель получает всё.
Тёплый ветер кружил голову. Испуганный донельзя, он промямлил, что там ещё побитый Миша и запертый Алёша. А кто такой Миша? А они ищут улицу Ермакова. Боже мой, да это ж в двух шагах отсюда. Гостей надо проводить. Но гостей уже не было. Исчез и Виктор. Они поискали их в комнатах, покликали за калиткой, но обнаруженный Сашей свежий след автомашины рассказал всё. Видимо, Лидочка вызвала такси, но тогда, сколько же прошло времени? Он ещё подумал тогда, что есть психологическое замедление времени, родственное эйнштейновскому замедлению. Только предельная скорость передачи нервного импульса, вероятно, около десяти метров в секунду и если осознание ощущений, обычно запаздывающее, приближается к этому пределу, то собственное психологическое время человека замедляется. Когда же осознание забегает вперёд, то человек проваливается в мир мнимостей, мнимых масс, становится сумасшедшим, летит из будущего в прошлое, приближается к биологической форме движения материи.
Впрочем, отец не доверял Эйнштейну: «Да не может быть этого, Сашка!»  Юный неофит теории относительности с удовольствием разъяснял бате, что скорости выше света не бывает. А тому очень не нравилось ограничение скорости передвижения. Странный человек – что было ему до этого предела, ему, уже знавшему, что неизлечимо болен. Ну, двигался он, может быть, в лучшие времена на своём жигулёнке или тепловозе под сотню километров в час, какое ему было дело до предела в триста тысяч километров в секунду, поставленного перед человеком природой.
Значит, было у отца какое-то стремление заглянуть за край, ибо край его как-то ограничивал. Позднее, уже будучи студентом,  он с удивлением узнал, что основной аргумент сторонников сверхсветовых частиц, которые, мол, сразу рождаются такими, летят из будущего в прошлое, в общем смысле совпадал с отцовским. «Я, конечно, не прыгну в высоту на три метра, но пролететь эту высоту, прыгая с четырёх – вполне могу».
Откуда эта неуёмная жажда наивных людей выпрыгнуть из отведённого им интервала времени, пространства, скорости? Видимо, душевно человек всегда выше, всегда вне ограничений и обстоятельств, в которые его поставила жизнь.  Отцовская пошло-народная философия оказывалась на удивление физичной. «Жизнь, – сказанул он как-то – это прыжок из живота женщины в яму». Конечно, он выразился грубее. Но по ряду параметров это было правильно.  Прыжок идёт с постоянным нарастанием скорости. Чем мы старше, тем быстрее проходят годы. Говорят, что в последние мгновения перед человеком проносится вся предыдущая жизнь, и в момент удара о дно ямы тело ощущает, с какой высоты прыгнули ноги. В общем и целом, обратный процесс невозможен, но если яма неглубокая, выпрыгнуть можно, как и из клинической смерти – выбраться с помощью врачей. Высокая физика и философия вполне переводимы на обыденный язык, но иногда бывает и обратное.   
Ему и сейчас не хотелось связывать это в одно: поступление, защита, открытие «шнуров удержания», как говорила Нинка, и болезнь и смерть отца, алкоголизм брата. Но, если судьба подбрасывает не альчик счастья для индивида, а общую цепь успехов и неуспехов для семьи, то удача одних – лишь следствие того, что неудачи выпали у других. Ему и посейчас виделась эта картинка игры в шахматы с семиклассником братом, когда отец, отощавший и перебинтованный, подсказывал брату. И подсказывал правильно. И Шура злился: «Нет, это невозможно!» Правда, он не знал тогда, что отец болен смертельно…    
А Верочка повлекла его за собой в комнаты. Она всюду гасила свет. Дом погружался в темноту. И тьма следовала за ними. Он вспомнил про битое стекло. В зале снова вспыхнул свет, девушка, присев на корточки, стала собирать осколки, он повернулся уходить, но его ущипнули за локоть и придвинули к себе: «А кто же теперь мне вставит стекло?» Саша подумал, что придётся опять сходить в подвал, но стекло обнаружилось за шкафом. Кажется, её поразило его спокойное умение обращаться со стеклорезом, планками и гвоздиками. Она просто не знала, что он из деревни.    
Она следила за его работой, усевшись в кресло-качалку, выпростав из комбинации ножки по самое не хочу, то есть по самые трусики.  У Саши едва не дрогнул стеклорез в руках, когда она спросила, с кем он впервые целовался: с пионеркой или комсомолкой. Но отделался румянцем и признался, что впервые его поцеловала мама в возрасте нескольких дней.
Она извлекла из холодильника воду, мороженое, спросила:
– Немножко вина? А? Раз ты ни с кем и никогда… Для храбрости?
– Второй раз меня поцеловала женщина твоих лет. Мне было шесть. Она нагадала ещё, что я буду жить долго, если не умру от скромности.
– Это похоже. Она что была цыганкой?
– Нет, крановщицей.
– О! Я тоже из высоких сфер… Целый год проучилась на психфаке МГУ. Мечтала что-то сделать по теории эмоций, пока Алексей не вскружил мне голову. Какой мужчина! Сердечко дрогнуло. Ведь, правда же, он совсем ничего. И когда он начал за мной ходить, одна подружка намеревалась его отбить у меня. Это на нём и на себе я проверила формулу силы эмоции профессора Симонова. Необходимых средств завлечения требовалось много, а наличных – раз, два и обчёлся, разница обеспечила положительную эмоцию по достижении цели. Я победила, но победы не было. Каким злым ревнивцем оказался он после свадьбы. Ваша теория желаний не учитывает, что желаемое может стать нежеланным, необходимое – ненужным, пища – ядом, насыщение – пресыщением. Короче, безразмерный плюс – это уже минус. Вот сколько штук мороженого ты мог бы съесть, если бы был голодным?
Он простодушно думал, что это число будет прямо пропорционально дням голода, но она уже знала, что очень наголодавшийся человек должен начинать есть понемножечку, иначе пищеварение, не привыкшее к такому объему пищи может надолго вывести его из строя. Даже до смерти. Ничего слишком, говорили древние мудрецы, но «слишком» – вещь переменная, зависящая и от физиологии конкретного организма, и от его настроя или настроения. Она конспективно излагала ему то, что она извлекла из своих штудий по биологии и психологии. Нужно строить две теории. Абсолютную и эмпирическую.  Например, так. Я полагаю, что в мире сейчас около миллиарда штук мороженого. Примерные возможности индивида – десять порций в сутки. Поэтому обыкновенным делением находим константу желаний по мороженому, равную сто миллионов желаний. Это совпадает с Витиной постоянной, полученной из других соображений. Построение абсолютной теории закончено. Но если у меня болит горло? Соображения о здоровье заметно подсократят большие числа наших желаний. Но эмпирическая теория в каждом индивидуальном случае будет своя, всегда будет только начинаться. Роль чисел всюду заметно преувеличена. Я думаю, что и космологические постоянные – всего лишь некоторая более или менее удобная подгонка.
А, кроме того, духовник в комбинажке, пока Саша прибивал штапик, всё допытывался о его ранних увлечениях и прегрешениях. У исповедника была своя методика. Она подавала один гвоздик, другой брала в губы, заметив, что Саша по въевшейся отцовской привычке, запасной гвоздик тоже держал в губах. Во время поцелуя через гвоздик ладошкой гладила по щеке  и спрашивала.
– А что-нибудь поближе  к юности, к годам пионерским?
– Ну, это было вообще смешно и грешно. В восьмом классе. Мы бежали круг в физзале, и кто-то из друзей, до сих пор не знаю кто, толкнул меня на мат, где Катя как раз делала мостик. Я сделал попытку скорректировать траекторию полёта, но лёг именно на «мостик».
– И что? Она от души треснула тебя рукой и выбила зуб?
– Не совсем.
–  Гонялась за тобой по всему залу, и вы сорвали урок?
– Это был бег на месте.
Милая девочка, убивая стыд бесстыдством, обхватила его шею руками, крикнула подружкам: «Закройте нас!» Кто-то бросил на них волейбольную сетку, и почётный караул, сцепив руки, выстроился к ним спинами, а лицом к физруку и мальчишкам, стремящимся выяснить, что происходит.  Отрываясь от Катиных рук, он увидел частокол девчоночьих ног в трусах – стройных и не очень, худых и уже налитых округлой полнотой. Ну и что делать с этим вторым кольцом? А кроме того, дразняще подмигивали самые грешные желания. Это кольцо хотелось потрогать. Саша сел на пол и закрыл лицо, полыхающее предательским румянцем, ладонями. Катя повторила его позу.
Пришлось доказывать классной руководительнице и маме, что ничего они не имели в виду. И не могли иметь, и не могли видеть, потому что устроили себе затемнение. Ничего не видевшие пацаны были уверены в обратном, целый год звали их мужем и женой, а происшествие на «брачной физкультуре» расписали так, что он некоторое время обходился без занятий спортом. А за пятёрку обыгрывал физрука и играл в школьной шахматной команде. Первые дни ему было до слёз обидно. Что же касается Кати, то для неё всё было как с гуся вода, и она даже вышла с предложением пунктика в концертной программе на день славянской письменности: разыграть свадьбу в традициях русского фольклора. Благо главные роли определились сами собой.
– Ей отказали. Но вы всё равно репетировали?– засмеялась Вера. У её смеха был какой-то милый успокаивающий характер. Но всё-таки исповедоваться до конца не хотелось.
– Всё ещё впереди.
– А у меня – только половина всего, – она жалко шмыгнула носом.
– Вот и посмотрели бы свою бывшую половину.
Не меняя тона, она сообщила, что в подвале полно разного барахла, и даже раскладушка имеется. Ничего с ним не случится. К утру выспится и протрезвеет. «Так он был ещё пьяным», – удивлялся Саша. «В меру», – уточняла Вера. – «Впрочем, послушай радио, дай ключи, я схожу на переговоры». Но ночные радиосообщения были гораздо скучнее, как и полагается благополучному времени, согласно Монтескьё. Был самый конец эпохи благостной брежневской эпохи застоя. Когда все стояло, но население, тем не менее, росло. И оно было уверено в своем завтрашнем дне это население, за исключением разве что цен на водку. И уже на весь Союз прогремела знаменитая числовая частушка:

                Скоро будет шесть и восемь,
Все равно мы пить не бросим,
                Передайте Ильичу –
                Нам и десять по плечу.
                Если будет еще больше,
                То получится как в Польше.

Частушка выражала простую мысль, имеющую множество производных. Саша услышал её, подрабатывая  грузчиком в магазине ещё в школьные годы от своего напарника Борисова, мастерски разливавшего бутылку водки на два гранёных стакана, вровень-вровень с краями: «Разве можно тут сообразить на троих? На двоих едва хватает». Идея скользящих оценок и логик переменного основания именно тогда пришла ему в голову на бытовом уровне, хотя хватило глотка, чтобы приобрести непобедимое отвращение к веселящей воде такого рода. Много позднее, просчитывая негауссовость (отличие от естественного, нормального распределения) сроков правлений правителей ряда стран, Безударчиков нашёл, что самой высокой она оказалась именно у России и Польши. Совпадение частушечной и математической близости изумило его. Откуда они взялись и на каком уровне обнаружились эти схождения? Неужели же в рифме больше – Польши уже заключено дыхание самой истории? В чередовании глухого и звонкого звука? Нет, чтобы не сойти с ума, легче объяснить всё это совпадением.

Никто достоверно не знает, почему происходит то, что предрекает народная молва. В данном случае она пифагореична. Качество истории измерено в настоящем и предопределено в будущем. «Всё есть число», – утверждали пифагорейцы. Неизбежный переход количества в качество, как сказала Верочка, прослушав частушку. Благоверный спал, и его храп, по её словам, был слышен и за закрытой дверью. Поэтому можно отметить лёгкой яблочной настойкой наше близкое, лёгкое и сердечное знакомство. Саша отнекивался, но Верочка нагой истиной в прозрачных трусиках прошептала своё ошеломляющее и ни на чём серьёзном не обоснованное предсказание: «В два раза примерно за десятилетие, нам осталось меньше десяти лет до нашей Польши». И что же? Разве за это можно пить? Ах, да, действительно. За что же нам выпить, Шура? Я боюсь муженька, который способен и горы своротить, и себя погубить, и меня. Но я боюсь, что и это всё: моя страна, мир вообще отмечены знаком бесконечности и пустоты. Это как о любви у Лермонтова: «На время не стоит труда, а вечно любить невозможно».
В этой спокойной, удивительно устойчивой стране ещё никто и не думал, что Советский Союз подошёл к самому краю пропасти, а почти нагая  женщина, прижимаясь к нему, шептала о поганом конце века, когда Союз, как и Польшу XVIII века, ожидают три раздела: откол Прибалтики, отпад союзных республик, распад России на автономии. Много позднее во время начала этого процесса Безударчиков читал статью известного публициста «Разделимся –  будем стоять» и поразился политической наивности автора, забывшего о детской сказочке про прутики, которые легко ломать по отдельности. Верка была умнее. Её беспросветный пессимизм отпугивал, но он поддакивал. Она увлекала его как стремительный поток, где можно плыть только по течению, лишь понемногу скашивая, чтобы выбраться на берег.
Верочка полагала, что индивидуальное, эгоистическое сознание – это и есть тот необитаемый остров, на котором каждый выживает в одиночку. Поршневскую биологическую теорию тормозной доминанты она по-своему переводила на теорию развития общества. Если общество стремительно развивается, то это означает только, что ему удается обуздать работу сил торможения против самих себя. Напротив, в кризисные периоды всякая ускоряющая деятельность вредна, она способствует разъединению сил ускорения и объединению сил торможения. И тогда наступает катастрофа. Тогда для него все это было пустым, хотя и загадочным звуком, упавшим в память. Потом, во время перестройки и постперестройки, звук превратился в пророчество, данное его первой серьёзной  увлечённостью. Или дружбой. Или Бог знает, что это было. Когда он положил ладошку на её трусики, она сказала, что дальше не хочет. Он отвернулся от неё на другой бок и заснул спокойным безгрешным сном. Утром она растолкала его:
– Вставай, я выпускаю своего буяна. Переждёшь пять минут на углу улицы.
– Зачем? Между нами же ничего не было.
– Вот то-то и обидно!
– Обидно? Ты же говорила…
– И теперь говорю: постой, миленький, на улице.
          В общем, как всегда, была убедительной. Постоял. Посмотрел, как прилипла она к Алексею на прощание. И немножко завидно было. Но они расцепились.
– Я верну тебе деньги за половину дома, – пообещала Верочка.
И тот не ответил как настоящий рыцарь, мужчина, который, как учил их преподаватель труда, расставаясь с женщиной, должен забрать лишь костюм, а всё остальное оставить. Нет, Алёша желал как можно быстрее получить свою половину, иначе грозил обращением в суд.
Может быть, и это бытовое обстоятельство подсознательно влияло на Сашу. И даже жара, обрушившаяся на посёлок в этот день, готовая переплавить их близкую дружбу во что-то другое, спасовала. На улице было неизвестно сколько, а в затененных комнатах – тридцать, мороженое казалось бесполезным. Верочка привлекла его к себе и обещающе прошептала, что теперь она понимает солнцепоклонников, водопоклонников и хочет растаять. От такого объятия он моментально вспотел. Потом у неё появились более радикальные мысли и дразнящим шёпотом она вшёптывала их ему на ушко.
– Я хочу быть снегурочкой. Возьми в холодильнике ведёрко с мороженым и обмажь меня всю, исключая голову, ровным слоем.
Он сказал первое, что пришло в голову и вышло как-то глупо:
–  А если ты простынешь?
–  Но, если ты не сделаешь так, как я велю, я заплачу. Глаза промокнут, я ослепну, великий психолог не состоится, и, как говорится, тебе всю жизнь будет мучительно стыдно.
– А так?
– Ах, да. Я же забыла. Скромный мальчик. Руки вымой с мылом. А глаза я повяжу тебе косынкой.
Он выполнил её идиотские требования. Вначале пальцы, наносившие мазки были осторожными и деревянными, но напоследок разошлись, косынка упала, и девушка озаботилась его зрением: «Иди, иди, не сломай гляделки!» И вытолкала-таки, сославшись на переменчивость человеческой натуры вообще и ее в частности.
Зато потом, немного охладившись, пригласила опровергнуть Эйнштейна, замедлить время, передвигаясь друг относительно друга со скоростью много-много меньшей скорости света. У нее были пушистые белые волосы, целовалась она удивительно крепко. Но снять самые нижние обвертки отказывалась, шептала, что дальше падение, черная дыра, коллапс, но это все зачем? Дальше – рожать, покупать мебель, магнитофон, машину. А пока млеет порочность в непорочности, подумай, что не зря же была введена в евангелие аксиома  непорочного зачатия. Используй теорию опережающего отражения Анохина, помни о концепции установки Узнадзе. Ничего он этого тогда не знал, и, естественно, не помнил. Верка смеялась и позволяла многое, но не все. Она обнажала ложбинку грудей, очеркивала бюст кончиками пальцев и предлагала: «Смотри!», следуя примеру древнеиндийских математиков, указывавших на чертеж и завершавших доказательство этим словом.   
И, когда он приникал губами к этой ложбинке, время, в самом деле, останавливалось внутри, но бежало снаружи. Был ясный день, но вот минул миг – и алый закат окрашивал занавески. И снова напрашивался вывод, что для нервных ощущений существует своя «скорость света» – скорость распространения нервных сигналов, выше которой, конечно, ничего в данном случае быть не может. Поэтому, все вполне вписывается в формулу эйнштейновского замедления времени. Думалось о замедлителе времени. Веру волновал тот же вопрос:       
– Можно ли остановить психологическое время? Получить средствами суггестии длящееся прекрасное или чудное мгновение? Остаться, если это возможно, в психологической юности, несмотря на неизбежный процесс старения? Есть ли в физике что-либо подобное?
Саша скучно рассказал ей про парадоксы времени, имеющие быть на границе черной дыры, о возрастании массы при возрастании скорости, но она заявила:
– Все это чепухистика. Никогда не поверю в бесконечное возрастание массы при световой скорости. Получается, что одна частица способна выпить всю Вселенную при подходящем разгоне. Природа пользуется более простыми правилами. Когда психология впадает в биологию, в её дремлющее течение соков, то внутреннее течение времени замедляется относительно внешнего.
Природа ассоциировалась у Шуры с биологией, а там – какая же простота, если даже полные названия ДНК и РНК сразу не выговоришь.
Но она выговаривала и это, и еще более неудобослышимое совершенно без запинки. Отпугивала классической фразой типа посторонним вход воспрещён: «Рецессивный аллель влияет на фенотип, только если генотип гомозиготен». И была помешана на бессознательном. На версии, что человек – черный непостижимый ящик, плохо понимающий, что творит. Поэтому, безосновательность становится основой признаний и действий.
Мешая филологию с психологией, Чижевского с Мечниковым, Вера излагала свой диковатый взгляд на вещи, отсекая решительным жестом снизу вверх и в сторону от себя все возражения фразой Константина Ваншенкина: «Так нас учит наш собственный опыт, / Непонятно мне лишь отчего, / Человеческий голос и шёпот / Поражают сильнее всего». Чеканная афористика ее словесных формул въедалась в мозги, кружила голову. Ну, что ж сочинения ее всегда хвалили.
Она всерьёз полагала, что можно обойтись и без эйнштейновского замедления времени, возрастания массы, сокращения длины отрезка в направлении движения. Просто большие числа надо складывать по-другому. Проблема не в физиках, а в математиках, не умеющих считать. Втолковать ему все это было невозможно, да ещё она высовывала язык, обидно причмокивала: «Саша, а ты – дурак, другой бы на твоем месте давно бы сотворил другую Вселенную». Много позднее Безударчиков познакомился с концепцией математика Рвачёва, пересмотревшего теорию относительности с точки зрения математики без аксиомы Архимеда. Каким-то образом её обыденное сознание забежало очень далеко от обыденности.
Мы все – один сплошной большой оксюморон. Единство возбуждения и торможения, препятствия и преодоления, та самая противоречивость, из которой ничего не следует, но может воспоследовать и все, по словам средневекового схоласта Дунса Скота или российского поэта Державина. И поэтому человек и общество в целом должны быть крайне осторожными при любых инновациях. Никто заранее не знает, какой именно компонент в нас взорвется: логика или абсурд, божественное или червивое. Но, скажу еще тебе, все девушки лучше всего в семнадцать лет, юноши – в двадцать. Если имеет смысл задерживать время, то только здесь, а здесь вот приходится готовиться к вступительным экзаменам, переживать психологические перегрузки. Здесь возможно ускорение кошмара, и потому жизнь знает, что делает, даря любовь. Это чистое замедление. Для Пушкина в его «Чудном мгновеньи» сосредоточено счастье и даже воскрешение. Заметьте себе, говорила она, влюбленные слепнут в отношении возраста самих себя и своих избранников. Тогда почему не раздвинуть границы лучшего возраста, прерывал он её, но она, не поддаваясь на уговоры, заявляла, что функция хорошести не является периодической, а устремляется вниз, достигнув максимума.
– Ах, вот как! И тебе, конечно, подавай только двадцатилетних мальчиков?
– Разумеется. Хотя… может не достаться ни одного! – рассудительно заключала она.
– А если границы возраста несколько раздвинуть, то все в порядке…
Но ее было трудно в чем-либо убедить. Она была полным максималистом и дважды процитировала лозунг Ференца Листа в обратном порядке: «Никак или хорошо!»
Но еще с подростковых лет его особенно интриговало это перельмановское словосочетание, данное в его «Занимательной физике», как раз при изложении парадоксов человеческого зрения: «умозаключение, совершаемое бессознательно», то есть нечто очень строгое совершаемое без ума. Ум без ума. Нулевая плоскость. Блин без муки. Провалить все экзамены и поступить! Кто думает, тот не мыслит. Каким именно образом? Рефлекс, отточенный до автоматизма. Нульзначная логика. Бывает, конечно, что человек сначала делает, а потом думает, но здесь и в области мысли получается сначала утверждено, а потом обсуждено. Как было, например, на многих комсомольских собраниях. Пользуясь случаем, он спросил её и о странностях перельмановского умозаключения.
На его недоуменные вопросы Вера сразу отчеканила, что насчет умозаключений она не знает, а вот что касается действий, то действия человека на 75, а то и на 90 процентов автоматичны. У исследователей на это счет существуют самые разнообразные мнения. При этом в обыденной жизни человек использует не более 5 процентов своих умственных возможностей, то есть, его сознательный коэффициент полезного действия еще в десять раз меньше и составляет около одной двухсотой. Все остальное заторможено, зарезервировано, вероятно, на случай аварийного мышления. Вопрос же заключается лишь в том, вредна или полезна разблокировка в обычное время. Это ошибка или предосторожность природы? Может быть, сто девяносто девять двухсотых – это коэффициент полезного бездействия. При общем неверно выбранном направлении развития, используя весь свой умственный потенциал, человек мог давно бы погубить землю-матушку. Мы уже зашли не туда, но, если будем искать выход в сто девяносто девять раз быстрее, это не означает, что спасение не за горами. Число ошибочных выходов бесконечно, число спасительных – конечно.
Ее глобальные обобщения пугали. Их хотелось несколько сузить или привести к абсурду.
– А если взять частный случай? – с надеждой спрашивал он.
Черные брови недоуменно сдвигались. В глазах возникало сердитое напряжение. Не понимала.
– То есть?
И тогда, напряженно вытянув губы, он коснулся ее бархатистой щеки.
– Нас самих. Вот в этот самый момент.
–  А! С твоей стороны  – ошибка.
– А с твоей – предосторожность? А со стороны природы?
– А природа здесь я!
– Как самонадеянно!
– Да перестань же ты меня целовать,  мешаешь собрать мысли!
Ему было привычно развлекать девчат разговорами, но здесь этого не требовалось. От родителей он уже знал, что истина конкретна, и ему хотелось закрыть поцелуями ей рот, девушке, а не истине, конечно, обычно отличающейся молчаливостью. И он перехватывал инициативу, приводя ее утверждения к известному абсурду кратковременности человеческого бодрствования и существования:
– А если взять сколько мы спим?
– Да еще вдвоем…
Медленно тянулись медовые поцелуи. Вот тогда-то он узнал, что частный случай в биологии, социологии и психологии может быть сложнее общего. Вера была старше его на целых три года, и менторский тон ей был удивительно к лицу. Потолок ее мыслей в ту ночь казался ему недостижимым. Еще в те застойчиво-устойчивые годы она смогла где-то начитаться Фрейда, знала о существовании теории архетипов Юнга. Была большой поклонницей теорий Бориса Поршнева. Однажды девушка даже воскликнула, что если бы Пушкин знал и прошлое и будущее, ему следовало написать не трагедию «Борис Годунов», а драму идей «Борис Поршнев». Тогда Саше было совершенно все равно. В глубине души историю он считал не наукой, а просто летописью, которая интересна лишь в своих древних истоках. Самое древнее – самое интересное. Почти так же считали многие его сверстники. И он был поражен, что восхищавший Веру ученый попытался доказать, что загадка человечества кроется в его начале.
Тоном проповедника открывала неведомые для него истины, высказанные в свое время дядей Борей. Так его и называла. Уже позднее, Безударчиков обнаружил, что философ оставил после себя большое множество учениц. Больше, чем учеников. Мысленно он составил образ великолепного мужчины, с блеском излагающего свои удивительные концепции, посвященные критике человеческой истории и одновременно кружащие головы студенткам. Потом увидел его фотографию. Лысый, в очках, на героя не тянет. Своему пасынку отсоветовал заниматься историей, говоря, что она слишком далека от идеала точности в настоящий момент. Пасынок стал крупным авторитетом в вопросах математической физики, академиком. А вот дочь избрала историю. Сам Саша услышал концепции Поршнева в самой головокружительной обстановке, плохо ориентируясь в окружающем пространстве, впервые постигая грамматику времени и любви. И всё прекрасно усвоилось.
Пожалуй, это была самая оригинальная лекция, прослушанная Безударчиковым в колеблющемся расстоянии от нуля до метра от полунагой горячей девицы. Сидя, лёжа, стоя. Огород, дом, кухня, душ. Поливали, брызгались, готовили.
– Знаешь, своей болтовнёй я выводила из себя Алексея.
Это можно было предполагать. Однако слова охлаждали, подтверждая свою древнюю функцию оттормаживания непосредственного действия. Мы, утверждала юная психологиня, как проклятие несем на себе следы предковой формы движения материи. Это все еще она достраивает и перестраивает нас. Хапай больше, жуй больше, чем можешь проглотить, достигай скорости и сверхскорости, долголетия и бессмертия. Это все еще прежняя экспансионистская модель, призванная засыпать земной шар своими отходами и умереть в собственном дерьме. Как это сказал Шоу, мы все еще «плохие фабрики плохого удобрения». Этой все еще предковой форме служит принцип удовольствия, который охотно принимает в качестве руководства наш разум. Но с этим принципом у них тоже вышло не всё гладко.
Явно провоцируя, прочитала  стихи, ставшие эпиграфом к книге одного известного астрофизика:

             Вселенная тоже была молодой
             В минуту головокруженья,
             Как женщина,  власть потеряв над собой,
             Она отдавалась на волю творенья.

Вероятно, воля творенья восторжествовала бы и здесь, когда уже вечером, в закатных лучах солнца, он увидел ее сразу и всю, но вдруг  реальность  стала стремительно искажаться. Верхняя половина мира оставалась нормальной, и даже в углах комнаты и на ее плечах и грудях вспыхнули цветы диковинной расцветки, но взгляд ниже пупка выхватил искривленный, невероятно деформированный лик окружающего. Он вдруг увидел, что ее точеные ноги обрели кривизну, в сплошной ткани тела появились разрывы. Ошеломила мысль, что будет жена, дети, скорый и ранний финал научной карьеры. Отвернулся. И началось:
– Я – некрасивая? Ты любишь эту свою Катю?         
–  Да нет. Завтра устный экзамен по физике.          
В момент соприкосновения тел раздался глухой стук, идущий будто бы из подвала, и они замерли. «Господи, его же там нет, – испуганно прошептала Верочка. – Загляни в подвал». Саша заглянул. Чёрный кот шарахнулся навстречу. Она успокоилась, привлекла его к себе, но тут страшно стало Саше:
– А как же ваш ребёнок!
– Какой ребёнок?!
– Вы говорили…
– Да в том-то и суть, что нет у нас ребёнка. Придумала я.
И здесь мрачный звук повторился. Веруся сразу озябла и стала рассказывать Саше «Падение дома Ашеров» Эдгара По, отождествив, по-видимому, заживо погребённую сестру героя рассказа со своим живым и уже свободным мужем. Она была убеждена, что в тот самый момент, когда… пол разверзнется, и Алексей явится, как демон из преисподней. Саша открыл источник ужасающего звука в обыкновенном  старом будильнике на серванте, в котором периодически что-то щёлкало, непонятным образом резонировало и звучало колотушкой из подземелья по полу. Перенесённый на стол будильник такого резонанса не давал. Однако Верочка решительно заявила, что теперь она не может и не хочет. Саше не к месту вспомнился анекдот о революционной ситуации, которая возникнет, если прохладного мужчину положить на холодную женщину: верхи не могут, низы не хотят, и он не к месту расхохотался. Верочка вознегодовала и потребовала, чтобы он выметался. Деньги на такси она даст. Нет, он не нуждался. Стало быть, это была непредсказуемая женская логика, выхватывающая сразу весь универсум чувств от забытья себя в другом, до распыления этого другого на атомы. Говорит же Афродита Елене Прекрасной: «Смолкни, несчастная! Ибо тебя ненавидеть я так же могу, как прежде любила».
Саша стал одеваться.
– Господи, а рубашка, рубашка, запричитала хозяйка. – Давай я хоть простирну пятна, утюгом подсушу, на ходу высохнет.
И в этом занятии она была легка и стремительна как ветер. Мелькнула мысль обнять её. Но был риск получить утюгом по голове, рукой по щеке, хотя была вероятность и того, что он останется. Ладно, сказал он себе, будем считать мой уход случайной ошибкой, ведь ещё остаётся возможность вернуться. Где-то на бесконечности параллели встречаются и пересекаются, как в проективной геометрии.
Однако рельсы ни пересекаться, ни нести запоздалую электричку не собирались. И до Саши медленно дошло, что это опоздал он сам. Тогда оставался водный путь. Пройдя несколько улочек, Саша вышел на тропинку, которая вывела его к каналу имени Москвы. Он рассчитывал найти какого-нибудь лодочника, но таковых не оказалось. Вздохнув, упакетил одежду в целлофан и поплыл. Плавал он уже тогда неплохо. Переплывал Волгу в летний день. Батя учил, что надо ложиться на воду. Спокойно, она сама тебя вынесет. Это самая древняя  жидкость на свете, и человек большей частью состоит из неё, она бывает живой и мёртвой, но её не следует бояться. Холода не чувствовалось, а перед глазами сияла полунагая очаровательная Верочка.
Где-то на середине, когда он стал уставать, поплыл передохнуть к бакену,  мелькнул свет фонаря, и он узрел тёмный силуэт лодки. Окликнули:
– Эй, человек, топиться плывёшь?
– На ту сторону.
– Тогда подвезу.
Его Харон-перевозчик, узнав, что у пловца завтра экзамен по физике, с ходу стал толковать не о прелестях ночной рыбалки, а том, что на сегодняшний день удовлетворительной теории вселенной не существует. Истинная её суть дана нам лишь в своей кажимости, и она не расширяется, как это принято сейчас по Фридману-Хабблу, а одновременно сужается и расширяется. От удивления у Саши отвисла челюсть. Ему везло как утопленнику. Стало зябко, и он поспешно влез в слегка намоченные рубашку и брюки. Тайновидец уступил ему вёсла:
– Лучший способ сугрева.
Точно внимая новому пророку, облака рассеялись, и свет полной луны заиграл на тёмных волнах, высвечивая свою блестящую дорожку. Саша аккуратно опускал и поднимал вёсла, а его ночной спутник излагал свою теорию. Вселенная по Петру Сердитенко – так звали нового знакомого – была не метафизическим кругом, не диалектической спиралью, а триалектическим торсионом, т.е., попросту говоря, перекрученным кругом, восьмёркой. Резко качнув лодку, он встал на самой корме и, стоя, стал рыться в вещмешке. А потом объявил, что свою  Вселенную он возит с собой.
– Господи! Да мы потонем! – вырвалось у Саши.
– Подождём.
В руках у рыбака очутился гибкий провод, из которого он тут же сделал восьмёрку. По его словам, это была Вселенная в двумерной проекции, которая с разных точек зрения может выглядеть и расширяющейся, и сужающейся. В самом общем виде космос и хаос, мысль и бытие, добро и зло, атеизм и теология, короче говоря, все противоположности, только в точке взаимопересечения обнаруживают истинное положение вещей.
Саша помалкивал, не желая обнаруживать своё полное неведение в трудах Платона, Парменида, Аристотеля и прочих философов. Он только думал, что такое выступление более уместно на публике, но собеседник, будто прочитав его мысли, заявил, что Блок читал лекцию и для одного человека. Нет, он не претендует на полное соответствие, но, как Блок завершал русскую классическую литературную традицию, так и он подытоживает советский диамат, и, подобно поэту, видевшему в слушателе воплощение множества читателей, он в Сашином лице видит молодое поколение исследователей. И ещё, и ещё раз рыбак перекручивал провод, и эта ручная вселенная становилась всё сложнее. В сущности, ни чистый материализм, ни чистый идеализм для людей неинтересен и бесплоден. Интересна лишь точка перекрутки: говоря по Марксу, переход идей, овладевших массами, в материальную силу и обратно – отражение этих материальных сил в том или ином идеальном воплощении. Как обнаружил в своё время Пётр Успенский, решение всех проблем приходит от третьего неизвестного элемента, заключённого между тезисом и антитезисом. Ногам Шуры было холодно, лицу – жарко, и где-то равновесная температура была в области сердца. Он сейчас перевёл всё это в личный план: Алексей был тезисом, Витя – антитезисом, я остался для Верочки искомым иксом, так ею и не найденным. Утешая себя, Саша продекламировал: «Не дружит сокол /               С птицами простыми, / Кружась над миром / Гор или долин, / Квадрат и круг – / Они несовместимы, / Двух Дао нет, / Есть светлый путь один».
Оказалось, что слова древнего китайского поэта Цюй Юаня, по мысли Сердитенко, великолепно соответствовали триалектике. С одной стороны, сокол и прочие птицы, квадрат и круг – совершенно разные вещи, с другой  –  все они находятся в одном Дао, в одном пути. Западный же стиль мышления великолепно задаёт максима Прокла, продолжившего тезис Анаксагора: «Всё во всём, но в каждом – особым образом». Ни материя, ни сознание не представляют сами по себе первооснову бытия. Важен их синтез, «светлый путь один».
Колдовская луна, бросив на волны неверную, струящуюся золотистую дорожку, висела над ними, будто прислушивалась, а лодочник продолжал строить своё мироздание, основой которого считал движущееся пространство трёх А – пространство абсолютной относительной плотности и абсолютной разрежённости (вакуум). В христианстве с ними можно соотнести Божественную Троицу: Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой. Время же – всего лишь число, характеризующее изменение геометрии пространства.
Всё это неслыханным образом противоречило школьным убеждениям Саши, но он поздравил своего перевозчика с его именным вкладом в теорию вселенной, на что тот без особого вдохновения сказал, что просто вспомнил об этом. Оказывается, Вселенная закодировала информацию о себе в человеке, подобно тому, как человек  закодирован в генетической клетке. Поэтому любое открытие – лишь припоминание, умение расшифровывать язык подсказок энергоинформационного поля.
Лодка мягко врезалась в песок берега. Бросив вёсла, Саша поспешил с кормы на нос, но лодка отплыла.
– Видно, что вы не совсем подготовились, – заметил чудак, – подождите, попьём чайку. У меня тут и дровишки припасены. Меня через полчаса подберёт племянник на мотоцикле с коляской. Мы подбросим вас.
Свою походную алюминиевую флягу, заполненную водой, чудак просто бросил во вспыхнувший костёр, а когда Саша с опаской сказал, что расплавится, заявил, что в своё время, учась в академии, кипятил молоко в бумажном пакете на газовой плите. Теплопроводность и ничего больше, пламя, конечно, должно быть соответствующим. Спустя некоторое время в кружке плескался заваренный по-особому чай, и, чувствуя невольное доверие к собеседнику, опуская ненужные детали, он рассказал о сумасшедшем Веркином будильнике и о теории преднамеренной ошибки.
– Разве может быть эхо сильнее звука, его вызвавшего?
– Эхо не может, а резонанс – запросто. В обобщённом смысле каждый эволюционный скачок резонансен. Чтобы научиться говорить человек должен был научиться подражать голосам всех животных. Вся предшествующая история животных криков и сигналов воплотилась в человеческом слове, ставшем резонансом человеческого разума. Среди приписываемых Аристотелю сочинений есть и письмо философа к своему ученику – полководцу Александру Македонскому, где говорится, между прочим, о том, что человек – существо последнее по времени происхождения из животного мира, и потому, потенциально он может  быть смелее льва и трусливей зайца, хитрее лисицы и тупей осла. Помни об этих возможностях людей и будешь непобедимым.   Высказался Сердитенко и по теории преднамеренной ошибки, заявив, что жизнь – комплекс необратимых процессов, хорошей теории которых на сегодняшний день не существует. Поэтому заблуждение и истина в них – взаимопревращаемые величины. Скажем к слову, вместо того, чтобы учиться, вы решили жениться, заготовив исправление: не понравится – разведусь. Но появились дети – возникла другая система взаимоотношений. И пусть вы уже поняли, что в выборе избранницы вы сделали ошибку, не ждите, что развод будет отличным решением, как и то, что сделанная вами ошибка повлекла жизненную двойку.
Напротив, удары судьбы показывают направление нашего движения.
Он рано потерял отца, воспитывался матерью, поднимавшей кроме него ещё и сестрёнку.  Помнит себя четырёхлетним мальчиком, взбирающимся на пожарную каланчу, жадно впитывающим в себя убегающую в безбрежную даль округу.
Старшая сестрёнка несла маме, дежурившей на вышке, обед, и малыш увязался за ней с упорством первооткрывателя мира. Поднимались медленно. Устав, отдыхали на переходных площадках, и с каждым разом всё шире раздвигались горизонты видимого мира. Синей ниточкой рассекал безбрежные зелёные просторы Ишим, протягиваясь к ленточке Иртыша, обнажалась безлесая седловина Ведунского кургана. Вот и последняя площадка. Мама открывает крышку для влезания на верхнюю крытую площадку кругового осмотра и протягивает руку. Но на колокольной верёвке, которую дёргали в случае беды, сидела птичка. Потянувшись к ней, он миновал руку матери, оступился и, сложившись колобком, скатился между ног сестры по  ступенькам пожарной каланчи высотой в два кедрача. На каждой площадке тело само собой делало поворот и, не задерживаясь ни на мгновение, уходило вниз по новому пролёту лестницы. Ни реветь, ни пугаться, ни даже закрыть глаза не было сил. Он катился вниз, а земля, небо, верхушки дальних и ближних деревьев вращались вместе с ним и сопровождали его до падения с высоты метров с трёх. Земля или небо, судьба или Бог удержали его в своей большой руке. Тело сплошь кровоточило, голова, по словам мамы, походила на мятую скорлупу варёного яйца, но его выходили.
Детская ошибка не убила в нём ни тоску по крыльям, ни по уходящим в бесконечность горизонтам познания. Училище военных лётчиков, служба на Байконуре, признание пространства главным действующим лицом в триаде: пространство – материя – время, открытие перекрутки торсиона противоположностей – всё это, возможно, как-то связано с его детской энергией вращения, полученной ещё тогда в детстве. Всё это – длящееся  тяготение детской ручки к птичке истины, выскальзывающей в самый момент её обретения, отвлекающей нас от родных и обыденности, иногда щадящей нас, а иногда грозящей пробить голову.
Вероятно, люди типа Сердитенко одинаково успешны во всём, на любом месте – изобретатели, и всё могут объяснить на пальчиках. Приехавший племянник, правда, посматривал вокруг со скучающим нетерпением: «Ну, дядя, поедем что ли? У человека всё-таки экзамен завтра». Но непреклонность военного человека сказывалась в этом искателе истины: «Кое-кто будет молчать и слушать!» – обрывал он, и речь лилась. И помните, молодые люди: каждый более высокий взлёт чреват более глубоким падением. Это и у личности, и у общества почти по пилообразной модели развития цивилизации Джамбатисты Вико.
– Чередование болезней и выздоровления?
– Можно сказать и так. В училище у меня сформировалось особое отношение к болезням. Я их закачивал: усиленно занимался штангой, бегом, боксом, подразумевая, что физическая теплота вызовет приток свежих сил, и организм сам по себе сломает болезнь. Никогда не обращал внимания на высокую температуру, и в училище даже думал, что не появилась ещё болезнь, которая свалит с ног бывшего плотника и слесаря-монтажника, успевшего поработать на полюсе холода в Оймяконской котловине. Но вот с последним гриппом мне не повезло. Он затаился, а через 5 – 6 месяцев как раз перед  контрольными полётами начали чудовищно болеть ступни, а потом голени ног. О «закачке»  болезни на этот раз заботилось начальство. Должен был приехать с общей ревизией представитель Генштаба полковник Полоскунов, и было сказано, что он особое внимание обратит на общую воинскую подготовку. Летать-то я летал, но на земле я готов был ползать. Ноги стали опухать, любое движение доставляло мне боль, а после марш-бросков с полной выкладкой на десять километров портянки приходилось отжимать. Вместо 41 размера подобрал себе кирзачи 43 особо широкого размера.  Боялся не болезни, а того, что могли комиссовать. Но бледная отёчная синева ног продолжала подниматься по голени, грозя захватить колено. Это была предельная черта.
Начальник медслужбы училища куда-то торопился и принял меня на исходе недели, ничего не записывая, а когда я разулся, вдавил палец в голень, посмотрел на образовавшуюся ямку и как приговор прозвучало: «Ревматизм самой острой формы. Приходи в понедельник. Сделаем анализы, положим, подлечим парафиновыми компрессами и комиссуем».
У меня возникло впечатление, что я опять качусь по лестнице с пожарной каланчи, и небо наваливается на меня, грозя раздавить. Но он сделал благое дело этот майор Головин тем, что не внёс меня ни в какие списки, не обозначил больным. «Написано пером – не вырубишь топором», гласит поговорка, воспевая силу написанного слова, могущего быть как благом, так и злом. Я не был запечатлён как больной и смог выздороветь.
В понедельник я не побрёл сдаваться, а после вечерней переклички в отведённые четверть часа личного времени, взяв вафельное полотенце для ног, я побежал к умывальнику. Невзирая на невыносимую боль, облил ноги холодной водой, затем вытер их насухо и крепко растёр. Ежевечерние холодные обливания и обтирания ног уже через пару недель привели к тому, что я почувствовал себя так, как будто в мои кирзачи и ботинки кто-то подсыпал  горчицы, и она медленно согревала всего меня. Отёк прошёл где-то через месяц, как раз перед контрольными полётами, и я один из немногих курсантов отлично выполнил приземление уже в нормальной обуви.
А выше всего я взлетел в своём вещем сне, когда после напряжённых раздумий о времени и пространстве, очутился где-то в космосе перед трёмя белобородыми старцами в простой холщовой одежде. И вот стою неизвестно где. Атеист, материалист, коммунист, мечтавший соединить материализм и идеализм, едва не свихнувшийся на этом от жутких болей в голове, почему-то чувствую себя в этом мистическом пространстве тревожно и жду вопросов типа: «Ты отрицал мистику? Так вот же она! Смотри, щупай её руками и что скажешь ты теперь?» Решил не трусить и держаться своей системы координат. Давно уже ясно, что вы просто моё восприятие, и это не я вышвырнут из себя самого в громадные просторы космоса, а вы вместе с ним поглощены колодцами моего сознания и подсознания.  Ведь и Бог не только в недоступных эмпиреях, но и в человеческом сердце тоже. Едва подумал об этом, как стало мне спокойно. В том помещении, где был я, стены покрывал как ковром мох, подёрнутый серебристым инеем, было прохладно, но не холодно, хотя потолком служил высокий купол звездного неба с необычайно яркими звёздами. Сознаю, что в этой стратосфере больше пяти минут не протяну, но, вопреки очевидности, дышу воздухом неописуемой первозданной свежести и не чувствую никакого страха. Где-то далеко внизу проступали очертания Земли. Я понял, что эти старцы знают очень много, почти всё обо мне и обо всех других людях, но мне захотелось спросить их, чего не знают именно они и чего больше всего боятся. Но я не успел. Средний старец посмотрел на меня пронизывающим взглядом и произнёс: «Пусть работает!» Невидимки, меня сопровождающие, развернули тело на 180 градусов, подвели к застывшей каменной радуге, по которой я и должен был спуститься на землю.
Направив взор под ноги, я обнаружил, что нахожусь на огромной высоте, с которой движущиеся внизу (в долине) люди, кажутся не больше муравьев. «Порог» Шамбалы и долина соединены частью каменной радуги около 40 см в диаметре. Осознаю, что радуга – единственный для меня способ попасть к людям. Наивысший взлёт, наинизший спуск. Может лучше мне побыть здесь, ума поднабраться? Чувствую, не хотят. Улыбаются в спину. Обнимаю разноцветную дугу руками и ногами и начинаю жуткий спуск. И сразу же просыпаюсь в душной комнате с закрытой форточкой. Сухость во рту. Сердце колотится. Спуск состоялся.
Перед глазами Саши торжественно сияла радуга, он прикрыл глаза и покачнулся на своём чурбачке. Он не чувствовал утомление, но племянник помнил про позднее время.
– Послушайте, дядя Петя, Шура уже дремлет, и я – тоже.   
На этот раз подчеркивающим жестом руки лектор обозначил последнюю фразу о том, что природа проста и гармонична, и пора домой.
До Долгопрудного Сашу они довезли, а там уж он пешком добрёл до общежития, зашёл с нужной стороны, поднялся по пожарной лестнице, влез в раскрытое окно и блаженно растянулся в кровати, сталкивая с неё довольно большой рулон, оказавшийся Витенькой. Саша возмутился, почему друг находится в чужой комнате и в чужой постели, а тот стал выяснять, что у них было с Верочкой. Было непонятно, как товарищ сержант мог дозволить приятелю спать вместо него. Или это была некая сложная ассоциативная компенсация? Они заговорили негромко, но достаточно шумно, чтобы Геннадий Устинов напомнил, что у них уже давно отбой.
– Ничего не было! – отвечал Саша, поспешно выводя друга в коридор. – И быть не могло. Потрясающая акустика комнат, Эдгар По, отчасти генетика, с которой я не удосужился познакомиться, помешали моим успехам. 
И, кажется, Колесов был счастлив. Но почему-то нуждался в подробностях и доказательствах. Попутно Саша узнал, что Верока – так её теперь окрестил этот юный Ловелас – настоящее чудо, и нельзя оставлять её в лапах злобного Полифема. Поэтому после устной физики они – сразу туда. Оставалось только пожать плечами и пролепетать, что стоит отоспаться. Цветная и тёмная вода грезилась Саше и в постели, и он почему-то не мог уснуть, не просмотрев пару задач, связанных с этой жидкостью. Сонным привидением, схватив задачник, он направился в читальную комнату. Там всегда можно было зажечь свет и заниматься хоть до утра, хоть до упаду. Путь шёл мимо кухни, из которой вдруг послышался лай. Подумалось, что это собака, случайно забежавшая в корпус. Ан, нет, на подоконнике стоял на четвереньках его приятель и лаял в распахнутое окно. Саша осторожно приблизился. Он увидел, как в здании напротив, на том же этаже распахнулось окно, и кто-то замяукал. Потом «кошка» потребовала:
– Перестань лаять.
– Не могу. Я схожу с ума.
– У меня нет телефона психбольницы. Может просто скорую?
– Нет, мне нужен сборник рассказов Эдгара По.
Саша пошёл назад пятками. Определённо, Колесов спятил. И Безударчиков похвалил себя за проницательность. Ведь он сразу догадался, что атмосфера дома и двора Верочки лишь в смысле бытовой обыденности была  благоприятной.  В координаты духовного мира она вписывалась так, что будила в нём древний хаос, алогизм, абсурд. Он поболтал с Верочкой один денёк, и ему хватило. Залопушился: голова пошла кругом, чуть было не женился. А Витенька с ней тесно общался почти неделю. Кстати припомнился Саше тут и Чацкий, говоривший именно о дне общения с агрессивной средой – «кто с вами день побыть сумеет, подышит воздухом одним, и в нём рассудок уцелеет». Колесов попросту передышал.
Саша просмотрел несколько задач по гидростатике в гордом одиночестве, а затем за соседним столом бесшумно уселся Витя. Перед ним с одной стороны лежала популярная книжка по генетике, а с другой – двухтомник Эдгара По. Был момент предварительной прикидки – потирая мочки ушей указательными пальцами,  ненормальный выбирал. Не хватало учебника по акустике. Ну что ж…  С физикой у него всегда было всё в порядке. Но так быстро найти нужное в почти поголовно спящей общаге – это было близко к фантастическому результату, хотя, возможно, пристрастия Верочки были уже известны Колесову. Выскальзывая из читального зала, Саша выхватил строчки из стихотворения, которое только что прочёл его друг: «Жизнь – двойственность таких соединений, как вещь и тень, материя и свет».
– Понимаешь, – схватил его за руку Колесов, – это, по существу, идея двойственности материи, могущей проявлять себя и волнами, и частицами. Почти за сто лет до её физического оформления в  трудах Луи де Бройля. Не получается ли так, что все законы давно уже написаны в той или иной форме, а задача первооткрывателя  –  только расшифровать эти записи.
Да, Колесов сошёлся бы с Сердитенко.  Друг жал Саше руку, а глаза его были далёкими-далёкими. 
На другой день низенький черноволосый экзаменатор с полными щёками – сотрудник кафедры океанографии – расплескал перед Сашей воду в самых различных обстоятельствах: и в кажущейся оптической глубине, и под лодкой, несущей движущегося с ускорением человека, и с неизвестной массой, вознёсшейся в атмосферу земли. Наконец, последовал вопрос, с какой скоростью человек смог бы бежать по поверхности воды. Безударчиков вспомнил, что лодка с двадцатью километрами в час спокойно тащит человека на водных лыжах, площадь лыж где-то в десять раз превышает площадь человеческих ступней, он перемножил и выдал: «Около двухсот километров в час». Однако принцип расчёта экзаменатору не понравился. Безударчиков посчитал по-другому и на этот раз угодил:
–  Ну что ж, –  расскажите о всемирном тяготении, и, скажем, о законах Кеплера, если знаете, о первой и второй космической скорости.
Ну, это-то не знать было стыдно.  Здесь он впервые осознанно применил принцип преднамеренной ошибки. Слегка напутав в вычислении второй космической скорости, он потом поправился и высчитал её величину, затем посчитал и третью космическую, необходимую ракете для вылета из Солнечной системы при запуске в направлении вращения земли и в обратном направлении. Рассказывая, нарисовал земной шар, заштриховал его вертикальными полосами. Тем самым, центральные полосы обозначили колодец и навели преподавателя на ещё одну задачу: какова будет скорость в центре колодца, проходящего весь земной шар по диаметру.
Это он мог сделать и для колодца, идущего по хорде. Выскочил с пятёркой к уже отстрелявшемуся Витеньке и тут уже наотрез отказался от поездки в гости. Виктора на время удержала то ли сформулированная наспех теорема, что удача в жизни зависит от суммы запретов движения по всем координатам, кроме единственной избранной, то ли недостаточное знание современной биологии. Их вдруг потянуло не к взрослости, а к детству. По сему случаю в ближайшем «Детском мире» приобрели пластмассовые шпаги и сетки на лицо, уехали купаться на один из платных пляжей, преодолев забор во имя пустяковой экономии. День был ветреный и холодноватый с крутящимися барашками волн и брызгами мелкого дождя над ними. Отдыхающих почти не было. Играли в догонялки на воде. На суше вносили поправки в теорию желаний, учитывая возможность пресыщения и вероятность того, что первый же выбор чего или кого-либо окажется наилучшим и предельным. Согреваясь, сходились в фехтовальных схватках,  дикими взвизгами оглушая друг друга.
К вечеру Безударчиков стал торопиться, а Колесов стал уверять, что нужно посидеть ещё часа два, поскольку такого уже не будет и, быть может, во всей их жизни не будет ничего даже похожего на эти часы полной беззаботности.
И в самом деле, перед устной математикой Витя вспомнил про Ломоносова, двигавшегося по всем координатам сразу, объявил теорему о сумме запретов не действительной. Запреты нарушаются, с непререкаемыми истинами пререкаются, а генетика – замечательная вещь. Раньше он не знал о том, что необходимости всё-таки обходятся. Поэтому – уезжает. Приехал на другой день, едва не опоздав на экзамен. И сдал он, конечно, на пять и заявил, что игра в поддавки с жизнью возможна, но… надо иметь хорошо развитые мускулы, чтобы перекинуть ситуацию через себя.
Увы, он ошибался в своих возможностях. Ситуация накрыла его уже в конце июля, когда он не приехал отпраздновать появление своей фамилии в списках поступивших. Саша поздравил его по телефону. Мечтали отметить радостный день, но голос говорившего был тускл и бесцветен:
– Скажешь предкам, я остаюсь Москву посмотреть и к учёбе подготовиться.
В августе Саша увидел чету своих знакомых ещё раз. Он только что прошёл обязательную отработку для первокурсников на очистке вентиляционной системы. Здесь день считался за два, и Безударчиков, счастливый, что уложился в неделю, возвращался с победой домой. Он столкнулся с ними на выходе из подземного перехода у Павелецкого вокзала. Вера вела своего избранника за руку, заглядывала ему в очи и говорила:
– Ничего, милый. Всё устроится, образуется. Попробуем с другой стороны.
Колесов с презрением оглядывал окружающий мир, и в упор не замечал приятеля в двух метрах от себя и просил Верочку, чтобы она отвезла его домой, к маме, в Искринск, он не может и не хочет её мучить. Ведомый Верочкой, он переживал сильнейшее сокращение личного времени:
–  Я постарел на три года жизни за эту неделю.
Это было любопытно. Саша даже забежал ещё вперёд перед парочкой. Нет, Колесов был как Колесов, но он смотрел на мир ничего не видящими глазами. И подружка, одной рукой отводившая в сторону встречных прохожих, а другой тянувшая кавалера, была тоже немножко не в себе:
–  Какая же я балда! Мы едем в Зеленоград! На такси!
«Капризы любви! Со всех сторон и повсюду. Бедный счастливец Витёк! Медленно, но верно она сводит его с ума. Наверное, любовь – это сверхуплотнённое психическое состояние, поэтому естественно, что рядом возникает вакуум», –  ошарашенно думал Саша.
В первом же семестре Виктор женился на Верочке, чем устроил себе немыслимые перегрузки. Это было странным изломом судьбы. Витя Колесов, уверявший, что только свобода творит настоящие победы и в жизни общества, и в жизни личности, предпочёл потерять её и не посчитал за грех пропустить месяца два занятий. Его не хотели сначала даже допускать до экзаменов, однако он привёз с собой такую кучу справок, что хотели сразу же отправить его в академический отпуск. Посещение, вообще говоря, было свободным, но цикл выполненных заданий считался обязательным. Некоторые преподаватели предпочитали давать редко появляющимся студентам от одной до трёх задач прямо на экзамене. Его друг спокойно преодолел всё это, а на втором курсе Колесов стал общеинститутской притчей, сдав теормех с тремя задачами серьёзного уровня и ошеломив Диесферова прекрасным пониманием его спецкурса, про который Витя соизволил заметить, что он достойное испытание для будущих студентов рыбного института. Несмотря на этот несколько уничижительный комплимент Роман Романович, никогда не стеснявшийся ставить двойки студентам, которые не посещали его лекции, вместо своего обычного «Чушь!» произнёс: «Потрясающе!» и стал уговаривать его заниматься физикой настоящим образом.
Тем же летом Саша встретил супругов, гулявших по дорожкам институтского двора. Жена плыла вперёд победной ладьёй с надутым парусом животиком. Муж побежал к киоску, а Верочка сожалеюще вздохнула: «А ты, Сашенька, опоздал!»
– Нет, я бы так не смог. Учёба, жена и парники, конечно?
– Теперь я вижу, что ты и не торопился.
– А вы всё ещё продолжаете выбирать? Он всё-таки не тот, кому в мечтаньях, осталась ты торжественно верна!
– Понимаешь, Саша…
Но уже прибежал Колесов с ворохом газет, и Саша расхохотался, вспомнив отличную сдачу истории КПСС, произведённую непобедимым Колесовым. Дело в том, что доцент Пускаев не терпел пропусков, но благоволил студентам, сдающим досрочно. В тот роковой день он просто забыл список своих досрочников, а на память спутал Колесова с Колосовым. Витя спокойно ответил на вопросы и получил отлично. Когда же ошибка выяснилась, Вите пришлось сделать политический обзор советской прессы за последние два года, что он и сделал во имя сохранения добрых отношений с кафедрой общественных наук. Видимо, любовь к прессе была последействием этого экзамена.
Всё было правильно. Именно Витька и должен был достаться ей. Это была его инициатива, его преднамеренная ошибка без видимых последствий для учёбы. На следующих курсах на отсутствие Виктора никто не обращал внимания. Вероятно, жизнь с Верой способствовала развитию его интеллекта. Пропущенное Колесов быстро наверстывал с помощью кофе и бессонных ночей во время сессий. Потом перевёлся с факультета управления и прикладной математики на общую и прикладную физику, а вышибли его уже из аспирантуры за какие-то абсолютно бесперспективные эксперименты, закончившиеся взрывом опытной установки. Пострадал сам Колесов и лаборант. С тех пор он потерял его из виду. Но дразнящие Веркины губы и вопрос, что же он должен был понять, неоднократно всплывали в памяти потом и волновали своей невысказанностью. Быть может, она хотела сказать, что ошибка сотворения человека женщиной, природой или Богом тоже является преднамеренной с просчётом возможных последствий и исправлений: разводом и отказом от материнства, заменой последующей разумной системой и гибелью предыдущей, изгнанием из рая и Страшным судом? Или трафаретно намекнуть одной поговоркой, обобщающей всё это: «Жениться не напасть, да как бы женатому не пропасть». Он никогда не думал, что эта поговорка и глагол, совмещающий и бездну, и пасть, будут наглядно показаны ему лет через шестнадцать после знакомства с Верочкой.





























Глава 2

Муки слепоты

Да! Можно было поразмышлять на тему взаимодействия известности и гениальности. В сущности, авторы самых гениальных изобретений нам неизвестны. Мы не знаем, кто первый добыл огонь, приручил животное, изобрёл колесо и письменность. Перелистывая толстую амбарную книгу, сначала с недоверием, а потом с изумлением вчитываясь в летящий почерк, Витя обнаружил, что физик, скрывшийся под псевдонимом «Филипп!!» действительно решил проблему, над которой он, Витя Колесов, бился уже лет пять. Работа напоминала хаотический черновик, с помесью дневниковых помет, где автор давал комментарий собственным успехам и поражениям. Перечёркнутые, смазанные страницы. Россыпь указаний самому себе типа «здесь не всё ясно», «думай ещё», «это технически невозможно», «это пока не доказано». Лучше бы он полностью написал своё собственное имя и фамилию. Филипп претворил в чеканные формулы идею создания волновой трубки самими ударными волнами, что резко увеличило дальность и направленность их действия. Конечно, это всё ещё требует проверки. Теоретической и экспериментальной. Но кто это? Пестрели ссылки на работы ЧВАНа. Так в шутку (член всех академий наук) именовал себя академик Я.Б. Зельдович, много занимавшийся взрывными процессами и теорией горения. Его «Высшую математику для начинающих», написанную в соавторстве с Мышкисом, он прочёл ещё в школьные годы. За рубежом его фамилию считали обозначением целой группой физиков, как скажем, ряд французских математиков, писавших под общим псевдонимом Николя Бурбаки. Упоминалась статья по квантовой теории проводимости Н.Н. Боголюбова, когда-то жавшего руку Вите как одному из победителей межвузовской олимпиады. Была ссылка на работу академика Харитонова, однажды выпустившего её под псевдонимом Икс Иксович. Надо бы в Москву, поспрашивать. Может быть, кто-нибудь и знает, кто из физиков скрывается под Филей с двойным восклицанием. Вероятно, работа уже опубликована, а он случайно её пропустил. Голова начинала непроизвольно клониться к подушке, и поддерживать равновесие было всё трудней. Глаза сами собой закрывались, а на поиски лучшей постели не оставалось времени. Он позвонил и отсрочил на два часа своё появление на работе. Сонной тяжестью налилось и вжалось в диван тело. Высоко над ним возникло черное небо, усыпанное неправдоподобно яркими звездами.
В каком-то облаке совершенно отчетливой полудремы его несло к излету июля первого почти студенческого лета. Он написал родителям, что остаётся в Москве для лучшей подготовки к учёбе, а на самом деле уже не мог без неё, этой скользкой и всё время ускользающей женщины. Алексей всё-таки явился однажды, когда Верочки не было, и сказал, что они должны по-мужски поговорить. Ну и поговорили. Колесов был жестоко избит, но на ногах он продержался целую минуту, а не пять секунд, которые отводил ему противник, однако, было смешно наблюдать, как побежал неотступный соперник, преследуемый Веркой, неумолимо лупившей его по спине шваброй. Но женщина чуть не добила и побеждённого, сказав, что не хочет встречаться еще и чтобы счастье в любви не принесло вреда его здоровью. И в самом деле, у него резко начал заплывать правый глаз, ухудшилось зрение. Он думал, что подсинение, как обычно, пройдёт, но синева превратилась в черноту, и Званцева вынудила его идти к врачу. А там расспросы, милиция, и всё прочее. Сокрушительное невезение преследовало его тогда.
Верочка убегала на местный базар, и было невообразимо тяжело. А он обычно дожидался её, чтобы вместе отправиться в поликлинику. Не вздумай читать, избегай прямых солнечных лучей, купаться в открытых водоёмах – боже сохрани, к телевизору – ни-ни, и ещё было около десятка заклинаний обрушено на него молодой врачихой. И одно из них – ходить только при сопровождающем. Однажды, полуслепой, он ощупью нашел коробку с кассетами, ища оглушения музыкой. Чтобы не связываться с перемоткой, он произвольно вставлял кассету, и, если попадал на конец, просто переворачивал ее другой стороной. Его поразило, что из двадцати испробованных им штук только три не пришлось переворачивать. Во всех остальных случаях это был самый конец песни, кассеты, и, как казалось тогда, судьбы и жизни. Он знал, что в случае с кассетами вероятность дается формулой Бернулли и, прикинув в уме, нашел ее равной примерно одной десятитысячной.
Из полутемного занавешенного дома выходить было просто страшно, не раз казалось, что он расплавится, и капли пота проступали спустя минут пять после выхода на улицу. Ему в местной поликлинике закапывали в глаза, отчего зрачки загадочно и черно расширялись, а предметный мир терял свои очертания, солнечный блеск делался нестерпимым. Солнце обретало немыслимую яркость, казалось, заполняло собой чуть ли не половину небосклона и яростно сверкало в своих многочисленных отраженьях и повтореньях в окнах домов и автомобилей, в витринах магазинов, – оно будто бы собиралось расплавить все на свете. Возвращаясь назад однажды, он почему-то не стал ждать её возле магазина, пошел по редкому садику, вышел к трассе и здесь, в канавке у кювета, наткнулся на компанию Алексея, игравшую в карты и потягивавшую вино.  Алексей поднялся ему навстречу:
– Ну что, студент? Ты ещё не уехал домой? Ты всё ещё хочешь отбить чужую жену?
         – Она уже была отбита. Тобой и от тебя.
– Так ты хочешь, чтобы я отстал? Давай ты заберёшь заявление из милиции…
–  Заявления не писал.
– Тем более. Давай сыграем в карты. Один раз. Выигрываешь – я дарю её тебе.
Но он плохо видел карты. Тогда Алексей предложил сыграть в камешки, но это были не те камешки, к которым он привык дома, когда подбрасываешь один камешек вверх и одновременно захватываешь в ладонь с земли как можно больше из той кучки камней, которая разыгрывается. Это скорее напоминало подскакивание плоских камней на воде, с той лишь разницей, что камнями были они сами. Но возможность утонуть на этом свете существовала и для них.
Асфальт при ярком солнечном освещении, если прищурить глаза, можно было вообразить водой, а они должны были выбегать на дорогу перед идущей машиной с разных сторон, в то время как секунданты посчитают, сколько раз успел сбегать туда и сюда каждый соперник. Для безопасности надо только было выбрать уединенную машину достаточно далеко, чтобы успеть несколько раз пересечь линию движения. В часы потока машин это, конечно, было немыслимо. Было трудно понять, что движет Алексеем, придумавшим столь странную дуэль. Быть может, он думал, что Колесов струсит и откажется. Потом Витя узнал от Веры, что в неразумные школьные годы, когда выключено чувство самосохранения, бывший её супруг был чемпионом по этой дурацкой игре. Большое впечатление на него произвел фантастический рассказ, где повествовалось о пришельце, спокойно шествующем среди потока машин. Игра стала модным поветрием, испытанием силы воли, своего рода инициацией мальчишек окрестных дворов. Трасса была широкой, движение не очень плотное. Страха не было никакого, но поиграть в такую игру означало, по меркам их тогдашней уличной морали – пройти испытание на мужество. Выбирался достаточно далеко идущий автомобиль, и соревнующиеся начинали испытывать свои и водительские нервы на прочность. Только парочка несчастных случаев лишила эту игру прежней прелести.
И это, вероятно, были члены спевшейся команды Алексея, исповедовавшие ту аксиому, что в ДТП заключено решение судьбы, против которого не попрёшь. Вот этого вердикта судьбы, возможно, и не хватало Алексею, чтобы оправдать себя в глазах друзей за то, что уступает жалкому задохлику. И вот, секунданты лежали на траве, рядом с кюветом, лениво обсуждая проходящие машины и возможные шансы пересечь линию движения перед той или иной машиной дважды или трижды. Он держал глаза полузакрытыми и думал, что у него меньше возможностей испугаться, что всё это как-то нелепо и никак не походит на подготовку к учёбе. Наконец, Алексей перешёл на другую сторону дороги, один из его друзей хлопнул в ладоши. И они побежали, как две заводных игрушки. Сбегали и раз, и два. Заметив далёкий солнечный блик, он понял, что можно успеть ещё раз, крикнул, что идет на три, и выбежал на дорогу. Третье колебание не получилось из-за того, что он не заметил более близкую легковушку. Она возникла как бы из ничего, выскользнула из солнечного марева в каком-то десятке метров от него. Он прыгнул на капот тормозящей машины, не попал под колеса, но получил сильный удар по голове и разбил нос. Позднее, он где-то прочитал, что в подобной ситуации самое разумное действие как раз именно то, которое он предпринял. Рефлекс в данном случае оказался безошибочным, хотя и действовал так, как будто бы вознамерился вычеркнуть своего носителя из списка живых. Ничего не понял и водитель. Для него это выглядело так, как будто бы пара мальчишек несколько раз перебежала дорогу, а один из них с разворота, из дикого озорства, вспрыгнул на его машину, оставшись целым, отделавшись легким испугом. Сам же он перепугался куда больше и, выплескивая гнев и страх отчаянной матерщиной, подступал к Витьке, кое-как откатившемуся к кювету и напряженно думавшему, вставать или играть в лежачего не бьют. Приятелей Алексея как ветром сдуло. Кроме того, была ещё пренеприятная личная катастрофа. После удара он как-то автоматически расслабился и упустил несколько струек, которые немедленно обозначились пятном на брюках. Это был немыслимый конфуз. Бессознательное предательство физиологии по отношению к психологии.
Колесов скатился вниз и куском газеты прикрыл брюки. Нависшего над ним водителя остановил Алексей, похлопав того по плечу:
–  Всё нормально, браток? – внушительно спросил он.
Тот растерянно оглянулся – фигура Алексея была убедительна.
–  Да вот вышел… Подать руку помощи.
Он узнал второго выбегавшего.
– Обойдёмся без рук или? – предложил этот второй нарушитель спокойствия.
Водитель медлил, оценивал, прикидывал силу второго молодца, показывал одну свободную руку, а в другой двигалась монтировка.
– Или-или, где тебя носили?
Алексей быстро приподнял с земли увесистый камешек. Вот тут-то, в наступающий критический момент перебранки с водителем, в кювет вкатилось их яблочко раздора. И как-то так, не сказав ни слова, одним презрительным взглядом усадила водителя в машину. И тот, промычав что-то нечленораздельное, умчался.  Она присела на корточки рядом с ушибленным и униженным победителем.      
– Как приклеенная, – одобрительно заметил Алексей, приближаясь  к ним, –  ты не пропадёшь с ней. Ты победил. Я отпускаю её.
– Отпускаешь? – выдохнула Вера, пружинисто поднимаясь и распрямляясь. –  Ты меня отпускаешь?
И столько было в её голосе возмущённой силы, что бывший муженёк попятился.
–  А я нет. Ты ещё  посидишь годика три, пока не поумнеешь.
В ней всё переплеталось – практицизм, месть, милосердие:
– Значит так. Ты ударил парня, у него началось отслоение сетчатки. Дом теперь мой, те деньги, которые я должна тебе, пойдут на операцию. Молись, чтобы она была удачной.            
Пошли домой, и она выведала всё о дорожном происшествии, о котором он не хотел рассказывать. Заметила и то, что он укрывается газетой, поманила за собой в густые заросли, безразлично приказала:
– Ну-ка, раздевайся. Сейчас что-нибудь сообразим.
И, видя, что ему стыдно, пояснила полную естественность происшедшего:
– Автоматизм не так плох, как им пугают. Что было бы с тобой, если бы перед автомобилем ты решил подумать? Тебя бы не было. И вот твои мозги сразу ушли в конечности и выдали именно тот прыжок, который и явился самым целесообразным практическим умозаключением, а лишнюю воду организм просто-напросто выбросил.
О целесообразности мира она могла говорить долго, мешая натурализм и романтизм. Получалась забавная каша. Говорила, что голые практики не продержались бы на этой планете и сотни лет, сообразив, что достатка дети в дом не приносят. И женщины б их изАбортились, мужики бы изБабились, и все они изВратились. Под этот изДевательский трёп, пробежав пол-алфавита с выходящим из себя присвистом «из», с помощью англейки ужимала свои собственные трусы на нём, должные изобразить что-то вроде мужских шорт. Выходило на ощупь плохо, но насколько плохо – этого он уже не видел. Он что-то мямлил про то, как это будет неудобно, зная уже её обычные ответы, что неудобно на потолке спать, одеяло спадает, а удобно под кроватью – высоко не взлетишь.
Когда же Колесов показался врачихе после столкновения с машиной, она, просветив его глаза, ошеломленно потёрла лоб и растерянно выдавила, что так не бывает, не бывает так резко и сразу. Стала допытываться, что собственно случилось. Витя отвечал, что ничего особенного: стукнулся лбом о дверной косяк. Не очень сильно. А Званцева всё уже знала и проболталась. Когда он ей возмущенно стал говорить об этом, то оказалось, что Вера начала изучать телепатию и гипноз, и, в качестве подходящего упражнения, просто передала свои мысли врачу. Вот так она все и узнала. Врала, конечно. Но, видимо, он был вполне внушаемым объектом, и она легко увлекла его, уже собравшегося бежать к родителям, к себе домой. Резонно заметила, что в Москве всё сделают лучше и качественней, а чтобы не считали его чужаком, их отношения следует узаконить. Штампик о разводе она получила, так что в ближайшие дни можно поставить другой. Нет, нет, не после операции, а до, и он должен знать, что, даже если он останется слепым, она никогда его не бросит. Родителей пока не надо беспокоить. Ни тех, ни других. А, кроме того, она будет развиваться и обязательно поступит на заочное. Куда-нибудь, а для этого он должен её подготовить. По математике и физике. А она за это покажет ему основы гипноза.
Вот так и жили. Ранним утром у неё – огород, рынок, у него –   надиктованные на магнитофон задачи из разных сборников. Затем обед и уроки гипноза. Она усаживала его в кресло, просила смотреть ей на руки, и говорила, что ему хорошо. И это было правдой. Затем круговые движения ее рук приближались к лицу испытуемого, касались волос, он задирал голову, следя за их движением, а она уверяла, что его дыхание делается замедленным, ровным, спокойным, и он засыпает. Спать не хотелось, но что поделаешь, если так положено по сценарию. Он закрывал глаза, засыпал, и в навязчивом сне мчался на велосипеде по кругу каких-то темных тоннелей.
После обеда переходили ко второй части. Она создавала вокруг него его собственную атмосферу жизни, должную как щит оградить его от отчаяния. Она боялась, что он окажется не в форме, но подобранные ею задачи по математике решались почти устно и он, ловя восхищение чёрненьких глаз, порой, не прикасаясь к бумаге, просто надиктовывал решение. С физикой вышел забавный казус. Будущая жена заявила, что МГУ, физтех – это чересчур сложно, и извлекла откуда-то изданный в Астрахани сборник задач для поступающих в рыбный институт.   
Среди очень простеньких упражнений на комбинацию двух, много – трех  формул, вдруг обнаружилась серия из десяти задач с поразительным подзаголовком: «можно легко доказать, что…» Именно эта серия имела своего индивидуального автора – Романа Романовича Диесферова, и в ней Вера запуталась так, что даже с приведенными решениями не разобралась. Слушать решения сразу не хотелось. Вооружась лупой и линейкой, Витя исписал один лист, второй… Рука подружки потянулась к магнитофону, но он не дал ей нажать на кнопку. Исписал третий лист. Обнаружил, что девушка дипломатично исчезла, оставив книгу, раскрытую на решении.  В конце концов, она позвала его обедать и включила все-таки запись решения. Трижды по ходу дела читателю, а в данном случае слушателю, предлагалось в качестве полезного упражнения самостоятельно рассмотреть некоторые параметры, чтобы получить нужные результаты. Занятый первым из таких полезных упражнений, Витя за неделю исчеркал тонкую тетрадку каракулями начатых, но неоконченных решений, так и не достигнув требуемого.
– Боже ж ты мой! – восхищенно аплодировала Верка. – Вероятно, всем захотелось рыбы в тот самый год.
Приходилось думать, что, вероятно, в тот страшный год в Астраханском институте рыбного хозяйства (якобы именно там предлагалась данные задачи) был чудовищно высокий конкурс среди чрезвычайно одаренных натур.
          – Не могу, – сознался он. – Это какие-то бредовые задачи. Очень хотел бы пожать руку абитуриентам, которые их решили.
          – Попробуй еще. Я буду энергетически тебя подпитывать, – сказала она
После нескольких безуспешных попыток он оставил предлагаемую тренировку способностей. Очень хотелось язвительно заметить ей, что и ее гипноз действует в ограниченных условиях, но почему-то запечатывался рот для иронии, и оставалось только серьезно разлагать силу тяжести на три составляющие, действующие на спинку кресла, подлокотники и сиденье, упрямо доказывать, что и психология зависит от физики.
– Ну и где же тебя усыпить?
– Догадайся, – отвечал он не без умысла.
И тут уж она была на высоте. Правда, притворялась, что раздумывала и морщила лоб, а потом, не колеблясь нимало, повела из полумрака зала в спальню, в свою собственную постель.
          – Угадала?
          – Ну, ты даешь! – восхищался и краснел он от того, что многозначный русский язык с головой выдавал его непреднамеренные намерения.
– Надеюсь до этого еще не дошло, – легонько хлопала она его по губам. – А может и дойдёт. И он чувствовал, что погибает, когда она садилась перед ним и начинала разводить руками. Он засыпал скоро и быстро. Теперь во сне он выезжал на велосипеде на балкон и падал, перекувыркиваясь в воздухе. Велосипед разваливался в воздухе, а в его руке почему-то оказывалось колесо, с бешеной силой возносившее его к небу. После одного из таких усыплений побежали в ЗАГС, где заведующая с подозрением оглядела тонкую талию Верочки, доказывающей, что у них особый случай, но заявление приняла, сказав, что ждать нужно месяц.   
Но зрение садилось. Как будто марлевая повязка надвигалась на глаза, делая мир всё более тёмным и неприветливым. Теперь, набив несколько шишек, он уже не рисковал вставать утром спортивно и резко, как делал обычно. Всё это нужно было делать медленно и расчётливо, приучая мозги определять неопределимое, брать на себя ориентацию во внешнем мире, имея минимум информации о нём. В местной поликлинике тянули с направлением. Были готовы отослать его в Искринск, по месту прописки, но всё-таки дали необходимые бумажки.
Срочно поехали в Москву. Он ещё собирался ехать один, но Вера была права. Это было немножко сложнее, чем прыгать на капот автомобиля.       
В вестибюле двухэтажного полукруглого особнячка сердобольная Веруся прихватила ещё старушку из Московской области, родственник которой обещался быть, но не смог приехать, и теперь слепая бабуля чувствовала себя совершенно потерянной.  Шёпотом Витя попенял даме сердца: «Зачем вешаешь на шею ещё одну обузу». В ответ услышал, что это во искупление грехов, мыслимых и немыслимых. И потом – тренировка необходима. Вдруг придётся водить тебя и ребёнка. Вместе с ними она направилась к главному врачу, на второй этаж, но тот, щуря глаза сначала на старушкин, а потом на Витькин паспорт, хмуро признался, что не знает, куда им обращаться: «Катились бы в свои местные клиники!» – ясно читалось в его глазах. Но от него Колесов впервые узнал, что аппаратура в его родном Искринске ничуть не хуже московской, что там успешно работает ученица гениального Фёдорова Саша Заездина.
           А вот анализам, сделанным в подмосковных  поликлиниках, москвичи не хотели верить. Назначили свои. Но врачи были расположены в разных зданиях. Кроме двухэтажного особнячка, был ещё и восьмой этаж девятиэтажки, разделённый наглухо запертой железной дверью на две половины, и чтобы с одной попасть на другую, нужно было сперва спускаться вниз на первый этаж и другим лифтом снова подняться на восьмой. Этот лабиринт врачей и кабинетов был бы не всякому здоровому под силу, а человеку с больными глазами без сопровождающего делать здесь было нечего. После трёх дней скитаний по этажам с ним и с бабушкой, у Верки схватило живот в неподходящий момент. Зашла в служебный туалет, который показала ей уборщица. На выходе столкнулась со старшей медсестрой – та промолчала, но спустя минуту пациенты и сопровождающие услышали, как она грубо и громогласно начала отчитывать уборщицу: «Кого ты сюда пускаешь! Есть общий туалет. Ты знаешь, какие они, чем они болеют?!»
          И брать на себя ответственность врачи не особенно хотели. В крови у Вити нашли превышение нормы лейкоцитов, некоторое расширение диаметров красных тел, а в сердце – подозрительные шумы. Авторитетный Бортнов медлил, исчезал из кабинета именно в то время, когда назначал прийти, долго писал бумажки и, в конце концов, посоветовал сначала подлечить в своей больнице сердце и кровь, а затем приезжать к ним на операцию. Настроение упало до нулевой отметки. Путеводительница вела его за руку по Москве, а он твердил, чтобы она дала телеграммы обеим мамам и поехала с ним в Искринск. Но она предпочла помчаться в Зеленоград.
Побывали в гостях у её подружки Наденьки, прекрасно устроившейся в Зеленограде. Попали на женский консилиум на двенадцатом этаже. Он плохо различал лица, а Веру посадили где-то в стороне, и он боялся, что подойдёт не к той. Во рту мгновенно пересохло, и, хотя рядом стояла открытая бутылка лимонада и стакан, ему было страшно, что он разольёт. Возникло ощущение полной потерянности, светлый зал превратился в лабиринт чужих лиц. Какой-то скрытый подтекст обычных вопросов о здоровье угадывался им: Вера променяла здоровяка Алексея на беспомощного мальчика. Уловил где-то зазвеневший и рассыпавшийся колокольчик её голоса: «А я по натуре – нянечка». Стало трудно дышать, но вместе с этим пришла удивительная мысль, что он всё может, так как почти не видит и ничего не боится. Некстати вспомнились слова отца: «Потеряешь зрение – пропало полжизни». Ну и зачем же оставшуюся половину делать мучением для других?
Он увидел проём, обрисованный раскрытой балконной дверью, вышел, с любопытством взглянул расколотый на две плоскости мир. Вверху горело яркое солнце, а внизу была какая-то сероватая пустота, прорезанная синусоидальными кривыми, некий абстрактный мир трудной стереометрической задачи. Дышать было невмоготу. Он перелез через перила. Голова не кружилась и высота не ощущалась. Естественная реакция на опасность оказалась зависящей от ее лицезрения. Развернулся спиной к пропасти, присел, хватаясь за прутья, затем, ухватившись за железные выступы арматуры, медленно взвесил свое тело на руках. Оно казалось легким и ловким. Что же будет, если он разожмет пальцы? Подтянулся раза два на руках, как будто на турнике, спокойно и не спеша, но вдруг представилось мокрое пятно на асфальте, и он, выполнив подъем без переворота, даже не ощутил боли в ступнях ног, зацепившихся между прутьями, выдержавшими всю тяжесть тела, когда он подтянул корпус, а затем уже достал перила руками. Пароксизм страха поразил его уже на балконе, когда голова оказалась вверху, а ноги на прочном основании. Наблюдая за скольжением колыхающихся кривых в сероватом далеке, он вдруг ощутил, что его руки повели себя так, как будто были совершенно автономной системой, и железной хваткой вцепились в перила. Только минут через пять он смог их оторвать, повернуться и войти в комнату, где только что явившийся муж Верочкиной знакомой, старше её на полтора десятка лет, но с большими связями, могущими ускорять и лечебные, и свадебные процессы подал ему руку, и, узнав, что Витя поступил в физтех, быстро заговорил: «Уважаю! Физтех, физтех – мечта моей юности. Увы! Не состоялась. В результате окончил «плешку», и видите –  плешь сияет». Витя промолчал о том, что ни сияния, ни даже головы нового знакомого он не различает. Какие-то контуры по краям поля зрения. Но Сергей Фёдорович сразу же поднял его авторитет в глазах собравшегося консилиума:
– Молодец, Верочка! Будущих Ньютонов надо спасать! Да здравствует любовь!
Он сразу же стал звонить. И через полчаса сказал, куда завтра следует подъехать.
Врезалась в память злая докторша с прибором, норовившая притиснуть прибор к самому глазу – нужно было ей измерить какое-то давление, и она кричала: «Не дергайся!» Но было страшно, и голова непроизвольно дергалась и отходила в сторону. И никогда не знал он, что яркий свет может быть таким мучителем, и никогда не думал так нелепо стать полуслепым щенком, боящимся этого огромного мира, обрушившегося на него со всех сторон и не оставлявшего никакого выхода. Однажды он услышал сухой и резковатый голос докторши, к Вере:
– Вы должны понять, что в течение двадцати минут у него должна быть хорошая фиксация головы. Нет-нет, приборов таких пока не сделали. Наркоз? Ну что вы?  Нужна сознающая себя голова. Можно конечно привязать, прижать, но у него и так давление…         
         Вера изобрела решение задачи. Она просто положит ладонь или две ему на затылок. Справится без медсестры. Он не шелохнётся. Он будет как зашит в её ладонях. Доктор полюбопытствовала: «А он вам кто?» – «Муж, – отвечала Верочка, нимало не колеблясь, – можно начинать, я буду только ему нашёптывать».
И вот, пока лазерные импульсы, двигаясь по кругу, короткими толчками белого света прорезывали темь и вспыхивали в глазу, приклеивая отслоившуюся сетчатку, в сознание вливался мягкий волнующий шёпот. Она очень любит его, они обязательно поженятся, у них будет девочка и мальчик. Свет был невыносим, но с шёпотом он мог бы терпеть его ещё очень долго.
Операция на правом глазе была вполне удачной, боли он даже не почувствовал, ни разу не дёрнулся и, как сказала врачиха, он вытащил свой единственный шанс из десяти более худших вариантов. Зрение должно было восстановиться полностью. Он сразу же увидел возвращение мира цветов и красок, стало легко и весело, окружающий мир постепенно обрел прежнюю целостность, яркость и полноту. Но оказалось, что денёк и ночь надо спокойно полежать, завтра его ещё посмотрят, и он сможет уехать. И когда наутро Вера вошла в палату, он встал и жарко, не стесняясь двух других пациентов, то ли спавших, то ли вежливо прикрывших глаза, обнял ее и поцеловал. 
Но уже у неё дома оказалось, что всё переменилось. Она с легкостью взяла на себя ответственность за его зрение, но другие мысли волновали её. Теперь она твердила, что в юности следует делать карьеру, а все остальное оставить на потом – да, она по-прежнему надеется, что у них всё будет хорошо, но туманилось ее лицо, и не договаривала она чего-то. Оказывается, мама проведала, каким образом сын готовится к получению высшего образования, и написала письмо злой колдунье-искусительнице, чтобы она оставила в покое её единственного сына, будущего талантливого учёного. И Званцева соглашалась с правотой мамы, и жалела о том, что она встретила Виктора слишком поздно. Ему стало смешно и обидно. Раньше это когда? Когда он учился в школе? Ходил в детский сад? Он заявил, что у нее немножко вывихнутые детские мозги. Нашел, дурачок, время и место. Она заплакала и убежала. Возникло ощущение физической тяжести. Его будто придавило к полу, и стало тяжело дышать. 
Она подозревала в утечке информации Алексея, он – Сашку, но дело, как узнали потом, заключалось лишь в бдительной соседке, работавшей на почте и недолюбливавшей его избранницу.
В конце августа она отослала его в институтское общежитие – надо было начинать учиться, но было такое впечатление, что он снова слепнет, тьма обрушивается на него, и трещины пронизывают атмосферу по вертикали во всех направлениях. У него не было миллиона алых роз, но он извел на них все деньги, предназначавшиеся для покупки костюма. И, не смея звонить ей в дверь, аккуратно поставил букет у калитки. На следующий день, когда позвонила мать, интересуясь, приобрёл ли он костюм, какого цвета и впору ли он ему, Виктор стал расписывать несостоявшуюся покупку, но где-то на перламутровых пуговицах сбился, комок подкатил к горлу, и он рассказал ей все…
– Ты сошел с ума! – заплакала мама в телефонную трубку, грозилась обо всем дать знать отцу, но так и не сообщила ему. А то могло бы и попасть.
Но вот удивительное дело – костюм был забыт, и в начале учебного года мать все беспокоилась, дошла ли посылка по адресу, или, может быть, взял кто другой. И все вздыхала, и переживала. А он долго не мог узнать, потому что гордость не позволяла возвращаться. Но, когда в октябре маме стало известно, что посылка все-таки дошла до адресата, телефонный голос мамы зазвенел радостью, как будто бы она только что увидела сына в очень ладно сидящем на нем костюме.
А они собирались встретиться последний раз. Сидели на привокзальной скамеечке. Немножко ссорились. «Когда-нибудь мы помиримся», –  предполагал он, а подружка улыбалась – мол, давай переименуем это когда-нибудь в никогда. Сизый голубок подлетел к их ногам, и он, как галантный кавалер, не преминул заметить, что этот голубок – знак мира и согласия. «Который сейчас склюет божью коровку», – добавляла она.
            – Вот это мысль! – восхитился он.
            – Причем тут мысль? Я это вижу, – отвечала она, захватывая его в медленном объятии, – но Бог с тобой, голубь…   
И скоро родители получили телеграмму: «Женюсь. Буду с Верой через три дня».
Родители очень критично оценили невестку. Им не нравилось, как она ходит, как задиристо умничает по любому поводу эта рыночная продавщица. То, что она сама не доучилась в МГУ, прямо переносилось на его возможную судьбу. Родители подозревали, что их чадунюшка скоро оставит перспективный вуз и пойдёт разгружать вагоны. Папаша назвал происшедшее с ним несчастным случаем, мамаша с глазу на глаз именовала бедного сынка «жертвой роковой соблазнительницы».
Но, конечно, по мере того, как он спокойно оканчивал курс за курсом, после того как Вера родила ему трёх детишек, они безоговорочно её полюбили. Роковая соблазнительница стала женой, Богом данной. Примерно в том же плане, от непризнания до понимания, развивались отношения Виктора с тёщей и тестем.   
И вот теперь его родители были убеждены в единственности и необходимости чрезвычайного не проступка, а поступка, совершённого им в молодости. А вот проступок – деяние против совести он совершил в зрелости, когда пора ума набраться. Пожил дома с неделю, и мама вынесла безоговорочный приговор домашнего совета: «Возвращайся к жене и детям». Отец копался в его движущихся игрушках, но никак не мог понять, почему их нельзя делать в Подмосковье и чем это игрушечный бизнес может угрожать безопасности его семьи. Но игрушки были побочным увлечением, а всерьёз его заинтересовала динамика резонирующих сред – с тех пор как в Веркином подвале он обнаружил совершенно ошеломляющий резонатор, созданный совершенно случайно природой и человеком. Он понял, что активной усиливающей средой может быть не только воздух, но и почва, кора и мантия земли. В перспективе это сулило новые технологии в бурении скважин, но ещё более пахло усекновением головы в эпоху ожесточённой конкурентной борьбы нефтекомпаний. Поэтому, зная свою дурную голову и руки, нацеленные на разрешение задачи, зацепившей их, он загодя принял решение расстаться с Верочкой и детьми, чтобы никто и подумать не мог, что они ему чем-то дороги. Не обошлось без сложностей. Верочка считала, что ему лучше не разводиться, а спокойно уехать за границу и там продвигать свои идеи вперёд и дальше. Никто не осудит. Это раньше считалось предательством, а теперь это называется удобно устроиться. Из этой нынешней помойки… Он обиделся, но дал ей понять, что заграница тут неприменима.
– Я хочу, чтобы у этой помойки был хороший генератор волн, позволяющий испугать чужих собак, жаждущих сожрать всё ещё съедобное на ней.
 – Так вот как? По-моему вся беда у нас в своих собаках!
 – Может быть. Но не у нас, а во Франции арестован Толя Пережогин, с которым я имел счастье работать. Полковник Зонин, сочувственно относившийся к моим идеям, убит в Турции.
– Это случайное совпадение. Помимо тебя они были, наверное, знакомы с кучей других людей. И вообще, какого чёрта ты свою науку ставишь выше жены и семьи?
           Её было трудно вразумить, что именно семейные интересы требуют, чтобы они развелись со скандалом, слышимым соседям. Пришлось об этом заботиться самому и громко кричать, что он взял её надкушенным яблочком, что она завела детей от любовников, получать пощёчины и тихонько говорить, что это нарочно. Тогда она тоже прокричала, что он имел женщин на стороне и к одной из них смывается сейчас, и он, забыв свою роль, растерянно пробормотал:
– Ты чего несёшь-то?
– А что нет? Скажешь, нет?
Для неё наука, волновые щиты и копья, – всё это были красивые слова, за которыми пряталась разлучница. И опять он забыл свою роль и стал клясться, что ни за что и никогда, что расставание их временно. Но она не поверила.
          – Тогда на будущее! – и ещё раз впечатала ладонь в его щёку.
И только тогда, когда он нарисовал ей ежемесячный график получения денег в разных почтовых отделениях Москвы на «до востребования», она поверила, что речь идёт не о сопернице и прониклась серьёзностью момента.
Жена и дети снова стали Званцевыми, а он Колесовым. Ему казалось, что так изобрести своё колёсико будет легче. И вот, опять драка и невероятная удача в подвале молочной кухни. И этот Генка, вздумавший написать признание в любви на последней странице чьей-то рукописи…
         Нет, став главным инженером, он, разумеется, купит квартиру. Конечно, житуха у двоюродной сестры Лильки была во многих отношениях приятной штукой. Однако она жила в пригороде, и добираться до работы приходилось электричкой. Но вот второй год пошел, как он решил, что поживет у нее недолго, с недельку. И чем-то он все равно стеснял ее, хотя и бегал на молочную кухню для ее Тони и присматривал за состоянием домика. Сегодня, выгоняя последние метры, Колесов почувствовал, что вот-вот упадет. Пес встретил его заливистым лаем, прыгая так далеко, насколько позволяла цепь.  Эх, глупыш. Была бы настоящая собака, можно было бы брать с собой. Меньше шансов у нападающих. Славу богу, родные еще спали и абсолютно ничего не подозревали. Он поставил бутылочки молока в холодильник. Позавидовал сладко посапывающим сестре и племяннице. «Черт, черт меня дернул!»  – подумал он на веранде, затем произнес несколько раз вслух во дворе для самовнушения. «Да, теперь надо быть в форме». Выхватил и угла кухоньки гирю, забытую бывшим мужем Лильки, проделал десятка два упражнений. После переделок его всегда тянуло к занятиям спортом, на регулярности которых настаивал отец, крестившийся в свое время двухпудовиком. Сейчас бы он смог противостоять первому Веркиному мужу. Алексей был точкой отсчёта в его интенсивных занятиях спортом…
До крещения он, слава богу, не дошел. А если бы дошел…  Куда бы он вознесся? Куда бы попал? Но куда деть молоток? Он плохо помнил сам момент схватки, и не исключал, что противник был задет совсем не слегка. Русь-матушка! От сумы, от чумы, от тюрьмы не зарекайся, господин хороший. Впрочем, следов крови на молотке не было. Решено: он повезет его в Искринск  и при переезде через плотину выбросит в открытое окно. В воду. И жалко было. Вещь в хозяйстве нужная. В случае чего скажу, что вот с этим полезли. Попугать что ли хотели? Бритва, мыло и зубная паста полетели в сумку. Времени не было, и, спрыснув себя дезодорантом, он выбежал на работу. Второй месяц, и сердце уже не так частит при пробежках. Да! Если так потренируюсь года два, забью всех в беге на длинные дистанции с сумкой. Собственного молока Лиле не хватало, и надо было просыпаться пораньше, бежать за бесплатными молочными продуктами как раз так, чтобы быть одним из первых к открытию, то есть к шести. Автобусы в такое время, конечно, еще не ходили. Затем, как можно быстрее возвращаться обратно, переодеваться и мчаться на электропоезд, уходящий в Искринск. Все это надо было проделывать в вихревом стиле, и он с надеждой ждал, когда племянница откажется от этих продуктов, и они перейдут на что-нибудь иное. Но Тоня не собиралась. Особенно она была в восторге от «Биолакта», а к кефиру относилась прохладнее.
           И вот сегодня этот бритый тип с черными усиками и в черной рубашке,  неизвестно откуда возникший в полуподвальчике фабрики-кухни, спокойно влез вне очереди. Ладно бы, человек за десять от него, а то прямо перед ним. Да еще объяснился совершенно удивительно. Не, люди добрые, мол, спешу, потому что дитя приболело, или еще что-то там, а невнятно выговорив маловразумительное:
– Меня машина ждет. Иномарка.
Тут уж у Виктора все закипело внутри. Вероятно, гад был из тех новеньких полурусских, которые в состоянии покупать все, но не упустят четыре бесплатные бутылочки. И подъехать за пособием по безработице, потому что по справкам являются таковыми. Видит Бог, Колесов помнил о своем незавидном состоянии и необходимости быть незаметным. Но очередь, в основном, женщины сами толкнули его вперед, и он по инерции отодвинул наглеца. И очередь выдохнула неизвестно кому:
–  Смотри, какой шустрый нашелся!
– Один он умный, а все – дураки.
– Становись в хвост!
Последнее, видимо, относилось к иномарковцу. Тот, оттеснив стоящую за Виктором женщину, спокойно пристроился вторым номером. В сущности, на это было совершенно наплевать. Не впереди меня – и точка! Какой-то еще один коренастый мужичок небольшого роста, но с выпуклой грудью и широченными плечами, вовсю отнекивался от амплуа героя:
– Ну не могу я с ним сейчас драться, не могу!
«Храбрость» этого низковатого «комода», перекрученного узлами мышц, почему-то задела, и пришлось ляпнуть подавальщице в окошко:
– Дядя сзади – без очереди. Пропустите его, пожалуйста, он торопится. Отдав бутылочки Виктору, та, видимо, ничего не собиралась делать, надо ли ей ввязываться во что-либо… Но нахал торопился:
–  Тебе же сказано. Быстрее!
Тогда усмешка тронула губы женщины.
– Правда что ли? Не встанешь в очередь – не обслуживаю!
Окошко захлопнулось. Конечно, в него можно было постучать, но вокруг пришельца образовался злой водоворот, вышвырнувший его со второго места, и он, поняв, что против толпы не попрешь, выбежал в дверь, бросив главному обидчику: «Приходи, поговорим!» Очередь теперь жалела Виктора и говорила, что лучше ему было выйти через черный ход, и лучше будет, если он попросит Люсю открыть ему там. «Да я тоже – щас, – разохотился вдруг мужичок, – где Генка-обрубщик не пропадал! Подожди минуту!» Но, как всегда, не хватало ни минут, ни секунд, ни мгновений, свистящих, как известно, у виска.
На этот раз на выходе из полуподвала просвистел молоток, и он мог бы ждать подмоги очень долго. Но, сама собой взбросилась вверх рука, оберегая голову. Удар был силен, но Виктор успел уклониться, и лишь слегка задело руку. Бросил вперед ногу. Звякнули бутылочки. «Ну, плакало мое молоко, – подумал Виктор и наотмашь ударил пакетом, целясь в лоб соперника. Свозились. Молоток выпал из рук нападавшего, и Виктор, овладев оружием, пихнул его ручкой куда-то в бок противнику. Тот охнул, упал. Возникла секундная заминка. А что прикажете теперь делать с молотком? Бить или не бить? Чем и куда? Всюду выходило одинаково плохо. Но вот супротивник поднялся и вместо продолжения поединка побежал к машине. Инстинкт преследования сработал немедленно. Проснулось что-то звериное, исключающее разумное решение. Колесов подбежал к заводящейся машине и, вложив в размах все силы, ударил по заднему стеклу, помня, что у иномарок оно может быть особой крепости. Ничего подобного! Поверхность пошла трещинами и после второго удара раскололась на куски. Из машины сейчас же выскочило двое. Прежний чернорубашечник и еще один тип в красно-белом спортивном костюме. Живот, однако, несколько мешал пану спортсмену, резко и увесисто он выдвигался вперед и обвисал.
– Сразу будешь платить или после? – увесисто спросил новенький, взвешивая в руке железный прут.
Витя с удивлением ощупал пакет с бутылочками. Они нисколько не пострадали при схватке. Да, это вдохновляло.
– Сразу, как только ты родишь, – зло сказал он. – Последний месяц дохаживаешь?
Они двинулись вперед. Виктор вспомнил о молотке и приободрился. Но тут выкатился Генка-обрубщик, имея по четыре полукирпича в каждой руке, и немедленно опуская одну стопку к стопам напарника.
– Ого, дело уже началось. Не бей по мозгам, лупи по низам!
И тут же показал, как это делается. Первый же его кирпич разбил фару, второй столкнулся с коленкой махавшего железкой. Удачно распорядился половинкой своей стопки и Виктор. Теперь нападавшим оставалось только отковылять к машине, потерявшей фару и еще одно стекло. Отъехав подальше, они извергали проклятья, обещая найти и урыть сегодня же. Сейчас же.
– Ну, чего же искать? – съязвил Геночка. – У-тю-тю, мои цыплятки! – А вполголоса спросил:
– Ты как?
– А где-нибудь еще поблизости есть молочная кухня?
– Есть. На Колокольчиковой. Будем покупать там. Черт их знает. Но если всерьез – значит, нам надо найти и урыть их раньше. А сейчас пошли через запасной ход. Там у меня знакомая. Любушка-голубушка. Полетели к ней. Канительная моя любовь.
Виктор попытался пойти своим путем, но тот очень убедительно проговорил:
– Да не пущу я тебя, герой! – И указал на все еще стоящую машину. – Они никуда не торопятся.
И еще более убедительно развернул его. Ого! Накачан. Вновь спустились в полуподвал. Постояли с минуту  с группой галдящих женщин. Узнали, что они – мужики бедные, и их могут прибить, потому что задели тех, которые из Москвы, организовали свое ООО «Здоровый воздух» и производство чего-то вредного. Набрали нацменов и пьяных придурков, но попадаются и здоровые.  Доходяги на их работе долго не протянут. От этой хрени люди с ближайшей Угольной улицы мрут и болеют, а закрыть этот ноль-ноль-ноль никто не может. И экологи, и врачи – им абсолютно всё по барабану.
–  Так, где этот ноль-ноль-ноль? – поинтересовался  Витя.
– А там, за Купоросной балкой, – говорят, можно найти по запаху. Об этом в «Вечорке» недавно писали, – проинформировала всезнающая седая старушка с боевым блеском в глазах. 
Перехватило дыхание. Балка – это самой природой созданная резонансная трубка. Надо полазить по этим осыпям. Сама судьба подсовывает эту обитель зла для полевой проверки.
– Они в три смены работают?
– В две, а когда даже в одну, – успокоил Геннадий. – Навредить им уже пытались. Но там охрана.         
Появилась в легком белом халатике Люба и махнула им косынкой. Она повела их к запасному выходу, но вдруг круто изменила маршрут. Они вышли в самый торец здания. Путь перегородил тяжело упертый железный шкаф.
–  Ну-ка, милые мужчины, поупражняйтесь в передвижении мебели. Вон там  – ломы и бруски.
Подставляя бруски и орудуя ломами как рычагами, они с трудом вывели шкаф из состояния полного покоя. Причем Генка, надо отдать ему должное, совсем не запыхался, а Виктор окончательно взмок от пота. Когда шкаф слегка развернули, открылся вид на замочную скважину железной двери. Люба просунула руку с ключом вперед, дверь открылась, затем они вдавились в стенку бесчисленных папок и двинулись по темному лабиринту из стопок документов,  порою возвышавшихся до самого потолка. На плечи путешественников сыпалась пыль, руки порой цепляли паутину, которую пауки ставили неизвестно на кого: ни одна здравомыслящая муха сюда бы не залетела.
– И что у вас здесь? –  спросил любопытный Генка, отчаянно чихнув, но не умерив зуд любопытства.
Ему, видимо, все хотелось знать. Даже лишнее. А вдруг пригодится.
– Да архив какого-то развалившегося завода. Акты, спецификации, всевозможные планы и проекты, личные дела, чего здесь только нету. Все обещают забрать. И никак не заберут. А нам бы лишняя площадь не помешала. Правда, исправно платят за аренду помещения.
К очень небольшому окошку, забранному толстой решеткой, закрытой увесистым замком, пришлось буквально протискиваться среди бумажных стен, иногда наступая  на упругий бумажный матрас.
Любка протянула ключ, Генка отомкнул замок, распахнул решетку. Думали, что не справятся с заржавевшими задвижками окошка, ни за что не хотевшими двигаться. Генка настаивал на керосине для смазки, женщина опасалась пожара. Но Колесову, исцарапав в кровь руки, удалось открыть их. Где-то внизу, из глубокой тьмы, Люба давала последние указания.
– Лезьте тихо. Тут сразу – кусты. Да, мужики. Кого-то вы крепко достали. Неужели это только из-за сегодняшнего пустячка? У черного хода – вторая машина.
Происходил там внизу и какой-то быстрый обмен репликами, из которого Виктор понял, что Генка тоже берет молоко для ребенка сестры, правда уже родной. Вообще было понятно, что его новые знакомые рады обстоятельствам, столкнувшим их вот здесь, в темноте. Почти одновременно послышался звук поцелуя и пощечины. Никто не промахнулся. Уже вылезая наружу, Генка, тем не менее, развернулся и попросил о небольшом одолжении.
– Знаете, Люба, номер первой я как сфотографировал. А номер второй, если вы рассмотрите, буду вам очень благодарен. У меня в ГАИ есть знакомые, которые в два счета выяснят, кто это на нас решил наехать.
Было что-то ужасное в его стремлении познавать мир. Вероятно, он не принимал всерьез библейскую максиму, что в многознании несть спасения. Наконец он вылез, отряхнул колени:
– Помнишь, как пел Опискин: «У любимых девчат молока никогда не хватало, и сошлись берега, и остался кисель, а для сказки любви это все-таки мало, когда падает вниз карусель». Под наши времена, брат, песенка!
Колесов плохо знал как столичных, так и местных певцов. Отметил лишь совпадение фамилии певца с той, которую носил один из героев Достоевского.
– А зовут его, наверно, Фомой?
– Верно. Слушай, я тут кое-что прихватил по пути. Какую-то толстую линованную тетрадь. Возврати ей, а? Я там на последней странице сердечное послание накатал.
Пожав на прощание руку, Генка исчез, как испарился. Виктор сейчас же обратился к окну, но оно уже было закрыто.
И все время казалось, что за ним гонятся. И даже кричат: «Вот он!» Некая мания преследования на почве торопливости. А Любочка – ничего, у обрубщика Гены – глаз-алмаз. Поставив чайник подогреваться, взялся полистать амбарную книгу. Чудовищно, но это была физика ударных и взрывных волн, которой он столь усердно занимался в аспирантуре и даже подготовил первую кандидатскую именно по этой проблематике. Мощность сейсмических волн, образование трубок в мантии. Возможные эксперименты по накачке энергией жидкой и вязкой среды. Как бы то ни было, но, взяв на карандаш одно из преобразований, он не нашёл ошибки. Это была или мистификация большого стиля, или работа самого серьёзного научного уровня. Неизвестный автор, скрывшийся под псевдонимом «Филипп!!», вероятно, имел в виду продолжение традиций энциклопедически образованного русского учёного М.М. Филиппова, много работавшего над проблемой передачи энергии ударных волн на расстояние и, будто бы, в конце жизни совершившего открытие, делающее войны настолько разрушительным занятием, что они, во имя сохранения земного шара, должны быть прекращены.
Вспоминая все это, он только теперь ощутил, что рука припухла, а ссадина на голове слегка кровоточила, но он бежал уже на работу, пугаясь, что где-нибудь сдаст сердце, и он не добежит вон до того дерева, вот до этого угла, а вот тут, увлекшись или устав, не увидит вывернувшуюся машину. Или эти раннеутренние сволочи отыщут его вот сейчас, сию минуту. Да как же! Есть какой-то закон, согласно которому неприятности происходят именно тогда, когда их меньше всего ожидаешь, а только что намазанный бутерброд падает маслом вверх. Как пишет Маковецкий – все вполне понятно. Упав не маслом, хлеб еще имеет возможность подпрыгнуть, а упав маслом – уже ни за что не подскочит. Поэтому вероятность падения именно маслом несколько выше. Так и в данном случае. Роль масла играет моральная неготовность. Стоп! А ведь Купоросная балка здесь неподалёку – что если смотаться. Три остановки трамвая. И ещё пешком километра полтора. Если только не ждать. Но сегодня ему определённо везло: он добежал до остановки, впрыгнул и поехал. Поглядеть на этот трёхнулевой яд и безобразие. Разведка и нападение – лучший способ защиты.
Очень осторожненько Колесов миновал квартал, попетлял улочками частного сектора, где прошел, а где пробежал к спуску в балку. Потыкал веточкой в мягкие осыпи. Идеально подходящая структура. С противоположной стороны тянуло пережжённым жиром. Прошёл между двумя заболоченными прудами, заросшими камышом. Запах стал невыносим. В глаза и в нос шибало так, что текли слёзы, ноздри щипало, и нос грозил разразиться целой серией чихов. Зажав себе нос и рот ладонями, Витя пошёл вниз к камышам, ощутив вязкость почвы, присел в кустах, рядом с лужицей, наблюдая за происходящим. Он увидел трубу на откосе оврага, из которой, впечатывая свой след в пологий скат, на дно оврага, а потом в заболоченный пруд бежала ядовито-зелёная жидкость. Чуть выше трубы располагалась ослепительно жёлтая будка, на которой рядом со скрещёнными берцовыми костями шла надпись: «Высокое напряжение! Опасно для жизни!» Но сколько наблюдатель ни напрягал зрение, никаких проводов, подходящих к будочке, он не видел, хотя в полукилометре и маячила опора высоковольтной линии передач. «Чудеса в решете!», – он намеревался уже произвести тщательную разведку возле трубы и будочки, как вдруг дверца будки распахнулась, и на приступке возник незнакомец в марлевой повязке и в перчатках с ведром в руке. Мелькнула мысль, что какой-то химик берёт пробы на предмет исследования. Но ведро для пробы было слишком большое.
Пользуясь воронкой, странный субъект стал разливать жидкость из ведра по бутылочкам и банкам. Закончив, внимательно осмотрелся кругом, тихо свистнул. Появились школьники с ранцами за плечами, вероятно, одного возраста с Олегом, старшим сыном Колесова. Господи! Весёлый мужик расхваливал свой «превосходный отрубон», они совали ему что-то в руки, а он им бутылочку или банку. Группа товарищей окружила школьника, который то ли отказывался нюхать, то ли, напротив, брался быть нюхачём целую минуту. Они встали в кружок и гадали и подбадривали:
– Сможет или не сможет?
– Да, давай же ты, крыса!
Видимо, нетерпеливец или строптивец превысил собственную меру, и его начало рвать, окружение распалось, и сам он шлёпнулся в свою собственную рвоту. 
–  Эх ты, дурачок дрочёный! – закричал кто-то из более опытных нюхачей. – Как я теперь в школу!? Он, падло, меня обрызгал!
Кажется, мальчик пытался не подать руку помощи, а ещё и поддать ногой упавшему.
Организатор распродажи подбежал к ним, отвесил подзатыльник качавшему права обрызганному, приподнял пострадавшего одной рукой за шиворот, похлопал по спине и щекам, и, тем самым, привёл пацана в чувство. Затем этот деятель стал убеждать детей нюхать дома или в школе, а здесь, если упадут, то могут и не встать. Надо беречь себя. Беречь здоровье. Своё и своих близких. Так он продавал отраву под лозунгом защиты здоровья.
– А теперь – кыш!
Орава носителей гадости быстро покинула балку. Мужик всё ещё кого-то высматривал, и вроде бы заметил, потому что направился к кустам, но взял чуть в сторону от Колесова. Вспомнив детство, Витя опустил руку в лужу и зачерпнул жидкой грязи. Надо бы взять на пробу, но пусть первым попробует этот мерзавец. Он не слишком удивился, когда в шагах в десяти от него поднялся Генка-обрубщик с фотоаппаратом и щёлкнул приближавшегося к нему мужчину с довольно близкого расстояния.
– Давай сюда! – заорал сфотографированный, и, очевидно, надеясь на свои габариты, рванулся в атаку, но поднявшийся Колесов точно швырнул ему жидкую грязь прямо в глаза, и тот потерял ориентацию в пространстве. Он ещё пытался размахивать руками, но скоро оказался на земле. Запасливый Гена извлёк из кармана куртки верёвку и с мрачной торжественностью объявил:
– Если, гад, ты ещё будешь дёргаться, клянусь заткнуть тебе рот тряпкой смоченной в той дряни, что ты разливал детишкам.
Подействовало моментально. Они спутали ему сначала руки, а потом и ноги. Откатили поверженного противника в кустики. Обыскали, вытащили ключ. Поднялись вверх по склону косогора.  Из трубы теперь не текло, а лишь вяло сочилось. В будке тоже была трубочка, и при открытом кране из неё капала отвратно пахнущая жидкость. Предусмотрительный Гена из объёмных карманов своей курточки извлёк марлевые повязки и перчатки, подставил небольшую баночку и стал ждать наполнения. А Колесов поднялся по откосу выше. Мухомор-заводик дымил совсем рядом – в метрах пятидесяти от края оврага шёл забор. Колесов снял повязку, перчатки, проследовал мимо ворот и охранника. Особенно нигде не задерживаясь, аккуратно обошёл всё кругом. От ближайших домов – метров пятьсот. Нужно было как-нибудь приехать сюда под видом геодезистов. Промерить склоны и уклоны и провести первое полевое испытание. Он совершил круг почёта над обречённым объектом и вернулся к Геннадию. Накапало полбаночки.
– Думаю на этом фрукте проверить действие отравы.
– Ты жестокий человек, Гена!
– Я как меня аукают, так и откликаюсь. Обрубаю и вырубаю. Угрожать мне вздумали. Приехали к моей сестре счёт за машину предъявлять. Всех на уши поставили. Скорые ребята. Пришлось изображать паиньку, говорить, что через два дня всё выплачу… Вот я и выплачиваю. Он присел на корточках перед поверженным и стал подносить к его голове баночку. Через три минуты этот здоровяк мужчина потерял сознание. Колесов сбегал к одинокой телефонной будке и вызвал скорую помощь в район  заросших прудов Купоросной балки, где обнаружен связанный мужчина без сознания.
Теперь можно было уходить. На прощание Колесов пообещал Гене, что скоро владельцам этого ООО будет не до них, поскольку почва под их мухомором крайне ненадёжная и грозит провалом в землю. Фотографии, конечно, с радостью примут все газеты. Но шума лучше не поднимать. Лучше всего будет, если он зайдёт в землеустроительную контору Токулова и от его имени, Виктора Николаевича Колесова, сделает заказ на разметку вот этой местности под строительство гаражей. Гена записал адрес и телефон конторы и с недоумением посмотрел на Колесова.
– Так ты сам бизнесмен что ли?
         Услышав в ответ, что Витя всего лишь физик, порекомендовал лишний раз не светиться, а найти пьющего человека с паспортом, который за небольшую прилагаемую сумму согласится сделать заказ и оплатить его выполнение. Поговорили ещё минут пять. Витя спросил, где приятель так здорово накачался и по какой программе занимается. Оказалось, что тренируется его случайный товарищ на работе, уделяя этому целую смену и молотком отбивая отливки деталей от шлаковых и других лишних выступов. За три года работы нарастил такие мышцы, что махать кулаками ему попросту страшно. Заменить машиной, конечно, можно. И была машина, но она не на все детали годилась, а поработав с месяц, сломалась. Починить? Нет, этого не стоит делать. Почему? А нескольким здоровым ребятам работать негде будет. Это вы как новые луддиты. Хай будет так. А на этом заводике он уже был. Неявно. Фотографии сохранились. Помогал московской корреспонденточке какого-то журнала. Леночке Даленковой. Девочка – пальчики оближешь. Обещала разгромную статью, но ей чем-то закрыли очаровательный ротик. Нет, когда он был, месяца два назад, будочки ещё не было. Это последнее достижение химиков мухомора. Он бы побегал там с автоматом. Колесов унял его горячность.
– Это лишнее. Сидеть из-за идиотов в тюрьме. Лучше продолжим традиции луддитов.
Но теперь уже надо было бежать. Волновала мысль, что эти выродки могли заехать и к его Лильке. Но он жил у неё без прописки, пересекался с этим «Воздухом» первый раз, поэтому вычислить его местоположение было труднее, чем Генкино. Сестрёнке многократно было говорено, что упоминать и каким слогом изъясняться, если вдруг кто-то захочет его найти. Здесь не появлялся. Сама бы глаза ему повыдирала! Два месяца назад выкрал дитячью книжку и носит молочко ребёнку от своей лахудры. Сама ищу. Где-то в этом районе. И так далее в таком же духе. Он пересек шоссе и теперь был на финальной липовой аллее, ведущей прямо к станции. Здесь хорошо дышалось даже во время бега, а думалось хуже, впрочем, не об отдыхе, а совершенно о другом.
Вовсе не следовало ему заигрывать с начальством, но вот мужички еще с год назад, как бы между делом, средь разговоров о том да о сем, подговорили. Особенно стервец Сережа Клеткин. Абсолютно бесхозная, мол, Ульяна Александровна. С мужиком почти разошлась. Запил, подлец. Ни детей, ни плетей. Разумеется, она все разрешит. И лабораторию даст. И игрушки будем делать. Нельзя женщину на важном посту оставлять без мужской поддержки. «Путь прямой, – таинственно подмигивал Валентин Ручкин, – идите к Ульяне Александровне и сразу заявляете, что у вас есть  перспективный план развития электроцеха и всей фабрики. Она ценит людей инициативных». Плана у него не было ни того, ни другого, но он пошел. Запустил в ее кабинете модель вертолетика. Сказал, что можно организовать что-нибудь для детей, обучение для инвалидов, а в перспективе – выпуск игрушек. Под детей и инвалидов – льготное налогообложение. Все это можно пробить при желании. Он ее оценил сразу. Несколько полновата. Хохотунья. Тёмные густые волосы, которые так хочется погладить, вопросительно приподнятые брови:
– Смеетесь?
Хотя на самом деле смеялась она. Но узнав, что это решение нескольких рукастых мужичков, задумалась. Потом согласилась, что это серьезно, и вспомогательное производство могло бы быть подспорьем, пусть даже проигрышным, но вложенным в детей – оно частично морально, частично на рекламе компенсировало бы все издержки. Он все еще пояснял, что проигрыша не будет, а она прервала его обещанием дать деньги, чем совершенно удивила его. Не без делового расчета, конечно. За работу с детьми и инвалидами выбила налоговую льготу. Прозвучала на местном радио и телевидении, и выделенные ею деньги, даже не начав еще работать, в смысле рекламы начали окупаться. После того как магазины и киоски Искринска и окрестных районов стали наполняться  местными игрушками Ульяна Александровна сделала его старшим инженером и намекала на то, что он вполне мог бы быть главным и даже подменять ее, если бы только… При этом она внимательно смотрела на него. Витя подозревал, что его хотят обвинить в жажде власти. Мыслишки на эту тему были, но он понимал, что высказывать их в разговоре с директрисой не следует.
Тем более, что ее непосредственный зам тоже что-то затевал. Вчера Максим Олегович по-дружески зазвал на прием к себе. Поговорили о вещах давно известных.  Об упаковке и рекламе, которая волей-неволей просачивается в мозги, об иностранщине, что теснит русские товары. Кривая популярности местной продукции последние три года неуклонно падала вниз.  Единственное спасение начальство видело в том, чтобы подобрать толковых специалистов  и дать какую-либо рекламу реклам, способную породить ажиотажный спрос. Насчет игрушек у зама были серьезные сомнения. Китайской стены им не пробить, а конкуренты смогут насолить во всех других областях, начиная с поставки муки. И насколько его электролаборатория готова к массовому производству товара? Ведь все вертится на пяти-шести лицах. Кроме того, грядут серьезные изменения в самое ближайшее время. Возможно, объявление банкротства, передача управления другим собственникам. Каким-то диким образом выходило, что фабрика еще и должна открывшимся на ее территории и под ее эгидой складам и магазинам. Он, Виктор, тоже должен добиваться независимости. И вот тут он готов поддержать игрушки подчинённого. Все это несколько противоречило его сомнениям, но зато хорошо укладывалось в общую концепцию. Максик был готов поддержать его выламывание из общего строя, но пребывания в нем не одобрял. Надо было кивать головой и выражать энергическое одобрение и желание содействовать далеко идущим планам заместителя директора. Была масса дел, куда инженера-электрика хотели привлечь. При переориентации производства на моющие средства вы, Витя, могли бы стать, скажем, менеджером по управлению производством. Пришлось выразить сомнение в своих способностях понимать что-либо в органической химии. Но зам растекался во все стороны сразу. Конечно, этого вопроса можно было не задавать, но играть в простачка всегда было похвальным делом. Он вскинул голову и спросил, стоит ли обсудить это с Ульяной Александровной.         
И  Максима Олеговича мгновенно осенило, что как раз об этом он с ней и собирается поговорить на днях, что они остаются одной командой даже несмотря на возможные события. Но на предстоящую командировку в Москву, вернее, не совсем в Москву, он хотел бы поручить ему и свое задание. Совсем не сложное дело. Предстоит лишь побывать на волжской части конференции оптического института и фирмы «Оптиум», которые обещают в самое ближайшее время наладить выпуск так называемых оптических упаковок, что на порядок превосходят все отечественные и зарубежные модели. Ему предстоит переговорить с Федором Федоровичем Розагрозиным по поводу этих самых упаковок и еще кое о чем.
Уразуметь все это сразу Колесов не мог.
          – Если конференция закрытая, то, наверное, нужно приглашение? Как я туда попаду?
Мило улыбаясь, начальник подал ему прямоугольный билетик, расписанный букетиками роз.
– Это в Прилепино. Почти на границе Московской и Рязанской области. Вот более подробный адрес, но он вряд ли понадобится. В десять часов утра приглашенных будут встречать, прямо от платформы Казанского вокзала, поедете на Северный речной вокзал. И на кораблик. И вот еще билетик с  буквами «БКТ». Не потеряйте. Храните как зеницу ока. Это на банкет для особо важных персон в Нижнем Новгороде. На теплоходе «Искендер Двурогий», мы заказали для вас каюту полулюкс.
Конечно, он согласился. И тут же попался в ловушку коммерческого задания, лелеемого администрацией. Максим Олегович троекратно загнул пальцы: во-первых, мы предоставляем деньги им на развитие, не особо большие, около десяти миллионов долларов. Колесов раскрыл рот, но Максик, подмигнув, сказал, что через фабрику идут деньги частных спонсоров. Во-вторых, мы готовы предоставить небольшую территорию на островке среди водохранилища. Там в свое время было подсобное хозяйство одного из заводов, собственником которого ныне оказалась наша уважаемая всеми Ульяна Александровна. Только что сомкнувшимся губам Вити пришлось разомкнуться вновь. Есть там какой-то брошенный цех, о праве владения которым ведутся переговоры между нами и тем же заводом. Будет очень хорошо, если они подключатся к этому с государственной стороны. Ну, а насчет того, что они могут предложить, посмотрите сами. Вы ведь учились одно время в физтехе, и в аспирантуре.
Ну, еще бы. И Розагрозина видел в полуметре от себя расписывающимся в собственной зачетке. Правда, никогда не думал, что он способен на какой-то коммерческий проект. Он в свое советское время спокойно пояснял им, что гораздо выгоднее продавать пиво или даже пирожки, чем заниматься физикой. Выгоднее, но не интереснее.
И, наконец,  в-третьих, патентуйте ваши игрушки. Они помогут. И рост престижа, и реклама, и, конечно, бабки. Начальные расходы, поддержание патента фабрика берёт на себя.
А потом позвала к себе директриса. Он ждал отмены командировки, но выяснилось только, что поедет он один в двухместном люксе, а на втором месте может оказаться гостья.
– И кто это такая?
– Допустим, моя знакомая.
– Незамужняя?
– Вероятно, Витя, вас не первый раз пытаются соблазнить, но вашу непорочность оберегают какие-то силы… Или – бессилие.
Подозреваемый во всех тяжких грехах и пороках, он пожал плечами:
– Больше всего меня оберегает то, что всюду могли поставить прослушку и провижку.
– За эту комнату я ручаюсь.
– А за каюту теплохода?
– Увы! – и чмокнула его в щёку. – Я не злоупотребила своим служебным положением?
Колесов в ответ процитировал Мережковского:

                И у тебя во мгле иконы
                С улыбкой сфинкса смотрят вдаль
                Полуязыческие жены,
                И непонятна их печаль.

Вспоминая все это, Колесов вдруг увидел себя в вагоне. Он не помнил, как вошел сюда. Меланхолично подумалось, что начинается старческий, но всё-таки ранний склероз. Из сознания полностью испарилось время ожидания, хотя год назад, влетая на платформу, он зацепил брошенную кем-то железку носком туфля и ударился так, что руки и колени до сих пор напоминали ему об этом при входе на каменные ступеньки. Теперь они как бы забыли об этом.
Как и всем, когда-либо убегавшим от контролеров зайцам, ему бросилось в глаза начавшееся движение пассажиров. По длинной веренице людей, заскользивших по анфиладе вагонов, Колесов понял, что пора трогаться и ему. На всякий случай он выглянул еще в окно, и никаких сомнений не осталось: из только что открывшихся дверей веером расходились волны людей, смыкавшихся обратным веером у дверей уже проверенных вагонов. Пора! Проездной билет у него был лишь на половину пути, вторую половину он предпочитал дремать или спать.
Но тут как раз человек в светлом костюме сел напротив, и сквозь полуприкрытые ресницы Виктор рассмотрел кого-то очень знакомого. Он совершенно открыл глаза и увидел перед собою Юрия Васильевича Колчина. Вёл у них когда-то спецкурс, и уже в аспирантуре слушал его курс теории твёрдого тела. Был разносторонне одарён как в физике, так и в астрономии.
– Юрий Васильевич, здравствуйте!  – воскликнул он удивленно. – Я не ошибаюсь? Не узнаёте?
– Вы совершенно правы, коллега. На счёт опознания труднее. Виктор Колесов? Не так ли?
– Вы помните? Удивительная память!
– Взаимно!
– Нас, студентов было много, а Колчин – один.
;  Ну, вы были редкий студент. Меня всегда удивляло, что вы сумели
настрогать со своей дамой сердца кучу детей ещё в студентах.
; Всего трое. Мальчик и две девочки. Близнецы. Случайность.
– Поэтому ты и дремлешь?
– Расслабляюсь после кросса. А так – я в разводе. Прожили каких-то двенадцать лет.
– Я всегда говорил, что ранние студенческие браки являются непрочными. И, увы, коллега, попался на ту же удочку. Мой брак, хотя только односторонне студенческий, вероятно, клонится к закату.
Оказалось, что Колчин женился и работает в Искринске. Невозможно было понять, то ли его персона стала нон грата по каким-то неясным причинам для Москвы, то ли ему предложили какую-то сверхприбыль. Колесов прикрыл глаза.
– Извините, я малость подремлю.
Поговаривали о каких-то дерзких и не совсем строгих работах в области теории множеств, каким физик Колчин был склонен придавать слишком большое значение. В середине девяностых годов шуму наделала его статья «Физико-математические основы реинкарнации». Кто-то из журналистов написал тогда о филигранной смычке науки и религии, выполненной весьма одаренным исследователем. Да, надо было бы поговорить об этом и о многом другом. Юрий Васильевич сидел перед ним как живое воплощение успеха, и не совсем понятное чувство мучило Колесова. Это не могло быть ни завистью, ни обидой. Колчин никогда не занимался взрывными процессами, но был так пугающе широк, что мог бы быть этим двойным восклицательным… Пришедшим первым.
Некоторое время он размышлял, открывать глаза полностью или нет. Дело в том, что его проездной билет действовал только до следующей станции. В случае появления контролеров на второй половине пути приходилось бежать по вагонам или в сновидения. Ходил даже какой-то анекдот на тему о контролерах, так и не разбудивших хорошо притворившегося человека и вызвавших скорую. 
– Старый студенческий прием, коллега? – прошелестело у него над ухом.
Виктор очень естественно вздрогнул и полностью открыл глаза.
– Да, немножко… Извините, все время хотел спросить вас, о вашей статье по реинкарнации. Наслышан, но никогда не приходилось читать.
Светлые глаза собеседника остались невозмутимыми.
– Вы и не могли ее прочитать. Ее не существует в природе.
– Как говорится, много шуму из ничего.
– Просто один борзописец моим предположениям, высказанным на одной вечеринке, придал утверждающий характер, развил, так сказать, в сторону вранья: сначала якобы в интервью со мной, а затем в статье, подписанной мои именем. 
– Судились бы.
– Предположим, выиграл бы. Но статья, подписанная моим именем, ушла гулять по Интернету. Месье Борзохватов – замечательная, кстати, фамилия – в газете с моим интервью больше не работает, он вообще был внештатный сотрудник. Не розыск же по этому случаю объявлять. И все концы – в воду…
– Бывает, – согласился Виктор.
Но концы с концами даже в воде не сходились. У публики, подобной этому борцу и хвату, сильна заинтересованность в собственной популярности. На Колчина он мог бы лишь сослаться. И видно было по лицу Юрия Васильевича, что не слишком беспокоят его приписанные ему взгляды. Разговор иссякал, и надо было искать продолжение комплиментом:
– Теперь о нашем университете будут говорить: у нас даже Колчин есть. И физик, и математик, и астрофизик, – короче космически обширный ум, ничем не ограненный, кроме пустоты. Скажите, вы никогда не подписывали свои статьи восклицательными знаками?
Колчин рассмеялся:
– Да нет. Мне всегда хватало вопросительных.
Мысли его текли своей чередой: «Где это успел товарищ так сильно подраниться? Подрался? Получил взбучку от любовницы?» Этот человек с пятнышком крови на рукаве и в самом деле сильно вспотел, и вообще выглядел как-то несуразно, но он не заискивал и ни о чём не просил. Рассказывали, очень оригинально вёл практические занятия, студенты у него монтировали какую-то установку на макаронной фабрике, пока Витя не утёк туда совсем. Можно бы пригласить его вести семинары опять, а то зашиваюсь.
– Да и сама пустота только оборотная сторона перенасыщенности, – заканчивал между тем собеседник. – Вы всегда теперь добираетесь электричкой?
– А я не добираюсь. Я приглашен прочесть лекцию в вагоне. Докладывал на двух международных конгрессах, в Лондонском королевском обществе, но в вагоне – первый раз. Провинция сильна новыми формами. Вы бы, коллега, тоже  могли подработать. И за их счет еще и проехать. Узнали бы, кто заведует этой восхитительной каруселью. Впрочем, я начинаю подозревать, что они тут-то и работают.
Удивиться Колесов не успел. В вагон вошли контролеры – парень и девушка. «Ба – знакомые все лица», как некогда воскликнул грибоедовский герой. Он даже знал, что ее зовут Наташей, а его – Костей.  Оба из местного университета. Матфак. Костик одно время подрабатывал у них грузчиком, теперь вот контролёром. Паренек крепкий. То ли на свадьбу надо заработать, то ли еще на что-нибудь. Значит, все спокойно. Не будут же уважаемые господа студенты выставлять своего знакомого на всеобщее обозрение. У какого это детского писателя: «Мы с Наташей ходим парой, / Мы с Наташей  – санитары»? Работенка не пыльная, но нервная. Способствует решению логико-философских задач с социальным уклоном. Кажется все, кто хотел, уже убежали. У лысого толстяка сиденья за три от них, просроченный проездной. На фоне всеобщих неплатежей это, конечно, мелочь. На всякий случай Колесов достал служебное удостоверение. Вдруг не помнят? А толстяк расстегивает папку с золотистыми молниями и собирается тоже что-то показать. На Наташке совершенно нелепая трехцветная кепочка, вздернутая вверх козырьком, да еще с каким-то пестрым плюмажем, подавшимся вверх из самого центра кепочки. Смотрите, мол, это я – контролер, личность заметная. Озорные глаза, солнечный полуовал дрожит на верхней половине лица, постепенно темнея у губ и подбородка. Эх, брошу все, женюсь на студентке, лет через пять загнусь от сердечка. Но глазки темнеют. Парень слева подаёт ей какую-то бумажку. А! Справка о том, что на предприятии четвёртый месяц не выплачивают зарплату. Подобные справки контролёры воспринимают в штыки, ругательски ругают возомнивших о себе узаконенных зайцев. Не можешь платить – ходи пешком! Обычный их ответ в таких случаях. Наташка молча кивает головой с полным сочувствием.
– А что, Витя, говорят же: клин клином вышибай.
Виктор возвел глаза на собеседника. Тот продолжил.
– Насчет холостого нынешнего положения вашего. Что если я познакомлю вас с подругой моей жены?
– С кем это? И потом у меня клина не было, меня не заклинали воротиться в прежнее состояние.
 – Ну, вдруг заклинит, ну, хотя бы вот на эту девочку, что сейчас за вами?
           Колесов чуть сдвинулся к окну и повернул шею.  Черные брови Наташки  пошли вразлет, белые локоны нарушили свое овальное обрамление лица, щеки покраснели, взгляд сфокусировался на другой стороне вагона. Витя почувствовал ветер вздохов, шелестящий рядом, и принял исходное положение. Это была отнюдь не вторая пара контролеров, а парень в безукоризненной светлой тройке, с удивительным разрезом мертво застывших глаз, острым, как нож, носом, с неестественно раскрытым ртом медленно движется по вагону. Впрочем, на черном шнурке висит сумка с объявлением: «Ослеплен, оскоплен, обеззубен и обезъязычен на последней войне».
Рука как-то помимо воли полезла в карман и что-то вытряхнула в отверстый зев сумки. Толстяк пронес штраф мимо руки Костика туда же. Сама Наташка что-то ищет в сумочке. Костик недоверчиво смотрит незнакомцу в рот и, наверняка, думает, можно ли спрятать в открытом рту зубы и язык. Впрочем, ничего не видящие глаза со знанием дела обмеряют Наталью, и, вероятно, многие начинают сомневаться и в оскоплении, и в ослеплении. Над тем же, видимо, раздумывает и Колчин, шепчущий, что и в провинции есть превосходные оптики. В самом деле, ситуация была интересная. Показав проездной Наташке и ее компаньону, Колесов не преминул им посоветовать заходить с двух сторон, а не с одной, чтобы взять милых зайчиков в клещи. А затем двинулся за слепым. Тот очень уверенно скользнул в межвагонье, а ему помешал пройти следом мерзкий типчик небольшого роста в черной робе с маслянистыми пятнами. И даже запах был отпугивающий. Луково-водочный перегар высокой концентрации, смешанный с ароматом дешёвого одеколона. Он очень уверенно загородил путь своим телом, выдавив совершенно нелепую фразу с каким-то хрипящим подвизгиванием:
– А ресторан-то закрыт!
– Да нет здесь ресторана, – трезво заметил Колесов, раздумывая над возникшим препятствием. Грязный типчик – почище любого замка! Но в этот момент двери вагона распахнулись, и Виктор обходным путем добрался до следующего вагона. Слепец, видимо, успел пройти и здесь. Всюду сидели молодые люди, которые что-то записывали. А по вагону прохаживался Михаил Андреевич Коршунов, читавший физику в филиале технического университета. Похоже, то же самое он продолжал делать и здесь. Пару способных ребят – Колю и Толю – он переманил у него к себе в лабораторию по игрушкам. И не только. Сбор всех знакомых сразу. Речь шла о преломлении и отражении лучей. Вот как! Оптик практик, оптик теоретик, оптик мошенник – и все в одном поезде.  Церемонно приподняв кепи, он приветствовал знакомого.
– А что, Михаил Андреевич, никак институт на колесах открыли?               
– Институт не институт, а вполне серьезная подготовка школьников.
И, наклонившись к самому уху спрашивающего, продолжил шепотом: «Не отходя от кассы. По пути на работу. Платят по-божески. И расстарались не мы и не вы, но господа студенты. Молодёжь! Наша новая творческая бизнес-сила. Впрочем, вон в уголку сидит Светочка, может объяснить некоторые детали. Вы тоже могли здесь что-нибудь прочесть».
И уже поднималась с угловой скамьи большеглазая девушка.
– Вот буклет с нашими условиями.
– Я подумаю, – буркнул Витя, испытывая сильное желание спросить: «А слепые тоже по вашей части?» Но, видимо, Коршунов уловил телепатические волны, незаданного вопроса. Обернувшись, Виктор увидел, что Михаил Андреевич на манер чеховского ювелира Хрюкина торжествующе поднял забинтованный палец:    
– Не спешите в погоню. Я уже разоблачил этого мнимого военнопленного. Понимаете, я сразу сообразил, что это обыкновенная коробочка с зеркальцем.
И на обнаружившейся  в простенке между окнами доске Коршунов нарисовал  ход лучей.
– Ну и что?
– К тому, что агрессивен мальчик. И с зубами. За палец тяпнул, когда я пытался, так сказать, наглядно, продемонстрировать обман нашим замечательным слушателям. Вы не делаете таких приборчиков? Нет? А я слышал, что макаронная фабрика в долгах как в шелках и как ёлка в игрушках!
– Берем пример с нашего государства, – огрызнулся Колесов и продолжил погоню. Теперь все зависело от скорости собирания подаяний.
Догнал слепого он уже в тамбуре предпоследнего вагона. Но, боже, как успел он перемениться! Теперь он был в черной паре, щеточка усов выросла под тонким носом, не казавшимся теперь острым. Только малоподвижные глаза и плохо смыкающиеся губы обессмысливали его маскировку. Колесов застал его за интимным и тайным делом: он вынимал изо рта стеклянную коробочку. Отраженным лучом блеснула полоска зеркальца. Все ясно. Оптический обман. Иллюзия пустого пространства.
– Сами сделали? – участливо спросил он мошенника.
– А что там делать! Фигня на постном масле, но выгодная штучка.
– А ведь могут побить, – предположил Витя ласково. – Ох, как могут побить, будут бить, колотить, поколачивать… Впрочем, всякое бывает. Как улов?
– А так себе. Двадцатник с вагона. Двести – с электрички. Двадцать элетричек в сутки…
Видимо, эта была двадцатая. Бедняга терял ощущение реальности и не замечал, что в тамбур вошли контролеры.
–  Оштрафуйте его, Наташа! – закричал оторопевший слушатель этих признаний, – он двадцать электричек прошел, пока вас встретил. И не платил подоходного налога!
Узнав слепо-скопо-немца, Наталья взвизгнула на самых верхних регистрах своего голоса так, что у троих мужчин в тамбуре слегка заложило уши:
– Ваш билет!
И мнимо больной, согнувшись и как-то сгорбившись даже,  стал лепетать сначала что-то жалкое и маловразумительное, затем его голос окреп, исполнился сознанием собственной правоты. Он приподнял голову, расправил плечи, готовый бросить вызов сложившемуся порядку вещей и явлений. У него, конечно, не было билета. А проездной он не покупал, потому что больше трех дней в одном городе не выступает. Пестрели названия городов и стран, веселые подробности прошлых визитов. Он не чувствовал ни стыда, ни раскаяния, он верил в то, что придумал оригинальный шоу-бизнес. Мало того – он пробудил в людях жалость и милосердие. Он воспитал искринских жителей и духовно преобразил массы. И ведь это так прекрасно – пробуждать в людях лучшие чувства, взывать к добру, касаться вещих струн души. Совсем ничего, если он возьмет с них за это весьма умеренную плату. Конечно, приходиться прибегать ко лжи. Но это – ложь во спасение. Пока собранных им денег хватает лишь на квартиру, но в будущем их хватит на дворец, который он выстроит и подарит детям.
Этот принц и нищий нес удивительную ахинею, которая, однако, чем-то трогала Наталью, и она с немым восхищением прослушала незнакомца возвысившегося в финале до стихов, так как проза жизни была исчерпана до дна:

                Ты, упрекнувшая, послушай!
                Конечно, деньги я собрал,
                Но я вернул народу душу,
                И к милосердию призвал!

Молчаливый Наташин партнер мрачнел и сжимал кулаки, не решаясь пустить их в дело. «Уведут девушку», –  вполголоса подзадорил его Виктор.
– Негодяй! – наконец нашел определение Костик и впечатал ладонь в щеку незнакомца. В планы того, видимо, не входила серьезная потасовка. Тем более, что двери распахнулись. Он выпрыгнул на платформу.
–  Удар  –  за мной. Наташка, беги от таких ухажеров. Ни ума, ни силы, ни фантазии. Тоже – благородные люди. Знаю я вас, стервецов, как облупленных. Набиваете абитурой вагон электрички и преподаете. Там ничего не преподать, но ободрать, конечно, можно. Слушай, Наташка! Пока на вас не наехали, поехали со мной!
И Наташка спрыгнула за ним. Ошарашенный Костик побледнел и прислонился к стенке: «Наташа!» Фу ты – ну ты, неужели любовь?
– Что я вам говорил, молодой человек, – поторопился Колесов, быстро присваивая себе лавры прорицателя.
Было в незнакомце что-то такое притягивающее, острое. Он сразу же взял под ручку Наташу. Они обогнули последний вагон, исчезнув из поля зрения Кости и Виктора. Однако, увести девушку не пришлось, поскольку по соседнему пути грохотал товарняк с цистернами и платформами, и парочка, обогнув последний вагон, оказалась отрезанной от заполотновского пространства. Костик прошел в вагон, и, открыв окно, высунул голову:
– Скажу Зойке! – отчаянным голосом закричал он тоном игрока, угадавшего расклад выпавших карт. И это, внезапно, изменило дело. Парочка расцепилась. Наташку потянуло назад. А покинутый ею мнимокалека шел за ней следом, тяжело переживая потерю, и растерянно спрашивал:
– Зойка? Кто такая Зойка?
«Интересный вопрос, – подумалось Виктору, – вероятно, хозяйка всей этой карусели. У нее-то, должно быть, все и схвачено – дорога, милиция, налоги».  И вдруг принц и нищий изобразил какую-то уморительную гримасу. И из его рта сразу же показалось два языка. «А это как делается?» – спросил себя Виктор и не нашел ответа. Это было слишком живо для отражения. Два высунутых языка. Или это уже галлюцинация?
Впрочем, к языкастому и обезъязыченному уже подбегало два человека, видимо, из числа переплативших пассажиров и узнавших его, несмотря на маскировку. Согнувшись в три погибели, тот нырнул под электричку…  Преследователи остановились, как вкопанные. Колесов упёрся ногой в дверь. Наташка закричала и запрыгала, всплёскивая руки с красным платочком вверх. Костик положил руку на стоп-кран. Недоумевающий машинист решил подождать и раскрыть двери на обе стороны. Мнимый калека был уже на другой стороне. Он выскользнул их под электрички под торжественный грохот кулаков очевидцев по железу и взмахивание всевозможных лоскутов. Должно быть, до очевидцев дошло, что никаким инвалидом войны или детства мошенник не был. Но они не желали ему погибели, высунулись из дверей, заорали что-то несусветное, принялись изо всех сил барабанить по обшивке электропоезда.
– Какой гад! – аттестовал его Костя.
– А ты трус и ябеда! – отвечала напарница.
 – Я трус?! Я ещё успею перелезть!   
Но Наташка схватила его за плечи, прижала его к себе и с трудом, но удержала его. Колесов развернул молодого человека на сто восемьдесят градусов, поставил парочку лицом к лицу и увидел, что он теперь лишний. Наташка повисла на шее Костика. Электричка тронулась.   
Он не стал досматривать завершение ссоры контролёров. От делать нечего, он поплелся в лекционный вагон, где Коршунова сменил Колчин. Явно преувеличивая возможности своей аудитории, он налегал на сложные геометрические задачи, попутно вдаваясь то в одни, то в другие ненужные тонкости и подробности. Углубился в тему геометрических преобразований, в том числе затронул и не изучаемую сейчас в школе инверсию. Завершил он почти философским пассажем. «Вы, конечно, помните о несоизмеримых отрезках, обнаруженных древними пифагорейцами. Например, построение ;2 означает бесконечное количество операций, если мы выполняем их на одной прямой. С другой стороны, выход во второе измерение сразу же позволяет нам заменить все это бесконечное множество операций построением диагонали квадрата. В некотором смысле, в двумерном мире несоизмеримых отрезков меньше. Ряд моих исследований по дробным степеням размерности пространства позволяет сделать соизмеримыми некоторые классы алгебраических чисел. Присмотримся к несоизмеримости еще раз: мы усложняем мир, а отношения в нем делаются проще. В данном случае, отношения между отрезками. Это показывает, почему так важно новое измерение, новый взгляд на вещи. Поэтому, объясняя что-либо, я всегда пытаюсь поглядеть на мир с вашей стороны, заражаясь вашей веселостью и наивностью, и надеюсь, что вы проникнетесь моей серьезностью».
Спросил какую-то девчонку, похожую на цыганочку: «Ну и к чему и на что вы решили поступать?» И услышал ответ, что хочет разбогатеть и потому поступает на экономический. Последовал пример с разорившимися нобелевскими лауреатами по экономике, и тривиальный вывод, что идеальные модели очень далеки от реальной жизни, что знание экономики, равно как и всех других наук, не делает человека богатым, умным или счастливым. Более того, оно может удалять человека от истины, равно как и незнание – приближать.
– Вы говорите об откровении? – удивилась Светлана, игравшая тут роль и дежурного, и ведущего, и черте кого еще.
– Не совсем. Я говорю об усложнении нашей концепции мира до такой степени, чтобы отношения между людьми стали детскими, ибо устами младенца глаголет истина. Мы уже достаточно многое знаем, но уже сейчас можно предположить, что, выпив чашу знания, мы увидим, говоря словами Лермонтова, что «в ней напиток был мечта, и что она – не наша». Навязан нам родителями, обществом, вообще неизвестно кем. И это трагедия.
Это лирическое отступление работало совершенно в другую сторону, и опытный дирижер Светлана это сразу сообразила.
– И в заключение, Юрий Васильевич ответит на вопросы,  интересующие аудиторию.         
Сама же она подошла к Виктору и сказала, что наслышана о его игрушках, и было бы очень хорошо, если бы он выступил и сказал, что в работе ему помогают предельно толковые студенты, а они, мол, воспитываются только у нас. Это было проклятие небольшого городка или Михаил Андреевич любезно сообщил ей все сведения.
Виктор не ожидал, что так скоро доберутся до него, и хотел уже покинуть агитвагон, но взгляд прилип к парочке, начавшей движение в обратную сторону: к Наташке, щеки которой алели влажными ритмами всех столкнувшихся чувств, и к бледному Костику, видимо, тяжело переживавшему  внезапную перемену в чувствах подружки, так сразу метнувшейся к прощелыге. И Колчин? Каким лешим занесло его в Искринск? Только лекции или что-то еще? Неплохо бы сосватать Костика своей сестренке. Это, конечно, невозможно, но теперь приходится решать множество задач, сама постановка которых, казалось, была невозможна. Одной больше, одной меньше. Какая разница! Лиля еще очень ничего и, как говорится, может соответствовать.
Только тут до Виктора дошло, что они подъезжали уже к гидроэлектростанции, а молоток все еще путешествовал вместе с ним, находясь в сумке. Удивительно, как он забыл об этом. Мало ли что. Любой мент может поинтересоваться содержанием его сумочки и спросить, зачем, собственно говоря, он везет молоток. Совершенно вылетело из головы. Перемкнуло. И уйти, не ответив, будет подозрительным. Все-таки он сказал, что через пять минут вернется, а сам быстро прошел в соседний вагон. Как и ожидалось, он был почти пуст. Два человека листали журналы. Вязала какая-то женщина… Он сел рядом с раскрытым окном и, нет – это было сумасшедшим невезением – навстречу поднимался тот же расхристанный тип, объявивший о «закрытии ресторана», в одной руке у него была раскрытая бутылка водки, а в другой – пирожок. Он был счастлив и, вне всякого сомнения, желал поговорить с вошедшим.
– О! Я тебя нашел. Вмажем? Осталось два места, где можно спокойно выпить. Кладбище и электричка.
         – Обязательно! Но! Меня тут баба ищет, – изобразил Виктор крайнюю озабоченность,  решив оставить молоток на обратную дорогу.
–  А ты бы развелся, – посоветовал этот дурно пахнущий тип.
Но уже нужно было выходить. И Костик, по всей видимости, вознамерился подарить букет Наталье. Он уже договорился с бабулей, но тут на платформу выкатилась очкастая, жёлтоволосая, с усмешливыми глазами и острым холодным взглядом поверх золотой оправы очков. Она что-то сказала Светлане, и туфельки той покатились куда-то в здание вокзала. Старушек и прочих продавцов какая-то сила разбросала по сторонам. «А, – наконец-то дошло до Виктора Андреевича, – она из экологического движения. Ландыш в Красной книге!» И кто-то за его спиной быстро проговорил свистящим полушепотом: «Что, браток, удивлен? Ну, посмотри на эту коброчку, на глазки стреловидные и попочку. Это Зойка Дынкина». Виктор изумленно обернулся и снова наткнулся на своего дискретно возникающего спутника. Тот, как оказалось, только и искал слушателя. «Моя соседка по этажу. Во – не вру. Она с родными – в ссоре. Уезжала куда-то. Говорили, в деревню. Не верится. Вышло – как в Москву. Вернулась. У нас в подъезде за это время три точки появилось. Одна – с левой водкой, вторая – с самогонкой, третья – с наркотой. Но, как говорится, все схвачено было. Даже труп от передозировки прямо в подъезде бизнес-план не нарушил. Оторала мать, отплакала. И все так же тихо и спокойненько. Только что железные двери на подъезд наши наркодиллеры поставили.
И чо? Первую ночь дома ночует эта стерва. И кто-то там на ступеньках что-то ей сказал. Даже с извинением. А она ничего. Присвистнула и говорит: «Посылайте ребята меня, –  говорит, – посылайте, но когда вас пошлю я к такой-то матери, извиняться не буду». И вот ночью, встаю, неизвестно почему гул какой-то в ушах, сердце прыгает. Дверь приоткрываю. Ба! Не только у меня. Смотрю, этот самый шалман со второго нашего этажа, которые никому не открывали, а только просовывали в щель, ночью, в разгар продаж и балденья – у – у – у, как индейцы, знаешь, в фильмах кричат, и полунагишом, и кто в чем, и в чем мама родила, как тараканы, оттуда посыпались. И милицию, оказывается, сами вызвали. Но приехала-то какая-то не их. Еще не купленная. Вторая ночь –  и то же самое – с хозяевами водки. А самогонщики догадались и сами смотались. Так что у нас – тишина теперь.  Девка – нож приехала».
          – Совпадение, – пожал плечами Виктор Николаевич. – Смена руководства местного РОВД. Допускаю, что она об этом знала.
Но этот, казавшийся бомжем, мужичок вдруг обнаружил интуитивное понимание теории вероятностей:
– Хорошо, а тут тоже совпадение и смена руководства в момент прибытия электрички? –  И повел руками в стороны.
Колесов оглядел платформу и встретился со скучающим взглядом милиционера. Старушек и прочих продавцов ландышами как ветром сдуло. Тогда это было уже подозрительно. Вопрос сам собой напрашивался:
–  Ну а ты-то, что здесь  делаешь?
–  Думаю предложить ей выйти замуж за меня. Квартира свободная. Пить брошу.
– Ну что ж – бери меня в свидетели!
Удивительный претендент на руку и сердце Зойки даже помолодел будто, подтянулся, со значением посмотрел на Колесова и, добивая своего случайного знакомого непредсказуемостью, вылил водку прямо на платформу. Виктор пожал ему руку и, увидев подъехавший автобус, поспешил к остановке. О знаменитом опыте Роберта Вуда, распугавшего зрителей в театре излучением инфразвуковых колебаний, Витя слышал и читал. Но, чтобы разместить генератор инфразвука в чужой квартире, нужен талант или физика, или взломщика, кроме того, генератор должен быть миниатюрным.
Надо бы познакомиться с этой Дыночкой поближе. Это будет достойное завершение списка невозможных задач. На случай непредвиденных сложностей, хорошо бы иметь подобный генератор у себя на фабрике, в кармашке собственного пиджака.


































Глава 3

Nihil Obstat

В узкой комнате второго этажа Саша испытывал странное ощущение попадания в тот же сложный переплёт времен первой молодости, с неизбежной нехваткой данных для определения линии поведения. Любой выход казался ложным, и было ему уже не 16, а вдвое больше. Чокнулся с отраженным Шурой пустым стаканом, но в графине была вода, а в холодильнике обнаружилось шампанское. Он подмигнул отражению. Вот видишь, как о нас заботятся, но тут же разглядел, что это было «Детское шампанское» – изобретение конца этого суматошного века. Возвратимся в детство. Безалкогольное пиво, водяная водка. Ещё раз – стеклом стакана о стекло зеркальной дверцы. Приехали! В бутылке была обыкновенная газированная вода такого специфического вкуса, что Саша оторопел. Зеркальный партнёр улыбался. Казалось, он советовал вспомнить свои собственные ошибки, защитить докторскую, закрыть все общие вопросы, удалённые от карьерного роста. Он был иронически настроен. Ах, Сашенька, давно ли вы считали, что число взаимопоправимых ошибок должно быть чётным, что равенство угла падения и отражения имеет общефилософский смысл?
Потом вам стало казаться, что и к выбору экзаменационного билета, и к выбору судьбы можно подойти по безупречной линии поведения. А теперь вы, кажется, хотите сказать, что любая безупречная линия поведения нуждается в дозированной ошибке. Отступление в сторону даёт некоторую широту и возможность избежать ответного удара судьбы. Так вы дошли до точки, в которой победа и поражение одинаково равновероятны. И предчувствие ещё больших неприятностей – не стоит ли оно уже у вас за плечами, молоточком постукивая в висках? Оно стояло всегда, отозвался Саша этому мысленному подголоску, будем оправдывать фамилию. Скользить и прыгать, словно мячик. Он присел на кровать, лентой потекли воспоминания ближнего плана.
В сентябре прошлого года в рутинной технической работе обозначился перерыв, он окончательно разделался с упаковками в неевклидовых пространствах, и его потянуло отдохнуть от геометрии и даже от математики вообще. В этот момент его и захватила философская тема власти иллюзии в человеческом обществе. Очень скоро он убедился, что по этому поводу написано  достаточно много. Ницше и Дюркгейм, Лебон и Тард, и еще многие другие внесли свой вклад в понимание возникавшей проблемы. Ницше, например, полагал, что действовать можно лишь будучи ослепленным иллюзией, а Лебон вообще считал весь человеческий прогресс выкованным в погоне за мистикой религий или утопий. Горький видел у истоков человеческой истории сумасшедшего зверя, вставшего на дыбы, процесс окультуривания, лечения которого и назван историей. Борис Поршнев видел у истоков человеческой истории существо, живущее в стихии дологического мышления и абсурда, а, смотря на сегодняшнюю российскую действительность, можно было думать, что и само русло, и устье человеческой истории совсем недалеко от её истоков. И только Гердер, немецкий рационалист XVIII века, успокаивал, что разум произошёл «из вечного потока истины, и в силу своей природы никогда не может потеряться на своём пути».
Выписки множились и множились. Самая прочная с виду экономика США покоилась на иллюзии устойчивости американского доллара, и число напечатанных бумажек уже многократно превосходило стоимость всех продуктов, производимых человечеством за пятилетку. Получалось, кто властвовал над миром иллюзий, властвовал и над миром реальности. Может быть, оттенок этой мысли звучал и у Беранже, цитируемого Актёром Горького: «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой». Безумцу иногда доставалась власть. Но, прежде всего, безумцы навевали этот сон о своей исключительности самим себе, а потом уже остальным. Как-то само собой получилось, что перелопаченная горка литературы опять виделась сквозь те же внушённые собственным образованием очки, и, волей-неволей, укладывалась в проблему несовпадения пространства человеческих иллюзий с реальным пространством, и возникала весьма интересная задача их формализации. Хотя бы в первом приближении… Он впервые увидел, что и это он может – его даже объяло холодком неведомой тайны. Но он органически не любил больших успехов. Есть какая-то обратно пропорциональная зависимость, знакомая ему ещё с детства, когда он объелся мороженым. Как прекрасно заметил Лесков – кто ждёт радости, тот дождётся гадости. Обратно пропорциональная зависимость. Тем крупнее будут гадости, чем приятней были сладости. Вероятно, жизнь можно уподобить простейшим качелям: перевешивает то одно, то другое – а в общем смысле всё пребывает в равновесии. И лучше не залетать далеко в сторону.
Судьба нашла нужным улыбнуться из-за границы. С некоторым замиранием сердца он распаковывал почтовый конверт, пришедший с далекой Мальты. Он не отправлял никакого вступительного взноса, не собирался приезжать вообще, но статья была принята к публикации. Мало того, его звали на конференцию, обещая уплатить все издержки, и предлагали годовой контракт со второй половины сентября следующего года в местном университете. Летом же он мог бы поработать в местной математической школе с месячным жалованьем… У него перехватило дыхание:  обозначенная сумма  раз в десять превышала его годовой доход. Россыпь открыток средиземноморских видов, толстый буклет об университете – всё это должно  бы полностью подтвердить реальность приглашения. Всё это подталкивало к геометрии переходных пространств, к женитьбе на мальтийке. Можно бы было забрать маму. Но привкус иллюзии был уже тогда. Кто же так далеко загадывает в наше суматошное время, и чем он так понравился Мальте? Он помнил, как бросил пакет на кровать, и в это время лучи солнца пробились между шторами, высветив рой пылинок, стоявших столбиком в его запущенной написанием докторской общажной комнате, и одновременно высветив весь спектр радуги в толстом ободке настенного зеркала… И тогда же, где-то на дальнем плане, возникла мысль о брате и пропала. Младший брат был талантливее, честнее, но неумеренный рот перекрывал все достоинства. Толька пил. По пьянке, «в случае несмещённого фокуса», как он выражался, выигрывал у старшего в шахматы, тогда как по трезвости – никогда. Не было никакой возможности предугадать сумасшедшую логику передвижений его фигур. Казалось, они хлебнули тоже, и проницательный Саша пасовал.
Беспокоила предстоящая в октябре защита, но состав оппонентов определился, а приехать на защиту можно было и с Мальты. Он уже готовился к разговору с начальником отдела Копытовым, о том, что он, возможно, и останется там, на беспроблемном острове в летней математической школе, а потом уже в университете, но что-то мешало признать ему своё решение окончательным. Предчувствие или осторожность...
Ещё со школьных лет он почти угадывал, вопросы какой тематики ему достанутся на экзамене, и, конечно же, готовился к ним более тщательно. Впрочем, в школе и вызывали его на самые сложные вопросы, на олимпиадах само собой… Такие он и выбирал далее. В сложности, каким-то образом, заключалась простота. Рекорд был поставлен на третьем курсе, когда из сорока вопросов он самым тщательным образом проработал два самых трудных. Хотя Саша и знал теорию вероятностей, но очень удивился, когда ему достался другой билет, ведь всё говорило и нашёптывало, что он выбрал именно то, что стоит знать. Пришлось сочинять ответ хотя бы на удовлетворительно. Погрузившись в себя, он не сразу расслышал знакомые слова и выяснил, что рядом его сокурсник Володя Маркин борется с преподавателем и одним из тех двух проклятых вопросов, которые Саша наметил себе. Товарищ ошибался, а экзаменатор не совсем правильно поправлял, что Саша и не преминул отметить вслух, но адресуясь как бы к потолку. Но действительный адресат услышал:
– Так вы, Безударчиков, способны доказать эту теорему в самом общем виде?
– И только её, – сказал честный Саша.
И тут же изложил ход рассуждений, приводивших к цели несколько быстрее, чем в обычном курсе теории комплексных переменных. Ошалевший Иван Семёнович забыл про собственно его билет и поставил отлично. Торжествуя, Саша взял протянутую ему зачетку, дошёл до общежития, и уже там интересующиеся сокомнатники, самые осведомлённые о его способе подготовки и обещавшие ему неизбежную двойку, обнаружили, что у него на руках зачётка Вовочки Маркина с отличной оценкой. И он, очень взволнованный, побежал назад. Экзаменатор решил ничего не менять и поставить две пятёрки, оказавшиеся единственными у него в тот, не совсем благоприятный для сдающих, день. Этот успех на грани проигрыша, ошибочный успех Маркина и просчёт преподавателя заставили Сашу изменить своё мнение о том, что благотворно только чётное стечение ошибок.
А Маркин с той экзаменационной поры, то ли желая доказать закономерность своего успеха, то ли ещё почему, заметно прибавил в учёбе. Шли, что называется, «ноздря в ноздрю»: оба поступили в аспирантуру, быстро защитились, правда, Маркин – кандидат технических наук, а он – физико-математических, но это к делу не относится и ему не мешает. Оба не уехали, оба делили один номер с двумя комнатами, с общим туалетом и ванной. Какие-то сложные отношения связали некоторое время назад Маркина и москвичку Наташу. Володе все наперебой советовали закрепить эти отношения женитьбой, но он не торопился, хотя иногда неделями его комната пустовала.
«Пустые комнаты, и ветер вопрошаний бессилен приоткрыть запертую в них дверь», –  продекламировал Саша, –  ожидая, что быстрые лёгкие шаги по коридору остановятся около его двери и попробуют войти. Но они лишь замедлили ход и прошли мимо. Можно сказать, что от пустой комнаты напротив он ушёл в целую галерею пустых комнат.
Вспомнился однокашник и тёзка Саша Соколов, молчаливо поднимающий свой тост на новогоднем вечере по принципу речь – серебро, а молчание  – золото, а затем не спеша идущий к пианино. Он был весь словно из анекдота: а мне всё равно, что в физтех поступать, что – в консерваторию. Играл очень прилично. Знаменитый Рихтер советовал ему бросить физику и окунуться в музыку, но Саша С. предпочёл теорию колебаний, что по понедельникам читал профессор Молчанов. А моделирование движения волн во всевозможных водоёмах полностью поглотило тёзку. Говорил, что настроение – это тоже волноводный процесс и мечтал создать приборчик, поднимающий настроение от беспросветного пессимизма до оптимистической эйфории. Саше Б. с трудом давался английский, и он взял его только благодаря силе рук и памяти, а для Саши С. стихия иностранных языков была органичной. Не только с Шекспиром, но и с Сервантесом он предпочитал знакомиться на собственном языке писателя. Адепт свободы. Играл в одной самодеятельной группе со старостой Кузьминым, к месту и не к месту повторявшим завет своего бати, что дисциплину на флоте раньше создавал карцер.
Среди тревожного настроения души взвизгнула какая-то струнка абсолютной тоскливости. В отражении зеркала или в памяти опять возник отец, с воспалённым блеском глаз подсказывающий младшему брату, и прозвучал позорный вскрик: «Папа, да сидел бы ты в своём кресле!» Он быстро отошёл от зеркала и поставил бокал на стол. Так вот сходят с ума.
А может это ещё и потому, что однажды, в дни пиковых перегрузок и недоспанных ночей над своей теорией упаковок, суеверный атеист Безударчиков решил, что Бог должен существовать, ибо без него в этом абсурдном мире не разобраться. Доказательство от абсурда, как это некогда сделал Тертуллиан. Он был несказанно рад, когда в эту пору бессонницы Юрий Васильевич Колчин подсунул ему информацию об объявлении Ватиканом открытого конкурса на ещё одно логико-философское обоснование бытия Господа. Убеждения он менять не торопился, времени было в обрез, но руку и мысль вдруг поволокло в сторону от математики, и оставалось только писать и слушать, как на голове шевелятся волосы. Впрочем, это была хорошая тренировочная задача. Ибо, так или иначе, доказательства Божьего бытия сводились к доступной для человека интерпретации бесконечности.
Есть немало примеров перехода на позиции религии со стороны убежденных атеистов, но есть и противоположные. И к тени французского кюре Жана Мелье неизменно обращался Безударчиков в последнем случае. Накануне смерти священник обращается к своей пастве с просьбой простить его за то, что всю жизнь он обманывал их, ибо Бога не существует. Вольтер говорил, что этот поступок способен убедить кого угодно: не по молодости лет, а стоя у преддверия могилы, священник резко пересматривает все то, во имя чего трудился всю жизнь. Впрочем, у святош всегда нашёлся бы ответ: пал под воздействием дьявола.
«Нет, – думал тогда Саша, – Бог есть не потому, что в него веруют, а потому, что есть верующие ставшие атеистами, и наоборот. Бог – это формула перехода между противоположностями, существующая в каждом человеческом сердце. Как это у Есенина – «горько мне, что я в Бога верил, жалко то, что не верю теперь». Поэт прав. Высшая обязанность его – противостоять агрессивной общей форме и моде. Бог – это форма вызова всем устоявшимся бредням, абсолютно бескорыстная, и потому так неприемлемая миром чистогана и барыша».
Саша ввёл понятие так называемой идеологической матрицы и множества возможностей её взаимопереходов. После этого, работая на заказчика, с небольшой подгонкой к желаемому результату он доказал, что мощность этого множества взаимопереходов в христианстве может быть интерпретирована как нечто предполагаемое континуумом гипотезой: среднее между мощностью несчётного и счётного множества. За счёт этого известные парадоксы, связанные с понятием всемогущего (может ли Бог создать камень, который он не поднимет), всеблагого (но как же тогда проблема зла), всеведущего (но как же тогда не знать, например, что Адам нарушит запрет), абсолютно бескорыстного (но как же тогда его служительница – церковь, – без воздаяний верующих не обходящаяся) решались действием Бога по одной из выбранных Провидением координат.
Юрий Васильевич очень похвалил, но посоветовал собственно математическую часть ни в какой журнал не отдавать, поскольку там – махнул рукой в сторону, и Там – поднял другую вверх,  этого не любят. 
– А вы кто Юрий Васильевич?
– В смысле?
– Верующий или атеист?
– Я сомневающийся.
– Тогда откуда же вы всё знаете?
Будущий оппонент пожал плечами и таинственно прошептал, что именно в колеблющейся позиции можно больше увидеть, впрочем, так ему приснилось. Но ни в детали теории метафизических колебаний, ни собственных снов входить не стал. Саша махнул рукой на эти таинственные сны. Пока его доказательство соизволят рассмотреть в Ватикане, какой-нибудь способный  пятикурсник опубликует построение промежуточного множества. А в голубом детстве ему предсказали, что он может умереть от скромности. Следовательно, если результат получит честь носить не его имя, он умрёт от огорчения, от зависти, от нервного срыва, от зародившейся где-нибудь пренебрежимо маленькой опухоли. Ощущение будущего кризиса даже покалывало лопатки, но прошёл месяц, прежде чем он нашёл математически строгое построение промежуточного множества. Окрылённый успехом, он жаждал опубликовать своё решение вопроса. Проще всего было бы послать статью в Интернет, однако после того, как Саша встретил там свою, правда, не бог весть какую статью, подписанную чужим именем, он пришёл к выводу, что сначала должна быть бумажная публикация.
Видимо, агностик Юра видел пророческие сны. В сборнике «Философия и математика» нашли эту статью элементарной и взяли, на их взгляд, очень серьёзный, прихваченный Сашей на всякий случай «Дух иллюзии в комплексных числах», в которых еще Лейбниц видел некое единство духовного и материального. Последовало ещё несколько сбоев. Сама собой сложилась версия, что Юрий Васильевич – большой любитель розыгрышей и коротко знакомый с редакциями уважаемых журналов – желал быть прорицателем в глазах своего неопытного коллеги. Он позвонил ему по телефону домой, но никто не ответил. Через месяц в деканате факультета аэрофизики и космических исследований Безударчиков выяснил, что Колчин уехал в Сашин провинциальный Искринск читать какой-то спецкурс, а теперь вроде бы намерен там жить.
В Долгопрудном же редактор сборника «Проблем математической физики» не пожелал взять его статью, мотивируя это тем, что она так же далека от физики и математики, как Земля от Луны. Это было немножко обидно. Необходимость развеяться или вспомнить молодость заставила его блуждать по коридорам лабораторного корпуса и представлять себя одним из студентов, бегущих сдавать зачёт или «лабу».
Наконец, подобно броуновской частице, подталкиваемый студенческой молодью, к своему удивлению, увидел себя в аудитории, где на сцене блистал светящийся шар головы Романа Романовича Диесферова, про которого одно время говорили, что он давным-давно в Западном полушарии, в очень приличном американском университете и не собирается возвращаться. Удивительным было и то, что оптик Диесферов читал лекцию по газовой аэродинамике с упором на сверхмедленные струи обтекания, сверхмалые энергии световых пятен. Саша смутно представлял себе, где нужны эти вяло ползущие струи, и был рад, что подобный вопрос возник и у одной из слушательниц. Лектор улыбнулся: «Представьте себе, девушка. Вы обмахиваетесь веером, разгоняя газовое облачко, которое делает ваше лицо загадочным и туманным, или превращает его в лицо вашей любимой актрисы. Красивое лицо воодушевляет, конечно, его преимущества можно использовать во вред или на пользу, но, думаю, всем закончившим оптический институт мы предоставим возможность сотворить себе лицо Дианы или Аполлона. Не последнюю роль в этом играют и ещё сыграют работы присутствующего здесь Александра Сергеевича Безударчикова». Оказывается, Роман Романович не только помнил его, а искал и нашёл его, вытащил на сцену, и Саша принуждён был сказать несколько слов в том общем смысле, что святых и праведников окружала световая аура. Они создавали её своей жизнью. Технически легче решить обратную задачу, но решая её, следует помнить о духовном росте личности.
Как говорится, на ловца и зверь бежит. Оказалось даже, что весьма абстрактные Сашины работы по упаковкам в неевклидовых пространствах почему-то интересуют лазерных оптиков. И очень им пригодятся. Саша пошутил, что, наверное, так же как интеграл понадобился одному офицеру при доставании ведра из колодца. Он смог его достать, изогнув проволоку в форме интеграла.    
Романыч шутку подхватил и осерьёзил. Прямая проволока для этого не годилась. Вот и у нас евклидовы упаковки не работают, и нам нужен тот, кто переведёт их в другие пространства и свяжет теорией вероятности скольжение человеческого взгляда по человеческому лицу. Разве это не совершенно произвольно? Что вы Сашенька, что вы! Двадцать – двадцать пять основных точек, около семидесяти основных линий. Проверили! На тысяче добровольцев.
А нашей фирме нужен математический отдел, и разве Копытов не передавал интересных предложений? Для кого? Именно для вас, милый. Нет? Впрочем, Копытову он позвонит сейчас же, командировку ему оформят, но, может быть, Саша без формальностей часа два посмотрит кое-что у него в фирме «Оптиум» или в Оптическом институте Розагрозина. И Саша посмотрел. Его усадили в тёмной комнате, надели очки с очень узкими прорезями, и он полчаса смотрел, как его взгляд красным лучом вычерчивает траектории рассматривания на светящихся фигурах. Сначала мелькала элементарная геометрия в виде цилиндра, пирамиды, додекаэдра, потом пошли женские лица, фигурное катание, демонстрация мод. Суть дела была вроде бы простой – найти наиболее вероятностную кривую, используя данные около ста тысяч наблюдений, занесённых уже в компьютер. Расчертить плоскость на квадратики абсцисс и ординат. Элементарная программка. И компьютер сам выберет местечки, наиболее посещаемые человеческим взглядом. Уровень дипломной работы.
– Между прочим, – заметил Роман Романович, – пусть меня не похвалят, но я открою вам страшный секрет. Мы крайне заинтересованы в вас. Ещё в середине ХХ века американцы доказали, что, хотя человека учат сначала мыслить категориями евклидова пространства, видит предметы он в гиперболическом универсуме.
–  Бред какой-то. Тогда бы нашему пониманию и восприятию легче давалась не прямая, а  гипербола.
– В этом-то и загвоздка, друг мой! Восприятие сращивается с мыслью о нём, как и мысль с языком, в каком-то переходном пространстве. Мы упрощаем свои ощущения, когда переходим к науке. Но сейчас на уровне наших лазерных технологий мы подбираемся к собственно человеческому восприятию. Говоря философски – к переходному пространству, к стыку мысли и ощущения, – именно здесь математик вашего геометрического профиля может оказать существенную помощь физике. Перспективы сумасшедшие. Выход в кино и театры, и в военное дело, в оптическую косметику. Дорогой друг, вы должны в ближайшее время стать нашим внештатным сотрудником.
Это, конечно, меняло дело. Но не слишком. Впрочем, в нелинейной оптике гиперболичность могла быть существенной характеристикой. А искуситель польстил:
– Мои коллеги перерыли массу статей и среди них нашли несколько ваших работ, посвящённых переходному пространству. Они краешком задевают нашу проблематику, в которой мы всё-таки ещё держим передний край…
Далее пошёл ряд заманчивых предложений, но, когда Саша попросил помощи в элементарной публикации, Роман Романович как-то вяло указал на замечательного знакомого из математической серии «Вестника МГУ». Знакомый нашёл, что статью надо несколько упростить, выделить идейное звено, увеличить число примеров. Впрочем, он уже звонил в «Квант», а там вас знают и в следующем месяце опубликуют. Конечно, журнал для школьников и студентов не самое лучшее место для закрепления приоритета, но бывает и хуже.
И вот, благообразный седенький старичок, услышав фамилию посетителя, торжественно жмёт Безударчикову руку, говорит, что статья элементарная, они её долго читали, и, наконец, опубликовали. И то, что Саша не получил пакета по почте, это даже лучше, и сейчас же вручает Александру Сергеевичу пахнущий типографской краской номер журнала, добавив, что гонорар он  тоже может получить сегодня. Довольный Саша бросил журнал в сумку, поднялся этажом выше, получил деньги, и счастливый думал, что Лёшечкин из «Вестника» переслал статью и упросил кого надо, чтобы она вышла как можно быстрее. Дома приготовил себе кофе, ощущая сладость предстоящего торжества, раскрыл номер… Это была его статья по элементарной геометрии. Ей было пять лет. Перевод на школьный язык возможности трисекции любого угла нестандартным набором инструментов и с помощью построения вспомогательных кривых. Довольно избитая тема. Но было приятно вспомнить, что материал статьи возник из ошибки и её исправления во время занятий с чрезвычайно талантливой и самоуверенной девчонкой. Но и только. Однако к досаде Саши добавился привкус воспоминания и чего-то ещё неуловимого. Статья, пролежавшая пять лет, явившаяся, как бог из машины, зашелестела Нинкиным халатиком, запахла её духами. Теперь это можно было считать предуведомлением о вторичном появлении этой девушки в его жизни. Той самой, с которой он теперь играет в прятки. Неизвестно зачем. Или известно?
Подружки не было, и оставалось чокаться с зеркалом. После того как расстались, видел её как-то с лейтенантиком. Узнал, а она и не заметила. Лейтенант был ужасающе молодцеват и спортивен. И впервые ощутил он древнюю мудрость обыденности: «Век учись, дураком сдохнешь!»
После он, конечно, провентилировал вопрос насчёт предложений Диесферова. Копытов покачивал густой чёрной шевелюрой, посвёркивал чёрными цыганскими глазами на собеседника и говорил, что Саша ничего не понимает. Работа по новым стандартам в металлургии – вещь техническая, но это – будущее сталелитейки. Распад, развал не вечен. А суть предложений яйцеголового ; так он именовал Романа Романовича – в том, чтобы загрести жар чужими руками, платить по минимуму, обещать по максимуму, и пусть любой желающий к ним перебраться насовсем крепко подумает перед тем, как сунуть голову в пекло. Антон Алексеевич воздел руки к небу:
– Два часа, говоришь, посидел, они на тебе опыт поставили и тебя же бесплатно включили в работу. А статью не могли включить? Шура, извини меня, но младенец увидит, что эти две вещи взаимосвязанные. Почему ты не отдал статью в сборник родного института управления?
– Да кто бы его читал. Но, в общем-то, можно и сюда.
Копытов чему-то обрадовано заулыбался, темноватый румянец проступил на щёках. Саша попросил творческий отпуск месяца на три и не стал скрывать, что задача, предложенная Диесферовым, интересна как раз в творческом отношении.
– В творческом! Ах, лысый паршивец! Знает, чем купить! Подождал бы ты недельки две.
Саша пригладил волосы, постучал пальчиками по лбу.
– Ждать некогда.
Копытов вполголоса обронил, что именно сейчас и следует подождать, его вот-вот посадят в кресло заведующего сектором, или, возможно, директором института, а Саша тогда будет завотделом. Уход в творческий отпуск испортит его карьеру. Всегда он был человеком без вывертов, а тут кто-то внутри него взял да и сказал сухим голосом:
– Тогда я ухожу. В переходное пространство.
Начальник что-то знал или подозревал измену. Намеками указывал на внешних и внутренних конкурентов, а затем спросил насмешливо:
– В оптический институт или за границу?
          И вдруг, шёпотом, поблёскивая смеющимися глазками, пояснил, что, связавшись с Диесферовым и компанией, Саша автоматически закрывает надежду для публикации некоторых своих статей, возможно, самых для него существенных. А разве в нашей свободной стране существует цензура, изумился Безударчиков. Не цензура, а фильтр по части военного ведомства. Диесферов – человек больших амбиций. Значит, моя Мальта и мальтийка накрылась? Ну, не совсем. А что же делать? Ну, останешься дома,  но как бы уйдёшь. По договору всё оформим. Возьмёшь в работу ребятишек своей лаборатории – программиста Толю, доцента Штакетникова и эмэнэс Маркина. Да, да. Я уже говорил с ними. Заразительная болезнь  творчества. Просите у Диесферова всё. В этом году институт последний раз оплачивает удорожавшую жилплощадь, есть даже проект предоставления здания одной очень солидной и денежной организации. Впрочем, нужных людей мы сохраним. Тяжело вздохнув, творческий отпуск Копытов подписал, правда, не на три, а на два месяца, но сути это не меняло.
Ну-ну. Саша знал, для кого он был нужен. Антон Алексеевич хотел пристроить за него свою племянницу, по виду совершенную скромницу и недотрогу, но женатый Вадим Штакетников, видимо из сострадания, сообщил Безударчикову, что у этой бедной Лизы – неоформленный развод и ребёнок. О, она не говорила тебе ещё? Непременно скажет. Перед свадьбой или после. И ещё ей предстоит большой имущественный раздел с бывшим мужем. Но что верно, то верно – в случае и удачного, и неудачного раздела будущий муженёк как сыр в масле будет кататься. Ты только на неё погляди без купальника.
Но дальше двух совместных купаний прошлым летом дело не пошло. Она смотрела на него слишком по-хозяйски. Первый раз она купалась в купальнике, у которого никак не застёгивался сисничек, и это приходилось делать прямо на ней, второй раз – в бикини, и у неё сломалась ответственная застёжка, соединяющая верх и низ этой удивительной конструкции.  Несколько вспотев и видоизменив канцелярскую скрепку, он добился отличного результата. А девушке попеременно становилось то щекотно, то больно, то просто смеясь, она начинала валиться на Сашу. Перед третьим разом Лиза приснилась ему плавающей нагишом, и, уважая вещие сны, купаться Александр Сергеевич не пошёл, подозревая, что можно наломать таких дров, что никакой починкой не поправить. Он просто позвонил и оговорился подготовкой докторской.
Прояснилось и с Колчиным. Вадим съездил в провинциальный Искринск на представительную международную научную конференцию по теории гравитации и попутно выяснил, что Юрий Васильевич женился там чуть ли не на студентке, что весьма скромный Искринский педагогический институт стараниями местных и других меценатов преобразован в университет, и что там платят весьма и весьма нехило. Среди этих других был и русский американец, миллиардер Валерий Айвз, приёмная дочь которого представляла собой весьма лакомый кусочек и обучалась в новоиспечённом университете. «А? – подмигивал он на одном из чаепитий Безударчикову – Развожусь со своей старухой и уезжаю!»
Безударчикову показалось, что теперь он легко обобщит опыт путешествий человеческого взора по некоторым стандартным фигурам, и масса экспериментальных данных теперь обретёт свою, пусть вероятностную, но форму. В редкие дни, когда Александр Сергеевич соизволял явиться на службу, сотрудники, движимые неизвестно каким энтузиазмом, спорили до хрипоты, изводили пачки бумаги, в обеденных перерывах играли в футбольчик, вспоминая студенческие годы, оставались сверх плана на час, на два, на три и, в конце концов, выдали несколько нечетких алгоритмов, которые могли бы привести к цели. Их сумасшествие пришлось остужать тем, что их вперёдсмотрящий в любой момент может быть объявлен никем, а их старания пропадут даром или даже могут сработать против них. Было странно, что Безударчикова не вызывали ни на верх по институту, ни на ковер боковой фирмы. Получили очень приличную зарплату. Вадим Штакетников, имевший свои разведданные, сказал по секрету, что руководство института управления и фирма «Оптиум»   настолько заинтересованы в их исследованиях, что пойдут на любые условия.  Безударчиков должен их лишь сформулировать. И вдруг, сразу же после квартирной формулировки, оказалось, что направляющий луч погас. Фокусировка привела лишь к расфокусировке. Саша изумился, но это было так. И не только с ним. Маркин, правда, сдвигал всё в эротическую плоскость и объяснял: вот, когда они с Наташей сначала в кроватке, потом в кресле, то наутро на диване уже не получилось. Он был большой всё-таки пошляк, этот Вовочка.
Погоня за истиной позволила увидеть на финише лишь ее тень. Как будто бы, совершенно по Канту, гнаться за истиной можно было совершенно бескорыстно. Как только он стал обдумывать выгодные условия, то представлявшаяся очень простой классификация кривых и поверхностей в переходном пространстве в зависимости от матрицы этой переходности подёрнулась мглой и приобрела оттенок неразрешимости. У Маркина интеллектуальный азарт, оказавшийся сродни охотничьему, тоже угас при неудаче. И, как это было еще в стародавние дворянские времена, пребывание хозяина на охоте разладило его отношения с будущей законной половиной.
Графом Нулиным в его истории оказался Диесферов, директор фирмы «Оптиум», как будто бы совершенно очаровавший родителей Наташки. Однажды Вова увидел, как тот по-особому доверительно беседует с его будущей женой. Он вспылил, но эта стерва, как он выразился, намекнула, что этот ловелас имеет на неё те же права, что и он. У Диесферова – неоформленный развод, а у него – неоформленный брак. Есть сильные подозрения, что у неё уже другой…
– Ну и кто же этот другой? – спросил Безударчиков
– Если это сам Роман Романович – он подписал себе смертный приговор, – с  железной кротостью отвечал друг.
          – Ого, какие мы ревнивые!
– Это точно. Кто-то из нас. Или я, или его благоверная… Похоже, Диесферов на нас проворачивает какую-то крупную аферу. Пусть делится тогда что ли. У него вон трехэтажный домик, квартиры двум сыновьям сделал…
Далее последовал длинный ряд описи имущества, достойный секретного налогового агента. Безударчиков схватился за голову.
          – Я даже в затруднении: кто твой соперник? Имущество, отец или сыновья?
На следующий день после этого разговора длинная переливчатая трель подняла Безударчикова с кресла, где он задремал, силясь во сне увидеть кривые переходного пространства. Он понял, что искомое представление надо оставить на потом, открыл дверь и увидел присевшего на корточки Володю, приподнявшего вверх свое бледное осунувшееся лицо:
– Меня выгнали.
           Сначала Безударчиков не понял. Он подумал, что по своей привычке соваться всюду и надоедать всем Маркин попал, как кур в ощип, и влез куда-нибудь в должное быть недоступным – в файлы Пентагона или ФСБ. А может быть, за его территорию институт уже отказался платить. Вовочка выгонялся часто, ибо был очень неожиданным и скандалообразным человеком. Чертовски талантливый, высокий, плечистый, – он был, что называется, не без божьей искры, и только особенного рода невезение и безалаберность в оформлении всех и всяческих бумаг отодвигала его докторскую в туманную даль неопределенного будущего. Он мог «экономить», ища подработку грузчиком в накинутой поверх парадного костюма фуфайке, разыскивая на такси подъезды к выгружаемым вагонам. Доходов от такой подработки, разумеется, не было никаких. Но Вова где-то находил средства на посещение не просто забегаловок, а популярных ресторанов. Создавал, так сказать, популярность себе, ибо считал, что к математикам попал случайно, намереваясь стать артистом театра или кино.   
Играл самого себя он, если не замечательно, то занимательно. Ходила молва о том, как он рвался в ресторан, где проходила встреча профсоюзных деятелей Америки и России. Видимо, желая передать им какое-то архиважное сообщение, он вырубил двух вышибал, выбил закрытую дверь банкетного зала и предстал перед онемевшей публикой в своем разъяренном виде, требуя, чтобы именно его включили в профбоссы, ибо только он и только один он способен побороться за интересы трудовых масс. Чья-то влиятельная рука избавила Вову от серьёзных неприятностей. Инцидент не вызвал международных осложнений, но себе Вова навредил основательно. Это приключение другая сторона не забыла, и, без объяснения каких-либо причин, год спустя Маркину было отказано в визе, когда он вдруг всерьёз собрался в Штаты… Вероятно, он считал, что ни один из его поступков не имеет последействия. Жизнь постоянно убеждала Вову в обратном, но практические аргументы на Володю действовали слабо. Новые времена сделали его метафизиком. Еще месяца два назад Вова активно агитировал всех за вступление в секту «Придумай своего Доброго Бога». Как ни странно, но Безударчиков сразу подумал, что и в этом движении его друг оказался еретиком, заранее пожалел секту, лишившуюся такого украшения, и сочувствующе вздохнул.
         Когда же Безударчиков услышал о новой ссоре с Наташкой, с которой Вова жил ни шатко, ни валко, не был расписан, ссорился через день, то даже разочаровался немножко, но все-таки предложил, прочитав пришедший на ум глуповатый стишок:
          – Заходи, покушай кашку. Скучно будет без жены, – так найдем еще Наташку, съездим к теще на блины.
         Разрешения, конечно, не требовалось. Но Вовочке нравилось обставить свой приход как возвращение блудного сына, как что-то роковое, неизречимо-предречённое, душа его просила бури, и Саша прочёл ему из «Пьяного корабля» Артюра Рембо: «Я видал, как в отливах таинственной меди / Начинается день, и расплавленный запад лилов, / Как подобно развязкам античных трагедий, / Потрясает раскат океанских валов».
Впрочем, Вова скоро пришёл в себя и взялся за восстановление прежнего положения вещей. Обрадованный дружеским похлопыванием по плечу, он захотел тут же подключить Александра Сергеевича к своему возвращению, к общению с будущей законной тещей, портящей, впрочем, все дело. Он даже набрал ее номер, протянул мобильник начальнику, но тот наотрез отказался от переговоров, настаивая на том, что его глупая частушка практического смысла не имеет.
– А что имеет? – изумился обиженный приятель.
И даже собирался, по всей видимости, выйти и исчезнуть. Но передумал. Была в нем какая-то удивительная сговорчивость, жившая в ладу с вечной неуживчивостью. Недаром он считал себя творческой личностью и сознательно культивировал в себе дух противоречия. Погладил лоб и сказал, что будет бороться за душу возлюбленной. И не прошло и двух дней, как его душа – пухлощёкая девица в сопровождении мужчины, нёсшего её чемоданы, остановилась на пороге их с Вовкой палат. Саша увидел изогнутый каприз девичьих губ вместе с разлётом слов и взлётом длинных ресниц:
–  А разве Володя ничего не говорил обо мне? Я – Наташа Мальцева. Мы скоро поженимся. А пока поживём здесь. Не больше недели.
И гости скоро попросили хозяина на время перебраться в меньшую комнату, пока в большей комнате не произойдёт становление семьи. По странной Вовиной логике выходило, что общажная жизнь должна закалить их пока не оформленный полный союз. Пожелав совет да любовь будущим молодожёнам, Саша согласился. Обещанная неделя растянулась на несколько месяцев и похоже всё растягивалась и растягивалась. «Привокзальная, цыганская» жизнь, сначала выводила Наталью из себя, и она постоянно ждала, что вот-вот её родители сообщат ей о покупке квартиры. К «двум козлам» – так, вероятно, по первости про себя, а затем нередко и вслух, называла Наташа их теперь, – сон шел очень плохо, и часто ночь напролет работал компьютер, они марали бумагу нелепыми, какими-то детскими рисунками, подписывали их умопомрачительными подписями, обсуждали какие-то фантастические проекты. Не раз и не два гражданская супруга пыталась жестко пресечь эти ночные беседы, тушила свет, и мрак окутывал мужчин. Но оба одержимых наперебой доказывали ей абсолютную практическую выгоду того, чем они сейчас занимаются. То ли ей нравилась их убежденность в том, что это – трудно было понять, что подразумевалось под «этим» – может сулить миллионные прибыли, то ли Саша хорошо вникал в детали дизайна квартир богатеньких русских, чем она начинала заниматься, и это до некоторой степени мирило её с неудобствами. 
Безударчиков был рад и тому, что у друга исчез пунктик, связанный с детскими играми. В прежние времена он настойчиво звал Сашу поиграть в настольный хоккей или футбол, отвести, так сказать, свою буянящую душу в сторону прелестного детства. Не довольствуясь обществом Саши, он зазывал имеющихся на этот час на их этаже ребятишек, и тут начинался целый чемпионат, плавно переходивший в игру «в войнушку» или «в пиратов». В соседней комнате дети зверели, дичали, сооружали в комнате крепости из стульев, скамеечек и подушек, и пыль завивалась столбом. Они прыгали, швырялись мягкими, а порой и твердыми вещами, игрушками и подушками. Особенно часто гостило трио спившегося физика Лескина: Никитка, Виталик и Тоня, – мама которых прилагала героические усилия, чтобы кормить детей и временами являвшегося мужа. А Вова был друг, гувернёр, приятель, у которого всегда было на мороженое. Теперь об играх в соседней комнате можно было забыть. Присутствие твёрдой женской руки и взгляда сказывалось. Володя иногда мямлил, что скандал не за горами, но держался подтянуто и молодцевато. В обеих комнатах горки рассыпанных на полу и на столе книг вдруг обрели спокойное пристанище на полках, и ещё даже место осталось. Исчезла пыль, временами осаждавшая их жилище. И от Вовки перестало пахнуть куревом. Смеясь, супруга говорила, что она архитектор домашнего очага сразу для двоих мужчин. Володя хмурился и грозил ей пальцем.
Но вот в размеренную жизнь творческих отпускников ворвался Роман Диесферов. Несколько раз он появлялся и в отделе, и в общежитии. Нечеткие алгоритмы оптиков не устраивали. Им хотелось бы пусть сложного, но обобщенного решения, которое было бы доступно «прогонке в числовом режиме». Они мечтали  о подсветке траектории человеческого взгляда, должной бросить свет на многие проблемы. На какие именно, не уточнялось, а Безударчиков не любопытствовал, ибо ему в избытке хватало предположений Вовы, который кричал об особом световом дизайне всего на свете.
– Шеф и босс, – резковатым, но тонким голосом блеял Вовочка, – это так просто! Пословица нас учит: «Не все золото, что блестит». Но история общества, равно как и индивида, доказывает – не на собственно золото, а на блеск покупаемся мы! Физики создадут такую просветленную оптику человеческого взгляда, что люди купятся на все. Мы полностью предпочтем кажущийся мир реальному, и у нас уже не будет выбора. Мы и так большей частью пребываем в виртуальном мире, а их микролазеры захлопнут последнюю крышку. Жуть. И сейчас, я считаю, мы должны успеть насладиться живой реальностью, живыми людьми. Как хорошо, что мы почти не смотрим телик. Ведь скоро перед глазами будет расстилаться телевизионный, опти-иллюзионный мир. Мы узреем марсианские пустыни и пустоту космоса, и Великое Ничто древних индийцев.
– Что ж вы хотите, – соглашался Диесферов, выбритый досиня, занавесивший глаза стеклами темноватых очков, – это сами математики придумали иррациональные, затем мнимые числа, неевклидовы геометрии, а нам, грешникам, только и осталось, что успевать изготавливать мир по их чертежам. Говоря же философски, еще Паскаль, кажется, заметил, что мы все живем во имя будущего счастья, никогда его не достигая, и, тем самым, почти не живем.
Абсолютно лысый шар головы Диесферова излучал сияние. Он как всегда не торопился и никуда не опаздывал. Мог долго пить, не пьянея и жалуясь на катастрофическую нехватку времени, что, однако, ни на йоту не сокращало время его визита. Его байки о знаменитых ученых были остры и забавны. Рассказывал, например, как импульсивный и шарообразный Алексей Иванович Долгов в жесткой полемике так интенсивно жестикулировал, приседал, разводил в стороны руки и чуть ли не подпрыгивал, объясняя свою новую теорию гравитации, что при словах: «Гнет пространство, ломает геометрию», и костюм, и брюки уважаемого академика треснули по швам. А надо было знать Алексея Ивановича, большого аккуратиста, чтобы представить, что он чувствовал в этот момент. Но и в этот несчастный момент он, преданный духу науки, обратил в свою пользу, заметив, что в особых случаях можно говорить о расслоении пространства-времени, как вот теперь о расползании его костюма. И, сняв пиджак, обвязал рукавами пояс, закрыв треснувшие брюки, продолжал говорить еще около часа.
Еще в начале восьмидесятых Роману Романовичу удалось в опытах по лазерному уплотнению материалов добиться почти тысячекратного  повышения плотности вещества, заложить основы экспериментальной и теоретической физики ядерных микровзрывов. Считалось, что этот успех был преддверием  жар-птицы века  – управляемой термоядерной реакции. В тисках секретности надо было как можно меньше дать информации, и, в то же время, соблюсти приоритет. Диесферов нашел выход, одобренный высшим начальством. Несколько сборников задач для поступающих в провинциальные вузы вводили ряд его головоломок фразой типа: «В настоящее время считается возможным…» Решения к таким задачам превращались в серьезную научную статью, написанную элементарным языком школьной физики, но не избегавшую утверждений типа: «После элементарных преобразований (предоставляем их читателю в качестве полезного упражнения), получаем…»  Эти элементарные преобразования могли занимать страниц десять машинописного текста. Позже, ссылки на сборники задач, где в коллективе авторов числился Диесферов, появились в зарубежной научной литературе. Автор головоломок в шутку называл себя еще и Троесферовым: «Две – от фамилии, и еще одна – от головы». Помогла отстоять приоритет уравнения уплотнения и статья Розагрозина, привязанная неизвестно каким-то боком к журналу «Кройка и шитье» и получившая широкую известность только в середине 90-х годов, но вышедшая десятилетием раньше. Оба они в одно и то же время получили заманчивые заграничные предложения, от которых отказались. В случае Розагрозина это было совершенно ясно. Физик-экспериментатор, атеист, коммунист, патриот, человек со славянофильскими замашками, несколько небрежный в одежде и с удовольствием цитировавший математика Колмогорова, вспоминавшего о своей студенческой юности: «Одежда у меня была, а туфли на деревянной подошве  я изготовил себе сам». Очень гуманно относился к студентам. Надо было обладать редким невежеством, чтобы получить у него двойку. Зачастую при этом больше всего расстраивался именно Федор Федорович.
Но космополит Роман Романович был человеком совершенно противоположного типа. Имел обыкновение ставить студентов в тупик, брать поданный  ему лист с решением задачи  вверх ногами и преспокойно объявлять: «Чушь!»
         – Простите, вы не так взяли.
– Все равно – чушь.
Он мог поставить семнадцать двоек из двадцати возможных. Еще в андроповские времена он, к неудовольствию кафедры общественных наук, спокойно объяснял студентам, что государство и страна должны заботиться о человеке, а не наоборот, что тайны Господа Бога все-таки недоступны. Всегда западник, правоверный сторонник разумного капитализма – как он мог не убраться в чужие палестины? Это была какая-то загадка, совершенно другой и, быть может, исключительный случай. И эти два крыла – правое и левое –  ругались крепко, но какая-то сила держала их вместе.
Если Диесферов заставал Наташу, он тут же звонил, и через минуту появлялся его юный шофер Гриша с огромным букетом цветов, коробкой конфет и бутылкой шампанского, которое немедленно разливалось в узенькие длинные фужеры. Роман Романович произносил длинный витиеватый тост за воплощенный в образе Наташи дух творчества, стоя на плечах которого, гениальный Вова заглядывает в такие дали, которые никому и не снились. Ньютон, как известно, был холост, и вот вам – теория абсолютного пустого пространства-времени. Эйнштейн был дважды женат – и вот вам специальная и общая теория относительности с зависмиомстью и времени и пространства от материи, их наполняющей. Свободный гражданский союз супругов Маркиных, – и будет единая теория поля. Пили все, исключая шофера, который пожирал Наташку глазами, хотя ничего особенного, на взгляд Безударчикова, в тридцатилетней Вовкиной жене не было. Лет десять назад, может быть, она представляла бы из себя что-то особенное. Но так он только успокаивал себя, а сам постоянно ощущал уколы странной ревности, как будто и ему Наташа кем-то доводилась. Однажды, чувствуя отвращение к самому себе, вскрыл письмо, адресованное ей и никак не подписанное. Это было совершенно глуповское объяснение в любви. Он мог бы такое написать в молодости… с поправкой на поколение, обойдясь без секс-апильности, -обильности, -мобильности, которые неизвестный автор беспощадно педалировал в своем письме. Слава Богу, Безударчиков прекрасно знал, как выпроводить босса. Он трогал Романа Романовича за рукав, увлекал его на общую кухню и говорил, что в случае успеха его сотрудники хотели бы иметь вместо денег пару-тройку квартир в Москве или в ближнем Подмосковье. Роман Романович бросал несколько слов о важности научного поиска самого по себе, давал туманные обещания и вежливо прощался. Однажды он, впрочем, задержался и сформулировал версию-предположение о том, что, вероятно, было бы большой удачей вычленить резонансные кривые гиперболического пространства. Тогда бы удалось замкнуть световое пятно на фигуре.
         А с Гришей было сложнее. Два или три раза он отвозил Наташу в ее архитектурное управление и привозил обратно. Наташенька приходила цветущая и пахнущая, терзая товарища, говорила особенно мягко и даже напевно. И это изменение тона казалось особенно нестерпимым. «Шеф, я его уничтожу! – пообещал Володя, бывший свидетелем этих отъездов и приездов. И Безударчиков не мог понять – это шутка или нечто серьёзное. На всякий случай он сказал Володе, что его занятия боксом в детстве вряд ли ему помогут в разборках с Гришей, который был то ли дзюдоистом, то ли самбистом, а может быть, и тем и другим вместе. Увидев, что Вова приобрёл книгу по восточным единоборствам, Саша провёл ещё одну блокировку через Романа Романовича, и Гриша перестал появляться. Однажды, когда Саша помогал Наташе в кухонных хлопотах, та наступила ему на ногу, груди её выпорхнули из халатика, и она звенящим шёпотом прошептала, что очень благодарит за заботу о её целомудрии. На всякий случай Саша двусмысленно сказал, что интересы подчиненного – его интересы.
Было видно, что Наташе общажная жизнь пошла на пользу. Она похорошела, помолодела и передвигалась по их сопредельным территориям окутанная облаком молочной свежести. А на ревнивые вопросы будущего мужа, не завела ли она себе мальчика, говорила, что заводит сразу двоих. Но вообще-то своими кухонными работами она вряд ли отработает то, что стеснила Сашу. И, может быть, она окажет дополнительные услуги… И пока это в шутку, а скоро будет всерьез, если он не перестанет далеко и надолго уходить в науку. Ничего тревожного это не содержало, но Маркин был непредсказуем, и нужно было внимательно следить за ним.
Ночами Вову осеняли идеи глобального порядка, и он занимался критикой мироздания по Эйнштейну и по Богу. Оба великих зодчих, по его мнению, допустили серьезные просчеты. Не притяжение, а именно расталкивание и отталкивание действует в окружающем мире людей и галактик, а они, похоже, рассчитывали на обратное. Он медленно прожевывал кусок батона с тонким ломтиком колбаски, наливал кофе и в промежутке между глотками переходил на ты, на самый запанибратский тон, одновременно с этим возвышая шефа:
– Одна надежда – на твою теорию, Шура. Жалкие марионетки иллюзий когда-нибудь наткнуться на нее и поймут, в какой угол их загнали. Цивилизация галлюцигенераторов. У нас она началась с Чумака, Кашпировского. А может быть и раньше. Вот послушай, Шура, и он раскрывал «Психологию масс» Густава Лебона, зачитывал: «В преследовании иллюзий основывались религии, которые умели подчинить своим законам половину человечества, ими же создавались и уничтожались самые громадные империи. Не в погоне за истиной, но скорее в погоне за ложью человечество истратило большую часть своих усилий. Преследуемых им химерических целей оно не в состоянии было достигнуть, но в их преследовании оно совершило весь прогресс, которого вовсе не искало». Вопреки очевидности, во имя упрощения, я полагаю, Шура, что именно так работает не только зрение человека, но и его мозги. Религия вообще и мировые религии. Верую, ибо абсурдно и наоборот, абсурдно, ибо верую. Иллюзия! Иллюзия! Чего не сделает человек, чтобы приблизить ее к себе поближе. Тут именно оптика древних. Из глаз человека исходят лучи и очерчивают желаемое. Кстати, почему ты не попробовал мнимые числа? Смотри, как они здесь естественно выглядят… И Вовочка стал строить комплекснозначную интерпретацию переходных миров.
Да, вот это и утешало – во время болтовни Володя набредал на нечто толковое. Хотя иногда, развернувшись на сто восемьдесят градусов, шел в противоположную сторону. В частности, с настойчивостью, достойной лучшего применения, он дал два доказательства того, что избранный ими путь анализа не ведёт к тупику. И собирался дать третье. 
Жить холостому рядом с полуженатиками было не очень легко. Через тонкую перегородку доносилось поскрипывание кровати, отчётливо слышался интимный шёпот, охи да ахи, вопросы типа, а как тебе лучше, а так удобнее, и, ворочаясь в своей постели, Саша думал, что вот если бы он был верующим, то это было бы искушением и испытанием, а он бы его преодолел и сподобился.  Ангельского или апостольского чина. А то все чувства вертятся впустую: и без радости и без святости. Очарованный собственной аскезой, он успокаивался и засыпал, но иногда не к месту в воображении возникала то картинка Наташки, как-то случайно вышедшей ему навстречу из ванной и подпоясанной только узким полотенцем: «Ой, а я думала это Вовка», то вид девушки сзади, когда она, не доверяя швабре, влажной тряпкой делала уборку вручную, не разрешая входить и, позволяя себя рассмотреть, очень медленным разворотом обращаясь к нему: «На вот, вытри ноги». Безударчиков немедленно приходил к выводу, что его ждал бы ад, оправдайся библейская версия человеческого бытия, поскольку он чуть не пожелал тогда жены или полужены, так сказать, ближнего.
Он почти обрадовался, когда Наташа решила навестить родителей. Жить стало спокойнее, и через день Саша предложил Володе снова поменяться комнатами. Такое серьёзное дело решили обдумать со всех сторон, и Вовик извлек из своих запасов бутылку вина. Но Наташка, видимо, интуитивно чувствовала, когда стоит возвращаться. Сухо щелкнул ключ в замке, и появившийся женский контроль был стремителен и беспощаден, как вихрь, ворвавшийся в комнату.
– Но разве так свои проблемы решают?! – удивилась она, и Вовка, уже взявший штопор, не успел отвести ее проворной руки. За горлышко и, почти не целясь, – в форточку.
– Рискуешь, – сказал Саша, проследив плавную траекторию полета.
– Далеко ушли? Сколько бутылок до нобелевской?
Мужчины отступили в бывшую Вовину, а теперь в Сашину комнату. Здесь Вову осенило:
– Дорогой мой шеф, я все понял. Сегодня сороковой день, или точнее сороковая ночь нашего пребывания на твоей территории. Поэтому такие чудеса в решете и творятся, дырок много, а вылезти неоткуда. Так и у нас. Бутылки есть, да выпить неоткуда. Утром я сбегаю, посмотрю, может быть, не разбилась.    
Саша настойчиво подталкивал Вовочку в комнату будущей законной супруги, но тот говорил, что больше ценит разговор по душам, что Наталья его не понимает… Эта бессонная ночь состояла из бутылки лимонада и разговоров про всевозможные кризисы и женские характеры.
Трепались о «ревущих» сороковых широтах в океане, о сорокалетнем кризисе в жизни мужчин, об особенных периодах войн и революций во всемирной истории, тоже попавших на сороковые годах семнадцатого, девятнадцатого и двадцатого веков. Есть какая-то особенная кризисность в числе сорок. И не зря  вспоминали и сорок градусов в алкоголе, и критическую температуру человеческого тела, и сорокового медведя, и многое еще и, наконец, пришли к выводу, что великий и могучий русский язык не ошибается: «Сорок – это совместный рок различных процессов и явлений в человеческой и природной жизни». В обыденности медведей, конечно не встретишь, но вот женщины… А сороковая, конечно, роковая. Ему еще далеко. Под этот трёп Саша задремал, а собеседник расположился подножия стола, подсунул под грудь подушку и лежа углубился в какие-то расчеты. 
Вовик тоже думал об упрощающей дело подстановке и дремал, уронив голову на кипу листов. Возможно, это был трёхчлен нецелой степени. Но попробуй, отыщи эту самую степень. И тут спящий Шура вздрогнул и произнес:
– Двадцать семнадцатых.
Володя два раза переспросил, а Саша, перекрутившись на диване, повторил свое указание, добавив, что шаг снижения должен быть равным одной трети.
Как говорил потом Маркин, ни под каким боком такая степень не могла ему представиться. И все-таки он решил попробовать и запустил программу численного решения дифференциальных уравнений именно с этим параметром. Он ожидал, что компьютер пожалуется на нехватку оперативной памяти, на ненадёжность соединений, но вместо этого по экрану текли промежуточные упрощения, всё довольно лихо уничтожалось, и испуганный Маркин даже подумал, что сейчас последует нулевое разрешение вопроса. Но спустя час на экране чётко высвечивалось 28 картинок возможных кривых в пространстве Безударчикова. И тогда Вова даже решил, что спящий уже во сне проделал это рассуждение, а его работа носила характер простой утилитарной проверки. Он стал будить друга, немилосердно тряся спящего за руку. Проснувшись, Саша попытался найти ошибку в представленном решении, и с сожалением констатировал, что её не было или она была недоступна для первого взгляда. И эти двадцать семнадцатых, которые выползли неизвестно каким образом.
А Вову обуял бес тщеславия, он кричал, что это результат мирового значения, полученный во сне, хотя сам неусыпно бодрствовал.
– Боже ж мой! Что за чушь ты несешь? Разреши, я посплю, ладно?
Было неприятно, что почти сразу же затрясли плечо, и мелькнула мысль немедленно положить конец этому второму возвращению студенческой жизни, долго длящейся сессии на старости лет. Кто-то возникший в облаке полудрёмы поднес Безударчикову, принявшему вертикальное положение, чашку кофе, а затем положил пару исписанных скорописью листочков. Это была классификация кривых второго порядка в переходном пространстве, как раз то, над чем Безударчиков долго бился и вынужден был оставить эту проблему на потом, как раз перед приходом супругов на сопредельную территорию.
– Это когда же? – удивился Саша, ухватив основную идею.
– Да вот всю ночь вертелось на языке, и вот только-только сложилось, после того как разложили по полочкам сорок сороков.
Оказывается, пока они трепались, подсознание партнёра продолжало работать в нужном направлении… в переходном пространстве, так сказать.
– Сногсшибательно! 
– На докторскую?
– Бери выше!
–  Ага! Счастье непременно улыбнется нам еще раз.
И они прошли на кухню. Да, счастье было близко к тому, чтобы снизойти до них еще раз, ибо совершенно целая бутылка покоилась в уютной развилке ветвей, росшего неподалеку клена. Но, увы! Соперник был тут как тут. Мужчина в дорогом разорванном костюме, но в галстуке, блаженно улыбаясь, карабкался к своей цели. Саше не хотелось его огорчать, но друг, распахнув окно, заорал, что это их бутылка. Мужчина несколько замедлил темп восхождения:
– А где это написано? – осведомился он.
– Сейчас напишу! – пообещал Вова, собираясь швырнуть стакан, но сдерживаясь и лишь обозначая удар. И, обращаясь к Саше, сказал, что у противника нет никаких шансов, ибо швырять все что попало гораздо легче сверху вниз, чем в обратном направлении.
– Ты ошибся во вспомогательной лемме. Мне только что пришло в голову, что там не может быть разложения на линейные множители.
– Неужели? – со страхом спросил напарник и, поставив стакан на место, бросился в Сашину комнату. – А где Наташа? – испуганно завопил он оттуда.
Осталось пожать плечами и пропустить друга на выход. Чудак слишком увлёкся и не заметил исчезновения дамы. А бутылка продолжала висеть в расщеплении ветвей. Видимо, незнакомцу что-то помешало. Дни без пропавших полусупругов были тихими и спокойными. Он не только перепроверил ещё раз Вовкину работу, но и обнаружил, что первые числа последовательности Каллена как раз и отвечают тем резонансным откликам переходных кривых, о которых говорил Диесферов. Он хотел сразу сообщить заказчику о выпавшей на его долю удаче, но на память пришёл побитый Витя Колесов, бормочущий именно эти числа, и мистика совпадений отпугнула. По уже существующей модели можно было уже самим, не обращаясь к физикам, численными методами просмотреть сходимость теории и экспериментальных данных. 
        У входа в родимый институт вместо прежней охраны появился пожилой вахтёр. Так, объяснил Саше Вадим Штакетников, руководство начало сокращение штатов – с уборщиц и с охраны. Скоро мы во всём перейдём на самообслуживание, благо уборщицы в некоторых местах получают больше, чем младшие и старшие научные сотрудники. Впрочем, таким как ты, подначивал он Сашу, можно питаться супом и мясом из переходных пространств, а у нас ходят слухи, что весь наш отдел втихую сдадут Диесферову в качестве внештатных сотрудников.
Саше было трудно признаваться Вадиму в том, что вёл себя во многом как полный идиот, а в немногом – как частичный. Но пришлось. Снисходительный друг успокоил его в том смысле, что от Саши тут мало что зависело.  И вообще – не пропадём. Могу предложить тебе пару дипломов для студентов. Ни для кого не секрет, что работа теперь становится хобби, а хобби – работой. Вадим добавил ещё, что Наташка – то ли любовница, то ли шпионка Диесферова. Хотя и жена у него, по слухам, – настоящий домашний сыщик. В случае чего – не спустит. Но это – дополнительный аргумент. Предположить, что Рома начал свою интрижку просто так, было невозможно. Это что-то вроде научного шпионажа что ли. Опасение того, что мы передадим свою работу какой-то третьей стороне. Но, господи, кого, кроме наших оптиков, она может интересовать?
Предложенную работу Вадим брался выполнить из чисто дружеских соображений, но пусть её оформят через руководство, да ещё найдут мерзавца Маркина, который уже вторую неделю сюда и носа не кажет. Нет-нет, не похоже, чтобы он был мучеником идеи. Он мученик своей энергичной подруги, а она – информатор, рассказывающий о наших успехах Диесферову, который может произвольно занизить их стоимость. Поэтому, на всякий случай, следует поменять пароли на всех компьютерах. И дома, и на работе. Лучше даже поменять жёсткие диски.
Тишина в Сашиной комнате прервалась поздней ночью, когда до окон седьмого этажа долетел звенящий Вовкин тенорок: «Змея ты подколодная!» Саша спустился вниз  и увидел, что очаровательную Наташу поддерживал двумя руками этот черт Гришка и вёл к мужу, который, как заклинание, твердя свой змеиный лозунг, приближался к ним медленно, но уверенно. Саша оглушительно свистнул. Гриша выпустил Наташу, Вова остановился. Пьяными неверными шагами девушка доплелась до скамейки перед подъездом, присела и, дирижируя самой себе,  пыталась спеть что-то залихватское…
–  Я позвонил в милицию, – сообщил Саша не слишком громко, но, видимо сработало. Гриша оставил свою боевую позицию, прыгнул в свою машину, и был таков.
А Вовочка продолжал выяснять отношения со своей любимой…
–  Объяснишь?
– Роман Романович приказал доставить меня в целости и сохранности. Транспортировку лифтом возьмете на себя? Могу предоставить вам это удовольствие.
Уже дома Наталью стало рвать, и Вова пояснил, оглядываясь как-то виновато:
– Вот видишь. Перепила что ли?
Тут же он пояснил Саше, что плевать бы он хотел на Гришкино каратэ или самбо, но здесь не было, как говорят юристы, «состава преступления». И потому позволил Грише сесть в машину и укатить. А боевая подруга Вовы, став на четвереньки, подползла к тазу, засунула в рот два пальца, и ее снова вырвало. После чего она окончательно пришла в себя, и взгляд приобрел некоторую осмысленность. И даже продекламировала:
– Поддельно все. И люди, словно куклы, ждут кукловодов новых и дождутся.
Неясно было, вообразила ли она себя куклой или кукольником. Затем Наташка частично на ногах, частично ползком пробралась в своё семейное гнёздышко.
Володя не спешил последовать её примеру. Его лоб морщился, а глаза сияли, губы расплывались в улыбку:
– Нам следует отметить победу. Экспериментальные и теоретические резонансы в пределах допустимых расходимостей. Мы всё проверили со Штакетниковым. И главное – я достал выброшенную Натальей бутылку.
С этими словами он разлил вино, и они выпили за то, чтобы всё в жизни раскладывалось так, как нужно. Спустя минуту, Маркин побледнел и сказал, что их отравили, у него всё плывёт перед глазами, а ему нужна отвёртка. Плохо понимая, что он делает, Саша помог ему вскрыть системный блок и снять жёсткие диски. После этого сонная одурь напала на Сашу с такой силой, что он молча добрёл до кровати и как в яму свалился, успев запечатлеть, что Маркин выходит из комнаты. Проснулся он утром от ощущения какой-то тревоги и увидел Наталью, потрясавшую каким-то почтовым извещением:
–  Тебе бандероль пришла.
Наверное, какой-нибудь журнал всё-таки опубликовал построение промежуточного множества. Саша сделал попытку сесть, но не получилось. Всё тело было ватным.
– Господи, разве можно столько пить?!
Ну, это уже был поклёп чистой воды. Со ста грамм вина!
– Я возьму твой паспорт и получу. Идёт?
Саша кивнул головою и снова заснул.
Ему снилось, что Володя и двое соседских мальчишек устроили в их комнатах страшный морской бой. Отнюдь не тот, в который играют на бумаге. Звенели стёкла, падали полки с книгами, и, наконец, вспыхнуло пламя. Ошеломлённый всем этим ужасом, он проснулся. Вокруг царил настоящий кавардак. Александр Сергеевич, очень спокойно ко всему относящийся, особенно когда основная работа спорилась, созерцая разгром, учиненный в комнатах, пообещал прогнать рассеянно улыбающегося полусонного приятеля со всех мест сразу, но тот пытался уверить, что он ни сном ни духом не повинен ни в чём. Возникшая в вечернем сумраке Наталья абсолютно ничему не удивлялась. Зато изумлялись двое мужчин, вошедших с нею. Изящный иностранец через переводчика выразил Саше глубочайшее почтение, назвавшись Энрико Энчини, представителем Ватикана. Саша приоткрыл рот, наползала зевота, но не донёс к губам руку.
Коллеги из Ватиканского университета, жюри конкурса нашли его работу самой глубокой, и поэтому его доказательство Божьего бытия будет издано на латинском языке с грифом: «Nihil Obstat» – препятствий не имеется. Доказательство счастливо преодолевает все подводные камни онтологического, космологического и физико-телеологического доказательства бытия Бога, отмеченные ещё Кантом, исполнено математической строгости и убедительности. Это был успех и весьма денежный, поскольку к рукописи проявили интерес сразу несколько иностранных издательств, а он, Энрико Энчини, берёт  на себя осуществление финансовых дел сеньора Безударчикова.  Как победитель конкурса он получает премию в пятьдесят тысяч у.е., и может получить аудиенцию у самого папы. Затем он стал интересоваться Сашиным здоровьем, позволит ли оно ему выехать за рубеж одному или в сопровождении супруги. 
– Какой супруги?! – ошалел Безударчиков. – Лёг холостым, а встал женатым?
Недоумение было немедленно рассеяно Наташей, нисколько не смутившейся из-за подобного обороту дел.
– Ему нездоровится. Временами он становится буйным, и ничего не помнит. Даже собственной жены. Сейчас он будет уверять, что я жена вон того молодого человека.
При этом она лихо подмигнула Безударчикову и сделала запрещающий жест мизинчиком гражданскому супругу. «Конечно, это розыгрыш, – решил было Саша, – только он какой-то сложноватый!» Но тут он вспомнил, что никогда не говорил супругам об этом конкурсе. Конечно, это было сильнодействующее снотворное, и я что-то там подписал. Слава Богу, в загс я не ездил. И не это сейчас главное. Двадцать семнадцатых – разложение состоялось. Возможно, она привезла нотариуса, возможно, я подписал доверенность для Наташки на ведение всех дел с этим Энрико Энчини. Ну, может быть, это и к лучшему. Наученный горьким опытом Саша опасался расфокусировки своего творческого настроя и собирался спокойно отказаться от всех денег и всей шумихи сразу. Но получилось резковато. Губы и язык повело не в ту сторону. Излишне громко произнёс, что до сих пор является атеистом, что не мешает ему отказаться и от премии, и от всех  гонораров за своё доказательство Бытия Божьего. Он будет весьма благодарен Энрико Энчини, если тот покажет, что добрые дела верующих являются абсолютно бескорыстными, ведь совершая их, они надеются на рай небесный, а значит, их поступки не вполне бескорыстны. В синих глазах Наташки мелькнуло отчаянье.
– Он не совсем в себе. Ну, какой он атеист. Он православный католик,               – изобрела она на ходу подходящую религиозную группу. – Его обращение полностью состоялось. А когда – вы не поверите – я призвала его к исполнению своего супружеского долга – он отказался от плотской жизни  и так переживал, что разнёс вдребезги всю мебель здесь бывшую, кстати, ему не вполне принадлежащую. Вы можете это понять? Она подалась вперёд, очертила кругом свои груди и бёдра.
Энрико Энчини благосклонно посмотрел на Наташу, назвал мебель доисторическим утилем, а разбитое зеркало никуда не годным оптическим инструментом, разбитые же окна давно пора поменять на пластиковые. Он пошептался с переводчиком, тот куда-то выбежал. Сам же Энрико на вполне понятном английском сказал, что де – милые бранятся – только тешатся, и он понимает всю степень подавленности русских свалившимся на них счастьем. Ведь именно счастье, которым так трудно делиться, – пробный камень для их загадочных душ. Пусть они ещё раз всё взвесят и решат окончательно. Пока же он всё-таки хотел бы спросить математика Безударчикова, верит ли он в математические доказательства, то есть самому себе. А если верит и доказывает с помощью теории множеств Божье Бытие, то ему придётся верить и в существование Бога.
– Нет, нет, – возразил Саша, тоже переходя на английский, – давайте вспомним Тертуллиана с его тезисом «верую, ибо нелепо». Ныне, обращаясь к его тени, я готов сказать: не верую, ибо доказано.
– Это забавно. То есть вы не верите в то, что один плюс один два?
– В статичном абстрактном виде это так и есть. Но давайте подставим в это равенство время, людей, обстоятельства. Вот два человека, но один из них – враг другому, оба вооружены – тогда один плюс один может быть и 0, и 1 и 2, а вот и молодожёны спустя год после свадьбы – здесь один плюс один может быть и 2, и 3, и 4. А в бесконечной Вселенной априори существует множество факторов, способных наше 1+1 преобразовать во всё что угодно, или, во всяком случае, во множество вариантов. Даже в двоичной системе 1+1 = 10. Вероятно, любое финитное доказательство более или менее инфинитного утверждения в самой своей основе ущербно. Но, вам меня не в чем упрекнуть, я в предисловии оговорил, что все параметры модели рассмотрены в своём статическом варианте.
Энчини провёл пальцами по подбородку
– Да, да. Я имел счастье ознакомиться с интересной идеей сеньора Зенкина, что доказательство Кантора несчётности действительных чисел не отвечает основам теории множеств. Поэтому развитие последней с учётом непрояснённости её основ, не есть ли это тоже воплощение мысли Тертуллиана в узкой сфере математического творчества? Многообразие даже этого 1 + 1 в обыденной жизни не означает ли то, что в некоторые математические факты мы должны попросту поверить, ибо проверить их мы не всегда в состоянии?
Саша помолчал. О «Новом парадоксе канторовской теории множеств» он прочёл уже после отправки своего доказательства и теперь ещё не мог придумать, как обойти этот парадокс. Разве сделать ещё одной аксиомой невозможность счётно-бесконечного пересчёта…
Энчини заговорил о загадочных русских людях, которые в дни крушения великой страны обратились к подлинному научному творчеству во имя всего человечества, они заслуживают имя святых, но он должен запросить папскую курию, возможно ли вручение премии за доказательство бытия Божьего атеисту, и должно ли считать после этого атеиста верующим человеком. Но от себя лично он готов сделать молодой семье небольшой подарок.
Через полчаса, присланные им молодцы, под руководством Наташи обошли комнаты, что-то записали. Едва Энчини и его переводчик попрощались, негодующие взоры мужчин обратились на девушку. Наталья уверяла, что не преследует никакой личной выгоды, но не хочет, чтобы простодушный Саша остался бы без ничего. К снотворному она не имеет никакого отношения. Но позвонили из посольства. А вы, как олухи, не в себе, а тут ещё один кретин какой-то вертится. Я сразу поняла, что ситуацию нужно ломать в свою пользу. Однако Маркин не воспринял этого объяснения и, залепив Наталье звонкую пощёчину, вылетел из комнаты, прихватив свой извечный рюкзачок. Саша вломился за ним в лифт:
–   Ты чего, Володь?
– Мошенница! Но тут чем-то более крупным пахнет, я прихватил жёсткие диски, мало ли что. Брезгливые какие-то люди рыскали. Извини, шеф, но мне пришлось облевать нашу писанину, и они не полюбопытствовали. Я не думаю, что это из-за твоего божественного доказательства…
Оказывается, помутнение сознания испытал и он. В рюкзаке – жёсткие диски, вышел, прислонился к стене, стал сползать, а тут эти Никитка, Виталик и Тоня: «Давайте играть в пиратов!» Уже отключаясь, дал им деньги и нарисовал, как добраться до Диесферова и передать ему, так сказать, карту острова сокровищ.
Напоследок приятель посоветовал выгнать Наташку.
Легко сказать. Наталья закрылась в своей комнате, рыдала, костерила всех мужчин на чём свет стоит. Наутро явились вчерашние молодцы, утиль убрали, а затем  расставили другую мебель и притащили два больших зеркала.
После работы, возвращаясь к себе, Саша увидел полуоткрытую дверь, услышал резковатый Наташин голосок, пытавшийся изобразить саму любезность. С кем это она? К своему изумлению, Саша застал с супругой приятеля того самого мужчину, который так нелепо прельстился их бутылкой. Скажите-ка, любезный, что вы делали на дереве недели две назад очень ранним утром? Простите, не понял. Вы меня с кем-то спутали, хотя я, конечно, и репортёр, и бывший американский советолог Джон Кофлин собственной персоной, но на это дерево, говорите, с земли за бутылкой? О, это очень по-русски. Очень пьяно, примитивно, безденежно, нищенски. Насколько я понимаю, вы и есть тот самый оригинальный мыслитель Александр Безударчиков. Неужели он ничего не знает? Саша искренне недоумевал, и Джон кричал, что будет первым, кто возьмёт интервью у человека давшего новое доказательство Божьего бытия.       
Услышав, что Саша отказался от премии, Кофлин нашёл, что это достойный поступок большого учёного, но сам он имеет семью, а после крушения Советского Союза их кафедру советологии расформировали, и не передаст ли Саша, золотой души человек, все права издания ему, разумеется, оформив всё нотариально. В общем, он готов пожертвовать половину всей суммы на восстановление Советского Союза, ведь тогда, разумеется, восстановят и разогнанных советологов. Безударчиков кивал головой, но тут Наташка высказала своё особенное мнение:
– Благодетель выискался. Ты не имеешь права передавать права по условиям конкурса. И отказываться от премии в пользу других лиц – тоже. Только получив это ты, разумеется, можешь помочь кому угодно, хоть голодающим детям Марса.
–  Поразительная осведомлённость, миссис Безударчикова! Вы в курсе всех деталей проекта!
–  Счастлива была увидеть вас, дорогой Джон!
– Насколько я понимаю, вы берётесь представлять интересы вашего супруга?
– Моего большого друга, но не более того. Я его муза, вдохновение, душа, понимаешь, дурак? Нам нужно срочно переговорить наедине.
– Oh, I understand you, – сказал Кофлин, почему-то волнуясь. – I married on russian.  Second браком.
Убедившись, что кабина с лифтом понесла Кофлина вниз, Наташа вернулась в оставленные пенаты и показала Шуре пакет, который она получила по его паспорту и по доверенности на её имя, когда они с Маркиным были полусонными от пьянства и ни на что не реагировали. Более того, этого Кофлина она тоже видела раньше, но не на дереве, конечно, а что ему тут надо,  неизвестно. В пакете оказалось два десятка экземпляров Сашиной брошюрки на латинском языке
То ли за это «nihil», то ли за что другое, их комнаты аспирантского общежития стали местной достопримечательностью. Саша удостоился визита корреспондентки из города Ельца, которая, взяв интервью, уговаривала его дать пару-тройку статей по вопросам разума и веры именно в их провинциальной газете, так как Елец на один год старше Москвы. Саша согласился лишь с тем условием, что его собственно математическое дополнение тоже попадёт в их газету. Стены комнат узрели и деятеля православной церкви, советовавшего лауреату усилить в доказательстве именно православные, истинные моменты любого рассуждения. Третьим был представитель общества сайентологии. Весь с иголочки, утончённый и вежливый до безобразия, он предложил Безударчикову немедленно вступить в их самую передовую организацию, обещая всяческие блага. Информация о Сашином доказательстве попала в Интернет, и с этого момента он стал некоторым параметром, которому каждый пытался придать своё значение. Саша не мог понять, откуда столько верующих любителей математики в этой ещё недавно столь атеистической стране. Хотя –  «держи нос по ветру», советует поговорка. А ветер дует сверху.
Явилась и парочка представителей республики Ичкерии. Некий иссиня-черноволосый Булатмирзаев, который по-кавказски горячо стиснул ему руку и сразу же приобнял и притянул рукой к себе. Затем стал уверять его, что вновь открытый Грозненский университет – самое лучшее место работы, и они в состоянии обеспечить ему европейские условия, скажем так, хотя, говоря точнее, – это райские условия. И не вашего аскетичного христианского рая, а настоящего мусульманского – с гуриями. Понимаешь? Из соседней комнаты внезапно вывернулась Наталья, прошла, покачивая бёдрами, к столу, поставила на стол вазу с цветами и молча удалилась обратно. Другой визитёр молодой, но уже с седыми проблесками в тёмной шевелюре – Тайсулла – поперхнулся, заметил напарнику, что с гуриями у Александра Сергеевича, видимо, всё в порядке, обронил несколько комплиментов об его «обстатской» работе и замолчал, снова предоставив инициативу черноволосому, предложившему перевестись в Грозненский университет. Саша зябко поёжился:
– Это в смысле перевода на тот свет что ли? В сумасшедший дом не обращались?
Повисла напряжённая пауза.
– Сумасшествие и гениальность – вещи сходные, как показал ещё Ломброзо, – примиряюще заметил Тайсулла.
– Мне всё равно от чего умирать, а я ещё хочу пожить.
В сероватых глазах черноволосого визитёра появился неприятный блеск и его тонкий длинный нос, напоминающий нож, слегка вздёрнулся
–  А вы думаете в Москве безопаснее? – спросил этот искуситель, весь светящийся какой-то энергией. Обойдя столик, умело прошёл между двух стопок книг, поманил Безударчикова за собой на балкон. «Как дома, – отметил Саша, – ну и ладно». Прошёл за ним следом. В Грозном у Безударчикова рассыпали тираж небольшой книжонки, как раз в год убийства ректора Грозненского университета Виктора Канкалика. После всего происшедшего там, рассыпанная книжка была ничего не значащей мелочью, но какая-то неприятная тоска осталась. Гость махнул рукой на близлежащее шоссе, бегущее к синеватому лесу на далёком горизонте, и прокомментировал:
– У вас хороший вид. Но всё это – наше. Всё это продаётся и покупается. И, кстати, всё больше москвичек выходят замуж за детей гор. Что-то у вас с тем самым нижним местом, с демографией, короче говоря. У нас война, у нас терроризм, а население растёт. Мы естественнее.
– Ничего. Вот ваши женщины научатся пользоваться противозачаточными, и от вашей мужской естественности останется круглый нуль. Заспиртуете в баночке и положите её на полку.
Вернулись к столу. Выждав паузу, собеседник стал растолковывать Саше, что большие люди, ну даже очень большие люди, заинтересованы в том, чтобы в республике, всё ещё не определившей свой статус, всё было окей с университетом.  Найдутся средства и в ближнем, и в дальнем, и в самом дальнем зарубежье. Для начала, он может просто начитать свои лекции на видео и вообще никуда не показываться. Сидеть дома, заниматься чем-то своим –  кормить, одевать будут, зарплата на счёт, который он пожелает нужным назвать. Шутливая идея Пеле Капицы об институте, куда ходят только студенты и киномеханики, обретала, таким образом, свою вторую жизнь. И, Боже мой, в каких условиях! Однажды головы его кочан будет пылиться где-нибудь в придорожной канаве. А визитёр превратился в визионера и стал вдохновенно набрасывать картины будущего большой Кавказской империи, возникающей из разваливающейся на глазах Российской, и простирающейся от моря и до моря, нет от океана до океана.
–  Мы всё купим, а вы всё продадите. И ничто не остановит ни нас, ни вас!
         Саша испытал сильнейшее желание попробовать руками крепость горла говорящего. Но у того, видимо, не хватило воздуха или захватило дух от открывшихся воображаемых перспектив, и он опять отправился подышать на балкон.
Второго молчаливого Саша почёл сопровождающим главного визитёра, но, как оказалось, тот уже был знаком с изысканиями Безударчикова  и предлагал ему мусульманский вариант рассуждения о существовании Аллаха.
– Понимаете ли, постулат о Троице излишен в Вашем изящном построении. Можно бы обойтись и без него… Тайсулла стал с живостью и не без таланта развивать свой вариант доказательства. Напряжённо сжатые кулаки Безударчикова разжались. И тогда собеседник Саши кивнул головой на балкон, сделал двумя пальцами левой круг и перечеркнул его мизинцем правой руки, нарисовав тем самым знак пустого множества. А затем заговорил совершенно по-другому: «Видали, коллега? Пришедшим к власти придуркам нужна культура. Жать на «калаш» с пониманием матанализа. Была культура, были и чеченцы-математики и языковеды, и вот распадается Союз, появляется гад. Помните, конечно, Расул Гамзатов писал ещё о том Шамиле: «Чеченский волк, английская змея, имам Шамиль ползёт по аравийской пустыне». Повеяли другие ветры, и большой Расул написал, обращаясь к камню, на котором сделана надпись, что на камне сём восседал князь Борятинский, Шамиля пленивший. Смысл такой: этому камню не место в горах, где всё повторяет Шамиля имя. Сейчас у нас иные Шамили Басаевы, и их следы в Аравии, в Англии, в Штатах. Элиты всегда предают свой народ, Шура. В этом состоит основной и общий урок краткой истории независимой Ичкерии.
– Что же вы так говорите, – тихо изумился Безударчиков, – а если этот ваш гусь-товарищ оставил где-нибудь маленький диктофон?
– Сошлюсь на вхождение в доверие. Но скажите мне, Саша, в состоянии ли нынешняя Россия создать ещё один такой камень?
– Не знаю. Не всё ль равно под коими камнями сложить нам голову свою?
Опять появился напарник седеющего юноши, и Безударчиков громко пообещал подумать, но с этой минуты всё стало абсолютно ясным. Узнав, что Саша не женат, оба агитатора немедленно пообещали горяночку при переходе в ислам, разумеется. Или даже можно так. И предварительный контракт: на стол легли три листика бумаги, с примечанием, что это ни к чему не обязывает. Но подпишите, подпишите. Теряя терпение, он обмолвился о неуправляемых припадках истерии и эпилепсии, посещающих его с завидной регулярностью, и, ожидая успокоения, прибег к обыкновенному своему средству – стал жонглировать двумя, а потом четырьмя ножами. Было у них в 201 комнате в студенческие первокурсные годы желание щегольнуть тем, что другие не умеют. Костик Коленкин поднимал над собой внушительную батарею парового отопления и кричал: «Сделай и ты так!» Женя Фикомаров приближённо решал в уме дифференциальные уравнения не слишком высоких порядков. Лёня Черников отличался исключительной ёмкостью желудка и мог за два часа съесть два торта. А вот он устраивал это колесо: сначала с мячиками, потом с ложками и, наконец, с ножами, – колесо это приятели именовали «вертушкой железного Сани». «Выгонят – пойду в цирк!» – говорил он, но в глубине души считал, что жонглирование чем-то сродни математике. Во всяком случае, предмет летит именно туда, куда его бросил человек. Всё предопределено. Но, как и у машины, у человека тоже возможны сбои. Что-то вроде недоумения мелькнуло в глазах у визитёров, когда три ножа вонзились в отдалённую табуретку, а один остался стоять на ногте указательного пальца жонглёра. «Мусульманин! – закричал Булатмирзаев.  – Наш человек!»
Вербовщики залопотали что-то по-своему, поднялись, оставив листок с телефоном, куда следовало обратиться, если он передумает, поинтересовались, не нужны ли ему прямо сейчас деньги.
После их ухода Наталья поругала за табуретку и пояснила, что она всегда на месте, и ни горянкам, ни гуриям Сашу не отдаст. И чего это они так беспокоятся о демографии. Мы ещё успеем её поправить, а? Женщине, родившей двух – автомашину, трёх – квартиру! Аборты запретить! На противозачаточные взвинтить цены! Мы завалим родную страну детишками. По случаю, приобрела пару купальников, не посмотришь, какой лучше. Нужен взгляд мужчины.
После таких визитов и выходов Натальи в примеряющихся купальниках Безударчиков обрадовано информировал настойчивую девушку, что его как раз приглашали рассказать о достижениях его сотрудников в оптическом институте у Розагрозина, куда он немедленно и отправится.
Он сделал доклады и в фирме Диесферова «Оптиум», и в оптическом институте Розагрозина. Оба больших начальника, отнюдь не склонные отчислять свои деньги математикам команды Безударчикова из университета управления (свои, мол, не хуже), жали руки, говорили об этюдном решении, которое непременно получит практическое применение. Александр Сергеевич  несколько удивлялся, правда, тому, что собственно практический выход  оптиков мало заботил, и, опубликовав его математические статьи, оптический институт явно не торопился с публикацией результатов математического анализа своих собственных экспериментальных данных. Они сами заказали этот анализ, и они же сами глубоко игнорировали труд его лаборатории. Сослуживцы настаивали, и Безударчиков все-таки попытался выяснить, что, зачем и почему.
Со словами «блестящий успех, удивительный результат» Роман Диесферов, слухи о котором сплетались в легенду или даже в миф, завлек его в свой довольно обшарпанный кабинет. Гость выбрал вращающийся стул и сделал несколько оборотов на нем, успев заметить девицу, стоящую лицом к окну. Неизвестно за что, хозяин обещал ей все мыслимые и частично немыслимые блага – отдых то ли на Мальдивах, то ли на Курилах, квартиру в размахе от Калининграда до Магадана. А та всё что-то высматривала за окном и никак не благодарила шефа.
– Ну, а вы мой друг? Что беспокоит вашу аналитическую группу?
Был как раз тот случай, когда торг уместен.         
– Ну что же? Решение квартирного вопроса, и мы будем готовы шагать дальше, – весело откликнулся Безударчиков, не собираясь следовать приглашению пересесть, и еще раз подозрительно окинул взглядом более чем скромную комнату с отстающими обоями, столетней выделки стульями, со старыми продавленными креслами. Вероятно, так перед ним директор известнейшей фирмы изобличал растущие расходы, свою собственную всеотданность науке. Но, несмотря на хорошую упитанность и обстоятельный животик, Диесферов умело соединял в себе хватку тигра и нюх охотничьей собаки, энергию предпринимателя и интуицию ученого. Поймав взгляд Безударчикова, он обвел руками окружающее:
– Да-да, Александр Сергеевич, нам тоже приходится принимать финансистов, убеждая их вложить деньги в исследования. И если принимать их в мраморной зале, скажем, результат будет нулевой.       
Как и следовало ожидать, квартиры были утопией. Но Роман Романович сулил маленькой лаборатории решить все их большие и малые бытовые проблемы, если будет сделан еще шаг в нужном направлении.
– Ну а пока? Какая синица остается от всех журавлей?
– Пока – только премия. Хорошая большая премия. Более того, вы уже проделанную работу можете оформлять на гранты, а мы пока попридержим ваши публикации?
Ах, так вот как ларчик открывается. Безударчиков побледнел, запустил пятерню в светлые волосы и металлически ровно произнес:
– Маленькая плата за большое молчание? Присвоим себе? Или дождемся пришедшего вторым, чтобы его объявить первым?
– Ни то, ни другое. Для нас важен практический выигрыш во времени. Уверяю вас – никаким математическим переходным пространствам мы дорогу не перебиваем. Публикуйте их там, где хотите. Посылайте в Интернет. Но что касается практического применения, то нас не устраивает статический вариант решения проблемы. Вокруг нас движущийся мир, по которому скользит человеческий взор, и вот узор человеческого взгляда в движении – отныне наша главная проблема. А уж потом мы сможем затемнить или просветлить человеческий взор, наполнить его радостью или мраком.
– Но зачем же, скажите, пожалуйста, наполнять его мраком? – удивился заинтригованный Безударчиков, вперяясь взглядом в спину девушки, так и не повернувшейся к нему лицом, но теперь видимой в профиль. Она уселась на подоконник и оперлась туфельками о спинку стула. – И почему только сейчас наши дела обретают одновременно и практическую весомость для вас, и такую же невесомость для нас?
Роман Романович прошептал, что в мире всегда хватало врагов и злодеев, и при этом повел головой назад так, как будто посетительница за спиной была из числа злодеек. Уже выходя, он своим обостренным слухом опять услышал оброненный шепотом свой приговор Диесферова, обращенный, видимо, к скрывшей лицо собеседнице: «Опасная помесь наивности, бездарности и гениальности». Стало немножко нехорошо. И ему сейчас же захотелось подтвердить свою опасность и обставить их всех, серьезных, талантливых и бесталанных. Но как тут обставишь этих обаятельных людей? Роман Романович выбежал вслед за ним:
–  Совсем забыл. Вас просил зайти Федор Федорович. Леночка, проводи.
Наконец-то он увидел холодное лицо посетительницы с серыми ничего не выражающими глазами. Личико так себе. Было совершенно непонятно, что он в ней искал там, в кабинете Диесферова. Что-то занимало его, но что?
–  Выходить не надо, – предупредила его неверный поворот девушка.
Оказывается, два здания соединялись подземным переходом. Это расширение вниз было новостью для Безударчикова. Прошли по узкой лестнице вниз. Леночка ключом открыла дверь, повозилась у щитка с освещением:
–  Ну, вот и все. Пошли! Диесферов велел вам показать кое-что.
И в неверном освещении очень ярких боковых и потолочных электроламп они двинулись в путь. Сначала шли рядом. Теперь Безударчиков ясно увидел, что лицо девушки приобрело другое таинственно-романтическое выражение, на щеках появились ямочки. Так, конечно, может быть на глянцевой обложке журнала, но лицо? Самый причудливый макияж не вместил бы этого. Он  приотстал и заметил, что и ножки у Лены как бы вытянулись и приобрели самый соблазнительный вид. Что творилось с юбочкой, Безударчиков даже не понял. Бежали какие-то гармоники волн, делающие ее полупрозрачной. Он ущипнул себя за руку. Видение не исчезало. Но вот прошли подземный переход, и все стало вполне обыкновенным. И все-таки галлюцинации что ли? Эротомания? Или демонстрация оптических мод? Надо бы запомнить расположение всех этих электросвечей. Маска! Они сделали голографическую маску, изменяющую лицо и фигуру! Он увидел свои уравнения, что называется воочию и во плоти, и почувствовал себя много лучше. Раздражение ушло. Воцарилась лёгкая эйфория. Пусть миллиметровое приближение к истине, но оно есть и получено не без его усилий.
Директор оптического института – Федор Федорович Розагрозин, когда-то его учитель и куратор, – принял Безударчикова в своем зеленом приемном зале, бьющим в глаза зелеными обоями, зеленью и самим зеленым костюмом хозяина. Здесь уже был намек на определенный стиль: некая помесь неоромантизма и барокко. Поговаривали, что к старости Федор Федорович стал чудить, повторяя, что хоть в чем-то он должен быть оригинальным, раз уж это теперь не удается ему делать в большой науке. Вдруг объявил себя большим поклонником Эдгара По и оборудовал на одном из этажей своего института семь комнат, следуя вкусу принца Просперо из «Маски красной смерти».
Бегло посмотрев статью, несколько развивающую темы прочитанного доклада, шеф нахмурился, дал в руки мел и жестом указал на доску. Молча проглядывал Сашину писанину. Потом сам взял мелок в руки. Все это напомнило старые студенческие времена. Физтех. Экзамен по общей физике, когда Саша запутался сам и немножко запутал других, раздосадованный Федор Федорович бросил:
–  Нет, скажите, вы сами-то это понимаете?
И подражая словам потерянной им знакомой, которую уступил Вите Колесову,  Безударчиков спросил:
–  Причем тут понимание, когда я это вижу?
Как истый физик Розагрозин с подозрением относился к идее переходных пространств, и с полчаса был как бы закрыт для понимания.
– Что вы принесли, Саша?  Это никуда не годится. Я не вижу выхода к нашим моделям.
Он находил все новые и новые возражения. Но, наконец, нажал кнопку звонка:
– Леночка, позовите Артема.
И в дверях спустя мгновение возник новый ординарец начальника, видимо, из светло-черной комнаты. Своими черными джинсами и светлой рубашкой он резко отличался от общей цветовой гаммы. Безударчикова поразила способность молодого человека моментально схватывать суть дела. И выход в практическую плоскость он уловил, и обосновал лучше, чем это сделал сам первооткрыватель. Но теперь Александр ничего не видел и ничего не понимал. Разумеется, физики все обговорили заранее. И все поняли. Нельзя не понять за две недели не очень сложный текст. И они что-то проверяли – его способности педагога что ли?
– Мы сейчас все обговорим за обедом, – предупредил возможные расспросы Федор Федорович.
Но за обедом сначала заговорили об Эдгаре По, и Саша вновь ощутил укол воспоминаний достуденческого детства. Успели пожалеть собак и кошек кафедры биофизики, которым придётся первыми пройти испытания автономных масок.  И лишь по завершению трапезы Розагрозин горячо пожал руку собеседнику, подтвердил, что идея переходных пространств очень плодотворна, и есть у него человек, который напечатает статью в «УМН» и гонорар хороший заплатит. Но что касается физики, то тут нужно немножко отредактировать. Во-первых, никаких ссылок на сотрудников оптического института. Во-вторых, всю конкретику необходимо убрать. Безударчиков пожал плечами. Как хотите, можно и так. Он думал, что Федор Федорович будет топать ногами и требовать признания заслуг группы его физиков в самой теории переходных пространств. Однако недоумение Александра Сергеевича усилилось, когда тусклым бесцветным голосом Федор Федорович сказал, что физическая статья ни в какой мере не может ссылаться на первую, а выглядеть должна как некое эмпирическое обобщение опытных данных, явившееся невесть откуда. Это казалось вполне возможным, и Безударчиков согласился пойти на это, думая, что Федора Федоровича смущает переходность пространства во владениях физики.
По возвращению Саша вспомнил, что в институте у него всё ещё пропускной режим, в его кабинете есть превосходный диван, а творческий отпуск закончился ещё неделю назад. Оставив Наташу обитательницей пустых комнат, Саша отправился на работу, представил начальнику отчёт по творческим достижениям. Поговорил со Штакетниковым, сообщившим, между прочим, что ожидается крупный заказ на расчёт инфраструктуры вокруг обнаруженных залежей медной руды. Катайцев дал интересный метод расчёта возмущений в турбулентном потоке, а Мальчиков уехал за границу, а о Генке – ни слуху ни духу, а им, Безударчиковым, вчера восхищался какой-то приезжий иностранец. Сюда его, разумеется, не пустили. Саша поспешно заверил, что почти ни с кем не встречался и менее всего хотел бы этого. Вечером отрешённо упал на диван, застеленный свежекупленным комплектом постельного белья, и заснул невинным сном младенца.
Под занавес этого странного периода жизни, некоторого возвращения в детство, команда Безударчикова, выпроводив компанию ребятишек за мороженым, отчаянно гоняла футбол на детской площадке в целях разрядки.  Сильнейший удар Вадима Штакетникова взвился по пологой кривой, перелетел полутораметровое сеточное ограждение и поразил в голову человека в синем трико и белой маечке, совершавшего спортивную пробежку. Человек спотыкнулся и упал. Когда подбежал Безударчиков, он, поднимаясь в замедленном темпе, разразился не очень подходящей к случаю бранью по адресу господ дерьмократов сначала по-русски, а затем по-английски. Так Безударчиков вторично встретился с экспансивным Джоном Кофлином, бывшим американцем, а теперь жителем России, женатым вторым браком на юной русской коммунистке Ларисе Дорожкиной. После того, как его успокоили насчет возможного покушения, что никто и не думал специально в него попадать, Кофлин обрадовался до того, что пригласил всех к себе на обед, где закатил настоящую пирушку и откровенно признался, что это сам он постарался попасть в мяч.
У обеденного стола плавно кружилась его юная Лариска и ее подружка Светлана, явно положившая глаз на Володю Маркина, а гостеприимный хозяин явно работал под хлебосольного русского барина. Вначале четкая система концентрических кругов в сервировке стола, чередование мужчин и женщин настроили Безударчикова на очень серьезный тон. Ладно, ему и отдельцам-холостякам ничего не сделается и не случится, но Вовке-то, ревниво поинтересовавшемуся, как там Наташа, и Вадиму-женатику следует быть осторожнее. А меж тем черноволосая Олеся с изумрудными глазками, тонким носом с едва заметной горбинкой и полыхающим румянцем щёк роняет под стол вилку, просит достать, и, когда её сосед опускается в поисках под скатерть, приподнимает короткую юбочку, показывает восхитительные ножки и ловит голову ищущего руками, цитируя Пушкина:
– «Но вряд ли вам найти в России целой две пары стройных женских ног». Понимаете, если бы поэт имел машину времени, то он приехал бы сюда – посмотреть на мои и Светины ножки. Вот увидите, Джон, сумасшедший чудик, нас всех вляпает в какую-нибудь пикантную или пиковую историю. Вы какую предпочитаете? 
Язык у нее был без костей, и Безударчиков из-под стола, смущенно прикрыв глаза, прошептал, что ни на кого, он вот уже лет десять как не пикирует, и вернулся в сидячее положение за столом, боясь думать, а есть ли что у неё под юбочкой… 
Пронюхают и узнают стерегущие люди. Неведомо как. Впрочем, почему же неведомо? Очень даже ведомо. Вон они, Светочка и Вовочка, прохладиться захотелось, распахнули окно.
– У вас комплекс тридцатых годов,  – осуждающе заметила соседка.
Света перевесилась, а он держит ее за ноги. Что она там рассматривает или достает, одному богу известно. Удивляла моментальность сборов. Девушки по вызову? И кто все-таки такой этот милый Джон?
А вот Вадим Штакетников, не терялся. Ему пришлось в своей сорокалетней жизни года два полетать на учебных самолетах – дальше не пошел по здоровью. Краем уха Безударчиков слушал его увлекательный рассказ об особенностях пикирования во время пилотирования, о штопоре и выходе из него. Хорошо рассказывал, подлец, мастерски, а рукой не спеша задевал талию Олесеньки, жестами показывал коридор входа летательного аппарата на посадку, ладонь пикировала вниз к округлому крупу девушки. Есть все-таки хоть что-то положительное в том, что советские времена кончились, машинально подумал Безударчиков. А то бы было… Вербовка отдела НИИ с будущим заведующим во главе американским шпионом! Улыбнувшись, он стал вслушиваться в воркотню Зоеньки, сидевшей слева. Да. Несколько версий отбросим сразу. Зою интересовал убийственный математический вопрос, кто же все-таки доказал теорему Ферма: Гротендик, Питер Вейль или Всеволод Ярош? Безударчиков стал объяснять, что отдельные неувязки были у всех троих, а устранены ли эти трудности, ему совершенно неизвестно, и вообще теория чисел не совсем его стихия, а теперь большей частью признают доказательство Уайеса. Однако девица разбиралась в алгебраических числах, больше, чем следовало, и это удивляло и задевало. Девушкой по вызову она быть определённо не могла. Хотелось ее как-нибудь поставить в тупик.
Но она успела первой, представившись студенткой из Искринска и заявив, что ищет, во-первых, научного руководителя, а во-вторых, возможности перевода для своей сводной сестры Оксаны в какой-нибудь продвинутый московский вуз где-то следующим летом или осенью. Есть ли у них связи с оптическим институтом? Она бы хотела нанять для нее репетитора-профессора. Да, да. Московские цены она представляет. Готова платить – сто долларов в час. Тут Безударчиков опешил. Он искренне не мог постигнуть необходимости такой помощи московским профессорам.
– Так вы зарабатываете? Послушайте, при таких деньгах, зачем вам математика? Я думаю, что в Искринске и на десять у.е. в час пока еще можно жить. А сами вы, судя по всему, смогли бы объяснить все на должном уровне и более понятно для своей же сестры.
Зоя погрустнела.
–  А она не воспринимает меня как преподавателя. Абсолютно.
–  А можно узнать, откуда у вас такие доходы?
–  Принцип велосипеда. Устойчивость определяется управляемостью, – подмигнула Зоенька. – И, понизив голос, предложила. Давайте-ка выпьем за мир и дружбу, как предлагает этот горе-советолог. Я второй раз у него на вечере. Дуется на политический переворот.
– В России?
– Как большевик, меньше, чем на мировую революцию, не согласится.
Не в первый раз случалось это с Сашей в компании. Внезапно он начинал казаться себе глупее всех собеседников и собеседниц. Штакетников летал. Генка Дивцов вообще что только ни вытворял. И в школьном хоре пел, и на спор женское общежитие голым обходил, и с парашютом прыгал… Кирсанов по различным обменам успел объехать полсвета, Джон Кофлин – будущий супервождь супермассы. Как это они пели в студентах вместе с Андреем Асафьевым: «Супермасса суперсилой как бы вас не придавила, подтолкните антимассу, и пойдет все как по маслу». Все глобалисты, а он локалист. Сидел на стуле, доказывал теоремы. Школьник восьмого класса. Это, кажется, Колмогоров, «каждому человеку столько лет, сколько он чувствует. – Вам Андрей Николаевич? – 14». 
– Так вы возьметесь, Александр Сергеевич. Позаниматься с моей сестрой? – с подкупающей улыбкой спросила Зоя.
Этого только мне не хватало. Приезжей девочки и её сестрёнки, жаждущих неизвестно чего. Но он почему-то сказал, что подумает. Впрочем, надо было искать какое-нибудь занятие. И откуда у этой двадцатилетней провинциалочки такие деньги? Ну, работу-то он найдет. В крайнем случае, уедет в провинцию. По некоторым намекам Диесферова, сделано было уже столько, что за кордон вряд ли кого из них уже пустят. Веселитесь, мальчики! Хотя Роман Романович и вздыхал, что до практического результата еще ох, как далеко. Лет пять или больше. Но было сильное подозрение, что кое-что из расчетов его отдела уже использовалось.
– Ничего подобного. Александр Сергеевич! Это я собираюсь к вам в аспирантуру, – вмешалась правая соседка, хмуро посмотрев на Зою, хотя я всегда готова уступить задубелой провинции.
Он ожидал от волжанки какого-нибудь выпада, но не дождался. Чертики блеснули в ее глазах и погасли:
– У нас тепло. У нас не задубеешь. Вообще, приглашаю. И вас, Олесенька, тоже. Вам требуется серьезная подготовка, судя по всему. Вы – не моя взбалмошная сестренка, и я берусь.
Олеся покраснела:
– Между прочим, то есть, понимаете, я хотела сказать, что я была не из последних на мехмате.
Но Зоенька была настроена миролюбиво.
– А я первая девушка на деревне. А где вы теперь?
Олеся  стукнула кулачок о кулачок.
– Неприятно сознаться, но я завсклада. Правда, официально это именуется так – старший менеджер по работе с клиентами. Но суть-то одна.
– Математика пригодилась?
– На уровне средней школы. Я им помогла правильно распределить входящие и исходящие грузы, приобрела двойную зарплату, причём большую часть в конверте, а меньшую под роспись и трёх врагов в лице двух грузчиков и одного водителя электрокары. Их после моих нововведений решили сократить.
– А я никак не сдам астрономию Колчину. Долг за прошлый семестр.
Фамилия была известная. Чокаясь с нею, Безударчиков спросил:
– Юрию Васильевичу не можете сдать? Это интереснейший тип: защищался он по физике, но успел доказать одну интересную теорему в теории групп.
– Да. Вот эту самую теорему он мне и показывал. Вот, мол, глядите, Дынкина. Вам вовсе не дураки преподают. Теперь, в дополнение ко всему, он преподает у нас и алгебру с таким погружением в теорию черных и белых дыр, что последний раз из двадцати пяти сдающих выплыла только я закономерно и еще двое случайно. Других преподов наша Диана, конечно, одернет, но от Колчина она сама тащится, и к ней он не совсем равнодушен. Да, он женился. Но его назидательные примеры ориентируют немногочисленных юношей не в ту степь. Конечно, цепи Гименея стоили его брату научной карьеры. Но что из того?
Наконец, общим вниманием завладел хозяин дома, вспомнивший свои забавные приключения в штатах после того, как он объявил, что близится всеобщий социализм и неизбежный распад Штатов. Его вроде бы пригласили в ФБР и пытались заставить написать статью, более отвечающую реалиям времени. Показать в возможном будущем всеобщий капитализм и полный распад России.
– Я говорю, что это чепуха, и будущее всегда движется в сторону  непредсказуемого варианта. Задача человека – выбрать самый непредсказуемый и использовать его для своих задач и целей. Так – наши революционеры, ваш Ленин, ваша элита нацменьшинств. Они все не упустили свой шанс. А вы русские оказались без своей земли. Вы – всюду и нигде. Новые евреи новейшего времени. Какого шута вы взяли на себя долги СССР, долги царской империи? РФ – новое государство, и – шиш вам, господа старые кредиторы! Вам нужен посторонний человек, который окажется на своем месте. Как это у какого-то вашего драматурга была пьеса «Человек со стороны». Дорогие друзья! Работайте с вашими друзьями по-американски. К чему вам отапливать СНГ и Европу? А они вам за ваше добро в морду? Ценность полезных ископаемых в будущем может только увеличиться. То, что делает сейчас ваша сырьевая экономика, – самоубийство будущего. Это нужно коренным образом менять…
Далее пошли совершенно сумасшедшие советы, один из которых гласил:
– Не давайте им ни нефти, ни газа, договоритесь с арабами, и через пять лет задача восстановления СССР будет насущным делом международной политики.
С коротким ответным словом встал Вадим. Он протер очки, посмотрел на Джона, поблагодарил за угощение и сказал, что надеется на полное отсутствие прослушки и сволочей.
– Я полностью согласен с нашим хозяином, как Европа, пляшущая под дудку Америки. Но пора заказывать свою музыку.
И музыка явилась. Начались танцы, и Светка тяжеловато зависала на Геннадии, что очень не нравилось Кирсанову, и он, тяжело вздыхая, пригласил Зою.
Пили за Россию, Америку, науку и продвижение человечества по пути прогресса, причем Кофлин с чувством вспоминал Евгения Евтушенко, сказавшего, что «все прогрессы реакционны, если рушится человек».
Ближе к ужину Александр Сергеевич почувствовал себя близким к обрушению, пространство вокруг него вдруг само собой начало расслаиваться, обнаруживать свою неевклидовость и щелеобразность. В эти щели все чаще стали западать и засыпать там, как снулые мухи, его ребятишки. Дело шло к полуночи. По поверьям всех стран и народов, именно к этому времени бесы усиливают свою сногсшибательную активность. А Кофлин казался совершенно трезвым, но предложил совершить восхождение на Эверест. Так он называл второй этаж своей квартиры. Поднялись. Там был накрыт еще один стол. Так сказать, для уцелевших.
– Это я настоящий русский! – гордо объявил Кофлин, распечатывая еще одну бутылку коньяка. – Я перепил всех вас! Как это у вас говорят: «Пока Россия пьет, она непобедима!» Зови меня Ваней, Шура.
Выпили на брудершафт. Безударчиков все-таки не мог понять, что побудило американца поселиться в России. И тот произнес удивительную речь о том, что желает новой социалистической революции в России, возрождения Советского Союза, поскольку именно он, бывший заведующий кафедрой советологии, закрытой в силу известных причин, напоследок предсказал именно это в 2012 году. Сейчас же, по заданию ЦРУ, он пишет книгу о выдающемся русском физике Федоре Федоровиче Розагрозине. О, он, несомненно, знает о его успехах в оптике и что в этом прорыве отчасти виноват и его визави.
– То есть вы шпион или писатель, – сделал вывод Шура. – Только вот совсем не срок вы избрали. Всего ничего. Предсказывать надо лет на сто вперед: сойдется – слава вам, не сойдется – никто и не вспомнит о вашей ошибке.   
Джон не согласился, назвав себя искренним патриотом России. Любое ошибочное предсказание содержит хотя бы тень истины. Сами истины бессильны оказаться в будущем, ибо слишком тяжеловаты для полета, но вот их тени… Вы, конечно, читали Пауля Целана: «Правду скажет тот, кто скажет тень», блестящий немецкоязычный поэт! Черт его дернул броситься в Сену. Поэтому он хотел бы обезопасить деятельность его коллег от некой, все еще очень могучей организации. Да и где же ты видел, Александр, чтобы настоящий шпион с ходу признавался, что работает по указке ЦРУ. Нет и нет. Он напишет совершенную ахинею, и, прочитав его доклад, все любопытные поймут, что в лазерных технологиях русские отстали не надолго, а навсегда. Вот, например, Александр Сергеевич занят чем-то сверхсекретным, а это, оказывается, всего лишь… Кофлин жевал губами, приоткрывал рот, жаждал ответа.
– Разумеется, – отвечал Шура, – я занят уравнением эллипса с засекреченной правой частью и клянусь честью, что в никакой  зависимости от спецслужб не нахожусь.
Помрачнев, Кофлин  без колебаний сказал, что так писать нельзя, иначе пародийность доклада всем бросится в глаза. Попутно выяснилось, что Джон уравнение эллипса все-таки знал, и это наводило на подозрительную основательность подготовки незадачливого социолога, успевшего предсказать расширение советской системы далеко на запад, и теперь прилюдно и печатно подвергаемого «невыносимой критике со стороны американского общества». Джон не страдал особой скромностью. Узколобые коллеги еще позавидуют  тому, что он  женился на коммунистке и живет в России. Его книга о великом попятном движении России, мира и человека все-таки будет написана, и ее выход в свет осветит дорогу всему человечеству.
– Не очень скромные обещания, – уронил Саша.
– Я компенсирую это скромной жизнью.
Помимо маленькой двухэтажной квартиры в Москве, Джон и Лариса имели только небольшой дачный домик о трех этажах, но, как известно, с милым в рай и в шалаше, и поэтому сошлись и живут душа в душу представители некогда враждебных систем, бывший антикоммунист и все еще юная коммунистка. Вконец охмелевший, Джон понёс совершенную чепуху. Оказалось, что он ненавидит Горбачева и Ельцина сильнее большинства русских и что, в случае революции, не колеблясь, возьмёт автомат. Он договорился до того, что кровно заинтересован в реставрации коммунизма во всем мире, кроме США, так как это вернет ему кафедру россиелогии или советологии, или потом мирологии и авторитет, и он будет жить припеваючи. Какой еще певучести требовал от жизни Джон, для Александра Сергеевича было полнейшей загадкой.
–  И самое главное я публично раз –  облачу несостоятельность теории вторичного средневековья! Этот французик Арвасье – настоящий идиот вместе с концом истории по Фукуяме.
Далее последовал ряд нелестных характеристик известным и неизвестным Александру Сергеевичу историкам, перемежаемый лишь уверениями в своей собственной абсолютной трезвости. Однако на русском приставки уже превращались в предлоги, английский же становился недоступным для Безударчикова.
– Между прочим, Александр, – заявил он, – я могу назвать вам людей даже из Пентагона, искренне жалеющих о том, что была со – крушена великая империя СССР, я знаю толковых людей, по – лагающих, что распад СССР отнюдь не был благом для Америки. Да-да, Шура. Нет сверх – державы, нет особенной гонки во – оружений, изо – бретений, окрыляющих успехов в космосе… Стагнация. Разложение. Гибель. До – станьте за – писную книжку, Шура, в моем л-еле-вом кармане. Левой! Левой! Я перечислю сто четыре исследовательских проекта, известных мне, которые бедная Россия финансирует в богатой Америке.
Тут откуда-то появилась Лариска, выхватила записную книжку и объявила, что пора расходиться, а кроме того, Америка тоже может разориться, ее спасает только то, что не все кредиторы требуют с нее долги, которых восемь триллионов официально, а неофициально раза в два больше. Тут же она вынула кипу бумаг и предложила всем вступить в общество «Шах и мат», целью которого является добиться от США безусловной выплаты всех долгов.
– Какое оригинальное завершение праздника! – восхитился проснувшийся, но все еще бывший немножко не в себе Толик Кирсанов, подставив подписи под всеми бумажками. Вадим заявил, что на хмельную голову ничего не подписывает, но готов вернуться к этому вопросу еще раз. По трезвости. Как всегда, по Геродоту, делали древние персы. А теперь иранцы.  Вова Маркин исчез вместе с Зоей. Безударчиков сказал, что поддерживает общество и его требования, но устно, исходя из соображений симметрии и некоторых теорем теории ошибок. Кофлин немедленно заинтересовался основными принципами этой теории.
Геннадий, уже готовый подмахнуть все, вдруг растерялся:
– Вообще все человечество – ошибка господа Бога или другой цивилизации, или что-то очень близкое к тотальному проигрышу, абсолютному нулю.
Но вывод он сделал совершенно практический:
– А как же, если я туда уеду, а она как раз разорится? Это надо обдумать.
Но тут и подошла Светланка, кося зеленоватыми глазами, и одетая лишь в три полотенца, одно из которых было на голове, второе поддерживало груди, а третье обвивало бедра.
–  Ты останешься со мной. Сегодня и навсегда.
Вадим облизывался. Кирсанов краснел и отворачивался. А Светик-семицветик ласково клонил голову на плечо к Генке. Смотреть на то, как вербуют, уводят творческий потенциал его отдела, для Саши стало невыносимо.
– В долгой исторической перспективе совершенно очевидно, что безошибочных решений не бывает. Не было, нет и, очевидно, не будет  даже полуидеального общества, в котором выполняется хотя бы свободное развитие каждого или свободное развитие всех.
Аудитория, достигнув известной степени гармонии с миром, не очень внимала разглагольствованиям шефа. И Саша резко изменил тон.         
–  Поднимаемся! – скомандовал он. Не сразу, но его команда стала понемногу продвигаться к выходу. Джон Кофлин настаивал, что данная встреча не последняя, что они еще соберутся и все обсудят, сыграют в шахматы…  Безударчиков вежливо благодарил хозяина за угощение, клялся в вечной дружбе. Но частично выведя, а местами и вытолкав свой гарнизон, уже на лестничной площадке сказал Кофлину, что понимает все происшедшее в духе нескучного вечера, шутки и розыгрыша. Тот благосклонно улыбнулся:
– О, да. Ничего серьезного, – но полуидеальное общество – это замечательно. И современный человек. Как это там у Пушкина: «Полу-подлец, но есть надежда, что будет полным наконец». Хорошо бы, если б эта надежда умерла.
И доля разочарования была в его холодноватых серых глазах.
Краем уха от своего бывшего студента Саша услышал, что в фирме «Оптиум» разместило свой заказ министерство обороны, и потому крайне встревожился, встретив как-то Геннадия в обнимку со Светой. Геночка похвастался, что стал активным деятелем общества шахмат. Извиняющимся шепотом добавил, что ничего не может поделать:
–  Она как машинка шеф!
– Ты действительно далеко уедешь от защиты, – пожалел парня Безударчиков.
Однако, за два месяца беспорядочной жизни отдел наработал не меньше, чем за год спокойного существования. Безударчиков отказывался верить в такое странное соотношение, но это было на самом деле так. Генка представил черновой вариант кандидатской диссертации. У Диесферова отыскалась и служебная однокомнатная квартира, куда немедленно отбыл Вова Маркин. Саша ожидал, что за ним немедленно последует Наташа, но ошибся. Она продолжала жить в двух комнатах общежития, не замечая перемен. 
Александр очень надеялся, что инерция энтузиазма продлится еще какое-то время, и нужное физикам решение будет получено. Но они застыли где-то на полдороги. Полученные результаты оказались побочными, хотя тоже нашли отражение в статьях сотрудников, а Штакетников писал уже монографию: «Расчет оптической маски предмета», наполненную удивительными выводами вперемежку с вязью математических формул и компьютерной графики. Вадим настаивал на совместном объединении усилий, но Безударчиков всячески отнекивался:
– Дорогой Вадик, мне не до беллетристики.
– Уж, не о душе ли вы задумались, шеф?
Но были и более земные хлопоты. Неделей позже этого разговора, ставший директором института проблем управления Копытов вызвал Безударчикова к себе, достал коньячок. Саша стал отказываться. Но Копытов сказал, что следует взбодриться. Посидели. Поговорили о том о сем. А спустя четверть часа в комнате возник человек в сером костюме, темных очках, представившийся Игорем Удальцовым – человеком, отвечающим за личную безопасность его, Александра Сергеевича Безударчикова, равно как и его сотрудников в широком плане. Затем директор тут же сослался на занятость и исчез. Такое начало не предвещало ничего хорошего.
Саша сказал, что от хулиганов все равно не убережешься, а все, что связано с их научной работой никакого особенного значения не имеет, но на компьютерах зашифровано очень неплохо, хотя собственно зачем. Все это частью уже опубликовано, а остальное вот-вот выйдет в свет. Со всем этим Игорь Николаевич быстро согласился.
– Никакого государственного или военного значения ваши работы, разумеется, не имеют. Но промышленное – да. И тут возникает промышленный шпионаж. Что вы можете сказать о Джоне Кофлине?
Да, вероятно, Штакетников зря надеялся на отсутствие подслушивающих устройств. Разумеется, бедного Джона пасли с того момента, как он, бывший зав. кафедрой советологии, женился на крайне левой коммунистке Ларисе и не уехал с ней в свой капиталистический рай, а остался здесь в России. И очень неплохо устроился здесь. На какие шиши, спрашивается? Безударчиков покрутил пальцами у виска:
– По-моему, он не совсем подходит для такого дела. Немного не в себе. Зазывает, например, к себе ватагу незнакомых людей, устраивает выпивку, где признается, что по заданию ЦРУ пишет книгу. Разве шпион так сделает?
В ответ Игорь пробубнил, что демаскировка может быть лучшей маскировкой. Тем же самым может быть и интерес американских служб к деятельности организации «Шах и мат». Мы их, конечно, заверили, что никаких особых сведений об этой организации не имеем, что требование уплаты долгов, вообще говоря, законно и никаких претензий к этой общественной организации у нас нет. В ответ неизвестные частные лица подбрасывают информацию о том, что «Шах и мат» готовит переворот в России. Разумеется, мы начинаем все проверять и выходим на футбольную команду, побывавшую в квартире Кофлина. А это оказывается та часть вашего отдела, которая ориентирована на обслуживание запросов Оптического института Розагрозина, который в отдаленной перспективе рассчитывает создать подвижные голографические объекты. Об этом посмотрите его статьи середины 90-х годов, если желаете.
– Представьте себе, – блеснул он вдруг зубками весело, – тысяч пять голографических автоматчиков, среди которых только один настоящий. С такой свитой можно брать любые объекты, наносить удар в самый командный центр, осуществлять любые революции.
Надо было срочно выстраивать линию поведения, выигрывать время, хитрить, изворачиваться.
– А можно я вас пощупаю? – улыбнулся Безударчиков. – А то как раз. Вдруг вы тоже привидение? Знаете, анекдот такой есть. Студент заходит экзамен по физике сдавать. Преподаватель: «Ну, я знаю, вы во всем разбираетесь. Только вот объясните мне сначала, почему та половина графина, на которую падают солнечные лучи, менее нагрета, чем та, на которую не падают?» – «А можно я пощупаю?»
Пощупал. Так и есть. Да, говорит, действительно, дело в том, что градиент  теплового потока… и пишет формулы: одну, вторую, третью… И делает вывод: «Тэ один меньше тэ два». Преподаватель проверяет: «Да, все правильно. Но дело в том, что я перед тем, как вы вошли, повернул графин».   Он травил анекдоты, а мысли шли своей чередой. Грустноватые мысли.
«Ну и кто стучит? Среди своих или чужих?» – здесь было так же, как и при решении любой серьезной задачи. Число вопросов заметно превышало число даже предположительных ответов. Чего они только не обговорили с Генкой на перспективу. Как там, в старом анекдоте. Двое идут. Один говорит. Второй: «Потише, среди нас есть сволочи». Он вспомнил, как месяц назад ни с того, ни с сего, забарахлил его компьютер, и он понял, что с некоторых файлов пытались снять пароли. Наталья? Или чьи-то всевидящие глаза, вседостающие руки?  Конечно, наиболее ценные и интересные документы ни дома, ни в своем кабинете он не хранил уже месяца два, после того как Роман Диесферов заявил, что они подходят к такому рубежу, что лучший хранитель информации – внешние носители, с кнопкой определителем хозяина по отпечатку пальца, самоуничтожающиеся в случае чужого пальца. Или корзины для самых ненужных бумаг. Впрочем, на туалетной бумаге повязали в своё время Пеньковского. Тогда он думал, что Роман говорит все-таки о далеком будущем. Видимо, кое-что они все-таки пустили в производство. Но что?
Саша знал, что старики основательно подходили к проблеме. Около двух сотен добровольцев носили специальные очки, непрерывно фотографирующие все окружающее. Почему-то Розагрозина интересовали, в основном, движения человеческого взгляда по рядам бутылочек, пакетов, коробочек и т.п. Можно было подумать, что экспериментаторы Федора Федоровича проводили свои опыты в каких-нибудь супермаркетах. Первичную обработку результатов физики произвели. Их интересовала наиболее вероятная дорожка человеческого взгляда по той или иной фигуре восприятия. По всем признакам Федор Федорович связался с рекламным бизнесом или чем-то похожим. И вот оказалось, что, за немногими исключениями, в модель переходного пространства результаты физиков вписываются удивительно точно. 



   
               



Глава 4

Жрица дождя
            
После получения приличной премии и назначения начальником отдела, Безударчиков проработал в институте проблем управления недели две. Он просчитывал кривые переходных пространств, находил максимальные потоки энергии в изогнутых трубках, а затем Копытов вызвал его к себе и попросил написать заявление об увольнении по собственному желанию. У него глаза полезли на лоб, но начальник вместо объяснений включил видеозапись.
Большая аудитория. Люди всех возрастов с тетрадками. Казалось, шла обычная популярная лекция, её звонким голосом читала Вовочкина суженая, на голове которой красовалось блестящее кольцо. Наташка плела сущий бред о преобразовании времени в пространство и пространства во время с помощью последнего доказательства Божьего бытия, данного Александром Безударчиковым. Звонкоголосая пророчица снимала блестящее колёсико с головы, и, размахивая им, читала Сашино доказательство, приближаясь к мужчине с красными пятнами на рубашке, проступавшими из-под рук, которые несчастный прижимал к животу. Оказывается несчастный только что умер, получил две пули в область живота, их успели извлечь, но сам он умер. Вот его отчаявшиеся родственники, и Наташа мрачно обещает, что оживление произойдёт по прочтении доказательства.
– Там около сотни страниц, – сообшил автор, – будем смотреть три часа?
– Так вы признаётесь, что сами дали это доказательство?
– Не отказываюсь. Там же написано…
Он попытался донести математическую суть проблемы до начальства, но Копытов шумно вздохнул:
– Она подсократила.
Экранная Наташа коснулась своим кольцом якобы умершего, и тот, не слишком торопясь, стал оживать, необъяснимо исчезали красные пятна на рубашке, зато бледные щёки краснели, человек развёл руки в стороны и сел на столе. Ещё несколько упражнений и человек, пошатываясь, уже стоял у стола, придерживаясь руками за его край. Аудитория взорвалась аплодисментами. Счастливые родственники обнимали «воскресшего».
– Вы понимаете?
Это было несколько затруднительно. Пятна, конечно, химическая реакция, а вот таланта прирождённой мошенницы он даже не мог подозревать в этой Наташеньке. Копытов пояснил, что институт рискует потерять крупнейший заказ, поскольку заказчики – люди трезвые, или, быть может, изрядно нагрешившие, и им будет не по нутру, если разработкой их проекта будет заниматься институт, где работает тот самый, ранее никому не известный, Безударчиков, доказавший то, что от него вовсе не требовалось. Поэтому, директор института ещё вчера сообщил, что он уволен. Деньги – Копытов назвал приличную сумму – ему перечислят на сберкнижку. Да-да, из общежития придётся съехать. Впрочем, ты можешь пока пожить у моих родственников, моя племянница Лиза в восторге от твоих работ в области недоказуемого. Ты стал модой на пару недель. Надо переждать. Институт подпишет контракт, и тогда тебя бесшумно примут обратно. И здесь с Безударчиковым случилось то, чего он никогда не предполагал в себе. Ему хотелось сказать что-нибудь резкое, насчёт новой охоты на ведьм, но беспричинный смех охватил его. Он увидел обескураженное лицо Копытова и вышел.
В общежитии его нашло письмо от мамы, то самое, которое ждал больше всего и тревожился. Она не жаловалась, но между строк Саша прочел её беспокойство. У Тольки был период безработицы, и он пил. До смещения фокуса. Это было решение вопроса. Домой, домой. Быстро собрал в сумку необходимые вещи, но из соседней комнаты выплыла Наташа в купальнике. Она так церемонно подала ему руку, что он догадался – надо припасть устами к этой надушенной ручке.
– Друг мой, скоро мы будем ворочать миллионами долларов.
– Ты нашла клад?
– Ты знаешь, что в России ежегодно умирает миллиона два людей? По крайней мере, тысяч пятьдесят из их родственников могли бы желать их воскрешения тыщи за две баксов. Вот тебе первые сто миллионов у. е. В фирме пока два человека – я и Маркин. Воскресший, так сказать… не в счёт.   Необходим третий компаньон, ибо Бог любит троицу.
В сущности, его занимал один вопрос:         
– Где вы нашли этого воскресшего?
Ответ был убийственно прямой:
– В морге, конечно. Его случайно туда привезли. Для раскрутки дела это была необходимая случайность. Человек с отключкой сознания. А уж это резкое и видимое изменение облика – лазерная голография и ничего больше. Вы хоть примерно представляете себе, что сделали с Вовкой? Это на ваших формулах держится долгоиграющая лазерная картинка. За это нормальным людям дают госпремии или квартиры, а вас, идиотов, идеи, оставят на бобах, где-нибудь в примечании на страницах журнала: «Оригинальное доказательство этого факта было впервые дано А. Безударчиковым и В. Маркиным».
Александр Сергеевич попытался обойти девушку, но как в капкан попал. Было даже жарковато. Наташа шептала, что нашла идеального помощника, мужчину, любовника.
–  Того мертвеца с кладбища?
– Да какой он мертвец! Загулявшийся актёр-неудачник, занимался йогой и вот гениально разыграл перед родственниками свою смерть. Так гениально, что отключился.
–  И сколько стоила игра?
– Свеч, милый. Как всякая игра, она стоила свеч.
– Где найдёте других?
– Это не обязательно. Не обязателен даже грим. Можно говорить, что люди воскресают в параллельных мирах или в другом месте земного шара. Как говорил дедушка Ленин, люди поверили в революцию, и она началась. Вера творит чудеса. Деньги будут сыпаться как из рога изобилия. Наконец, я совершенно не зря знакомилась с Гришей, с Диесферовым, и ещё кое с кем. Их оптика позволит творить чудеса наяву.
Из её болтовни можно было уяснить два факта. Все материалы об их последних успехах уже взяты в работу физиками, и фирма «Оптиум» не считает необходимым скрывать свою связь с шарлатанами. Мысль «Бросить всё – и удрать!» – вновь и вновь получала своё подтверждение.
Саша срочно сочинил байку про милиционера, выясняющего у вахтёра что-то по поводу незаконно проживающей Натальи Маркиной, вероятно, что их комнаты обыщут, если уже не обыскали. Наталья переменилась в лице, но к себе не побежала, а ещё крепче потянула вербуемого сотрудника к себе, а потом на кровать. Видимо, миллионы она здесь не хранила. Она просто желала решить уравнение один + один в динамическом аспекте, иди точнее: одна плюс не один. Надо было отвлечь её житейскими соображениями:
– Вдвоём или втроём – ерунда. Нужна целая группа людей. Нужны охранники, помещение, лучше небольшое здание в Подмосковье…
– Будет, будет. Джон Кофлин готов содействовать проекту. У Маркина осталась пара приятелей по секте «Придумай своего доброго Бога». Потом, Диесферову нужны какие-то испытания, нужны добровольцы и вот мы их найдём. Всё это завертится, закрутится
– Ты помнёшь рубашку! – испугался он
– А я, дурочка, боялась, даже платье не помялось, – язвительно пропела Наташка, но разомкнула руки, отодвинулась, – вообще разденься. Я всё объясню. Нагие истины легче усваиваются в соответствующей одёжке.
Для вида Безударчиков согласился, даже расстегнул две пуговички на рубашке, схватил сумку и выпрыгнул за дверь. Застегнулся на лестнице. Забыл подумать о лифте. Она закричала ему вдогонку об оставленных им ножах. Да, ножички – великолепные, отцентрированные, чувствующие руку – азартное увлечение былых лет. Замедлил бег, но не раздумал. И, слава Богу! Обернувшись на здание, где хорошо ли, плохо ли, прожил шесть лет, Саша узрел Вовочку Маркина, который, вобрав голову в плечи, шёл ко входу. Сашино воображение сейчас же соединило ножи, Наташку в полотенце, ревнивого Маркина с раскалённым утюгом.  Можно было считать, что ему повезло. Теперь она попросту протянет, что давно ждёт, соскучилась, растелешилась.
Как говорят, беда одна не приходит. И на выходе из метро ошарашили двое мальчишек, гремевших ему ломающимся голосом «славу – яркую заплату на ветхом рубище певца»: «Выдающийся русский математик Безударчиков доказал существование Бога! С помощью этого доказательства совершено первое воскрешение из мёртвых!» С газетного листа «Московского комсомольца» фотографией времён поступления в физтех юный абитуриент улыбался самому себе очаровательной улыбкой. За пять дней до приключения с Верочкой. Хорошо выглядел. Конечно, Наташа Маркина порылась в его столе, нашла эту почти школьную фотографию и дала интервью. Сама виновница торжества тоже была лет на десять моложе и сияла во всей своей цветущей наивности.
Обессилено присев на скамеечку, Саша прочитал сногсшибательный опус о каком-то другом человеке: «Мы не застали уважаемого Александра Сергеевича дома, но его ближайшая сотрудница и помощница любезно согласилась открыть глаза миру на этого замечательного во всех отношениях человека». С изумлением узнавал Саша, что в самое ближайшее время он будет не только доктором, но и академиком РАН, что его математические работы о переходном пространстве открывают окно во множество параллельных миров, откуда можно будет достать всё что угодно. «Физики уже нашли практическое применение его идеям, и первые испытания прошли очень успешно. Так, нам удалось оживить человека, уже лежавшего в морге, и это может быть истолковано и как обычная врачебная небрежность, и как обращение временного поля, и как религиозное воскрешение…» Далее шёл уже ни на что не похожий бред – помесь эзотерики с формулами, надёрганными из Сашиных бумаг.
Но всё-таки, на какой начальный капитал Наташка провернула свою крупную аферу? Кто заплатил актёру в морге? Преодолевая огорченье, Саша подивился тому, что одинаково заряженные события, вопреки физике, притягиваются друг к другу. «Семь бед – один ответ», –  говорит пословица. Впрочем, есть и другое изречение:  «не было бы счастья, да несчастье помогло». Здесь с физикой всё в порядке. Значит, события по отношению к человеку могут изменять свой заряд. Можно было построить зарядово-симметричную теорию человеческих эмоций по отношению к тем или иным событиям. Возможны свои уравнения Максвелла. Что думают об этом психологи? К моменту выхода к Казанскому вокзалу он с удивлением заметил, что и на себя-то стал смотреть как на пробный заряд в своей собственной теории. И к чему он так торопится домой? Отучит ли он пить Тольку? А, может быть, надо было принять предложение Анатолия Алексеевича, позвонить Лизе или забавной журналистке из Ельца. Всё-таки хорошо хотя бы относительно быть не связанным ни с кем и ни с чем.
И здесь он вздрогнул и огляделся. Рядом с ним на скамеечку присаживался невысокий крепыш в тёмных очках и протягивал руку:
– Господин Александр Безударчиков, если не ошибаюсь. Олег Углимов, доктор философии, уфолог и эзотерик.
«Этого мне ещё только не хватало. Наверное, до кассы я сегодня не дойду», – подумал Саша.
– Неужели вы нашли меня по фотографии в газете?
–  По знакомству с автором интервью, некой Натальей Маркиной. Само собой, я не придаю никакого значения всем благоглупостям, которые есть в её интервью. Видите ли, я еду на международный конгресс эзотериков. И вот в этой связи мне бы желательно получить от вас, как от математика, обратившегося к запредельным вопросам, по возможности краткое резюме на тему: «Почему академическая наука игнорирует эзотерические знания как элемент познавательного процесса»?
Он снял очки, обнаружив устремлённые на собеседника маленькие буравящие глазки и белёсые, как бы выгоревшие, брови. Саша уже приглядывал путь отступления, но тут рядом с ним крутанулась и уселась, положив нога на ногу, ало-белая барышня, в которой было нечто знакомое и тревожное. «По мою душу», – определил он и сразу же завёлся:
– Это напоминает охоту на ведьм, процветавшую во все времена. Эзотерику не любят ровно столько же, сколько не любят правду. Мне кажется, что во все времена неочевидная эзотерика и очевидная истина оцениваются людьми, заинтересованными в сохранении порядка, статута, консерватизма, совершенно одинаково. Может быть, стоит вспомнить слова Николая Бердяева «Ложь лежит в основе  современной цивилизации». Эзотерика направлена на совершенствование личности изнутри, наука в её применении к практическим нуждам разгружает человека не только от внешней непродуктивной работы, но и от внутренней работы над собой.
У девицы щёлкнуло в руках что-то вроде диктофона, а собеседник предложил зайти куда-нибудь перекусить.
– Давайте бегом! – скомандовал Саша. Брови Углимова взлетели вверх, но предложение он принял. Перебежали перекрёсток, вышли к какой-то выносной закусочной – столикам и стульям под тентом. Олег хотел пройти мимо этой забегаловки, но Безударчиков обрадовался:
– Это скорее выбегаловка, как раз то, что мне нужно.
– От жены или подружки бежите? – осведомился доктор философии, усаживаясь за столик.
– Как будто нет, – ответствовал Саша, внимательно оглядываясь вокруг.
– У этой девушки, закрутившейся около нас, был вид человека, счастливо кого-то нашедшей. Я ожидал, что это вас.
– Нет, нет. Меня пока не ищут.  Давайте закажем что-нибудь.
И потом, под рыбные котлеты и кофе, Безударчиков снова стал излагать свои соображения. С точки зрения трёхзначных логических систем, эзотерика – неопределённость, в качестве таковой она пронизывает весь мир. Эта неопределённость вариативна, она может раскрываться как ложь, сохранять свой облик или обретать статус истины. В зависимости от времени. И она давно уже признана, как умонастроение в художественной литературе, ТВ и т.д., и т.п. «Бог есть, если в него веришь», – так говорит горьковский Лука из знаменитой пьесы. И если верить в пришельцев, то они, конечно, есть, а если не веришь – то их нет.
– Ну да, ну да, – согласился слушатель. – А по поводу неверия есть поразительная пьеса П. Шеффера «Соглядатай». Наказанный проклятием Давида за то, что сокрушил Давидов дом, – вечным пребыванием между жизнью и смертью, созерцающий все земные безобразия, – он всё равно не верит. Ведь он сокрушил дом Давида, а Давид был любимцем Бога. И он говорит, что ненавидит всех религиозных фанатиков, от которых «попахивает верой, а у самих руки по локоть в крови». И он спрашивает, что это за выбор «между верой и безверием, когда и то и другое самоубийственно».
– А выбор один, – предположил лектор, – третий ответ –  слияние веры и безверия в некой неопределённости сомнения и в том, и в другом. Выбор – трёхзначная логика, потому что двузначная, как доказывает вся человеческая история, самоубийственна. И хотя это она доказывает, я, грешник, с трудом могу понять, как на основании трёхзначной логики построить хотя бы математический анализ. Более того, сам перебор версий в жизни подчиняется двузначной логике. В данную минуту мы всегда решаем уйти или остаться, говорить или молчать. Молчание может подменять слова, быть говорящим, быть красноречивее слов, выхватывать целый спектр значений, но оно всё-таки будет молчанием, а не речью.
– Значит ли это, что эзотерика не имеет никакого значения для науки?
– На эту тему есть двузначный ответ: с одной стороны, всё имеет огромное значение, с другой – всё не имеет никакого значения: умрут лжецы и мудрецы, и негодяи, и герои.
Но, как мне кажется, эзотерика имеет значение как неопределённость творящего и творимого в духе незабвенного Гейзенберга. Насколько определено наше творящее сознание? А сколько существует определений сознания? Много. Но до сути, так и не докопались. Поэтому размытость реальности по творящему сознанию, творящему вполсилы, десятой долей своих возможностей, подсознательно и бессознательно, огромная. Но тем отчётливее, определённее, точнее выходят боги, ангелы, демоны, черти, пришельцы –  каждый со своей спецификой. Сколько их! Казалось бы, горы своротят с их возможностями! Но выясняется, что без нас-то они никуда не годятся… Отлитые во всех своих формах, определённые по координате, без нас они дают нулевой импульс. Но вот происходит переключение, и они, в большей мере наши создания, начинают творить нас. Теперь у них нет определённых форм, это что-то такое, что заставляет нас бросить вызов, ввязаться, сказать себе «Не хлебом единым», во имя Христа или коммунизма, перепрыгнуть через себя, равнодушного эгоистичного кретина, ощутить холод мировых пространств и противопоставить ему своё переполнение полного. И тогда у них через нас получается, как сказал Тютчев: «Кто, ратуя, пал, побеждённый лишь Роком, / Тот вырвал из рук их победный венец». Не у них, конечно, а у себя самого, вырвавшегося из самого себя, как из чёрной дыры. Признать творящую эзотерику – это значит признать единство мысли и предмета мысли, признать третью парменидовскую линию в философии, а их, как знаете было всего лишь две. На третьей сейчас настаивает один из создателей триалектики – Пётр Сердитенко. И против третьей совокупно выступят идеалисты и материалисты. Первые лучше откажутся от Бога, вторые с лёгкостью примут его, лишь бы не пустить эту самую удивительную, глубокую и потому реальную концепцию. Допустить триалектику – это допустить трёхзначную логическую систему в наши рассуждения, а вся традиционная наука, за исключением некоторых заводей логики, построена на двузначной логике, поэтому это нововведение неизбежно повлечёт за собой неизбежные издержки. Ну, кажется, я заболтался.
Углимов подал руку, спросил, не желает ли он погостить у него дома пару дней, Саша отказался от любезного приглашения. Пригласил к себе, в деревенскую тишь. Обменялись домашними адресами. Разошлись. Затем Саша двигался в толпе людей на привокзальной площади, и боковым зрением увидел ту же девушку в больших зеленоватых очках, в алой майке, которую соски грудей как бы намеревались пробить, в коротких белых штанишках с синими полосками по бёдрам, перепоясанных блестящим поясом и дававших полную возможность любоваться её ножками. Эта очаровашка разогналась к нему навстречу, как выпущенная насмерть торпеда, с жёлтой сумкой через плечо, раскручивая в руках бутылочку газированной воды. От неё увернулся один, второй, но третий мужчина шутя расставил руки, а девица сделала резкий разворот, которого никак не ожидал Безударчиков, тоже пытавшийся увернуться от неё, так как загодя почуял в этой особе ещё одного интервьюера. Он был почти проторпедирован ею.
–  А вы не скажете, как пройти к кассам дальнего следования? – блестящий кулончик подрагивал на её шее, резкий поворот головы открывал в венце чёрных волос блестящую заколку в виде малинового сердечка. Сразу же наступило облегчение. Возникло детское желание погладить её по головке, слегка придержав в руке косичку.
–  Скажу. Можете следовать за мной.
Сделали несколько шагов, и рядом вдруг заструилось и зажурчало:
– А зачем это я с вами иду, и куда вы меня ведёте?
Абсурдные вопросы всегда беспокоили Александра Сергеевича. Он оборотился к девушке, а та крутанула пробку бутылочки, и в спутника полетели шипящие брызги.
–  Ой, извините!
–  Ничего страшного.
–  Вы меня давным-давно забыли, Саша? – спросила она, сбрасывая очки на шею, совершенно закрывая ими золотой кулончик, и каким-то пугливым жестом расплетая чёрную косичку. Без очков лицо стало знакомым и незнакомым. Стала бочком. И это была крышка. И, по всей видимости, это была его лисонька, конечный пункт сказки про колобка. Ясные наивные глаза со слегка подавленной усмешечкой полных губ. Губ бантиком.
Ну, еще бы, кто же забудет эти капризные губки? Ниночка Локоткова. И сейчас же всплыло в омуте памяти: «Эта биссектриса делит угол на два уголочка, а та трисектриса отсекает уголочечек…» Смеясь, спрашивал, сколько раз надо «чечекнуть», чтобы выразить угол, ставший результатом деления на 19 частей. Обожала уменьшительно-ласкательные суффиксы, сюсюкающую речь. Казалась такой ласковой домашней девочкой.
А между тем… Побила в одной школе сына какой-то знаменитости. Перевели в другую. И подтягивалась она замечательно. Держала прямой угол. А геометрические задачи с углами были ее коньком, и, видимо, весь мир виделся ей каким-то уголковым множителем. Умела уголком извлекать квадратный и кубический корень. А это умеют не все выпускники математических школ. Угол – главное действующее лицо неевклидовой геометрии… Тогда она была моложе, но вряд ли наивнее. Изумлённые брови почти сходились у переносицы. Сейчас она, наверное, выщипывает. Временами на Ниночку что-то находило, учебник летел в сторону, она обещала написать «Геометрию поцелуя» и пополняла экспериментальную базу: «Поцелуйте меня, как у Бунина, через угол платка. В уголок рта, язычок чуть просунув». А он только растерянно оглядывался. Ему сосватал её Розагрозин, которому она доводилась какой-то седьмой водой на киселе, когда Безударчиков пожаловался, что общажная жизнь его заколебала. «А как насчёт дачи? – поинтересовался Фёдор Фёдорович. – На всём готовом – питание, проживание бесплатно, только с девочкой позаниматься? И заплатят ещё. Идеальная обстановка для большого научного открытия, а?
Ничего сказать, обстановочка, старик расстарался – как это он не открыл эту девочку. Хорошо, что тогда его идеалом была духовная аскеза, и существовала необходимость застолбить одну свою научную тему.  Как это с точки зрения слабого, сильного или сверхсильного антропного принципа? Мир именно таков, потому что в нём есть множество моделей поведения. Поэтому притворяться непонимающим приходилось нечасто. Хорошо, что и какой-то надзор был со стороны взрослых.
–  Я была школьницей, вы писали какую-то научную работу и параллельно подтягивали меня по математике. Не помните?
–     Ну, помню, помню, Нина. Я до сих пор не понимаю, почему вас надо было подтягивать.
–  И не понимали, как и за что, – она провела пальчиками во вертикальным синим полоскам шортиков.
Стеснение ей и тогда, и, видимо, сейчас было совершенно чуждо. Сказала же Оксана Васильевна при первой же встрече: «А это у нас – гвоздик»! – «В смысле?» – «Вколачивания в мужской пол. И одного места выбрать не может. И там, и сям. И всюду, и нигде». Вынырнули из толпы на близлежащую, не совсем свободную скамейку. Ниночка поводила ножками, сфокусировала на них внимание двух мужчин, меланхолически потягивавших пиво, и выдала:   
–  Напоминаю вашу аксиому: решай не думая, делай – наугад. Откуда вы это выкопали? Тем более что никогда её не проверяли, как мне кажется…
Саша поморщился. Смысл в этом отчасти есть – когда ведёшь поединок с умным и осторожным врагом. Задумаешься – ошибешься, потому что твой вариант вдумчивый враг уже предусмотрел. Случайный выбор непредсказуем. В этом преимущество, если, конечно, случай совпадёт с удачей. Он не проверял, но она-то полагала, что это аксиома и во время вечерних гуляний тянула его в лес или прямо к гулящей мужской компании. Спрашивала потом: «А что вы испугались?» Но не слишком ли хорошая была у неё память для случайной встречи? С некоторых пор всё как-то устраивалось так, что он был вынужден бежать по ветвящемуся коридору, а вход в каждое ответвление распахивали другие. Но что дальше? Просвет, лабиринт, тупик?
–  Я тогда объяснял вам, а теперь забыл. Остановка при движении в гору всегда вредна. А шаг в сторону – и может возникнуть более удобный подъём, хотя можно и сорваться. 
Оказывается, она окончила физфак МГУ, теперь в аспирантуре у Розагрозина и занимается оптикой, лазерами, всякой чепухистикой. Представь себе, пришлось прослушать спецкурс по теории и истории искусства. Живопись, скульптура. Компания Розагрозин – Диесферов на подъёме. Они создают свой математический отдел, работы Сашеньки – так сказал Фёдор Фёдорович, а не я, пояснила она – мы очень ценим. Суть предложения шефа – очень интересные исследования и пост начальника отдела. Пока служебная квартира, а потом – очень большие перспективы. Теперь она звала его немедленно в гости к старикам, затевающим научную конференцию по лазерным технологиям, где Сашенька обязательно должен выступить, это уже не они так сказали, это я тебе говорю, балда!
Это никак не входило в планы Шуры, и он сказал, что от оптики, даже просветлённой, у него осталось самое туманное впечатление. Тогда искусительница стала жать на уважение к учителям, которые должны радоваться успехам своих учеников. Визит вежливости следовало бы нанести. Встречаясь с Розагрозиным, он испытывал какой-то затаённый холодок и безотчётный страх, как перед отчётом у придирчивого начальника или даже как перед отцом, видящим тебя насквозь. Он ещё приводил возражения, но она смеялась, и на него, как облако, накатывалось прошлое. А она уже головкой примеряла его плечо, надо было встать и уйти, а некуда было деться. Поэтому он не шелохнулся. Точка бифуркации, выбора путей, шарик застывает на вершине полусферы и неизвестно, куда он покатится. Спусковым механизмом может быть любая пылинка. Всё-таки надо было держаться своего места. Но что было делать с головой, уже умостившейся на плече? Он попытался мягко снять её, но теперь она предлагала думать вместе.
; У меня сейчас несколько скандальная репутация. Не для серьёзного дела. Я – ходячая антиреклама.
; Чепуха какая! Они сейчас как раз заинтересованы в скандале. Просите у них всё – получите половину.
Минувшее нахлынуло и смутило. Было лето, и была дача. Девочка воображала о себе невесть что и абсолютно не щадила карманы своих родителей:
– Вы просите у них больше. А то посчитают вас несолидным человеком. Все равно я для них уже серебряная девочка, а скоро стану совсем золотой.
Хвасталась, что знает тридцать один вид поцелуя. Врала, конечно. Неумелое трепетание её губ со вкусом только что прожёванных ягод смородины поразило даже тогда совсем не опытного Сашу. И еще было много чего. Заниматься она вроде не хотела, но всё схватывала на лету. Он пугал её прогнозами высоких конкурсов и усложнял задачи. Она выдвигала встречные предложения. А давайте пить сок! А пойдёмте купаться! И бесшабашно тонула, хорошо умея плавать, чтобы он, как спасательный катер, плыл рядом и мог подставить руку, приобнять. И путь в камыши, чтобы напугать ужей и напугаться самим. И порезанная нога, дикий вскрик, полоснувший сердце, неумелая бинтовка полосами собственной майки. И долгий путь с девчонкой на руках, на шее, плечах… Он еле шел и часто отдыхал, аккуратно усадив драгоценную ношу спиной к дереву. А Ниночка только таяла в руках и всё щебетала, что ей спокойно, и так она могла бы всю жизнь…    
Нина взяла его руку и положила себе на талию. И что было делать? Оставалось спросить, не замужем ли она. Оказалась, она ждёт. Не кого, а чего.
–  А чего?
–  А когда ты вынешь занозы.
Саша покраснел. Да, однажды они накупались. Оседлав брёвна, устроили настоящий морской бой, суть которого заключалась в том, чтобы, ударив своим бревном в бревно партнёра, заставить того сверзиться в воду. Против обыкновения Безударчиков увлёкся игрой как расшалившийся мальчишка. А вечером она прокралась к нему в комнату. Стала жаловаться, что ей больно, и, стянув трусы, улеглась на его кровати. Объявила, что занозила занозы в то место, которое не показывают, но не может же она об этом просить маму, потому что мама непременно спросит, где и когда… В виду возникших перед ним пухлых белых выпуклостей Саша совершенно потерялся и не знал, что делать, то ли снять ремень, то ли сразу нашлёпать ей по мягкому месту. Но, в общем-то, задача была проста. И пока пострадавшая объясняла, где взять иголки, а где йод, отведённая рука Саши сжалась уже в разлёте, и он ногтями выдавил три неглубоко сидевшие стопки. Но в глазах плыло, в висках стучало. Четвёртая не хотела поддаваться. Потом понял, что это тёмная точка родинка. Их было четыре, и они образовывали ромбик на левой ягодице. Помазал ваткой, смоченной йодом. Пострадавшая полежала ещё пару минут, прошептала, что он настоящий врач, которому можно доверить и ум, и душу, и тело.
Но всё-таки Оксана Васильевна за своим чадом присматривала, или интуитивно что-то прозревала, и за утренним чаем спросила у дочери, не сменила ли уж она фамилию. Та смутилась, но потом выдала, что никто не предложил, а то бы… упёрлась взглядом в Александра, заставила его покраснеть и пролепетать что-то про свою хорошую знакомую, девизом жизни которой было: «Теряя голову, невинность не терять, и потерять невинность с головою».
Она хорошо запомнила это. Потянула к нему губы, руками изобразила снятие собственной головы. Ну и вот. Саша небрежно сказал, что с детством давно пора расстаться, а вышло наоборот: его вкрутило как щепку в воронку водоворота. Всё вокруг заволоклось туманом, завертелось вокруг Безударчикова. Он хотел купить билет на вечер, но эта егоза говорила, что ничего не успеет ему показать. Из своих достижений, разумеется. О ней теперь тоже есть статьи, правда не вполне физического плана. И срок отъезда откладывался сначала на завтра, потом – на послезавтра и, наконец, – на неделю. И вообще – никаких сроков. Сказала так и, будто растягивая солнечные лучи вокруг себя, повезла его сначала на какой-то чинный раут презентации книги стихов неведомого ему автора, затем на выставку художника абстракциониста, где она была главной лазерной дивой. Щёлкала кнопкой, и лазерный луч бежал по причудливо изогнутым линиям металлической стружки с ярко-фиолетовым отблеском. В творениях современного гения трудно было бы что-либо понять, если бы за постаментом одной из металлоконструкций, поименованной как «Эволюция», не обнаружилась бы ниша, где очень удобно было вжимать губы друг в друга. Теперь стало ясно, что художник изобразил переход неживого в живое, оживление растущего кристалла и превращение его в затейливого спрута, своего рода страшную вечную весну. И в его присосках тоже было что-то затейливо крутящее. Свой круг, свой путь, спираль восхождения. Эх, знать бы тогда, что из этого выйдет. Затем таксист повёз их в Подмосковье, в какое-то Нелепино или Прилепино, ехали довольно долго, но встали на просёлочной дороге, и, расплатившись, Нина моментально выскочила.
–  А посёлок? – растерянно спросил Саша.
–  До Прилепино километра три, – улыбнулся водитель, молодой парень.
– Почему же так не продуманно? – спросил Саша, не собираясь вылазить.
– Наверное, так и задумано, – отозвался шофер и подмигнул, кивнув на Ниночку, – н-няка! А та сидела на пеньке, охорашивалась перед зеркальцем в руке, теребила свою косичку, и чем-то полностью предречённым поблёскивало сердечко заколки. Водитель лихо развернулся:
– Если до Москвы – двойной тариф.
– Нет, нет, – испугался Безударчиков и поспешно выскочил наружу.
К посёлку шли узкой тропинкой среди редколесья берёзовой рощи,  луговой сверкающей зелени и фиолетовых цветов сон-травы. Было какое-то чувство отрешённости от всего, но то, что как-то само собой выходило в нише, здесь не получалось. Саша попытался раза два приобнять спутницу, но она не сразу, но легко выпархивала в сторону, уверяла, что их ждут, тем не менее, поощряющая живинка не гасла в её чёрных глазах. Стала уверять, что ведёт его к ландышам. Нашёлся только один, из-за которого немедленно возникла возня.
– Мой цветочек!
–  Нет, мой!
Сошлись на том, что оставили его Красной книге, но Нинка хлопнула его пониже спины и отбежала в сторону. Начались беспрестанные догонялки, и, бегая, Саша подумал ещё, что, в сущности, детство неистребимо и неустранимо живёт в каждом. Непонятно вот только, что это: залог спасения или погибели. А если ответ допускает и то, и другое, то какой части всё-таки больше. Нинка поцеловала его в губы:
– Господи, боже мой! Не морщи лоб, ты о чём задумался? Перестань, ладно.
Потянула за руку, спотыкнувшись, полетели куда-то под откос. Наверное, от того, что он перестал думать, ему стало страшно, протянул руку, ненароком попавшую на лежавшую Нину. Девушка не сопротивлялась, но шортики были крепко приталены ремнём со сложной застежкой с двумя цепляющимися кончиками. Она никак не хотела расстегиваться. Какой-то умелец расстарался, ручная работа, пояс целомудрия. Только технически одарённым юношам. Он отстёгивал один кончик, расстёгивал второй, щёлкала пружинка, защёлкивался первый. Приходилось думать, и лезло в голову: «Господи, что же я делаю? Какой же я дурак!» – И окликался скептический подголосок: «Как глупо думать, что никто не побывал здесь до тебя!» – «Эти руки, эти наглые руки! Куда они лезут и что хотят?» – лепетала Локоткова, била по ним, не очень серьёзно, но чувствительно. Саша отвечал, что хочет просто посмотреть, зажили ли у неё ранки после того самого морского боя. И как раз тогда, когда он справился с застёжкой, беззащитно-нагая Нина охладила пыл: «Вы помните теорему Морлея?» И по привычке мгновенно впадать в размышления Саша вспомнил, как шестнадцатилетняя девчонка уверяла его, что данная теорема о трисектрисах произвольного треугольника, точки пересечения которых образуют правильный треугольник, – ключ к трисекции угла. Трисекция, конечно, неразрешима, но она высказала тогда какую-то интересную мысль, требующую проверки. А вот какую именно мысль, он забыл прочно. Стал вспоминать и перестал покушаться на Нинкины прелести.
– Послушай, там возможна эпсилон-трисекция, причём эпсилон как-то просто зависит от величины угла.
– Эти биссектрисы погубят нас.
– Я только развиваю предложенную тобой тему.
– Это у тебя отчуждение аппарата от разрешения необходимых задач. А задача – спустить панталончики и только.
Поднялась, прямая и резкая. Отряхнулась.
– Ты даже можешь не говорить мне, что девушки у тебя нет.
Партнёр как раз собирался доказать ей обратное: у него было столько девушек, что их подпанталонная геометрия его не интересует и немедленно удалиться, но, тем не менее, всё шёл за нею, кляня себя на все лады. Мысли, как бы попав в поливекторное поле, текли по всем направлениям: от «надо было остаться с Наташкой, поучиться, так сказать», до «уйду в монастырь» и «уеду за границу».
Безударчиков всё ещё мучительно думал, как обидеться попристойнее, но идущая впереди девушка обессилено уселась на сухое поваленное дерево:
Она  спустила панталончики и рассматривала низ живота.
– Господи, да что же у меня там такое? Или я – вечная девственница или ты импотент!
– Валух.
–  Что?
– Так у нас в селе называли мужиков, у которых не получалось...
И не могло получиться, – прокомментировал он себя. Всё это не любовь, а завлечение. Свидеться через десять лет, сразу же повиснуть на шее, потом отбить руки; получится – изнасилование, не получится – импотенция. Цуцванг. Учитывая последние новости, здесь может быть и какой-нибудь шустрый фотограф: «Саша Безударчиков: вхождение в рай». Сделают такой шлейф аморалки, что тебя уже вообще никуда не возьмут. Нина прижималась к нему всё плотнее и мистическим тоном говорила, что в любом случае нужно преодолеть судьбу. Переупрямить её.
– Мокрая трава. Ты заболеешь.
–  Пошли.
–  И куда же мы?
– Недалеко. В наш центр лазерных технологий.
Да, вот здесь уж снимут голографически, так снимут. Вскоре завиднелась улочка домиков, но миновали их и, по едва приметной тропе среди травы, спустились в овраг, заросший кленово-берёзовым глушняком, свитым, кривым, перевитым на склонах, но начисто лишённым бытового мусора. И ещё на самом дне оврага Безударчиков испытал беспричинное чувство страха. Какая-то тяжесть налегла на грудь, и он принуждён был снять рубашку, но от этого вышло ещё хуже, потому что тучей возникла рядом с ним мошкара, а девица вжалась в него и прошептала, что ей хорошо. Но, как ни искал Саша что-то хорошее в этом уже полулежачем положении среди колючего кустарника, никак не мог найти. Мошкара щипала немилосердно, а Нина усердно шептала, что здесь их никто не увидит.
– Ещё бы, – возмутился он, – когда нас съедят, нас не будет видно, –  и решительно поднялся, намереваясь уйти в обратную сторону. Но успел сделать лишь с десяток шагов. Она догнала его резким вскриком:
– Змея!
На ходу подобрал палку. Спокойно сообщил ей, что это безвредный уж, ещё ничего не видя. Девушка лежала на спине более чем спокойно, в каком-то обездвиженном ступоре, неотрывно уставясь вверх. Можно было испугаться её испуга. На кустике, под которым они собирались возлечь, висела серая гадюка. Всего лишь. Прекрасное напоминание, что спать надо в постели. Гигиеничнее и безопаснее. Нину пришлось чуть ли не откатить в сторону. Ударом палки он рассёк змее голову, но не убил до конца, ветви спружинили, не обеспечив необходимого противодействия. Упав с куста, гадюка зашипела, но не пошла в атаку, а скрылась в траве. Ну и что было делать? Все как сговорились. И змея, и Нина, которая была так напугана, что не могла идти дальше. И во второй раз пришлось нести её на руках. Повторение пройденного, так сказать. Потяжелела. Налилась. Поспела.
– Мне так удобно.               
Ну, ещё бы. Зато ему крутой подъём дался с трудом. Временами ноги проскальзывали. Но вот послеовражное редколесье расступилось, и на эллипсоидальной поляне Саша узрел двухэтажное здание и две круглые башенки, обнесённые не слишком высокой железной оградой. Указатель у вспаханной полосы, стоявший пол сорок пять градусов к горизонту,  возвещал «Питомник диких животных! Опасно!» Саша поморщился. Но сколько ни пялил он глаза, ничего особенного не было. Не было даже охраны. Саша аккуратно прислонил Ниночку к забору. На длинные звонки в железную калитку никто и не думал отзываться. Наконец, где-то там во дворе возникло какое-то движение. Калитка распахнулась, за ней возник низкорослый, но широкоплечий мужичок лет сорока, быстро обмеривший Безударчикова острым взглядом юрких серых глаз. Затем прижал руку к сердцу и с поклоном отвёл её назад в приглашающем жесте: «Честь и место!» Приём этот Нину нимало не изумил. 
– У меня кружится голова. Неси меня прямо к центральному входу.             
И он, вздохнув, потащился прямо к двухэтажному дому, увенчанному примерно такой же высоты башенкой. Ещё одна башня вырисовывалась на заднем плане. Шёл между двух полос ярко огненных цветов. Нет, ни на какой центр это не походило. Разве что на дачу нового русского средней руки. Впрочем, круглый бассейн с зеркальной гладью вод, три какие-то особенно ажурные беседки вокруг него были расставлены не без геометрического воображения, и центр симметрии планировка имела.
На открытой веранде хозяйке стало лучше, она соскользнула с рук и скрылась где-то во внутренних покоях. В саду шумел ветер, шевелил страницы лежащих на столике журнальчиков с рекламой косметики и купальных костюмов. Скорее нагие, чем одетые, красотки всех стран и народов побежали перед юношей, нанося свой удар ниже пояса. Возникла шальная мысль о том, что старик Розагрозин решил кардинально омолодиться или даже поменять пол. В апрельском журнальчике «Моды и люди» обращала на себя внимание статья «Новые технологии и косметические маски», подписанная инициалами А.У. и Н.Л. Авторы утверждали, что час традиционной косметики пробил, наступает время оптических масок, которые в скором времени станут удобными и доступными для большинства желающих измениться в лучшую сторону. Затем ему бросился в глаза толстый том справочника «Экономика и косметика», выпущенный неизвестно каким издательством, но с колонками строгих утомительных цифр. Оказывается, косметика в экономическом космосе играла далеко не последнюю роль. В солидном журнале «Химия и жизнь» за тот же апрель месяц опять была очёркнутая статья, подписанная инициалами Х.Х.
Неизвестный автор в статье «Проблемы и загадки современной русской оптики» начинал с наукообразной формульной галиматьи, с электронных микроскопов и перспективах оптоволоконной связи, а заканчивал пассажем о невидимой стороне деятельности фирмы «Оптиум». К этой стороне относился, например, мягкий приговор по делу пары прохвостов-пирамидчиков. Адвокаты их  по каким-то делам несколько раз посещали кабинет директора Оптического института профессора Розагрозина. В распоряжении журналиста оказалась изумительная фотография их непосредственных переговоров, которая и прилагалась к статье. В почти пустой аудитории у доски стоял сам директор, который мелком, как в добрые старые времена, делал поясняющие рисунки. Можно было разглядеть изображение хода лучей и две три формулы. А слушателей было двое – два адвоката, которые как раз и вели этот сложный процесс. Трудно понять, недоумевал автор статьи, зачем понадобилась адвокатам лекция по геометрической и волновой оптике. Во время судебного разбирательства произошёл сбой в системе освещения. Заседание суда пришлось перенести на два дня, за это время бригада электриков, прибывшая из оптического института (ближе не нашлось!) под руководством Артёма Украинца, талантливого молодого учёного, полностью заменила проводку и внесла усовершенствования в систему освещения зала заседания и комнаты присяжных заседателей. Последовал приговор, крайне желательный для обвиняемых: два года условно. Прокурор, конечно, назвал это вопиющей глупостью. Пока – повторный суд, подписка о невыезде, мошенники, укравшие у населения десятки миллионов, даже и за границу сматываться не собираются. Одни из них выпускает книгу о духовном совершенстве личности, добрым словом поминая профессоров Розагрозина и Диесферова. Повторное рассмотрение дела в другом суде дало тот же результат. И опять маленькая деталь. В зале заседания лопнуло несколько ламп дневного света. Теперь для устранения неполадок потребовался всего лишь час. Ремонт произвела группа электриков фирмы «Оптиум» под руководством Нины Локотковой, аспирантки профессора Розагрозина, автора ряда работ по теме «Свет и эмоции».  Посмотрите, на фотографию. Вы когда-нибудь видели, чтобы банальная замена ламп требовала такой сложной аппаратуры, как на этом  грузовичке, прибывшем на место аварии. К чему здесь лазеры? И вы, несомненно, догадаетесь, что отключения света происходили и после судов в обоих местах. И чинили (то есть производили демонтаж) те же команды.         
И, наконец, позволю себе напомнить читателю, что в марте этого года полуофициальный конкурс мирового уровня «Мисс бюст 1998 года» выиграла первокурсница оптического института Таня Зверкова. Отключений света в Стокгольме на этот раз не было, но Артём Украинец возглавлял группу поддержки русской конкурсантки. Нам удалось  найти ряд фотографий Тани до этого конкурса. Вглядитесь в них, читатель! Вот она в 10 лет, в 14, в 16, в 17, за две недели до конкурса, – это нуль в квадрате, как говорил мой учитель математики, и откуда вдруг всё возникло? Итак, в «до» – ничего, а в нужное время – всё: объём, свет, цвет, гармония, сияние вожделения и торможения. Читатель, имеющий Интернет, сам может найти эти груди, о которых можно говорить только стихами восточных поэтов, но мы скажем строками Николая Гумилёва: «Как жарок рот её, с её грудями сравнятся только зеркала». Именно зеркала, читатель! И Татьяна просто знала, как оказаться в их фокусе. Лауреат премии (99 тыс. дол.), контракт на миллион долларов с известными фирмами, производящими женское бельё. Для справки: установкой зеркал в зале демонстраций ведал отдел фирмы некого Лингена, входящего в империю полурусского миллиардера Айвза, контакты которого с фирмой «Оптиум» хорошо известны.
Снять Таню «после» – дело чрезвычайно затруднительное. У дверей новокупленного особняка постоянно дежурит охрана. На обложках глянцевых журналов, на рекламных подиумах она сияет. Но вашему покорному слуге удалось заснять её во время сдачи контрольной работы (нижний левый снимок). Посмотрите, как очень ровно лежит на её персях блузка, а вот она в беге на стометровку на занятиях физкультурой (нижний правый снимок). 
И международный отдел наших размышлений. Ещё на слуху нашумевшее дело известного физика Акамкина. В него мертвой хваткой вцепились США, задержан был в Австрии, Россия тоже предъявила иск, и восемьдесят процентов было за то, что обвиняемого выдадут Америке. Вот дипломат, представитель российской стороны, в гостях у Федора Федоровича Розагрозина. Опять известный учёный что-то объясняет постороннему человеку.  Случаен ли этот интерес политиков к нелинейной оптике?  Ну что было там, в Австрии, сказать трудно. Я просил денег на эту экскурсию, но редакции журналов, к которым я обращался, отказали мне в небольшой сумме и сочли нецелесообразной саму эту поездку. Зато я узнал, что в Вену поедет Нина Локоткова, и кое-что предпринял. По моей просьбе, досматривающие багаж Нины сделали несколько фотографий непонятной аппаратуры. По её же словам, она везла видеомагнитофон и лазер отечественного производства (!!!) в Австрию. Важен, в конце концов, финал противостояния. Преимущество американцев  улетучилось, невзирая на давление Госдепа США – Акамкин был выдан России. И как был выдан – это тоже своя история. По некоторым сведениям, из камеры заключения был отпущен некто другой, который совершенно свободно прибыл в аэропорт. До последней секунды американские спецслужбы были убеждены, что России на самом деле выдан другой человек. В аэропорте он исчезает, в самолёте оказывается Акамкин, учёный в эпоху достославного Советского Союза занимавшийся лазерами большой мощности…
Наконец, Ниночка вышла в цветном халатике и объявила, что ничего не понимает, и протянула полоску бумаги, гласившую, что показ мод состоится только через неделю.
–  Какой показ мод? – изумился Саша. – И куда вы меня привезли? И чего ради я буду загорать здесь целую неделю?
– Тебе сразу на все вопросы отвечать или по порядку? – улыбалась эта язвочка.
– Как хочешь.
– Записывай ответ на все случаи жизни: поживёшь – увидишь! Я щедро дарю это открытие тебе.
Взяла раскрытый номер журнала.
– А, вижу, ты прочитал. Ты хотел бы к Тане Зверковой? Девушка так себе, доска доской, но при случае восхитительно обозначает выпуклости.
– А как вам понравилась Венская опера?
– Честно говоря, не очень. На самолёт меня не пустили. Из-за багажа. Кто-то очень постарался. Зато было много стран. Уехала поездом: Москва, Киев, Кишинёв, потом пароходом вверх по Дунаю – как это поётся: «Вышла мадьярка на берег Дуная, бросила в воду цветы», или трусы, не помню. Потом в песне ещё болгарка, румынка, всё бывшее юго-западное соцсодружество, а реке Дунаю предлагается узнать, где чей подарочек.
– И ты встречалась с Акамкиным?
– Что ты Шурочка? Он для меня слишком старый.
– Но ты с кем-нибудь встречалась?
– С одним французиком. Обещал покатать меня на яхте. Но захотел покатать меня в гостинице.
– И ты?
– Ну, Саш, ты как прокурор или муж…
– Может быть, и я на что-нибудь сгожусь. А багаж?
– Багаж ушёл предыдущим рейсом. А у меня было мировецкое путешествие, оплаченное «Оптиумом».
– Автор статьи намекает, что с помощью вашей технологии можно изменить внешний облик человека, не прибегая к пластической операции. Это так?
Нина в ответ промямлила что-то крайне неопределённое про лазерную лабораторию, про которую нельзя говорить, но она проболтается, потому что все эти секреты скоро станут общедоступны, а затем её крайне таинственный вид сменился беспечным выражением лица, и она, взяв гитару, заскользила по веранде в медленном, но самозабвенном танце, перебирая струны и нараспев как бы разговаривая сама с собой: «Пример Вселенной вдохновляет, / Она ведь тоже между тем, / В ничто себя переплавляет, / А ты спроси её: «Зачем?»
Саша и спросил:
– Слушай, а этот А.У. – твой друг?
– Да, ты угадал.
Выходило, что у милой девушки было из кого выбирать, но, похоже,  выбор сделан, раз стелет им в одной комнате. Можно было бы гордиться доверием, но Саша чувствовал себя в состоянии, близком к панике.
– Тут есть, конечно, сторож, но ты понимаешь, я его отпустила. У него какие-то личные дела в деревне.
А ужин она сейчас сообразит. Тем более что в холодильниках полно всякой всячины на предстоящий банкет. Она не любит здешней столовой комнаты с зелёными шторами. В таких местах накануне запретных опытов всегда бродят привидения. Ниночка или не повзрослела, или очень удачно играла прежнюю шаловливую школьницу. Однако блинчики с мясом и густой сметаной, приготовленные ею, были превосходны. «Или, быть может,  –  поспешил он добавить про себя, – я проголодался».
– У  меня болит здесь, – объявила она в избранном номере, захватив в плен Сашину руку и утащив её к себе под халатик да на левую грудь. Далее полилась малопонятная речь, напоминающая птичий щебет:
–  Мы будем в разных комнатах, а если в одной –  то на разных койках, а если на одной, то положим нож между нами – не соприкоснёмся. А если соприкоснёмся, то не совпадём, ибо твоя правая половина будет лежать на моей левой. И наоборот. Да исполнятся на нас все признаки Троицы: единосущны, специфичны, нераздельны и неслиянны.
Как хорошо быть верующим! Посоветовать поберечь язычок. Не употребляй, мол, Святую Троицу всуе, впрочем, так не говорят. В Библии – не поминай имя Бога всуе. В аспекте энергетизма – не превращай энергию в энтропию. Хотя энтропия замкнутой системы только возрастает. Что же ей сказать?
– Ты забыла про триединство и взаимодействие. Последнее в двумерном мире невозможно, а в четырёхмерном пространстве мы могли бы совпасть полностью. Поэтому трёхмерное пространство имеет особый статус, что теоретически было обосновано ещё австрийским физиком Эренфестом.
Ляпнув всё это, Безударчиков почувствовал острый стыд. На самом же деле, он попросту боялся опозориться ещё раз. И тогда он сделал ещё одну попытку уйти, объявив, что пошёл в ванную, открыл воду, улучив момент, вышел. Затем по-школьному заперся ножкой стула в одной из пустующих комнат второго этажа, решив подумать и отдохнуть…
         
Приходилось признать, что устойчивых орбит в четырёхмерном пространстве не бывает. Ах, она так хорошо подготовилась. Показала себя со всех сторон, а про это забыла. И вот такая катастрофа. Нет, это только в анекдоте говорится, что мужчина за женщиной должен долго и красиво ухаживать, прежде чем соблазнить её, а женщине для такого дела, мол, достаточно накормить его и раздеться. Есть и ещё ослабленное требование. Сытого де можно и не питать, а голодный – и сам разденет. Мнимая лёгкость. Необходима стража на дверях и решётки на окнах, чтобы жених никуда не выскочил. Пока она стелила постель, смотрела на тёмно-лиловый закат, на подмигивающие огоньки у горизонта и напевала: «Одна остаюся, ночевать боюся», наречённый и оставил её именно такой. А вода лилась, напоминая об исчезающем и исцеляющем времени. Никаких бы резких действий она бы не предприняла, ей хотелось бы, чтобы это было как воспоминание о детстве, но эта мымра и пройда Наташа объявила, что подобьёт Сашу Безударчикова не только участвовать в своей команде создания образов, но и вообще – мой Маркин мне осточертел, и поэтому мы скоро поженимся. Да нет. Не с Маркиным. Какой-то там архитектурный институт, световой дизайн, в физике – полный ноль, по жизненной энергетике – авантюрист самого высокого полёта. В ней было слишком много жизни, и потому Диесферов доверил ей создание образов умерших людей. Но такого скандального успеха шеф, конечно, не ожидал…
А она этой зимой в рамках программы «Оптический кокон» работала с группой своих девочек и мальчиков Артёма Украинца. Провели целую серию экспериментов, пока, наконец, подходящая безвредная газовая смесь не стала держать голографическую оболочку сначала 10 секунд, потом 15… Дойдя до двадцати минут, они остановились. Самым уязвимым местом у высокоорганизованных существ были глаза, и приходилось надевать защитные линзы или тёмные очки, но это разрушало полноту иллюзии. Обезьяны были дороги, кафедра биофизики испытывала оптические маски на совершенно бесплатных кошках и собаках, которых отлавливали прямо на улицах подмосковных посёлков и городков. И у тех, и у других мучеников науки через час в половине случаев наступала слепота. Но был кот суперчемпион, без видимых последствий пробывший в облике рыси целых три дня в полевых условиях, пугая собак и особей своего вида. Последействие сказалось в том, что временная кажимость стала реальностью для животного. Биофизики и Нина были ошеломлены, когда этот котяра в прыжке достал до уха большой собаки, осмелившейся зарычать на него, куснул, и бедная псина побежала, а кот залихватски преследовал её. Тест на бешенство дал отрицательный результат. Приходилось признать, что кот просто перенёс на себя реакцию окружающих животных, видевших его некоторое время рысью. Он стал соответствовать не тому, кем был на самом деле, а тому, кем он казался другим. Но каким образом нормальное животное могло утратить свою самоидентификацию, было загадкой для биофизиков. Разве что во время примерки оптической маски коту неоднократно приходилось наблюдать себя в зеркалах в своём превращённом виде. Сначала шерсть у него вставала дыбом, он грозно шипел на отражение, потом пообвыкся. Если этот эффект прилипания маски действовал на уровне животных, то он, из-за специфического механизма самовнушения, мог сказаться на человеке с ещё большей остротой и силой.
Первые испытания на людях – на самих себе – провели сами  экспериментаторы, определив безопасный срок в четверть часа. Но никто не знал, насколько терпеливыми окажутся русские модницы, хватит ли им отмеренных безопасных пятнадцати минут в сутки? Это было предметом разногласий между Розагрозиным и Диесферовым. Первый полагал, что спешить не следует и разворачивать исследования нужно на других направлениях, а оптические маски вводить очень осторожно, точечно, без рекламы. Второй думал, что именно многоликость людей станет трамплином для мощной спонсорской поддержки всех заинтересованных людей.
–  А преступники, мошенники, террористы? – спрашивал Розагрозин.
И Диесферов отвечал строчкой Кайсына Кулиева: «И Прометей, огонь принёсший людям, в том, что дома горят, не виноват». Кто-то из биофизичек рассказывал ей, что раз, за вечерним чаем, Роман Романович в дополнение к участию в конкурсах красоты выдвинул и ещё одну идею фикс: «Скоро мы сможем опутать всех олигархов и все властные структуры девушками оптического института», и тем самым красиво разрешить все проблемы, нависшие над нашей бедной Россией. А трезвый Фёдор Фёдорович сказал, что участники какого-то крестьянского восстания в феодальной  Франции – то ли кроканов, то ли босоногих – требовали  выдать за них дворянских дочек. Отдельные примеры были, но крестьянскому делу это не помогло, пока не вмешалась революция.
Зато оба начальника были согласны с тем, что пребывание в световом коконе влечёт и новые варианты болезней глаз, а, возможно, и психики. Если внутренняя установка на другого дополняется внешней проекцией идентичности с другим, то возникает базис для раздвоения личности. Поэтому оптический институт должен располагать и своей микрохирургией глаза и своим небольшим сумасшедшим домиком.
Подумалось, что она будет первым кандидатом в пациенты того или другого. Босиком, ступая на носочки, неслышными шагами пошла по этажу, осторожно пробуя ручки дверей. Не поддалась только одна дверь, и было очевидно, что её негодник именно там и укрылся, но она не собиралась его караулить здесь. Наука и техника, которыми она так старательно занималась, должны поиметь совесть и помочь ей. В лазерную башенку был всего один путь – лифтом из подвала, подвал был закрыт, но код она знала, однако в башне возникла проблема выбора внешней оболочки преследователя. Просматривая голограммы различных зверей, Нина колебалась между тигром, крокодилом и различными видами змей. Но если самой надевать чьё-либо обличье, то ничего подходящего кроме гориллы не подберёшь. Кроме того, голографические пятна были чрезвычайно капризны. Долго не держались. Неоднородность атмосферы, ветер, небольшой перепад температур – всё это губило яркие маски бедных зверей. Крокодил, например, жил от пяти до десяти минут, напугать – хватит, а вот загнать в угол наделённого разумом человека можно и не пытаться.
Многолучевая интерференция позволяла не только воспроизвести натуральный окрас животных, но и передать особенности их движения, синхронизированные с записью издаваемых ими звуков. Считывать голограммы в свете Луны невозможно, но в свете прожекторов, пожалуйста. Нина распахнула окно, вспыхнуло три световых пятна на серой поверхности воды, которая некоторое время оставалась спокойной, а потом в центре водоёма всплыла тройка брёвен, направилась к бортику бассейна – вползли, плавно перевалились через бортик на зелёную травку. Расход электричества получался впечатляющий. Правда, Артём знал, как он говорил, более двадцати способов обмана счётчиков, но всё это – мёртвому припарки. Есть общее потребление, и прилепинским жителям, наверняка, давно понятно, почему у них вырубается свет. Горячие молодые головы недели три назад пытались ворваться на территорию центра, но они долго готовились. Семён Сёмин ещё загодя с балкона башенки высмотрел их отряд, вооружённый арматурой и топорами, ещё в Прилепино, и пока ребята шли, они с Артёмом будили свои световые зайчики. Когда жаждущие возмездия за неполадки с электроснабжением и испорченные телевизоры уже были на заборе, Ниночка с Артёмом спустили на них двенадцать тигров, – и у юношей только пятки засверкали. Артём сиял:
– Патентованные охранные системы Локотковой – Украинца.
Все лишние опыты были строжайше запрещены, но Артём считал, что исполнители иногда должны опережать своих руководителей. Как скажем, Черенков Вавилова в открытии соответствующего излучения, а Марсден Резерфорда в открытии структуры атома. В забеге вперёд батьки в пекло немножко повезло и им.
Отметили маленькую победу. А Артём посматривал на неё. И как посматривал! Да вот беда, что сердцу не прикажешь. Опасались всевозможных любопытных и журналистов в том числе. Однако пришла пара охотников с ружьями. Они тщательно маскировались то в овраге, то в густой траве, но так как тигры так и не появились, они отправились беседовать со сторожем Семёном.  Тот откровенно хохотал: мало ли что пацанам может помститься, ему вот однажды пригрезилась жирафа. Тигры? Были, но всего два из передвижного зоопарка и их увезли после съёмок.
Теперь предстояло проверить, как эти фигурные облачка на местности удерживают от выхода за территорию центра. Безусловно, это было более трудной задачей, чем отпугнуть юных безобразников. Теперь охотилась она.  Ждать пришлось недолго, но всё-таки она не ожидала такого коварства. Сперва он двинулся неспешным прогулочным шагом без определённого направления, минуя дорожки, а потом по-спринтерски резко рванул к калитке. Она едва успела повести мышкой компьютера своего крокодила по плану двора. Парень оторопел: буквально из ничего на его пути возникло ползущее тёмное бревно. Он остановился. Видимо, ему впервые приходилось видеть так близко этот вид нильского крокодила. Потянул руку, чтобы погладить. Вот мы какие! А так? Нина включила челюсти и синхронизированные с их движением тяжёлые чавкающие звуки вырвались из светового пятна. Преследуемый объект убрал руку, отступил на несколько шагов. Да, эти рептилии просто так зубки не показывают. А челюсти этих чудовищ обладают анизотропным свойством –  легко смыкаются, но размыкаются с трудом. Но уж на такое нарушение правдоподобия пришлось пойти. Вероятно, не имея желания совершать подвиги, пленник иллюзии проворно обежал животное по большой дуге, но ему предстояло жестокое разочарование – крокодил был стремителен. Узник центра успел лишь два раза безуспешно нажать кнопку калитки, и, оглянувшись, увидел совсем рядом с собой уже готовно раскрытую пасть, зеленоватый блеск выпученных глаз, просверк пилообразно очерченных челюстей. Вообще эту световую модель готовили не очень тщательно, и зоолог, несомненно, увидел бы массу несоответствий. Преследуемый товарищ явно не был силён в биологии, зато находился в хорошей физической форме и моментально взлетел на полутораметровую изгородь, стоял на полусогнутых ногах, сжав острые копья железной изгороди, и собирался  спрыгнуть вниз, за ограду, но тварь уже была там и издавала сосуще-чмокающий звук. Вероятно, Александр искренне недоумевал, соизмеряя промежуток между кольями и ширину чудовища. Теперь он вправе думать, что мы занимаемся генетически изменёнными животными! Страдалец снова был в саду, но сдаваться не спешил. Нина включила первому крокодильчику автоматическую программу движения у калитки, а ещё двух стала подводить к беглецу, который взобрался на дерево и судорожно начал выламывать ветку –  подходящее оружие ближнего боя с собакой, но никак не с этим пресмыкающимся.  Тварь, встав на хвост, растянулась по стволу, едва не задев штанину его брюк. Он ударил её палкой, и полез ещё вверх. Это она поспешила. Он мог заметить, что никакой отдачи от удара не получил.
Чтобы мальчику было не до аналитических рассуждений, Ниночке пришлось срочно перестроить композицию, ещё раз нарушив правдоподобие. Навстречу окруженцу, лезущему вверх, от кроны вниз по стволу двинулась гигантская королевская кобра, укус которой способен убить слона. Знал ли это Саша или нет, но он предпочёл забыть про крокодилов, соскользнул с дерева и побежал назад к дому. Нет-нет, стоит на порожке. Прогуливается по открытой веранде. Смелый мальчик. Не стоит пробовать. Ход королевы. К дому поползла змея. Захлопнулись двери. Что и требовалась доказать.
Нина уронила голову на руки, подождала. А вдруг он предпримет ещё одну попытку? Догадаться, что это бутафория несложно: крокодилы проходят сквозь железные решётки только в том случае если являются световой волной. Он не был физиком, а математическая интуиция его подвела. Был соблазн одеться под гориллу, но что-то подсказывало, что эта победа физики над биологией будет перебором. Подумала в духе незабвенной подружки Леночки Даленковой – если сужёного кондрашка трахнет, то он её – нет.  Эксперимент пора сворачивать. Вероятно, минут десять у неё ещё есть. Раскрыла форточку. Воздух ночного мая кружил голову. Лет десять назад у Саши была привычка обдумывать случившееся со всех сторон и выбирать свой особенный «ход конём». Ошибочно-безошибочный, как он говорил. И всегда ошибался. Уехал «после заноз». Вот было горе. Никогда особенно не плакала, а тогда ревела так, что мама решила, что он оставил её после значительного происшествия. А когда узнала, что суть именно в отсутствии происшествия, спросила, как припечатала:
– Разве может рационально мыслящий человек вступить в связь со свихнувшейся девчонкой?
Впрочем, всё это облило её холодным равнодушием и бесстрастием, необходимым во время вступительных экзаменов.
А завтра ударится в розыски Сашки эта сумасшедшая Наташка. С неё станется, и всё ей достанется. Ничего. Как нас учили в детстве – «Терпение и труд всё перетрут». Она дождалась, пока погасли панели приборов, и лишь затем неспешно  отправилась в покинутую спаленку.
Вода ещё озвучивала свою нескончаемую песню. Саши не было. Нина разделась, успокоила дыхание, притворилась спящей. Спустя несколько минут появился Саша. Выключил воду. Подойдёт или не подойдёт? Ого, ещё как подошёл, сорвал простыню, сейчас… После испуга потянуло на сладкое.   
– Вставай, радость моя. Будем думать, как отсюда удрать.
«Господи, перестаралась!» Опережая принесённые новости, вскочила и закричала, на ходу сочиняя подходящий сон:
– Змея, змея! Помогите!
Он гладил её и успокаивал, а она, вжимаясь в него, рассказывала, как в каком-то древнем племени она была жрицей дождя, и так как была засуха, её приговорили к смерти, и она была привязана дереву рядом с кладкой яиц королевской кобры, на тропе крокодилов… И довоображалась: ощущение ужаса стало столь явственным, что холодок пошёл по позвоночнику, она задрожала и включила ночник:
– Спасти жрицу мог только тот воин, который успел бы лишить девушку невинности, прежде чем кого-нибудь укусит змея. И таковой нашёлся, одной рукой, используя рогатину, он прижал голову змеи, а другой…
По всей вероятности, только тут, в неверном свете ночника и лунных отблесков, вдруг ворвавшихся в комнату, мужчина обнаружил, что она совершенно нагая, и одной рукой он медленно растелешил себя, а другой разгладил низ её живота, где всё уже было готово. Общение с хищниками, видимо, пошло ему на пользу. Он как-то быстро опрокинул её на постель, грубо и почти жестоко раздвинул ей ноги…
Утром звенело в ушах, и ей почему-то вспомнилось, что избранник – деревенский парень по происхождению, и она стала спрашивать, как и за чем у них приходят на следующий день после брачной ночи: за ночнушкой или за простынёй, и мажут ли дёгтем ворота, подают ли текущий бокал невесте, которая до свадьбы проштрафилась. 
–  Где ты начиталась этой белиберды?
– Подружка на филфаке училась. Временами такая пошлячка была. Даленкова Лена. Мы даже единицу пошлости придумали – один дал равен сто лок. Специальный интерес – отражение в фольклоре свадьбы и брачной ночи в особенности. Так что мне сохранить как реликвию для твоей мамы: ночнушку или простыню?
– Спроси Лену. А лучше повесь на крыше самой высокой вашей башни как знак победы над крепостью, и скажи этим своим мужикам, этому А.У., сторожу, что так рассматривал меня. Он всех так просвечивает насквозь или только похитителей девушек?      
– Но ты убедился теперь, да? Было всякое, но никогда до последней точки. И только вот теперь. Посмотри, что ты наделал.
Как естественно было бы ответить признанием в любви! Но Саша не стал любоваться сотворённой им женщиной, а надвинув на лицо полотенце, пытался изобразить стеснительного мальчика, лишь иногда выглядывая оттуда, и (кто о чём, а голый – про баню) спрашивал, читала ли она «Роковые яйца» Михаила Булгакова.
– И не только. Девушка-змея, подколодная змея, змеиный взгляд – всё это в памяти литературы и фольклора самых разных народов. У Блока, например, «я узнаю в неверном свете переулка мою прекрасную змею». А вот крокодилы – дети снов и Африки.
– Если бы! Я улепётывал от крокодилов, как заправский бегун на дистанции с барьерами. Поразительно быстрые твари – вы здесь по совместительству с лазерами не занимаетесь ли ещё и генетически изменёнными животными?  Никогда не думал, что миленькая кобра обитает на вершинах тополей.
– Все эти звери ручные и добродушные. Они желали, чтобы ты освободил меня от страшного сна …
Во всём теле была боль, нежность и жалость. Разбудить вторично уснувшего Сашку стоило трудов. Ближе к полудню пошли купаться в бассейн. Безударчиков шёл за ней, подобрав сломанную им прошлой ночью ветку, очень внимательно рассматривал всё вокруг, оглядывал деревья, раздвигал своей веткой кустарники и травку, и долго не решался войти в воду. То, что в бассейне вода подогревалось, насторожило его ещё больше. Сила иллюзии. Дно просматривалось насквозь, но Саша жаждал увидеть тьму аллигаторов. Кажется, он сделал преднамеренную ошибку, не подумав о последствиях… Рептилия, напугавшая его там, на дорожке, заволоклась облачком неопределённости, мало ли чего бывает на свете, где всё так величественно и мизерно одновременно.  Вдруг вспомнилось, что последнее время он очень мало уделял времени своему быту, и месяца три кухня и стирка ложились на Наташку, и у неё были бытовые основания рассчитывать на его взаимность. И вот теперь Локоткова, сделавшая его мужчиной, мило раздевается донага там, где может быть каждый кустик с видео, стерео и прочим хозяйством. Ням-ням девочка, а если эта гадина здесь ещё ползает…  Или это…  «диалектическая видимость», как сказал бы Кант.
– Плыви ко мне, трусишка. Это была галлюцинация.
Он осторожно подплыл, чтобы поделиться своей трактовкой поговорки.
– Действительно, «женатому про пасть», сейчас я не смогу двигаться так быстро, как вчера.
Брызнула в него водой. Всё-таки это была неверная трактовка.
– В твоём случае наоборот. Пропадает, тот,  кто убегает от судьбы.
Очень хотелось рассказать всё, но кто знает, может быть, только тайна и притягивала его. Конечно же, не её менее чем средние кулинарные изыски. И торт у неё подгорел.
Вторую ночь спал очень беспокойно, ожидая каких-нибудь новых страшилок, но ничего не было. Услышал, как с тумбочки упал листок бумаги с записями и вскочил со сжатыми кулаками. Объяснил – показалось, что змея. Днём за оградой он разыскал ещё один указатель с раскрытой крокодильей пастью: «Очень опасно – рептилии!» и пристал с вопросами, не приобрели ли они этот центр у какой-нибудь генетической лаборатории. Она пожала плечиками и молвила, что это – типа объявления про злую собаку на калитке дома, где никаких собак нет. Саша смотрел серьёзно и осуждающе. Бледноват. Да ты перепугался, милый. Ну, успокойся, успокойся. Всё позади, и следует сообразить только одну вещь – как крокодил может проникать сквозь узкие отверстья за ограду. Не может? Значит, это выдумка воображение, отчасти это ты сам виноват, Шура. Кто это тебе велел писать работы по переходному пространству, твоя мысль, в некотором смысле, реализовалась на окружающей местности. Саша начинал переосмысление самого себя, и услужливая память моментально подсказала десятки случаев, где он мог бы быть поумнее, практичнее, неуязвимее, и признавался, что масса глупостей, совершённых им, превышает критическую величину.
На следующий день отдыхали в высокой зелёной траве под открытым небом. Там-то она чутко уловила шорох чьих-то шагов. Поправила купальник, пошла навстречу медленно бредущему в их сторону Сёмину:
– Добрый день, я вижу наш центр под надёжной охраной.
–  Да кому сюда зайти, кроме тебя.
Семён оглядел её хитроватыми понимающими глазами:
– Я так понимаю, денничок прихватываем?
Подняла на него недоумённые глаза.
– Это когда ночи не хватает. Но я буду нем как могила. Но и в свою очередь, если начальство узнает, что вверенный мне объект охранялся не мною, а людьми, влюблёнными в своё дело-тело…
Шёпотом отвечала ему:
– Надеюсь, что лазеры не подведут. Ни нас, ни вас. А если и так, то я не боюсь.            
– Все мы смелые, пока не выгнали, – проворчал Сёмин. – В посёлке несколько раз гас свет. Они не без оснований полагают, что это опять у нас экспериментируют.
На всякий случай, в регистрационном журнале гостей конференции Нина занесла себя в одну комнату на первом этаже, а Сашу – в другую, на втором этаже. Обозначив раздельное проживание и в компьютере, она обрела необходимую уверенность, что всё идёт правильно. Реальность и означающее её разошлись в духе конца века до противоположности. Так сказать, попала в струю. На её откровения Сёмин, в чьём ведении находилась тетрадка, пожал плечами:
– Мне всё равно. Но вы могли бы отселить его и дальше. На какой-нибудь прилепинский адрес. А дату – двумя днями позже.
Последнее было ценным указанием, и Нина выполнила его. Сёмин удовлетворённо вздохнул:
–  Внешний декорум соблюдён.
В остальном его было не видно и не слышно, и с ним, вообще говоря, было спокойнее. Зато милый друг, этот записной атеист, вдруг стал заговариваться не хуже священника, что до свадьбы это грех. А однажды, после этого самого, она едва не описалась от смеха, когда он порадовал её ошеломляющим выводом, что если бы не она, то он бы сподобился ангельского или апостольского чина. Пил очень мало, не курил вообще и ни с одной до неё амурных дел не вёл. Пришлось разбить его уверенность в том, что именно безгрешная жизнь вознаграждается с помощью легенды, использованной Т. Манном в его «Избраннике». В этой истории потомок брата и сестры, не ведая, женился на собственной матери, но совершение невольного греха не помешало ему, зачатому в грехе, стать римским папой не только по должности, но и по духу. А ещё раньше, в средневековье, те же мотивы использовал Гартман фон Ауэ. Роковая асимметрия человеческой породы: интерес к инцесту, к пороку, к преступлению. Популярность ужаса. Рай несколько бледнее ада – всё это приводит к мысли, что главное не ошибка, а её исправление. Здесь она угадала:
Саша сел на своего конька – создание общей теории ошибок и циклических логик, сообщающих истинность взаимопереходам типа: святой – грешник – святой, и совершенно спокойно позволял увести себя в окрестные луга, где иногда встречались прилепинские подростки, узнававшие Нину и поначалу кричавшие им вослед невесть что. Решив полностью определиться и презреть любую опасность, Саша затащил её на прилепинскую почту, где отбил телеграмму матери: «Задерживаюсь. Возможно, приеду с женой». Он думал, что Локоткову это обрадует, но у неё на глаза навернулись слёзы:
– А разве ты сделал мне предложение?   
Действительно, он как-то позабыл про это. Но разве это не подразумевалось всем ходом вещей и явлений?
– Совсем нет.
Зато кричать им вослед прекратили как по команде. И среди оглушающего безделья, счастья и тишины, это тихое отрицание незакономерности происшедшего стало голосом непонятного и всё усиливающегося тоскливого предчувствия.
Ниночка же усердно демонстрировала свои исполнительские таланты и под однотонное бренчание гитары пела: «Потому и томит нам тревога виски, и лошадка прогресса порвала постромки: даже с самыми близкими мы не близки, и своя нам душа как потёмки».
Привыкший на несколько часов в день погружаться в головоломные абстракции и видевший в них незыблемую опору, он был выбит из своей собственной колеи настолько, что стал сомневаться в своей разумности и признавать подсознание, стихию эротики, доминирующей силой своего поведения. Лик любимой троился: святая, падшая, вакханка. Плыли беспокойные сны, запомнившиеся до тошнотворных подробностей. Будто бы на их сельский двор выпал дождь из батонов. И они подбирали их. Но он так и не понял, почему во сне младший брат перекидывал батоны через забор к соседке. Впрочем, он всегда такой был – простодыра. Но почему же он ссорился с братом? И почему брат был на стороне соседки? И еще отчетливо припоминалась давняя картинка: ему года три. Осень…Лесополоса. Красный закат. Они с бабушкой собирают хворост. Ему хочется домой, и две женщины выходят им навстречу: «Вы не видели мальчика тут? Потерялся». И острое ощущение тревоги и одиночества возникает у него…
А последней ночью, перед «включением в рабочий режим», снилась Нине выдуманная ей собственная казнь: скользящая кобра, туго свивающая кольца, с покачивающейся головой, неуклонно, под монотонную музыку приближающаяся к ней, а воин, должный спасти запаздывал. Она не могла пошевелиться и всё кричала, чтобы ей дали оружие, в тоже время какой-то частичкой сознания понимала, что это сон, и потому готовилась сойтись с ней в рукопашной, боялась и считала возможным остаться живой…
И звонок будильника звучал как очередь автомата и расстреливал он во сне Нины сначала змею, а потом её. Не было никаких сил дотянуться до кнопки, а Шурик, промычав, что он не может, выключил всё-таки звонок и признался:
–  Пожил и увидел. Тебе следовало пригласить меня раньше…    
–   Да, да. Лет в шестнадцать. Мама не пустила.
Но, видимо, последнее движение или признание истощило Сашкины силы, и он забылся сладким сном. А ей, кроме всего прочего, следовало включить камеры наблюдения, проверить готовность оптических систем, приготовить завтрак или обед румянощёкому герою. Минуточку! У него же и в помине не было таких красных щёк. Переволновался, миленький, вероятно, снова во сне убегал от меня, как от крокодила. А разве я крокодил?  Нет, зеркало было благосклонно к ней. Шортики сегодня не пойдут, ибо будут гости. Может быть брючный костюм? Ну, нет. Оденем платьице. Господи, а этот фрукт. А, слава богу! У него есть запасная рубашка. Нашёлся и галстук. Костюм бы, но это потом, потом. Бросила на подушку записку: «Оденься хорошо. Галстук обязателен».
Саша всё ещё досматривал сон, где он почему-то видел бомбежку, войну, как в кино, но только с жуткой душевной тревогой, с ощущением, что нужно немедленно бежать из этого жуткого места. И ему снилось, что он был уже женат, но на ком, он так и не мог выяснить: сквозь Нинкины формы просвечивало Веркино лицо, командовавшее ему немедленно собрать детей. Он бегал по улицам пустеющего города, заглядывал в подвалы домов и вдруг понимал, что не знает имен своих детей. Как же это теперь я их позову? «Ну и папаша! Забыть имена своих детей. «Амнезия», – выговаривал диагноз Саше врач в белом халате. Он пытался побороться с этим жутким провалом в памяти, но ничего не получалось: нельзя было узнать то, чего не было, даже во сне. Но второе пробуждение было радостным. Войны не предполагалось, а об именах будущих детей можно было поговорить с Ниной.



Глава 5

Оптический иллюзион

Убрав лишнюю единичку со счётчика включений лазера, Локоткова облегчённо вздохнула. Сделать это следовало ещё после первой ночи, конечно, но вот как-то затмило память, перемкнуло извилины. Она считала, что в её распоряжении ещё часа два, но, к своему удивлению, в распахнутой настежь двери комнаты под лестницей увидела Семёна и первую посетительницу –  немолодую, но сильно молодящуюся женщину неопределённого возраста с бледным лицом, лишённом морщин, в белой распашонке и в алых брючках. «Чего доброго свекровь припожаловала», – ни с того ни с сего подумалось Нине.
– Ого, а вот и прелестная особа! Скажите, девушка, вы, в самом деле, продаёте омолаживающие маски? Мне всё чаще становится грустно – почему я, самостоятельная, умная и красивая женщина, до сих пор не замужем?
Познакомились. 
– Галина Ивановна Стержнёва. Хозяйка салонов красоты, магазинов парфюма и косметики.
Да, с такими надо говорить сухим деловым тоном.         
– Нина Алексеевна Локоткова, – инженер-физик фирмы «Оптиум».  Официальное открытие – завтра. Завтра здесь будет и окулист и линзы. Всем, кто будет примерять наши маски, или даже пожелает их приобрести, необходимо проверить зрение и купить специальные линзы. Если вы пожелаете примерить наши маски сегодня, то близлежащая поликлиника в Прилепино. Окулист сегодня работает там.
– Подождите, Ниночка, разве без этого обойтись нельзя? Я хочу быть в ряду первых лиц, ознакомившихся с оптикой, поставленной на службу женщинам. У меня всё в порядке со зрением. Говорят, что теперь ваши зеркала будут дарить прекрасному полу вечную молодость. Это правда?
– Сами увидите. К сожалению, юность даётся нам пока на несколько минут в сутки, но мы работаем над её продлением.
Остро отточенными золотыми ноготками левой руки Стержнёва постучала по столу:
–  Умной женщине хватит и этого. Вскружить голову мужчине, а потом погасить свет. Я очень надеюсь на ваше внимание. Примите в подарок набор косметики, – и правой под столом передала пакет.
Ну что ж. Женщины этого типа всегда имеют два варианта действий – прямой и обходный, иногда действуют сразу двумя. Приходят раньше всех. Вынула конверт из пакета:
– Косметику берём, а это возьмите.
Не захотела:
– Там – пустяки. На канцелярские расходы.
Пригрозила исключением из очереди на оптические маски. Подействовало.
От лица второй женщины лет сорока исходило сияние. Она была побудительно кругла во всех своих формах. Наденька Ложкина. Медовая бабочка. Состоятельная дикторша провинциального радио. Приезжала она уже третий раз. Искала она не только сенсаций или новых впечатлений, двигала ей и неутолённая романтическая тоска по дамскому счастью. Чмокнула Нину по-домашнему в щёку, оглянулась по сторонам.
– Меня, вероятно, уже не приревнуют… Скажите, а фигуру вы исправить можете?
Нина ничем не выказала своего неудовольствия. Такие Наденьки – щебетуньи и школьницы до седых волос, застывшие в напряжённом поиске идеала, никогда и ни о чём особенно не волнуются и живут в своё удовольствие. И в поисках женихов их интересует больше не результат, а сам процесс. Автоматическим бесстрастным тоном Ниночка сообщала, что в фирме «Оптиум» множество неженатых сотрудников – талантливых, но бедных, как церковные мыши, а насущной задачей нашего времени является соединение капитала и интеллекта, и что, надо думать, это воспоследует в самом скором времени. Фирма надеется на сотрудничество, но взывает к молчаливой скромности. Но нет, на этот раз она ошиблась. Дикторша из Чебоксар шепнула ей, что она влюбилась. Вот только что. Мгновенно и до смерти.
Появился Безударчиков. За это время её кавалер успел отутюжиться и повязать галстук. Он поздоровался со всеми, представился и, улучив минуту, спросил, каким боком эти две милые дамы относятся к лазерным технологиям. «Слушай, что ты пялишься на Наденьку? – прошептала в ответ Ниночка, – это даже неприлично». Так же шёпотом Саша отвечал, что повторяет сферическую или астральную геометрию. Он весь лучился неотразимым обаянием мужчины, и гордость за своего кавалера, и ревнивая тоска с переменным успехом боролись в ней.
– Тебя можно отпускать с ними, – полувопросительно, полуутвердительно произнесла Нина. – Молодой человек проводит вас до вашей комнаты. Саша, возьми ключи.
– Ну что ж, можно поработать и коридорным.
Прижав палец к губам, Нина посмотрела на Сёмина и взбежала на второй этаж по лестнице с противоположного конца коридора. Она увидела, что её парень внёс чемоданы вслед за гостьями. Она быстро приблизилась к дверям номера и услышала: 
– Надя, смотри, это тот великий математик с чьим доказательством воскрешали из мёртвых. У меня есть этот «МК» о нём и об его помощнице. Только её не Ниной звали. Почитаешь?
Очевидно, они откровенно рассматривали его, как какую-нибудь археологическую драгоценность. Ряд восхищённых восклицаний донеслось к ней через дверь. Были и конкретные предложения. У незамужней Галины Ивановны обнаружилась очень умная, тоже незамужняя, далеко не бедная дочь, и их знакомство могло бы иметь далеко идущие последствия для совместного бизнеса. А Наденька сейчас же захотела, чтобы Саша стал её учителем математики. Правда, она пока не знает, для чего это нужно, но вдруг пригодится. Она с удовольствием поговорит с ним, советником Господа Бога, перед ужином или даже после, вместе с Галей или даже наедине, в вечернем платье или даже… Неоконченная фраза оборвалась хохотом, скрипнула кровать. Нине представилось, как женщина пластом упала поперёк кровати, белые бриджи поползли вниз, обнажив ложбинку.
– Ты забываешься, Надя, – донёсся голос Гали. – Да и он, по всей видимости, на коротком поводке у Ниночки.
; Ни капельки, – открестился Безударчиков.
«Это кто у кого. Но неужели это так сразу видно?» – подумала Ниночка, поспешно сбегая вниз ещё одной третьей лестницей.
Первую половину дня они только и делали, что расселяли вновь прибывших. Партнёр дивился странному подбору приглашённых женщин, большинство из которых не имело отношения не только к физике, но и к какой-либо науке. Было несколько фигуристых девушек, жаждущих улучшения фигуры, несколько страдалиц от формы носа и целых пять хромоножек.
Особенно поразила суетливая и маленькая Тоня-горбунья с каким-то сумасшедшим отрешённым взглядом, в графе профессия указавшая: бизнесмен. Кроме этого, горбунья ничего не сообщила о себе: ни дату рождения, ни образования. От сопровождения отказалась: «Я в состоянии сопоставить номер ключа и комнаты». – «На самом деле она колдунья», – шепнул Саша и прибавил чуть громче: «А сумочку не доверяете?»
Горбунья уловила колебание воздуха, оглянулась и послала Саше воздушный поцелуй.
– Вы меня соблазняете, юноша!
А юноше пришла блажь внушить Семёну, что у этой нужно обязательно проверить сумочку. Сёма равнодушно пожал плечами: «Всегда успеется. Просветить товарища Безударчикова? Он надёжен?»
– Абсолютно, – отозвалась Нина.
– На объект заказчик заходит нагишом с сопровождающей или сопровождающим, одевается в нашу одежду. Такова инструкция. 
– А вы посмотрите, какие у этой девушки ногти. Там вполне спрячется кончик острия с капелькой яда.
Длинный, худой, очень небрежно одетый, в сером заношенном костюме, повязавший шею галстучком, напоминающим то ли тряпочку, то ли веревочку, некто Валерий Айвз произвёл на Сашу впечатление случайного человека с улицы. Как достаточно выпивший, покачивающейся походкой он прошёл мимо Сёмина, никак не препятствующего ему в этом, навис над Нинкиной конторкой, рука описала полукруг над её плечами и ниже, но Сашенька не ко времени был начеку и отбросил нахальную руку.
– Ни хрена себе, куда это мы приехали, Дима?
– В дом русского гостеприимства, – отвечал изящно и строго одетый технический секретарь Ильков.
Тем самым он подыгрывал ей. Нина улыбнулась роскошной улыбкой и сказала, что это забытый жест старинного русского гостеприимства. Гостю позволено всё, но в это всё жена не входит.
– Миллион извинений, мадам, месье.
И пожал руку счастливому жениху:
– Поздравляю. Вы богаче меня, молодой человек. А мне, видно, на роду написано не иметь постоянных лошадок.
В то же время Семён, отведя строптивца в сторону, почёл за нужное сообщить об Айвзе, что от инвестиций этого человека в проект фирмы «Оптиум» зависит очень многое. Это – сын русской эмигрантки, вновь натурализовавшийся в России. Но, собственно, он – гражданин мира. Полурусский, полуамериканец. Миллиардер. Где-то в океане купил остров. Собирается обустроить его по своим сумасшедшим планам. Саша не поверил. Даже он со своей единственной запасной рубашкой и галстуком, добытым где-то Ниной, выглядел солиднее. Айвз напоминал начинающего бомжа и составлял резкий контраст рядом со своим одетым с иголочки секретарём. Очень милая длинноногая девушкой с точёной фигуркой вспорхнула вслед за ними, протянула руку Саше и просто сказала: «Оля». Потом, чуть помедлив, тем же серебряным голоском. «Кольцова». Саша пожал ей руку и, кажется, «улетел», растаял:
– Та самая? – спросил он.
– Да-да-да! – произнесла и поняла она. – Пра-пра-прародственница того самого русского поэта.
Всё это было сомнительно. Фамилия не из редких. «Не женитесь, хлопцы, рано, / После будете жалеть»,  – напела ему Нина. – Пояснила ещё: «Слишком юна, слишком богата». Но всё равно здесь требовался присмотр. Безударчиков внял, вздохнул, девица отошла, сурово поглядывая на Диму Илькова, тоже не оставившего Локоткову без знакомства и внимания.
–  Вы делаете этот неказистый домик восьмым чудом света.
– Да-да. Завтра вы увидите, что внешность это не главное. Наш девиз – принципиальная многоликость человека.
–  И наш тоже. – И, понизив голос, добавил, что с чудным шефом своим познакомился, подав ему однажды возле московской церквушки на опохмелку. 
–  Куда их поселить? – полюбопытствовал Саша. Нина погрозила ему пальчиком и сказала, что поселение столь почётных гостей произведёт она сама в два великолепных номера лучшего евростандарта, расположенных в отдельном барском флигельке.
Пройдя мимо него, быстро выдала:
– А это какая геометрия? Афинная? Разуй глаза. Обнимешь – она переломится! Да и занята она уже. Не видишь что ли?
Он пожал плечами, недоумевая, ошеломлённо постоял, потом догнал Илькова, поднимавшегося последним, тронул плечо, уронил:
–  Повезло тебе с женой, Дима.
– Ах, если бы, – добродушно улыбнулся Ильков, – это падчерица моего шефа! Не касайтесь ядовитых растений и недотрог.
Саша вернулся к своему учётному столику гостей, и перед ним объявились старые знакомые – чета Маркиных – Наталья и Вова – с только что зарегистрированным браком. Показывая ему паспорт, Наташа с торжеством сказала, что его поезд ушёл, она сожалеет, но дела всем хватит, и она по-прежнему зовёт его к себе. Она положительно расцвела. Можно было думать, что штампик в паспорте добавил ей победительной уверенности в своих силах. Чтобы отвести подозрения от Оли, Саша старательно обмерил Наташкины груди, наполовину высунувшиеся из глубокого выреза сарафана. Сам Маркин усмехнулся озабоченному выражению лица Нины и покачал головой: «Да, брат, бывает». Переговорить с ним более обстоятельно так и не удалось, зато во дворе, у своей скамейки парочка собрала полный круг новоприбывших слушателей. Неслыханная популярность супругов увлекла и Нинку, и она убежала щёлкаться с ними и с их окружением, предварительно оттеснив Александра Сергеевича к колонне и втихую отчитав его: «Ты чего это, а? Ладно, Оля – девочка, а эта круглая сорокалетняя Надежда, и эта мошенница – мужняя жена, чего это ты всех баб разглядываешь так, как будто впервые видишь. Раз отдалась и…» – «Почему же раз? – уличил в неточности Безударчиков, – и очень даже…» – «Вот и вижу, что всё равно не хватило». – «Видишь ли, я смотрю на них по-другому». – «Господи, да ты прозрел!»
На импровизированной пресс-конференции Наташа, стоя на скамейке, всячески открещивалась и отбрыкивалась от предполагаемых контактов с тем светом. Да, был один живой человек, забытый в морге. Оживить его, конечно, трудов не составляло, но им удалось восстановить ему здоровье. Перспективы? Вполне определённые – мы будем создавать объёмные светокопии умерших людей, способные к передвижению. Уверена – люди, потерявшие близких, тяжело переживающие потерю, будут рады подобному замещению. Можно ввести функцию времени и отражение будет стареть, если есть записи голоса, круг интересов, дневники, то всё это позволяет уже сегодня написать программу поведения того или иного светового субъекта или объекта. Граница здесь не абсолютна и скоро будет стёрта. Увидела Нину, обрубила речь замечанием, что Володя Маркин, технически более подкован, чем она, и с удовольствием подискутирует на тему близких и далёких перспектив. Спрыгнула со скамейки, подошла.
– Ну как дела?
– Как легла, так и дала, –  отвечала Нина, вспоминая Лену Даленкову с её обычным стремлением эпатировать собеседника.
– Вижу, что и в самом деле так. Где он такой крепкий румянец получил? Аллергия что ли на жаркие дела?
– А ты хотела сразу два калачика съесть и двух мальчиков оплесть?
–  Сдаюсь. Поддержи моё направление перед Диесферовым, он что-то охладел к моим идеям. Я свёртываю тот свет публично, а экономически расширяю, а меня не берут на физический пароход.
Затем поведала занимательную историю о поисках конторы киллеров, посредника которой обнаружила служащим в частном охранном предприятии «Протей». Ощупали, конечно, всю. Никаких записей, никаких съёмок!
– Ну и как морда у этого душегуба?
– Да никакой морды не было. Привели меня в служебное помещение в ресторане. Сидит жлоб, повернувшись спиной в чёрной рубашке, а двое шестёрок едят меня глазами. Ждут команды. Так валить или эдак. Сначала – ни в какую, а потом, когда я предложила беспроблемный бизнес, живо заинтересовался. В общем так. Стреляют в оптического двойника, снимают на видео, заказчик удовлетворён, настоящей жертве мы делаем другое лицо и воскрешаем по просьбе родственников за небольшую сумму, разумеется. Конечно, нужно многое схватить: похоронную контору, морг, кладбище, врачей, милицию, но дело полностью гуманное и должно окупить себя с лихвой. Потом, если и возьмут кого-либо, то не за убийство же будут судить, а за мошенничество, а за мошенничество против кого – против организатора убийства, – так обжулить бандита – благородное дело. Внесём элемент комизма и абсурдизма в бранные дела современных душегубов.
– И за этот проект я должна замолвить словечко перед Романом Романовичем?
–  И за этот тоже. Ты что совсем глупенькая? Не представляешь, на что посягают Розагрозин и Диесферов, не имеющие даже личных охранников?  Скоро нам понадобятся люди, умеющие хорошо стрелять и отстреливаться.
Кстати, я прихватила для Саши забытый им ящичек с ножами.
– Зачем он ему?
– Руку набивать и защищаться.
Да, физику она знала так себе, путалась в простых вещах, но видение общего разворота событий у нее было. Может быть, Диесферов поэтому и не гнал взашей эту безграмотную девицу, открывшую источник денег в потустороннем мире. И ещё она умела действовать на нервы:
– Я думаю, первыми будут выбиты Саша, Артём и ты, Нина.
– Ты с ума сошла.
– Благодари своего первого любовника. Маркин нашёл его краткую заметку «Кокон Безударчикова – Локотковой – Украинца» в американском научном журнале, конечно, без всяких подробностей, но тот, кто умеет читать между строк, уже понял, в какую сторону может подуть ветер. Поздравляю тебя с такой известностью, подруга, от которой бегут.       
Оставшись один, Безударчиков не особенно переживал. Скоро около него завертелись две девушки-студентки, Света и Настя, освободившие его от созерцания и учёта прибывающих гостей, но зато уставившиеся на него  широко раскрытыми глазами с голубоватыми искорками и засыпавшие его вопросами о Боге и теории множеств. Света застила Настю, а Настя застила свет. Хорошая или дурная слава бежала впереди него, и девчата подставляли блокнотики под автограф математика. Чуть позже рядом засияла и звезда первого курса Таня Зверкова с каким-то треугольным лицом, с низкой чёлкой чёрных волос над зеленоватым отблеском больших глаз, тонким задиристым носиком, несколько выступающими скулами и ямочкой на подбородке. Она крутилась в черных шортиках, серо-полосатом топике, на котором меж грудей трепыхался и блестел лучами синий зайчик. В такт с ним колыхались и неотразимые груди девушки. «Мисс бюст 1998» сказала что-то лестное насчёт Сашиных работ, мол, читает их на сон грядущий, и ей это как отпущение грехов минувших и цветущих. Саша расплылся в донжуанистой улыбке:
–  Боже мой! Как бы мне хотелось заканчивать с вами первый курс.
Но воротилась Ниночка, нашла, что у девочек много дел, а Сашу отпустила погулять. Очень кстати появился Геннадий Шорников, тоже в своё время хваливший Шурины исследования и согласившийся быть оппонентом на докторской, а рядом с ним оказался сухой подвижный старичок – Всеволод Яркий. Блестящий физик и математик не без претензий на гениальность. Нина слышала его года два назад, но некоторые соображения запомнила. Его замечания о теории относительности физиков расстроили и рассорили. Он успел создать  свой собственный оригинальный вариант единой теории поля и опередить признанных Уайлса и Тэйлора ровно на пару лет с публикацией решения последней задачи Ферма. Но, как это всегда бывает, нет пророка в своем отечестве. Поймав протянутую руку, Геннадий сказал, что о Сашиных успехах наслышан и от оппонентства не отказывается.
– Ну, теперь тебе тем более не следует отказываться. Зачтётся на небе, – тоже пожимая Саше руку, бросил Яркий и обратился к Нине:
– Ну и что тут за балаган устраивает ваш баламут Розагрозин?
– С вами это уже не балаган, а академическое представление, – вставил Саша.
Нина отбила косичку за спину:
– Высокая трагедия. Играем Шекспира.
И, действительно, напряжение возрастало. К обеду прибыло высокое начальство. Гостей стали кормить. Саша уселся за один столик с Шорниковым и Ярким, но за его спиной привидением возникла Нина, зажала ему глаза руками:
– А нас зовут.   
Она повела его к высокой круглой башне, коротко предупредив:
– Там у моих начальников – анализ разного сыр-бора. Смотри: ни-ни! Никаких зверей.
– Совсем ни-ни?
– По обстоятельствам. Слушай меня внимательно.
Но обстоятельства сложились не лучшим образом. В круглой комнате, на круглых вертящихся стульях за полукруглым столом сидели Фёдор Фёдорович и Роман Романович.
–  Что-нибудь происходила странное в начале прошлой недели? ; прямо осведомился Розагрозин.
Возникла долгая пауза, а затем Фёдор Фёдорович продолжил:
– Один из местных прилепинских жителей продал мне сейчас интереснейшую фотографию, сделанную им. Это крокодил, вылезающий на волю за ограду нашего садика. Я хочу сказать, Нина Алексеевна, что мы в своих экспериментах вышли на такую стадию, когда нам всем без соблюдения определённой дисциплины, грозит опасность.
Нина побледнела, потом, чувствуя, что выдаёт себя с головой, залилась краской и удлинила промежутки между коротенькими словами:
– Да… нет. Я просто… видела сон. Вообще же центр без серьёзной охраны.
– Яснее не скажешь, – резюмировал Фёдор Фёдорович, – ну-ка, проводи меня.
Оставшись наедине с Безударчиковым, Роман Романович стал зазывать его в задачи нелинейной оптики. Для учёного, исследователя – главное обладать запасом задач, разрешение которых приводит к практическому выполнению его мысленных конструкций. И у нас такой запас есть, а у вас есть теория переходных пространств, поэтому мы должны сотрудничать.
При нынешней безработице следовало, конечно, выговаривать себе условия, но другая мысль мучила Сашу: «Значит мой ночной кошмар не галлюцинация?!» Думая об этом, вяло напоминал, что оптику он неизвестно каким образом сдал на четыре, что, хотя диссертация у него и касается в одном частном случае механики столкновений шариков внутри пространств различного типа, к лазерным технологиям она не имеет никакого отношения. От него не будет абсолютно никакого прока в этом деле. Роман Романович заметил, что в любой проблеме иногда полезен взгляд с другого конца. Взгляд не дилетанта, но профи из другой области. А перспективы сногсшибательные. И наша оптика вплотную привела нас к необходимости создать теорию случайности, куда теория вероятностей будет входить как частный и, возможно, – тут он покрутил рукой ладошкой вперёд, – не самый важный случай.
– А теория необходимостей? – простодушно поинтересовался Саша.
– Обойдёмся как-нибудь без неё, или обойдём её как некоторое счетное множество точек лебеговой меры нуль. Видели что-нибудь по этому поводу?
Никогда Роман Романович не упускал случая проверить эрудицию или осведомленность.
– Да-да! Я читал Колмогорова, Чайковского. Кстати, последний сразу же провозглашает, что теория вероятностей не обобщается до теории случайностей: «Те объекты, которые несут в себе свою историю, никогда, по видимому, не подчиняются теории вероятностей». А как тогда формализовать эти объекты?
– Вот именно. Может быть, наш материал приблизит именно вас к нужной математической модели. У Колмогорова «случайность есть отсутствие закономерности или антизакономерность», появление алогизма в прежней системе рассуждений – можно связать с логиками переменного основания, на которые вы вышли в одной из своих работ.
Вновь появилась Ниночка и ещё раз удивила Сашу:
– Так. Я уже доказала Фёдору Фёдоровичу, что автоматический запуск голограмм не исключён.       
Вспомнив своих бешеных крокодилов и змею, Александр стал рисовать схему центра в своей записной книжечке. А Диесферов, кстати, уходил в более сложные сферы бытия и сознания.
– Или влюбчивость, например. В какой мере можно говорить о ее случайности или предопределенности? Наши исследования позволяют сделать вывод, что огромную роль играет здесь распределение светотеней на лице или другой интересующей нас части фигуры. А вообще, Ниночка, это наш человек. Все знает, все читал, чувствуется, что знаком со многими проблемами математическими и философскими. Полный контакт и понимание у нас и с Наташей, с который вы жили. Она световым дизайном занимается. Очень перспективное дело.
Нинка покусывала губки. И кавалер вмешался, хотя это и несколько разоблачало его. Но таково было положение вещей, что каждая стрела летела в обе стороны сразу.
– Я не жил с гражданской, а теперь с законной женой Володи Маркина. Мы были лишь соседями, – уточнил Александр.
Собеседник выказал большую осведомлённость и назвал предполагаемую дату отъезда Саши из Москвы на Мальту.
– Откуда  вы все знаете?
– Я спрашиваю. А вы молчите. А молчание – знак согласия. Слышал и про вашу Мальту. Добро бы Калтех или Гарвард… Отказаться от больших проблем во имя обучения первокурсников вычислению производных и интегралов… Не понимаю.
И Нина озвучила и свои, и корпоративные интересы.
– Нет, конечно же, мы не отдадим такого мальчика.
– Никаким мальтийкам, – намекающее подытожил Роман Романович. – Билет сдадите, а затем мы медленно плывём до самого Искринска, а там, – вы свободны, как ветер в поле. Общайтесь с коллегами, а мы с Ниной Алексеевной должны ещё переговорить кое с кем.
Жестом оставив Нину с любезничающим Ильковым в гостиной, Роман Романович сделал вид человека что-то позабывшего и вышел, проигнорировав кабинет, где Валерий Пауль Айвз нюхал заоконный воздух и громко обижался на высокий зелёный кустарник, растущий под окнами, на цветочные полосы цветов вдоль дорожек, на жаркую погоду, на Диму, который заставил-таки его облечься в приличный костюм, на то, что его охрану оставили за пределами центра, и он чувствует себя неуютно и боится покушения на свою жизнь и здоровье. А Дима жаждал продолжить знакомство, и предоставленный им флигель в его впечатлениях сиял всеми красками. В таких местах, – оплетал он её ласковой речью, – всё пахнет любовью и наукой, очень приятно видеть здесь вас, Ниночка. Знаете, христианство в Грузию принесла святая Нина, а я сторонник теории установки доктора Узнадзе. И я готов способствовать всем сердцем альянсу ДАР (Диесферов – Айвз – Розагрозин), если только Нина Локоткова подмигнёт мне, пожмёт руку, разрешит погладить колено.
–  Далековато заходите, ну, ладно.
Она подмигнула, пожала, выставила колено:
–  А  теперь поспособствуй.
Дима аккуратно отнёс её на диванчик, накрыл покрывалом, приоткрыл дверь кабинета, и оттуда донеслось:
– Дима, как тут насчёт прослушки?
– Вы имеете в виду, Валерий Павлович, слушаем ли мы тех, кто приходит к нам? Аппаратуру хозяев или третьих лиц?
– Последнее. Мне кажется, что у хозяев примитивная защита. Они не застрахованы от применения грубой силы.
Дима продемонстрировал завидную эрудицию:
– Как мне кажется, стены комнат нашего номера обшиты особым металлизированным покрытием. Прослушка не сработает, хотя запись возможна. Да, кстати, у нас ничего секретного. Нам показывают проекты, а наше право принять в них участие или отказаться.
– Вот-вот. До сих пор мы тратили на них сотни тысяч, теперь, уверен, они попросят миллионы, – вздохнул Айвз. – Разорюсь я здесь. Я даже не знаю, кто из них главнее: Диесферов или Розагрозин.
– Коллегиальное управление. Точнее, дублированное. При отказе одного из элементов, его функции начинает выполнять второй.
– Вот видите, а мой отдел безопасности, нарывший кучу мусора про двух начальников, этот принцип так и не раскопал.
– Это крайне любопытно. Что же было в их куче?
Айвз вздохнул, а потом огласил некоторые фрагменты, вроде того, что Диесферов в студенческие годы едва не был отчислен из-за неуспеваемости, первой его любовью была продавщица мороженого. А после развода с первой женой у Розагрозина был довольно бурный роман с дочерью одного из политических деятелей последней развалившейся империи… Совершенно невыясненной загадкой остаётся, как учреждение профессоров процветает, почти не рекламируя свою деятельность. Военное ведомство? Но у Федора Федоровича работало два американца и один француз, якобы из чисто научных соображений, во что Валерию Павловичу, как и его экспертам, не верилось. Конечно, был десяток международных грандов, какие-то мелкие приборы, запускаемые в производство, через отделение его фирмы, продажа нестандартных и очень производительных опреснителей воды.
На это можно, конечно, жить прилично, но уж ни за что не станешь пылить деньгами просто так. Не выступишь, например, организатором международного конгресса по лазерным технологиям с оплатой всего-всего за счет приглашающей организации. Или никак, например, не станешь арендатором значительной части острова где-то в низовьях Волги лет эдак на десять, не собираясь вести там никакого сельского хозяйства, но намереваясь, все-таки, со временем приобрести землю в свою собственность. В докладе этих «никак, например», подчиненные собрали десятка полтора, но вот объяснить, как это все-таки получается, они не могли.
Перед поездкой сюда он перелистал увесистую папочку листов на пятьсот и понял, что у его компаньонов нет ни одного провального дела.
; Это похоже на отмывание денег в особо крупных размерах? – спросил он своего технического секретаря, выглянув из дверей кабинета. И Димочка ответил:
– Скорее на удачную игру, шеф.
И шеф вышел из кабинета, и, прохаживаясь, стал объяснять ситуацию своему секретарю.
Два года назад он не стал играть по большому счету. Думалось ему тогда, что если и может быть у русских оптиков что-нибудь фундаментальное, то практическую пользу из этого, конечно, получат какие-нибудь другие физики. Авторитетный британский эксперт по его заказу оценил те маловероятные перспективы, которые пунктиром прочертил перед ним Розагрозин.  Исполнение их требовало бы лет пятнадцать, в лучшем случае, а ближе всего к успеху не американцы, а японцы, русских работ в этом направлении – единицы, учёные их теперь в Новом свете, русских искренне жаль, но они сами себя погубили. Сейчас он частично жалел, что доверился этому прогнозу. Выбросил сотни  миллионов на остров в Атлантическом океане… Конечно, курортная индустрия. Эксперты сказали, что в пятнадцать лет всё окупится, ну а если он не доживёт? Кому это всё достанется? Приёмной дочери? Или внебрачному Ральфу? Что-то он там пишет, поёт. Череда поклонниц… наркотики, внебрачным внукам, видимо, достанется всё и останется пыль. Вот взял Олю, надо посмотреть, есть ли у неё что-нибудь, кроме желания нравиться.
Вода, видимо, текла на мельницы этих эф эр квадратов. Свидетельством этого могло быть и то, что Роман Диесферов, этот прозападный человек, отказался от двух чрезвычайно лестных приглашений зарубежных научных центров.
– Неужели у них прорыв? – изумлялся Айвз. – У нас в Штатах сложилось впечатление, что после развала Союза они отстали повсюду и уже навсегда. Уперевшись руками в стол, он обводил глазами комнату.
– Дима? 
Дима знал за боссом эту привычку многократно спрашивать одно и то же, ожидая новых нюансов в ответах собеседников. Но это был тот случай, когда он исчерпался.
– Ну, я же уже докладывал вам, шеф. Знать наверняка невозможно. Это надо работать у них и быть профессионалом именно в этих вопросах. Есть группа косвенных улик, которая сильнее всех прямых фактов. Поживём – увидим. Спросите уважаемого Романа Романовича, примут ли они меня на работу с доступом ко всей информации. Но вот что известно. Некая фирма «Лик и облик», якобы спонсирующая Розагрозина, получила ощутимый прибыток от новых упаковок товаров, изготовленных «Оптиумом». То же содержание в этих упаковках, концентрирующих взор покупателя, продавалось на 15% чаще, чем товары в обычной упаковке. Секрет пока не разглашался, но кое-кто уже приглядывается к успешному бизнесу фирмы, особенно после того, как, не меняя начинки, она успешно распродала партию застоявшихся автомобилей, поручив их внешний вид лаборатории Розагрозина.
А в двух километрах от автомагазина фирмы те же авто, даже несколько более дешёвые, не имели таких успехов. Вездесущая пресса успела многое узнать об этом случае, назвала его парадоксом распродаж, и с тех пор некто Рикошетов сделался предметом поиска для представителей четвертой власти. Была даже статья в «Московском комсомольце», озаглавленная его лозунгом: «А, если это кажется лучше, давайте платить больше!» Так что не рискуйте, шеф. Содержательно наши учёные не получили ничего, но формально очень многое.  Они попросят каких-то миллионов десять – двадцать долларов, а лет через пять от их разработок вы можете получить все пятьдесят или пулю в висок. Да есть и ещё нечто фантастичное. Позволите?
– Валяйте!
– Накануне решающего матча по хоккею с финнами капитан шведской сборной прибывает не к какой-нибудь гадалке, а в Оптический институт Фёдора Фёдоровича для консультаций. Наш пострел везде поспел, говорят в таких случаях. Финские журналисты вовсю раскручивают этот случай. Пострадавшее золото их команды не дает им покоя. Договариваются вплоть до кажущейся шайбы…
Но босс не был настроен выслушивать все бредни финских журналистов и решительно сказал, что его интересуют факты, а не домыслы.
–  Переходите к выводам.
– Они получили упаковки, а возможно, и оптические маски вызывающие нужную реакцию или, по крайней мере, эмоцию. Симпатию или антипатию. Перспективы здесь громадные. С ними можно выгодно сотрудничать, но, скорее всего, это будет очень опасным делом.
– Почему?
– Я не уверен, что смогу пристрелить человека, который мне нравится, а если именно из таких людей будут состоять наши враги, нам останется сдаться.
И здесь очень вовремя нарисовался шароголовый Диесферов, отблесками черепа рассеивающий тьму. Нина сбросила покрывало и присела на стульчик рядом с Димой.
Боссы заёрзали на крутящихся креслах, пронизывая друг друга оценивающими взглядами. Ильков шепнул ей, что сейчас они сшибутся на креслах вместо коней. Нина прыснула. Затем, разряжая паузу, рассказала анекдотический случай про студентку, пришедшую на экзамен в коротенькой юбке, но без ручки и попросившую ее у Розагрозина. Мило улыбаясь и протягивая ручку, профессор уронил: «Штаны понадобятся ; приходите!» Валерий Павлович пожал плечами: скучно и не смешно. Постукивая костяшками пальцев по оконному стеклу, он искал сокровенный смысл, которого не было:
– Следует ли это понимать так, что с вами можно иметь дело по-крупному и втихомолку? Ваше появление из ничего заставляет меня подозревать наихудшее.
Диесферов отрицательно поводил головой. Потом коротко рассмеялся:
–  Ниночка – это наилучшее.
Айвз обвёл глазами вставшую и церемонно поклонившуюся девушку, откинулся в кресле, обхватив руками затылок. Затем вскочил и забегал по кабинету:
–  Стоит подумать. 
Роман Романович мило заулыбался:
– Воспитанный на диамате, я хорошо помню высказывание Гегеля о том, что форма содержательна, а содержание оформлено. Я думаю, что до стрельбы не дойдет. Мы нуждаемся в деньгах. Мы – ваши союзники. Мне кажется, нужно как можно быстрее налаживать сотрудничество. Той технологии, какая есть у нас, пока нет ни у кого в мире. Хоккей, конечно, чепуха. Кажущейся шайбы мы не создали, но оптические упаковки, привлекающие внимание покупателя, действительно, мы в состоянии делать.
Капитан шведской сборной хотел бы, чтобы в наш институт приняли его дочь, когда она подрастёт. Вы сомневались в том, надёжно ли мы защищены против возможной атаки бандитов. Разрешите вам показать кажущийся мир, подойдите к окну, посмотрите.   
Сейчас же, с нажатием кнопки в стене зелёный заоконный ландшафт стал покрываться  оранжевой краской. Апельсиновый свет повис на деревьях, лёг на траву, окрасил стены зданий. Из апельсинового оврага выбежало полтора десятка охранников Айвза, остановившихся в оставшейся узкой полосе естественного освещения. 
– Если в это время задействовать ещё инфразвук страх людей будет неописуемым. Сейчас всё погаснет, и травка вновь станет зелёной. Но мы можем, если хотите проапельсинить ваши комнаты.
–  Очень любопытно. Но не надо.
– И самое главное – в вызванном нами тумане мы можем заставить плавать наши голограммы. Правда, пока кратковременно. Надеюсь, вы понимаете, что это такое…    
В конце концов, когда гость встал, прошелся, крайне недоверчиво осмотрел все окружающее и заговорил об опасностях блефа, хозяин ударом ребра ладони по столу прервал его:
–  Нам незачем блефовать, Валерий Павлович, и мы, поверьте мне, не слишком нуждаемся в чьих-либо капиталах. Все уже само собой тянется. Почва уже прощупана. Просто, как своему хорошему другу, я хочу предложить вам место в первых рядах своих спонсоров. Мне жалко, что вы усомнились в возможностях оптики или в наших возможностях. К сожалению, наша охрана не так настойчива и не так хорошо подобрана. В известном смысле у нас нет никакой охраны. Но... мы просветлили вас и все нашли: принесенные вами прослушку, жучков и даже видеокамеру. Все это неплохо замаскировано. С должным профессионализмом. Не устраивайте разноса своим людям. Все это, увы, сейчас не сработает. Приношу извинения. Это еще одно доказательство, что вы имеете дело с серьезной техникой, могущей померяться силами с какой угодно организацией. Однако мы никаких претензий к вам не имеем.
Айвз постепенно пришёл в превосходное настроение, много шутил и просил называть его просто Валерой. Появился Розагрозин с Танюшей Зверковой и ещё со стайкой девушек. Деловой разговор переходил в дружеский ужин. В гостиной девчата накрыли стол. Под закуску с черной и красной икрой мужчины дожимали классическую бутылку на троих, ибо Фёдор Фёдорович сослался на язву, а Нине Таня Зверкова, исполнявшая здесь роль знаменитой официантки, принесла мороженое. Узнав, что это та самая девушка,  Валерочка – так он просил себя называть теперь – изложил новую диспозицию.
– Понимаете, мы крайне заинтересованы в оптической косметике. В кажимости, изменяющей лицо и фигуру в лучшую сторону.
Айвз откинулся на спинку кресла, сбросил с себя галстук, сунул его в карман, очень широко улыбнулся, обнажив ряд пустот на ранее незаметных местах. Видимо, из экономии или из каких-то идейных завихрений он не собирался вставлять зубы там, где их отсутствие можно было скрыть,  дозированно раскрывая рот.
–  Нам пригодятся в шоу-бизнесе те световые эффекты, которые вы умеете делать. «Оптиум» получит массу денег. Но это – пройденный этап. Нет суммы, которую прекрасный пол не выложит за возможность казаться красивой. Иду в десять миллионов долларов на разработку и создание голографической ретуши лица! – широко раскрыла рот эта акула капитализма. – И спрашиваю, возможно ли это?
– Теоретически, да, – быстро откликнулся Федор Федорович. – А практически – не знаю. Можно и сейчас возить за вашей избранницей полтонны аппаратуры с двумя отражателями и в полусантиметре от ее лица давать другую физиономию, идеально-прекрасную.
– Но если постараться, миниатюзировать элементы.
– Пусть будет так. Пусть это будет весить один килограмм. Но и здесь окажется, что одним покупательницам идеал будет нравиться, а другие найдут его холодным. Потом, разговор, улыбка, – все это разительно меняет лицо человека. А ввести изменчивость в маску, в идеал – означает его разрушить. Дело в восприятии человека. Нужно широкое финансирование работ в психологии и физиологии зрения. Список интересующих нас разработок и нужных специалистов имеется, готовность людей работать есть. Необходимо также разработка одной математической области…
– Ну, эта-то тут причем! – возмутился Валерочка, запуская ладонь в свои жесткие вихры. Нина немедленно предположила, что у Валерия были большие проблемы с этой дисциплиной.
– Бред какой-то. Наверняка, какое-то новомодное учение, из числа желающих перевернуть все на свете.
– Да нет. До новомодности здесь очень далеко… Не будем голословными. Сейчас мы вам кое-что покажем.
Как всегда, все самое внушительное Федор Федорович приберегал для конечной фазы переговоров. Он называл это существенными краевыми эффектами.
– А сейчас, Валерий Павлович, мы покажем вам очень свежий проект, находящийся в стадии разработки. Предупреждаю, что никто пока его не видел, и разглашение было бы крайне нежелательно.
– Но мой секретарь? Он абсолютно вне подозрений. А каков статус этой молодой леди?
Рука Айвза, описав полукруг, указала на Нину. Шеф соединил полётом руки грудную клетку и голову:
–  Все, кого вы увидите здесь и далее, – наши научные душеприказчики, наследники идей и мозгов.
Розагрозин позвонил старомодным серебряным колокольчиком, и в проеме разошедшихся в стороны темных створок дверей возник Данила Левшин с небольшим приборчиком и Таня Зверкова, вкатившая небольшой столик с аквариумом, в прозрачной жидкости которого плавала чайная ложечка. Опыт был очень простым. Данила показал, как в турбулентном завихрении жидкости исчезают очертания ложечки.
–  Ну, – дернулся Айвз, – это называется ловить рыбу в мутной воде. Понятно, что воду можно замутить так, что ничего видно не будет.
–  Продолжаем, – усмехнулся Розагрозин. – Танюша, изобразите потерю лица.
Девушка укрепила зеркальные наплечники. Данила возился с освещением и с лазерной наводкой. Розагрозин пояснил:
– Сейчас голограмма той же самой мятущейся водной поверхности с исчезающей ложечкой появится в нескольких сантиметрах от ее лица. Причем сквозь специальные очки она не увидит ничего похожего на воду, а точно также будет видеть мир. Мы же увидим девушку с плещущимися волнами на плечах. 
У Тани медленно растаяла голова – сначала в светлой жидкости с ложечкой, а затем в темнеющем вихревом потоке. Некоторое время видны были очки, но затем потонули они. Девушка медленными танцующими движениями прошла по комнате, составляя единое целое со своей сверхоригинальной жидкостной прической. Лицо Айвза позеленело.
–  И что же? Можно сказать, что возможен человек-невидимка?
– Увы, пока это очень дорого. Но более дёшево что-то другое, двигающееся вместо него. Да и то пока только в пределах крайне ограниченного пространства. Нужны десятки новых сотрудников. Тысячи довольно дорогих экспериментов. Но мы на верном пути. Тот, кто вложит деньги в нас, попадет в золотую книгу российского меценатства. А вот и другое лицо, посмотрите. Не обижайтесь на шутку, Виктор Павлович.
На плечах девушки теперь сидела голова Айвза, и он испытал сильнейший дискомфорт. Он даже ощупал свою собственную голову. Нет, она была на месте и никуда не собиралась сматываться.
– А представьте себе, Валерий Павлович, ваша световая копия подписывает какой-нибудь важный документ. Раз – и всё. Вы вознесены или разорены. А вот, собственно говоря, и тот самый коммерческий аспект. Ради чего красавицы всех стран и народов не пожалеют выкинуть деньги.
Теперь само воплощение красоты, идеальная головка юной древнегреческой богини пребывала  на плечах танцующей девушки. Она влекла к себе с неодолимой силой. Притягательно поблескивали глаза, скользившие по всем присутствующим, и, как казалось, подмигивающие мужчинам: «Видишь! Ты упустил меня!» Между тем, кое-что от прежней Тани в этой красавице оставалось. Её можно было узнать! Было видно, что и Валерий Павлович тоже взволнован: бутылочку с водой раскупорил и отхлебнул прямо из горлышка, встал и сел, произнёс  совершенно бесцветным голосом:
–  Ну, подумаешь. Это как грим. Но грим одноразов. Скажите, а как долго это  можно будет носить не снимая?
Розагрозин помолчал. Ответа у него не было. Врать не хотелось.
–  Пока мы уверены только в том, что десять минут в сутки такую маску можно носить вполне безопасно. Нужны дальнейшие опыты. Но, к слову сказать, в жизни каждой женщины, да и каждого мужчины, бывают свои решающие десять минут. В конце концов, десять минут Адониса с Афродитой, могут помочь супругам в их семейных проблемах. Итак, Валерий Павлович, суть нашего проекта для вас ясна. Мы как бы мысленно нашли друг друга. Вы только подумали заказать, а мы уже работаем в этом направлении. Пока за всем этим – оборудования на полтонны. Но уже сейчас мы можем уменьшить эту массу килограмм до ста пятидесяти. Но будет день – года через три четыре – и это будет килограммовая сумочка, а затем – лет через десять – новая косметичка – желанная вещь любой женщины. С этой косметичкой она сможет казаться красавицей. Всегда и всюду. Когда надо. Тридцать миллионов долларов, – и прекрасный пол всех последующих времен и народов поставит памятник вам, как человеку, сделавшему их всех красивыми. 
Розагрозин умел рисовать самые радужные перспективы. Однако мысли Айвза приняли другой практический оборот.
–  Все это очень романтично. Но где гарантии, что успех будет, что через десять лет я возмещу затраченное? 
Шеф был хорошим теннисистом и отбивался мастерски.
– Риск, конечно, есть. Но, по нашим самым приблизительным и скромным подсчетам, только на упаковках вы за пять лет все эти тридцать вернете. Это уже проверено. Что касается косметики, то тут лет через десять вы станете миллиардером.
Но Валерий Павлович был пессимистичен.
–  Но оптическая косметика – это война с традиционной косметикой. Всё придётся держать в тайне или нас всех перестреляют здесь или за границей.
– Войдём во взаимодействие. Поделим сферы влияния.
Новая мысль посетила господина спонсора. Он оставил свой стул и, подойдя к шефу, приблизил губы к самому уху Розагрозина и так горячо зашептал, что Нине все было слышно: «Скажите, а все тело можно тоже видоизменить? Умножить, показать какую-либо часть? Я знаю немало  богатых людей в Америке и Европе, которые смогут вложить в нетрадиционный стриптиз огромные деньги. С вашей аппаратурой можно будет потешить самое изощренное воображение. Я так понимаю, что и несколько тел рядом можно тоже. Мужчине, например, может показаться забавным делом: вживую пощупать всех древнегреческих богинь». Это, видимо, было несколько непривычно для шефа. Он прокашлялся.
– Мы пока не готовы к такой постановке вопроса. Это несколько дискредитирует важность нашей работы. Кроме того, я бы не хотел, чтобы наша работа сделалась слишком известной ранее установленного срока.
–  Так это же самое может отлично скрывать всю серьезность работы. Кто поверит, что в голой графии скрывается последнее слово в голографии?
Это была мысль. Мусорный ящик – лучшее хранилище секретов. Вдобавок, возникала возможность ставить сотни экспериментов за счет богатеньких Буратино. Розагрозин задумался. Перспективы были заманчивы, но этот виртуальный лупанарий, предложенный Айвзом, мог запятнать и научный поиск, и его собственное имя. Здесь можно было здорово подскользнуться. Хотя, конечно, «цель оды высока и благородна». Красота женщины. Как в какой-то рекламе, «салон красоты – это предпродажная подготовка». А Валерий Павлович все не мог остановиться:
– А с другой стороны, голую графию отлично может прикрыть голография. Надо только продумать детали этого сотрудничества. Вы можете вообще не касаться этого проекта. Я выделяю десяток абсолютно надежных людей. Вы учите их всей этой технической стороне дела, помогаете с монтажом – и все. Получаете десять миллионов, и спокойно работаете.
И далее он с энтузиазмом излагал, какой шоу-бизнес может подняться на лазерной гуще.
– Послушайте, Айвз, – прервал разглагольствования мецената Федор Федорович, – нам нужно хотя бы вдвое больше. Ваше состояние до приезда в Россию оценивалось в пятьдесят миллионов долларов. В России за пять лет вы прибавили еще втрое. Исключительно удачно. Плюс купили необитаемый остров.
– Так вы дружите с ФСБ? – побледнел Айвз, хотя Розагрозин назвал заниженные цифры. – Кто подкинул вам эти данные?
–  Ну, это не проблема. Да вы сами и подкинули. Смутились. Побледнели. А я просто взял вас на пушку.
– Как это взял?
– Назвал приблизительное число, и по вашей реакции убедился, что не допустил перелета.
– А необитаемый остров?
–  Слухом земля полнится
Возникла длительная и напряженная пауза. Напряжение снял Данила Левшин, сказав, что сейчас продемонстрирует последний и самый впечатляющий опыт с долгоживущей голограммой. Он щелкнул тумблерами на своем столе, погасил свет, и тотчас с грохотом распахнулась, казалось, плотно задраенная дверь, и в проеме возник автоматчик в маске и в пятнистой униформе. От порога он оглушительно рявкнул: «Ложись!», что немедленно исполнили Айвз и его секретарь. Солдат немедленно пробежал по их спинам как световое пятно. Левшин выключил тумблеры, и снова вспыхнул свет. Валерий Павлович поднялся смущенно отряхиваясь. Однако случившееся ему понравилось.
–   Я не должен бы этого говорить, но недостатка в финансировании у вас, вероятно, не будет.
Однако он не стал развивать тему далее. Заявил, что ему еще раз нужно все обдумать, взвесить…
Но у Фёдора Фёдоровича был в запасе ещё один сюрприз: он пообещал одну из новых формул в нелинейной оптике восприятия назвать его именем. Айвзу это понравилось, он захлопал в ладоши и победно закричал: «Да будет так!» Он раскрутился на вдвое большую сумму.
– Или даже эффект, но это еще в три раза больше, и это – творческое бессмертие, продолжал искушать Розагрозин. Шёпотом он пояснил Нине, что, если вдруг им и посчастливится набрести на новый эффект, то будущие историки науки без труда выяснят, что в школе Айвз очень плохо учился, а после школы занимался сначала мелким, а потом крупным бизнесом. Истина восторжествует. Нина решилась возразить вслух:
– Но очень многие плохо учились. А формула решения кубического уравнения всё-таки Кардана, а не открывшего её Тарталья. Отметим его долю, поблагодарим в предисловиях, но зачем же выжатый сок мозгов продавать?
Розагрозин тоже перешёл на полнозвучие голоса:
– Есть версия, что Тарталья тоже содрал ее у кого-то. И вообще, есть еще гипотеза, что все открытия так или иначе «скачаны» с общего энергоинформационного поля Вселенной. Впрочем, что касается формул, то велика ли разница в ряде преобразований обозначить одну из них десятой, двадцать первой или айвзовской. Конечно, всюду есть услужливые консультанты.
– Но сейчас, – подвел он итог ударом ребра ладони по столу, – желающий что-либо исследовать должен быть немножко авантюристом. Но, по-моему, гостям уже пора отдохнуть, а любезным хозяевам пора расходиться
После свидания Айвз с трудом удержался от разноса Илькову: прослушка дала только сухое потрескивание… Ну, это ладно! Но когда на видеосъемке встречи побежали бесконечные снега, понеслись сани по унылой зимней степи позапрошлого века, с заунывной тоскливостью подул ветер, Валерию Павловичу стало не по себе. На второй видеозаписи парень и девушка занимались любовью безо всякой особой изобретательности, так что и их лиц почти не видно было. Ильков пытался выставить эту запись как своё достижение и обосновать возможность шантажа, но Айвз приказал уничтожить её.    
В конце концов, в телефонном разговоре Айвз заявил Федору Федоровичу, что десять миллионов долларов будет предоставлено в распоряжение  фирмы «Оптиум» в течение трех месяцев, а она за это время спроектирует оптическую часть технологических линий по производству новой упаковки сухариков, чипсов и окраски автомашин, подготовит к работе пять салонов оптических масок. Несколько поразмыслив над словами молодой леди, он отказывается от сомнительной чести примазаться к чужой славе.
Несколько позднее в кабинет Розагрозина пришёл Ильков «с поручением от третьих лиц», как он выразился. Неназываемые «третьи лица» всего лишь просили передать директору оптического института и главе фирмы «Оптиум» запечатанный конверт. Розагрозин тут же вскрыл его и прочёл про себя, а затем сообщил находившимся в кабинете Нине и Тане, что совет директоров ряда косметических компаний и салонов красоты, среди которых «Эйвон (Avon)», «Орифлейм (Oriflame)», «Лореаль (Loreal)», «Юнилевер», «Шварцкопф Хенкель» и ряд других, готовы поощрить и стимулировать чисто научную направленность их исследований в обмен на отказ от поспешного внедрения в жизнь оптических масок.
– Ну что, юные дарования? – Федор Федорович обвёл встревоженными глазами девушек. – Мировой и отечественный капитализм неуступчив, хотя наши разработки его заинтересовали. И в сторону практического применения, и в сторону запрещения. Причём начальные суммы примерно совпадают. Он ничего не сказал о почти белом листе с единственным значком пустого множества. Это можно было понимать как угрозу.
– И ещё одно. Игра становится опасной. Она пахнет керосином во всех своих частях. Я бы хотел вас уволить или отправить в достаточно длинный оплачиваемый отпуск.
Тане очень понравилось, что сессию ей проставят просто так, а отдыхать в Нижнем она сможет до ноября месяца. Зато Нине эта идея не показалась хорошей. Только-только наметилась перспектива заработать какие-то деньги институту и себе, как от неё отделываются, и, выжатую, как лимон, хотят уволить.
– Ну что ж, есть ещё одна секретная задача для вас, Нина. Прибегнуть ко всем чарам и удержать Безударчикова. Нина изобразила полное равнодушие:
–  Мало ли в Москве прекрасных математиков…
Но оказалось, что именно Безударчиков – автор идеи переходных пространств, как и следовало ожидать, дальше всего продвинулся в их теории. А чтобы просчитать траектории восприятия, вывести наиболее частотные из них, нужно вводить переходные пространства. И ему нужно сейчас же обеспечить хорошие условия, иначе его мозги утекут за границу. То же самое нужно сделать в отношении трех десятков специалистов, которых я собираюсь привлечь к работе. Отсюда – необходимость заискивать и искать меценатов. Можно, конечно, идти в соответствующие ведомства. Но это – отсутствие свободы рук, паранджа секретности. По существу же, мы нисколько и не продвинулись за эти последние пять лет. Мы нашли лишь приблизительные траектории человеческого взгляда, осматривающего статически лежащую деталь, покупку, объект. Именно здесь, на наиболее частотных путях мы научились играть отражением. Все. Человеческое лицо всегда в движении, а статическая маска античной богини вряд ли кого устроит. В самом начале можно будет ожидать всплеска популярности, а потом – падение, забвение и проклятие изобретателям. Я не исключаю, что финалом наших изобретений будет картинка с прекрасными вакханками, волокущими нас к нашим Долгим прудам или даже болотам.
Федор Федорович владел даром убеждения. В конце беседы Нина и Таня были готовы лично предложить Безударчикову усложненный вариант задачи нахождения наиболее вероятных траекторий человеческого взгляда, обращенного на разные варианты объектов с изменяющимися поверхностными характеристиками. Небольшой экспериментальный материал умещался в двух не очень толстых папках, лежащих на столе у шефа. Зверкова выгнула колесом грудь, и вышитый синий зайчик подпрыгнул на топике:
– А я могу принять участие в удержании объекта? Мы должны использовать любые средства?
Розагрозин несколько опешил, встал, откинул свою седую патлатую гриву назад и высокопарно произнес:
– Но не безудержу. Порядок рождается из хаоса. Так по Пригожину. Для нас необходимо сочетание внешнего хаоса с жесточайшим внутренним порядком. Ну, пойдёмте, теперь я провожу вас.
На выходе столкнулись с Артёмом. Он чем-то был взволнован и тяжело дышал. Шеф положил ему руки на плечи, усадил на скамью:
– Девочки, отойдите.
Артём набрал побольше воздуха как перед нырком в глубину и выпалил:
– Я хочу всё бросить и уехать в Америку. Мне пришло предложение провести серию лекций и демонстраций по нашему кокону.
– А диссертация?
– Это когда ещё?
– Выбирай хоть июнь, хоть сентябрь – вот вместе с Ниной. Оставайся. Кстати, твоя работа по короткофокусным голограммам делает честь твоей голове и нашей лаборатории в целом. Ее не будет ни в «Успехах физических наук», ни в «Проблемах современной физики», ни даже в…
– Откуда паранджа? – с тоской прошептал Артем.
– Считай, что от нас всех! Что ты хочешь? Статья получила практическое воплощение, ты её можешь увидеть в воздухе.
– А приоритет? Моя заметка опубликована в «Сайентифик Америкэн». Они хотели бы иметь подробности.
–  А если нас обойдут с нашей же подачи? Впрочем, о приоритете мы позаботимся. Есть такая бульварная газетенка «Фигли-мигли». Там всегда с охотой печатают любой бред, а за плату – что угодно. Там-то и место твоей статье.
– Но это тоже могут обнаружить.
Ни ЦРУ, ни ФСБ подобный мусор не просматривает. У них сотрудников на это не хватит. Для полной зашифровки все это будет оформлено как фрагмент из новонаучного  романа с действующими пси и кси функциями.
– Если все будет слишком хорошо зашифровано, то как я смогу доказать приоритет? – зарычал Артем.
– В закрытой диссертации.
– А если она будет закрыта, то…
– То ты сохранишь свою умную голову.
Артём как будто бы только что увидел Нину, извинился и пошёл за ней, тихо изливая своё негодование, пересказывая высокую оценку его небольшой работы, данную шефом, и переживая горькое освобождение от лавров первооткрывателя, также инспирированное акулами от науки. Ему очень хотелось напиться, но в сумке Нины была только бутылочка с минеральной водой.
С некоторых пор мир стал казаться Нине прекрасным и уродливым в одно и то же время. Солнечная аура профессора Розагрозина дополнялась какой-то серой пустотой, сквозь которую пробивались блики ровного электрического света. Вероятно, когда-нибудь человечество подойдёт к патовой ситуации, когда появление нового в науке и технике будет сопровождаться всё большим откатом назад. Артём продолжал выражать возмущение:
– В бульварной газетенке! Уж лучше в журнале для детей. «Мурзик» там, или «Веселые картинки».         
Господи,  как не впору он приехал! Он приблизился к ней и взял её за руки.
–  Розагрозин обещает, что моя диссертация может пойти в июне, а твоя – осенью. Ты ничего ещё не решила?
Резко повела руки вниз:
– По-моему, у нас не было совместных личных задач.       
Лицо Артёма, её обычного визави по опытам с голограммами, как-то вдруг резко осунулось и заострилось. Ну что с ним делать? Опять захватил руки – теперь снизу, выдернула их вверх. Учебный бой.
– Ты говорила, что выйдешь за меня замуж, как только я остепенюсь.
– Во-первых, это было шуткой, во-вторых, я имела в виду не кандидатскую степень…
Да, было это почти серьёзно, и степень была самой первой, но главное – это было до известия о Саше, которое Артём принёс в неподходящий момент. Сам виноват.
Резкий скачок в долготе жизни голографических пятнышек наметился именно после того, как были вычерчены резонансные кривые Безударчикова.      И в те же дни они впервые узнали, что внешняя оболочка является далеко не пустой формой и способна мобилизовать скрытые возможности организма человека.
В центр эту девочку прикатила на коляске прилепинская мама с подсказки Семёна. Ноги у неё были целы, но психологическим потрясением после автомобильной аварии двенадцатилетняя девчонка была приговорена к инвалидному креслу и к раздумьям над несовершенством мира: «Почему я стала такая? Разве я виновата?», «Теперь никто из мальчиков меня не назовёт принцессой». Был и покаянный перечень детских грехов: «Это потому, что я насыпала печенье в постель одной девочке в лагере, не слушалась маму, обзывалась». Возникли свои сложности с изготовлением её идущей световой подружки, нужно было уверить её, что двойник, легко вставший с кресла и пошедший, – это она сама, в своём счастливом будущем, где её зовут принцессой, где она танцует так, как до аварии, и даже лучше. И вот, послё пятого сеанса, девочка пошла за своим светлым пятнышком. Сначала держась за маму, а через неделю – сама. Женщины плакали, Артём тёр глаза и отворачивался. Было такое впечатление, что у них как бы появился общий ребёнок.
Вечером этого творящего дня было размягчённое настроение, была абсолютная убеждённость в том, что мир меняется в лучшую сторону, и Тёма читал ей Поля Элюара: «Закон людей, закон суровый – творить детей в объятьях жгучих», а потом, через тонкую фанерную стеночку соседней кабинки душа уже обещал забежать к ней обмыться общей водой так, чтобы не выплеснуть вместе с нею ребёнка. Звук льющейся воды приглушал тревогу, и так радостно зашлось сердце, когда рассмеялась и сказала: «Попробуй!» Но нечаянно, он обмолвился, что Розагрозин дал добро назвать последний эксперимент: «Кокон Безударчикова – Локотковой – Украинца». Видимо, это была судьба – она снова услышала имя своей первой любви. И когда парень заглянул всё-таки, обомлев, закрылась полотенцем, оттолкнула званого гостя  и метнула в него, побледневшего и ничего не понявшего, шампунь: «Уходи, я передумала!»
Да, Тёма, не только чужая, но и своя душа – потёмки. И кольца потемнения и просветления в ней чередуются. Лишнее слово, третий лишний, пустячок – и другая жизнь. От флирта с ним как отрезало.
Конечно, он помнил это. Несостоявшийся первый мужчина её.
Сейчас же он сообщил, насмешливо разглядывая её, что Ф в квадрате, и Р в той же степени серьёзно озабочены тем, что в Прилепино трижды гас свет за прошлую неделю, и они даже опасаются, что кто-то произвёл несанкционированные опыты. С обычной своей улыбкой проницательного человека он предположил, что это балует приглашённый начальством математик, кстати, где он сейчас?
– Кто его знает? Приехал сюда в таком затрапезе. Нужно будет костюм подобрать. А вчера поел мороженое, простудился. У него железное алиби. У него всё горло обметало.
– И кто это может подтвердить? – нахмурил брови приятель.
  «Вот ещё следователь, выискался на мою голову», – ощущая жар на щёках, подумала Нина.
– Да я, конечно же, у него бред и какие-то странные галлюцинации. Да-да. Я понимаю – ты хочешь сказать, что женская ласка – лучший врач. Согласна. Я не отходила от него. То есть… ты понимаешь.
Артём кивнул, поперхнулся и прочно замолчал. Мимо гуляющих по дорожкам учёных и неучёных людей прошли в корпус, где Семён мягко сказал, что столовая ещё работает, а лишнее и личное можно найти у него. Змейкой подбежала Таня Зверкова, повлекшая её под ручку в сторону и на ушко обратившая её внимание, что она, конечно, никому, но получается, что «вы с Безударчиковым в одном номере, я поставила его как бы свободным, но завтра будет наплыв… Я заготовила надпись «Ремонт», но может что другое. Я понимаю – задание шефа. Жертвуете собой ради науки. Вы как «Юдифь наооборот». И не поймёшь: серьёзно или шутит.
– Это как?
– А приставляете молодцу новую голову.
–  А не пора ли вам домой, милая девушка?
– Да меня попросили остаться.
–  Кто просил?
– Розагрозин.
– Поздравляю вас. Брось табличку в пакетик.
В столовой напарник вяло поковырял котлетку. Пошли к Семёну, который в момент изготовил яичницу с ветчиной, долил в кофе немного коньяка, и, уничтожив всё это, Артём немного посветлел лицом. Обрадовал тем, что один очень богатый клиент, точнее горбунья, видит в световом двойнике своё спасение. Кроме того, Розагрозин желает сделать из этого пятнышка своего рода ходячую рекламу, развернуть благотворительность в самом Прилепино. Её тоже желают видеть завтра с утра, так как именно ей предстоит сложная и пикантная работа с весьма приятной и толковой женщиной. Нина постучала вилкой по сковородке:
– Безударчикова рано не будить.
– Так ты… – Артём сжал и разжал кулаки.
– Совершенно верно, не порть мне медовый месяц. Надеюсь, времена дуэлей давно прошли.
– Ну и что ты в нём обнаружила? Он был шизиком, начиная с первого курса.
– Ты же позже учился.
– Ну, твой избранник успел попасть в ходячие легенды. Был большим выдумщиком. Будучи первокурсником, он ухитрился стать героем студенческого фольклора. Александр Сергеевич всегда отличался стремлением к оригинальности, граничащей с дурью. Например, на руках спускался по ступенькам лестницы с третьего этажа на первый, собирался так разработать руку, чтобы нарушить пословицу насчет локтя, но тут его чуть не выгнали из-за английского, и он налег на язык. Причем и налегание было весьма своеобразным. Учил английский, вися на одной руке в пролёте лестнице, чтобы физиологическая опасность крутила велосипед с памятью, запоминающей слова и выражения. Изучая внутреннее давление, которое способны развивать стенки желудка и пищевода, Саша на спор собирался выпить ведро воды за час и по дальности полета струи изо рта, определить это самое давление. Со зрителей его родная комната общежития брала как за кино. Два дня перед экспериментом Саша лишь смазывал водой губы, ничего не ел и пять литров выпил довольно быстро. Но когда из толпы зрителей кто-то сказал: «Представь себе, что ты в пустыне…», случилась катастрофа. Экспериментатор непроизвольно дернулся, ему дали дорогу к двери, но та распахнулась и довольно чистая струя из Сашкиного рта ударила в лицо гостье Тамаре Богдановой, которую он всегда мечтал поцеловать.
– Ну, это ты преувеличил. Не учёл влияние поля тяготения на струю. Не принял в расчёт эйнштейновского замедления времени вблизи поверхности Земли. Маловероятное событие.
Понадобилось ещё некоторое время, чтобы оторваться от Артёма, пытавшегося выяснить, с кем и где проводит она эту ночь. Затуманенность предельно ясного. Сашу она нашла погружённым в разбор доказательства теоремы Ферма, данного Ярким.
– Фонтан идей, – сказал он радостно. – Я рад, что ты привезла меня сюда. Я ценю всё, что способствует развитию интеллекта.
– Смотри, оно иногда идёт рядом с развитием безумия.
– Кстати, я пригласил Шорникова на полночь. Посидим, а?
– Диагноз подтверждён. Отменяй встречу, живее. Никто не должен знать, что у тебя жрица дождя.
Безударчикова унесло на крыльях вожделения. Нина вздохнула. Как это говорится, всё моё ношу с собой. Она извлекла прихваченную у Таньки   табличку «Ремонт», вышла в коридор и, оглядываясь по сторонам, приклеила её скотчем к двери. Разделась, накрылась простынёй. Куда же это он запропастился. Шаги. Не Сашины. Голос на входе:
– Ах, Александр Сергеевич, я решил зайти пораньше.
Тоненько взвизгнула:
– Куда вы идёте?!
– Ах, извините.
Пришлось закрыться. Ещё чьи-то шаги потоптались перед дверью. А Безударчикова не было. Ну что ж. Что мы получаем по достижении цели? Пустоту. Не то, что она не оправдывает средства, а то, что её достижение всегда сопряжено с разочарованием… Но он всё-таки пришёл и долго объяснял, что указатель «Ремонт» ввёл его в заблуждение, и если бы не Шорников, встретившийся ему на лестничной площадке и сказавший, что в аварийной комнате ночует одинокая девушка… «Признавайся ты была с ним?» – «А разве ты его не для этого пригласил?» – «Что ты мелешь?» – «А ты?» Скоро обнаружилось преимущество привычки, тела входили в тела, и не было у партнёра мешающих рук или ног, хватило одной односпалки на двоих.
Она убежала от него ранним утром. Порадовалась, что нигде не находит Артёма. Хотела отправиться пешком в Прилепино, но на выходе нарисовался личный водитель Диесферова. Это знаменовало срочность или важность момента, и Григорий мигом доставил её к бывшему прилепинскому сельсовету, где Розагрозин вёл переговоры с главой местной администрации Иваном Антоновичем, с его секретаршей Ларисой, и женщиной с кукольным личиком, кутавшейся в какую-то накидку, хотя особенной прохладой и не пахло. Присутствовала и директриса местной школы Клавдия Андреевна, тридцатипятилетняя холостячка, считавшая себя осведомлённой во всех областях сразу. Нина познакомилась с ней в феврале, когда подменяла в местной школе заболевшую учительницу физики. И ни физфак МГУ, ни самостоятельная научная работа не спасли Нину от критики исторички по образованию. Да что там Нина, если доставалось и титанам. Ньютон, Эйнштейн, Ландау – всё это пигмеи даже не поставившие главной задачи. Кажется, последний из них говорил, что физики – это люди, удовлетворяющие своё любопытство за чужой счёт. Наука не служит людям, а сама делает их прислужниками, насилует здравый смысл. «Вся высшая математика – вещь приближённая, – говаривала Клавдия Андреевна, – а физики ищут аргументы везде: в сиянии солнца, в своей бороде». Познакомившись с ней, Розагрозин сбрил обитель второго аргумента… Извинившись, Нина тихо присела в уголке. Все местные жители в один голос говорили о невыгодности соседства с центром лазерных технологий, а Фёдор Фёдорович обращал минусы в плюсы:
– Вот как раз пришёл живой пример нашего сотрудничества. Наши студенты и аспиранты готовы бесплатно заниматься с Вашими детьми. У нас широкая программа экспериментов, и молодые парни и девушки, коли таковые у вас остались, смогут поработать у нас…
–  Подопытными кроликами? – иронически спрашивала директриса, улыбаясь уголками губ и обмахивая веером лицо и выплывавшие из глубокого выреза серого платья ослепительно белые выпуклости.
Признавая неотразимость и правильность постановки вопроса, Фёдор Фёдорович проводил рукой по чистому подбородку.
– Возможно, мы все подопытные кролики социальных и исторических изменений, времени и бытия вообще. Нам следует быть осторожными. Вот как Ниночка – вошла и спряталась.
Нина встала и раскланялась.
– Вот один из наших «подопытных кроликов». Выглядит на пять. Без пяти минут кандидат физмат наук. Открытый ею с группой мальчиков и девочек эффект войдёт в учебники третьего тысячелетия. Мы работаем сейчас над красотой людей, а красота, как говорил Фёдор Михайлович Достоевский, спасёт мир.
Особенно убедительным стал Розагрозин, когда пообещал принять вне конкурса трёх прилепинских ребятишек на первый курс оптического института. Заключительный же аккорд превзошёл все ожидания.
– К нам обратилась Антонина Михайловна Крайняя – удачливый молодой бизнесмен, к сожалению, с пустячным физическим недостатком.
Женщина с кукольным личиком сбросила накидку и вышла на середину комнаты. Нина признала в ней вчерашнююТоню-горбунью с обэигающими глазами и нервной походкой. 
– Мы сделаем небольшую операцию, и вы увидите, как будет выглядеть этот «подопытный кролик», эта великолепная женщина. В случае полного успеха Антонина Михайловна обещает ремонт школы, здания сельсовета и клуба произвести за свой счёт.
Появившийся из другой комнаты Диесферов зашептал Нине: «Да образумьте вы его, Ниночка, нужна на первое время хоть какая-то тайна». Он всегда думал, что она имеет на Розагрозина какое-то влияние. «Роман Романович, сколько выиграем на тайне, столько проиграем на рекламе», – отвечала Нина, удивляясь, как это не пришло в голову самому Диесферову. Несколько позднее до неё дошло, что у стариков всё было просчитано, и этот громкий шёпот – тоже. Так обеспечивалось «сарафанное радио», а с другой стороны, низкая авторитетность источника информации. Реклама и безопасность крутили так называемый велосипед, оба поддерживали друг друга. Нине передали десять страничек требований заказчицы, и у неё голова пошла кругом. Можно было охать и ахать. Заказчицу интересовала не оптическая маска, а оптическая фигурка, убирающая горб на время деловых встреч, а в спальне – насовсем. Это «насовсем» было невозможно. Около двух сотен раскладок одежды, но самое главное – голиком с полным соответствием интимных мест светового пятнышка и в реальности. Понятно, что чаще придётся менять газ. Может быть, сборка по частям. Это требовало резкого усложнения топологии облачка, и здесь как раз могли пригодиться геометрические способности Саши. Горбунья, кажется, собралась замуж. Доверили посмотреть и копию чернового варианта договора. Все документы были подписаны и ею, и Диесферовым, и только на самых интересных местах, касавшихся общей суммы проекта, суммы инвестируемых в институт и в фирму средств, стояло: «Коммерческая тайна».
В соседней комнате был накрыт стол, немножко было принято на грудь,  и, после дежурных тостов и анекдотов, разговор зашёл о большой политике. Начала Антониночка. Капитализм дал ей всё, несмотря на… Она понимает бедных, но согласиться, что социализм лучше она не может. В женском смысле она может сейчас иметь множество ухажёров, но любовь, дружба – вещи одинаково не покупаемые ни при какой общественной системе. Нине хотелось уяснить хотя бы примерную сумму контракта, но по этому поводу никто из присутствующих даже не шептался. Горбунья же была сосредоточена на общих вопросах, хотя с заметным волнением и чувством жала руку Нине, протянув её через белую рубашку и чёрный галстук администратора.
– И вот непокупаемое. И хочется выбросить всё, лишь бы убрать очевидное несовершенство в глазах любимого. Жму руку моему спасителю.
Она дождалась самого пика полемики между эр квадратом и эф квадратом. Двое стариков, оба в тёмных рубашках и белых брюках, сидели на максимальном удалении друг от друга по боковинам раздвижного стола и спорили, в основном сидя, но иногда привставали, сходились, фехтуя аргументами, пытаясь донести друг до друга, равно как и до слушателей, сухой остаток своих идей. Научные проблемы и вопросы шального времени запросто решались под бутылку вина и не слишком мудрящую закуску.
 – Истина принадлежит меньшинству! – подытожил тремя ударами вилки по тарелке свой вывод Роман Романович.         
– Только потому, что народ безмолвствует, – возражал Розагрозин.               
– Истина у управляющих, в той мере, в какой управляемое большинство признаёт их право на управление, – изрекал глава администрации.
Пышногрудая директриса энергично постучала ноготками по столу и выдала, что наличие этого права у нынешних властителей России она не признаёт. И если в России двадцать миллионов человек готовы расстрелять Ельцина, то у неё тоже не дрогнет рука. Сказав эти тяжеловесные слова, она испугалась и как-то сникла. Глава администрации обвинил коммунистов в сокрытии партийных денег и скупости. Лариса конкретизировала:
– Хотя молчание золото, не мешало бы спросить папашу Зю, почему они поскупились на выборы? И пролетели.
– Это Лебедь пролетел, – раздумчиво сказал Розагрозин. – А я с тобой согласен. Истину видят проигравшие. Впрочем, слово молодёжи! – и выразительно поглядел на Нину.         
Она вздохнула и пожаловалась, что у неё, как и у многих других, работает только три процента нейронов, а остальные держатся как бы про запас. Нет сомнения, что говорящая истина принадлежит этим трем процентам используемых возможностей, но кто знает, как она изменится, если будут задействованы все возможности мозга, так что вернее все-таки будет считать, что истина никому не принадлежит. Политикой же в России, похоже, всерьез занялись сумасшедшие, а когда ею займутся нормальные, возможно, или нас, или России не будет.
– Есть предсказание, что уже в следующем, в 1999 году Россия распадётся, – вставила Лариса.
Но Нине надо было легализовать уже приобретённое для себя в качестве приобретения для фирмы, и она свернула тему сбывшихся и несбывшихся пророчеств.
– Мой бойфренд, математик Безударчиков, собирается откланяться. Он уезжает домой. А потом – вообще.
– Как это откланяться? – рассердился Розагрозин, разворачиваясь на стуле и устремляя суровый взор на девушку. – Из-за чего?
– Вы, наверное, представляете себе, во сколько такие головы ценятся за рубежом?
– К столу, к столу! – пригласил Розагрозин, непонятно что имея в виду, поскольку Нина сидела у стола и пока не собиралась изменять диспозиции. – Ниночка, борщика… Мы как раз думаем создавать отдел матфизики, а удрать он и попозже сумеет.
Он предложил даже принять нового сотрудника в какую-нибудь академию. Теперь их развелось великое множество. Они даже сами подсуетились и подали документы на открытие у них академии физико-технических наук. Скорее всего, откажут, но чего не происходит в наше смутное время. Нина скучно поблагодарила и примолкла. Скрестив пальцы и положив локти на стол, Розагрозин приступил к обстоятельной осаде.
– Его нужно удержать. Будет конференция. А когда еще вы скатнетесь теплоходом от Москвы до Астрахани? – продолжал соблазнять Розагрозин. – Отдельным участникам конференции – бесплатно.
– Может быть, разберёмся с этим после? – предложил Диесферов.
И сейчас же стал развивать мысль, что через полстолетия никому не будет интересно, что получил за свои заслуги Безударчиков, а вот кокон Безударчикова – Локотковой – Украинца будет всегда интересен. Наука – вообще дело благородных энтузиастов. 
Хорошее утешение. Через сто, тысячу, миллион лет, перед лицом бесконечности всё сегодняшнее будет не более чем нулём.
– В сущности, Роман Романович прав. Уехав, Безударчиков рискует остаться без имени. Совсем не обязательно имя математика примешивать к физическому эффекту. Эффект ЛУК по первым буквам физиков звучит и короче и лучше.  А если БЛУ, то могут возникнуть ненужные ассоциации.
– А в чём собственно дело? – живо поинтересовался Иван Антонович. Возьмите по две буквы. Пусть будет Белоук, как фамилия у нашей учительницы химии. Мы тоже хотим в историю. У нас есть пустующие дома, и мы готовы предоставить их во временное пользование молодожёнов, как я понял.
             – А каковы же перспективы ваших исследований? – спросила директриса Диесферова. И тот принялся рисовать отдалённейшие планы.
Еще в пятидесятых годах были вычерчены кривые человеческого взгляда. Рассматривая лицо другого человека, мы воспринимаем его не целиком – линия взгляда как бы подобна сканирующему лучу. Взгляд скользит: кончик носа, левая щека, глаза, брови, волосы, правая щека, губы… Считалось, что это глубоко индивидуально, но в шестидесятых стало ясно, что можно выделить типы и подтипы последовательностей рассматривания предметов. В семидесятых годах чешский психолог Майя Зильвета определила, что это связано с определенной установкой. Скажем, человека, которому мы доверяем, мы рассматриваем по одной группе траекторий взгляда, не доверяем – по другой, а которого ненавидим – по третьей. Не Бог весть что, конечно, так это и должно быть, дуэлянты во всех видах спорта это интуитивно чувствуют. Но совсем недавно наша Нина Локоткова предположила и экспериментально подтвердила в 70 % случаев существование и обратной связи.
– То есть? – усомнился  Иван Антонович. – Косой взгляд сам по себе стимулирует какие-либо чувства? А как же быть с культурами, где гладеть в лицо собеседнику вообще не принято? И кто были испытуемые?
– Зацепило? Нина как-нибудь посвятит вас в содержание своей работы. Не только расскажет, но и покажет.
– Роман Романович, – Нина забралась с ногами в кресло и сочла нужным пояснить, имея в виду молодого и перспективного администратора, сидевшего рядом, – помнит одно высказывание Джеймса Клерка Максвелла о природе, которая, как и женщина, показывает себя понемногу, но всегда оставляет надежду увидеть её всю. Я следую примеру природы и оставляю юношей в частичном неведении.
– Итак, само рассмотрение предмета вызывает определенные эмоции, –  остановив взгляд знатока на Нинкиных коленках, продолжил Диесферов. –   Правда, все это было сделано на примитивном уровне ещё год назад. В темной комнате луч выхватывал те или иные участки поверхности предмета, а испытуемых просили записать, что они думают о рассматриваемом объекте. Теперь наши технологии позволили подтвердить это без всяких темных комнат.
Подмигнув, Нина передала записку Ивану Антоновичу с просьбой прикинуть, во сколько может обойтись ремонт трёх намеченных зданий. Тот нарисовал двадцать тысяч долларов. Любопытная Антонина Михайловна перечеркнула двойку на тройку и подписалась. Вероятно, это можно было считать пятипроцентной суммой общего контракта. Нина двинулась к Розагрозину и шепнула, что эффект теряет и второе имя, пусть он называется АУ, если у неё с Безударчиковым не будет не менее чем двухкомнатной квартиры. Розагрозин встал, провожая обеих женщин – клиентку и исполнительницу – и, уже усаживая их в машину, аксиоматически утверждал, что материальные блага отягощают полёт чистой мысли и воображения, но если у неё с ним всё так серьёзно, то он посодействует небольшой, но достаточной ссудой.
Гриша повёз их назад вместе с Тоней, и всю дорогу та косилась на неё замечательным фиолетовым отливом подглазниц синеватых глаз:
– Я очень переживаю. Будет так, как всё обещано?
Нина отвечала по-военному чётко:
–  Так точно.
Пришлось разговаривать и с Украинцем, тоже имевшим отношение к проекту. Артём поделился своими сомнениями. Мадам известно, что носить постоянно нашу оптику нельзя, но для соблазнения мужчин, как она полагает, достаточно иметь в запасе десять минут.
– А как ты считаешь, этого хватит? Ну, пусть отдыхает. Там у нас полно журналов, пусть выберет подходящий ей тип фигуры, хотя здесь оценивать должен бы мужчина. Поможешь?
– Только если она пожелает твою фигуру. А вообще пусть тебе помогает твой мудрый друг, который спит как сурок после болезни. И чего ты это его привезла?
– У Нины уж. И замуж невтерпёж.
– А у Антонины в бане мы уже кое-что собрали. Девушка, обретя новый облик, хочет порезвиться. Может быть, мне с ней попробовать?
На всякий случай надо было внести полную ясность:
–  Артём, я тебе ничего не обещала.
–  Давай я забуду об этом и том…   
Антонина Михайловна пожелала иметь классически стройную античную фигуру, ибо худосочные топ-модели были ей не по вкусу. Это облегчало дело, ибо классические формы и формочки были уже оцифрованы. Нина повела её в ещё одну башню, одиноко стоявшую во внутреннем дворике и не имевшую лифта. Горбунья следовала за ней по винтовой лестнице, нисколько не отставая и ничуть не мучаясь одышкой. Вскоре они очутились в круглой комнате с панелями тут же засветившихся шкал.
– Присаживайтесь. У нас здесь очень большой выбор голограмм картин и скульптур выдающихся мастеров. Смотрите! 
Сейчас же по стене поплыли скульптурно выпуклые фигуры муз и богинь, обольстительные боттичелевские и тициановские Венеры, купающиеся Дианы и лежащие девушки Буше, одалиски Делакруа и Энгра. Они отражались в двух больших зеркалах противоположной стены, обретали ещё одно измерение, тела наливались выпуклостью, потом возникало впечатление, что они отделяются от стены, приобретают объём и плотность, сходят на пол, стоят рядом, но рука проходила сквозь них, не чувствуя ни сопротивления, ни тепла, ни формы, ни объёма. В этом смысле выбирать было не из чего, но демонстратор настаивал:
– Выбирайте!
– Давайте ещё что-нибудь.         
Бежали нимфы и святые Бернини, предваряя Еву или следуя ей, задумчиво рассматривала яблоко Венера Торвальдсена, примеривали различные одежды и выпрыгивали из них красавицы Рубенса, горделиво несли свои формы пышнотелые купчихи Кустодиева, млеющие за чаем и в бане, в вечной весне сливались влюблённые Родена, стояли  перед Парисовым  судом Афины, Геры и Афродиты, омывали тела, возбуждая старцев, сияющие наготой Вирсавии у всевозможных колодцев.
Тоня придирчиво рассматривала картинки, интересовалась, как будут вести себя эти световые зайчики на её теле и как их можно сшить с головой, которую она решила оставить своей навсегда:
– Я же очень ничего личиком, правда?
– У вас даже горб не очень заметен, когда вы в накидке. И правильно, что вы сохраняете свою голову. Глаза – самое уязвимое место для таких масок. Это мы знаем. Но мы даже не представляем, насколько вредно для живых организмов пребывание в кругу света такой интенсивности. И вообще, как оператор, я должна предупредить вас в последний раз, что лучше не спорить с природой.
–  Да и не спорила бы. Любовь – тоже природная стихия. Понимаете, мы знакомы только по переписке, личико я ему послала, но мой горб он не видел, и, надеюсь, благодаря вам, не увидит. А вот такую можно?
Антонина махнула рукой на девушку с кувшином Энгра. Сейчас же Нина начала перевод плоскостного изображения в объёмное, а затем в поверхностное, коконом обволакивающее женский манекен, стоявшей в углу комнаты. Юная француженка энгровского «Источника» олицетворением вечной жизни и здоровья шагнула в угол комнаты, из кувшина белёсой полосой света полилась вода.  Нина бросила в рот карамельку.
– Очаровашка. Кувшин мы уберём, плечо поправим. Вот так. Я извиняюсь, а задний вид вам от кого взять? Остановитесь на какой-нибудь топ-модели, посмотрите спинки скульптурных венер.
Тут-то и произошло недоразумение. Навалившись на столик всем телом, отчего она напомнила черепашку, штурмующую крепость, Тонечка шёпотом спросила:
–  Простите, а мы одни?
– То есть? В этой комнате – да.
– А подслушек и подсматривалок нет.
– Ручаюсь. А в чём дело?
Нимало не стесняясь, горбунья задрала ей юбку, просунула руку под трусики, погладила Нину по округлому заду и похвалила:
– Какая у вас нежненькая кожица.
А затем объявила, что хочет её спинку и попу. Испугавшись этой горбатой лесбиянки, Нина отшатнулась, поискала руками что-либо подходящее, ничего не нашла, кроме пустой банки из-под малинового варенья, всунула туда руку, сжала кулак, сразу налившийся тяжестью, и угрожающе вскинула его вверх.
– Не советую пробовать.
– Господи, какая недотрога!
Оказалось, что она ничего не поняла. Антонина желала только иметь голографический эквивалент её заднего вида от пяток до шеи и недоумевала, почему Ниночку это так смущает.
– У  меня парень…
– Вряд ли мы когда-нибудь будем купаться вместе, – наши парни нас не спутают. В чём сложности?
– Да ни в чём. Меня надо просто оцифровать со спины специальной аппаратурой. Сама себя я не смогу, а вы не справитесь. А мужчины, понимаете…
Проблемность фотографирования она, конечно, преувеличила, но эта сумасшедшая миллионерша была весьма подозрительна. Хотя и говорила она уже, что заочно окончила мелиоративный техникум и всегда отличалась понятливостью, – а вы уверены за своих помощников мужичков на все сто, и не зашлют ли они вас навсегда париться в Интернет, и, в конце концов, нравится же вам моя сумочка и десять тысяч долларов в случае успеха? Семья, дети, деньги пригодятся. И потом – какая проблема, – ну вы увидите меня голой, а я –  вас. Полное равноправие. Нет, нет, горбунья выглядела слишком понятливой, а это уже было подозрительно со всех сторон сразу.
Возникла дилемма: Саша – посторонний и входить сюда не должен, а Артём – посторонний в другом смысле.
– Давайте до завтра.
Но Антонине вынь да положь – требовалось уже сегодня покрасоваться в новом облике. Иначе она расторгнет сделку. А это большая потеря для института. Вдобавок в глазах прилепинцев будете выглядеть плохо. И вам, девушка, грозит увольнение. Ну, раз вопрос поставлен столь резко, надо было в том же духе и отвечать. Ваш случай совершенно особый, но не единственный. Клиентов у нас и сейчас хватает. А делать подобные оптические маски в России умеют только у нас человек шесть, считая со мной. Аргументы были тяжеловесными, но Тоню они убеждали с трудом. И ещё Нину беспокоил её взгляд, временами становившийся невыносимо тяжёлым. Сбрасывая эту тяжесть, согласилась с тем, что, если всё сложится как надо, можно и сегодня.
Закончив с предварительной подготовкой пациентки, Нина побежала в комнату, где оставила спящего Сашу. Увы, если неприятность должна произойти, то она произойдёт в наихудшем варианте. Саша лежал с раскрытыми глазами, укрытый простынёй, а наклонившийся над ним Тёма как раз осведомлялся:
– Ну, все её дырочки перемерил?
А Саша, видимо, всё ещё не давший труда себе натянуть хоть что-либо, положив простыню поперёк, потягиваясь, отвечал:
– А ты принёс свою линейку?
Тёма предпочёл ответить стихами:
– Подумай, девушку губя, о тех, кто кушал до тебя.
Затем сделал попытку сорвать простыню:
– Вставай что ли!
В то же мгновение Безударчиков схватил и дёрнул его за руку, одновременно выбросив ногу, ударил пяткой по голени противника, лишив его равновесия. Артём упал на кровать, а голый Саша обернул его несколько раз простынёй: «Всё мальчик! Вы беспомощны».  И, зажимая ему по очереди то нос, то рот, Безударчиков требовал, чтобы тот извинился, иначе он перекроет кислород вообще.
В общем, хорошо получилось, что Антонине потребовалась именно Нинина спинка. Вовремя пришла. Стукнула Сашку по плечу и прошипела: «А ну-ка прекрати это мужеложство!»  Милого обожгло как кипятком, и он бросился одеваться. Артём, кажется, хотел матча-реванша и, вскочив, никуда не спешил, а даже принял боксёрскую стойку.
– Ах ты, проблема меры и измерения!
И, схватив мокрую тряпку – собиралась делать влажную уборку – она хлестнула его по лицу и пошла на него с лозунгом отречённого евангелия от Филиппа: «Христос тот, кто измерен», с яростью фанатика или королевской кобры, защищающей свою яйцекладку. Артём выбежал вон.      
– Кто этот мальчик? – растерянно удивился Безударчиков. – Ты сорвала мой урок вежливости.  Дневник на стол!      
–  Утром надо хотя бы натянуть нижнее бельё.
–  Да комната была закрыта!
–  У Артёма никогда не было проблем с изготовлением ключей.
– Понятно. Это тот самый А.У. Золотые руки – дурная голова. Друг твоей юности. Розагрозин посоветовал работать с ним в плотном контакте. Вот мы и познакомились. Сверхплотно.
Одетый Саша улёгся на постель, накрылся простынёй.
– Давай я научу тебя этому приёмчику. Потому что когда-нибудь этот глупец подделает ключи и застанет тебя одну. Я не поручусь за его благоразумие. Сбрось с меня простынку.
Она была готова к подвоху, но не успела сообразить, потому что всё произошло слишком стремительно.         
– Теперь можно зажимать противнику нос или рот до тех пор, пока он не попросит пощады или извинения. Говорят, что именно так богини африканского племени Тумбо-Юмбо расправлялись с неверными возлюбленными. Скрутив их циновками, они зацеловывали их в нос и в рот. Таким образом, любовь и казнь совпадали.
– Хорошо, хорошо, пощады! Жарко же. Проси, чего хочешь.
– Сделай так со мной.
– Это садомазохизм какой-то.
Тем не менее, пришлось подчиниться, и было странно, что ей нравится подчиняться его капризам, не имеющим никакой логики. Нестерпимо сжал губы, изображая непреклонную волю или неумолимую истину. Конечно, она расцеловала его
– Нет-нет, ты разденься совсем.
Ну, пусть будет по-твоему.
– И  представь, что подходит, насильник, подлец. И под прикрытием простыни или  одеяла – пяточкой его.
Не получалось. То не так работала рука, то не туда била ножка, то не было синхронности в их движениях.  Конца этому не предвиделось.  Она сбила его в двадцатой попытке, предварительно ударив босоножкой по лбу, чего он совсем не ожидал. Обиделся.
– Значит его – тряпкой, а меня – башмаком. В каких отношениях ты была с этим ревнивцем?
– В самых милых, пока не узнала, что ты рядом и тебя следует утащить из-под носа гражданской жены Маркина. Она говорила о замужестве с тобой как о деле, вполне решённом.         
Может быть, что и было. Однако охота что-либо выяснять насчёт Артёма у Безударчикова пропала. Затем, обхватив голову руками, он занялся, вероятно,  самой злободневной проблемой, должной облегчить жизнь страждущему человечеству: «Если в евклидовой геометрии трисекция угла невозможна, то  встаёт вопрос, а можно ли построить геометрию, где это всегда возможно с помощью циркуля и линейки, какой бы была эта геометрия?» Он взял обёртку от шоколадки и карандашом набросал один чертёжик, второй, достал листок бумаги, но мысли, по всей видимости, остановились. Не хватало какого-то существенного пунктика. Вдруг он вспомнил свою тетрадь, забытую давным-давно на даче Локотковых, весьма вероятно, там остался какой-нибудь бред, а, возможно, и что-нибудь стоящее.         
–  Господи, ну кто же знал, что теперь это понадобится. Понимаешь, Ниночка, потеря случайной идеи приводит порой к долгим и не всегда результативным поискам.
Поспешно отыскал её руку, потряс, спросил, сохранилась ли тетрадь. Она скороговоркой зачастила, что у неё всегда всё в целости и сохранности, и особенно вещи, связанные с ним.
Но в скромном Саше поселился бес, ему хотелось знать обо всех предыдущих её поклонниках:            
; А тот молоденький лейтенантик… Я видел тебя однажды с ним.
; Так ты следил что ли… тогда знаешь. А ты хотел бы, чтобы я была абсолютно чистенькой, как весталка? Представь себе, он только забрызгал, а загнать дурачка под кожу не соизволил. А с сокурсником однажды… Уже всё – нагишом в постели, но поругались по поводу скрытых параметров квантовой теории, и всё… А потом с этим спортсменом. У него всё на морде написано было, вспухало ещё в брюках, а я уже решила ему отдаться, но как-то неловко дрыгнула ногой и пяткой угодила в причинное место…
Удивляло чередование стыда и бесстыдства, колыхавшее душу и тело. Саша думал, что, вероятно, всё это можно истолковать в рамках принципа неопределённости Гейзенберга – чем точнее известен импульс, тем менее становится известной координата, чем точнее вымерен стыд, тем большая неопределённость в бесстыдстве. И зачем-то понадобилась ей исповедь ровно о семи неудачных поклонниках и последнем романе-предупреждении с одним иностранцем, в той самой Вене. Его звали не то Анатоль Гранд, не то Рэне Пэтит, и был он то ли инженером, то ли мошенником. Он искупал её в шампанском, но сам так упился, что был уже ни на что не способен. Дразнил её ведьмочкой и валькирией, восставшей из пепла. Всё это внушило ей простую мысль русской поговорки, что суженого конём не объедешь, и вот теперь она должна потерять голову, потому что она выйдет замуж за своего Шурочку… Видишь, какая я. В тихом омуте, как говорится… Ну, ложись поудобнее, тебе нужно было взять меня тогда, выпускницей. Приваляли бы с тобой пару детишек уже, а ты всё медлил, думал… Но он, кажется, всё время хотел остудить её.
– Я и сейчас не Бог весть что. Безработный кандидат.
– Да брось ты. У тебя и премия, и имя. Всюду устроишься.
– Вот-вот. Всё это уже дало результат, обратный ожидаемому.
Нет, это не могло её вразумить. Вообще-то, она всё равно собиралась рожать, и потому сказала, что венчание можно организовать по православному обряду, а затем организовать плавный переход в лоно католической церкви, помнишь Генриха IV, сказавшего, что Париж стоит мессы, а я буду твоим Парижем или лучше твоим лоном, препятствием перед nihil.      
У неё кружилась голова, но сумасшедшие мысли не оставляли её. Да-да, она поняла – его беспокоила не её чистота, а сохранность тетрадки. Первый мужчина, которого любовь к трисекции угла привела в её постель. И ещё нелюбовь к крокодилам. И новейшая лазерная технология, разработанная не без участия формул его собственной головы. В целом, плод двухлетней работы института и фирмы участвовал в поимке жениха. Провод постороннего лица к аппаратуре. Всыпят по первое число за этот «прыжок, скачок и на бочок, ням-ням, мой мальчик!» А виновник содеянного стучал пальцами по голове, и твердил одно и то же: «Давай полежим ещё!» Мужчинам свойственно именно так доказывать право собственности на женщину…      
– Успеешь. Мы полежим в башне. Только для начала ты оцифруешь меня сзади.
У него сразу осоловели глаза: «А что это такое?» – «Съёмка нашей аппаратурой». – «А зачем?» – «Мне нужно поработать с напарником. А Артёму я не доверяю». – «Зачем нужна твоя спина?» – «Ну, всё равно уже. Лапуся, фотосессия для одного журнала мод. Реклама нижнего белья, бикини и прочей муры. По условиям контракта только со спины. Моего лица никто не увидит. Тебя коробит, да?» Саша был ошарашен: «Так вот чем занимается прославленная фирма «Оптиум», и мои уравнения не послужили ничему больше, кроме того, чтобы быть побрякушками в руках потаскушек!» – Ей оставался один выход: «Тогда я пойду к Артёму. Или к сторожу Семёну». Надо было сразу так сказать. Не в натуре самцов уступать соперникам.
– Извини, если обидел. Но тебя надо выручать.
– Никому ни слова, что видел крокодилов и змею.
– Последнее не понял. А что их уже поймали?
– Ладно!  Пошли!
На этот раз у дверей круглой башни дежурил незнакомый охранник, но Нину он, видимо, знал, а о Саше был предупреждён. Ничего не спрашивая, он лишь кивнул головой. Спиралевидная лестница чем-то напомнила Саше его резонансные кривые и привела к двери, за которой скрывался какой-то маленький музей стиля искусства рококо. Горели поставленные на самом полу шары электроламп. Царил полумрак. Она щелкнула выключателем. Свет брызнул на стены, и по ним побежали застекленные копии или подражания Ватто, Буше, Жилле. Бежали нагие нимфы, преследуемые сатирами, подсматривал за купанием Дианы Актеон, чтобы на картине рядом отбиваться от свирепых псов богини-девственницы, сцены соблазнения чередовались со сценами купания. Пять низких столиков подле пяти этажерок, набитых изданиями по искусству, были заставлены разнообразными мелкими предметами: статуэтками, кулончиками, шкатулками, подсвечниками и вазами всевозможных форм и расцветок. Изобилие зеркал. Больших и малых. Ножки столиков, подлокотники кресел, завершались распластанными женскими фигурами и заставляли вспомнить роман Гюисманса «Наоборот», который сейчас же процитировала Нина: «Стиль Луи XV подходил хрупким, истощенным возбуждениями мозга людям; ведь только XVIII век сумел облечь женщину порочной атмосферой, придать контурам мебели форму ее прелестей, заимствуя для изгибов, для хитросплетений дерева и меди судороги ее наслаждения, завитки ее спазм…»
– Это вы специально интерьер подобрали? – разволновался он, обводя рукой окружающее. – Для воспитательной работы со мной или еще с кем-нибудь?
– А вы что боитесь? Раскрепощение плоти и ума – взаимосвязанные процессы. Вы ученый, Саша, но вы – никудышный психолог. Вы все время комплексуете. Это – комната психологической разгрузки, полного освобождения от комплексов, замещения подсознательных архетипов осмысленными и сознательными. Вам не сложно следить за изгибами моей мысли?
– Нисколько.
А между тем руки ее оглаживали изгибы своего тела, все время находясь в каком-то нервном движении с переменной скоростью. Она продолжала охорашивать себя и огорашивать Александра.
– Сядем рядком, да и поговорим ладком. Если бы я не была физиком, то занималась бы философией искусства рококо. Рококо, если хотите, единственный стиль, который предрек современную постмодернистскую ситуацию…
Сейчас же кресло мягко продавилось под Безударчиковым, и он оказался в мягком плену. Речь собеседницы звучала как булькающий усыпляющий ручеек.  Впав в полусонную дрёму, он почувствовал, что Нина повлекла его за собой, где стояли зеркала, кушетка, лазеры. Подчиняясь командам искусительницы, он старательно отснял её со спины в бикини, в трусиках и без всего. На корточках, на шпагате, вверх головой на руках. Оделась, поцеловала душащим поцелуем.
– Не суди строго. Хочешь посмотреть на мою работу или отдохнёшь?
Саша очень осторожно потрогал ложе, на котором только что вертелась она, застывая во всевозможных положениях, и улёгся в свою очередь.
–  Я так полагаю, что теперь вторая часть, мужчина спереди, – предположил он. ; Я вижу, что у вашего центра блестящие достижения. Это хотя и приправлено рококо, но называется порнографией.
– Здесь всего хватает. У нас была парочка чисто врачебных побед. Пациенты и родственники замучали здесь нас с Артёмом сначала своим горем, а затем благодарностью.
– С Артёмом?
– Можно сказать и с тобой.
– Почему?
– Когда-нибудь расскажу.    
Надо было бы выгнать Сашу, но уязвлённое самолюбие протестовало, и, кроме того, он мог бы помочь с топологией сшивания отснятой спинки с девушкой Энгра из «Источника».
После того как световая оболочка грациозной и чистой девочки легла на горбатую фигуру манекена, изумлённый Саша вскочил с раскладушки и обошёл всю её кругом.  Горба на спине как не бывало, облитая светом сияла голая Нинкина спина, но четыре родинки ромбиком на очаровательной попке исчезли.  Всё-таки было недостаточно ясно. Потрогал. Реконструированный таз экстаза не вызывал.
– Что же ты убрала пикантные родинки?
– Мысленно я просчитала возможность того, что ты спутаешь эту полуфранцуженку со мной.
– Теперь я понял, откуда взялись крокодилы и змея. Как же я не сообразил! Ведь они не вполне натурально поблёскивали.
– Да, мы их на ночь выпускаем. Вместо сторожей. Ночью они блокируют вход и выход. Автоматическая настройка на движущийся крупный предмет. Ты прошёл дверь, срабатывает фотоэлемент, реле, включается лазерная бутафория.
Но его подозрения не улетучивались:
–  Нет, нет, управлял всем этим человек, который меня видел.
–   А француженка тоже тебя видит?   
Световое облако сползло с манекена и привидением стало наползать на Сашу, в дополнение к чему Нинка вновь разделась. Тогда она и обе девицы, как бы вышедшие с боковых зеркал, обрушились на него со всей силой только что пробудившейся страсти…
– И это для чего, в конце концов? – спросил Саша растерянно. Это же как с куклой…
И получил по губам. В разнообразии оптических двойников и состояла высокая социальная задача проекта. Сочетание искусственного с естественным. Каждый мужчина в душе хотел бы обладать гаремом. Но так как на всех не хватит, то наши изобретения дают идеальную возможность любой женщине разыграть целый грёзофарс перед своим возлюбленным. Это укрепит пошатнувшийся институт семьи, избавит дурнушек от комплексов, и скоро аппаратик размером с косметичку преобразует любую женщину в первую красавицу во время решительных объяснений. Вот как сейчас. Вспомни старика Энгельса, уронившего однажды, что в браке из двух проституций рождается добродетель. Возможно, что из взаимодействия воображаемых множеств мы получим некоторые реальные результаты. Спид, венерические болезни пойдут на спад. Фанатки и фанаты обретут своих кумиров в своих друзьях и подружках. Состязание в красоте остановится, это потребует завоевания своих возлюбленных другим способом: интеллектом, чувством, богатством внутреннего мира. Да, начинается это довольно пошло, вульгарно, и может быть использовано в дурных целях. Но положительного будет больше, чем отрицательного. Иллюзорные пороки могут послужить добродетели так же  как иллюзорные добродетели – пороку. Нарисовав утопическую картинку, спросила:
– Ты ничего не забыл?
Вид у него был славный, но растерянный. Наверно, Саша вспомнил, что эту фразу ему надо было сказать раньше, но уж ничего не поделаешь: «Будьте моей женой»,  –  пролепетал он. Однако ни согласия, ни отказа он не услышал.
– Вот видишь, свет просвещает, а лазер  приводит к истине. Ещё побарахтались. Упало возвышенье для головы, сломалась раскладушка. Оказалось, игра с иллюзией была отнюдь не беспроблемной, глаза надо было закрывать или тёмными очками, или попросту обвязывать их платком или полотенцем. Чередование света и тьмы сопровождало появление в постели то Нинкиного лица, то энгровской девочки.
Он задремал, и Нина с трудом растормошила его.
– Милый, ты и в самом деле хочешь досмотреть все сны или досмотреть работу оптического донора до конца.
Безударчиков покачал головой:
–   Мне уже достаточно, пожалуй.
– Тогда возвращайся в нашу комнату. В холодильнике  – обед. Разогрей в микроволновке. Нас будет интересовать задача обтекания газом конусообразных поверхностей с совпадением особых точек в накрывающей и обтекаемой поверхностях. С Артёмом вам придётся работать, я думаю, что Фёдор Фёдорович уже поговорил с ним.
Предупреждение было как нельзя кстати, потому что едва Саша исчез, в дверях появился лёгкий на помине Артём вместе с надутой горбуньей. Чем-то она была расстроена.
– Антонина Михайловна торопится, а вы, кажется, развлекаетесь с посторонними.
– Тёма, выходи, выходи, мы как-нибудь без мужчин обойдёмся.
Тонечка сначала была другого мнения. Она сообщила, что теперь начисто лишена комплексов, кроме этого горба – вечного препятствия на пути к любимому человеку. Но, конечно, как и врачи, они должны гарантировать тайну происшедшего. Нина кивала головой, понимая, что главная опасность для этой тайны – сама Антонина. Новый казус возник, когда эта, по виду прожженная бесстыдница, раздеваться не захотела.
– Но балахон-то вы надели в присутствии сопровождающей?!
– Да это была ваша знаменитость. Таня. Она прощупала мне горб, посмотрела язык и ногти.
– Увы! Это инструкция. А наши студентки проходят основательный курс медицины, в особенности – физиологию зрения. Их не надо стесняться. В прошлый раз одна из клиенток, – на ходу выдумала Нина,  – ухитрилась пронести под ногтями миниатюрный шприц с капельками сильнейшего снотворного. Меня ли она хотела уколоть или ещё кого, но в результате укололась сама и заснула. Заказ не был выполнен. Весь ваш движущийся внешний облик должен перейти в столбики цифр с тем, чтобы его могли поправить другими столбиками цифр.
–  Я стесняюсь. Нельзя ли просмотреть меня как бы рентгеном, через одежду.
Ниночка облеклась в белый халат.
 – Это будет дороже, приблизительней, сложнее и вреднее.
Антонина Михайловна опять осведомилась о прослушке и проглядке, и Нина не скрыла, что на этот раз их наблюдают мужчины, если, конечно, они не подрались.
– Представьте, что я гинеколог. Вы же говорили о десятках ухажёров. И чего стесняться – дети по-старому родятся. Ну, вот и ладненько. Улеглись? Как я понимаю, вы собираетесь завести детей? На экране сбоку от вас наиболее благоприятные для этого позы по версии профессора сексологии и гинекологии Льва Лавова. Принимайте по очереди их все. Сканирую.
Ещё месяца два назад вторично появившийся представитель международного косметологического концерна «Пан-Эйвон», имеющего многочисленные отделения и пункты продаж в России, поручил Антонине Крайней собрать всю возможную информацию об оптическом институте, в пределах разумного, не скупясь ни на какие расходы. В особенности же концерн интересовала технология создания оптической маски и возможность её сочетания с традиционными видами косметических услуг. Он опять назвался Полем Брюно, прибавив, впрочем, что это одно из его имён, и он мог бы отзываться и на Кёфэр Кефирова. Как гласит русская поговорка: «Хоть горшком назови – только в печь не ставь». Всё было, как и год назад: документы, отчетность, проверка счётов, рост объёмов продаж. Но Тоня видела, как совершенно шалыми становились глаза младшей сестры, когда Кефиров как бы случайно удерживал её от падения, приобнимал.
Деловая хватка у него была, он помог Инночке с арендой новых помещений, с продвижением продукции на провинциальные рынки, содействовал принятию решения руководством концерна о производстве ряда косметических кремов в России под эгидой фирмы двух сестричек. Она сразу заметила, что Инка повелась на этого толстогубика, и в их случайном соприкосновении плечей, в дежурных улыбочках было нечто большее. Сестричка была вся как на ладони: волны тёмного вожделения заливали её всю. Сначала она думала, что девушка переспит и успокоится, но вышло много хуже. Увы, она не могла прочесть его мысли, и всё время ощущала тревогу, и потому пустила по его следу двух своих подручных. Кефиров легко их обставил –  скрытые камеры наблюдения, оставленные на даче и в квартире номинального директора московского отделения концерна, младшей сестры Крайней ничего не дали. 
Он пытался напрямую или через посредников связаться с Диесферовым и Розагрозиным, суля им все мылимые и немыслимые блага за передачу технологии оптических масок «Пан-Эйвону», но у него, видимо, ничего не получилось.
– Идиотская страна, – как-то раз пожаловался он Антонине. – Советский Союз исчез, а советский патриотизм остался в стране, пьяный правитель которой счёл нужным первым оповестить о кончине Союза чужого президента, пострелять в собственной столице, сделать развал и всеобщую продажность нормой жизни. В этой пропадающей стране я нашёл двух кретинов: негодяй Розагрозин не покупается абсолютно, а купец Диесферов заломил несусветную цену – миллиард долларов. Между тем, мы готовы признать их приоритет, дать им нашу большую премию, способствовать продвижению их работы в Нобелевский комитет. Это на фоне того, что у них оформление патентов тянется годами, да ещё средства на поддержание патента черпаются из кармана учёных.
Узнав о её способностях, клонил упрямую бодливую голову к лицу, ошарашивал вопросом: «А меня загипнотизировать можете? Не можете?» Гордился силой своей воли. Крайне подозрительный тип.
Его поведение подталкивало к поиску сохранившихся профессионалов, и таковые нашлись в частном сыскном агентстве Коли Творогова. Они собрали сведения о пребывании Брюно или похожего на него человека в Вене, просветили деятельность искомого объекта в качестве одного из консультантов косметического концерна, выявили парочку лиц, с которой контактировал Поль в Москве. Подводя итог, Коля Творогов сказал ей, что интересующий её человек мастерски маскируется, хорошо оглядывается. Вероятно, помимо концерна, он подрабатывает в какой-нибудь конторе промышленного или политического шпионажа. Творогова крайне интересовала цель приезда Поля, и после первых же слов Тони об этом, он, что называется, навострил уши, и не посчитал нужным хоть как-то скрыть свой интерес.
– Тогда мы с вас денег не берём и рекомендуем проверить голограммы в вашей собственной бане.
Автоматическая голографическая съёмка обнаружила явные намерения космополита Брюно. Тоня с брезгливым ужасом и вожделением, вызванным долгим воздержанием, просматривала видеозапись. Она знала, что сестра слабовата на передок, и не амурные сцены потрясли её, а шприц в руках Поля и просьба сестрёнки вкатить ей по полной в большие пальцы ног. И эти беззащитные пальцы с красными каплями крови почему-то всё время стояли перед глазами у Тони. Она попыталась образумить сестру, но девочка-конфеточка заявила, что уже вышла замуж за Поля Брюно, благородного, честного и очень хорошего, – да, да, и в её бане, думали там безопасно. А шприц – это глюкоза, прописали врачи. Ну и муж проколет заодно. Извини, на свадьбу не пригласила, потому что всё это было домашним образом обставленное дело, и потом, замуж она выходит уже третий раз, а два предыдущих раза, когда пышно справляли свадьбу, получилось очень неудачно. Разумеется, они оставят её финансовым директором и зав. производством, но, безусловно, делу нужна мужская рука. По существу  же, это означало переход значительной части сестринского капитала в распоряжении чужака, иностранца, поскольку брачный контракт, появившийся в России впервые в пьесе А.П. Сумарокова «Тресотиниус», опережал тогдашнюю российскую реальность на два с половиной столетия и всё ещё оставался новостью для неопытных российских девиц.   
Вероятно, Кефиров не особенно просил Инну о том, чтобы она выболтала старшей сестре некоторые детали брачного контракта. В частности,  расторжение брака без уважительных причин требовало выплаты другой стороне настолько солидной компенсации, что Тоня считавшая, поначалу баньку случайным грехом пустоголовой, но красивой сестрёнки, лишённой горба, равно как и интеллекта, поняла, что это была ещё и удачная финансовая операция проходимца Поля.
Блистая неуязвимой осанкой, Брюно не давал Тоне никаких поводов для подозрений и наедине с ней не раз высказывал мнение, что внешнее совершенство вредит внутреннему развитию, и её младшая сестра – показательный тому пример. Это лишь симпатичная внешняя вывеска фирмы, тогда как сама Антонина Михайловна – её внутренний мотор, сердце, организация. И как знать, не будь у неё физического недостатка, смогла бы она так закалить свою волю к борьбе и к победе, реализовать себя. Поль был слишком хорошо осведомлён о её прежней жизни, чтобы быть просто представителем концерна. Он даже назвал имя Бориса Евгеньевича Стрижова, когда-то научившего её гипнозу, рассказал о её выпускном вечере, на котором с ней танцевал лучший парень класса, намекнул на её недопустимую близость со вторым бывшим мужем сестры. Было похоже, что на неё этот зятёк собрал полное досье. Был щедр на комплименты. Не секрет, что концерн хотел бы видеть во главе своего московского отделения высокоморальных людей с твёрдыми принципами. Словом, это был гусь, выросший из прегадкого гусёнка… Пришлось несколько одёрнуть его, используя информацию, полученную от Творогова.
– А как же ваши разработки галлюцигенных масок «Самая красивая», вредные примеси в ваших кремах и пудрах?  Это высокоморально?
– Источник информации? Или ваш гипноз проникает всюду?
–  Это  обсуждалось во французской прессе ещё год назад, рядом с игрой гормональными запахами, и, кажется, было запрещено, но затем хорошая покупаемость, отмена запрета… И вы, Поль, как подсказывает мне интуиция, немало этому способствовали.
– Бизнес есть бизнес, милая Тоня. Но теперь мы с вами должны остановить эту поднимающуюся заразу оптических масок. Им не место в этой обозлённой стране. Дело отнюдь не только в потерях косметического рынка. Это будет вызов всему свободному миру, когда оптические двойники наших лидеров прикажут нам сдаться.
Он считал её союзником свободного мира, а ей хотелось выцарапать ему глаза, но она сжала растущий в себе гнев, утвердительно кивнула головой:
– Только действовать надо тихо да аккуратно.
Брюно рассыпался в любезностях, хвалил её проницательность и воображение, подписал несколько чеков, но, конечно, не деньги её двигали на предложенное им приключение, а желание хотя бы на время отбросить проклятие природы. А потом в несколько решающих минут взять власть в московском отделении концерна в свои твёрдые руки. На свою шею, на свой, должный хотя бы временами исчезать, горб.   
Казалось, Нина добилась полного послушания клиентки. Сейчас она переправит голограммы мужчинам, и те будут думать над трёхслойным сшиванием образа и реальности. Крайняя была бесстыдно выразительна и соблазнительна даже без девушки энгровского «Источника». Горб придавал ей пикантную выразительность асимметрии, и впервые подумалось Нине, что в совершенном мире оптических масок уродство может стать индивидуальной, запретной и захватывающей модой. Тоня как бы втягивала её в себя. У неё округлялись и расширялись глаза, пациентка тянула к себе врача, завораживала, интриговала. У неё всё-таки было, что пронести сюда, и это был гипнотизирующий взгляд, способность навязать свою волю окружающим, вызвать в их памяти другие образы. Она широко раскинула руки, поманила к себе.
– Пошепчемся?
Внезапно Локоткова увидела на кушетке Сашу, зовущего её к себе. Умом она понимала, что этого не может быть, но между тем она шла к пациентке, медленными движениями стягивая халат, платье, трусики. Вместо Сашки вдруг возникла Антонина. Прыгали мысли. Как же так она уступает? Переутомилась, переспала, не подготовилась. Унизит, оскорбит, свет, погасить свет. Говорить? Общеизвестное – историю голографии, например. Не сметь, не поддаваться.







Глава 6

Рисунки у воды и на воде

Саша ожидал, что отношения с Украинцем испорчены навсегда. Но уже на лестнице башенки, где они встретились, тот протянул руку: «Дико извиняюсь!» Он поднимался вверх, сопровождая какую-то горбунью. Вероятно, это и было «преобразуемое тело», данные для расчёта которого они начали получать примерно через час. Артём заявил, что совместная работа исключает антипатии. Да и не настолько он влюблён в Нинку, чтобы переживать. У него таких Нинок,  он покрутил рукой, – выше головы. Утону, мол, в них скоро.
Конкретная задача разрешалась покадровым разбиением двусторонней полосы, и, несмотря на значительный объём вычислений, могла быть разрешена. Безударчикова заинтересовали некоторые общие модели, должные упростить данный процесс. Метод Галёркина-Ритца здесь тоже годился. Просматривали скомпонованную из Нины и девочки Энгра фигуру, штриховкой в которой проходили контуры горбатой Антонины. Безударчиков был настороже: узнает ли в этой картинке что-либо знакомое его зоркий временный приятель, но тот никак себя не выдал на этом просмотре. Затем, бесстрастные, как евнухи, они рассматривали скудные ресурсы физической прелести горбуньи, вроде бы вполне примирённые, но вдруг Тёма напел: «Ну и дела же с этой Нинкой, она жила со всей Ордынкой, жила не только с мужиками…» Саша встал, чтобы всё-таки выяснить, о какой Нинке идёт речь, но Артём показал на монитор, где Ниночка, шатаясь, как пьяная, шла к горбунье, на ходу сбрасывая с себя одежду. Впрочем, почти сейчас же изображение погасло.
– Боже мой! Что с ней случилось?
– Этого следовало ожидать. Тоска по разнообразию.
– Не может быть.
Артём небрежно добавил, что он её всякую видел, и может многое рассказать об её сингулярных точках, которые, как и у всех женщин, ведут себя непредсказуемо. Всё это превышало и меру терпения, и меру правдоподобия.
– Не ври, ладно!
Едва не сцепились. Но надо было дело делать и сшивать в оптимальном варианте горбунью, Энгра и Нинку. Существенно мешал малый рост Антонины Михайловны, пока Саша не предложил две сферы обтекания тела модели газовым облачком. В сущности, это была Нинкина идея, переведённая Безударчиковым на язык математических формул.
– А ты – профи! – сказал Артём. – Но я знаю свою боевую подругу больше. Пошли, сбегаем к Сёмину, он из чистого любопытства, или по заданию руководства, или с целью шантажа снимает всё скрытой видеокамерой, которой всегда хватает света. Скажем, не хватает данных.
Сёмин посмеялся, но их пустил. Вопреки ожиданиям мужчин, женщины были уже одеты, сидели рядышком, и Нина очень тихо рассказывала, что-то горбатой колдунье. Звука не было. Прослушка давала неразличимый шёпот. Вдруг Нина встала, помахала рукой перед собой, словно отгоняя дым, громко спросила:
– Что это было?
– А ничего не было, детка!
– Это был гипноз, – объяснил Саша самому себе и Артёму. Но тот заметил, что у Ниночки этих гипнотизёров было много. Безударчиков опротестовал эту гипотезу, и выяснить всё решили у бассейна, благо он пустовал, ибо большая часть гостей уехала на пленарное заседание в оптический институт.    
Невзрачный сторож Семён Сёмин, который был заметно ниже их ростом и по виду казался очень щупленьким, выследил их. Не сговариваясь, они вдвоём бросились на эту преграду для выяснения отношений, желая охладить его пыл, но он прочёл их мысли и швырнул в воду сначала Артёма, а потом Сашу. Поняв, что на суше отношений до конца не выяснить, конфликтующие стороны попытались продолжить поединок в воде, но Семён, позволив им заниматься водным поединком ровно столько, сколько самому нужно было раздеться до плавок, в том же порядке выбросил их из воды.
Вернувшись к себе, развесив мокрую одежду сушиться, Безударчиков явственно обнаружил себя нагим и босым перед обрушившейся на него собственной и чужой глупостью и стал отчитывать себя за поведение, достойное озорного школьника, но не математика с ясным аналитическим складом ума. Однако мысль, что Нинка, возможно, была с Артёмом в близких отношениях, была нестерпимой. В конце концов, и девственность сейчас восстанавливают, и пятна крови могли быть и оптической иллюзией, да и она сама вон сколько говорила о своих приключениях, не доведённых до финала, – но кто знает, сколько правды в оптическом калейдоскопе души и тела Локотковой. Может быть, близок локоть да не укусишь, а возможно, как говорили озорные девки его деревни, это самое – не лужа, и не выпить даже  мужу.
Конечно же, занимаясь вместе с Артёмом этими откровенными проектами… И как нелепо, что именно этот оптический бред каким-то образом способствовал тому, что он сделал ей предложение. Но, может быть, не поздно ещё отказаться. Или так. Уйти по-английски, не прощаясь. Ну, ладно. Пусть всё решится завтра. Ведь она ничего не ответила на его предложение. Ни да, ни нет. Зато он ознакомился с передним краем лазерных технологий. И этот Сёма Сёмин. Силища! На острие атаки, а с виду щупленький, вроде тех, которых соплёй перешибёшь. А если это тоже маска?
Размышляя над своими радостями и огорчениями, он незаметно задремал. Во сне к Саше пришла Нина с какой-то большой купальщицей, и он, убегая от них, выскочил к ручью, где купалась Диана и её нимфы. Потом стало казаться, что он заперт с турчанками Энгра в бане, и вспомнилось, что услышал об этом шедевре французского художника от всезнайки Колесова, на экзамене по линейной алгебре, когда тот на вопрос воспитанника научной школы Куроша, в чём же лежат истоки теории квадратичных форм, почесал затылок и с невозмутимой торжественностью сказал:
– Я думаю, что истоки теории квадратичных форм, – тут Колесов помедлил, – лежат не в аналитической геометрии, – студент снова сделал паузу, собирая в фокус общее внимание, – а именно в знаменитой картине Энгра «Турчанки в бане», в которой он достиг особенно тёплого колорита, как говорят искусствоведы. Все так и раскрыли рты. Доцент Дикусар любил оригинальность, но не настолько же! Но Витя брался и показать, и доказать это, принёс репродукцию и своим сумасшедшим упорством заработал отличную оценку. В наступившем же Сашином сне Витя вообще говорил, что из этой картины он выведет любую не слишком сложную теорию. Такой шанс нельзя было упускать, и Безударчиков заговорил про свои переходные пространства. Витя великолепно ставил вопросы, и его собеседник, понимая, что видит всего лишь сон, мучительно хотел проснуться, чтобы записать несколько мыслей, возникших в ходе этой сонной беседы. Проснулся, но тут обнаружилось, что он не может пошевелиться, и суть всего – пропавшие родинки ромбиком, именно через них он терпел бедствие, именно их нужно было отыскать в лабиринте то ослепительно ярких, то абсолютно тёмных комнат. Звучала музыка, по комнатам сновали кошки, и кто-то пел весёлую песенку:

Знай же ты, милый, меру,
Тайны телес и души,
Ночью все кошки серы,
Женщины все хороши.

В одной из комнат нашлась-таки хозяйка превращений, и она по частям стала растирать его тело.         
Саша стряхнул остатки надоедливого сна и записал несколько нелепых сонных утверждений. Затем лёг досыпать, но Ниночка снова была рядом и ругала кобелями всех мужиков сразу. И опять складывалось впечатление, что считать она могла только до одного: «Вот я тебе раз отдалась, и всё, тебе уже скучно». – «Как это раз? – думал ошеломлённый Безударчиков, – а остальное?» 
– А это всё мнимые числа. Ну-ну. Мнимый ребёнок купальщицы Энгра, вечный источник иссякнет сейчас. Давай-ка сдвинем кроватки.
– Иди-ка ты на остров Лесбос! – в сердцах закричал Безударчиков.
– А вот этого не было, дурачок. Горбунья – гипнотизёр, но в этом отношении гетерогенна.
– А зачем же?..
Нина попеняла Безударчикову, что он не верит ей, не сдержал слова и поссорился с Артёмом опять, но, в общем-то, он не должен беспокоиться, конечно, – у этого Артёма нелепая привычка подглядывать за купающимися женщинами, но она с шестнадцати лет, и ты сам знаешь, и «я хочу наверстать, наверстать». После навёрстки наступило полное бессилие... С улетающим куда-то сердцем он закрыл глаза, успев подумать, что не зря рыцарям запрещалось общение с женщинами перед битвой, а женщина на корабле – это вообще к крушению, а женщина в науке – это что-то неопределимое…
В тревожном сне зазвенел звонок, и сквозь оглушительную пустоту зазвучал мягкий голос Владимира Ивановича Почуева, приглашающего в другую аудиторию. И он пошёл вместе с Ниной.  Нина вынула своё чудесное зеркальце и попросила его сделать Сашу Аполлоном, что, видимо, и произошло, так как Почуев начал с назидания: «Ах, Аполлон, Аполлон,  математике, как очень капризной девушке, которую жаждешь покорить, молодым следует посвящать как минимум три часа в сутки, зрелым – пять, старым – не меньше восьми».
Внезапно возникла молоденькая преподавательница французского языка в одежде из разных замечательных кривых, не имеющих никакой ширины и потому совершенно нагая, похожая на девочку французского художника, и Саша говорил, что покорил её, не отступая от нужных норм времени. Но выплывала Нина, просила, чтобы он пролил на неё золотой дождь Зевса, и в замедленном темпе падала тициановской Данаей. А Почуев, перебирая ногами на вращающемся блестящем шаре, укатывался назад, продолжая определять седловые точки некоторых поверхностей общего вида.
На следующий день, в едва посветлевшей тьме, Безударчиков осторожно спустился вниз, где горел свет, и бдительный Семён сидел у вертушки. Недремлющий сторож дал ему напрокат иголку, и он прошёл к скамейке над бассейном, подобрал несколько пуговиц от рубашки, но он едва-едва успел пришить одну пуговичку, как рядом присела женщина в купальнике с сияющим телом:
– Доброе утро, Саша, Антонина Михайловна приветствует вас. Как я выгляжу?
– Идеально, Тоня. Вы уже вышли на охоту за мужчинами?
– Просто привыкаю. Жалко маска не держится во время купания. Скажите Нине, чтобы поработала над этим. Вам ничего ещё не хочется спросить?
– А зачем вы её раздели?
           – Ну, разделась она сама. Правда, мне хотелось посмотреть, как я буду смотреться со спины. В любое зеркало, понимаете, неполный обзор.
Нина подкралась к ним тихо и незаметно и сразу начала отчитывать нарушительницу правил.
– Госпожа Крайняя! Вам же ясно сказано, что начинать надо с одной минуты, а вы уже сидите рядом с ним пять минут. Я не ручаюсь за последствия.
– А вы бы побыли, Ниночка, тридцать лет горбатой, со знанием того, что только могила тебя может исправить, тогда бы и судили о моём нетерпении.
– Сейчас же прыгайте в воду! – и так как клиентка не торопилась, Саша с удовольствием помог ей выполнить команду. Сияющий ореол сошёл с горбуньи после первого же погружения. Но она нисколько не была обижена, плавала как поплавок на спине и обещала исполнять все инструкции. Затем командирша подняла Сашину рубашку:
– Ты бы мог сказать, а? И вообще эту обновку… пора постирать или выкинуть. Организуем разгрузочный день. Ты кататься на великах любишь?
На велосипедах добрались до Оки, но вода была студёной, а девушка боялась простудиться. Не понятно, зачем брали провизию. Ни пить, ни есть она не хотела. Расстелили одеяло, сидели на высоком берегу, созерцая полузатопленный остров, лодочную станцию, буксир, тянущий паром.  Ниночка вещала молчаливому Саше о мнимых мирах, включающих в себя действительные лишь как меньшие свои части... Безударчиков пытался выяснить, что говорила ей горбунья в башне. Но Ниночка тёрла лоб и жаловалась, что подвела её девичья память. Зато она хорошо помнила, чем ошарашила её Наташка. Но Шура лишь пренебрежительно отмахнулся:
– Наталья – известная фантазёрка, извлекающая прибыль из того, чего нет, а Артём, упомянувший в статье и в названии эффекта не только себя любимого, но и нас с тобой, поступил благородно.
– Ага, умирать в одиночку не хочется.
– Это мы отдыхать приехали?    
Их  окликнул из лодки, подплывшей к самому берегу, лёгкий на помине  Артем. Выпрыгнул, врезал нос лодки с оставшимся пассажиром в песок, обмотал цепь вокруг валуна, не спеша поднялся к ним и предложил путешествие вокруг образованного раздвоением Оки островка на лодке:            
– Здесь же настоящая природная Венеция во время половодья. Сейчас водичка сходит, но рыбы – хоть лови рубашкой.
Кольнуло и сейчас же рассеялось подозрение, что Артём задумал свести счёты.
– А кто еще в команде? – поинтересовался Безударчиков, кивнув на лёгкую фигурку в лодке, оставшуюся сидеть к ним спиной и неотрывно глядеть на противоположный берег.
– Ни за что не угадаешь, кого я сегодня увёз. Увёл от охранника, втюрившегося в Нинину модель-суперневесту; вот даст ему Айвз нагоняй!
Увидя, что Нина побежала к лодке, Артем добавил:
– Ты не будешь работать на два фронта?  Уговор дороже денег – одна,  Ольга Кольцова – это моя, милочка-мордочка, но в головке временами – торричелева пустота. Но это – завораживающая пустота. Кипящий эфир, употребляя выражение одного физика. Уверяет, что познакомилась с вами давно и заочно: читала несколько ваших статей, правда, ничего не поняла. 
–  Ну да.  Самое непонятное для девочек – это сказки.
А Артем намеревался продолжать свой инструктаж-представление.
– А другая – Ниночка Локоткова.  Дарю ее вам. Создательница красавиц. Исключительные способности. Бесстрашный аналитический ум. Как вы сами знаете, в бикини и без – полный улёт. Будьте предельно осторожны. Она, кажется, на вас не только глаз положила, но и всё остальное.
– И я уже тоже, – признался Безударчиков.
– Вот и договорились. Поехали.
– А велосипеды?
– Тоже мне иномарки. Прячем их в кусты, и дело с концом.
Ольга церемонно поклонилась и представилась Саше ещё раз:
–  Меня зовут Айвз-Кольцова Оля. Можно просто звать меня Колечком.
Шли сначала на моторе, потом, когда лодка вошла в Щучий прогал, рассекавший островок во время половодья на две половины, как пояснил экскурсовод, перешли на весла. Артем Украинец бесшумно опускал весла, Нина что-то тихо говорила Кольцовой. Безударчиков думал, что это на счёт чужих караваев, но, прислушавшись, уразумел, что подружка чем-то испугана и советует Оле держаться от них всех подальше.
– Да-да-да, – очередью соглашалась Кольцова, опасно пересаживаясь ближе к Саше и завязывая разговор с ним стихами Роберта Бёрнса: «Зачем надевают на палец кольцо золотое, на палец, когда обручаются двое», – меня любопытная дева спросила. Не встав пред вопросом в тупик, ответил я так собеседнице милой: «Владеет любовь электрической силой, а золото – проводник». Далее последовал бессмысленный лепет Оленьки о переходных пространствах. Смысла было не больше, чем в речах попугая, но Безударчиков одобрительно кивал, притворяясь, что ему занятно видеть преломление своих идей в этой юной головке. Было ощущение полной тишины и покоя. Плыли мимо небольших островков, почти заросших камышами, полузатопленных дачных домиков, миновали довольно большой участок суши с золотистым песчаным пляжем, разрезанный двумя узкими потоками убывающей воды, бегущими назад в основное русло, уровень воды в котором упал, и теперь пойма отдавала свой избыток. Наконец, Артем объявил, что нашел подходящее место, и они выбрались на берег. Девчата уже спокойно звали друг друга по прозвищам. Колечко именовала Локоткову Никой. И, в самом деле, в ее чёрной  косичке, остром вздёрнутом носике, в лукавой усмешечке полных губок было сегодня что-то победительное, но вместе с тем и печальное.
Оленька сидела рядом с ним и в лодке, и у костра, и поскольку Безударчиков присматривался к девушке, то легко обнаружил в ней желание болтать о чем угодно, никогда не впадая в сомнительную глубину. Он искренне недоумевал, что именно заворожило в ней Артёма – во всё время знакомства с ним Саша не слышал от него ни одной положительной характеристики кого-либо. Правда, Колечко изо всех сил пыталась продемонстрировать свои интеллектуальные возможности. Теперь вот – то ли в шутку, то ли всерьез – нельзя было понять – она уверяла, что в любой теории центральную роль все равно играет читатель, будущий или предполагаемый. К восприятию нового должна быть подготовлена общественность. Если она к этому не готова, научные открытия умирают. И приводила общеизвестные примеры паровых игрушек, сделанных знаменитым Героном ещё в античное время, но должно было пройти почти две тысячи лет, чтобы паровые машины стали играть существенную роль.
Зато Артем Украинец производил впечатление своей основательностью во всем. Еще в лодке он высказал несколько интересных соображений на счет континуум гипотезы и работ Коэна. Безударчиков не ожидал встретить в лице  физика сколько-нибудь серьезного математика, но теперь переменил мнение… И было приятно сознавать, что этот золотой майский день не пройдет бесследно, не отзовется только ранним загаром на плечах.
Он всюду, видимо, привык быть центром внимания и без труда им завладевал, с простодушной откровенностью рассказывая свои недавние приключения. Это фамилия у него, русского, была такая, позволявшая ездить к родным на Украину без особых проблем и даже опубликовать небольшую заметку в сборнике работ молодых ученых, вышедшем в Киеве. Туда же, за счет родной по фамилии страны, он съездил и на математический конгресс. И,  подобно Мальчишу-Плохишу из сказки Аркадия Гайдара, довольно часто говорил он там всевозможным надзирающим лицам: «Я же ваш, я же ваш. Вот даже фамилия, господа Самостийники буржуины!» Те глядели в паспорт, удивлялись, и давали добро без досмотра багажа. Так он и вывез работы покойного профессора Лихоносенко под видом эротического романа сумасшедшего физика. Проще было бы все выслать по почте, но профессор Розагрозин, знаете ли… все у него на секретность, при поимке уничтожить…
И приоткрывались девичьи рты, и, затаив дыхание, слушали девушки рассказчика об особенностях сварки неметаллических поверхностей, так как будто это был лихо закрученный детективный сюжет. Да, да институт Патона, именно лазерная работа Карпова – бывшего ученика Федора Федоровича, теперь либо живого, либо покойного. В этот следующий визит все обещало быть спокойным, но вышло много хуже... Карпов исчез. Артема продержали неделю в КПЗ как подозреваемого в причастности к похищению. И фамилия не помогла, когда начали выколачивать признательные показания. Комедия чуть не стала трагедией. В общем – бордель. Вышел случайно вместе какого-то Кувшинца с чужими документами. Позвонил Федору Федоровичу. Эф в квадрате выручил. У него всюду связи. И странный вкус. Похоже, наши лазерные технологии переходят в ведение манекенщиц. Вы, Оленька, могли бы поработать у нас. Ну, и что там у вас в Искринске? У оптического института пока лишь первый и второй курс, но мальчики и девочки в лаборатории уже работали, провели ряд интересных экспериментов, шеф ими доволен.
Рассказывая все это, он не забывал ставить прутики, забрасывать закидушки, подвязывать колокольчики. Спиннинга не любил. Он пояснил также, что готов подготовить Олю хоть в аспирантуру, но при её отчиме, конечно, ей незачем учиться. Он всё шутил, но яркое солнце безжалостно высвечивало в его чёрной шевелюре первые паутинки седых волос.
Вода еще помнила таянье льда и обжигала тело, но песок жёг жаром будущего лета, и девчата отправились переодеться. Артем же полушёпотом расписывал своих хороших знакомых из Искринска. Еще прошлой весной, на студенческой олимпиаде по физике, где волею судеб он был в жюри, приметил эту интересную парочку. Золотоголовую Дынкину и шоколадной масти Ольгу… Они туда как бы случайно попали взамен двух заболевших юношей физиков. Не то чтобы высокие результаты, но отменная профессорская рассеянность поразила его в Дынкиной. Уже сдав работу, она вдруг вернулась минут пять спустя: забыла записать решение задачи, которое держала в голове. Возникло затруднение, но, посовещавшись, решили дать ей выписаться до конца. А после записи забыла сумочку с паспортом и деньгами. Поехал догонять вместе с Оленькой, а та по дороге призналась, что все ее задачи ей решила Зойка, не уточнив, правда, каким образом смогла передать решение.  Дынкина затащила на поезд. В гости. Осталось ощущение округлости, домашности, испекла очень вкусный торт. Но сестра у нее с каким-то взвизгом в голосе смотрела очень подозрительно и говорила, что позвонит маме, если вдруг он решит остаться на ночь в комнате её сестры. Тоже будущий математик. Два больше одного. Не привелось спросить, как с мужчинами у этой блюстительницы нравов старшей сестры. Она моложе, лет шестнадцать, но по тону может быть уже разведённой или прошедшей воду, огонь и медные трубы, накрашена, не приведи Бог – ресницы чёрте какой краской чуть ли не пушистыми сделаны, поза – возьми меня! Конечно, если Оксана вызывала не самые лучшие мысли, то от взгляда Зойки он чувствовал некоторую душевную скованность. Его просвечивали как рентгеном. Язык прилипал при раскрытии рта еще до торта. А за тортом выяснилось, что и условие еще одной задачи она поняла не так и решила другую, более сложную, но не ту, которую требовалось, задачу.
Напрасно он пытался изложить свои соображения в пользу ее работы на контрольной проверке. Его горячность вызвала лишь улыбочку на лице председателя профессора Ратникова. Но в тот момент, когда он посчитал все делом конченым, Ратников величаво поднялся и предложил вручить за составление и решение оригинальной задачи особую премию.
С подачи Дынкиной и Оленька Кольцова оказалась редкостно остроумной в решении термодинамической задачи. Однако за существенные недочеты в других собирались дать очень мало баллов.  Пришлось отстаивать ее приз за оригинальность, зная, правда, что это решение подружки. И здесь уже девушка разыскала его после вручения грамоты и нескольких книжек. Какую-то заковыристо-изысканную фразу произнесла она тогда, тоненькая, в фиолетовом жакетике и коричневой миниюбочке, что-то вроде этого: «Говорят шепотом, попискивают птичьим щебетом и передают вслух, что именно вы тот самый, горячий будущий лолитчик, а ныне любитель слабого пола, который так старался, чтобы девчонки утащили с собою сумки мудрости». И он снова выкроил время на проводы. И чуть не остался. У них еще тот буржуинский трехэтажный особнячок. Кольцова была девушкой раскованной и рискованной. В темноватых и плутоватых ее глазках иногда вспыхивал огонь истинного авантюризма, но ангел-хранитель, видимо, простер свои крыла над Артемом, кулачком или мамаши, или охранницы постучав в дверь спальни, где упавшая на кровать новая Лолита в шутку, иль всерьез требовала: «Открой меня!» Да, да, рассмотреть он успел, но не более того. Потом вбежало сразу два человека с парой пистолетиков у каждого, и металлическим голосом: «На пол и лежать!» Конечно, он понял в правильном смысле, но Лолита, видимо, в другом, она была уже в чём-то уже не закрывающем её всю, но легла на него сверху обхватила его и заорала: «Закройте дверь!» Ну, они и закрыли.
– Ну, а потом? – полюбопытствовал Саша.
– Потом я ушёл. После таких потрясений пальчик не захотел работать.
В общем, ничего были девочки. Совершенные педанты: писали ему письма того же объема и с той же частотой, что и он посылал им. А с этой Локотковой…
– А с этой не надо. По-моему, у нас был договор.
Артем отмахнулся рукой от неотвязного воспоминания:
– Согласен.         
…Было неразумным забираться так глубоко в кустарники, ибо тучей поднявшаяся мошкара немедленно бросилась немилосердно жалить и пить кровь девушек. Просто стеснительная Оля собиралась выбрать самое восхитительное бикини из захваченных с собой четырёх. Предстояла долгая примерка с тем, чтобы поразить парней в самое сердце или, быть может, ниже. Она ждала какой-нибудь спасительной полянки, а вместо этого узкая тропа пошла вниз к узкой, но глубокой  протоке, заполненной водой. Мазь не помогала. С веток сыпались какие-то червячки. Присев на корточки, Кольцова ещё раз натирала лицо, разглядывая песочек и несколько валунов на том бережку. Метров десять холодной до дрожи воды.
– Нечего было выдумывать, – менторским тоном заметила Нина, – я могла бы подержать одеяло, можно было просто попросить мальчиков отвернуться. Какой-то чепухизм. Можно было и не просить. Всё равно в этих тряпочках почти всё наружу. Вообще же, Оленька, древняя мудрость – одень чуть хорошенькую, и она станет красавицей, подтверждается. Равно как и обратно: раздень красавицу, и хорошенького в ней – чуть.
Но у подружки были ещё сердечные тайны, конечно, не оповестимые при мальчиках и вместимые лишь в девичий  разговор. Она не знала, кого ей выбрать. Артём – дело прошлое. Саша вроде бы к ней равнодушен.
– А кого выбрала ты?
– У меня, как у тебя.
– Сделаем так. Я переплыву туда голая, а ты бросишь мне мои тряпочки и пощёлкаешь во всех и без них.
Нина сняла её входящей и выходящей из воды, сидящей на корточках и делающей ласточку на одном из камней и мостик на песке. У девочки был, наверное, эксгибиционизм в начальной стадии и отличная гибкость. По истечении некоторого времени лучший купальный костюм был выбран. Нина облачилась в свой тёмный купальник, но стыдливая бесстыдница объявила, что одна в бикини будет стесняться. Поэтому Нина может выбрать одно из трёх оставшихся. Подумав, Нина остановилась на грудной половинке с зелёными листиками и алой малинкой на трусиках. И ещё мадмуазель хотела знать, красива ли она и позволяет ли современная оптика сохранить вечную внешнюю молодость. Как небезызвестный Дориан Грей. Читала ли Нина Уайльда?
– Обижаешь, девочка. У меня подружка на филфаке училась.
– Так вот. Почему бы не предложить тебе вашему начальству проект вечной молодости. А то все ваши достижения обращены к старухам и уродам. Пусть девушки и юноши заранее запечатлеют себя в своей собственной голографической оболочке юности, чтобы потом, в старости, будучи бабушками и дедушками, иметь возможность облачиться в тело своей юности.  Видеть себя молодыми и сильными людьми наяву, воочию победить время.  Это может иметь успех! Кроме того, лет через сорок время безопасного ношения маски возрастёт.
Да, головка у неё отменно работала. Передача генов предпринимательства по линии отчима.
– Замечательно. Мы так его и назовём. Проект Кольцовой-Айвз. Думаю, он быстро даст результаты. Нужно только связаться с радиостанциями поволжских городов и подготовить какой-нибудь семейный вариант рекламы, отцы в голограммах своих сыновей, деды в оболочках внуков.   
Когда они, переодетые в бикини, появились перед парнями, Артём, постреливая глазами на стеливших одеяла девушек, заговорил о предстоящих делах тандема Розагрозин – Диесферов. О широких замыслах начальства, рискнувшего рядом с Искринском затевать строительство института красоты. О том, что математиков обяжут дать настоящую теорию, но, какую именно, партнёр не уточнил. Своими рассказами он вдохновил и Александра Сергеевича на песочную теорию упаковок. Прямо на песке он чертил неразлучные абсциссы и ординаты, строил графики, писал сложные формулы, никак не интересуясь, понятно ли это слушателям или нет. Оленька щурилась на солнышко и скучала. И тогда раздражённый Саша быстро закончил. И вот Розагрозин думает, что всё это подойдёт к упаковкам человеческого лица к какой-то устойчивой голографической красоте, которой займётся фирма «Оптиум». Но никто не знает, насколько вредно это лучевое сопровождение человеческого лица, эта оптическая косметика, не останутся ли лица, прибегающие к ней, вообще безлицыми. Очень непонятна тенденция оптического института отдавать предпочтение девушкам, а не парням.
Артём понимал чисто экономическое значение крена стариков к прекрасному полу, к косметике, пластике лица и фигуры. Но он ещё думал, что на их изобретения могло бы обратить внимание и военное ведомство. Тысяча ничем не отличимых от настоящих оптических миражей самолётов. Отличное средство устрашения, маскировки настоящих машин. Но ничего специфически военного, никаких особых мест доступа в оптическом институте не чувствовалось. Разве что, военный настрой чувствовался в командирском голосе Фёдора Фёдоровича, когда тот настойчиво рекомендовал Артёму избавиться от холостого существования, намекая, что лаборатория сможет обеспечить квартирой и непыльной работой его и супругу. Диесферов вообще обошёлся без намёков: «Дорогой Артём, как было бы хорошо, если бы связали свою судьбу с одной из победительниц прошлогодней студенческой олимпиады. Вы еще за них так переживали, помните их? За одной из них – Олей Айвз-Кольцовой дадут приятное приданое. Работать будешь из чисто научных интересов и достигнешь всего». Ну, ещё бы, как же, как же. Была бы шея, хомут найдётся.
; Я отдаю женщинам пальму первенства в интуиции, ; витиевато пояснял Розагрозин. Пояснял, впадая в патетику: «Мой юный друг, конечно, Евгений Онегин ещё мог не менее трёх часов «перед зеркалом проводить». Современные мужчины вряд ли к этому способны, а вот многие женщины пока ещё Онегину не уступят. У нас наступает эра разглядывания отражений. Космоса косметики.
Впрочем, провидцы не ошиблись в одном частном случае. По желанию начальства именно Артем должен был «пригласить Сашу к интенсивному сотрудничеству», но вышло так, что Нина опередила всех и по времени, и по интенсивности контактов.
Оленька потянулась с медленной кошачьей пластикой на разостланном одеяле, привстала, вглядываясь в блокнотик, а потом в соседа:
– Александр Сергеевич, а вы бы почитали бы у нас что-нибудь, а? Просветили бы провинцию. Не хотите?
– Да мне уже приходилось вещать и просвещать, – грустно признался Саша. – Меня сватают шефы вашего знакомого. Всё еще лежит приглашение в Мальтийский университет. Но, как я знаю сам и слышал от Артёма, искры таланта Искринск не миновали. В вашем лице, милая леди, мы имеем настоящий Пламенск.
Щёку Ольги подкрасил тонкий румянец:
– Да я в основном из-за отчима. Меня хвалят не за голову, а за его денежки. А так у нас Дынкина есть. Вполне умная девочка. И, не к ночи будь помянут, к нам из Москвы Юрий Васильевич Колчин перебрался, слышали о таком?
Да, о Колчине, астрономе, алгебраисте, геометре ему было известно больше, чем девчонкам. Мог уехать в США. Поговаривали, как всегда, о сумасшедшей и несчастной любовной страсти, о каком-то необычайном эксперименте, о долгах... О проигрыше в казино.
; Если у вас Юрий Васильевич, мне остаётся снять шляпу.
– Говорят, его будущая жена так долго сдавала ему спецкурс, что успела забеременеть, выйти замуж, родить ребёнка и только после этого получила зачёт по топологии. Лучше расскажите о вашем новом доказательстве бытия Бога. И сколько же вы заработали на доказательстве существования несуществующего?
; Так у вас ещё и разведшкола работает?
Оля скромно помолчала, а Нина влезла в отвлечённые рассуждения, вспомнив знаменитый аргумент Паскаля в пользу Бога. По мнению великого француза, если даже Бог существует с очень малой степенью вероятности, в него следует верить, ибо помноженная на бесконечные блага малая вероятность все-таки дает выигрыш. В случае же отсутствия Бога, верующий ничего не теряет, как и неверующий, тогда как неверующий в случае существования Бога теряет все.
Глядя на спокойные воды реки, Безударчиков вначале отбился обычным рационалистическим аргументом, что вероятность может быть бесконечно малой, и тогда ожидание благ станет некой неопределенной величиной, возможно, очень близкой к нулю. Когда возразили, что и это хоть что-то, Саша встал с одеяла, отломил веточку от кустарника, уселся на поваленном дереве и стал чертить подле себя на песке окружности: «А мы знаем, как умножается там, в сверхмирах у Бога? По нашим правилам?! Вот в евангелии от Матфея одна овца, потерянная и найденная, приносит больше радости, чем оставшиеся 99. А если умножение носит характер скалярного произведения векторов, и вектор небесных благ перпендикулярен земной плоскости, то это всё равно нуль. И самое главное, наше ожидание корыстно, бескорыстный Господь вряд ли может его одобрить. Освобождая себя от затянувшейся лекции, он встал и пошёл к воде. Артём, обращаясь уже к его спине,  заявил, что в столь неопределённое время, как наше, лучше всего быть сомневающимся во всём человеком. Все определённые позиции проигрывают по определению.
; В сторону отойди, рыбу распугаешь.
Не решаясь броситься в воду сразу, Саша некоторое время помедлил, ожидая неизвестно чего. И дождался. Оленька вдруг заметила, что его плавки испачкались. Песочком. Сзади. И пошла к нему, собираясь их отряхивать что ли… Спросила:
; И сколько же стоило утверждение иллюзии?
; Нисколько. Они пока не решили, стоит ли неверующему человеку давать премию за доказательство бытия Бога.
Но она уже стояла рядом и слегка нашлёпывала. Премилое зрелище! Спасибо Нина была занята с Артёмом, стояла спиной к воде, руки в боки и ни дать ни взять, как сварливая тёща, бранила его за увоз Оленьки. Тот вяло огрызался.
; Ну, какое похищение детей? О чём ты? У неё трубка есть, пусть звякнет.
А похищенное дитя поворачивалось спинкой и требовало, чтобы её тоже отряхнули. Это был ещё один удар ниже пояса.
Не раздумывая дольше, Безударчиков бухнулся в ледяную воду. Он подплыл к затопленному до нижних ветвей дубу и, после двух-трёх неудачных попыток, выбрался из воды и удобно устроился на толстом суку. Призывно помахал рукой, давайте, мол, следуйте за мной. Но Оленька попробовала воду ступнёй и не решилась в неё войти.
Артём караулил рыбу и размышлял, что хорошо бы уехать за границу вчетвером. При стартовом капитале Оленьки и их мозгах можно поставить производство иллюзий на поток, стать обеспеченными и знаменитыми людьми. Но, если рассуждение Безударчикова о Боге сопровождает внушительная премия, экономический аргумент для этой пары теряет смысл. Похоже, для Александра Сергеевича деньги имеют меньший смысл, чем круг постоянно возникающих задач. Надо сказать об этом Нинке. Будет знать, чем удержать милого друга. Смотри-ка, Оленька собирается плыть к нему. Чёрте чем зарабатывают люди. Безударчиков на ватикановском nihil obstat. Однокашник  Женя Букин, например, рассчитывал систему вентиляции в строящемся цехе солидной химической корпорации. Рассчитывал месяца два. Проект вроде приняли. Денег дали мизер и то через суд. Зато через Интернет Букина нашло лицо, желающее знать возможные последствия применения газа в метро и предположительные способы защиты. Пахло это несколько дурно, но обремененный молодой женой и ребенком Женя работал ни шатко, ни валко три дня, потом бросил. А уже через неделю получил аванс, ровно в десять раз превышающий прежний двухмесячный заработок. И как раз теракт в Японии. Газовая атака в метро. И кто знает, кому он послужил своими расчётами. Букин собирался в монастырь, но тут его подхватил Диесферов, успокоив тем, что расчёты на эту тему давным-давно, ещё в тридцатые годы провели английские исследователи.
; А это не местные слухи? ; осведомился Артём еще раз у Оленьки, колеблющейся у разделительной линии суши и воды, насчёт метафизического доказательства, данного Безударчиковым.   
; Прессу надо просматривать, ; холодно рекомендовала Оля. Врут обычно поодиночке. А тут в нескольких наших местных газетах статьи с заголовочками: «Замечательный успех», «Бог и математика». Ну и т.д. Сказать попроще, он-то и был главной наживкой, чтобы я клюнула на твоё приглашение покататься на лодке. ; С этими словами Оля стала медленно вступать в воду.
; У! Холодрыга!
; Смотри! Там – яма, ; он едва успел договорить, как Ольга взвизгнула, окунулась и поплыла. 
Это, впрочем, было как нельзя кстати. Он подошёл к Нине, огорчённо смотревшей на то, как Безударчиков подавал руку и втаскивал на свой дуб Кольцову, и ласково сказал:
; Вот видишь.
; Вижу, девочка поспела.
Посмотреть было на что. Усевшись рядом с Безударчиковым, соперница вдруг притянула его за шею к своей груди, сказав, что у неё кружится голова, а тот не слишком вырывался. А Оленька, заливисто  смеялась, осведомлялась, чем пахнет её лифчик, состоящий из двух нарисованных яблок, слегка закрывавших соски и небольшую окрестность вокруг них. «Молоком», ; отвечал этот шалопай. Не находя слов, Нина пошла к воде. Артём встал на пути:
; Ты куда?
; Утоплю кого-нибудь.
– А что так?
Ну, каким молоком там может пахнуть? Она трижды мазалась этим антикомарином.
Однако дурачащаяся пара продолжала обнюхиваться, где-то там пахло уже сливками. Полные Ольгины ягодицы описали медленный полукруг, и девушка упала в воду, Саша последовал за ней.
– Первые горести медового месяца? – продолжал выяснять Артём.
– Мёд ещё слаще от горечи, горечь лишь мёдом сладка, речь, что струится по речи, слаще любви языка, – пропела Нина, приседая и резко вскидывая руки.
; А… Я смотрю, ты взяла гитару. Будешь играть? Возьмёшь реванш.
– Ага. Посажу его в клетку и сяду рядом с автоматом.
– А может ну их всех? Укатим в Штаты?
; Боже мой! Ещё один почитатель известности, ; она собиралась впрыгнуть в воду, но оглянулась и добавила несколько фраз. ; А насчёт девочки. Не знаю, есть ли на неё завещание, но у Айвза имеется ещё внебрачный сын. Особнячок в Искринске, несколько квартир в Москве и Петербурге являются собственностью её покойной матери, а так как брачного договора не было, то наследником первой категории считается муж Валерий Павлович Айвз. Так что приданое проблематично.
; Ты хорошо информирована.
; Ещё год назад я собрала информацию о девочках, которых ты особенно опекал, когда был в жюри и был не совсем мне безразличен.
; Вот видишь, ; Артём сделал попытку притянуть Нину к себе.
; Руки убери. Было и прошло.
Как и следовало ожидать, парочка была настолько поглощена своими занятиями, что Нина незаметно подплыла, одним нырком достала до Ольги,  ущипнула её за мягкое место, а Сашу шлёпнула другой рукой, вынырнув заметно в стороне от них. Было забавно смотреть, как согласие парочки мгновенно улетучилось. «У меня там – синяк!» – взвизгнула Оленька. – «Так дорожки выколачивают!»  –  обижался Безударчиков. Когда они уразумели, кто является автором щипка и шлепка, бросились в погоню, но Нина ушла под воду один раз, другой и вынырнула уже ближе к середине заливчика. Саша погнался за Локотковой, а Оля поплыла к берегу. Артём вынес из лодки тёплую курточку, заботливо накинул на плечи, понёс на одеяло, как маленькую. Посидели  рядышком. Итак, кто Ар или Ал? Она не знала, но один уже уплыл. Выбора не было.
– Пойду посушусь.
Хотела взять другое бикини, но под руку попал кусок марли, захваченный ей как накидка против комаров, и показалось оригинальным просто плотно обернуть его вокруг тела. Артем казался погружённым в песчаные записи Безударчикова. Услышав её шаги, он приподнял  голову, и она сказала, глядя в его  светлые глазки:
; Вы, кажется, обещали свозить нас в совершенно особое место?
; Но тут тоже клюет! – отговорился он.
В самом деле, зазвенел колокольчик, Артем побежал к закидушкам, сноровисто стал перебирать леску. Наступил клев. Колокольчики звенели слева и справа, и он мог только голосом помочь своей юной помощнице.
; Не тормашись, не торма...! ; закричал он Оле, вдруг обрывая крик в полушепот, боясь распугать рыбок и замирая от картинки в стиле ню. Полупрозрачная марля, придерживаемая ранее руками, теперь свободно и с разных сторон приподнималась игривым ветерком. Резкими рывками девушка подтягивала леску, и, по всей видимости, вся была поглощена работой.
Так действительно можно было сломать глаза. С одной закидушки у него сорвалось. В момент последнего рывка, почти у самого берега, рыба дугой взвилась в воздух и ускользнула. Соседка оказалась счастливее. Оленька не только заботилась о чужих глазах, но и успела мастерски подвести, подсечь и снять с крючка карпика грамм на пятьсот. И опять, как и год назад, его поразила рассеянность и спокойная уверенность в движениях Кольцовой. И глядя на то, как она с безразличием профессионала насадила рыбу на кукан, цапнула поданного ей Артемом окунька, сделала то же самое, пронзила извивающихся червей крючками, вновь не очень умело, но достаточно далеко швырнула грузило. Артем с удовольствием ощутил, что ему в голову лезут правильные мысли: приданое не самое главное в девушке, можно обойтись без него. И именно у нее зазвенело опять. В какие-то полчаса они наловили с полведра рыбы, а затем, как говорят в таких случаях, как отрезало, клев исчез. Кольцова задрала марлю и обнажила рисунок Нинкиных ногтей на попке.
– Ну и как вы думаете, что это значит?
– Вероятно, не бери чужого.
– Ну, полечи же меня!
Артём подул на след Нинкиного щипка, произнёс детское присловье: «У собаки заболи, а у Оли – заживи». Но далеко зайти не пришлось, ибо, как раз   возвратилась уплывшая чета, в полном молчании и не вовремя они выскочили из воды, разбежались в стороны, сблизились и прильнули друг к дружке. Бикини соперница сушила прямо на себе, прижавшись спиной к Безударчикову, державшему руки на её животе, а потом ускакала  с ним переодеваться. Это, по мнению Оли, было верхом бесстыдства. 
; Между ними что-нибудь есть? – спросила она Артёма.
;  Не знаю. А вам это важно?
Колечко морщилась и молчала, сосредоточенно подбирая подходящий ответ.
; Мне кажется, что у них, как у нас с вами в прошлом году. Всё и одновременно ничего. Сумасшествие и сшибка расчётов и чувств.
; Ну что ж… ; Артём подавил ревнивую тоску. – Если они даже опередили нас, то мы всегда сможем догнать их, не так ли?
И, как бы ненароком, резко повернув голову, губами окунулся в губы девушки, борясь с искушением просунуть руку под марлю, закрывавшую её бёдра. Оля побледнела, залилась краской, сжался и разжался пару раз кулачок её. Она, видимо, колебалась между пощёчиной и объятием. Появление Саши с рюкзаком  за плечами и Нины с гитарой в руках сделало выбор излишним.
;   Пока вы плавали, мы рыбку ловили, ; упрекнула она подошедших, огорчённо думая, что пианино, на котором она умеет, в лодке, разумеется, не повезёшь. Какой проигрыш!
; А мы её пожарим. Ты бы оделась, детка.
Обнаружив, что заготовка провизии завершена, Нина ничего не упустила. Разумеется, масло, мука, сковородка обнаружились именно в ее рюкзаке. И с чисткой своей порции рыбы она опередила всех. Оленька, чистившая рыбу первый раз в жизни, порезала руку. Это был уже настоящий проигрыш. И руку-то снова перевязала ей Нинка, у которой были и йод, и бинт. И добавила ещё, закрепляя победу:
; В очках не оценивается. Любовь и дружба. Я с детских лет чувствую себя врачом.
Ну и как после этого выскажешь ей своё возмущение? Сочтут за истеричку и дуру. Во время вкушания жареной рыбы Нина снисходительно посоветовала ей не подавиться косточкой, во время еды не разговаривать, а сама разразилась речью, чтобы показать, что она, конечно, самая умная и всё знает. А как проверить и что возразить? Лёжа на одеяле и адресуясь скорее к синему небу, Нина сделала свой печальный прогноз.
; В косметической промышленности сейчас вертятся миллиарды долларов, из них около четырёх в России. Как говорят аналитики, в ближайшее десятилетие возможен подъём российской косметики до десяти.
Оптические маски сделают косметику наполовину ненужной. Уже первое применение этих масок в России снизит примерно на пятьсот миллионов долларов потребление косметики, почти закроются пластические операции лица. В дальнейшем и российское и общемировое потребление косметики будет только падать, и можно прогнозировать, что российские потери составят около 2 миллиардов долларов. Теперь сообразите, что избежать этого легче в самом истоке применения голограмм в лицевом и личном аспекте, бросив каких-то 20 миллионов на то, чтобы убрать нас всех. Кажется, они уже пытались извлечь информацию из Шуриных компьютеров, но Маркин вовремя унёс и информацию, и ноги. Я, впрочем, думаю, что шефы отлично понимают, на что замахиваются. Ясно прослеживаются два направления: организация оптического института – формирование слоя молодых людей, спаянных общими целями и образованием, и постепенное проникновение в сами эти салоны красоты и парфюмерию… Но они могут не успеть.
; Вот и я говорю, что нужно уезжать в Штаты, ;  изрёк Артём, ; а Олин отчим должен нам помочь.
– Запросто! – захлопала в ладоши Оля, радуясь, что дошла очередь до неё. – Отчим давно хотел посмотреть на меня в деле. Начнём с небольшой фотолаборатории для прикрытия. И переманим всех клиенток!
Безударчиков вознамерился сейчас же выяснить насчёт возможности публикаций в заокеанском зарубежье.
– Коллега, как замечательно, что у вас есть связь с американскими научными журналами… 
Артём всё отрицал и говорил, что эта пресловутая его публикация попала в фокус совершенно случайно, он рад чрезвычайно, это ведь не журнал «Фигли-мигли», предложенный Фёдор Фёдоровичем для закрепления приоритета, но давайте же пить чай.
Нина с лёгкостью перечеркнула зарубежье в качестве положительной альтернативы.
; Увы, потери на рынке продаж косметики США будут такими, что нас дешевле будет выбросить сразу на Луну или Марс. Конечно, нас могло бы взять под свой зонтик ЦРУ, но не думаю, что нам будет хорошо, когда оптические двойники наших государственных деятелей помогут организовать им ещё с полсотни свободных государств на территории России. Выход, наверное, есть, но у меня не всё ладно с головой.         
Она быстро села, схватила гитару и, медленно перебирая струны, завершила лекцию мрачноватой, однотонной и не совсем понятной песней:

…Зачах огонь, вселенная погасла.
Не помню, что со мной произошло,
Но память сохранила труд напрасный
Злодеев с благородною душой.

Они быстрее воронов и лучше
Летали – от орлов им не отстать.
Они кричали: «Мы хотим разрушить!»
А мне казалось: «Мы хотим создать!»

И многие застыли от испуга,
А кто-то был во гневе сам не свой,
И вот теперь за тьмою  – проблеск вьюги
Злодеев с благородною душой.

Они клялись в любви простой, но вечной.
Пытались всем помочь – и помогли!

Но время – разрушитель быстротечный,
В кромешной тьме не видно нам ни зги.

О,  Стелла, Стелла, ум зашёл за разум,
Ты отказалась, ты сказала «Пас».
Себэстьян, ты сберёг ей жизнь три раза,
Но никого ты всё-таки не спас.

Летите и спросите, что случилось.
Спросите, почему вы не со мной.
Спросите, почему не полюбились
Злодеи с благородною душой.

… Зачах огонь, вселенная погасла
Не помню, что произошло со мной.
Но только мне в который раз приснятся
Те люди с благородною душой  .

Оленька восторженно зааплодировала. В голову ей пришла другая идея.
; А можно начать с небольшого балаганчика, где будут играть и петь какие-нибудь мифологические герои и героини. Создать себе имя, а потом…
На обратном пути Нина затащила всех в прилепинский магазин, где, к удивлению Безударчикова, был широкий выбор мужских костюмов, и она привела его в полуобморочное состояние, заставляя примерять то один, то другой костюм, пока, наконец, не остановилась, по её словам, на более или менее приличном. Переживая приступы ревнивой тоски, Оленька, наконец, позвонила. Спустя несколько минут явился охранник, передавший ей деньги и словесное порицание от доктора Айвза, взволнованного её безнравственным и опасным для жизни поведением. Не желая отстать, Кольцова тоже приобрела костюм для Артёма. Валерий Павлович поджидал их у калитки и с ходу желал закатить скандал, но Ольга взяла его под руку и стала толковать о своём проекте – масках юности на будущее. Она свободно вспомнила ряд технических деталей, со знанием дела прикинула цены и возможную прибыль. По тому, как свободная рука Айвза скользнула по волосам девушки, по выражению его глаз Нина поняла, что это дело он профинансирует с особой охотой.
               








Глава 7

                Вниз по Волге-реке

Как и было предопределено, через два дня Безударчиков с Ниной оказались на старом, но уютном трёхпалубном «Искендере Двурогом». Теплоход, названный с восточным акцентом, был то ли арендован фирмой «Оптиум», то ли уже приобретён, размеренно стекал из Москвы в Астрахань. Отплытие физики устроили скромно, но со вкусом. Оркестр сыграл «Прощание славянки», затем над палубами корабля повис туман, затмивший вечернее солнце, сквозь который проступили очертания знакомых созвездий. С короткой речью, в которой корабль именовался «нашим философским кораблём, отчасти кораблём дураков и ноевым ковчегом будущих технологий, выступил Розагрозин.
Ниночка усердно скрывала свои занятия и говорила, что загружена переводческой работой: у нее французский и английский, обещали хорошо заплатить за перевод иностранных научных докладов, а тут ещё и возможность, намекающе подрагивала она грудью, получить еще и мужа, и ребёнка, неизвестно, правда, в счет доходов или расходов. Но способствовать этому пока не собиралась, и в одной каюте с Сашей жить отказалась: мы будем с Таней Зверковой бегать как синхронные переводчики и жить в полулюксе, а ещё в полулюксах будет плыть твоя пассия Кольцова и её охрана.
;  Да не моя она пассия.
;  Ах, вот как! Приходи к нам в гости.
; К обеим? 
; Подожди, Танюша выйдет в Нижнем, закатимся с тобой до Астрахани.
 «И кого же здесь переводить?» – удивлялся про себя Безударчиков. Французов было двое, из которых один – Поль Брюно –  умел вполне сносно говорить по-русски. Но, когда на закате шли в канале имени Москвы, Поль, зарегистрированный как физик-ядерщик, обнаружил полное непонимание того, что солнечная или лунная дорожка, видимая с одного берега, с другого – может быть и не видна, и, конечно, никаким физиком быть не мог. Хотя какой-то доклад о физической природе тёмной материи он прочитал. Слушая его Шорников, сидевший рядом с Сашей, отчаянно прошептал: «Боже мой! Да это вчерашний день. Надёргано из разных источников!» Впрочем, сам Поль говорил, что сейчас он скорее продюсёр от науки, чем физик. Организатор встреч, рабочих групп по различным проблемам, консультант. Гедонист и любитель хорошеньких русских женщин. Зато сокаютник Поля – Филипп Тасье, работавший в сверхсложной области теории струн и суперсимметрии, был, кажется, непонятен ни на родном языке Филиппа, ни при его переводе на любой другой язык. Вот у каюты этих французиков Саша чаще всего и встречал Локоткову. Её тянуло туда как магнитом.
Пятеро было англичан и американцев, из которых вездесущий Джон Кофлин прекрасно владел русским, а все остальные ученые люди английский язык, в той или иной мере, знали. Джон прочёл большой доклад траурно названный «Реквием по американской советологии» сначала по-русски, а затем пересказал основные моменты по-английски коллегам, которым, по всей видимости и без того всё было ясно.
На Сашины упрёки в холодности Ниночка спокойно заявила, что никак не собирается и ему не советует афишировать их отношения.   
; Да ты объявила о них сама почти публично.
; Это когда же?
; В прилепинском магазине, когда подбирала мне костюм с дотошностью хозяйки и жены.
; Жаль.
; Ты не была одинока. Оля, высунув язык, копировала твоё поведение.               
Саша предложил оформить их взаимоотношения на любой прибрежной стоянке, однако подружка заявила, что она пока не беременна и категорически против сверхскоростей, отбрасывающих людей в прошлое.   
Оставалось сетовать на непостижимость женской логики, отдыхать, любоваться пейзажами, а  дешёвенькую каюту в трюме делить с Артёмом, находящимся с ним в миролюбиво-напряжённых отношениях и всюду, где только можно, демонстрировавшим своё превосходство. Например, он смог открыть плотно задраенный иллюминатор, хотя их рекомендовали держать закрытыми. При сильной качке волны плескались в каюту, но приятель предпочитал дышать стихией времени и ветра. Следуя древней традиции, Тёма сравнивал со временем воду, а в брызгах видел выпавшие из реки времени миги вечности и безудержно фантазировал на любые темы.
В древнем Угличе сама природа как бы вознамерилась показать неисчерпаемость своих возможностей ; шел сильный слепой дождь, не видящий яркого солнца, а потом по палубам и окнам дробно простучал град. Это дало им повод поговорить о физике в воображаемом мире двух перпендикулярных времён, одно из которых бежало в обратном направлении, как скажем, эти ледышки с неба, рвавшиеся к зиме.  Артём предположил, что ни зрителей, ни экскурсантов не будет, но толпа повалила на корабль девятым валом. Наплыв желающих покрасоваться в оптических обликах богов и богинь превзошёл физические возможности технической команды, и Саше и ещё ряду участников конгресса была предоставлена возможность освоить мастерство создателей образов и запустить семейный голографический проект Кольцовой-Айвз, тоже имевший большой успех. Секретности никакой не было, но ни один из иностранцев, рвавшихся к приборам, конкурсный отбор не прошёл. Диесферов устроил им небольшой экзамен из пяти аспирантских задач, на решение которых предложил двадцать минут. Со всем этим справился только русский физик Яркий, взятый, так сказать, для сравнения, и ни разу не прикоснувшийся к калькулятору. Особенно негодовали Джон Кофлин и Поль Брюно, неизвестно на что надеявшиеся в этом блиц-турнире.
Хорошо, что Сёмин вертелся тут же, и Безударчиков шепнул ему, что за этими двумя не физиками и не лириками нужен глаз да глаз. Тот согласно кивнул.
В туманном Рыбинске на борт поднялся академик Тополев, известный как автор оригинальных идей в теории твёрдого тела, создатель ряда сверхпрочных сплавов. Начальник сразу же заинтриговал: «Веду переговоры с интересным человеком. Он о Вас знает. Восхищен вашими работами. Может потребоваться Ваша помощь». Федор Федорович, как всегда, преувеличивал. Тополева почему-то интересовали Сашины выкладки в области упаковок в неевклидовых пространствах, и Безударчиков ещё раз ощутил горечь того положения, что физики и математики иногда с трудом понимают друг друга. Работы Тополева по материаловедению и физико-химическим процессам были настолько далеки от его собственной научной проблематики, что даже не возникало ни тени сожаления о том, что высокие переговаривающиеся стороны не звали его на свой «междусобойчик». Он ума не мог приложить, где в металле может возникнуть потребность в неевклидовой геометрии.
Но Розагрозин и Диесферов впечатляли своей энергией, умением превратить конференцию в доходное мероприятие.  Если у них такой размах, и если его расчеты на что-то им годятся, то можно было всё-таки в дополнение к бесплатному путешествию потребовать приличный гонорар, но напрямую спросить об этом было стыдно. На намёки оба начальника единогласно твердили, что проект не имеет коммерческого значения. Вернее, почти не имеет, поскольку с трудом окупает аппаратуру. Разумеется, все сотрудники будут поощрены. Спрашивать у Артёма о размерах поощрения не хотелось, да и тот, по всей видимости, был чрезвычайно занят. Выходил на всех остановках. Его почти всюду встречала ребятня и учителя, которым он раздавал рекламные буклеты и физтеха, и оптического института, и фирмы «Оптиум». Был у него и круг лиц, именуемых юными дарованиями, с которыми он на некоторых участках маршрута проводил выездную олимпиаду оптического института, постоянно жалуясь на тупость детей, родителей, репетиторов и свою собственную дурость, заставившую его этим заниматься, чтобы быть в центре внимания и досадить одной особе. У друга с ней, видимо, всё, но это не повышает его собственных шансов.
; Это ты о Нине что ли?
; О ней самой. Представь себе, я думаю, тебе плыть с Ниночкой в одной каюте было бы несравненно удобнее.
; Симметричное утверждение в отношении Оленьки. Кстати, ты собираешься оплачивать долг за костюм?
; Я что с Луны свалился? Кстати, об Оле. Я её уже видел у дверей нашей каюты, и она намекнула, что хотела бы остаться с тобой наедине.
– Не выдумывай.
В разгар ни к чему не обязывающего трёпа Безударчиков и поинтересовался, кто же устроитель всего этого великолепия и перед кем Федору Федоровичу держать ответ за растраченные финансы.
Но достойный ученик своего шефа быстро отклонил все дальнейшие расспросы:
– Со мною он как-то не делился соображениями на эту тему. Впрочем, теоретические основы всего происходящего мне понятны. Это весьма широкая реклама оптического института и фирмы «Оптиум». Насколько я понял, оптическая косметика имеет неплохие перспективы, круг заинтересованных лиц имеется. Если наши газовые облачка не дадут заметных осложнений со зрением, то всё будет обстоять прекрасно. Но женщины, женщины! Знаете, Сергеич, я где-то прочитал, что через сто тысяч лет мужчины вымрут, рекомбинация каких-то генов и всё. И что нам теперь делать?
Саша сказал, что так далеко свои личные планы не простирает. Но Артём был настроен только на эту волну и с жаром стал доказывать, что период спасительной флуктуации тоже занимает где-то сто тысяч лет ; плюс минус тысяча, скажем так, и что им самое время подумать обеспечить эту спасительную флуктуацию. Перенесли столик к зеркалу, уселись за ним, образовав компанию как бы из четырёх человек, и довольно живо распили бутылочку вина.
В Ярославле и Костроме швартовались у каких-то удалённых от речных вокзалов пристаней, но число людей, желающих посетить теплоход, на них уже не вмещалось, так как крылатая молва о «молодости напрокат» и «вечной юности» опережала скорость судна. Теплоход, отплывший полупустым, был теперь полон пассажиров, желающих посмотреть на открытия современной голографии, чьи достижения регулярно демонстрировались в кинозале. Обнаружилось и ещё одно назначение открытого иллюминатора – во время ночных стоянок Артём иногда бросал за борт верёвочную лестницу, и по ней за определённую цену на борт поднимался человек, билет которому не достался. На вопрос Безударчикова, к чему нам зайцы, Артём отвечал, сначала, что нужно отдать долги по одежде, потом, что торопится познать мир, и, наконец, ссылался  на начальство, которое ждало  посторонних и фильтровало их по стоимости лишнего билетика. Посторонние, желавшие удовлетворить своё любопытство за очень высокую цену, были, во-первых, опасны, а во-вторых, характеризовали остроту вхождения фирмы «Оптиум» в космос косметики, пластических операций и, возможно, разведки и военного дела.
Вот так однажды вечером они и выудили Сашиного знакомца –  представителя вольной Ичкерии Булатмирзаева. Приятель не хотел его поднимать ни за тысячу рублей, ни за тысячу долларов, но Безударчиков, уловив в чертах человека на лодке что-то знакомое, выбросил повешенную на крюк верёвочную лестницу. Саша подумал, что очутившись в каюте, тот поведёт прежнюю свою агитацию за работу в чеченском университете. Но он даже и предположить не мог, что теперь Булатмирзаев жаждал равноправия женщин Востока, которым оптическая маска должна была дать возможность снять паранджу.  В новой сфере деятельности он был представителем общества «Борьбы за освобождение женщин Востока», имеющей отделения якобы во всех мусульманских странах. По его мнению, открытое чужое лицо какой-нибудь европейки не будет большим грехом для мусульманки. Он предложил Саше и Артёму демонтировать оптическую систему и отправиться вместе с ним в Саудовскую Аравию и там, заработав большие деньги, опрокинуть традиционное общество.
 – Вот это бред! – развёл руками Артём.
Саша шепнул ему на ушко, что перед ними не дурак, а только притворяющийся таковым. В ответ Артём пожал плечами: «Это порой совпадает».  Затем он погрузился в выяснение подробностей странного плана.
– Положим, демонтируем. Ты тонну груза в карман положишь?
– Можно обеспечить людей. Небольшой кран. Например, в Казани. Человек пятнадцать.
– И никто не спросит, что мы делаем? – повысил голос Артём, в то время как Саша включил диктофон, укреплённый под столом.
– Абсолютно, если все будут заняты чем-нибудь.
– Чем же?
– На выбор: пожаром или концертом какой-либо знаменитости. Я думаю, лучше концертом ; при вашей технике легко второстепенного певца выдать за суперзвезду. Впрочем, всё это – шутка, но я в восторге от твоей техники.
Видимо, Сашино движение не укрылось от его внимания.
Артём же продолжал нести околесицу:
– А я в восхищении от твоего плана. И всё-таки вынужден внести коррективы. Мы с товарищем, хотя и обожаем женщин Востока, никуда ехать не собираемся. Отдаём вам систему и инструкции по её использованию и просим за это смешную сумму  вперёд – сто тысяч долларов и столько же потом.
– А может быть, мы переводим на ваши счета по полмиллиона, но вы едете с нами?
– Это исключено.
– Выключите диктофон.
Саша было полез под стол, но увидел, что Артём извлёк диктофон из рукава костюма и протянул его радетелю женской свободы. Тот немедленно вышвырнул его в открытый иллюминатор.
– Я согласен и на ваш план. Правда, я должен посоветоваться со своими людьми. И кстати, Александр Сергеевич, Тайсулла передаёт вам свой привет и наилучшие пожелания. У него сейчас небольшие неприятности с нашими властями. Они закончатся сразу, как только вы согласитесь на наше предложение.
Да, Тайсулла, видимо, договорился. Но что же делать? Не становится же самому заложником вместо человека, которого и видел-то один раз.
– Передайте, что я благодарен ему за теорию пустых множеств. Возможно, я захочу побывать в ваших горах, если он и его семья будут живы и здоровы.
Артём снова накинул на крюк верёвочную лестницу, Булатмирзаев выскользнул в надводную темь.
Неужели же Артём согласен клюнуть на удочку террористов? И докладывает ли он обо всём наверх? И как тут с противопожарной системой безопасности? На верхней палубе, куда поднялись поразвеяться, Артём пояснил, что он не придаёт этим играм серьёзного значения. Хотя он, собственно говоря, сын военного. Собирался в военное училище, но по случайности в физтехе экзамены были раньше. Заехал туда для тренировки и остался. Никому из этих бандитов, совсем недавно резавших головы и яйца русским парням, он помогать не собирается. Не женщины Востока заботят их, а возможность безопасно убивать. Но есть у нас система, собранная не на резонансном принципе и поддерживающая маску где-то пять – десять секунд. Можно продать её и сказать, что в городке Н. есть экстра-специалист, который доведёт её до ума, а житель Н. будет человек спецслужбы, если, конечно, она ещё в состоянии у нас что-либо делать.
– Но киллеру достаточно будет и пяти секунд, чтобы совершить убийство.
– Ему проще будет натянуть маску.
Конечно, стучать не хотелось, но взлетать в воздух на пароходе – ещё меньше. Безударчиков поделился своими опасениями с Сёминым, но тот только рассмеялся:
– Общество защиты женщин? Ба. Разве что подготовки террористок. Аллах акбар. Держу пари, что и деньги они всучат фальшивые. Скорее всего – трёп.
– Так на всякий случай надо предупредить капитана, Розагрозина, Диесферова.
– Прекрасная идея. Мы просто обязаны устроить пожар на судне и пригласить кого-нибудь, Майкла Джексона, например. Фёдор Фёдорович будет рад.
Заседания меж тем проходили своей чередой. В Лукоморье на борт поднялся человек с белым треугольником усов под носом. Он покашливал, но двигался пружинистой походкой борца, выходящего на поединок. Безударчиков сразу почувствовал в этом старике знакомое, ясное и очень молодое. Сквозь его облик пожилого учёного проглядывал рыбак, когда-то сидевший рядом с ним на берегу канала в резиновых сапогах. Тогда над ними поднимались искры костра, теперь за его плечами садилось алеющее солнце.
– Кто это? – на всякий случай спросил он у Артёма.
– Диесферов говорит, что это знаменитый потрясатель основ пространства и времени Петр Якубович Сердитенко, первооткрыватель  второго числа пи, позволяющего решить знаменитую проблему квадратуры круга. Если верить Романычу, мужик удивительной всеумелости ; что пчелиный улей особой конструкции соорудить, что шведскую печку выложить или, например, несколько поправить теоретическое значение постоянной тонкой структуры. Написал несколько тоненьких брошюрок, базирующихся на элементарной математике, и пришел к невероятным выводам. Неуловимость простоты – вот что сводит меня с ума в его работах.
Вокруг гостя, сразу же оправдавшего свою эрудицию, образовалось небольшое завихрение людей. На нижней палубе он дал несколько советов любителям-пчеловодам, на средней поговорил о принципах триалектики. Теперь он без труда распознал в пчеловоде того самого рыбака, который когда-то помог ему доплыть, прочитал лекцию о мироздании, и, самое главное, заразил его желанием овладеть если не мудростью, то хотя бы знанием. Под стать своей концепции движущегося пространства пожилой теоретик был сама подвижность: весь вихрь, весь ветер, нёс с собой свои тоненькие брошюрки и своё собственное пространство. Он не числился в программках выступлений, но кто-то, вероятно, пригласил его, так как показывал ему путь наверх сам Фёдор Фёдорович. Поводырь был в клетчатой рубашке с закатанными по локоть рукавами и в видавших видах джинсах, тогда как ведомый пружинисто вышагивал в строгом светло-сером костюме, а ветер узкий чёрный галстук взбрасывал ему на плечо, силился завернуть его петлёй вокруг шеи.
В конференц-зале выбросив вверх руку, Розагрозин громко сказал: «Друзья! Замечательный доклад Петра Якубовича, честь предварить который выпало мне, есть прорыв в какую-то тайну. И наглядно, и просто, и страшновато. Но сможем ли мы понять человека, открывшего второе пи, второй лик знаменитой константы?»
Никто из слушателей не воспринял всерьёз вступительного слова Розагрозина. Все собирались полюбоваться прекрасным майским вечером, никто не был настроен на серьёзный лад. Но вот побежала по рядам стульев Таня Зверкова, раздавая книжечки автора, вот и сам он мягко сказал, что Фёдор Фёдорович несколько преувеличивает невежество собравшихся, а его решение проблемы квадратуры круга достаточно просто. А вот и вселенная. Шутник  вытащил шнур и, перекручивая его несколько раз, наглядно пояснил суть своей концепции, согласно которой первоосновой вселенной является движущееся пространство. Его первоэлементом выступает перекрученная восьмёрка – торсион, или иначе ; перечёркнутый и вытянутый ноль, знак бесконечности, узел каната,  набрасываемого на причальный штырёк.         









При этом зрителям выше точки С покажется, что волны материи набегают на них, вселенная сжимается, а зрителям выше точки А будет видеться расширяющийся от них во все стороны глобальный космос. На одном конце целое будет превращаться в часть, на другом – часть становиться целым. Пределом первого процесса служит бесконечность, пределом второго – ничто. Но в природе не встречается то и другое в чистом виде, ни в своём актуальном, ни в своём потенциальном выражении… Направления стрелочек выражают сходимость и расходимость крайностей в рамках больших, но конечных объёмов.
Это сначала смущало слушателей своей полной ахинеей, но потом кое-кому показалось, что в сужающейся и одновременно расширяющейся модели мира какой-то смысл есть. Ведь одни галактики к нам приближаются другие – удаляются. Да и вообще торсион – структура интересная, могущая соединить в себе и спираль, и круг и линию: и Гегеля, и Платона, и Кондорсе.
Однако более наглядное решение задачи квадратуры круга ; второе число пи ; переполнило чашу терпения ортодоксов. Истолкованию древней задачи Сердитенко придал смысл поиска в круге хорды, квадрат которой при некотором другом втором пи, отличном от общеизвестного, и будет равен площади квадрата. Но как узнать, что выбрана именно та хорда? Пётр Якубович просто предполагал это. И уж это второе пи, зашифрованное древней цивилизацией, тайное знание в виде задачи – от всего этого слишком разило эзотерикой, паранаукой.
Но оратор спокойно отвечал на вопросы, достигая полной ясности своей мысли для слушателей, подбирая примеры из самых разных областей: от рыбоводства и пчеловодства до ракетной техники и космологии. А в завершение всего, подстановка второго пи вместо первого в формулу Ю. Швингера для магнитного момента электрона давала наиболее точное совпадение с экспериментом. Сердитенко настаивал, что он не математик и не физик, ранее никогда подобными проблемами не занимался, но ему повезло, и он без водолазного костюма современных физических теорий забрался в неведомые глубины мироздания…
Нет, это было нонсенсом для академической науки. И доктор физико-математических наук Эдуард Апенштейн, сняв пиджак, с ходу рванулся в бой. Он так стремительно взлетел на трибуну, так широко развёл руками, что за спиной вылезла из брюк белая рубашка, но увлеченный учёный ничего не заметил.
– Эта элементарная математика, эти построения циркулем и линейкой полезны лишь в качестве тренировки мышления школьников. Научное значение они имели в третьем тысячелетии до нашей эры. Сейчас число пи в большей мере факт математического анализа, и именно там доказана его трансцендентность, что и обусловливает невозможность построения квадрата, равновеликого данному кругу.
Выпалив всё это, он посмотрел в зал и более спокойно сказал, что главным недостатком ему представляется отсутствие доказательства того, что квадрат, построенный на хорде, равновелик данному кругу. Он повернулся к доске, желая показать своеобразие предельного перехода от правильных многоугольников к кругу. В передних рядах, заметивших возникновение выхода белого на чёрном фоне брюк, возник смешок, но тут же с пиджаком уважаемого оппонента подбежала Таня Зверкова.
Розагрозин счёл нужным поддержать обретение новых смыслов в мерах бытия, открытых Сердитенко. Он пока не готов выступить по существу, но его привлекает глобальность намечаемого переворота. По его глубокому убеждению, только геометрия даёт актуальную бесконечность, представляя, например, диагональю единичного квадрата бесконечное построение иррационального числа на одной линии.
После того, как волна приверженцев и противников триалектики вокруг Сергиенко несколько спала, Саша пробился к нему и напомнил:         
; Ночь. Водники. Канал имени Москвы. Июль восемьдесят два.
Человек с отчеством известного ведущего вспомнил:
; Так это вы, юноша? Доплыли, поступили, защитились? Оказывается, я знал, кому прочитать ночную лекцию.
Сердитенко продолжал оставаться оптимистом среди пророков конца света и конца России. Он был убеждён, что и в смыкающихся триалектических кругах всегда есть оборотное движение.
Второе число пи изумило Безударчикова настолько, что он зазвал Пётра Якубовича, как только у него возникнет свободное время, в свои низовые палаты. Артём скептически заметил, что вряд ли такой человек, попавший в центр внимания, снизойдёт до их трюма. Но снизошёл. Еще и еще раз они выслушали доказательство. Все было просто и ясно. Понятно было, что в круге радиуса R могла отыскаться хорда, равная R;;, но все это сталкивалось с такой инерцией мышления, что искры летели. Это не могло быть, но это было. Вкладывая в задачу несколько иной смысл, Петр сначала находил сторону квадрата равновеликого по площади кругу, а затем вычислял новое значение ;, которое он обозначал как ;2.  Со всем этим вполне можно было согласиться, но автор выдвигал еще положения о возможной разумности электрона, что казалось немножко бредом. Немножко, потому что итальянец Коккони уже указывал на возможность жизни в микромире, а задолго до него поэт Брюсов написал о мудрецах, проживающих в мирах электронов. Возникло желание самому проверить, какое же из двух ; ближе к истине. Это было важно еще и потому, что, как считал П. Маковецкий, мы, по существу, ;-цивилизация. Данная константа надолго определила направление развития земной науки, так или иначе сыграла свою роль в развитии математики бесконечно малых, да и сейчас еще слишком много величин вяжет и связывает. И вдруг такой разлом в самой исходной основе. Впрочем, первооткрыватель настаивал, что его работы нащупывают и продолжают остатки древнего знания, некогда известного избранным посвященным. Удивляло, что солидные институты ответили отказом проверить истинность того или иного ; чисто опытным путем. Разница была не слишком мала. И если бы попросту консерваторам хотелось бы закрыть тему, то, ясно как божий день, они должны были бы провести опыт и сделать его широко известным, общедоступным и воспроизводимым. Захотелось прощупать все это самому. Сначала он хотел связаться с Федором Федоровичем и обговорить вопрос проверки, пусть даже из его премиальных сумм, но потом передумал. Французский естествоиспытатель XVIII века Ж.Л. Бюффон, воскликнувший, что стиль – это человек, повторивший опыт Архимеда по зажиганию больших предметов солнечными зайчиками, высказался и по этому поводу. Он показал, как определить число ; чисто опытным путем, просто подбрасывая иглу на плоскость, разграфленную параллельными прямыми. Все зависело от отношения числа пересечений линий к числу бросков. Как ни странно, но большинство, зафиксированных литературой опытов, давало число ;, более близкое к ;2 Сердитенко. Случайность работала на Сердитенко. Например, у цюрихского астронома Вольфа, повторившего опыт Бюффона и подбросившего иглу несколько тысяч раз, получалось несколько большее число, чем стандартное пи, более близкое к результату Петра Якубовича.
Чтобы не испытывать ни собственное, ни чужое терпение в подбрасывании иглы много-много раз, Безударчиков запрограммировал процесс, обратившись к стандартной таблице случайных чисел. Компьютер заиграл в иголочки, а Саша замурлыкал, рифмуя процесс на экране монитора: «Взлетает легкая игла, за ней летит уже другая, а та касается стола, судьбу и жизнь пересекая. Откуда в линиях прямых, в смешных случайностях без счёта, дорога истин круговых, круг совершенства и почёта».
Смотря на отрезок прямой, пересекающий параллельные линии или падающей между ними на картинке монитора, Пётр Якубович  рассказывал об одной своей попытке экспериментальных проверок. В полемике с Сердитенко академик В.И. Сергеев заявил, что различие двух чисел пи при вычислении объёма в один кубический метр – полтора кубических дециметра, и давно должно бы быть замечено на практике. Но когда первооткрыватель постучался в двери научно-исследовательского института метрологии, то почувствовал, что его встретили как человека не вполне нормального. «Помилуйте, число пи вычислено с миллионами знаками после запятой, что же тут проверять экспериментально? – спросил его вежливый молодой человек. – Ведь пи – математическая константа, поэтому она никогда не проверялась. Впрочем, заплатив определённую сумму, выступив заказчиком исследования, вы можете рассчитывать на его проведение». Названной суммы у Сердитенко никогда не было.
И занятый своими делами институт полтора года не мог провести простейшие экспериментальные измерения, должные показать, какое же пи осуществляется в практической жизни. Зато было подготовлено заключение «о технической невозможности проведения эксперимента»! Между тем, при наличии подходящих инструментов, задача могла бы быть решена и школьником. Артём хохотал и хлопал в ладоши.
– Как показательно, коллеги, что это именно институт метрологии. С 1991 года мерить и на самом верху ничего не умеют. Они считают, что Россия больше Союза, а общество, где под сомнением право на жизнь, – это правовое государство. В вашу пользу, Пётр Якубович, могу сказать, что читал целый ряд воспоминаний лётчиков, которые имели счастье долететь до аэродрома, когда приборы показывали нуль горючего, может быть, эти полтора неучтённых дециметра на кубометр и помогали им.
Тут же они стали обсуждать возможность проведения простого эксперимента.
– Берём обыкновенную мензурку, заливаем водой, опускаем цилиндр, объём вытесненной цилиндром воды покажет разница высот поднятия воды до и после погружения, – начал Артём.
– И зачем брать цилиндры, – перебил Саша, – возьмём просто хорошо градуированную круглую мензурку. Как пить дать, её градуировали с учётом первого пи. Отмеривайте любой объём по мензурке, это пи один. Определяйте его с помощью деления массы на плотность жидкости – это независимая проверка, и смотрите, к чему этот объём более подходит ; к вычислению по формуле с площадью основания S =  2  или же S =  2. 
С другой стороны, площадь всегда считают по первому, это хорошо доказывает и пресловутый предельный переход. Открытие нового пи состоит тогда в том, что при переходе к третьему измерению мера пространства становится другой. У меня с трудом умещается это в голове. То же самое у других. Если считать объёмы надо было по второму пи, а до сей поры их считали по первому, то возмутится не один академик Сергеев. Помните, пифагорейцы запрещали разглашение тайны существования несоизмеримых отрезков, открытие которых было сделано в их школе. Боюсь, и пи два закроют.      
После ухода гостя Саша заговорил о неслучайности случайного.   
– Вы никогда не задумывались Артём, насколько случайна таблица случайных чисел. На самом деле, она псевдослучайна. Зацикливается, в ней возникает периодичность. Так или иначе, она создана человеком. Счетчики космических частиц сделаны людьми. Известный метод сравнения по определенному модулю меня не устраивает тем, что параметры выбирает сам человек. Неужели нам никогда не подойти к объективной случайности, к случайности внешнего мира, а не к случайности мира и нас?
– Скажем, Чижевский учитывал пятнообразование на солнце. Загвоздка в том, что считают пятна опять же люди, да и так ли случайны эти пятна. Есть еще метод, учитывающий среднее время нажатия на клавишу.
Но Безударчиков в пух и в прах разнес подобный метод определения случайных чисел. И Артём вздохнул:
– Можно говорить правду?
– Давай.
– Я все-таки не понимаю, зачем это надо. Число пи вычислено давным-давно, и Бог знает, с каким числом знаков. Вы, Александр Сергеевич, лучше скажите: журнал «Коттеджи и квартиры выписываете»? Или хотя бы читаете? Безударчиков отрицательно покачал головой:
– А вы что открыли способ строить жильё из журналов?
Артём раскрыл журнал на нужной странице, точно на опусе Елены Даленковой «Стиль Наташи Маркиной, художника света». Безударчиков пробежал ее глазами. Автор, как можно было понять, пребывал на седьмом небе от счастья, познакомившись с методами и результатами работы открытого им мастера. Несколько ярких цветных фотографий зазывно звали войти в них.
– Очень польщен!
– Друг мой, вы ослепли! Я же подчеркнул нужное! «Некоторые композиционные материалы были любезно предоставлены мне директором оптического института Федором Федоровичем Розагрозиным».
– Ну и что? Она просила. И я их свел.
– Пока вы тут играли в иголки, мы даром время не теряли. Посмотрите вот на этот узор полов, обратите внимание на компоновку мебели и света, вот этот отблеск на креслах… Мы с Толиком прокрутили все это в программе голографических узоров. Они уже вовсю используют вашу теорию и результаты нашего анализа, а получили мы так, чаевые. Не мастерство Маркиной, правда, я не исключаю и это, а настройка человеческого взгляда по определенным вашими формулами узорам дает этот сногсшибательный эффект. Нас водят за нос.
Саша не ожидал такой сумасшедшей скорости внедрения. Два с половиной месяца.
– Так что вы печалитесь? Радоваться надо! Это мы с вами причастны к тому, что людям будет более комфортно и радостно жить. И без гонорара мы тоже не останемся. Не будем канючить, а подготовим веские аргументы.
Однако Артёма охватила ярость первооткрывателя:
–  Почему мы должны равнодушно следить за тем, как похищают и используют наши результаты?! – вопил он, точно укушенный ядовитой змеей. – Мы непременно должны обратиться в суд! Попрано авторское право.
Насчет суда он кричал совершенно лишнее. Наивная душа. Экспертов в такой области можно было найти только в России, не более десяти человек, практически все они, так или иначе, оказались бы лицами заинтересованными, связанными с «Оптиумом» и оптическим институтом. Больше всего Безударчиков не любил неадекватных реакций, пароксизма славы немедленно и во что бы то ни стало.
Теперь следовало думать. И Диесферов, и Розагрозин не такие люди, чтобы умолчать о соавторах их достижений. Просто игра могла пойти очень по-крупному в практическом использовании светового сопровождения человеческого взгляда. В этом случае, следовало попросту радоваться тому, что тебя обошли вниманием, но ты жив, здоров, и мухи не кусают. Вадим, например, возмущаться не стал. С суховатой обстоятельностью, встретившись с Сашей перед отплытием, уже на Северном речном вокзале, он доложил, что, по его разумению, художник по свету Николай Сёмушкин, с которым вместе работает Маркина, гораздо больше смыслит в создании голографических узоров.  Сообщил он также, что Диесферову удалось достичь значительного прогресса в активизации голограмм прямым солнечным светом и добиться устойчивости светового облачка в отношении ветра.
Доклады, пикнички на берегу, несколько демонстрационных экспериментов, платные и бесплатные оптические маски добровольцам в различных поволжских городах преследовали свою цель. Тем самым, устроители добивались тихой, но эффективной рекламы типа сарафанной молвы добросовестных экспериментаторов, которые должны были проверить действие оптической маски в самых разнообразных ситуациях в течение полугода. Подробный толковый отчёт давал право на продолжение эксперимента и на дальнейшее использование всех прелестей иллюзии. Как бы совершенно сам собой, но в действительности умело организуемый праздник науки, естественно, разбился на три временные зоны. Утром шли серьёзные доклады общего плана, днём – работа по интересам, круглые столы, секции, отдых, вечером ; доклады метафизического содержания и лазерные шоу на набережных, на пристанях, на самом пароходе. И в каждом следующем городе толпа встречающих увеличивалась всё более и более.
Исключительный успех имела Антонина Крайняя, выходя в начале представления горбатой старухой, для чего её кукольное личико уродовали гримом. Обычно она приглашала потанцевать на набережной кого-нибудь из оказавшихся поблизости молодых людей. Её сторонились. В отчаянии Тоня заламывала руки, подходила, растирая лицо, к огромному зеркалу, где появлялась молоденькая девушка, а затем реальность и отражение менялись местами. Теперь от её приглашения потанцевать никто не отказывался. Правда, Данила Левшин всегда стоял на страже в подобных проектах, и, по всей видимости, неприметно обеспечивал муляж плечей. Накладка произошла всего один раз, когда кавалер ощутил, что его пальцы, проходят сквозь плечи подруги и смыкаются с собой.
Розагрозин баловал пассажиров теплохода и просто зевак на набережных оптической имитацией джунглей и пустынь, на сцене то совершенно спокойно плескалось  море, то возникал поглощающий всё океан с гигантскими волнами, с непривычки вызывающими оторопь ужаса.
У Нижнего Новгорода был затеян помпезный банкет с раздачей всевозможных эпитетов устроителям и коллегам. После торжественной части плавно перешли к неофициальной. И вот, когда все уже плавали в мягком облаке полухмеля, самодовольства и взаимных комплиментов, после тоста за Эйнштейна, поднимается Всеволод Сергеевич Яркий, пружинящей походкой выходит в центр банкетного зала и произносит уверенным голосом человека, которому нечего терять, что конференция отличается тем, что содержание большинства докладов имеет абсолютно нулевое значение.
– И вообще, мне было скучно. Ну, вот доклад господина товарища украино-канадца Ахова.
Названный сейчас же вскочил и объявил, что он протестует против таких титулов, но совершенно нелогично добавил, что вообще он сын бывшего стройбатовца.
– Знаю, – сказал Яркий, – доктор, член, и все такое. Но поскольку я сын сапожника, позвольте мне говорить начистоту.
И тут же раскрыл секрет построения рядов Ахова, получаемых несложным обобщением формулы Бинэ. Взволнованный Ахов побежал к столику Розагрозина и что-то там выяснял, а Всеволод Сергеевич заканчивал разделку под орех.
– Любой человек, знакомый с курсом математики за среднюю советскую школу, получит сколько угодно золотых рядов Ахова. Выдавать это за супероткрытие – стыдно.
Всем было понятно, что он несколько преувеличил в отношении средней советской школы. Его хотели лишить слова, но встал Федор Федорович и громогласно объявил, что и он свой собственный доклад считает отвратительно слабой и мечтательной дребеденью, выступление же своего соседа, а сейчас собутыльника, настолько несуразно, что он определит его сам как… Розагрозин искал ещё подходящее слово, когда поднялся Роман Романович и коротко рявкнул свое  излюбленное словечко:
– Чушь!
Яркий продолжал, несколько смягчившись. Устроителей конференции спасают их организационные хлопоты, сделал он скромный комплимент, а что касается некоторых других… И в каждом из десяти последующих докладов он обнаруживал скрытую колодку, по мерке которой ученый муж делал свой доклад, ни на йоту не выпрыгивая из тривиальных представлений. Он работал без бумажек, проявляя чертовскую осведомлённость в многообразных научных областях, и первый попытавшийся уязвить опасного критика был повержен в прах. Опасаясь, что дело дойдет и до него, Саша направил Всеволоду Сергеевичу записку, в которой написал, что доклад его в целом является кусочно-гладким, не содержит ни обобщений, ни выводов и практически ни к чему не применим, разве что к тому, что он приехал отдохнуть. Тут ему внезапно остро и резко вспомнилось детское предсказание, что он умрёт от скромности, и, побледнев, он замахал руками, шёпотом прося немедленно вернуть написанное, но это лишь ускорило дело. Записку подали докладчику.
– Ага, – отозвался тот, – вовремя. Пришла самокритика.
Яркий был известен тем, что ещё в 1987 году доказал, а в 1993 году выпустил книгу об окончательном доказательстве великой теоремы Ферма, но сообщество математиков больше знало Питера Вейля, тоже вышедшего на окончание все той же истории. У того и другого профессор Гелькин нашел некорректные расходимости, у каждого свои, процедура устранения которых в принципе может быть найдена и должна быть проще, чем весь основной свод доказательства. Безударчиков присутствовал на спецсеминаре Гелькина, и его удивило, как ученые со вздохом облегчения встречали доклад Гелькина. Ему аплодировали. Присутствующий академик Луковкин троекратно облобызал докладчика. Это притом, что самих работ Яркого и Вейля большинство и в глаза не видели. Оказывается, ученые уже привыкли к тому, что теорема Ферма доказана для многих, но не для всех… Человеческие слабости. Ещё одно решение было найдено на совершенно иной стёжке, после того как знаменитому равенству  an + bn = cn  удалось поставить в соответствие кубическую кривую y2 = x(x – an) (x – bn) и доказать гипотезу Таниямы о специфических свойствах данной кривой. Примитивные диофантовы тройки Яркого проигнорировали. Приоритет отдали иностранцу Уайлсу и Тэйлору. Как и Пушкин, Яркий мог бы воскликнуть, «чёрт дёрнул меня родиться в России с моим умом и талантом», но от проклятия русскости ни тот, ни другой почему-то не отрекались.
– А ваше доказательство теоремы Ферма ошибочно! – выкрикнул Ахов. С него начали, и он был более всех задет.
С холодным высокомерием сын сапожника посмотрел на сына бывшего стройбатовца:
– Но ведь тоста за Пьера Ферма еще не было. А я пока отвечаю на тост за Эйнштейна. Я еще не закончил. Есть истины, что выше лести и комплиментов, неумолимые, так сказать, неподвластные ничьей юрисдикции. И их надо знать.
То, что Яркий еще и физик, не было для Безударчикова новостью. Но и самое интересное, кто же его надоумил выступить именно сейчас? А Яркий уже говорил молодо, уверенно, задиристо.
Безударчиков с удивлением узнал, что формулу Эйнштейна о смещении перигелиев планет можно найти в книге А. Путяты, изданной в 1863 году в Санкт-Петербурге. Да, да с совершенно правильным значением для Меркурия. На полсотню лет опередив создателя общей теории относительности. Ксерокопию соответствующей главы он сейчас продемонстрирует. Сейчас же Нина и еще одна девушка стали раздавать ксерокопии в тянущиеся руки.
Значит, Розагрозин и организовал, решил тогда Безударчиков. Предварительное согласование, несомненно, было проведено. Момент выбран правильно. Раздались голоса, что это случайность или попросту опечатка.
Но Всеволод Сергеевич не унимался и не спеша стал разбирать классическую работу Эйнштейна «К электродинамике движущихся сред». Оказывается, она в самом начале содержит две фундаментальные ошибки. Эйнштейн отвергал асимметрию в явлениях, описываемых уравнениями Максвелла. Однако она существует. И он, словно фокусник, махнул платочком.
И опять девицы вкатили столик с размещенной на нем демонстрационной машиной. Нинка полезла еще под стол, что-то там подключать, короткая юбка еще приподнялась, и Безударчиков непроизвольно отметил, что корма у девушки очень и очень ничего, просто наваждение какое-то под этим униполярным генератором, как его назвал изобретатель. Забава Путятишна, так сказать. Еще только бы не хватало зацепиться ей там юбочкой за что-нибудь. Вообще бы цирк был. Она, наконец, выскользнула, а Всеволод Сергеевич приступил к объяснениям:
– Моя машина состоит из двух дисков-магнитов, между которыми размещен латунный диск. Диски насажены на единую ось таки образом, что при неподвижных дисках-магнитах может вращаться диск. Но можно вращать синхронно два диска-магнита при неподвижном латунном. Я неоднократно задавал самым различным аудиториям, знакомым с физикой, один и тот же вопрос: «Вот я включаю электромотор, который вращает латунный диск при неподвижных магнитных дисках. Будет ли возникать электрический ток и разность потенциалов между центральной частью латунного диска и его периферией?» Ну и что скажете вы?
–  Да! – дружно ахнули столики.
– Вы правы! – откликнулся докладчик. – Можно посмотреть на гальванометр.
Все было ясно, но любопытные все-таки нашлись.
Насколько Безударчиков понимал, сейчас же должен последовать обратный вопрос. Ваня любит Машу, но это совсем не значит, что наоборот. Любовь асимметрична и нетранзитивна. Однако, вращение магнитов даст ток или нет? В конце концов, если считать в другой системе отсчета магниты неподвижными, то следует допустить вращение токопроводящего диска в другую сторону. С другой стороны, симметрией в электромагнитных полях никогда и не пахло. Магнитных зарядов в нашем обычном мире, по счастью, нет. Сплошь и рядом нарушается закон равенства действия и противодействия, а отношение силы магнитного взаимодействия движущихся зарядов к их электрическому притяжению или отталкиванию очень мало, что-то там порядка 10 – 20. Может быть, это как-то сказывается? И все-таки здесь есть какой-то подвох. Как он и предполагал, Яркий снова спросил:
– А теперь я включаю электромотор, который вращает синхронно два диска-магнита, ; латунный диск неподвижен, будет ли при этом наблюдаться ток и разность потенциалов, как в первом случае?
Снова аудитория дала утвердительный ответ. Но Безударчиков, чувствуя на себе испытующий взгляд Нины, помолчав с полминуты, поднялся и сказал, что, по всей видимости, здесь должен быть отрицательный ответ.
– Поздравляю, – сказал Яркий, – ваше мнение совпало с показаниями гальванометра. – Объясните?
Стрелка лишь подрагивала на нулевом делении, не желая сдвигаться. Саша изложил свои смутные догадки о том, что поле все-таки есть, но очень мало. Яркий отрицательно покачал головой.
–   Поля нет вообще.
– И в чем же здесь дело? – задал общий вопрос заинтригованный Безударчиков.
–  А дело в том, что магнитное поле генерируется в материальной среде физического пространства пульсирующими атомами дисков-магнитов. Корзинка пульсирующих силовых линий магнитного поля дисков-магнитов не привязана к дискам магнитам. Она как бы вморожена в материальное пространство, относительно которого вращаются магниты. Когда вращается латунный диск, он пересекает силовые линии, и в теле такого диска регистрируются токи. Когда латунный диск неподвижен, он силовых линий не пересекает, и токи не возникают. Почему этот феномен не наблюдается в двигателях переменного тока, подумайте сами.
Далее Яркий введением двойного распространения сигнала по самому движущемуся стержню и по пространству, окружающему его, пришел к метрике специальной теории относительности. Слово уже были готовы взять ортодоксы, но председательствующий и главный тамада – Розагрозин провозгласил, что не следует прерывать интересный и важный тост. А  ведь каждый тост строится по особым жанровым законам, один из которых ; прерывать его нельзя, а у присутствующих должна нарастать только жажда, но не обязательно внимание, с которым они слушают.
И Яркий говорил еще минут двадцать, сведя все к тому, что срочно надо выпить за жажду истины, не уступающей никакой иной. Кто-то из скользнувших мимо столиков чувствительно хлопнул Александра по плечу и уселся на свободный стул:
– Ну и как у вас дела с теорией и практикой желаний, Шура?
Саша и Артём, сидевшие рядом, удивлённо подняли головы.  Безударчиков  оторопел, хотя знал, что такой вопрос мог задать только Колесов, с которым они когда-то придумали эту теорию. Оторвавшись от созерцания салата, он, действительно, увидел цветущего Виктора Николаевича собственной персоной в очень дорогом костюме. Выражение лица, как и прежде,  было бы холодно-спокойным, если бы каверзные чёртики не прыгали у него из глаз.
После первых восклицаний о тесноте мира, в котором параллельные судьбы пересекаются несколько раз, прозвучал поднадоевший Саше вопрос
– Не женился ещё?
Получив отрицательный ответ, Витя успокоенно сказал, что торопиться не стоит, вот они успели с Верочкой сделать троих милых детишек и спокойно разошлись. Предположил, что остаться с Верой должен был Саша. Как сказать.
–  Значит ты тоже на конференции? С чем прикатил?
– С комментариями к докладу Филиппа с двумя восклицательными знаками. Не слыхал о таком? Вот-вот, и никто из физиков тоже. Слушай, я здесь никто, а ты, пусть и мнимая, но величина. Прочти доклад от имени неизвестного, очень тебя прошу. Вот я тут набросал. Это об ударных волнах.
– Да ты с ума сошёл. Я ничего не понимаю в физике.         
– Стану перед тобой в долгу неоплатном.
– Да брось ты этот умоляющий тон. И чего сейчас выступать, когда уже всеми принято на грудь и уже никто никого не слушает?
– Тем более, мой друг, тем более. Да ты трусишь что ли? Вера бы сделала из тебя отважного человека. А так, Сантёр, слабак ты был, слабаком и остался.
Да, он всегда умел действовать на нервы. И Саша согласился.
– Ладно. Зови меня смельчаком и давай твою писанину. О чём это в общих чертах? 
Колесов понизил голос и почти шёпотом сказал, что это далеко идущее и ведущее в ад продолжение работ М.М. Филиппова по передаче энергии ударных волн на расстояние.
– Ну что, испугаешься?
– С тебя коньяк!
Так, по просьбе неведомо как возникшего друга-подстрекателя, на долю Саши достался ещё один скандальный доклад банкета. Выйдя на возвышение, он поверг собравшихся в изумление, заявив, что только что ему передали доклад из четвёртого измерения, отмеченный незаурядным талантом автора, скрывшегося под именем то ли Филиппа Второго, то ли Филиппа с восклицательными знаками. Лично я думаю, что это отец Искенлера, из той античной дали передаёт научный опус атлантов нашему кораблю. Все поначалу воспринимали это как шутку, но постепенно нетривиальность высказанных идей стала проясняться, и докладчика забросали вопросами. К ответам на них подключился Колесов, поясняя, что имел в виду неизвестный автор. Причём раньше всех до сути проекта интуитивно дошёл Кофлин:
– Тогда это не разработка полезных ископаемых. Это возможность закопать цивилизацию, утопить Атлантиду.
Со своего возвышения Саша увидел, что Витя сделался центром внимания, его обступили и дамы, и физики, учёная и неучёная публика, и бедный новатор сполна ощутил все минусы новизны выдвигаемой теории. Когда же Безударчиков прошёл на своё место, Виктор исчез, как испарился.  Переводчицы – Нина с Танькой – постоянно были перед глазами, но после выступления Яркого и его самого стали полуневидимками.
Зато перед ним нарисовалась Оленька Айвз со своей невозмутимой красотой, озабоченно морщившая носик, удивительной дугой вскидывавшая брови, вперяя в него совершенно ясный взор, не замутненный ни единой мыслью. Ножки – закачаешься. Знаний, ; что за вопрос ; разве они помещаются в такой очаровательной головке!
Однако Розагрозин имел на неё свои виды. В частном разговоре с Сашей во время вечернего чая он высказал мысль, что из девушки может получиться толковый математик. Или физик. Говоря попроще, Айвз желал бы иметь своего человека в оптическом институте, а мы – в ведомстве Айвза.         
 – Я думаю, с Ниной у тебя всё. Что-то не возникло. Будет другая. Да не красней ты так, мы вас живо окрутим. Подумай, прежде чем отказаться.
– Оля планирует продолжить образование?
– Ну. Почему не взять на платное-то место в аспирантуре? Не находишь, что очень прилично пригласить ее на пикничок, а может быть и дальше. А защитится, не защитится – в конце концов, ее дело. Папа наймёт пару физиков, и они ей сварганят что-нибудь диссертабельное. Знаете, Артём находит её познания сногсшибательными, беседовал с ней целый час и даже был готов предложить ей помощь. Однако девица явно нацелилась на вас и менять направление прицела не собирается. Ну что ж? Да, вы не доктор, не почетный член, но вы – изобретатель переходных пространств, в конце концов, а у девушки ; явно переходный возраст.
При перечислении тем, где могла бы проявить себя Оля, его бывший учитель ударился в фантастику. Статистическая обработка траекторий человеческого взгляда, рассматривающего тот или иной предмет. Многозначная логика. Еще одна интерпретация бесконечности. Да, десятков пять человек в мире это, безусловно, заинтересует. Хотя, как знать, она может написать что-нибудь вроде общей теории ошибок
– Мы с тобой поговорим еще на эту тему. Послушай, ты как-то говорил о своем желании создать логику переменного основания.
– У меня там не заладилось.
– Ну вот. Дай ей эту тему. Ладушки? По жизненной ситуации подходит. Я велел ей готовиться к испытанию. Проверке её математических возможностей.
И все же он не мог понять ни Розагрозина, ни этой девушки. А раз так, полагал Саша, действовать следует в направлении наибольших трудностей. Утром Кольцова с тетрадкой в руках разыскала Безударчикова. Поднялись на верхнюю палубу, где вместо спокойного созерцания волжских берегов, пришлось заняться чем-то вроде собеседования. Заскучавшие участники конференции, каким-то нюхом прознавшие, что Оля сдаёт то ли зачёт, то ли экзамен, то ли проходит собеседование, окружили столик. Серьёзные темы, дискуссии им уже порядком поднадоели. Они всячески подбадривали Олю, советовали ей не волноваться, и пришлось распугать группу поддержки тем, что он даст отрицательное заключение о знаниях Ольги, если между ней и каким-нибудь человеком возникнет расстояние менее пяти метров. И вот, после первых нелепых ответов, неумения взять интеграл по частям и дать оценку сумме сходящегося ряда, Оленька стала демонстрировать растущий интеллект в двойных и тройных интегралах, в рядах Фурье и Лорана. Позади Саши сидел Артём, погружённый в детектив, а рядом двое пожилых людей играли в шахматы. Правда, если бы Безударчиков дал себе труд присмотреться, он увидел, что ходы в партии не имеют никакой логики, потому что с помощью бинокля Артём прочитывал задачу, написанную Сашей в тетрадке, а затем вместе со своими консультантами решал её. После чего оставалось лишь вскинуть лист, а обладавшей хорошим зрением Оленьке переписать его.
Безударчиков закончил шуткой, проверяя, как он сказал, «нот тривиальность» мышления.
–  Вот задача, в свое время публиковавшаяся в журнале «Веселые картинки». В вагоне ехало некоторое количество пассажиров. После того, как на одной из станций один из пассажиров задержался в буфете, в вагоне остался один пассажир. Сколько пассажиров ехало в этом вагоне?
– Какой-нибудь подвох? – несмело произнесла Оленька. – Как в анекдоте? – в незамутненных глазах наблюдалось легкое движение, какая-то упорная мысль стремилась пробиться сквозь непроницаемый панцирь.
– Ага. Понятно. Ехало два человека. А пассажиром был один, потому что тот пассажир, который отстал от поезда был не пассажиром. А был он растяпой. Или любителем пива. Или человеком, влюбившимся в буфетчицу.
Несмотря на то, что Оленька начала плохо, а закончила лихо, достаточно было нескольких вопросов шёпотом, чтобы понять, что будущая аспирантка плавает в университетском курсе математического анализа. У нее были поверхностные представления о топологии, равно как о современной алгебре, но тон безграмотных ответов был немножко смягчен удивленным взглядом, «да что вы ко мне пристали, не экзамен же сегодня». Ну что ж, у каждого свой вкус. Оставалось надеяться на какие-то скрытые параметры, хотя известная статья фон Неймана не оставила ни камня от камня от этих надежд даже в области квантово-механического описания поведения элементарных частиц. Он сказал, что до настоящих экзаменов ей ещё далеко, а пока она может готовиться. И вот эти любители советов и хорошеньких девушек охотно помогут ей. С этими словами Саша подошёл к играющей паре и из-под шахматной доски извлёк улики – бумаги с решениями задач.
– Спрашивай – не стесняйся. Мы сделаем из тебя Софью Ковалевскую, – бросил Артём Оленьке.
Она покачала головой:
– Не надо, ; блестящий математик, в личном плане она не получила большой и всепоглощающей любви.
При этом она внимательно посмотрела на Украинца, а потом на Безударчикова.
Всё больше Саше нравились вечерние чаепития на верхней палубе. Нельзя сказать, что эти вечера многому его научили, ; физику в общем варианте он еще помнил, что касается лазерной «нелинейки», то у него не было ни времени, ни сил, чтобы ее осваивать. Он был немножко посторонний в кругу физиков, но появлялись в качестве гостей и еще более посторонние люди. Он увидел здесь известного тележурналиста Аркадия Юркина, предсказавшего бомбардировку Югославии за два года до ее начала, познакомился с двумя начинающими теледивами, увидел феноменального фокусника Максима Крио, исполнившего роль Зевса и родившего на одном из своих выступлений прямо из головы девушку с копьем и луком. Наконец, однажды побывал ученик Зайцева с бригадой помощников, и обмерил всех присутствующих, а выступивший затем Розагрозин пообещал бесплатные и качественные костюмы для своих гостей, но на короткое время. Тут же с помощью голограмм одели желающих в то, что они нафантазировали. Однажды, к великому своему изумлению, Саша увидел целый цветник девушек из Искринского филиала института шоу, рекламы и бизнеса, где он имел некогда честь подрабатывать, читая математику. Платили там вполне прилично, но сказать то же самое о знаниях студенток, увы, нельзя было. Правда, некоторые великолепно вертели попами и стреляли глазками. Он еще спросил у оказавшегося рядом с ним Артема, принёсшего на предмет консультации свою математическую статью: «А этих-то девчонок, зачем сюда пустили? И почему Искринск в фокусе внимания шефов?» Артем тихонько отвечал, что Диесферов, вообще говоря, старый ловелас, но тут интерес совершенно научный соприкасается с финансовым – с дешёвой землёй, малыми налогами, дешёвой рабсилой, а эти вертипопки за прекрасное личико какой-нибудь кинозвезды или богини – горы своротят.
Дело в проблеме, связанной с путешествием мужских взглядов по женской одежде, по лицу, по ножкам. До сих пор мы поправляли в целом, а может быть, достаточно оптически поправить человека всего лишь в трёх – четырёх десятках точек. Мы должны прийти к ответам на вопросы, которые до сих пор даже не задавались.
Вечер завершился танцами, и этот же Артем, затанцевавшийся до изнеможения, подвел к нему на выбор сразу двух подружек, Таечку, одну из искринок, и Оленьку, и никогда не мог вспомнить потом Безударчиков, он выбрал или его выбрали. Он потом напрягал память, но наплывал туман, затем минута, покрытая облачком неопределенности, рассеивалась в памяти, и он видел себя то медленно кружащимся, то лихорадочно дергающимся в паре с Оленькой Кольцовой.
Так или иначе, он стал танцевать с девушкой, ставшей катализатором и своеобразным живым центром вихря мыслей, возникшего в голове. Он был, что называется, Кольцовой Олей окольцован, как-то совершенно неожиданно для себя, имея уже десятидневный опыт почти семейной жизни. Исходный пункт был прост и сложен, как в сказке: распутье, путаница, спутница, и коварный русский язык подсовывал мыслям весь спектр этих значений сразу.
И как-то все это совпало с темой завязавшегося разговора. Блестели глаза Оленьки, а уж с блеском цвета и света физики постарались. Возможно,  в языке и зрении – причина наших неудач и ошибок. Зрение – основной источник информации об окружающем мире. Язык ее фиксирует и закрепляет. Хорошо известные парадоксы нашего зрения свидетельствуют о том, что и здесь иллюзорное может вытеснять реальное. Стоит разбить линию на равные отрезки, но отметить их концы знаками < и >, как окажется, что отрезок, замкнутый крылышками вовнутрь меньше отрезка, ограниченного крылышками вовне. Линии равной длины в окружении других могут показаться неравными, мы можем видеть и проекцию тетраэдра на плоскость, и четырехугольник с диагоналями, в особом образом раскрашенном шестиугольнике мы можем попеременно увидеть один кубик вверху и два кубика внизу, и наоборот, и сразу четыре кубика. Следует отметить, что видеть  различные ипостаси одного и того же рисунка мы можем, контролируя процесс, напрягая волю и внимание. Что же творится вне контроля – сплошное белое пятно. Вот почему, объяснял он Оленьке в рифму: «И рельсы для нас сходятся всегда, и их сходимость – мера расстоянья, и, может быть, сходимость «нет» и «да» зависит лишь от нашего желанья». Роман Романович Диесферов дважды показывал Безударчикову шевелящиеся пальчики и ложку: не пора ли перекусить? Но не хватало времени.
Да-да, прекрасно знал он, что может воспоследовать, но в полном объеме предстоящее все-таки не предвидел. Увы! Колечко – так она велела себя называть – не разбиралась ни в топологии, ни даже в дифференциальной геометрии, но была решительна в выдвижении всевозможных и всяческих предположений, 90% которых оказывались ошибочными, а остальные – невразумительными. Она откровенно объявила, что собирается в аспирантуру  по математике именно к нему, именно с ним хотела бы просмотреть программу вступительных экзаменов по предмету. Это почему-то так разозлило Александра Сергеевича, что он перестал кружиться и прыгать с новоявленной аспиранткой и нашёл собеседника в лице Артёма, тоже оставившего свою Таю и хмуро чертившего что-то в своей записной книжке. Собеседник, успевший где-то перехватить и в чем-то разочароваться, уверял, что, в конечном счете, рельсами прогресса является математика, ибо именно по ней мчится паровоз современного человеческого мышления. Но рельсы эти ведут в пропасть. Может быть. Но не физике же, с ее атомной бомбой выступать спасительницей! Заспорили. На повышенных тонах. Вот тогда-то Кольцова и подошла вновь:
– Ну, хватит кричать. Пошли, Саша, проводишь меня.
Не хотелось никаких приключений. Но Оля взяла под руку, и он с обречённым видом подчинился. Вот так под ручку и двинулись, стали спускаться по лестнице левого борта с расшатанными ступеньками и предупреждающей надписью, подсвеченной огнём электроламп, на входе: «Выбери другой маршрут! Неоконченный ремонт!», что и сделало этот рискованный сход вниз таким же популярным, как и посиделки на шлюпочной палубе под звон гитар. Парочки, достигшие неполного единства, искали  уединения. Здесь они и столкнулись сначала с Артёмом, сидевшим на скамеечке рядом с Таей, а затем с Ниной, стоящей в полуобнимку с французом Тасье. Филипп горячо лопотал что-то взаимно интересное. Саша оторвался от Оли и во все глаза уставился на Нину. Почувствовав чужой взгляд, Ниночка  отстранилась от партнера и смущенно пояснила:
–  Он берет меня на абордаж, потому что думает, что я что-то понимаю в работах Яркого.
– Да мне-то что, – побледнел Безударчиков, – хоть в полон, хоть в плен, хоть в воду, хоть по воде. 
Во рту стало горьковатенько и сухо-сухо, он испытал сильнейший позыв к тому, чтобы выкинуть этого французика за борт. Но тот сам шатнулся навстречу и залопотал, что испытывает глубокое уважение к теориям безумных русских, а особенно к манускриптам таинственного тёзки. Но без теории струн в современном истолковании, данном Филиппом Тасье, ему не обойтись. Пусть ваш приятель зайдёт в нашу каюту. Месье Поль тоже будет рад видеть его. Нина всё это старательно начала переводить, но в этих пределах Саша французский знал и в услугах переводчика не нуждался и лишь потребовал:
–   Не ходи с ним!
Тогда Нина подошла к делу с другой стороны.
– Вам всё равно, и вы уже с Колечком.
Замечание было не лишено оснований, но в полуобнимку с Оленькой он не ходил. Танцевал два раза, но и только.
Тонко почувствовав ситуацию, иностранец обронил  комплимент  в адрес доклада Безударчикова на почти правильном русском, слегка спутав ударения. И снова залопотал по-своему о Путяте и Меркурии, теперь, правда, не пытаясь привлечь переводчицу к себе. Но Оленька всё расценила по-другому. Ей надо было показать себя перед этой Никой;
– Вот и хорошо. Надень меня на пальчик, милый!
Это возмутило Нину до глубины души. Она бросила Филиппа и осторожно проследовала за парочкой, но у дверей Оля сказала, что хотя её поведение немножко вульгарное, но она не имела в виду дальнейшие последствия. Затем у двери её каюты возник непреклонный охранник, который Сашу не пропустил, ссылаясь на приказ босса. Безударчиков поплёлся назад, на корму верхней палубы, полюбоваться ночной Волгой. Опёрся на перила, посмотрел на воду, на редкие огоньки по берегам, но не успел ещё перевести дух, как услышал:
– Ну, здравствуй что ли! 
И Колесов возник вторично. Саша сразу же предложил пойти в ресторан, или на худой случай в бар к кому-нибудь. Хотя бы в его каюту… Приятель только отмахнулся. Зато список вопросов, по которым Витя желал знать мнение своего друга, стремительно возрастал. Поэтому нужно было как-то выравнивать баланс. Выяснилось, что Колесов успел покататься по белу свету, монтировал, к примеру, опреснители воды в Иране, писал диссертацию по пьезоэлектричеству, но бросил, бросил. Писал еще одну, но тут… потянуло путешествовать. Было все недосуг, одно время читал физику в родном искринском педуниверситете. Кстати, Диана – бабец тот еще. Это она была в команде, сделавшей из местного колледжа университет, не без помощи либо отца, либо отчима той девочки, которая сегодня так старательно сдавала тебе экзамен и которую ты только что провожал. Полуангличанин, полурусский. некий Валерий Айвз. Шурочка, эта премилая девочка – решение всех твоих и моих, надеюсь, проблем. Этот тип купил в южной Атлантике премилый островок, представляешь? Я просил у него денег на опыты. Не дал, не уверен, говорит, что будет отдача. Ну, что ж. Отдача это не задача. Шура, ты заносишь всех своих врагов в реестр мщения?
Саша опасливо вздохнул:
– Надеюсь, я не попал в твой черный список?
– Да что ты. Ну, рассказывай! Ну и как оно? Как кусочно-гладкая функция жизни?
; По-прежнему, ; вздохнул Саша. – Шапочкой Лорана-Шварца. С физикой расплевался. Кандидатская по прикладной математике. Докторская будет по переходным пространствам и неевклидовым упаковкам. Но сейчас, волей-неволей, тянут к физикам, на них мой бывший отдел института проблем управления работает. Кстати, я видел твой автореферат о резонансных лазерных излучениях в кристалле Д1Д2. Вполне толковый. Это что третья?
; Вторая. Диссертация написана, но устарела. Есть другие перспективы...   
Саша легко понизил свои собственные акции. Занимался бы чистой математикой, да мозгов не хватает, поэтому, что дадут, то и обсчитывает, при этом может даже оказаться на миллиметр ближе к истине, чем какой-нибудь пятиклассник. Ну, а главное иметь удобоваримую модель в словах. Тогда ее можно перевести в значки и числа, а с ними уже поиграть.
– Что ты, Шура, за дурачка меня держишь? Даю тебе модель. Наша макаронная фабрика. Впрочем, пошли ко мне.
– Ого, как тебя поселили, –  позавидовал Саша, входя в его каюту.
– Не жалуюсь. Там у нас противоборство зама и начальницы на очень высоком уровне. 
– На региональном?
– На международном. Наш цех игрушек хотят купить одни китайцы, а другие хотят, чтобы он просто закрылся. Партия начальницы и зама. Надо просто пригибаться, и пусть они сталкиваются лбами. Зам предложил  полулюкс, начальница выкупила люкс, двухместный номер на одного! В то же время, как я понял, пароход ваш переполнен, и дочка Айвза – в полулюксе!
Уселись на диване, и  Виктор заговорил о предполагаемом банкротстве, об акциях, о передаче управления из одних рук в другие руки. Иначе говоря, о множестве начальных условий, должных воздействовать на искомое решение. Более того, в зависимости от ситуации элементы системы могли принимать любое значение. Оказалось, что и личная целевая функция друга тоже требовала максимизации:
– Я хочу быть директором. Я заставил там бегать несколько болгарок.    Злата Мирчева, получешка-полуболгарка, с которой Саша познакомился на последней конференции, вдруг ушестерилась и поплыла в его воображении к линии старта. Затем все шестеро  взяли высокий старт и помчались к финишу.
– Так у вас там интернационал?
– Чудак! Это электрокары доперестроечной поставки из Болгарии.
– Ты гений! – щедро возвеличил друга Безударчиков, а тот, немедленно согласившись, выглянул за дверь, обнаружив там скучающую Олю.
– Да-да. Ну, это не фунт изюма. Вероятно, тебя следует поздравить с удачей. Девушка следит за каждым твоим входом и выходом. Как пришитая. Или у вас всё ещё продолжается экзамен. Спросите её о бесконечности множества простых чисел-близнецов…
–  Можно войти, – донеслось оттуда.
–  Еще одна модель, – сказал Витя.  – Девушка, раздобудьте где-нибудь ведро воды и лохань.
Оля никак не могла уразуметь последней части заказа, и Витя долго ей втолковывал что-то.
– Александр Сергеевич, это, правда, нужно? Может быть, все-таки лучше шампанское? – спросила она
– Виктор Николаевич желает кое-что показать. Эксперимент. 
– Я позвоню охраннику.
–  Ну, коллега, – Виктор кивнул вслед ушедшей девушке, – похоже, вы уже сделали  свой ход конем. Она за вами ходит без охраны.
Помолчали. Саша рассказал о приглашении француза на теорию струн в их каюту.
– Это же почти международное признание, чудак!
Виктор настукивал пальцами какую-то мелодию.
– Межкаютное. Тасье, досье. Без них дел хватает.

Парень в ярко-красном спортивном костюме, чем-то напоминающий приземистый шкаф, внес пару пятилитровых аквафрешек и лохань в виде пластмассового таза. Витенька, к удивлению Шуры, заявил, что зрители выходят, а потом наполнил водой таз. Извлек из кармана куртки кораблик, щелкнул пальцами и бросил игрушку в воду. При соприкосновении с водой пароходик как бы завелся, рыча и фыркая, подошел к непреодолимому бортику, оттолкнулся и пошел выписывать замысловатую кривую. Помолчали. Почти автоматически Шура засек время. Разрывая паузу, Колесов проговорил.
– Ерунда, а приятно. Заметь себе: пульт у меня в кармане. Смотри.
Саша хмуро глядел на скорлупку, пытающуюся пробить борта. Он не мог себе представить столь миниатюрный моторчик с продолжительностью действия более пяти минут. Но звук вдруг исчез. Началось беззвучное скольжение. Так это был даже не мотор? Расчехлилась пуговичная пушчонка, прозвучал выстрел.
Вспомнили общих знакомых, по-студенчески прошлись по Розагрозину и другим преподавателям, а игрушка не собиралась останавливаться и двигалась, иногда постреливая. Безударчиков думал, что при выстреле дело ограничивается звуком, но, сунув палец к дулу, убедился, что его обожгло капелькой.         
– Он что водой стреляет?
– Может и пивом.
– И долго он так это может?
– Как угодно долго.
– Вечный двигатель?
– Не вечный, а даровой, – и Виктор погрузился в объяснения, каким образом вращается колесико в этой жужжащей пчелке. Врал, наверное. Ну причем здесь мизерная сила поверхностного натяжения? Сколько он помнил,  и в школе, и в институте – всегда у Виктора была любовь к необъяснимым  фактам и странным теориям. Так было и сейчас. В принципе, как пояснил Витек, если возникает разлом в пространстве-времени, то любая сколь угодно малая сила может стать достаточно большой.
Пожалуй, именно с этого момента Александр решил, что неплохо бы обдумать некоторые модели переходных пространств с изменяющейся метрикой. Математически это, конечно, можно. Но физически и в реальности? Флуктуация пространства-времени? За пределами сверхмалых квантовых размеров? Он тут же записал это в записной книжечке. И только сейчас он почувствовал сквозняк. Озноб пробежал по коже. Как будто бы из раскрытого окна несло холодом и снегом иных измерений. И какая-то разноцветная радуга выплясывала перед глазами свой захватывающий танец.
А этот чертик Витек опять выглянул за дверь, и снова появился ярко-красный костюм с шампанским и, поставив бутылку на стол, моментально исчез. Дружок продолжал вдохновенно фантазировать. Ссылаясь на фрактальную геометрию, он утверждал, что большинство поверхностей в трехмерном мире имеют дробную размерность между двумя и тремя. Между поверхностями двух различных жидкостей может возникнуть разница размерностей, и это вполне может иметь практическое применение. Не слишком точные опыты он произвел в своем цехе игрушек, и кое-что получилось.      
– Ты должен мне помочь. И заинтересовать моей работой Диесферова. Выпьем за удачу!      
Саша сослался на занятость. Ему не очень хотелось брать на себя трудновыполнимые поручения. Не настолько он знаком с Диесферовым, не интересующимся, по всей видимости, работами, отдающими привкусом фантастики. Мешало  и присутствие Оли где-то рядом, за дверью. Приятель, как бы прочитав его мысли, выставился в дверь:
– Послушайте, сударыня, ваша удача уже состоялась.
– Я бы ушла давно. Александр Сергеевич, я хочу сказать, что охраны у меня сегодня не будет.
Виктор посоветовал исправить этот недочёт, поскольку хорошо знает своего друга. Этот парень – Ловелас наоборот. Именно охрана должна под дулами автоматов привести его к ней и не выпускать до тех пор, пока он не ликвидирует пробелы в ваших знаниях мужской анатомии.
– Ну, ты и сказанул, – обиделся Безударчиков, – это очень скромная девушка.
Он хотел было извиниться за приятеля, но за дверью никого не было. Оленьку как сдуло ветерком. В одиночку Виктор по-прежнему не пил. А Саша не хотел. Тем не менее, и без выпивки у друга обнаружился план развития пищевой промышленности Искринска и вообще России, а перед глазами Саши снова возникло наваждение Златы, сладко потягивающейся на солнышке: «Значит, в Штаты. А то лучше ко мне. На Золотые Пески». Да, жалко, этот случай он упустил, уповая на то, что будет следующий. Намек этот звучал: «Как известно, Болгария четырежды обращалась к Советскому Союзу, чтобы быть принятой в его состав, а я – пока только один. Может быть, приняли нас – и история была бы другой, не натовской, безотказно расширяющейся на восток». Ясно, у Златки – состояние. Ей можно заниматься чистой математикой. И безответной любовью. У меня – прикладная стезя. А пчелка безостановочно вписывала многоугольники в круги на глянцевитой поверхности воды, слегка подкрашенной чем-то.
Всегда некстати с ним они встречались и куда-то ввязывались. Саша жил на своём островке, ходил в деревенскую школу, Витя на лето приезжал в деревню. Знакомы с восьми лет. В двенадцать били неподатливую мину о землю, о бетон поливочной канавки. Не хватило упорства. Другие пацаны были «удачливее». Их было четверо. Они с боем отшибли ее у них, а потом разожгли  костер. Взорвалась.  Они еще услышали взрыв. Сашка решил вернуться,  Витька обзывал его идиотом и дурачком. Удерживал. Но Безударчиков побежал. Навстречу ему с выпученными глазами рванулись двое ребят. Один из «удачников» исходил криком, катаясь по земле, волоча повисшую на какой-то красно-белой нитке руку, другого осколком ударило в голову и вышло бескровно, но насмерть. Он почему-то подбежал к этому спокойно лежащему с раскрытым ртом и распахнутыми в небо глазами и даже закричал: «Вставай, что ли!» И тогда мальчишка с оторванной рукой перестал орать. А Колесов на ходу сорвал ремень и крикнул, что надо перетягивать выше и сильнее. Потом тащили подростка, а он честил их на все цензурные и бесцензурные лады. И Колесов  мрачновато предрекал, что во всем виновными окажутся именно они, и Шурик еще не раз пожалеет, что не смотался вовремя. Так оно и вышло, и вокруг них возникла какая-то полоса отчуждения.
Позднее не поделили с ним Катю, бывшую старше их на целый год. И, что греха таить, было кратковременное соперничество из-за Верочки. Нет, у него не было никаких причин связываться еще раз с Виктором Николаевичем, размышляющим о разломах во времени и пространстве так, как будто он всё время находится в трансе. Но опять же со студенческих еще времен максима марксистской теории о том, что у людей получается как раз то, чего они меньше всего хотят, вошла в его плоть и кровь. Она зачастую заставляла заниматься его самым не желаемым делом, хотеть, то, что не хочется в надежде на то, что сбудется противоположное. Иногда получалось.
Ему пришло в голову, что не будь этой дружбы-соперничества, он вряд ли чего достиг. А в тазу, на столе кружился кораблик и, безостановочно двигаясь, казалось, искал несуществующий выход.
И все такой же уверенный в себе всезнайка говорил размеренным голосом: «Я утверждаю, что достаточно несколько капель, чтобы поверхностное натяжение изменилось в несколько раз…» Вероятно, ему доставляло особенное удовольствие чтение лекции своему давнему другу, или, действительно, он хотел добиться понимания, но он играл голосом и чертил карандашом на салфетках замысловатую схему. Потом он вдруг стал говорить, что жизнь проходит, а горизонт ее осмысления не раздвигается.
Нет-нет, вряд ли Витек просто так оказался сегодня на пароходе. Говорит, был здесь и раньше, от самой Москвы. Может быть. Кроме всех прочих случайностей, какая-то idea fix прочно засела в голове Колесова. Но надо было как-то закругляться. Утомленно-равнодушным голосом Саша объявил, что в самом скором времени выйдет на Диесферова и в чём может, в том поможет. А, в общем-то, Витя должен стать игрушечным королем!         
Он повернулся к собеседнику, продолжающему нести явную чушь, перебил его, и тоже стал проговаривать всю лезущую ему в голову чепуховину в наукоподобной упаковке.
– В реальности никогда не известно, сколько будет предоставленных тебе возможностей. Скажем, человек, лезущий в переполненный трамвай, не знает, что через пять минут будет полупустой. Но иногда можно вернуться к упущенным возможностям. Мне нравится число Эйлера е = 2, 718281828… ; трансцендентное число, попадающееся где ни попадя, дважды повторяющее год рождения Льва Толстого, ; не есть ли это намек, что, хотя все счастливые семьи счастливы одинаково, в этом есть нечто не сводящееся к обычному уравнению. Странно, но студентов обычно поражает умение писать на память десятки знаков после запятой у общеизвестных постоянных. К действительным же математическим способностям это не имеет никакого отношения, но, тем не менее, является той одёжкой, по которой встречают… Саше вспомнилась Верочка в одежде и без: «Как же он её бросил, идиот?» А сам продолжал с некоторым напряжением:
– Число е – странная одежда для многих фактов и представлений, например, волосы выпадают по е, и радиоактивный распад, и барометрическая формула … и многое другое. Ты алименты-то платишь?
– Да нет. Она бы не согласилась. Гордая натура. Чужой человек. Взяла девичью фамилию. Просто рядом со мной стало опасно.
–  Из-за вот этих корабликов?
– И из-за них – тоже.  Китайцы больно реагируют на нашу игрушку. Но главное не в этом. Я продолжил эксперименты Филиппова по передаче энергии ударных волн на расстояние.
И спустя ряд лет потом Сашка вспомнил полупрозрачное марево воображения, возникшего вдруг перед ним. Мирчеву отстранила Ниночка, которая, топнув ножкой, заявила, что он опаздывает. Никуда они не поедут. Ни за какие границы. Может быть, это было вещее предвидение? Некая тень от будущего? Накрывающее пространство по Мамардашвили? Историки, например, пересматривают свои концепции, и прошлое начинает выглядеть по-другому. С другой стороны, современники явления претендуют на точность и свежесть восприятия происходящего. Что если неопределенность описания эпохи связана с выброшенной социальной энергией примерно так, как неопределенность по времени и энергии в квантовой физике? Чем точнее измерен выброс, тем больше неопределенность во времени. «И длится суд десятилетий, и не видать ему конца», – как высказался Твардовский. Собеседник теперь излагал свои практические соображения.
– Одёжка имеет решающее значение. Поставь я фигурку человечка на кораблик, организуй морской бой – стоимость  возрастет не вдвое, а вчетверо, тогда как себестоимость едва ли вырастет вдвое. Был бы рынок. Массовое производство. Себестоимость одного элемента все время падает.
Сейчас у нас провал. Получилось, что главным кредитором фабрики оказываются подставные ООО, созданные на ее же основе. Я заявил директрисе, что с этим никогда не соглашусь. И началось. Воюем.
– Ты извини, Вить, но меня ждут.
–  Кто это?
Саша выглянул за дверь, где спиной к нему стояла Оленька.
          – А вот.
Витя пожал плечами:
– Не имею ничего против. Увидимся. Заходи на нашу макаронку в Искринске.
Почему-то все звали его в гости, и он никак не мог приехать домой.
         












Глава 8

В колодцах сознания

Возвратившись к себе, Локоткова бросилась в постель и с ходу свалилась в изумительно отчётливый сон. Сначала увиделась бабушка Настя, её деревенский дом и сад, где Нина дремала и загорала на раскладушке, а соседский парень, лёжа на крыше сарая, откровенно рассматривал её в бинокль. Ей хочется этого и не хочется. Бабуля моментально схватывает эту картинку в частушечной зарисовке:
–  Ой, дела, дела, дела, ходит Нина тяжела… а Андрюша-молодец, к покрову будет отец. Смотри у меня, озорник!
Усилием воли Нина раскрывает глаза, будто бы просыпается в своей каюте, но потолок смещается, качается, плещут волны, и сон продолжается:
–  Ба! Вечно ты придумаешь какую-нибудь ерунду! Мне этот Андрей и в гробу не снился.
Бабуля благодушно поясняет, что имена можно менять, но рядом, как тёмное пятно шагает человек другого сна и вдруг валится на неё. Нет, это не Безударчиков. Так вот… забеременеешь по внушению. Во сне. Не от того. Тот ушёл к Кольцовой.
И Нина проснулась, а вдруг эта идиотка найдёт способ с ним соединиться? Где-нибудь на пикничке. Не уследишь… Как это в тосте-анекдоте: «Так выпьем за Карлсона, который живёт на крыше!» Ну, н-нет. Об этом надо позаботиться. Тем более что голограмма соперницы у неё имеется… Нужна напарница. Такая, чтобы помогла. Счастливая Танюшка уже сошла. Антонина Михайловна не сможет. Получалось, что женщин не было. Артём? Он будет нем как могила, но он предложит обмен: давай ты к Саше – Оленькой, а я к тебе – Сашенькой… Нет, эту идею надлежит отбросить. Светлана – болтунья… Но она, действительно, может. Сделала несколько шагов, покружилась над кроватью, провалилась в сон, в другое время.
Мирно потренькивал будильник. Крынка молока грелась на подоконнике. Она налила бокал, а остальное отнесла бабе Насте в летнюю кухоньку, где топилась печка, и было одуревающе жарко. Баба Настя с головой, обвязанной полотенцем, спокойно выслушала заказ на молочную рисовую кашу и еще раз попросила позаниматься с Андреем по математике и физике, соседка просила.  Пообещала.  На пороге флигелька к ее ногам с тонким мявом шарахнулся еще один участник раздела молока, и она плеснула ему в жестянку долю белой жидкости оставшейся в бокале: «Лакай на здоровье, ка-тё-ночек». А по ту сторону забора, поглядывая на неё, Андрей Бессмертный выливал на себя ведра воды. Закалялся. Одно, второе, третье безостановочной чередой омывали крепкое тело. Поток воды, поток любви, поток магнитной напряженности.  Скоро домой, и нужно допить до конца солнечный настой последнего студенческого лета. Утренним солнцем блистали капли. Снова ощущение полуяви и полусна вернулось к ней. Сбрасывая его, умылась под рукомойником, сбросила тапочки, сунула ноги в таз с водой. В хатке отдернула занавески. Сонная одурь не проходила. Полежать что ли? Нырнула в постель. Перезанималась. Перетрудила мозги, и теперь они выдают что-то несусветное. Или понасмотрелась всего и всякого. Где она? В каюте или у бабушки? И что здесь делает Светлана Бокова? Вскрываем фальшивую стенку. Ну, конечно. Идея-фикс восторжествовала. Собираюсь стать Кольцовой.
– Да, не дремли же ты, Нинка.
В следующем сне, вложенном в предыдущий, она вошла в другое время и пространство. Казалось, что она очутилась в бабкиных воспоминаниях июля – августа тысяча девятьсот сорок второго года.
Было это далеко или близко, но здесь было тревожнее и тоскливее. Сам расклад часов и минут здесь был враждебным. Всех взрослых женщин, кроме председательницы совета, угнали на окопы, успели эвакуировать старух и стариков, и только дети, предоставленные сами себе, чувствовали себя взрослыми хозяевами и жили в каком-то веселом, беззаботном, но в то же время и в подавленном настроении. Еще не было голодно, и жива еще была вся домашняя живность, и щедр всеми дарами лета был огород. Но уже неслась канонада с запада, уже видели немецкие самолеты, уже было велено отрыть щели подальше от дома, где прятаться на случай бомбардировок. И вот в саду вместе с каким-то мальчишкой  они, повязанные какой-то неотложной заботой, рыли узкий, шириной сантиметров в восемьдесят, но глубокий в свой собственный рост окопчик, со сторонами, сходящимися под прямым углом. Получалось. Земля была мягкая, рыхлая, сама просилась под лопату и в ведро. Напоследок Димка, вроде бы брат её, делал ступеньки, а она заранее напиленными дощечками накрыла это самодельное бомбоубежище. Поверх досок насыпали землю, замаскировали  угол спасения зеленой травой.
– Проживем, – убеждал Димка. – Нароем картошки, помидоры, огурцы есть. Зорька доится.
В нестерпимом блеске солнечных дней подступал страх, но он не был вызван ужасом возможной смерти, а безлюдной тишиной затаившихся улиц. Казалось, что и собаки перестали лаять, и хриплый мяв котов утратил свою раздражительную резкость. Вечерами же беспричинная тоска гнала их к друзьям и подружкам. Подростки сходились все вместе: легче было ночевать в одной большой хате. Шутили, смеялись. Гасить взрывы их хохота и веселья обычно являлась женщина-преседатель. Она призывала их к порядку, указывая на небо: «Смотрите, услышат с самолета, кинут бомбу». Выгоняла из хаты, заставляла стелиться на досках, подальше от дома, чтобы не дай Бог…
Было ощущение свободы, не было строгого материнского догляда, но так хотелось вновь очутиться под материнским крылом, прижаться к ней, как цыпленок к курочке. Самолетами этими подружку ее, смешливую Наденьку, с двумя длинными косами, пацаны запугали так, что она однажды, выскочив на крыльцо, увидела большую тень, стелящуюся по земле, и криком своим переполошила все ребячье население, приняв за садящийся самолёт тень от крыльев орла, выбирающего подходящую курицу. Взвизг девочки оглушил ближайшие дворы. Только потом она подняла голову. Испуганная не менее ее птица медленными кругами набирала высоту.  Наденька и позвала ее с ночевкой на именины своей двоюродной сестры в станицу Нижнекумскую, километрах в пятнадцати от их селения, высшей точки остатков древних гор в их местности.
Был август, и изобилье фруктов лета, и сытный мясной борщ, и котлеты и  конфеты – остатки довоенной роскоши – все выставила тетка Дарья, чтобы порадовать детишек, быть может, в последний раз. Ощущение смутной тревоги было разлито в воздухе, и его нужно было рассеять как можно быстрее. Завели патефон, крутили пластинки, танцевали. Все это прервалось внезапно. Небо разверзлось ревом, и они увидели тучи немецких самолетов, летевшие к Сталинграду ; одну, вторую, третью. Вряд ли можно было услышать грохот разрывов на таком расстоянии, но подружкам показалось, что  заколебалась сама земля.  Забравшись на крышу дома, увидели, что разрывы и огонь были и в той стороне, откуда они пришли. И, наверное, с того самого времени, красное зарево неба стало обычной ночной картиной.
Не сговариваясь, а, только молча переглянувшись, Нина, Надя, Сережка и Данила – тоже пацаны с их хутора – решили сматываться домой. Именно оттуда шла грозная опасность, но ведь где-то там были матери. В обычае мирного времени было уйти, не сказавшись, сорвавшись с глаз взрослых, но на этот раз они промедлили минуты две, и у калитки их встретила тетка Дарья. Видя, что их не удержать, она быстро перекрестила их трясущейся рукой. Быстро шли по открытому пространству степи, над которой властвовал немецкий воздушный флот. Это было время его упоительного и почти победного торжества. Возвращавшиеся с задания мессеры не отказывали себе в удовольствии вести одиночную охоту. С завыванием пикировали, рассыпали пулеметные очереди над головами смельчаков, застигнутых ими в степи, а юнкерсы высыпали на пропущенные при полете на задание селения остаток боезапаса, ибо здесь отбомбиться было безопаснее.
Все это напоминало девчонкам какую-то ужасную игру, с постоянным изменением знакомой местности. Стрекот сверху срезал ветви редких кустарников, вырастали ямы после взрывов авиабомб, в которые, как уверял ушедший с ними Сережка, совсем безопасно можно спрятаться, ибо в одно и то же место бомба не попадает. Бежали  по наполовину скошенному полю. Нина и Надя то и дело ныряли в небольшие стожки, в которых нельзя было спрятаться. Голова – в укрытии, ноги – наружу. Однажды, когда она отряхивала голову, поднимаясь, увидела над собой  улыбающееся лицо Данилки, которого по фамилии  хуторские дразнили Светлячком:
– Смотри! Вон тот фриц чуть в землю не врезался, рассматривая твою попу.
– Лишь бы мозги были целы! – отвечала она.
Сами пацаны не собирались прятаться, пока не споткнулся и упал Сережка, бежавший впереди них. Пуля лишь слегка чиркнула ему голову по касательной, но вид крови вернул им улетевший было страх, что сковал их движения. Однако подружки по привычке школьно-санитарских поручений были при бинтах, и теперь они пригодились. Быстро перебинтовали голову Сергею. Они пробирались ползком, небольшими перебежками, вжимались в траву, тянулись к перелеску и балочке, заросшей кустарником. Недалеко от спасительной зелени догорал развороченный взрывом грузовик. Как ни просил Сережка разведать положение дел, узнать, живы или мертвы два обнаженных неподвижных тела, лежащие поодаль, Надька посоветовала ему заткнуться и помнить о своей голове. В первую очередь. Спускаться по склонам балки было уже веселее, но здесь же обнаружилась еще одна брошенная машина. Тут уже ничто не могло остановить Сережку и его приятеля. В одно мгновение они оказались в кузове.
– Девчонки! Консервы, шоколадки! Захватим? – И он выбросил картонную коробку наземь. Не видя энтузиазма в лицах подружек, он изменил предложение. – Давайте хоть ее подальше спрячем, а унесем то, что поместится в руках. Это было разумным. Но, когда они уже все распределили, послышалась отрывистая команда: «Хальт!», и человек в черном мундире вышел из-за кустов. Но он почему-то не стал стрелять, когда они бросились бежать, выше их голов и в сторону полетела граната и разорвалась с оглушительным треском. Осколки пощадили их. А шофер и еще один немец, накрыв кабину грузовика белым полотнищем со свастикой, проехали мимо них, приглашая подвести по-русски. В этой сновидной реальности все пока складывалось очень удачно для них.
Они были уже у окраинных домов, когда юнкерсы, у которых осталось по несколько бомб, зависли над их родным хутором. Здесь полная обездвиженность на время сковала их. Недалеко были спасительные окопы и щели, девчонки легли, а мальчик, крещеный смертью, стоя, спокойно считал отваливающиеся со стальных стервятников бомбы.
Они с Надькой вжались в землю, зажали уши, но ревущий вой ей почему-то был слышен, и было так страшно, что какая-то уцелевшая критическая часть ее сознания скептически предупредила: «Смотри, не обделайся. Там-то это куда ни шло, а здесь…на кроватке-то». Вдруг опять появился тот же грузовик, пыля по направлению к хутору. И один из немцев, взобравшись в кузов, грозил кулаком, адресуясь небу. Подействовало. А! Вот оно что. Нас уже заняли немцы. Слишком быстро, чтобы они сами успели это сообразить.
Димка встретился ей раньше всех и оглушил ее новостями.  Сказал, что мать и другие женщины вернулись к детям с рытья окопов ночью. Немцы где-то прорвались в другом месте, и выкопанные окопы, и ходы сообщения стали бесполезными. Теперь все почему-то углубляют окопы не с той стороны, откуда приехал немецкий грузовик, а с противоположной. Мир сошел с ума. Самые разные слухи ходили тут. Говорили, что немцы – нехристи, что они с рогами. Но вот недавно в грузовике приехало два немца. И бомбить перестали. Отрытые ими окопы на окраине села стали занимать усталые и запыленные люди, и толпа женщин стариков и подростков с удивлением узнала от рассмеявшегося командира, что враги – обычные люди и отнюдь не оживают вновь. А приехавшим немцам он дал работу, и говорят они по-русски.
Они, конечно, тоже пошли помогать. Война пришла к ним, чтобы срыть их хутор до основания. И они в каком-то смысле помогали ей. Тоже рыли. Уже рядом со своими домами. И все понимали, что это значит. Углубляли, соединяли углубления сетью ходов и переходов. Ей почему-то хотелось смеяться и ёрничать. Что-то очень небрежное сказала она Надьке по поводу вояк, про… половину России под руководством козла грузина, и только теперь собравшихся отвоевать все снова. Изумленные зеленоватые глазки подружки широко распахнулись. Она пояснила. Погромче, а затем очень громко, привлекая к себе всеобщее внимание. Верхи всегда предают низы, возлагая на них всю ответственность за свои ошибки и предательство. Как, скажем, кавалер, нагулявшийся ночью, оказывается не в силах оплодотворить женщину. Работа встала. И вдруг она увидела мать, идущую к ней с широким солдатским ремнем. Мама была вполне узнаваема. И в этом времени ей была присуща властность.
– Ну-ка, коза-дереза, иди сюда!
Встреча родных душ, так сказать. Медной бляхой вперед ремень прошелся по ее спине и ниже. Все это было терпимо. Но боль с обожженных загаром плеч хлестнула в рот: «Ой, мамочка, не буду!» Как это она так неудобно легла! И было нестерпимо обидно от своей собственной глупости, от непоправимости прошлого, ибо краешком сознания, она понимала, что находится совершенно в другом временном отрезке.
Но особенно задевал и откровенный смех лейтенантика Блинкова с пухлыми губами, чем-то неуловимо напоминающего Сашку Безударчикова. К нему в землянку ее привел какой-то бдительный боец, усмотревший вражескую пропаганду в ее вольных речах. Как ни обиден был его смех, она всё-таки сделала попытку остаться с ними, но пухлогубый командир кивнул в сторону не сводящей с него глаз Танечки с сумкой сандружинницы и объяснил, что с санчастью у них полный ажур, при этом усмешливо обмерил всю Зою глазами и поинтересовался, сколько ей лет. Помедлив, она назвала свой сегодняшний возраст.
–  Двадцать шесть.
–  Ну, через десять лет будет, – согласился он и приказал всем невоенным  лицам немедленно отправляться по домам.
Она осмотрела свои почему-то похудевшие ноги и руки. Таня услужливо протянула и зеркальце, из которого глянуло на нее лицо девочки-подростка. И вошедшая мать с постоянно повторяемой присказкой «Уж вы её простите, глупую!» тянула ее за руку и говорила, чтобы они с братом шли не мешкая домой, а она с Оксанкой забежит еще до тетки Гали. Она увидела рядом с собой Димку – мальчика лет одиннадцати, и опять сквозь сонную одурь подумалось: «У меня же нет брата».
Но так хотелось посмотреть настоящий бой. Помочь своим. Ведь ей во сне абсолютно ничего не угрожает. И она вновь отыскала лейтенанта, который наблюдал, как солдаты устанавливали пулемет. Она решила сразу оглушить своим заявлением.
– Я из другого времени. Могу пригодиться.
– Люблю фантазерок. И из какого же другого?
– Конец двадцатого века. 
– Но тогда вы уже старушка.
Она скороговоркой стала пояснять свои особые обстоятельства. Психологическую реальность он принимал в расчет только под углом ее сумасшествия. Но Герберта Уэллса он читал.         
– А. Ну, врите дальше. Машина времени?
– Вы мне как бы снитесь.
– А с головой у вас в порядке? Ладно. Ну и как там? Коммунизм? Или уже морлоки и элои?
–  А черт его знает что.             
– Значит, мы проиграли, – сказал Блинков, и лицо его затуманилось
– Нет, вы победили! – поспешила она обрадовать его. Но он не стал радоваться:
– Тогда проиграли вы.
– Ну. Не все так печально, хотя Советский Союз распался.
– Опять поднялись фашисты?
– Нет. Этих вы долбанули крепко. Они поднимаются, но не поднялись. Мы побили сами себя. Вы никогда не видели подобного? Изнутри. Как это по-церковному, бес приобретательства вселился в нас всех и овладел нашими душами. И теперь теряем в год по миллиону человек. Нас бьют всюду: на Кавказе, на Волге, в Москве.
– Столько положено ребят… И чем же вы можете нам помочь?  Пригодиться? Вы проссали… все наше будущее. И свое собственное. И человечества. Убирайся, детка! Потомки  – потемки в потоках крови.
Это было хуже, чем ремнем по загару. У нее сразу промокли глаза, и она закусила ладонь, чтобы не разрыдаться. Но тут и выступил тенью ее названный брат Димка и погладил ей волосы. А командир прилег к пулемету, обмерил зону поражения, а потом, вскочив, немецкой командой призвал к вниманию: «Ахтунг!»
– Вас разложили изнутри. Нужно изгнать и оседлать бесов, говоря по-церковному. Надо изучить механизмы зла и овладеть ими.
И лейтенант Блинков рассказал ей, как пригодились ему отремонтированные его умельцами немецкий танк, комплекты немецких военных мундиров и даже флаг со свастикой. Они вырвались на грунтовку навстречу небольшой колонне, а он один за всех орал, что русские свиньи на хвосте и нужно развернуться. Немцы подпустили их очень близко. Оседланное зло работало. Несколько машин с боеприпасами и горючим стали сигнальными маяками в этой степи и в этом времени. Была и капля дегтя. Заблудившиеся танки полковника Сахарчука тоже приняли их поначалу за немцев. Пришлось сдаться и объяснять ситуацию. Потрясающему перед ним револьвером полковнику он дал совет следовать их примеру, ибо на этой стороне Дона уже почти нет наших воинских частей. Это же пожелание бить врага его же оружием он может дать и людям будущего. Закончил свою долгую речь парадоксальным обещанием:
– Это  мы поможем вам. Помните о нас, и мы придем в ваше время через вашу память и настроение. Ладно. Вот что, девушка, рассказывают, что тут у вас полно балок и балочек. Можете о них рассказать?
Откуда-то она знала о них. Как будто бы с местной ребятней и братом облазала там каждый спуск и каждую тропинку. Ну, конечно же! Зимой катались на санках, начиная с весны  –  за корешками и цветами, летом – бахчи. Бирючья балка  – совсем рядом. На откосах  – густой кустарник, трава очень долго бывает зеленой. По ее дну протекает ручей. Дальше – Коренная балка, затем Ежовая, Змеиная. И она продолжала объяснять ему все это голосом девочки-отличницы, вызванной учителем географии к доске. Лицо Блинкова просветлело, и он задал дополнительный вопрос:
– Можно ли скрытно подойти к Дону?
– Для небольшой группы пара пустяков. В разведку? Пошлите меня!
– Я вызову вас. Может быть, вы понадобитесь мне.
Но подозрения его носили реалистичный характер, и он стал допытываться, не взрывалась ли рядом с ними бомба во время их походов этим летом. А все-таки, не страдает ли она галлюцинациями?
– Но если для вас все это – сон, то вам ничего не грозит. Впрочем, во сне иногда страшно умереть. В таких случаях всегда просыпаешься. Я не доучился на философском факультете. Двойное инобытие есть возвращение к бытию. Переход через нулевую точку. Бессмертие. Приятно было познакомиться. Жаль, что этого не бывает.
Наконец-то она уловила связь своего странного сна с логикой. Изображение Блинкова стало мутнеть и двоиться, а голос еще звучал. Надо было теперь успеть спросить его.
– Ну и как вы себе представляете нульзначную логику?
Лейтенант отвечал, что переход через нулевую точку и обратно переживают смертельно рискующие люди, проходящие сквозь пули и выживающие. Однажды осколок сбросил с него каску, не оставив на нем самом и царапинки. Есть масса случаев, когда человек уходит из смертельного сплетения обстоятельств, и очень хочется распознать, что стоит за этим. И научиться этому. Да, где-то она читала, что из трехсот сорока шести человек, повторивших подвиг Александра Матросова, шестеро остались живыми. Множество пуль, угодивших в их тела, потеряли все свое значение. А сейчас она покажет ему. Условным свистом подозвала братца, околачивающегося поблизости, но не решавшегося подойти.
– Ножичек с тобой? Дай-ка сюда.
Взяв у Димки складной ножичек, она хотела сразу вонзить его себе в горло, но, вспомнив про неожиданно оказавшийся больным ремень, спохватилась и очень медленно стала погружать остриё в руку. Боли не было, и лезвие ножа просто выглянуло с другой стороны.
Димка, склонный воспринимать все происходящее юмористически, широко раскрыл глаза:
– Вот это фокус! Не больно?
– Я оптическая иллюзия, светокопия объекта.
Лейтенант тоже был ошеломлен. Она легко извлекла нож обратно и показала совершенно ничем не задетую руку.
–  Не передумаете, товарищ лейтенант?
Но у него не было времени. Он покачал головой и пошел в сторону.
–  Все равно не взяли, сестренка? 
Дима участливо положил ей руку на плечо. Он был свидетелем ее позора и триумфа, телесного и душевного. Но свою причастность к чужому времени он никак не трактовал. И причем тут брат? Брата у нее никогда не было. Ей почему-то захотелось отыграться во сне. Переиначить там все на свете. Но, удивительное дело, и там это нельзя было сделать сразу, и пришлось пылить назад, к своему хутору. Уже дома она предложила этому мальчику,  назвавшемуся братом, закрыть глаза и раскрыть рот, что тот и сделал очень готовно, хотя, опасаясь подвоха, лишь слегка приспустил густые ресницы. Но ладонь сестры внесла ему в рот нежно тающий шоколад.
–  Вкусно?  Давай достанем такой же?
–   Откуда? – изумился он.
– Вояки могут оставить в разбитых машинах. Машины с продовольствием горят не так сильно, как с соляркой.
– А если немцы?
– Погуляю с ними. Слышал. Что сказал командир? Пока силы зла владеют тобой, овладеть ими.
– Ах, ты, бесстыжка, ах, ты сучья дочь!
Шарахнула его с обеих рук в грудь и в челюсть. Как и не стоял Дмитрий на ногах.
– Ладно, прощается.
Она хотела помочь ему подняться, но не для помощи стремительно схватил он ладонь и, опрокидываясь на спину, попытался  бросить ее через себя. Но не вышло. Свозились. Все-таки он был моложе, и она справилась.
– А правильно тебя отпороли, –  проговорил он, нисколько не колеблясь.
– А я терпела.
– Слышали.
Во время возни он затылком задел ствол яблони, и теперь морщится.
– Вижу, что до сих пор звенит. Пойдешь со мной? А то оставайся, жди мать с Оксанкой.  Или дуй до бабушки.
– Хорошо. Прогуляемся.
– Оставим записку матери. Пойдем далеко. За Дон.
Димка присвистнул.
–  С ночевкой что ли? Ты думаешь, что это было недавно?
– Цела еще немецкая тушенка и шоколад.
– И почему именно на том берегу?
– Ну, танк на себе и его умельцы не перетащат. Нужно уходить незаметно, чтобы никто не видел.
Горячая пыль бьет в нос и рот ползущих, трава колет голые руки. Трудно дышать и двигаться, а тут еще постанывающий брат, не понимающий, почему именно надо ползти, хотя никто не смотрит. Он двигается впереди. Она шепчет ему, что скоро будет легче. А пока попеременно: «Рука – нога, рука – нога. Плотнее вжимайся». Он поминутно оглядывается, вероятно, желая знать, как попеременно двигается сам командир. И вот гуще и мягче стелется травяной покров. Стоит доползти до кустов, а там пригибаясь… самое трудное – крутой склон. Она даст команду. На ногах не устоишь. Лететь вниз, что называется, кубарем. Он скатывается первым, она – через минуту. Как спасательный катер она поплывет вслед за ним. Тут не купаются, потому что рядом – водоворот, и течение сильное, зато место узкое и сразу вход в лесочек. Закрутит – воздуха побольше  – и вглубь, а там в сторону. И дальше так. Не больше двух взмахов на поверхности. Воздуха – и дальше под водой. Сможешь?
– Так точно! – отвечает подчиненный.
– Покатились! – чего-чего, а командовать она научилась. Профессия такая, развивающая склонность к самодурству, появится у нее в послесонном будущем.
– В одежде?
– Ну не нагишом же!
И донская вода отшлепала их тела невысокой волной. Не удалось избежать и кручения, намокшая одежда тянула вниз, но легче было нырять. И все обошлось. Они были уже на середине, когда с правого берега раздался нарастающий гул, послышалась стрельба, но вскоре все затихло. Противоположный берег неширокой полоской песчаника качался среди зеленых камышей. Было тихо. Их встретил лишь беззаботный стрекот кузнечика. И опять ее удивила реалистичность этого странного сна. Было видно поблескивание солнечных лучей на листьях ивы, корявый ствол обрушившегося дуба, ставший прогулочной дорожкой для насекомых. Одним усилием воли она хотела бы повлечь череду событий за собой. Но намокшее платье облепило ее всю так, что показалось, что она склеилась, а брат с усилием подтянул сбившиеся к ступням ног штаны вместе с трусами. Сказал обиженно: «Говорил же: вставь другую резинку!» И отошел в сторону, не оглядываясь. Надо было раздеться, отжаться и обсушиться. Но не было времени. Какая-то мысль зацепилась за полузатопленную лодку, но, вспугнутая неясными звуками,  растаяла в воздухе. Она была кажимостью кажимости, тенью тени. Видимо, слишком тяжелый сгусток событий, состоявшихся здесь, породил бесчисленные свои отражения в постсобытийной реальности. Что-то чужое и страшно далекое послышалось ей в далеких голосах. От игр в казаки-разбойники остался этот жест. Взбросила и уронила руку. Брат покорно лег. Пошевелила пальчиками: «Вперед». Захватывающая игра в прятки продолжалась. Миновав песчаник, они вползли в густую и высокую траву, безнадежно запачкав одежду. «Посмотри!» – шёпотом приказала она. И Димка, осторожно приподняв голову, пошевелил губами: «Немцы. А! Купаться собираются. Автомат бы увести!» Резкий окрик заставил обоих вздрогнуть.
– Нас не видно, – успокоила себя она. Ей пришла в голову мысль, что можно умереть и во сне. Необъяснимая смерть. Застреленная в прошлом. Захотелось проснуться. Но не тут-то было. Оглянувшись, она увидела вопросительные глаза Димки. – Не отставай! – Она стремительно двигает локтями и коленками. А вот и кусты. Значит, они миновали гребень и ползут теперь вниз. Секунду она соображает, смотрит, как брат послушно исчезает в колком кустарнике. А затем она, аккуратно приподнявшись на руках, увидела пришельцев. Это были маленькие люди в черных танкошлемах, скользящие между черными пятнами остановившихся чудовищ. «Это же танки!», –  наконец-то дошло до нее. Чужие голоса их тихо шелестели совершенно непонятной речью. Группа военных с заинтересованным видом слушала одного из них, по-видимому, начальника, стоявшего в центре. И она уловила пульс чужой мысли и чужой воли.
…Отто Рихлер имел все основания критиковать с аналитической точки зрения, как свое, так и чужое высшее командование за нерасторопность. Телефонограмма из штаба корпуса обязывала его любой ценой в течение ближайших суток достичь Дона. Но, натолкнувшись на упорное сопротивление, потеряв до батальона сопровождающей пехоты и с десятка полтора танков, он отступил, развернулся, ссадил или оставил почти всю пехоту (это уж там решит начальство) и рванулся к югу, где разведка обнаружила узкий клинышек между большим минным полем и непролазной топью. На рассвете у горловины балки, выводящей прямо к цели, загрохотал бой. Через пару часов Отто поразился не своим потерям, а малочисленности русских орудий. Пользуясь узостью коридора для резкого усиления потерь, здесь следовало бы сосредоточить в три – четыре раза больше орудий. Вот тогда бы его выход к реке стал сомнительным. Конечно, они могли бы оставить корректировщика огня дальней артиллерии, и он распорядился обследовать ближайшие окрестности.
Еще день назад он радировал о нехватке горючего. Штаб обещал, но машины не пришли. Этим утром он осведомил штаб о своем маневре, о выходе к Дону в двадцати пяти километрах южнее намеченного пункта, но там предупредили о возможных воздушных атаках противника и заверили, что горючее уже в пути. Надо было замаскироваться подручными средствами, жидкий лесок оставлял очень мало возможностей быть незаметными. И ждать саперов, боеприпасов. Наведения моста. Начальство не спешило. Почти прямой выход к берегу реки не вызывал у Отто положительных эмоций. В полукилометре от воды с последними каплями горючего. Хмурое поначалу небо расчистилось, и ослепительная голубизна июльского небосклона засияла над ними. На месте русских он немедленно этим бы воспользовался. Но русская авиация тоже не торопилась. У них было мало самолётов. Полковник распорядился разведать берег, развернуть радиостанцию, ещё раз требовать сапёров и горючего.

…Как раз неподалеку от них стояла тяжелая железка со зловещим черным крестом на башне и еще с чем-то прислоненным к гусенице. Она стала считать танки и сбилась со счета, потому что боялась поднимать голову. Она оставила брата за невысоким бугорком, а сама подползла ближе, вжимаясь в узкую лощинку так плотно, как только могла. Это было странное состояние полусна, страха и бесстрашия одновременно. Краешком сознания она понимала, что это вполне безопасная игра расшалившегося воображения и ничего больше, но в то же время боролась с тем, чтобы не броситься бегом вперед или назад, куда угодно. Шагах в трехсот от нее из машины с проволочными ушами – наверное, там была радиостанция, – выпрыгнул, по всей видимости, их главный и что-то закричал. Что-то у них там не получалось. Или радист принял какое-то неутешительное сообщение. Еще один немец достал бинокль. Екнуло и остановилось сердце. «Только к ним, – так безопаснее», – подсказал хладнокровный рассудок. И она подползла еще, борясь с отчаянным желанием оглушить всю округу резким воплем: «Мамочка!», хотя всё время помнила, что это сон, и она – голографический зайчик. Но немцев сейчас интересовал дальний план. Внизу, на складном стульчике расстилали карту, но сколько ни напрягала она слух, не услышала ни одной фразы из того немецкого, который был ей доступен. Лишь бы не высунулся брательник. «Еще! Шок – о – лад», – еле слышно помогая себе ртом, она разделила метровый отрезок пути на кусочки сантиметров по десять и очень медленно перемещала непослушное тело по направлению к кустарнику, под которым была широкая вымоина. «Шок – о – лад», – широко раскрытый рот жадно хватал стебли травы и землю. Цель была достигнута, и она вдавила свое тело в вымоину. Теперь их можно было пересчитать. Вернее, всё то, на чем они приехали. С их загоревших лиц капал пот, и ничего звериного не было в их облике. Они расстегивали мундиры, смеялись. Но рядом стояли тяжелые бронированные чудища, бросая на этот зеленый мир, на самый их смех и хохот свою тяжкую и тусклую тень. Забавно, но жара делала свое дело. Правда, только после команды танкисты стали стягивать свое обмундирование, раскладывать его как бы на просушку. Двое из них, один с топориком, а другой с автоматом расположились в метрах десяти от нее. Она затаила дыхание. Но те, оглядев окрестности, весело переговариваясь, разделись до пояса и стали рубить и ломать ветви, тоже началось и по всей полянке. «Маскировку готовят, сволочи!» – догадалась Нина, впившись глазами в автомат, лежавший метрах в пяти от нее. Они сместились еще в сторону. И еще. Это получилось как бы самопроизвольно. Резко и протяжно почти по-кошачьи, заверещал канюк, оба немца удивленно подняли голову. Залопотали по-своему, отыскивая взглядами, птицу, которую они обозвали кошачьим орлом, и в ту же секунду в прыжке она достала оружие, и, упав навзничь, поползла назад. С тех пор, как она коснулась оружия, страх покинул ее. Она пробовала держать автомат в руках, но это было тяжко, и тогда, опрокинувшись на спину, она поползла вверх по склону, как будто плыла по реке, волоча похищенное за ремень.
Птица заверещала у нее над самым ухом, и она едва не стукнулась затылком о лоб Димки.
– Ты с ума сошел, – зашипела она. – Еще не совсем птичкой стал?
– Я отвлекаю! – прошипел в ответ он. – Охочусь на мышей. А ты на кой черт взяла эту дрянь?
– Вот девчонка! Пригодится.
–  Я девчонка?!
–  Трудности у немцев с шоколадом. Уходим. Прихвати штучку.
Откуда-то сверху неясным рокотом донёсся приближающийся гул. И вдруг грохот раздался рядом. В первое мгновение она ничего не поняла, а потом увидела фигуру брата со вскинутыми вверх руками, с нелепо выставленным в небо дулом автоматом. Он испугался первых же своих выстрелов, растерялся, позеленел и держался теперь за автомат, не зная, что делать, а длиннющая очередь летела в небо к немецким самолетам. А пропадать – так пропадать, она вскочила и ударами ребром ладони по рукам Димки заставила уронить оружие. Автомат смолк. Она услышала посвист пуль и, сбив мальчишку с ног, накрыла его своим телом. Стало страшно, но она вовремя вспомнила, что только спит, и снова приподнялась. Кажется, в нее попала пуля. Но как странно! На платье осталась круглая дырка, а ни малейшей боли она не почувствовала. Сама пуля исчезла, улетучилась, испарилась. Так воевать можно было.
И теперь, внезапно появившимся острым зрением, она увидела силуэты машин, возникшие на западной окраине балки, и догадалась, чего ждали три десятка крестовых черепах. Она услышал рев самолетов над головой, и также мгновенно и точно перевела с немецкого никогда не слышанную прежде фразу: «Взять обоих. Живьем. Позабавимся».
Но никто не смог выполнить этого приказа, потому что немецкие самолеты развернулись и пошли на снижение, уронив со своих бортов  тяжелые капли, стремительно растущие при своем приближении. Они наконец-то нашли этих русских, раскатывающих на немецких танках. Пропавший русский танковый корпус полковника Сахарчука. С типично русским маниакальным упорством один из них сейчас же открыл огонь по самолетам и тем самым обнаружил себя. Кострами взлетели к небу машины, которых они так долго дожидались.
Началось малое светопреставление. И уже раскатывали они белые знамена, накрывали ими танки, и снимали каски, и махали флагами со свастикой. Все было напрасно, потому что первой же бомбой накрыло радиостанцию, и Отто теперь не мог связаться со штабом. Две переносные рации устойчиво ловили радиопомехи. За первой волной отбомбившихся самолетов, последовала вторая и третья. И больше всего Отто поразило, что в этом спустившемся на землю хаосе неуязвимо стояла на вершине откоса, уперев руки в боки, полураздетая славянская валькирия и невозмутимо созерцала кипение металла и огня внутри котлована. Балка пылала. Он приказал адъютанту пристрелить эту сумасшедшую. Но автоматные очереди только окончательно спустили с нее одежду. Никаких других повреждений не было. Она даже не переменила позу.
– Она неживая!! – прокричал ему в ухо Готфрид, рассматривая обнаженное привидение в бинокль и причмокивая. – Но вкусненькая!
Опровергая его слова, привидение взмахнуло руками и скрылось из виду.
Только спустя двадцать минут, погубив половину танков, авиация догадалась, что бомбит своих. Однако, вскоре из-за Дона начала бить артиллерия. И хотя было совсем не до того, чтобы преследовать подростков, стремительно убегающих к реке, Отто повторил свой приказ. Теперь их непременно надлежало взять живьем, поскольку именно они выступили носителями совершенно новой индивидуальной защиты, созданной и впервые испытанной русскими в донских степях. Едва удалось выйти на связь со штабом, Отто доложил о непродуманности действий авиации, погубившей почти все его танки. О том же, что он и еще несколько человек видели своими глазами ; полную неуязвимость русской девушки, свидетельствующую о том, что русским каким-то образом удалось найти идеальное средство индивидуальной защиты, он предпочел умолчать, как ни настаивал лейтенант Готфрид Бренн. Одумавшийся командир не желал закончить свой поход на Волгу в психушке. Еще и еще раз он повторил Бренну о возможности массовой галлюцинации, сгустка световых волн, путешествующего в пространстве. Поэтому приказ остается приказом.
Если это не галлюцинация, берите её только живьем.            
Взяв с собой несколько автоматчиков, Бренн короткими перебежками повел их к Дону…
На обратном пути оказалось, что брат – неконтролируемый персонаж ее сна. Он изумленно таращил на нее глаза, так что пришлось из дырявых тряпок соорудить себе что-то навроде лифчика и трусиков. Но он все равно спросил:
– Нин, а ты кто?
– Разве я не похожа на твою сестру?
– У тебя нет шрама, вот тут на спине, и вообще ни одна пуля до тебя не дотронулась.
– Я пришла издалека.
– То, что ты говорила лейтенанту, это была правда?
Не отвечая на этот вопрос, она пригнула его к земле. Надо было лечь и притаиться. Теперь река ей не понравилась. Мрачные тучи бежали по небу, и налетевший ветер поднял на ней волны. Пристроив винтовку и одежду на небольшом плотике, плыл солдат. Возможно, это уплывал наш наводчик. Фонтанчики брызг взлетели возле плотика. Били из не очень далеких кустарников. Человек больше не показывался. Убили или очень удачный длинный нырок. Значит, их тоже поджидали. Она объяснила брату, что здесь они не поплывут, он должен сам подняться вверх по реке и там пересечь реку. А она побудет еще здесь. Он сам видел, что пули ей ничего не сделают, и она еще повоюет. Его пришлось подтолкнуть, и он исчез.
Сейчас она им покажет. Она ведь неуязвимая. И туже выпустила короткую очередь из автомата. Теперь сменить позицию. Еще очередь. Ага, стреляют уже и по ней, но только слезают и слезают тряпочки с тела, и слегка пощипывает кожа. Вообще-то, она спит, и надо бы проснуться или добраться во сне до Берлина и расстрелять имперскую канцелярию. Усилием воли Нина попробовала добавить себе крылья, ее приподняло, но сейчас же опустило на грешную землю. Грешница! Вот почему на за что не подняться. Да она же у Саши! Она притянула его к себе и услышала: «Ольга! Проснись!». Нет, это не она. Это он ещё с кем-то. Но что они делают здесь, на донском берегу? Нашли время и место.
Странная сновидная реальность упорно не желала ни подчиниться ей, ни отпустить ее на свободу. И было непонятно, это она играет в войну, или война каким-то своим далеким эхом играет с ней. Она перекатилась через песчаный бархан, выстрелила. Сползла вниз к самой реке. Оказалось, что автомат имел тяжесть, и его пришлось бросить. По ней не стреляли, и она спокойно переплыла реку. Но на той стороне, когда она уже совершенно успокоилась, прямо из травы поднялись темные фигуры и устремились к ней, требуя поднять руки. И тогда она пробежала через них, нанося удары и не чувствуя их, ощутив лишь легкое дуновение ветерка и покалывание в ногах. Итак, ее решили взять в плен, поймать солнечный зайчик. Оставалось измучить их окончательно, но выходило так, что уставала и она.
Уже вечером она, почти совершенно нагая, бежала по родному хутору. Но, собственно, того хутора, который она знала, уже не было больше. Он пылал и плавился, а среди горящих хат и сараев, как очумелая, носилась скотина. Можно было не стесняться. Но их дом был цел. Не было ни матери, ни Димки. Если уж все дело в одежде, то… Она раскрыла сундук, напялила на себя платье и обвязала вокруг пояса  ещё одно запасное. Ещё было понимание, что это сновидение, но уже был и страшок. А вдруг это такой сон, из которого никогда не выбраться, и ей предстоит остаться в этом пылающем мире? Как человек в коме. Ком. Ом. Да, она физик. Сейчас проснусь. Зажмурила и раскрыла глаза. Она была еще в доме, пришло детское желание спрятаться ото всего на свете под кровать, но дом внезапно вспыхнул. Остаться? Умереть, чтобы воскреснуть? 
– Остаться? Оленька, ты ставишь нас в неловкое положение. Шагай, радость моя!
Господи!  Это они-то в положении? Это я в положении.
Стало трудно дышать. Кашляя, она пробралась к выходу. Во дворе металась корова. У Зорьки был выбит глаз, кровь заливала ей морду. С жалобным мыком она стала пытаться спрятать свою рогатую голову под мышкой у хозяйки. Нина  не могла от нее оторваться. До нее медленно дошло, что корова осталась неподоенной, и ее надо бы подоить. Верно, матери было недосуг, а Димку она не подпускала. Рев беспомощного животного был страшнее огня, лижущего стены дома, и рокота моторов немецких танков, ворвавшихся в село. Отогнав корову подальше, она присела под ней с ведерком. Тоненькой струйкой брызнуло молоко.
На задах к ней пристала растерянная Надька. Нина крикнула ей, чтобы она спасалась и пряталась. Но та не собиралась отрываться от подружки. Так и бежали они с Надькой среди всеобщего огня и хаоса, не зная куда податься. Она подумала, что все наши бойцы и их командир, обещавшие защитить их, погибли.
Но лейтенант был жив. Весь в темно-красных пятнах с перебинтованной рукой, он привстал над одной из щелей, выкопанных на огородах.
– Сюда! Здесь не достанут!
Но не только он заметил их.
Может быть, это как раз и были знакомые фрицы с того или этого берега, искавшие как раз ее.
Тут же раздалась очередь, и прошитая ею напополам, упала Надька. Несколько толчков в грудь и ниже ощутила и она. Строчки пуль лишь разорвали ей платье. Но силы воскресения людей не было дано ей и здесь. Лейтенант силком оторвал ее от убитой подружки: «Бесполезно! Ты что слепая? Эх, ты бесплотный дух. Теперь я тебе верю. Кажется сюда. А у меня всего два патрона». Ах, вот для чего это все было! По Зигмунду Фрейду! Вытеснение, сублимация. Нет бы сразу приснился Сашка! И уже шептала она ему горячешным присвистом: «Ну, ну, ощупай меня всю. Узнай, как будущее сохраняется в прошлом или наоборот». – «Ты не совсем поняла. Извини… Я прикроюсь тобой». – «Ничего. Можно и так. Любовь и смерть всегда рядом». В щель бросили гранату, это снова напомнило ей ремень по загару. Осколки довершили разрушение одежды прошлого. Вниз кубарем скатился фашист. Видимо, он видел только обнаженную спину девушки. Лейтенант выстрелил из-под нее. Фриц упал. «Лучшего прикрытия не изобрести. Ну-ка, переодевайся в меня, а я – в него. Буду тебя конвоировать»… Похоже, отсюда не выбраться. Она уже плохо помнит оператор Лапласа, а здесь уже умеет стрелять и рыть окопчик.
– Вы можете сказать, что ей снится?
– Что-то очень нервное.
Нина приоткрыла глаза. Койка, каюта, пароход. Зверкова сошла. После Нижнего. Она же закрывалась. Ан, нет. Впрочем, замок не проблема не для одного Артёма. Сквозь приспущенные ресницы рассмотрела гостей: французский физик Поль Брюно, очень похожий на кого-то, но неясно на кого, и её клиентка Антонина Михайловна.
Металась в телесной тоске и не соизволила одеться. Композиция. Нагая с одеялом. Может быть, лучше поспать?
– Прикажите ей проснуться.
А, вот как. Ну, пусть думают, что я подчиняюсь всем и каждому.
– Чем обязана столь ранним визитом?
Оказывается,  Поль всегда был без ума от русских женщин. Он предлагает Нине и Антонине тройственный союз. У него – яхта и вилла. Втроём, работая на Средиземном море, они могут загрести сумасшедшие денежки. Всего-то и надо демонтировать аппаратуру в одной каюте. Погрузить на катер, который подойдёт к пароходу. Вам надо лишь назвать номер каюты, код входа, код доступа.
–  А что будет, если я пошлю вас к чёрту?
Поль вытащил пистолет:
– Вот мой самый убедительный аргумент. Глушилку я сейчас наверну. Если вы не готовы умереть, то сейчас же назовёте номера кают оптических масок, коды входа и коды доступа?
Дрожащим, но постепенно твердеющим  голосом Локоткова произнесла:            
– Вы п-потише. Здесь нет прослушек и гляделок, но кнопку тревоги я уже нажала, тут у меня их ровным счётом 36.
Сейчас же зазвенел телефон, висевший в двух шагах на стенке
– Штучку – спрячьте, Поль, я отвечу.
– Скажите, что случайно нажали.
– Я знаю, что сказать, – ответила Нина и, взяв трубку, уронила, – технический сбой.
По слегка побледневшему лицу Крайней Нина поняла, что первый раунд сыгран вничью.
– И давайте шёпотом-шёпотом, что вам нужно и сколько вы можете предложить.
– Мне нужен весь технологический процесс получения этих ваших  световых движущихся голографий. Вся документация.
– А вы кто?
– Я – ЧП, частный предприниматель. Я уже вложил в ваш проект полмиллиона долларов. Мне обещано 40 % прибыли ежегодно. Но я хочу знать всё, и вижу, что вы недовольны руководством, которое за ваши гениальные открытия платит вам смехотворно мало. Дорогая Нина, за документацию технологического процесса изготовления призраков я обещаю вам, на двоих с вашим будущим мужем, трёхкомнатную в Москве и коттеджик в Подмосковье, я не обижу и этого, вероятно, вашего прошлого друга, Артёма, и вашего единственного охранника Семёна. Между нами девочками говоря, с системой безопасности у вашей фирмы – полный швах, я думаю, вы легко справитесь с моим заданием, которое я оплачу с королевской щедростью.
– Ни ваша квартира, где через два дня я не проснусь, ни ваш коттеджик, который сгорит вместе со мной, меня не интересует. Моя информация стоит 10 миллионов долларов плюс индивидуальная подводная лодка, так и сообщите вашим хозяевам.
Он очень больно сжал ей предплечье:
– Раздевайтесь.
Приподнял одеяло:
– А девушка уже готова.
И успокоил ещё:
– Это не изнасилование. Это – вербовка.
Она сейчас же закрыла глаза:
– Поль, Поль, действительно, вас лишили той крохи разума, которой вы располагали. Дайте мне на размышление пару минут.
Нет, нет. Одной с ним не справиться. Да ещё Антонина. Благодарность за работу. Но Крайняя могла её подчинить одной силой воли. Гипнозом. Но пока не пользовалась им. Что-то не срабатывает в этой сцепке. Это замечательно. Она выдержала долгую паузу.
– Итак?
Блики солнечных лучей, пробившихся через гардины, скользили по полу, падали в чашку, в которой лежало зеркальце, и рядом, на свисающей простыне соседней кровати, как на экране, горела разноцветная радуга. Таня уехала, но осталась как сюрприз её подсветка, её озорство. Зверкова помогла бы. И сон ещё крутится в голове… Там она лежала со скрученными руками в каком-то темном подземелье, хотя смутно понимала, что дремлет в своей собственной постели, ясно видела остроносое лицо наклонившегося нал ней человека. Ну, конечно. Сейчас он спросит: «Каким образом изготовлен столь пуленепробиваемый материал? У нас много методов заставить вас говорить». И она ответит: «Ни одного! Я ещё не родилась!» Но здесь шансов не так много. Точнее говоря, ни одного. Буду говорить медленно-медленно, пока кто-нибудь не хватится. Саша? Нет, хотя вторая койка теперь свободна. Артём? Нужна я ему…
– Код состоит из постоянной и переменной части. Переменная часть это приблизительное решение дифференциального уравнения шестого порядка с коэффициентами года, месяца, недели, часа и даже минуты подхода. Начальные условия завязаны на мои паспортные данные. Решить это уравнение в уме мне не удасться. Воспользоваться компьютерной программой я могу только через разрешение Диесферова или Розагрозина. Мне необходимо часа три времени, и я должна с точностью до минуты знать время вашего входа.
– Врёте! – нагловатый Брюно, садистски усмехаясь, уселся на соседнюю кровать. – Мы тщательно отследили ваши действия и ваш несанкционированный вход в новом облике к Безударчикову. У вас не было вчера трёх часов времени…
Это было что-то пугающее. Значит, снилось ей одно, а делала она другое. Под гипнозом? Бессознательно? Вспомнился миф о полководце Амфитрионе, жену которого никак не мог соблазнить Юпитер, и вот тогда бог принял облик самого Амфитриона. И был посрамлён самим собой, ведь его божественность на ниве любви никак не отделялась красавицей от её мужа. Внешне он был победителем. Внутренне он утратил свою божественную индивидуальность, которая перешла к имени смертного. И он сам способствовал своему внутреннему поражению.
– Доказательства! – закричала она, ощущая, что это может быть правдой. А, по всей видимости, с глупенькой, сомнабулической извне Оленькой, изнутри Ниночкой ему было хорошо. По Бальмонту: «Она отдалась без упрёка,  она целовала без слов». Даленкова говорила, что пишет отбойный трактат «Отдалогия».
Дальше-то что? Умереть? Но, может быть, это означает, что газовое электромагнитное облачко, прилипая к телу, влияет на сознание, как бы расщепляет его. Если у того кота-чемпиона возникла двойственность ; кот и рысь, то у меня в данном случае тройственное расщепление. Я – Оленька, я – бабушкиных воспоминаний, я – сама по себе. Последнее я спало, а остальные занимались войной и любовью. Если они смогут помогать друг другу и не сведут меня с ума, то это замечательный эффект. Если пойти дальше и создать полевые слепки человеческих внутренних органов, то что это будет во взаимодействии с самим человеком? А вдруг это и есть почти полевая форма жизни? Нет, это слишком фантастично, чтобы вот так глупо, от какого-то обормота…
– Доказательств, к сожалению, почти никаких. Тоня, подайте ей два снимка. На первом – Оленька в бикини выходит их вашей каюты. Но мы точно знаем, что она сюда не заходила, более того, у её дверей каждые три часа меняется личная охрана. На втором – она же стучит в дверь. Обратите внимание на номер каюты: именно здесь обитает Саша Безударчиков.
– Это Оленька. Ей удалось перехитрить охранников, но предварительно она решила посмотреть, сплю ли я. У неё есть основания считать меня соперницей. Если это голографическая маска, то для её производства я нуждалась бы в помощнике.
–  А у вас он был: Светлана Бокова…
– Ну, раз вы всё знаете, я ничего не буду вам говорить.
Брюно скептически хмыкнул, прищёлкнул пальцами.
– А это мы посмотрим.  Куда вам поставить иголочки: под ноготки или в интимные места? Есть много действенных методов пробуждения памяти.
Россыпь иголок блеснула на его тонкой резиновой перчатке. Палач был во всеоружии. Ей стало страшно:
– Какая дикость! Никогда не думала, что вы иезуит и инквизитор.
– А может быть, мы начнём с очаровательного ротика. Прелестная ведьмочка, покажите язычок.
Её всю затрясло от испуга, когда он, сев на неё, схватил её левую руку и очень больно сжал ладонь.
– Подождите, Поль! Бога ради! Вы никогда не получите всю документацию и технологию процесса. Но, даже получив её, вы не сможете её прочитать. Информация хранится в голографической форме, а для её расшифровки нужна форма фронта опорной волны, используемой при записи голограммы. Уверяю вас, что она настолько замысловата и причудлива, что спасуют любые дешифровальщики.
– Но вы-то это знаете и скажете.
– Знает Розагрозин. Моя часть знаний вам не поможет.
Он снял перчатку с правой руки. Надел на  большой палец нестерпимо блестящий напёрсток.
– Не обделайся, детка.
– Подождите. Я скажу, – Нина  отмахнулась рукой от наваждения. Внезапно где-то в сознании объёмной картинкой нарисовался ироничный лейтенант Блинков: «В самом деле, обделались? Бывает». Собрала слюну и плюнула мучителю в лицо. Антонина тут же зажала ей рот рукой. Гад вогнал первую иголку под ноготь левого мизинца. Вместо крика получился какой-то сдавленный всхлип. Из глаз брызнули слёзы. Опять она стала маленькой, и бледная мама вносила её, вывихнувшую руку, к врачихе: «Плачешь? Ничего меньше пописаешь. Сейчас дёрну – завтра кататься побежишь». Да, это называется – влипла. В грязь по самые уши. А скажу, оставят живой? Не обольщайся, девочка. Тогда ты совершенно лишняя пешка в большой игре.
– Вспомнили?
Надо было срочно изобрести метод противостояния. Она вдруг вспомнила, что негры, доведённые плантаторами до отчаяния, желая покончить счёты с жизнью, как-то заглатывали языки и прерывали самим себе доступ воздуха в лёгкие.  Теперь горбунья запихала ей в рот беленькую тряпочку, и языку сразу стало не хватать места.          
– Поднимите правую, когда вспомните.
Она сейчас же подняла руку. Рот освободили.
– Я назову первую часть кода…
Пока она произносила последовательность букв и цифр, мысли бежали своей невесёлой чередой. Нет, метод негров не годился, и умирать было глупо, но нужно как-то пойти на поводу у смерти, поддаться и лишь потом…  Как это у Сердитенко, сжатие, сменяющееся расширением. Перекрутка боли на себя. Внезапно она вспомнила, что в детстве, страдая от острой зубной боли, запрещала себе дышать. Организм требовал воздуха, это становилось главным и подавляло все прочие желания и ощущения. Боль гасла и исчезала. Потом с возобновлением дыхания нарастала, следовал новый цикл, после нескольких десятков таких циклов, боль сдавалась, дело оканчивалось сном. Ну что ж, то зубы, а это иголки, и она сразу произнесла на полном выдохе:
– Над второй частью я подумаю.
Третья иголка болела значительно меньше, четвёртую она почти не почувствовала. Перед глазами шли красные круги, и она командовала себе: «Не дышать, не вздыхать, не стонать!» Кончилось это не сном, а звоном в голове и кратковременной потерей сознания. Слабое звено. Они опять куда-то бежали степью с девочкой, смешливой ровесницей со странным мужским именем Степанида. Страха не было, хотя рядом слышалась немецкая речь. Только что прошли связисты. Ядовитой чёрной змеёй лёг в жёлто-зеленой траве перед ними немецкий кабель связи. Под руки попался штык от винтовки, и у них не возникло ни малейшего сомнения, как следует поступить: «Хоть чем-нибудь да насолить гадам!» Перерезали кабель, прислушались. Почти рядом зазвучала отрывистая немецкая речь.
– Господи, побьют нас! – испугалась она.
– Как не так! – отвечала подружка. Сиганули в яр, заросший кустами, и побежали.
Через несколько минут она вернулась в реальность и с закрытыми глазами дослушала разговор мучителей.      
– Она в полной отключке.
– Свяжите ей руки и переверните на живот.
– А вы негодяй, Кёфэр Кефиров. Я не желаю в этом участвовать!
–  Это  приказ.
– Приказывайте подчиненным. И чего вы пристебались к девчонке?       
– Я желал как лучше. А это – жертвенное мясо, необоснованный героизм. Вы же видели, я предлагал ей приемлемую цену. Ладно, убирайтесь! Я всё возьму бесплатно и не без удовольствия.
Услышав это, Нина окончательно пришла в себя. Интересно, где у него пушка. Сквозь приспущенные ресницы она увидела, что Брюно расстегивает брюки. Ну что ж. Это к лучшему. Раздумывает. Аккуратист. Зачем же их мять? Перебрасывает брюки через спинку стула. Пол-секунды он потерял. И ещё капельку, обречённо:
– Бери меня!
Одеяло развёрнуто, ноги разведены. Кажется, он действительно думает о сексе. «И р-раз!» с точностью Сашкиного баловства сработали ноги и руки, выбив опору из-под ног, резко рванув на себя тяжёлое тело и мгновенно обкрутив вокруг него одеяло. Он попытался было вырваться, но ноги бездействовали, а руки были закутаны… Он не закричал, и это было ошибкой. Понятно, какая-то соплячка!  Пусть во сне, но она успела повоевать. И, навалившись на него всем телом, засунув ему в рот кусок простыни, а ноздри зажав пальцами, Нина смотрела, как, подёргиваясь, умирает человек. Но это было невыносимо. Это было невыносимо, потому что только теперь вместе с отпавшей щёточкой усов и со стёртым со щеки поддельным шрамом она узнала в нём венского иностранца, ухаживавшего за ней целых два вечера и предоставившего ванну с шампанским. Он даже нравился ей чем-то тогда!  Она разжала пальцы, и в то же время казнимый дотянулся одной ногой до пола и в предсмертном отчаянном усилии оттолкнулся. Нину подбросило, но в этот момент вбежавшая горбунья леденеющей Нинкиной рукой с неженской силой сжала ему ноздри. Ему не хватило воздуха. Он вздрогнул и замер. Крайняя подержала ещё долгих секунд десять, затем подбежала к двери, повернула ключ в замке, подошла к притихшей Локотковой с пинцетом:
– Давайте, руку.
Как подброшенная пружиной Нина вскочила и прыгнула к двери. Она рвалась наружу так, как будто бы надеялась выскочить из себя.
– Но-но-но, без истерики. Снимать клип про голую на палубе побежите? Не припомню такой песни.
Антонина крепко удерживала её у самой двери. Но в этом уже не было особенной необходимости. Вскинув здоровую руку вверх, Нина рассматривала результат действий своих пальчиков: свёрнутую головку ключа.   
– И как? Как мы теперь выйдем?         
В совершенной прострации Нина побежала обратно, в постель к мертвецу, приникла головой к холодеющему трупу, пытаясь делать искусственное дыхание.
– Если он оживёт, то мы будем на том свете, голубушка. Профи два раза подряд не ошибаются. Да-да. Красивый мужчина, бедная сестрёнка – счастливая вдова, –  говоря так, горбунья стаскивала её с кровати, усаживала на стул, гладила как ребёнка по голове. – А вот мы срежем ноготки, занозы вытащим, слёзы высушим, уберёмся, пойдём гулять.
Когда металлические занозы были извлечены, горбунья перебинтовала ей каждый пальчик отдельно и со вздохом сказала:
– Не стоит переживать. Этот дьявол мог бы умучить вас до смерти, покалечить физически или нравственно. Кое-кого сажал на иглу. Садист тот ещё. По всей видимости, ваши действия сочтут необходимой обороной. Вам сейчас же следует обратиться в милицию, но я боюсь, что за этим Брюно стоят такие силы, которые способны прикрыть и фирму «Оптиум», и оптический институт. Думайте, Нина Алексеевна. Ваша техника должна помочь нам. Я полагаю, что она в состоянии сделать оболочку манекена из тела Поля, под видом манекена мои люди могли бы его куда-нибудь вывезти.
Нина медленно приходила в себя. Оля, Нина, убийца, слишком плохо даже для кошмара. К Розагрозину? Я же подвела его, заигралась.
Антонина стала быстро и больно хлестать её по щекам.
– Очнись, девочка! Это всё-таки я его, а каяться будем потом. Тебе, чистенькой мямле, келью в монастыре я обеспечу. Да одевайся же ты! Итак, манекен?
Способность мыслить возвращалась вместе с необходимостью скрыть содеянное и с оправданием: «Ведь это же в основном не я, а она…»
– Зачем манекен? Обычный цилиндр, рулон бумаги – и за борт, – глотая слёзы и, удерживая рвущийся крик, произнесла Нина.
– Но это часть задачи. Нам необходим и живой Брюно, ; пусть его сыграет кто-нибудь из ваших мальчиков, так и не разобралась ; Артём это или Саша, или оба вместе.
– А это зачем? Чтобы его выход зафиксировали где-нибудь в Казани? Необходима подробная съёмка Брюно, а носить труп и устанавливать его в разных позах, будет накладно. Боюсь, что с этим мне не справиться. И я против мальчиков. Лишние рты и жертвы.
– Так лазерная голографическая съёмка существует… Правда, там искомый объект с женщиной… С моей сестрой. Со всеми предварительными стадиями раздевания.
«А, вероятно, именно это разрушило союз горбуньи с Брюно», –  решила Нина.
– Это не важно, хотя усложняет задачу.
– Почему усложняет?
Локоткова пошевелила забинтованными пальцами:
– При неаккуратной вырезке может случиться, что всплывёт и ваша сестра. Брюно окажется с призраком девушки. Свет запоминает всё. Впрочем, несите быстрее, я хочу, чтобы скорее испарился этот ужас. И Бокову зовите.
         – Давайте лучше со мной. Я понятливая.
– Конечно, если нам позволят плыть до Каспийского моря, то мы успеем. Ей ни о чём не надо говорить. Для неё это будет не труп, а обвёрнутая простынёй ценная скульптура. Для обеспечения сохранности произведения искусства мы и навесим на него голограмму рулона бумаги.
Её клиентка нисколько не утратила хладнокровия. Где-то найденными плоскогубцами зацепила краешек ключа, торчащий в двери, и довернула его.  Дверь открылась. Изнутри Нина закрылась на задвижку.
Страх нарастал по экспоненте. С уходом Антонины он стал нестерпимым. Унимая стучание зубов, мозг искал подходящей зацепки и нашёл её в легендах о скифских девушках, которые не могли выходить замуж до тех пор, пока не убьют врага. Но это плохо успокаивало. Нина стала колоть иголкой ладонь здоровой руки, в напрасной надежде, что этот ещё один, третий сон, ; самый больной и самый мучительный, ; всё-таки  улетучится. После третьей попытки она разочаровалась. Это была устойчивая реальность, заставившая не рожать, а убивать. И хотя глаза пугались, а руки уже делали своё дело, она определила характерные размеры тела. Затем, аккуратно подложив подушки, спустила труп на пол и начала снимать легко отстающую кафельную плитку душевой. Лёгкость как раз и говорила, что этой ночью кто-то тоже ставил эксперимент. Это была она. Нет, это была невинная, то есть невиновная девушка. А теперь, какие смягчающие обстоятельства не приводи, – убийца. За кафелем обнаружилась небольшая комната с тяжёлым стальным голографическим стендом, укреплённым на надутых автомобильных камерах для нейтрализации возможной вибрации, с полностью отражающими зеркалами и светоделителями, линзами, газовой форсункой и обычным гелий-неоновым лазером.
Вместе с вернувшейся Антониной раздели труп, укрыли его простынёй, закрепили рядом со стальной плитой.  Бесшабашная Бокова ворвалась минуты три спустя. Пожаловалась, что невыносимо хочется спать, а затем оглушила вопросом на ушко: «Ну и как поамурилась? Как это психологически?» – « А ты всем уже разболтала?» – «Да вот Антонине, да и то, потому что спрашивала. Но как это интересно, я думаю. Слушай, у меня тоже есть мальчик, который на меня и не смотрит, зато он влюблён в мою подружку… Ты должна помочь мне».  – «Не сейчас». – «Ладно, я подожду. Что будем делать?» ; «Следи за газом». – «Что у тебя с пальцами?» – «На самом деле Сашка вовсе не любит эту богачку, и когда она, то есть я, пришла к нему, он грубо схватил её, то есть меня, за пальцы, что чуть их не сломал, и вышвырнул вон. Вместо ночи любви получилась ночь драки. Мораль: надо быть всегда собой, чтобы справиться с судьбой». Бокова жизнерадостно расхохоталась:
– Приняла к сведению. Но какая прелесть. Нина – ты гений. Слушай, у тебя не может быть соперниц, правда, сейчас ты немножко бледновата от бессонной ноченьки. Надеюсь, мы прячем скульптуру, а не какую-нибудь женщину, желающую рулоном бумаги вкатиться в жизнь мужчины.
Вскоре покойник выглядел рулоном бумаги, немилосердно забрызганным духами и дезодорантами. Он был сейчас же вынесен двумя молодыми людьми Крайней в чёрном одеянии похоронной команды. И теперь уже ей предстояло самой натянуть на себя шкуру человека, что когда-то купал её в шампанском, недавно пытался изувечить и был ею убит. И надо было обдумать, есть ли помощники у Брюно здесь же, на пароходе. После того, как оболочка убитого обволокла Нинкино тело, Света зааплодировала:
– И к кому же отправится этот восхитительный мужчина сегодня ночью? А где же сам Поль? Он ко мне подкатывался с самыми нескромными предложениями.
Антонина Михайловна усадила Светочку на кроватку, взяла её за руки и мягким убаюкивающим тоном стала говорить, что она на берегу моря, нужно лечь поудобнее, уснуть и забыть всё, что снилось ей в каюте Нины Локотковой, потому что ничего не было, а был длинный удивительный сон.
Светочка потянулась, сладко вздохнула, горбунья мягко уложила её. Через две минуты Бокова спала.
Локоткова посмотрела в зеркало. Золотистый ореол вокруг фигуры Поля непонятным образом померк. Задача потускнения и тем самым большего приближения к естественности была поставлена Розагрозиным ещё месяц назад, и вот теперь она решилась. Сама собой. Будто бы, став грешницей, она утратила свою ауру. Материалистически дело обстояло, конечно же, проще и заключалось, видимо, в особенностях первоначальной голографической съёмки и вторичного её использования. И эта женщина, бывшая с ним в бане – как ни старались они с Боковой отделить тела, остались светотени, часть стремилась восстановить целое. Впрочем, Светочке можно посочувствовать: не для девичьих глаз материал. Всё это ещё не до конца исследовано, а уже приходится с помощью этого и убивать, и спасать. Вот и всплывёт эта нагая девица в самый неподходящий момент.
Горбунья была олицетворением непоколебимой уверенности в необходимости  всех предпринятых ими действий
– Держись, Нина из совмина. Стоит поискать плоский дипломатик жёлтого цвета, может там документы, а может кое-что и похуже. Он как-то обмолвился, что оптические маски в России должны быть остановлены любой ценой. Этот второй корабль дураков должен проследовать прямой дорогой в ад. Понимаете? Иди к себе, дорогой мой Поль, помни про горло.
Пошатываясь, Нина добралась до конторки стюарда, очень тихим голосом попросила ключ.
– Уже напились? Там же ваш ами Филипп.
Она совершенно забыла, что в каюте Брюно жил ещё Филипп Тасье. Поднялся навстречу, оглушил её вопросом, который она с трудом перевела: «Ну и как ваша Ниночка в постели?» Показала на горло, сказала невнятным осипшим голосом: «Пили слишком холодное вино. До постели не добрались. Ящики стола, тумбочка, кровать, зеркало. Пять минут. Ванная, туалет. Десять минут. Нет, тут нужен профессионал. Шкаф я пропустила. Ага. Папочка в белье. Какая-то чепухистика: вырезки из газет, из книги, надпись по-французски: «Локоткова – очаровательная ведьма». И её фотография перед купанием в шампанском. И ещё одна фотография… Ладно, это потом.
– Вы что-нибудь ищете месье?
Шёпотом ответила.
– Мой чемоданчик. Совершенно не помню, где оставил.
– Посмотрите за зеркалом. Я всегда удивлялся вашему умению создавать видимость пустого места там, где что-то стоит. Вы фокусник, месье, но не физик. Всё гадаю, какова же ваша основная специальность. Не признаетесь?
– Да, конечно. Я артист. Моя стихия – публика, которая может меня превознести, равно, как и растоптать.
Зеркальная полоса, создающая впечатление пустого пространства. В то время как это всего лишь перегородка, а за нею… Вот он. Замочек с шифром. Пять цифр. Ничего подберём. Пятнадцать минут. Тяжеловат.
– И, между прочим, месье, я рад, что у вас с Ниной ничего не получилось. Ягода не про вас. Умница.
Ну что ж? Спасибо. Золушке пора убегать с бала. Вышла за дверь. Голова кружилась. Оболочка растаяла. Сквозь синеватый туман увидела весёлого Безударчикова. Испугалась сразу. А вдруг в её руках второй вариант развязки, заготовленный Полем?
– А ну помоги. За борт. Пустяки. Мусор.
– Мусор надо сжигать!
– Швыряй дальше!
Так, хорошо, метров тридцать. Ослепительно яркая вспышка возникла при ударе о воду, и огненный веер разлетелся во все стороны. Пароход чувствительно качнуло. Сейчас же закричали люди на нижней палубе, и где-то там возник яркий хвост огня, повалил густой дым.
– Ого! И много у вас таких коробков? Кажись, задело. Хватай спасательный пояс, и в случае чего – в воду. Ну, я вниз. Там – Артём.
– Ну, куда ты! Потушат без тебя. Пойдём, Зверкова уехала!
Но Безударчиков как-то брезгливо улыбнулся:
– Скажи, что ты делала у французов? Переводила ночь в день?
Желание объяснить свой другой визит в облике Колечка пропало. И вообще пропало всякое желание. 
– Можно сказать и так. Метафорически…
Если внизу началась паника, то на средней и верхней палубе всё было тихо и спокойно, люди ещё спали.  Проснувшиеся и привыкшие к оптической имитации пассажиры спешили на верхнюю палубу, где багровый и красный цвет с особенным зловещим оттенком остро щекотал нервы, где бушевало холодное пламя, в которое Розагрозин, успокаивая публику, бросал бумажки, и они краснели, дымились, но оставались совершенно целыми. Профессор пояснял, что пожарная имитация, призвана собрать всех в конференц-зале, где в нормальном освещении поёт гениальный Майкл Джексон. Его можно послушать стоя. Толпа людей побежала наверх. Безударчикова иллюзорное искусство занимало мало, и волновал вопрос, кто же главный режиссёр спектакля, и какая роль досталась Артёму. Путь вниз Саше преградил матрос, заявивший, что обойдутся как-нибудь без него. Возгорание пустяковое, и сейчас они тушат его сами забортной водой и огнетушителями…
– А топливные баки? – спросил наугад Александр Сергеевич.
– Мать честная! Пятьдесят тонн солярки! – ужаснулся тот и мгновенно исчез.
Путь вниз был свободен, но тут с неимоверной быстротой прибыл хорошо оснащённый пожарный катер, по дымящейся поверхности покатились струи воды и пены, а затем, когда теплоход встал на якорь, катер приподнял одну из своих площадок и оттуда уже перебросил трап на терпящий бедствие объект. Пожарники в тяжёлых костюмах и масках, напоминающих доспехи космонавтов, побежали к одной каюте, где, по их мнению, был источник возгорания или ещё что-нибудь интересное. В их командире Саша узнал незабвенного борца за равноправие женщин Востока. Безударчиков ожидал стрельбы, но через несколько минут все девять «пожарников» вместе с главарём были повязаны Сёминым и двумя его друзьями без единого выстрела.
–  Да, – сказал Фёдор Фёдорович, наблюдавший окончание процедуры с Булатмирзаевым, который отказывался  верить в своё поражение и по-прежнему  представлялся командиром пожарного расчёта. – Значит, в самом деле, почерк Альфы существует.
– Существовал, – окликнулся один из приятелей Сёмина. – Им будет трудно что-либо предъявить. Да, прибыли тушить пожар и заодно погрузить какую-то железку. Сдать на металлом. Хорошо, если бы деньги оказались фальшивыми.
Но деньги, как сообщил Артём Саше, были настоящими. Он передал их Фёдору Фёдоровичу, а тот вручил чемоданчик какому-то Творогову из частного охранного агентства. Надо думать, пояснил Украинец, когда они с Сашей были одни в своей каюте, теперь нас будут охранять как зеницу ока. Поэтому он прощается с ним с лёгким сердцем. У него – особое поручение, и он желает другу приятного отдыха.
– Увидимся!            
Нина заперлась в своей каюте, свалилась в тяжёлый сон, успев позавидовать безмятежно посапывающей на соседней койке Боковой.  Когда она проснулась, над нею ахала и охала Светочка.
– Господи, значит это так вредно! Я не помню, как оказалась у тебя в каюте. Частичная потеря мозгов. Надо предупредить Розагрозина, что это может грозить нашим клиенткам! Надо всё отменить!
Нина убрала постель и попыталась ей внушить, что всё идёт прекрасно, но Света взглянула на неё и заплакала: «Но что произошло с тобой! Это хуже, чем потерять память». Локоткова с тревогой подошла к зеркалу, думая, что какая-нибудь каинова печать убийцы проступила на её лице, и рассмеялась, выдернув несколько седых волосков. Рановато, но поделом.
– Это всё закрасится, Светочка! А теперь за дело.
В Чебоксарах  должен был сойти на пристань иллюзорный гость, чтобы через час раздеться, пойти купаться и утонуть… или исчезнуть. И Саша опять увидел чудака Поля, который слегка пошатываясь, осипшим голосом заявил ему, что никаких амурных дел с Ниной не имел и никаких авансов, кроме как пощёчин от неё, не получал.
– А рука? Что вы сделали с её рукой?
– О! Я имел несчастие обозвать русских женщин неженками, не умеющими терпеть боли. И эта дурочка взяла пять иголочек, молоток и, слегка постанывая, загнала их под ногти левой руки.
Она ждала, что он спросит всё-таки про неё. Но Саша молчал и даже не пытался подать руку. Хотя с чего это вдруг ему числить француза в своих приятелях?
«Искендер» причалился третьим бортом, и два других корабля: «Суворов» и «Кутузов» отделяли её от пристани. Полный набор полководцев давал возможность вычислить хвостик, если таковой обнаружится. Антонина следовала за ней в некотором отдаленье. Число встречающих корабль было катастрофическим. Своими ножками, но в облике довольно упитанного Брюно она побежала по ступенькам вверх. На одной из лестничных площадок кавказцы плясали лезгинку, постреливая вверх из травматического оружия.  Она пошла по огибающей, но из их круга чередующихся чёрных и цветных рубашек выступил человек, одетый в ослепительно белый костюм:
– Это вы, Поль? Переговорим у меня в машине?
Кто он? Случайный знакомый, деловой партнёр по бизнесу, из его группы шпионов? Привлекла к себе, понизила голос до шёпота:
–  Абсолютно нет времени.  За мною – хвост.
Лицо слегка изменилось. Ну, нет, не случайный знакомый.         
– А товар?
–  Уходите быстрее. Товар закуплен.
Интересно, что имелось в виду под товаром? Оптические системы или люди, обслуживающие их. «Веди себя запоминающимся образом», – советовала Антонина. И её Брюно напоследок показал себя. Сделав немыслимый шпагат, подсёк и обезоружил одного из пляшущих лезгинку, готовую броситься на него ватагу друзей остановил полной оптической копией АК, сказав, что положит их всех, опрокинул лоток уличной торговки с порнографическими журналами и заслужил град проклятий вослед, а затем свернул на этот час напёрсточный бизнес на набережной. Теперь за ним, убыстряя шаг, шли два милиционера. Поль убрал АК, остановил такси.
– Уединённый пляж на Волге. Хочу искупаться.
– Они все сейчас уединённые. В мае купальный сезон не все начинают.
– Тогда что поближе.
Выскочила из машины, через редколесье сосен побежала к Волге. Сняла его одежду. Огляделась. Никого и ничего. Вбежала в воду. Через несколько нырков поплыла к берегу Ниной Локотковой. Увидела, как подбегают менты, осматривают одежду Брюно, ищут автомат, которого не было, как возбуждённо осматривают поверхность воды друзья кавказцы и видят девушку, выходящую из воды…
Не дожидаясь пока она оденется, белобрысый милиционер задал ей несколько вопросов об уплывшем автоматчике. Да. Да. Она была в воде, когда увидела, что навстречу ей плывёт мужчина. Лицо его она не успела разглядеть, но плыл он очень быстро. Она не исключает, что он достиг противоположного берега. У него были ласты и маска, она не представляет себе, что он может утонуть.
– Вам придётся проехать в отделение. Если он утонул, а утонуть он не мог, по вашим же словам, то ему мог кто-то очень помочь в этом деле. А рядом с ним в последний момент были вы. Поэтому вы одна из подозреваемых в утоплении французского подданного Поля Брюно. Эге, как быстро они всё узнали! Нелепо, но они правы в своих предположениях. Еще, перед тем как усадить её в машину, белобрысый предложил оплатить натурой отпуск на волю ему и напарнику. Спросила, что из натуральных продуктов они предпочитают: молоко или яйца. Посмеялись. Но на рынок не поехали. В отделении она оформила свои показания письменно, но отпускать её не думали.
Вскоре появился человек в белом костюме и очень эмоционально выложил свою версию событий. Он проследил путь Брюно до берега, видел, как тот разделся и побежал в воду, неся на руках обнажённую девицу. Было похоже, что они хотели заняться сексом в воде, но девушка поднырнула под него и утащила бедного француза на дно. У неё как-то оказались маска и трубка, у уставшего Поля не было никаких шансов. Она утащила его под воду. Он ошибался, конечно, но в общем смысле он были прав. Да и в частностях… Вырезка сестры Тони прошла не слишком гладко. Торопились. Вслух же она сказала, что этот чудовищный бред ни слушать, ни подписывать не собирается.
От неё стали требовать искренних признаний. Но это были те люди, признаваться которым было страшно. Напрасно она кричала им о презумпции невиновности, а противотоком шли мысли, что в отношении к ней эта презумпция сомнительна. Она требовала адвоката, а подспудно стучало в висках, что ей нужен обвинитель. На неё надели наручники и сказали, что будет орать, разложат как б…, а потом убьют при попытке к бегству. Сидела на железной скамеечке рядом с двумя соседками и развлекалась подбором рифм: ни среди адской кутерьмы, ни среди света или тьмы, пустым отчаяньем не майся, ни в смеси серы иль сурьмы не отрекайся от тюрьмы, не зарекайся от сумы, дыши дыханием чумы и человеком оставайся. Но сколько же ей предстояло оставаться в этом гадюшнике? Впрочем, соседки, от которых она вначале ожидала всевозможных издевательств, сидели очень тихо и не собирались пользоваться её беспомощностью. Из их разговора поняла, что они подрались на рынке с перекупщиками, торгуя обыкновенной редиской,  отстаивая своё место на рынке. У перекупщиков тут всё своё, и милиция тоже. Теперь требуют с них десять тысяч, а иначе, говорят, сидеть вам не пересидеть.
Видимо, и её, по-серьёзному, никто не числил преступником. Ведь если Брюно только что затонул, тело не могло уплыть далеко, и было бы уже извлечено. Ждут выкупа. Нестерпимо хотелось в туалет, но, вопреки ожиданию, никакой параши в камере не было. А при выходе, как говорили женщины, дежурный устраивал себе бесплатный стриптиз, и облегчаться они должны были у него на виду, ибо кто-то там когда-то повесился, и им влетело.
Останавливало и другое соображение. Оцарапав всё на свете, в наручниках можно было ещё кое-как спустить брюки, а уж надеть можно было и не пытаться. И что же? Ходи потом бесплатным приложением к журналу «Милиционерс плэй-бой» рядом с этим сопливым дежурным. Оставалось терпеть нетерпение.
Спасение пришло вместе с отчаянным криком: «Колька, тащи автомат!» Раздалось рычание тигров и спокойный голос Артёма пояснил: «Без резких движений. Не вздумайте стрелять – в момент растерзают. Не всякая пуля их берёт. Это генетически изменённые тигры!» Артём привёз свои охранные системы вместе с щупленьким Сёминым, который тихо и убедительно доказал, что выдающийся физик Локоткова никак не может быть убийцей. Ну а если что, её всегда можно будет найти, ; если вдруг она окажется причастной к исчезновению этого коммерсанта из косметического бизнеса. Впрочем, объяснять уже ничего не надо было. Опасливо посматривая на трёх больших кошек, скалящих зубы, трясущимися руками дежурный никак не мог вставить ключ в замок, так что Сёмину пришлось помочь ему.    
Выйдя из отделения, выдающийся физик и борцы за свободный рынок опрометью бросились к ближайшим кустам, и Нина грустно подумала, что свободно помочиться –  это тоже своего рода счастье.
У себя в каюте Нина просмотрела бумаги так неудачно вышедшего на неё коммерсанта, насильника, шпиона и исследователя. Она с удивлением увидела здесь воспоминания Николая Блинкова, озаглавленные оборванной строчкой К. Симонова: «Как я выжил, будем знать…» Рассказ открывал рубрику «Антология загадочных случаев» в газете «Социалистическая индустрия» за 1978 год, и заинтригованная девушка быстро пробежала глазами текст.
«Это было в августе сорок второго года в междуречье Волги и Дона. Хорошо известно, что, выкатившись на оперативный простор, танковые соединения  в этих степях обеспечили полный успех противнику. Мой батальон чудом выскользнул из окружения, потому что майору Ловцову вовремя пришло в голову использовать трофейные комплекты немецкого обмундирования. У меня же было несколько бойцов, в свое время аккуратно учивших немецкий. Нам удалось переправиться через Дон в относительной целости. Полк полег, а мы вырвались, сохранили знамя. Маскировка была столь существенной, что нас обстреляли свои. И вот здесь уже начались странности. На удивление скоро, нам, одетым немцами, поверили. Возможно, было слишком много брешей в каждый день меняющейся степной линии фронта. Придали еще роту, тройку ребят из особого отдела и приказали развернуть оборону под хутором под Верхнекумским. Потом это местечко несколько раз переходило из рук в руки, ибо располагалось на возвышенности, господствовало над этой в целом равнинной местностью. Здесь же ряд достаточно глубоких балок создает естественные укрытия для скрытой группировки войск. И вот, занимаем позиции, осматриваемся. Мы устали от поражений и безнадежности, от неуемной силищи немцев, гнавшей нас все дальше и дальше, а тут еще является шумящая толпа женщин, бывшая на рытье окопов где-то в стороне. И ведь им же не объяснишь, почему мы не заняли позиции там, а вот здесь, по окраине села. И вот, представьте себе, Ловцова в землянке еще допрашивает особист, а из толпы выплывает девчонка лет пятнадцати и начинает разносить моих бойцов на манер генерал-майора. Вояки, мол, черт вас возьми, уже пол-России отдали и вторую собираетесь? И что-то о козле грузине и стаде баранов. И лейтенант-особист выныривает из-под земли, нюхает, как гончая, воздух, вполуприщур обводит толпу, выискивая источник беспокойства. Вообще-то это почти пораженческая пропаганда, но ей-то пятнадцать где-то, не больше. И все молчат. Спасибо, ее мать вовремя спохватилась и давай ее ремнем нахлестывать. А спустя полчаса девчонка является ко мне и просит оставить ее у нас, поскольку она может перевязывать. Я, конечно, отказал ей. И тогда она заявила, что пришла из другого века. Я понял, что эта сорвиголова с завихрениями. От Герберта Уэллса.
И она понесла полнейшую ахинею, ну, что взять с человека, который немножечко того. Ну, мало ли что. У меня тоже младшая сестра была фантазеркой. Мы постоянно с ней играли. Во все на свете. И про высадку на Марс, и про машину времени. Поэтому я думал, что «гостья из будущего» заигралась, не все в порядке с головкой – вон она как вздрагивает, когда  плетет невесть что. Забавно было, что она даже не настаивала на своей материальности. Искрились зеленоватые глаза, и она предлагала звать ее зовуткой, изображением, цветным сном и сгустком невесомых эмоций, а затем  добавила ряд подробностей, и мне показалось, что за ее несерьезным пророчеством о развале Советского Союза в конце ХХ века стоит ужасная реальность. Оказывается, эту войну мы выиграли, а какую-то следующую – холодную – проиграли. По её словам, в 90-х годах Советский Союз исчез с лица земли, а виновники его развала процветали. А один из них, самый счастливый верховный правитель, получил премию мира за две войны. Во всем по лозунгам торжествовала гуманность, но росло число убийств и самоубийств, и со скоростью где-то миллион человек в год вымирало российское население. Пугающий прогноз меня не обрадовал настолько, что я в шутку пообещал прибыть туда и действовать по обстановке.
Время, как его представляют ученые их времени, не одномерный, а трехмерный вектор, в обычных условиях близко прилегающий к плоскости прошлое – настоящее. Поэтому будущее практически не воспринимается. Однако в локальных областях пространства со специфической географией им удалось перевести этот вектор в близкое соседство с плоскостью прошлое – будущее. Человек, попав в такие условия, получает уникальные возможности быть почти вне настоящего любого исторического периода, объемным изображением. Попади в нее артиллерийский снаряд или бомба, они бы не принесли ей ни малейшего вреда. С другой стороны, развернув себя в плоскости настоящее – будущее, она получает возможность наносить удары и действовать. Но в этом отрезке бытия она и сама становится уязвимой.
Разумеется, я не поверил ни единому ее слову. Но она свистом подозвала какого-то мальчишку, что-то спросила. Тот независимо держал руки в карманах серых брюк и отказывался ей что-то дать для пробы, как она говорила.
– Не смей, Нинка! – сказал он, и я узнал ее посюстороннее имя.
Тогда она, улыбаясь, схватила его за ногу и одним рывком приподняла в воздух вниз головой и потрясла им слегка. Конечно, мальчишка лет двенадцати, но одной рукой! Складной ножичек выпал у него из карманов. Она открыла лезвие, и, обратившись ко мне, насмешливо поклонилась, как артист цирка публике. Фокусы продолжались. Она, не спеша, аккуратно, пронзила себе руку. Лезвие прошило запястье насквозь, а она улыбалась. Когда же она вытащила лезвие, то волокна кожи тут же сомкнулись не оставив ни капельки крови.
– Как видите, пытки мне не страшны. Абсолютно.
Что ж, это было весомое доказательство: путешествующее изображение невозможно повредить, однако она была вполне весома, и я заподозрил в продемонстрированном мне опыте отменное мастерство фокусника-самородка, поскольку осмотр ножа ничего не дал.
Вскоре мне стало совершенно не до этого: немцы сделали попытку с ходу овладеть хутором. Не получилось. Нас стала долбить артиллерия. Мы отбили одну атаку, вторую, третью… Утром и днем у них не было танков. Днем загрохотала бомбежка за Доном. Вернувшийся с той стороны разведчик доложил, что какие-то мальчишка и девчонка открыли стрельбу по немецким самолетам, а те в наказание стали в пух и прах разносить подошедшие танки. Однако вечером фашисты смогли переправить другие танки, и положение дел сразу изменилось не в нашу пользу. Они разнесли нашу единственную батарею из трех орудий, а вечером снаряды накрыли моих пулеметчиков. Спустя час по внезапно наступившей вдруг тишине я понял, что остался совершенно один с тремя патронами в пистолете.
Приказ № 227 был мне хорошо известен. Я перекладывал свой «ТТ» из правой руки в левую и обратно, но желание жить уронило меня в узкую щель, отрытую несколько в стороне от линии окоп. Я все-таки собирался дождаться темноты и уйти. Немецкие танки прекратили утюжить наши окопы, но с машин слетали немцы и еще раз, медленно, но основательно, прострачивали теперь безопасные лабиринты наших ходов сообщений. И вдруг возникло какое-то оживление, последовал взрыв автоматных очередей, взвыли моторы. Я был несколько ошарашен, увидев, что загоняют двух девчонок. Одна из них и была девочкой с сумасшедшинкой, говорившей мне утром, что очень может пригодиться. Подружку ее убили, а на ней просто пробили во многих местах платье. Стыдно сказать, но это обнаженное привидение прикрыло меня как щитом, и я из-под нее пристрелил немца, ввалившегося  вслед за ней в ход сообщения. Ночью мы ушли через Бирючью балку».
Газетный текст обрывался на обычном обещании, что «продолжение следует». Но, просмотрев  несколько приложенных номеров, Нина так ничего и не обнаружила. Было вообще непонятно, как этот текст мог быть тогда опубликован. Случайная ошибка? Подобная знаменитому петрозаводскому феномену, когда наиболее фантастическая версия явления попала в провинциальные газеты, в то время как номер, вышедший в столице, успели видоизменить, дав реалистическую трактовку произошедшего феномена. В рукописном листочке почерком Брюно на французском языке была записана похожая история. Команда на замену материалов была подана слишком поздно, в столице статью успели вырезать и заменить статьёй Кравелева о тайнах египетских пирамид, а в провинции уже отпечатали тираж с фототелеграфа и выкидывать воспоминания Блинкова не стали.
Все это отдавало чистейшей выдумкой, но сам Брюно, уже после первого знакомства с воспоминаниями,  считал, что в этой выдумке есть доля правды. К 1990 году и для русского секретного ведомства стало очевидно, что правда старика подтверждается. Были созданы особые АК – аварийные команды, сработай которые, как был уверен Брюно, история пошла по другому сценарию. Профессионал, он сочувствовал ведомству КГБ в их борьбе с историей – весьма ироничной штукой, оставляющей умников в дураках. Никто не знал, что это авария, и стоп-кран оказался не нажатым.   
И тогда же, в 1990-м, Брюно потянуло узнать, был ли рассказ Блинкова чистой выдумкой или имел какую-то реальную подоснову. И он разыскал старика. Тот встретил его немного настороженно, нехотя пригласил в дом, но, когда Поль положил перед ним фотокопию его статьи, молчаливый и холодный Блинков быстро стал оттаивать. Он пил с ним самодельное смородиновое вино, ровно настолько вредное, насколько полезное, улучшающее настроение и интеллект, если в меру. Соглашался и объяснял. Да-да. Редактор газеты был снят за какие-то махинации или достижения. А ему было предложено пройти психиатрическую экспертизу, но он пока никуда не собирался. И в никуда – тоже. Высказав последнее утверждение, он как-то посвежел и подтянулся. Далее Брюно доверил их разговор бумаге.
– А вы, настойчивый юноша, как это все-таки вы смогли разыскать то, что  поведало мне привидение в облике девушки?          
– Случайность.
– Оборотная сторона необходимости по Энгельсу.
–  Но ваш случай и оборотной стороной не объяснишь. Скорее всего – галлюцинация. В первом случае с рукой – фокус, во втором контузия. В рассказе об этом вы упоминаете о внезапно наступившей тишине. Близкий взрыв – и последовала временная потеря слуха и помутнение сознания. А о поражении вашей страны вообще вы могли думать и могли сделать вывод, так сказать, по индукции, превратив локальное поражение на этом участке в громадное поражение в будущем. 
– Нет, о таком мне подумать было нельзя. Это совсем не то, что пришло вам в голову. Я видел неуемную силищу немцев, я был всего лишь лейтенант, но подумать, что мы проиграем, я не мог не только по идеологическим соображениям.
– А еще по каким же?
– А по тем соображениям, что я их уже бил. Били мои бойцы. И я был убежден, что время и пространство работают за нас. А это – великие союзники. Представьте себе Россию территорией с Францию. Устояла бы она против Гитлера? Никогда. Будущая катастрофа, а она непременно разразится в ближайшие пять лет, будет связана с тем, что на Советский Союз перестанут работать его великие и постоянные союзники.
– Об этом вам тоже заявило привидение?          
– Ну и своя же голова у меня на плечах все еще есть. Кроме того, Кассандрам обычно не верят. И я не верил ей. Абсолютно. Но когда фашист выпустил в спину ей очередь, она, не спеша, развернулась и пошла на него, чтобы свалить ударом в горло, – тут уже во что угодно поверишь.
– Был вечер. Перед наступлением темноты. Предметы утратили свои ясные очертания. Вы – после жаркого боя. Жажда. Помутнение сознания.
– Совсем нет. Был летний вечер. И все еще было достаточно ясно видно. А сначала было ясное утро. Девочка лет пятнадцати заявила, что пришла из будущего века и нарисовала картину будущих бедствий. Ее предсказания начинают сбываться. Будущие события тоже отбрасывают свои тени вперед, и по этим теням уже можно предсказать грядущие события.
– Хорошо. Пусть нам дана она в качестве путешественницы во времени, изображения, но тогда, каким образом она осуществит перевод своего временного вектора в другое качество? И где, в конце концов, сам механизм этого перевода? Внутри временного изображения, голограмма? Однако старика трудно было смутить этими очевидными доводами. Он обнаружил неплохое знание физики.
– Дело в том, что она как бы раздвоилась. Это подобно явлению двойного лучепреломления, открытого Бартолинусом в 1669 году, когда, войдя в кристалл исландского шпата, световой луч распадается на обыкновенный и необыкновенный. У нас тоже был свой кристалл бомбежек и стрельбы, и, войдя в него, путешественница раздвоилась, – тело двигалось по одной траектории и было незаметным, а изображение – по другой и было необыкновенно ярким.      
– Ну, так что угодно объяснить можно. Раздвоение, невидимость. Прости, господи. Мы и через сотню лет до этого не дойдем. Сказки опередили нас на целое тысячелетие, считая от нашего времени.
– А, может быть, они просто зафиксировали, что уже было давным-давно? Впрочем, вы, вероятно, полагаете, что на этой превосходной планете никто не успел до нас побывать? 
Поль называл собеседника шизофреником, но считал его крайне интересным человеком: «У каждого – свое увлечение, свой пунктик помешательства. С другой стороны, и психика взрослого человека могла не выдержать, а тут всего лишь девочка лет пятнадцати, впрочем, сумасшедшим свойственны внезапные прозрения».  Он хотел переменить тему, однако старик был в своей стихии, и вновь возвращался к самому странному событию своей жизни.
– Мною заинтересовались  различные инстанции, после того, как я опубликовал свои воспоминания об одном дне сорок второго года и свел воедино некоторые свидетельства.
И он, пробормотав, что ненадолго отлучится, протянул Брюно зеленую папку со смешной надписью черными буквами: «Хранить вечно…»
– Можете ознакомиться. По всей видимости, перед ними возник тот же мираж. Вот вам еще два свидетеля, правда, с другой стороны.
«Три шизика превращают мистику в психическую реальность, – записывал Поль, – я почел нужным сфотографировать предоставленные мне материалы».
Лежал тот же знакомый потрепанный номер «Социалистической индустрии», развернутый на воспоминаниях Николая Блинкова, книга на немецком языке с закладкой на девяносто пятой странице с очеркнутым карандашом текстом и вложенной страничкой перевода. Автор, некий Отто Рихлер, в своей книге «Глазами командира танков» делился своими воспоминаниями о том же дне.
«Пресловутая летняя кампания 1942 года до сих пор рисуется как один из лучших образцов стратегического наступления вермахта на восточном фронте. При этом забывается та аксиома, что любое удлинение линии фронта плачевно сказывается на наступающей стороне. 
Для меня самым печальным итогом нашего стремительного наступления в моральном плане было то, что наша хваленая авиация несколько раз бомбила свои собственные танки, оказавшиеся там, где, по чьим-то расчетам, могли быть только русские. Такая же участь досталась и моему танковому дивизиону недалеко от Дона. Горючее иссякало, и мы слали радиограмму за радиограммой, требуя его присылки. И чего же мы дождались? Как привидения они вынырнули из безоблачного пространства. Разумеется, это были наши. Никто и не думал, что бомбы полетят на нас. Но вот, шальной мальчишка появился над склоном и давай из автомата палить в небо. Черт его знает, как он оказался так близко от нас. Я приказал не стрелять. Готфрид подал мне фотоаппарат, и я сделал исторический снимок, мысленно озаглавив его «Война русских с самолетами». Возможно, кто-то выстрелил по нему, но это уже было потом. Его вроде бы срезало, и вот тогда я и еще несколько человек, поднимая глаза к небу, узрели на откосе возвышенности полураздетую девушку.
– А вот и славянская валькирия, – пошутил я и хотел снять и ее, в то время как мой Бренн хотел этого еще в одном, или даже в двух смыслах. За моей спиной раздались радостные крики и, обернувшись, я заметил на противоположном склоне машины с давно обещанным горючим. Я пошутил, что славянские боги благосклонны к нам. Но тут эта валькирия воздела руки к небу, и наши пилоты сошли с ума, и ад обрушился на нас.
Ни сигналами, ни выкидыванием знамен – абсолютно ничем мы не могли остановить этой самоубийственной свистопляски. И вот ракета летела вверх за ракетой, раскладывались знамена на земле, а крошечные цилиндрики продолжали отрываться от крыльев, вырастая во взрывающуюся смерть. В грохоте разрывов, в языках пламени взметнувшихся вверх я по-прежнему видел эту сумасшедшую славянку, так и не подумавшую упасть. Я выстрелил в нее сам и приказал стрелять в нее своему ординарцу Готфриду Бренну. Но выстрелы постепенно снимали с нее платье, обнажая тело, убить же, как будто не могли.  Однако она исчезла, и это означало, что это не привидение, а вполне живая девушка, чудом увернувшаяся от первых пуль, но теперь погибшая или серьезно раненная.
Тем не менее, еще во время продолжающегося ада я распорядился разыскать девицу, живую или мертвую, и поручил это дело Готфриду. Да простит мне мой подчиненный, но он охотно вызвался исполнить поручение. В самом конце этой жуткой бомбардировки до летчиков, видимо, что-то дошло и они небольшую часть бомб сбросили несколько в стороне. Но это уже никак не могло помочь нашему танковому дивизиону. От половины танков остались лишь пылающие костры. Первые же бомбы превратили в огненные столбы привезенное нам горючее. Этот хаос тяжело отразился на нашей психике. Механик-водитель моего танка высказал интересную мысль, что это были русские пилоты на захваченных где-то немецких самолетах. Любопытно, что мой фотоаппарат ни капельки не пострадал, и я смог позднее проявить эти два снимка. Разглядывая их сейчас, я, конечно, не вижу в них ничего жуткого. Но тогда эта девица показалась мне привидением, выходцем с другой стороны света.
Готфрид Бренн вернулся к нам на следующее утро. Мы все еще оставались на том же месте, а он выглядел совершенно невменяемым, ничего не говорил, а только твердил, что она совершенно неуязвима. Позднее он попал в сумасшедший дом. Что ж, это спасло его от Сталинградского котла, который нам еще только предстояло пережить. Журналисты не раз обращались ко мне с вопросами, как я расцениваю это печальное происшествие в своей жизни, и можно ли считать, что русские в те дни обладали утраченным впоследствии секретом бронежилета исключительного качества, способным выдерживать автоматные очереди с близкого расстояния. Отвечаю еще раз. Нет, этим они, к счастью для нас и к сожалению для себя, не обладали. Но в донских степях с нами случилась психологическая катастрофа, отзвук которой звучит в словах немца из романа Александра Фадеева «Молодая гвардия»: «Какая огромная страна! Идем, идем, а конца ей не видно!»
Только, увы, это отнюдь не было торжеством самодовольного победителя, как это, может быть, хотел представить русский писатель. Нет, это было признание того, что победа все отдаляется и отдаляется, а конца войны не видно, а если видно, то это наш конец, а не России. В тот день я и окружающие пережили психологический коллапс, и перед возможным погружением в небытие, как это принято считать и в астрофизической теории коллапса, если я не ошибаюсь, увидели будущее: наши враги непобедимы, пока время и пространство за них. Это была массовая галлюцинация, вызванная небывалой жарой, бомбежкой, которую устроили нам свои же самолеты. У бедного Готфрида психологическое действие увиденного совершенно расстроило рассудок, он видел, как сквозь этот бесплотный феномен прошли все очереди, которые они выпустили в него уже на том берегу с самого близкого расстояния. Не уверен, что моя психика смогла бы пережить такое. Впрочем, в пятидесятых годах мой ординарец вполне оправился от пережитого потрясения, стал профессором психологии, а в семидесятых я не без удовольствия  прочел его книгу о тех же днях на Восточном фронте…»   
Локоткова почувствовала холодок за спиной. Девчонка на бледной фотографии напоминала её саму в возрасте школьных лет. Нина отвернула чистый лист и погрузилась в «Записки сумасшедшего Готфрида Бренна» тоже на немецком языке, тоже с закладочкой и чьим-то услужливым переводом на нужных страницах с немецкого на русский. Тезка и почти однофамилец известного немецкого поэта переводил случившееся с ним в общефилософский и общеисторический регистр и писал:
«Любопытен отмеченный многими биографами факт невольного затмения, сбоя в поведении значительных лиц. У незначительных их бывает еще больше, но у них нет биографов. Так, Людовик XVI во время своего поспешного бегства, проявил удивительную нерешительность и глупость,  если верить Томасу Карлейлю, Робеспьер накануне своего крушения, арестованный и освобожденный, имевший все силы для того, чтобы сокрушить заговор, почему-то не использовал их ни для спасения своего режима, ни собственной жизни. Возможно, что причиной их затменного поведения была некая тень из будущего, так или иначе сообщавшая о поражении их дела и обрекавшая их на бездействие.
Все-таки они, чаще всего, погибали или терпели поражение от преувеличения собственных сил и возможностей. Им все время казалось, что все можно, когда ничего уже было нельзя. Отведенную им часть возможностей они все время стремились превратить в целое и сверхцелое. Зато потом равновесие восстанавливалось. После первых поражений, еще имея возможности для маневра, они погибали из смирения перед историей, оставшиеся возможности и силы исчезали в никуда. Одно из затмений Гитлера – объявление войны США после московского поражения на восточном фронте.
Увы, очень часто здравый смысл отказывал повелителям, полководцам, венценосцам. Своим революционерам Ленин советовал сочетать в себе «бешеную страстность и величайшую трезвость», что, в общем-то, невозможно.  Трудно допустить, например, что Наполеон не предвидел всех трудностей войны с Россией, не сравнивал, скажем, сравнительную протяженность коммуникаций здесь с теми, с которыми он имел дело в центральной Европе. Кроме того, у него уже был испанский пример. С другой стороны, в кризисные моменты жизненного пути он так и не посмел прибегнуть ни к опыту пугачевщины в России, ни якобинства во Франции. Или Николай II и его окружение, прекрасно видевшие неуспех русского оружия в войне Японией. Что думали они, ввязываясь в Первую мировую войну с гораздо более сильным противником? Если у Наполеона было головокружение от успехов, то в России ХХ века возник новый вид головокружения от поражения и провала. Если же спроецировать экологическую проблематику на наш отходящий век, то можно только удивляться милости матушки природы к своему шаловливому и избалованному ребенку, умирающему от самоупоения и самоуспокоения.
Мое затмение явилось ко мне в августе сорок второго года, когда, опьяненные успехами быстрого продвижения, мы остановились в ожидании подвозки горючего и дальнейших распоряжений. И хотя нам радировали, что существует опасность удара русской авиации, в это нам не верилось. Недели две мы видели в воздухе только свои эскадрильи. И, когда Рихлер отдал приказ о маскировке подручными средствами, майор Влонски еще и несколько патетично пошутил:
– Ничто не защитит врагов от мощи немецкого воздушного флота!
Однако, – вот первая странность, – никто не воспринял это как шутку. Не чувствовалось ни малейшего дыхания ветерка, вдыхаемый воздух сушил внутренности. Поэтому кто-то совершенно серьезно ответил Влонски, что нас уже просушило, и скоро мы вспыхнем. В этой раскаленной жаровне степей уже было предчувствие зимнего Сталинграда. Вторая странность заключалась в появившемся в двух десятках метров мираже прохладной текущей  воды,  между тем как до Дона было несколько километров. Желающие искупаться побежали к струящемуся мареву, и убедились, что оно тоже отодвинулось от них.
Сначала прозвучали выстрелы, а затем, за секунды две до обрушившегося на землю ада, я увидел славянскую женщину, простиравшую руки к небу, и как бы призывавшую на нас гнев Божий. И гнев не замедлил. Свои собственные эскадрильи почти полностью уничтожили наши танки, несмотря на все опознавательные знаки, расстеленные нами на земле и выпущенные в небо сигнальные ракеты. Я выстрелил по этой женщине несколько раз, и хорошо видел, как дырявилось, дымилось и сползало с нее платье, а она не спеша  пригнулась и скрылась. Первой моей догадкой была мысль о бронежилете совершенно особой конструкции.
Нас было пятеро, отряженных командиром на поиски этого привидения, призвавшего на нас небесный огонь. Но это привидение умело отстреливалось, а наши пули не достигали цели. Наконец, мне пришло в голову, что русская шпионка непременно переплывет на другой берег, чтобы связаться со своими, и я решил опередить ее. Там, рассыпавшись в прибрежном кустарнике, мы взяли под свой обзор возможно большее водное пространство.
Она плыла, делая очень большие нырки, я предупредил товарищей, чтобы стреляли только в самом крайнем случае. Почти нагая, она вышла прямо на нас, и мы немедленно встали полукругом. Я по-русски приказал ей поднять руки, и она подчинилась. Но затем в прыжке достала меня ногой и сбила с ног. Теперь я совершенно точно знал, что это не было бронежилетом. Это была совершенно другая, не наша физика явления. Действие здесь не было равно противодействию. Вопреки всем законам нашей науки, руки моих сослуживцев прошли через нее как сквозь солнечный зайчик, а сам солнечный зайчик нёс в себе энергию, достаточную для убийства. Тогда в нарушение приказа лейтенант Хейнц выпустил длинную очередь ей в спину. Но с нее опять только сползли последние остатки тряпок, она оглянулась, рассмеялась. В руках у нее абсолютно ничего не было, но, лежа на земле, уже теряя сознание, я увидел, как всех моих сослуживцев поразили автоматные очереди. Придя в себя, я понял, что война для меня кончена, а  мы проиграли. Время отвернулось от нас».
Далее автор пережитое им приключение возводил в некий особый замысел истории, скучно толковал его в символическом ключе, еще раз сходил с ума, но теперь уже пытался заразить своим сумасшествием и читателя. В частности, он выдвигал идею о возможности скручивания полосы времени в лист Мебиуса, и тогда, находясь в будущем, можно незаметно прийти в прошлое.          
Предполагать можно что угодно, но пока не пощупаешь – ни за что не поверишь. Однако были возрастные противоречия, у Блинкова – девчонка, у Бренна – женщина. Хотя, конечно, главные особенности  совпадают…
Некоторое время Брюно переписывался с Николаем Ивановичем, но потом переписка заглохла. Осенью 1992 году, когда все предсказанное Блинковым для России уже сбылось, а самое худшее было еще впереди, он дважды сделал попытку проведать странного пророка, но телефон молчал, ответов на письма не было. Дважды во дворе знакомого домика злобно урчала собака, и никто не окликался на его стук. Ближайшие соседи пожимали плечами… Он оставлял записки со своим адресом, пожеланием всех благ и с тем уезжал. Наконец, уже в январе, он получил странное письмо, в котором Блинков в туманных выражениях намекал, что у него особый долг перед будущим, а потому он хотел бы серьезно поправить здоровье. Поэтому он сейчас в небольшом немецком городке, у бывших своих врагов, в гостях у того самого Готфрида Бренна, и вместе с ним они готовят книгу по философии времени и пространства. А в 1998 году по чистой случайности Поль встретился с очень похожей на донское привидение девушкой. И был приложен ряд её собственных фотографий, на обороте одной из которых по-русски было написано: «Девочка-время, девочка-смерть, позоревать – и умереть»…   
И кто же она теперь, чьи сны она видела и в чьих видениях заблудилась? Память услужливо подсказала различение необходимого и возможного по австрийскому философу Карнапу. Необходимое существует во всём множестве миров, тогда как возможное – дитя ограниченного их количества, может быть даже одного. А проще простого: она могла когда-то прочитать всё это, а потом забыть, до того момента, как это всё выплыло из подсознания.
Явилась Крайняя со своими поздравлениями и планом овладения наследством покойного Брюно. Для этого он должен был ещё некоторое время пожить в Москве, развестись с сестрой и выплатить огромную неустойку, положенную в случае расторжения брачного контракта. Помимо весомых материальных аргументов она привела и мистическое обоснование: душа Поля будет более спокойна, если кто-то в его облике исправит кое-что из того, что натворило его грешное тело. Был аргумент и от милосердия: она не хотела сразу оглушать свою Инку известием о смерти Поля. Девушку надо было подготовить к печальному финалу. Не забыла она и про экспериментальную физику,  напомнив, что именно голограмма Поля дала потускневший объект, идентичного вида с оригиналом. Отсюда вытекает необходимость работать над ней, и лучше это сделать не без выгоды для себя и своих знакомых. С Розагрозиным у неё полное взаимопонимание. Шеф дал добро на организацию в рамках косметических салонов сестёр Крайних предоставления полного спектра услуг, связанных с оптическими масками. Нине хотелось реветь и смеяться, согласиться с Тоней и, напротив, грубо оборвать её, изобразить полную невменяемость и наброситься на неё с кулаками. Но в этой вязкой среде следовало быть крайне осторожным и избегать однозначных ответов. Она сказала, что может подумать  о Тонином предложении, а может забыть.   
         

 
         





















Глава 9

Переполнение полного

После Казани было всё тихо и спокойно. Розагрозин устроил избранным гостям и сотрудникам дальнейшее бесплатное плавание до Астрахани, откуда, уж извините, своим ходом. Безударчиков думал, что ничего бы не изменилось, если бы он позволил себе плыть по течению почти до Каспийского моря. Он вспомнил о Ниночке. Но каюта Локотковой была закрыта, а стюард передал адресованную ему записку: «Я уезжаю к маме. До встречи. Н.»
Саша пережил крушение сложившегося мирка. Тоска, перемешанная с досадой и подозрениями, накатывались на него. Ведь Нина была в каюте Тасье и Брюно, и что там произошло, неизвестно. Продолжала знакомство с французскими физиками. Во всяком случае, он видел, что Брюно открыл дверь, выпуская Нину с забинтованными пальцами.
А, может быть, она укатила куда-нибудь с Артёмом. Впрочем, он и сам порядком виноват. Не следовало тогда впускать Олю Кольцову. Но теперь, когда Нина была потеряна, а тело просило женского пирожка, Безударчиков стал искать более тесного сближения с Колечком.
С ужасом и стыдом он вспоминал памятную ночь, когда она сама пришла к нему нагой, и он пять минут говорил о правилах приличия, три – о её отце, одну – об охране, и только полминуты – что любит другую. А она с усмешечкой сказала, что обожает самые короткие причины, чтит принцип наименьшего действия, и около часа пролежала полуживой восковой куклой, потея под тоненькой простынёй и неся какой-то воинственный бред о прорвавшихся танках. Вероятно, жестокая битва порока и целомудрия отлилась у неё в голове в форме танковых сражений.
Так или иначе, порок из этой баталии не вышел окрепшим. Теперь  Оленька вся была закована в правила приличия и хорошего тона. Как-то он попробовал ей витиевато сказать, что он, как верный паладин, как и прежде, ждёт свою даму сердца ночью у себя. Но Оленька обомлела и покраснела:
– Да вы – наглец! Это потому что там, на Оке, я позволила вам слишком много, и вы предположили, что я готова на всё. Да? Вода – эротическая жидкость, Александр Сергеевич.
Ну и о чём было говорить с этой лунатичкой, совершенно не помнящей себя. Затем его вниманием всецело завладел Колесов с работой безымянного сумасшедшего, попросивший проверить решение всего одного уравнения в частных производных, потом аппроксимировать пару весьма диковатых функций, и на это ушло пару дней. Стало ясно, что перед ними была работа профессионала. И проверка, и другой метод привели к тем же результатам.
Незадолго до Искринска попрощался с Розагрозиным, стараясь быть равнодушным, осведомился о Нине. Фёдор Фёдорович постучал скрещенными пальцами о стол.
– Она переупражнялась. Всем покупательницам внушала: 15 минут – суточная норма. А сама, как она недавно призналась, однажды перекрыла эту норму раз в десять. Она пройдёт обследование глаз и будет уволена за нарушение дисциплины или помещена в больницу.
– А Артём? – с тревогой спросил Саша.
– Он уволен за финансовые махинации.
– А они вместе поехали? – пролепетал он.
Розагрозин почему-то обрадовано заулыбался, но не ответил. Объяснил, что в связи с этим пожарным катером начинается расследование, и он боится за своих сотрудников. Поэтому одну часть он увольняет, вторую усылает в отпуск, третью часть делает как бы случайной зрительской аудиторией.
– Итак, вы были только гостем конференции, никогда не работали и не подрабатывали у нас, ничего не видели. Рекомендую присылать статьи на адрес оптического института, обещаю за них солидный гонорар. Где бы вы ни работали, вы всегда сможете оформить заявку на грант по оптическому институту, по фирме «Оптиум» на конкурсный проект алгоритмического описания траекторий человеческого взгляда, скользящего по движущимся разноцветным фигурам, ибо от упаковок мы скоро перейдем к одежде, и уж там наверстаем все упущенное. И самое главное, Александр. Волей или неволей в наш проект замешались большие дяди. Хорошо будет, если ваши собственно математические работы будут завершаться как-нибудь в духе незабвенного нашего популяризатора. Например, так:
«Практического применения наша статья, конечно, не имеет. Общее же положение дел в этом вопросе и сегодня хорошо иллюстрируют слова, сказанные Я.И. Перельманом в его «Занимательной физике» много лет назад: «Не все иллюзии мы в состоянии объяснить». То есть мы ничего не знаем и ни о чем не догадываемся. Математически – это вот такая группа преобразований, сверток обобщенных функций, практически – нуль».
Ваши координаты у нас есть. А на первое время – вот.
И протянул конвертик с трёмя тысячами рублей.
Лишь перед конечным пунктом своего путешествия Саша и опомнился. Трезво говоря, у него были лишь хорошие перспективы, а в практическом активе – только костюм с иголочки с трёмя тысячами рублей. Положение как у Онегина –  «без службы, без жены, без дел», осложнённое отсутствием имений и поместий. А вот Кольцову перед самым Искринском забрала яхта с белоснежными парусами. «Искендер Двурогий» замедлил ход, почти остановился, яхта описала плавный полукруг и почти приклеилась к теплоходу. Оленька сменила гнев на милость, позволила проводить себя, подержать под руку, дала адрес, телефон и даже предложила поехать вместе с ней, покататься ещё и вполне насладиться концом мая. Напоследок прокричала, чтобы он обязательно зашёл в педуниверситет, где его будут ждать. Да-а. Закольцевать бы все бытовые проблемы и оставить себе только математические.
Года три назад был год безденежья в родном институте проблем управления, только что отошли банкетные времена после кандидатской, и он брался за все, что попало. Его пригласили тогда недельки на две почитать математику для экономистов Искринского филиала «плешки». В провинцию не очень хотелось, но директриса пообещала зарплату не ниже московской, а если навсегда, после докторской – то и квартиру. Саша чуть не сказал, что первое совсем нетрудно, а во второе он не верит.   
Однако Безударчикову, с юности привыкшему к аудитории физтехов и мехматов, было трудно высекать искры из студенческих голов. Слушателям непонятным казалось все сразу. Даже производная от икс в квадрате. Да и вбивать полугодовой курс в две недели – не самое лучшее дело. Именно здесь максима одного из известных физиков, что степень невежества собственной аудитории нельзя преувеличить, равно, как и преуменьшить, обретала свою настоящую почву. Почему-то в данном контексте все имело одинаковый смысл. Рыночный человек, как писал Фромм или еще кто-то, должен уметь продаваться, – выяснилось, однако, что продался он плохо. Большую зарплату обещали к середине марта, пока же ограничились выдачей аванса на пропитание. Как пояснила Анна Андреевна, судебный путь займет тот же отрезок времени и смысла не имеет. Разве что для страховки. А обещание помочь выполнила. Откуда-то она проведала, что в его научном учреждении не выдали зарплату еще за сентябрь. Разумеется, на следующий день она убывала в командировку и для разнообразия – дети-то у нас слабые – посоветовала зайти в соседнее здание, где располагался теперь целый физико-математический факультет местного педагогического университета. Там у них большая «напряженка» с математиками, и в смысле способностей соседний двор не пустыня. А появится настоящий ученый, глядишь, и вырастет ваша научная школа. Да, да, я звонила, конечно.
У соседей хорошо уплотненный снежный окатыш попал ему в лоб, Саша чертыхнулся и хотел уже убраться восвояси. Позже он истолковал это как знак судьбы. Предупреждала милая дамочка, что жизнь становится опасной, а девчата бьют на поражение. Разряжая себя, тоже швырнул в пространство снежной круговерти пару снежков и волей-неволей очутился в эпицентре столкновения двух волн десятков двух девушек, с азартом играющих в снежки. Парней было всего двое. Детский сад оправдывал свое название. Он пошел было по дуге кривой, огибающей эту стихию, к выходу, но, как оказалось, его ждали.  Очаровательная Диана Александровна вошла в эту снежную вьюгу, утихомирила ее, умело польстила: «Девчонки! Перед вами обаятельный автор работ по упаковкам в неевклидовых пространствах, не лишенных проблеска гениальности!» Безударчиков отнёс комплимент целиком и полностью к пространствам. Между тем, Диана Александровна что-то углядела в снежном поединке и сделала два шага вперёд. Рядом с ней оказался парень, то высоко задиравший нос, то, в момент горизонтального положения взора,  прикладывавший к нему платок. Один глаз у него тоже был подсинен, и он, при всём своём росте выглядел жалко и нелепо.
– Ну и кто? – заинтересованным тоном спросила Диана Александровна.
– Да не знаю я! Девчонки откуда-то кинули. Ледышкой.
– Уж, конечно! – съязвила девушка в мелких черных кудряшках. – Спутал в пылу боя. Местных архаровцев с девчонками. Лёд с кулаками.
– Ну, поухаживай за ним, солнышко. Помните, Александр Сергеевич, что Наполеон еще до Тулона одержал убедительную победу, руководя командой мальчиков в игре в снежки?
Ничего этого он не помнил.
Тем более что одна из осыпанных снегом снегурочек представилась Таней и предположила, что он не женат, а другая назвалась Аней и вызвалась быть его личным секретарём, третья протянула блокнот для автографа. Такой осады он не ожидал и несколько подрастерялся. 
Из девичьего окружения его вытащила Диана Александровна.
–  Ну-ну, девушки. Пропустите гостя.
Возникшее было ощущение, что нужно стремительно убираться, сменилось чувством, что он пришёл домой. Заготовленные копии документов и паспорт лежали у Безударчикова в кармане, но декан махнула рукой и пригласила почаёвничать. И часы у неё, конечно, нашлись, и расписание составили под него. Да, невзрачный Искринск в девяностые годы, как и другие провинциальные города, вопреки провалу в экономике, переживал лихорадочный бум в сфере высшего образования. Небольшой городок, имевший в доперестроечное время только одно высшее военное училище,  насчитывал теперь до трех десятков отделений московских вузов.
Вспоминая всё это, Безударчиков прошёл сквозь толчею на пристани и очень быстро взбежал по ступеням на первый нижний ярус набережной. Окликнул Колесова, как всегда, летевшего, как торпеда, впереди, погружённого в себя и ничего не слышавшего, конечно. Но внезапно Виктора взяли в полукольцо две пары мужчин и женщин с микрофонами и диктофонами. У него брали интервью. А рядом группа молодых людей поднимала плакат: «Божьеискринцы приветствуют земляка, победившего ООО «Здоровый воздух». Похоже, Витя был этим чрезвычайно недоволен и говорил, что он пальца об палец ради этого не ударил, а со всем этим разберутся геологи.
Александр Сергеевич взбежал на вторую площадку набережной, и расположенный на ней оркестр грянул туш. Удивлённый Саша, оглянулся, думая, что за ним взбегает Виктор, но того не было. Нет, это было уже по его душу. Снова повернув голову, увидел ещё один плакат: «Божеградцы привествуют своего земляка, давшего доказательство Божьего бытия». Сейчас же от группы отделились две девицы в русских народных платьях и в кокошниках с традиционным хлебом и солью на блюде. Безударчиков оторопел, но кое-как сыграл роль почётного гостя. Смысл происходящего с трудом доходил до него. Впрочем, организатор этого действа – Ефим Юрьевич Котов – охотно и тихо пояснил ситуацию.
Кто-то из отцов-градоначальников позаботился о том, чтобы в смутное время город обрел свой герб – пентаграмму из пяти рыбин и пламенем в центре. Знай наших, мол, «из искры возгорится пламя». Нашлись желающие и назвать город по-другому на волне переименований, охвативших всю страну. Выделились три группы: «пламенцев», царьградцев и божьеискринцев, – каждая из которых настаивала на верности своего варианта названия. От последней отпочковалась подгруппа предельного звания: божеградцы, которые на въездах в город с самых разных сторон установили свои щиты, на которых огромные буквы вещали: «Божеградск». Местному архиепископу пришлось выступить на телевидении с разъяснением, что Божий град находится в запредельных далях, подвластных лишь Господу. Он не очень уверен, что все искринцы живут по заповедям Божьим, а потому принимать на себя имя Творца и кощунственно, и опасно. Но увещевание имело обратный результат. Божеградцы вполне в духе суматошного времени заявили, что имя во многом определяет судьбу, и организационно сплотились. И вот теперь открытие Саши было для них манной небесной, знаком свыше и даром небес. Поэтому, они готовы принять его под своё покровительство. Они нуждаются в нём. Любое его желание, в пределах разумного, будет исполнено. Домой вы всегда успеете, а вот выступите у нас на вечеринке, секцию свою создадим. Дорогой мой, инициативные люди сейчас на энтузиазме масс зарабатывают политические дивиденды. Где отдохнуть? Мы поселим вас в самой лучшей гостинице или, быть может, вы желаете жить на частной квартире? Сообразив, что из гостиницы будет легче уходить от разных прилипал, жаждущих привлечь его к своим проектам, Безударчиков остановился на первом предложении. Посидели в двухкомнатном люксе. Саша заикнулся, что его проживание влетит им в копеечку. Ефим Юрьевич отмахнулся.
– Какие пустяки. Прочтёте пару лекций о своём доказательстве моим божеградцам – вот это и будет вашей платой.
– Но им не будет скучно? Это, собственно говоря, больше математика, чем богословие.
– В самом деле. – Котов почесал затылок. – Тогда обойдёмся без лекций. Вечером я приглашу людей с местного ТВ. Будет ваше телеинтервью.
После остановки в гостинице, по старой памяти он забежал в физико-математический корпус университета. Удивила тишина. Конец мая. Самая напряжёнка. Небольшие группки студентов. Поднялся на второй этаж. Секретарша ответила на приветствие, ничего не спрашивая, пропустила дальше. На Нинкином подарке как бы был отпечатан логотип пропускаемости. Ему повезло: хозяйка была на месте.
–  Вы меня помните? 
Диана вскинула негустые сероватого оттенка брови, под которыми светились лукавинкой карие глаза, один из которых сейчас же подмигнул:
– Кто же вас забудет, Саша, если вас ещё можно так называть? Мы бы забыли, да пресса помнит. И, конечно, вы имеете отношение к опытам на «Искендере Двурогом». К оптическим маскам.
– Я просто случайно ехал этим пароходом.
– Рассказывайте. Сейчас на набережную мы отпустили всех желающих попасть на открытую лекцию вашего Розагрозина «Голография на пути внешнего совершенства человека». В гости зашли или по делам?
–   Насчёт работы.
–   Неужели в Москве ничего не нашлось для вас? Или за границей?
–  Я как-то сам потерялся за последний месяц.
Однако, изумившись, Диана Александровна моментально превратилась в кулика, хвалящего «своё болото». Оказалось, что именно это учебное заведение  способно открыть перед ним космические перспективы. 
–  Наш ректор мечтает превратить наш маленький университет в родной дом для оригинально мыслящих учёных. У нас уже есть Юрий Колчин, астроном и алгебраист, недавно прошёл конгресс по теории гравитации. У нас готов бесплатно читать лекции по социологии знаменитый в прошлом советолог Джон Кофлин и, кстати, московский оптический институт открывает свой искринский филиал.
– Старые знакомые.
– Что вы говорите?
– К сожалению, я не готов к бесплатному чтению…
– Никто не спорит. Пишите заявление. Сейчас мы что-нибудь сообразим. Какой-нибудь спецкурсик на недельку. На москвича народ пойдёт. У третьекурсников осталась недочитанной ТФКП. У вашего знакомого Юрия Васильевича странные представления о возможности читать что-либо, «если в этих областях я исследования не веду, то читать эти дисциплины не имею права». Да, жильё, жильё. Саша, а вы женаты? Нет? Ни да, ни нет? Хорошо поставим вопрос так: официально нет? Если к идее дома мы присоединим хозяйку, то ровно с той скоростью, с какой мысль превращается в желание, берусь осуществить ваши мечты.
И все улыбалась. Он не очень тактично, рассеянно поинтересовался, как у нее с идеей хозяина, и услышал в ответ, что у нее все в порядке, а вот у них есть девушки с большим приданым. А одна с таким большим, что её лучше навсегда оставить в нашем городе.
Печальная участь старого холостяка. Каждый знакомый сват, каждая знакомая или сваха или потенциальная жена. Держи ухо востро, когда бес в ребро и добро не в добро. Якорь он бросать не собирался, его немножко бросило в жар, и он поспешно поднялся, чтобы откланяться.
Она усадила его еще раз и тут же заговорила о стратегии мудреца при выборе невесты с наибольшим приданым, если количество невест известно и равно n, а приданое называется, и мудрец должен решить: остановить свой выбор на сообщенном варианте или двинуться дальше, в надежде, что максимум еще впереди. Любопытно в этой задаче было то, что при правильной стратегии с любым числом вариантов выбора вероятность была 1/е ; 0, 368. А стратегия заключалась в том, чтобы пропустить первые n/е и выбрать после этого вариант, превышающий все известные суммы. Улыбнувшись, Безударчиков сказал, что в реальной жизни люди слишком многомерны. У самого большого приданого может быть нулевой ум, а самая красивая может оказаться  ведьмой в нравственном смысле. Правильная стратегия выбора многомерного спутника жизни ему неизвестна. Неизвестно и число n. Поэтому он, пожалуй, пойдет. Но Диана Александровна проследовала за ним, растерянно скользнула взглядом по окну и задержала его у двери.
– Подождите. У нас есть небольшой фонд поддержки молодых ученых. Мы можем оформить все сразу. И все-таки многомерные выборки дают другую вероятность, отвечая, например, на вопрос, что более вероятно: самая умная среди самых красивых или самая красивая среди умных. Всё зависит от расстановки, в общем смысле – от введения частичной упорядоченности на массиве разнородных объектов, причем степень этой разнородности может быть задана.
Это, в самом деле, было очень интересно. Конечно, он уже уходил и крайне не хотел менять свою внутреннюю настройку. Но надо было с чем-то приехать к матери «Разве можно в Искринске искать что-нибудь путное!?» –  последний раз возмутилась душа, но надо было отдать должное обобщенной задаче выборки по нескольким параметрам.
Диана встала, посмотрела в распахнутое окно и моментально определила:
– Безобразие. Поранил руку и продолжает красить. Выглянула в приёмную:
– Галочка, гони сюда Серёжку Рыжова от жести. Безударчиков тоже привстал и посмотрел в окно, но определить, кто из красильщиков поранился не смог. «А к светлой головке кошачьи глаза! – машинально подумал Безударчиков. – А в улыбке что-то от блеска карманного ножичка». И решил остаться.
– Так вы уходите? – спросила она еще раз. – Нет?  Отлично. А то у нас один товарищ заболел, другой уехал за границу. Осталась пара кандидатов-математиков, я, да еще Марина Огонькова. Естественно, Колчин. Остальные без степеней.      
В гостинице Саша бросился к телефону, желая полностью определиться на ближайшее время. В разговоре с начальником отдела Копытовым выяснилось, что структурные преобразования всё еще идут, все образуется где-то к сентябрю, а до этого времени Безударчиков может быть тихо принят, поскольку заказ уже получен. В любое время. Нет, деньги ещё не перечислили, но он может быть спокоен. Начальник советовал не торопиться и быть на связи, ибо именно к работам Безударчикова проявила большой интерес фирма «Оптиум» и лично ее гендиректор Диесферов. Об этом Саша знал и без начальства, но благодарил за внимание к его судьбе. Все знакомые и сотрудники, лично Лиза передают ему пламенный привет.
– Чем занимаешься? – интересовался бывший руководитель и, услышав от  собеседника про «Теорию ошибок», скептически хмыкал. – Далась она тебе. И какой будет практический выход?
– Выхода не будет, – ответствовал Безударчиков, – создалось  тупиковое положение.
Вечером заявились телевизионщики вместе с Котовым. Опять посыпались вопросы о его пресловутом доказательстве, спросили и о том, как он относится к возможному переименованию города, на что Саша и ответил заготовленными Ефимом Юрьевичем словами:
– Божий град – высокое и ответственное имя, а я всегда считал, что людей нужно подтягивать до высокой мудрости, а не опускать их каждый раз к искрам революций и мировых пожаров.
И это, как он понял, и было платой за двухнедельное пребывание в гостинице. Котов долго жал ему руку, обещая содействие во всём. Очевидно, дела у божеградцев шли более чем успешно. Через час Саша наблюдал самого себя, снятого как мудреца, сияющего светом высшего знания на экране телевизора и, попивая чаёк, полагал, что смерть от скромности ему теперь уж точно не грозит.
Зато на следующий же день, в этой глуши, его с распростертыми объятиями встретил московский физик Юрий Колчин, специалист в области теории твердых тел, но прославившийся тем, что доказал несколько алгебраических теорем, используя физические методы, то есть, по мнению ряда математиков, не вполне строгие. Устранение неточностей нашел бельгиец Неяснэ, и за рубежом, а порою и у нас, было принято называть их теоремами Колчина – Неяснэ, причем первое имя иногда исчезало. Кроме того, до Юрочки Колчина был еще один Колчин, осчастлививший алгебру еще одной своей теоремой. Юра был очень самолюбив. Будучи еще только что оперившимся кандидатом, Саша как-то в одной из своих статей сослался на теоремы Колчина, указав, что они совершенно ясны без всяких Неяснэ, и обрёл искреннего старшего друга.
В Искринске Юрий Васильевич был нарасхват: читал физику, астрономию и, конечно же, алгебру. На вопрос, почему он здесь, а не в Москве или за границей, Юра в шутку, но самым серьёзным тоном намекнул, что Москву или какой-нибудь западный городок в Колчинск не переименуют никогда, а у Искринска еще есть шанс обрести достойное имя. Он, де, еще раскроет людям глаза на самого себя. Безударчиков соглашался с этим, исходя из общих соображений, и предложил старшему товарищу вместе создать теорию ошибок и заблуждений, математическую в своей основе, теорию, имеющую выходы в  философию бытия и небытия. О будущей теории Колчин заметил, что она будет в выигрыше, если недостатки любых исследований станут ее питательной средой. В принципе, ошибочна теория элементарных частиц и квантовая электродинамика, теория твердого тела приблизительна… Не обошлось и без крепких словечек в адрес математических дисциплин.
В порыве увлечения Саша решил набросать общий план «Теории ошибок». Работа продвигалась медленно, на ощупь, но давала возможность не считать своё пребывание в провинции пустым в смысле развития своего интеллекта, а свое низвержение из столицы в провинцию расценивать как очередную проверку теории практикой.
Своей чередой потянулись занятия. Последнюю лекцию по спецкурсу Безударчиков совместил с консультацией, и его занесло далеко в сторону, потому что он вдруг решил ответить на навязший в зубах вопрос студентов: «А зачем это нам?»
– А вообще говоря, незачем, коллеги. У нас даже с арифметикой плохо на самом верху. 7 лет считают, и все не в нашу пользу. Сообразительная кухарка была бы здесь уместнее иных государственных деятелей. Но это к слову. В сущности, ваш вопрос  – частное ответвление от основного. Зачем все это? Весь этот мир? И мы, вместе взятые? У вас уже были «Концепции современного естествознания»? Оказывается, вся Вселенная, как заметил большой писатель Леонид Леонов, – «переливание из пустого в порожнее». Игра математическими символами, в конечном счете, привела физиков к убеждению, что пословица о напрасной трате времени, о скуке и пустоте – есть прекрасная модель мироздания. Была сверхплотная капелька в чем-то пустом, и вот она стремительно стала расширяться в порожнее. Но куда расширяться? В пространство, во время. Нет, их еще не было, и капелька стала расширяться, одновременно создавая еще и их. И вот, со временем, все распадется, и, как сказал поэт, «и будет свет над вечной пустотой». То есть порожнее снова перельется в пустое. А вы спрашиваете. Скука не в математике. Скука заложена в самом условно бесконечном мироздании. В его самоповторении от Солнца и до звезд, Галактики и Метагалактики. Не только реальность, а боязнь пустоты и простоты подталкивает астрономов к концепции тёмной материи. И сколько же в космосе беззачемной пустоты, правда, некоторые исследователи, например Сухонос, полагают, что именно в эту пустоту сливаются избытки энтропии, и тепловая смерть вселенной не грозит. Но теоретическая основа человека совершенно другая. Давайте не будем забывать об этом. Философская основа человека – нечто обратное к существующей теории Вселенной, которая путем взрыва появилась из ничего и стала переливаться в порожнее. Чтобы уравновесить этот процесс, боги или люди должны организовать переход из наполненного в полное, чтобы создать в идеале переполненное состояние, должное излиться во избежание пресыщения. Я обычно иллюстрирую этот переход словами «Римского фонтана» Мейера:

Взлетает чистая струя,
И в чашу падает, играя,
Вода течет через края,
И чаша полнится вторая,
И в третью льет избыток свой
И дарит ей свое волненье,
И в каждой властвует покой
И непрерывное движенье.   
 
Я прошу вас запомнить логическую структуру образа поэта: умножение чаш, умножение противоречий покоя и движения. У Лермонтова в его печальной «Чаше жизни» зафиксировано проникновение пустого и холодного ньютоновского мироздания в человеческую душу. И тогда возникает трагедия.
Вот тогда-то и поднялась Оленька Кольцова, одетая, несмотря на прохладу в аудитории, в какие-то розовые перья до пупка и белую юбочку. Нелепым жестом она прогладила грудь и выбросила руку:
– А скажите, пожалуйста, боязнь пустоты, отмеченная в греческой культуре, проявляется сейчас в жизни общества и индивида? В вашей жизни?
– Скажу о себе. Я поступил в физтех, понимая, что многое не понимаю в физике, равно как и в математике. И даже не нравились мне эти дисциплины. Можно сказать, что я намеренно пошел навстречу возможной ошибке из-за пустоты своих знаний.
Как я поступил? Ну, я был из сельской глубинки, а тогда к людям от сохи относились снисходительно. В мое время там сдавали математику и физику дважды – письменно и устно. На письменном экзамене по физике к двум трудным задачам я нашел по два способа решения, дававших разные ответы. Проверять времени не было. И я спокойно оставил оба варианта. Потом я узнал, что проверяющий выбрал и зачел правильный вариант. С математикой почему-то все получилось. А к устным экзаменам примерно лет двадцать тому назад в ночном вагоне электрички меня хорошо подготовил оставленный кем-то на сидении номер студенческой газеты  «За науку». Я прочел там интересный совет, который я с удовольствием адресую и вам: «Главное – навести преподавателя на то, что ты знаешь и скрыть то, что ты не знаешь».
Сначала мне это показалось белибердой. Но затем понравилась основательность автора. «На устном экзамене все важно, начиная с одежды, – уверял автор. – Девушки, например, могут пользоваться открытой технологией, то есть одеваться так, чтобы их холмики стратегического назначения ударили в глаза преподавателю. Но надо помнить и о женщинах-экзаменаторах с консервативными взглядами, которые тоже встречаются. Ну, а общий принцип всегда остается одним. Произносить все нужно ровным бодрым тоном, если преподаватель утомлен, он и ошибку, сказанную таким тоном, пропустит. Там же, где вы все знаете хорошо, или, тем более, владеете дополнительным материалом, можно и даже полезно ошибиться. Полезно возбудить подозрительность преподавателя. Перепутать, например, плюс с минусом, логарифм натуральный с логарифмом десятичным эм в кубе с эм в квадрате, двойной интеграл с тройным. Преподаватель видит эту ошибку, бросается туда. А вы так раздумчиво говорите: «Ах, да-да-да! Ведь это вот откуда вытекает, а здесь еще и вот это». Ведь тут-то вы все знаете! Две три такие подсечки, и преподаватель пойман и уверен, что вы – человек, мыслящий глубоко и оригинально».
Я полагаю, что этот метод применим и к любви, и к жизни. Ибо, как поётся в песне, «если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло». Сначала за рубежом, а теперь и у нас широко распространен так называемый гражданский брак. Нужно просчитывать всевозможные последствия этой возможной ошибки, и если это удается, то все обстоит благополучно. Частным случаем осознания этого правила явилась деятельность некоторых религиозных сект, положивших в основу своей доктрины следующее правило: «Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься». Поэтому допустимо, чтобы студент, сокращая время на подготовку к экзамену, слушал музыку или рассматривал картины. Ему потом придется работать интенсивнее, и самые неожиданные идеи могут возникнуть из постороннего материала.
В студенческие годы я попробовал продолжить обе традиции. Во-первых, я стал готовиться к экзамену с поиском таких возможных ошибок, исправление которых демонстрировало бы эрудицию отвечающего. Разумеется, это занимало большее количество времени, но развивало проницательность. На пятом курсе, пытаясь специально ошибиться, я нашел ошибку в лекциях одного известного ученого, а моя специально сделанная ошибка оказалась верным исправлением. Во-вторых, я стал ограничивать себя во времени, часто занимая себя, например, чтением поэзии и текстов религиозного содержания. Мне повезло и здесь. Там я вычитал несколько моделей логик, математике еще неизвестных, а религиозные вопросы позволили мне выделить модель множества промежуточной мощности между счетной и несчетной бесконечностью. Вопросы есть?
Народ, что называется, безмолвствовал. Но вот откуда-то сбоку поднялась светлоголовая девушка в очках, съехавших на кончик носика так, что смотрела она поверх стекол своими чёрными роковыми глазами спокойно, холодно, но не без лукавинки. Ее красивое лицо немножко портил несколько длинноватый рот, что при улыбке придавал всему лицу оттенок агрессивности. Это была классическая срезалка преподавателей, та самая Зоя Дынкина, в столь недавнее время искавшая репетитора для своей младшей сестры, всегда знавшая больше всех остальных, но на занятиях появлявшаяся крайне редко. Его спецкурс не был исключением, но и двухкратного появления хватило Саше, чтобы признать в ней на редкость одарённую девицу. Но Колчин был от неё явно не в восторге, чувствовался какой-то давний застарелый конфликт студентки и преподавателя.
– Воображает о себе много, – объяснял Юрий Васильевич в разговоре с глазу на глаз. – Я бы назвал её дурочкой наизнанку. Решает простейшие задачи применением формул сферической геометрии. В каком-то журнале опубликовали её статью бог весть о чём, теперь к ней на козе не подъедешь. Принесла толстую книжку по эволюции звезд и галактик, объявила, что во всём вполне разобралась. Пришлось доказать ей обратное. Правда, доказательство длилось минут тридцать, а кто доказывает много, показывает серьёзность обратного предположения. Но тебе, друг мой, следует опасаться не её, а падчерицы нашего уважаемого мецената. Ходят слухи, неизвестно кем запущенные, что ваши отношения зашли достаточно далеко…
– Мне не совсем нравится принцип намеренной ошибки с этической точки зрения, – начала Зоя. –  Он изначально порочен. Получается, что обман, ложь кладется в основу успеха?
– А мне он тоже не нравится. Впрочем, это как в шахматах: жертвой фигуры добиваются атаки на короля. Если взять обобщеннее, Бердяев где-то пишет, что хотим мы этого или не хотим, а человеческая цивилизация основана на лжи. Я бы так не сказала. Истина и ложь, – только два полюса, между которыми может быть множество промежуточных состояний. Существует и парадоксальная формула древнегреческого театра, в котором обманувшийся богаче необманутого, обманувший правдивее необманувшего. В поединках, например, начиная от шахмат и шпаги и кончая настоящим боем, не всегда выгодно обнажать свои силы и слабости. Как говорит русский богатырь в одном из вариантов былины об Алеше Поповиче и Тугарине-Змее: «Я от старости оглох, ничего не слышу, подъезжай ко мне поближе, к убогому».
Вскоре обнаружился скрытый практический смысл вопросов Зои.
– Нельзя ли отменить контрольную работу и ограничиться устным опросом, чтобы принцип преднамеренной ошибки получил экспериментальную проверку?      
– Никак нет. Будем готовиться к жизни. У экзаменатора время для проверки работы – очень небольшая величина. У жизни – несколько десятков лет. В ней два раза не сыграешь, чтобы посмотреть и сравнить оба возможных пути. Жизнь – серия испытаний без возврата, а экзамен –  наоборот. Я очень надеюсь, что вы знаете, как новое иногда рождается как ошибка в прежней парадигме доводов и аксиом. В математике есть способ доказательства от противного, где намеренно допускают ошибочное предположение, а затем отвергают его. Однако появление неевклидовой геометрии связано, например, с тем, что опровержения так и не нашли. Ошибка стала истиной. Деятели Беловежской пущи совершили глобальную ошибку и все-таки, исходя из другой системы аксиом, они объявили ее единственным верным решением. Ваши примеры? Вопросы?
И снова поднялась Оленька Кольцова, и снова покрутила рукой рядом с парой цветных лоскутов, прикрывающих грудь у лифчика.
– А можно ли как-нибудь еще, без сдачи письменной работы сдать вашу грамматику контекстно-свободных языков. Поговорить, например, о философии любви.
Любовь к шуточкам сыграла свою роль. Безударчиков покрутил рукой в обратном направлении у груди:
– Но так именно нельзя, а устно – можно.
И Оленька еще и подпела:
– Если ошибку звали любовью.         
Конечно, обо всем этом можно было бы посмеяться и забыть. Ну а вышло так, что дело приняло скверный оборот потому, что некоторые слушательницы услышали «нельзя» и «можно» не на своих местах.       
И теперь эта самая Оленька Кольцова, жалась плечиками, выскакивая из одежды, переминалась с ноги на ногу, встречала его в коридорах и все говорила, что с математикой у ней не очень, но вот зато с философией... И что она хотела бы встретиться и поговорить на личные и вечные темы. Безударчиков отнекивался, говорил, что они всё до конца выяснили недавно, на пароходе, и он не желает замутнять чистоту её воспоминаний.
Вот и пришлось беседовать за длинным коричнево-блестящим столом с Дианой Александровной об опережающем отражении и о том, что установка в норме влияет на все наши ощущения: тактильные, вкусовые, слуховые… И мироощущение и миросозерцание человека существенным образом зависит от его предварительного настроя.
– Послушайте, Александр Сергеевич, – увещевала она ровным голосом. – Давайте попросту не давать сложных задач. И двойки поставим самым – самым. Сдавшим чистые листы. Тогда я смогу успокоить этих девушек, которые, если верить этим бумажкам, все время готовятся к вашей контрольной по спецкурсу. Посмотрите, вот несколько справок, выданных врачом-окулистом…  Некоторые фантазерки с буйным воображением как раз в период подготовки к вашей контрольной работе испытали нервный срыв, у трех девушек резко ухудшилось зрение. Вы понимаете, чем это пахнет? Они будут обращаться в суд. А если, не дай Бог, будут какие-либо последствия, то вам придется их содержать. При всем моем уважении к вам…
Все это выглядело абсурдно. Похоже, богиня Диана боялась суда как гнева Юпитера. Саша усмехнулся:
– Помогите мне опубликовать в «Вопросах медицины» новый и простой способ излечения болезней глаз студентов в период сессии. Объявите, что двоек на экзамене я не поставлю.
Рецепт не воспринимался. Начальница как-то невесело вздохнула. И Александр Сергеевич понял, что это было только предисловием. Он не ошибся.
–  Не знаю, каким образом, но вы приобрели умного и толкового врага. Или наоборот: скрытую желанную подружку. Как я понимаю, дело в лирических отступлениях, которые вы позволяли себе на лекциях. Видимо, это как-то связано с вашими завышенными требованиями к их бедным перетруженным головкам. 
Безударчиков не изменил своей позиции. Произнес целую речь, смысл которой, в общем-то, сводился к тому, что студентов нужно поднимать до определенного уровня знаний, а не опускать их в пучину невежества. Что бы ни взбрело в голову подопечным, суть дела должна оставаться неизменной.
Диана Александровна вяло поддакивала. Затем, дождавшись паузы в наступательной и энергичной речи Безударчикова, женщина сухо стукнула зубками:
– Вот-вот, вы и почитайте, что взбрело…
И подала ему довольно пухлую папку. Это был настоящий плод художественного творчества, в котором осколки реальности сплетались весьма затейливой выдумкой. Писали, что Безударчиков на лекции объявил, что берет большими деньгами и натурой, что он бережлив и бережет честь смолоду, т.е. можно понять, что даже презервативы несчастные жертвы должны будут приносить сами. На консультации он сказал, что никто в правительстве не умеет считать, что нами должна править кухарка, и все дело в капельках, из которых получаемся и мы, и галактики. Александр Сергеевич учит девушек ошибаться в жизни, поскольку он думает, что, может статься, что и мы, вселенная и природа – ошибки…
Да, давно не краснел так Александр Сергеевич. Окружающее медленно поплыло перед ним. Забыл, запамятовал он библейский принцип: «не мечите бисера перед свиньями». Впрочем, было и «bon mot», как говорят французы. Якобы Александр Сергеевич сказал, что лист Мебиуса – превосходный материал для нижнего женского белья. Рука мужчины, начав свой путь снаружи этой односторонней поверхности, неизбежно очутится внутри. Этот шедевр фантастически доносных записок, подписанный двумя неразборчивыми подписями, заставил Сашу расхохотаться.
Никогда не смеялся он так заливисто и звонко.
– Что с вами, Александр Сергеевич? – испуганно спросила Диана Александровна.
–  Ничего, – подавился смехом Безударчиков. –  Исключительно богатая фантазия. Но о листе Мёбиуса я, правда, говорил. Но без белья. Ей богу, если я так бурно буду читать лекции, то, боюсь стану погибшей поп-звездой. Помните у Грибкова:

Бежит босая синьорина,
Пылает пылкое бельё,
Но за оградою старинной
Дорога кончится ее.
Дитя молитвы  и стриптиза
Среди софитов и свечей
Она бросается с карниза
С тяжелой связкою ключей.

–  А ключи тут причем? – недоуменно спросила декан. – И потом стихи. С чего вы это так много их на лекциях читаете? Одно должностное лицо, проходя мимо вашей аудитории, подумало, что это популярная лекция по литературе.
– Да у вас замашки опытного прокурора, Диана Александровна. Как это в таких случаях отвечают – я не буду говорить без адвоката. Но маленькое замечание я сделаю. Высшей похвалой моего учителя Розагрозина лекции, учебнику и человеку было: «Беллетристика!» Человек, учебник, лекция должны быть интересными, должны увлекать, хотя и не быть сразу понятными.
Тогда декан произвела необходимые упрощения. В зависимости от того, сколько двоек собрался поставить Александр Сергеевич, он мог быть и со щитом и на щите. «Вы же понимаете, – твердила она, – девчонки напуганы. И вы сами их напугали! Да, и главное у нас – не математика, а методика ее преподавания» – «Как же так?  – удивлялся Безударчиков. – Должны же ваши девушки хоть что-то уметь считать и хоть как-то думать».
На выходе из деканата его ждала Оленька Кольцова, которая то бледнела, то краснела и, заикаясь, поведала, что должна сообщить ему кое-что по секрету. У себя дома. Конфиденциально. Тэт-а-тэт, как говорят французы. Она надеется, что в ее комнатах не стоит прослушка. Саша пожал плечами и сказал, что есть много других мест. Дальше пошла такая бурда, что оставалось только изумляться. Он вдруг узнал, что пришельцы питаются нашими осознанными и неосознанными эмоциями и страстями, это тот канал, через который они управляют миром. Ни с того ни с сего ляпнула, что в Иркутской области на 16 тысяч глухих людей всего 20 сурдопереводчиков, а с пониманием пришельцев дело обстоит еще хуже. На шесть миллиардов людей не более сотни владеющих языком космоса. Благо, нашлась пустая  аудитория.
Сели за столом. Сладкоголосая фея положила ногу на ногу. Узкая юбочка полезла вверх, обнажая полное бедро. Прислонилась плечом. Но он был настороже и тут же отодвинулся вместе со стулом. Последовали за ним. Все это напоминало сцену объяснения в «Ревизоре», но все было наоборот. Доверительным шепотом студентка сообщила, что проблема сорокалетних ей знакома. Безударчиков обиженно назвал свой возраст.
– Всего-то двенадцать лет разницы! – разочарованно протянула Оленька.  – И вы никого не присмотрели?      
Он отвечал ей в том смысле, что кое-кого успел даже полностью рассмотреть.
– Но не окончательно?
Надо было быстро сводить всё это в шутку и уходить. Александр Сергеевич наклонился к Оле и тихо сказал, что никого не найдя на земле, он общается с космическими братьями и сестрами. Телепатически. Без переводчиков.
Теперь он уже не сомневался, что это с ее космической подачи и разыгрался сыр-бор на третьем курсе. Он поделился своим открытием с Дианой Александровной, и та, услышав имя зачинщицы, побледнев, сказала, что это много больше. В лучшую или худшую сторону, поинтересовался он.
– По абсолютной величине. Отец или отчим этой девушки  – супер-пупер миллионер Валерий Павлович Кольцов-Айвз, «владелец заводов, газет пароходов». Я даже национальности его толком не знаю. Но наш фонд молодых ученых, поощрения исследований и еще кое-что – это от него.
– А почему у нее в голове такая каша: космос, лешие, домовые, черти, пришельцы, духи?
– Может быть, каждый из нас – ходячая энциклопедия заблуждений, которую не откинуть и не обойти. Всегда с нами и ничто без нас. Активатор наших мыслей и любопытства. Вы, Саша, в Бога веруете. Нет? Как Лаплас, не нуждаетесь в этой гипотезе? Но стечение обстоятельств таково, что без ангела-хранителя вам не обойтись. Говорят же умные люди, и хорошо говорят, что не будешь богатым, а будешь горбатым. Нужно присушиваться к вековому опыту народной словесности. Ваше «дело» получило новый и внезапный оборот, связанный с деятельностью феминистской организации «Честь женщины», и она уже подала на вас в суд. Как видите, в нашем маленьком Искринске всякой твари по паре. У меня уже был следователь Котофейкин, который настаивает на том, чтобы я дала крайне отрицательные отзывы о вашем поведении. Я только не понимаю, кто заинтересован в раскрутке дела из ничего. Впрочем, из пустоты, по одной из версий, возникла вселенная. Отрицательное сверхдавление. Вы бы переговорили с Колчиным, он по этому поводу может рассказать страх как много любопытного. Да, я с удовольствием прослушала одну из ваших лекций в записи. Блестяще. Человек, как переполнение полного, перенасыщенное давление, перегретый пар. Вот вы это и получили из-за двоек на проверочных работах.
И Саша пришел переговорить домой к Юрию Васильевичу, согласившемуся уделить ему полчаса после занятий, как он выразился, мокрым делом.
– Руку не подаю, – заявил он с порога. – Влажная. Ты вот что. Полистай журнальчики пока. У нас тут борьба с хаосом.
Женившись, Юрий Васильевич чередовал умственный и физический труд. В синей майке, в полинявшем трико, он под присмотром женщины с пронзительными глазами, успевавшей хлопотать на кухне, швабрил квартиру. Саше досталась девчушка лет двух, утянувшая его с дивана строить башни из кубиков и играть в куклы, а свежий номер «Земли и Вселенной» пришлось отложить.
Колчин был не склонен драматизировать ситуацию. Этот третий курс, как это называется сейчас, весьма прикольный. Если они так вас не любят, что же они в таком количестве выбрали именно ваш спецкурс. Дело в другом. В противоположном. Есть очень интересные девушки, а уж Колечко это – пальчики оближешь. И очень не бедная. «Счастье порядочного человека», как в своё время говаривал Гоголь устами Павла Ивановича Чичикова. А вы не знаете еще, что ее полуродитель Кольцов-Айвз купил остров в Атлантическом океане и собирается там строить супер-курорт. Вот и медовый месяц там проведете.
– Я не тороплюсь, – отозвался  Саша.
– И не спешите. В 2001 году там будет полное солнечное затмение. У вас ещё три года. Пригласите меня. Строго в научных целях. Да, а как быстро-то все разрослось. С пустячка, говорите, началось. Так бывает всегда. С вакуума, с виртуальных частиц. Кто был ничем, тот станет всем. Похоже на теорию инфляционной вселенной. Рекомендую адвоката – Ник Димыча Сафонова, который в этой глуши один в состоянии захлопывать мыльные пузыри. Я сам ему позвоню.
Но тем же вечером в комнате его гостиницы зазвенел телефон и неведомыми путями добравшийся до него голос Нины сообщил, что освобождает его от всех слов и предложений. Саша пытался вставить хоть несколько слов в этот быстрый поток жалоб и упрёков, но собеседница заплакала, и в этот плач Саша успел уронить три заветных слова. Плач прекратился, но трубку тоже положили. А на следующий день совершенно некстати заявился следователь Котофейкин, предложивший Саше чистосердечно раскаяться и признаться в  покушении на честь и достоинство Ольги Валерьевны Айвз-Кольцовой. Саша удивлённо на него воззрился:
– С чего это? Знаете, безумный может называть себя нормальным, но нормальный безумным – никогда.
Но нервишки расшалились. И вот днем он работал, вечером встречался с адвокатом Сафоновым, который, хитро прищуриваясь, говорил, что напрасно он не придает возникшему делу должного значения. Конечно, оно родилось из пустоты, денег он не возьмет, ему просто хочется познакомиться с настоящим учёным. Тоска наплывала на Безударчикова. Просматривая местные газеты, он был поражён количеством желающих снять порчу, облегчить жизнь, подчинить судьбу, за пять сеансов сделать человека счастливым. Интересно было бы послать им вызов всем сразу, оценить их действительное или мнимое могущество. По некоторому размышлению, Саша пришёл к выводу, что вызов должен быть написан в тёмных стихах, быть зашифрован достаточно хорошо и содержать предложение всем этим адептам белой и чёрной магии, колдуньям и волшебникам продемонстрировать своё могущество: сдвинуть теннисный шарик в его домашней или гостиничной комнате на 1 сантиметр. Надо будет направить письмо с поручением Толику, чтобы он правильно расположил этот шарик на столе. Впрочем, он не думал, что кто-либо в Искринске будет читать его стихи, а уж расшифровывать – тем более…
В своих предположениях Коля Сафонов смело шел так далеко, что пугал подзащитного. Поскольку Саша человек со стороны, то его небольшая вина послужит бесплатной рекламой красавиц местного университета. Никому де невозможно удержаться… Николай Дмитриевич охотно прогнозировал самое нежелательное развитие событий.
– Не хочу копаться в белье, чистом или грязном, но вы приплыли на том же пароходе, что и эта Оля Айвз. И, разумеется, вы могли вскружить голову девушке. Вы были с ней близки?
– Не в полном смысле.
– То есть телесно ближе, чем душевно. Тогда есть большая доля вероятности, что, как только вы предложите Оле выйти за вас замуж, весь этот абсурдный процесс моментально закончится. Это главный момент. Пострадавших, я думаю, не будет. Второй вариант. Кому-то нужно держать вас на коротком поводке, чтобы вы никуда не ушли. Если в этом деле замешаны большие деньги, то вас могут осудить условно или безусловно, это не важно. Сидеть вы не будете. В самый последний момент наивысшего отчаяния жертвы появится спаситель, который вас выручит, а потом скажет, что вы ему обязаны и должны отработать.
Молодой, но уже безволосый Ник Димыч расспрашивал о подробностях, о многозначных жестах, интересовался, с какой стати Шура – можно вас так называть – изобразил жест кулаком перед лицом этого обормота, следователя Котофейкина.
– Это я к тому, что любой жест можно толковать по-разному. Пошла вторая лавина и наиболее агрессивная. Так что вспоминайте, Александр Сергеевич, то, что было у вас до Искринска,  и очень подробно.
– С самого детства что ли начать?   
– Возможно, ещё там вы кому-нибудь насолили, а потом забыли!  Но это маловероятно. Давайте пройдемся по событиям последнего года.
Ну, почему же, он никогда не жаловался на память. Как раз в начале прошлого сентября он узнал от Вадима Штакетникова, что фирма «Оптиум» и Оптический институт разработали совместный проект «ПРИВЛЕЧИН». Его, конечно же, интересовали детали. В частности – как в этом проекте отражены результаты исследований его лаборатории. Поразила широта охвата человеческого кругозора. Тогда же он дал ребятишкам – аспирантам Толику и Генке – показавшееся им странным задание отслеживать информацию о писках моды в области упаковок, одежды и косметики. В общем смысле – найти, как он тогда выразился, емкую и парадоксальную формулу моды. Они обозвали еще эту задачу «писком и поиском».
Ничего это он не стал говорить Сафонову, а только сообщил о некоторых подробностях своего появления в Искринске. Сначала хотел поехать поездом, но пришлось пароходом. Познакомился с одной девушкой Ниной Локотковой. Ну и Кольцова там была. Дни безделья и отдыха. Вряд ли его поведение на «Искендере» в чём-то отклонилось от нормы.
Но, наверное, он как-то себя выдал. Скрещением пальцев что ли? Сафонову нельзя было отказать в интуиции.
– Вспомнили, но промолчали о главном,  – сделал вывод адвокат.
– Да. Но я никак не могу связать ответственных людей с таким дешевым  трюком! Я вспомнил о серьезном проекте, мне намекали, что, вероятно, меня к нему привлекут.   
Дребезжащий смешок хитреца послышался ему в ответ.       
– А связывайте. Все элементарно. Проект, видимо, требует серьезных вложений, а тут выясняется, что есть сверхбогатая невеста и нужный сотрудник… Здесь открывается тьма-тьмущая завязок и подвязок, сцеплений и зацеплений. Мир связей более разнообразен, чем мир собственно бытийных предметов. В него входят и небытийные сказки, и инобытийные связки. Ветер дует именно от серьезных людей, больших людей, или, как их там мы, плебеи, будем теперь их именовать, элитных. Элитный небытийный дух витал над  родиной моей, и не осталось там людей. Погодка стоит хорошая.    
Безударчиков согласился, что прогулка не помешает. Он хотел захватить что-нибудь для приятных посиделок на воздухе, но Николай Дмитриевич сказал, что существует определенный предел загрузки желудка и мозгов. Пошли по направлению к Волге. Было солнечно, жарко и весело. Дима говорил, что такие похождения ему по сердцу, но не для его сердца. По косой линии от них в прибрежный кустарник спускалась стайка молодёжи, на ходу готовясь броситься в воду. Беззаботно смеялись. У него уже были знакомые. Особо зоркие и вежливые горлопанки, не боясь быть не услышанными, с расстояния метров в двести кричали: «Здравствуйте! Идите к нам!» Вдруг сразу стали ощутимыми все вещи, о которых говорила Оленька Кольцова. И кризис, и старость.  Остановились перед крутым спуском на побережье реки. Тяжело отдуваясь, партнёр попросил передышки и достал несколько листков.
– Вот копия соглашения фирмы «Оптиум» и корпорации Валерия Айвза. Крайне любопытный документ.
Безударчиков быстро пробежал глазами этот небольшой по объему документ. Ничего особенного не было. Фирма «Оптиум» в определенные сроки установит лазерное оборудование и предоставит специалистов для обучения персонала работе на этом оборудовании на нижеперечисленных предприятиях и магазинах корпорации. Далее следовал список. Кроме оплаты за производство, установку и обучение персонала в случае, если оборудование будет приносить прибыль, то тридцать процентов этой прибыли перечисляется на счет «Оптиума» и десять процентов на счет Оптического института.
– Ничего особенного, –  пожал плечами Безударчиков. – Обычный раздел прибыли: 60 процентов – Айвзу, Диесферову – 30, Розагрозину – 10… Но номинально – хозяин все-таки Федор Федорович Розагрозин.  В этом, по-моему, и вся странность данной бумажки.
– Ну, а еще? 
– Странновато, что лазерное оборудование будет применяться в продуктовых магазинах? В мойке и продаже автомобилей? На кой ляд оно там? Если это ширпотреб, то обучения он не требует.
Николай смеялся:
– Пилите, Шура, пилите! Главное для вас – это дата. 28 августа 1997 года. А в начале сентября вы уже знали про проект «Привлечин», и сами были привлечены к нему ещё в рамках своего учреждения.   
– Вы шутите.
– Отнюдь. Айвз – это оборот в сто пятьдесят миллионов долларов. Несколько заводов благоприобретенных в девяностые годы. Дочерние предприятия «Кольцов – Айвз» примерно с тем же оборотом. И самое главное. Последнее время корпорация приобрела фабрику по производству различных видов упаковки. Понимаете?
Теперь он понимал: лазерным оборудованием они будут подсвечивать так или иначе упакованную продукцию и попросту определять экономический выход того или иного светового дополнения. Широкая стадия эксперимента. Не важно, что выигрыш минимален. Есть ряд более дорогих товаров, на которых можно использовать ту же технологию.
– Но Айвз и «Оптиум», похоже, заинтересованы в том, чтобы побольше знать друг о друге. А тут такой случай! Помните, Саша, мысль Карла Маркса, что капитализм пойдёт на любые преступления, если они обеспечивают триста процентов прибыли. Старик не преувеличивал. Наркота – раковая опухоль человечества, потому что она дает где-то две тысячи процентов прибыли. И если у высоких договаривающих сторон возник в отношении вас такой почти благородный план, то это надо только приветствовать. Можно пойти на поводу, можно воспротивиться, но я по вашему виду понимаю, что вы хотите всех провести…
– Провести их всех! Как последних обормотов!
Ник Димыч осторожно забрал из его правой руки бумаги.
– Дать вам файлик для сохранения?
Безударчиков отрицательно покачал головой.
– Умно! – заметил Сафонов и чиркнул спичкой. – Разумеется, ничего такого я вам не показывал. Все исчезло и испарилось, превратилось в пепел, как дни нашей молодости. И пропел, не совсем попадая в мелодию, песенку Булата Окуджавы: «Коротки наши лета молодые, миг – и развеется, как на кострах, красный камзол, рукава золотые…»
Заговорили о мрачноватой  «Философии небытия» Арсения Чанышева с её категорическим выводом, что мы возникаем на время, а исчезаем – навсегда. Сафонов не был согласен с этим выводом и заметил, что энергоинформационное поле личности не исчезает никогда, а лишь трансформируется после смерти. Было любопытно, что в качестве подтверждения он привёл недавние опыты супругов Маркиных.
Спутник рекомендовал немедленно обратиться непосредственно к студенткам, обзвонить их, как, вероятно, это уже сделала противоположная сторона.  Но ничего не хотелось уже делать: ни во благо, ни во спасение. И весь обратный путь Николай иронизировал и смеялся над своим подзащитным. И вдруг все прекратилось как по волшебству. Все уложилось ровно в недельный срок. Все пушки, извергавшие огонь, умолкли. Димыч гонорар не взял, объяснив, что все улажено без него. Дело прекращено полностью и окончательно. Он сам в любой момент может возбудить дело о защите чести и достоинства Александра Сергеевича. Нет, Безударчиков не жаждал мести. Он просто зазвал Николая Дмитриевича к себе в гостиницу и на славу угостил. Во искупление вольных и невольных грехов.
У Сафонова была странная манера пить. Он выпивал граненый стакан водки почти единым духом. Закусывал. И после ничего уже не пил, а сидел, уставившись или в рюмку коньяка соседа, еще думавшего пить или не пить, или в тарелочку с грибками – ловить или не ловить их вилкой. Потом он вскидывал слегка осоловелые глаза на собеседника и не спеша излагал свое резюме происшедшего. Так случилось и в тот раз.
– Насколько я понял, кампания или комедия была задумана и проведена отнюдь не в защиту девочек, а лично против вас. Инициаторы ее находятся вовсе не в педуниверситете. Да-с, а Диана – ням-ням-с бабочка, передает вам привет, от нее ничего не исходило, и она убеждена, видимо, что при следующей встрече с Кольцовой у вас все получится. Этот ее полупапаша в больших спонсорах здесь ходит. Однако тут есть небольшой нюансик. Пустячок. У нее увели папочку с жалобами спустя некоторое время после Вашего свидания. Соображаете?
– Вполне. Эта папочка и оказалась в руках «Чести женщины».
– Продолжайте.
– Некоторое время, до часа х она лежит без движения. А потом ее пускают в ход, когда Александра Сергеевича надо будет прибрать к рукам. Но у меня никаких особо выдающихся дел не намечается.
– А когда вы думаете получать докторскую корочку?
–  Скорее всего, в марте, если защищусь в октябре. Но разве это имеет какое-либо отношение…
– Дорогой мой друг! Все на свете взаимосвязано даже в неорганической природе, а в человеческой жизни абсолютно всё переплетено. И за границу вы намереваетесь поехать? И так далее до бесконечности конца индивидуального бытия. Папочки нет и в руках «Чести женщины». Она отплыла в неизвестном направлении. И может всплыть в любую минуту. Я говорю «до свидания» и не прощаюсь.
               

































Глава 10

В переходных пространствах

Отстучавшие капли мелка упали на платье.
– Справились?
– Сейчас, сейчас.
– Последний удар кисти, – пошутили за спиной.
Это и в самом деле был завершающий штрих спецкурса. На доске умещалась последняя строчка. Ну, вот и все. Дынкина повернулась. Публика, опустив очи долу, казалась полностью ушедшей в бумаги, лежащие перед ними, и в свои собственные мысли. Просчитывая финальную часть задачи, поправляла прическу Таня Облачкова; поднеся сомкнутые пальцы ко лбу, последнее усилие делал светлоголовый Сашка, а Настя, все больше высовывая из коротких шортиков длинные ноги, добилась того, что Александр Сергеевич уже избегал проходить по ее ряду и глядеть, куда не следует. На летних сессиях Настя была неотразима и шпаргалки прятала под шортики. Да, друзья-подружки, умение сесть – тоже многое значит. Трудно было вообразить, что где-то там у нее шпаргалка. Умоляющим взором посмотрела на ассистентку Леночка, а Володька Бельков повел голову вверх и в сторону и с тоской арестанта уставился в окно. А Безударчиков, стоя рядом с ней, уже спрашивал: «Еще задачу или хватит четырех?» Все это проходило как-то рядом, мимо нее и думалось со стороны. Как не о себе. Вообще говоря, это уже был перебор, но если, по ревнивому предположению Сашки, он глаз на нее положил, то пусть уж. Почти доктор наук. Не старый. Разведен, по всей видимости. Но молва связывала его с этой богачкой Кольцовой-Айвз, с которой он и приплыл в Искринск на этом самом «Двурогом». Надо сказать, пароход поднял популярность Александра Сергеевича до критической отметки, и она пробила перегородку с другой стороны. Можно было надеяться, что преподаватель опять умчится в свою Москву, и не придётся сдавать ни ТФКП, ни этот долбаный спецкурс. Увы! Надежды не оправдались. Самое главное – её считали режиссёром, а ей казалось, что большой спектакль затеяла Оленька. Вот она, кстати. Её только что привезли.
– Можно войти?
– Да, пожалуйста.
Тоже жизнь-житуха. Привезут, увезут. В коридоре – охранник. Интересно в момент интимных свиданий тоже охрана?
Меж тем она пожимала плечами и говорила, что подумает еще минут пять. Что-то хмыкнув, научное светило уткнулось в каракули своего младшего тезки. У того не было никаких сомнений: «Мне – только пять, Александр Сергеевич. Я на повышенную стипендию. Можно еще задачу?» Этот от скромности не умрет. Но преподаватель поглядел на Сашу иронично, сделал кивок в сторону доски и выдал: «Ну, вот ей, я, может быть, пять и поставлю. А у вас…» Далее последовал список недочетов. Сашка подмигнул ей, покачал головой: «А что же тогда она делает?» –  «Да думает!» – отвечал Безударчиков, выдав Сашке какое-то дополнительное упражнение. Теперь можно было заняться физикой. Эту задачку Костик сунул ей за десять минут до входа сюда, прошептав, что никто, мол, не в силах. Теперь надо было доделать и еще успеть передать.            
; Надумали, барышня?
– Мне хватит четырех.
– А зря. Здесь напрашивается обобщение. В этом – суть дополнительного вопроса. Поразмыслите еще?
Ну да. Видела она это обобщение. Вот оно явление пиковой дамы или пикового валета, как заблагорассудится. Она потратила на него три дня, а решение оказалось в три строчки. До самого экзамена с открытым ртом ходила. От изумления. Она взялась его решать, потому что рядом лежала книга, раскрытая на утверждении, помеченном двумя звездочками, а в скобках стояло: «Теорема Ю.В. Колчина». Местному астрофизику Колчину удалось внести свой вклад в развитие алгебры и потопить ее в прошлом семестре на зачете по астрономии. А до звездочек она так и не добралась. Безударчиков молча указал ей на свое капитанское место и отправился консультировать ассистентку по поводу ответа Настеньки. «Да она дрожит вся», – услышала Зоя. Последовало соломоново решение: «Прибавляем балл и отпускаем». Как хорошо, когда спрашивают то, что ты знаешь! Зоя немедленно выписала искомые три строчки, и ее блестящие черные глаза с победным торжеством уставились на Александра Сергеевича. Но, посмотрев ей в глаза и на бумагу, Безударчиков мизинцем провел по нижней губе, отступил, сел на подоконник, пробормотал, что даже у него в свое время решение этой небольшой задачки вызвало сложности на целый день и на неделю нарушило обмен веществ. Зоя решила скромно умолчать  о своих трехдневных страданиях и извлечь некоторую пользу:
– Знаете, как бывает? По наитию. Хотя условие видела, но не решала. Там рядом был Юрий Васильевич, а у меня с ним не совсем сложилось…
– Замечательно. Не могли бы вы набросать логические операции в логике переменного основания. Модель возможна и очень нехитра. В принципе мы об этом мало что говорили, и вы вправе отказаться…
– Ну, почему же. Можно оттолкнуться от многозначной логики Поста и круговой интерпретации двух видов ее отрицания. Нужен только некоторый функтор выборки того или иного количества точек…
– Пожалуй, можно и так.
Она погружалась. Пришли в голову блины неумехи сестры, расплывающиеся по сковородке тесто. А это идея! Функтором может быть плотность множества значений, плотность точек на единице длины окружности. В одном направлении возрастающая, в другом – убывающая. Тогда можно определить и нульзначную логику – скажем так, блин без теста. В духе этой логики можно сказать: «Провалить все экзамены – и удержаться!» Или же: «Знать все – и вылететь!» Или «переспать с бесконечным множеством мужиков – и остаться девственницей, закрыть собой амбразуру и уцелеть… Или же ввергнуть народ в пучину бедствий, и считаться лучшим демократом!» Нульзначная логика есть чистый абсурд бесконечнозначной! Она заполнила один лист, второй, третий, все это текло как-то мимо нее и помимо ее воли. Исписанные и исчеркнутые листы множились и множились. Между делом она добила задачку Кости и отправила листок, сложенный самолетиком, заложив в него карандаш, прямо в лоб заглянувшему Косте.
– Да, – сказал кто-то над нею, – очень хорошо.            
Напрашивалась удивительная возможность и в этом многообразии выделить класс циклических логических систем. Вообще говоря, это было неожиданно. Модель возможна, сказал он, но о циклах не было помина. Она подняла голову. Саша Цветков выбивал-таки свою пятерку, хотя, сбивая его, преподаватель продолжал плести свое:
– Области определения кванторов левой и правой части различны.
– Сейчас я введу ограничения, – досадливо поморщился Сашка, – пустячок какой-то.
И, по всей видимости, ввод прошел гладко. Через две минуты он выходил, победно вскинув руку с растопыренными пальцами. Катастрофическим было положение Вовы, но он воинственно помахивал своей контрольной работой, ибо был единственным человеком, набравшим высший возможный балл – целых тридцать очков, удивив всех сокурсников, ибо никогда особыми талантами не блистал и волею случая очутился на этом спецкурсе.
– Повышаем на балл! – снова скомандовал Безударчиков, выводя «хорошо» в ведомости и протягивая руку за зачеткой.
Зачетку Вова отдал, но недовольно продолжал бурчать:
–  Как же на балл? У меня же лучшая работа. С большим отрывом от предыдущей пятерки. – И видя, что ничего уже помочь не в силах, патетически взвизгнул:
– Даже Дынкиной – посмотрите как она изметелила доску – удалось только 29! – Винтилина с тоской посмотрела на страдальца и постучала пальцем по лбу.
Безударчиков уже успел расписаться в зачетке, но решил просмотреть гениальную Вовину работу.
– Э, дорогой друг, да у вас не 30 баллов, а 3 о! Три очка –  в десять раз меньше.
Вовочка, моментально осознав размер трагедии, схватил свою зачетку и гениальную контрольную, перепрыгнул через стол, и был таков.
– Перепишем ведомость? – спросила Винтилина.
– Нет, не надо. Заметьте, Лариса, как он изобретателен. Кто же это так «о» пишет?
– Это Светка проверяла! – И, наклонившись к шефу, Лариса зашептала что-то совершенно неразборчивое.
– Но какая прыгучесть! – Безударчиков встал и погладил стол. Было впечатление, что он сам попытается повторить достижение студента. – Без разбега. Через стол! Ему нужно заниматься прыжками в высоту.
Узнав, что у Вовки Белькова первый разряд именно по этому виду спорта, совершенно успокоенный Александр Сергеевич снова подошел к Зое. Теперь он с изумлением рассматривал поданные ею бумаги. Он пробовал здесь и теорию графов, и теорию узлов, но вот эта наивная геометрическая идея, пришедшая в голову студентке, ускользнула от него: «Это очень интересно. Цикл здесь возникает совершенно неожиданно даже для меня». Ставя пятерку, он спросил:
– Как насчет того, чтобы была совместная статья?
– Кто же откажется? Но лучше бы вы с Колчиным поговорили. Не могу понять, что, собственно говоря, ему нужно.
Александр Сергеевич подал свою визитную карточку, церемонно поклонился:
– Снимаю шляпу. Звоните. Заходите. 
Почел нужным проводить до двери: «Ваше имя можно поставить первым». Зоя поймала осуждающий взгляд Винтилиной: шеф явно терял голову и усылал помощницу к Диане Александровне. А сам?
– А давайте зайдём на кафедру. Обговорим.
Ну, сейчас я тебе. Здесь, на кафедре алгебры и теории чисел, чуть в сторону от двери была ниша и шкаф, поставленный поперек, вероятно, для того, чтобы колоть взоры своими прямыми углами. Туда она и устремилась со словами: «У меня совершенно секретная просьба».
– Я же уже пообещал, – недоуменно уронил Безударчиков.
– Шкаф надо переставить, Александр Сергеевич, – отвечала Дынкина, резко поворачивая голову, зная, что губы врежутся ему в щёку. Как бы случайное соприкосновение.
– Ой, извините.
Девчата, сдавшие спецкурс, предавались воспоминаниям с не меньшей страстью, чем когда-то играли в морской бой на лекции. Плавали многие, но никто не потонул пока. Как обычно, осведомились, что досталось.
– Досталось, – облизнула сухие губы Дынкина, – даже чересчур.  Попыталась улизнуть. Но уйти не пришлось. На лестничной площадке, расставив руки косо-параллельными проекциями, оживленно делились впечатлениями Вовка Бельков и Настенька.
– Пятак, конечно? – прозвенела Настенька упавшей монеткой. – Поздравляю. А этот друг туда же поперся. Сколько раз было говорено – есть вполне обжитые спецкурсы, например, по различным геометриям у Губы Е. Д. Вова заметно волновался и покусывал губы. Студенты иногда озорничали и стирали точки в инициалах Евгения Даниловича. Получалось, что Губа Е Д принимает экзамены там-то. Сдавать ему экзамены вряд ли было легче, чем заезжему москвичу. Он предпочитал разбираться до последней точки в многомерном пространстве.
– Ну что там? – спросил Вова с некоторой тревогой. – Как мой прыжок?
Зоя погладила Вову по голове и успокоила:
– Выглядело эффектно! Безударчиков прикинул высоту стола и потребовал присвоения тебе звания  мастера спорта. Он попробовал было и сам так прыгнуть, но у него не получилось… Поэтому – без последствий. Надо будет зайти потом, промерить. Стресс делает великие дела.
В отместку же Володя сказал, что ее ждут в деканате по делам, связанным с астрономией и подытожил:
– Если станешь астрономом, заходи к своим знакомым.
Зимой Бельков не справился с элементарными астрометрическими задачами на сфере, и Колчин, продекламировав: «Погиб поэт – невольник сферы», немедленно предложил ему рассказать о течениях в сюрреалистической поэзии Франции, обещая пять по физике и место в аспирантуре по математике в случае достойного ответа. И от армии откосишь тем самым! Переходы от жёсткости к сверхщедрости и обратно были своеобразным стилем работы Юрия Васильевича, который он объяснял своей нетерпимостью к серости студентов, дней и событий.
Бельков, не останавливаясь, говорил минут двадцать, но это не устроило Колчина. У Дынкиной сложилось впечатление, что все последующее время  именно к экзамену по истории поэзии вместо астрономии и готовится Володя.   На том, скажем, основании, что астрономия самая древняя и самая поэтичная наука. Во всяком случае, рифмовал и цитировал он неустанно.
Досадный прокол со звездочетом вышел и у нее. Сначала поправила преподавателя по поводу времени жизни Птолемея, потом заступилась за теорию Фоменко и Носовского, потом она начала работать, стало быть, пропускать лекции, а у Юрия Васильевича был принцип – число задач на зачете равно числу пропущенных лекций. Она решила девять из десяти. Десятая задача была очень сложной и относилась скорее все-таки к физике, чем к астрономии, решение ее было хорошо известно Дынкиной, но она не понимала, каким образом Юрий Васильевич вышел на след. И не понимала, что следует делать. «Иду до половины,  – решила она, – потом ошибаюсь!» Но Колчин все равно не поставил. Поговаривали, что он брал… Ландыши. Но была зима. Она связалась с центральной оранжереей, но там не было ландышей.
В узкой прямоугольной комнате секретарша Леночка, методист Тамарочка охраняли вход к могущественной богине луны и охоты – декану Диане Александровне. Черные полированные столы, компьютерный стол и ксерокс образовывали тесный ход, и каждый проходящий туда, опасаясь острых краев столов, проникался важностью и серьезностью минуты.
– Меня вызывали? – спросила Дынкина.
– Ждут, – улыбнулась Леночка, – похлопав своими ресницами.
Вероятно, какой-то особый смысл заключался в том, чтобы посетитель, протиснувшись через тамбур, оказывался в обширной круглой комнате, у круглого стола которой величаво восседало первое лицо факультета. Сама Диана довольствовалась обыкновенным стулом, посетителю же указывала на одно из трех кресел, черные подлокотники которых закруглялись формами зверей: слониками, крокодилами и оленями. Зое достались крокодилы. Серые глаза молодой еще женщины впились в нее, будто желая прочитать что-то записанное в памяти. Сердечко стремительно спикировало в пятки: «А вдруг она знает обо всех моих прегрешениях?»
– Садитесь, коллега. Знаю. Блестящая сдача логики.
Спецкурс назывался несколько иначе, но полным именем Диана величала только уравнения математической физики, которые читала сама и по которым защитилась. Последовал ряд комплиментов. Зоя узнала, что она звезда, лидер, что сам Александр Сергеевич… Заключение, естественно, было другим:
– Но вы ужасно подпортите нам статистику, а себе красный диплом, если не рассчитаетесь с астрономией.
Зоя  покаянно вздохнула. Достала платок. Услышала, что ей не хватает чувства такта и массы других вещей. Сказала, что предпочитает «стракт», как акт стратегии, тогда как такт – жалкий остаток тактики. Но декан явно была не в восторге от ее жалкого каламбура. Она выскользнула из-за стола, и остро отточенный карандаш в ее руке принял положение копья, выбирающего дичь.
– Понимаете, Зоя. У Колчина не может быть никаких претензий к вашим знаниям. Но, Зоя, у вас же нет собственной теоремы. Так что меняйте тип поведения, и все будет превосходно. Ну, идите. Что-нибудь придумаем, но вы и сами…
Дынкина уже подумала, что легко отделалась. Опустила глаза долу, в узор роскошной ковровой дорожки, раздумывая о его возможной формуле, отключаясь от остального мира. Но вдруг увидела себя приобнятой Дианой, и услышала ее шёпот: «У Колчина что-то на вас есть. Какие-то виды или сведения. Двоюродный племянник у него живет в Добровке и работает учителем физкультуры». – «Ну и что? Я тоже там работала полгода», – также тихо отвечала Дынкина, освобождаясь и отступая назад пятками. – «И деньги не получили, хотя вам звонили. Это превратилось в железный аргумент, что они вам не нужны. Понимаете?» – продолжала медленное преследование декан. – «Как сдам астрономию, так и получу, – пообещала студентка у самой двери, – можно?» – Но декан уже предвидела двусмысленность положения у двери: «Можно – в Добровку потом, но не за дверь сейчас».
Да, Колчин! Колчин! Он не собирался умирать от скромности. Как и она. На одной из лекций он так и пообещал поставить зачет Дынкиной сразу после получения им самим нобелевской премии. Тогда она съязвила, что в таком случае они будут самой долгоживущей парой. Опять она проследовала к своим крокодилам, чтобы узнать, что есть пути прямые и кривые, и только первые ведут в настоящую науку, не зависящую от обстоятельств.
– Это хорошо, я запишу.
; А я вам и листочек приготовила, ; и богиня Луны и охоты протянула ей бумажный самолетик, развернула его, и помятый листик в клеточку предстал перед Зоей, которая изо всех сил старалась изображать непонимание.      
; Что это?
; Юрий Васильевич презентовал мне его полчаса назад. Равно как и способ его использования. Руки Дианы несколько раз впечатали квадратную  стиральную резинку в многострадальный лист, и решение задачи, написанное мелким Зойкиным почерком, снова возникло перед своей хозяйкой.
; А! Симпатические чернила. Какая-то студентка с химфака попросила записать, что она продиктует. Ну, я и записала. Очень удивилась, что ничего не видно.
; Большой оригинал эта студентка с химфака. Вы не подскажете, как ей удалось узнать условие и решение задачи экзаменационной контрольной для физиков?
Надо было отвечать быстро и четко. Промедление работало в обратную сторону.
; Да точно так же, наверно. Скомканный пустой листик с симпатичной записью выброшен за дверь. Или нет. Это слишком тривиально. Лучше, если надпись «Тише! Идет экзамен!» А под ней вышедший зачем-то молодой человек, обладающий хорошей памятью, пишет эти самые условия. Подозреваю, что химики что-то имеют со сдающих.
Диана Александровна стремительно сделала круг вокруг стола и пошла в последнюю решающую атаку.
; А что поимели вы?
; Удовольствие знания.
; Вы, конечно, не знаете, как зовут ту симпатичную девушку с химфака.
; Она только и сказала, что с химфака. Возможно, она вовсе не оттуда.
; Юрий Васильевич полагает, что есть только несколько студентов, способных быстро решать такие задачи. Как и в данном случае. Вы не копиист, а автор решения. Я в восторге, но Зоенька…
Неделю назад к ней на прием явилась полумамаша этой способной студентки и с порога обвинила университет в том, что он ей испортил дочь. Диана Александровна подняла ведомости за последних три семестра и объявила, что почти все экзамены сданы на отлично, все в полном порядке  «В порядке?! – переспросила эта энергичная женщина. – А то, что она уехала работать в деревню и месяцами домой носа не кажет, это как называется? И будучи в городе, ночует не дома, а в гостинице. И разве говорила она столько о мальчиках, когда ходила в школу?» ; «Или в детский сад?» ; усмешливо продолжила декан. Женщина совершенно не чувствовала юмора и согласно кивнула головой: «Да-да, конечно». Улыбаясь, Диана Александровна стала говорить о том, как это трудно уследить за тонкими изменениями в психологии молодого поколения вообще и взрослой девушки в частности. Тем более в наше сложное непутевое время. Конечно же, вы должны контактировать с нею.  Семья и школа, вуз и семья ; звенья одной большой воспитательной цепи. Молодежь могла бы передать старшему поколению столь необходимый ныне задор и знание основ абстрактной алгебры, расслоенных и бесконечномерных пространств, а старшее поколение ; бесценный опыт жизни. Но женщина не слышала ни иронии, ни голосов из всех и всяческих пространств. А все кивала и кивала головой, будто находясь в какой-то легкой прострации. И, наконец, выложила на стол пистолет. Это нашлось в ее сумке. Это был обычный газовый пистолет ; оружие самообороны, не более того. Так она и сказала. Тогда женщина чуть не уложила ее признанием, что ходила к киллерам…
; Собственную дочь! ; ошарашено ужаснулась Диана Александровна и совершенно механически отпила прямо из горлышка полбутылки минеральной водички.
; Падчерицу. Она сбивает с пути истинного мою родную дочь, понимаете?
Все равно Диана Александровна ничего не понимала и почувствовала, что дезодорант не помогает, и она потеет.
; Да я больше проверить.
; Как это?
; А так. В некотором роде это последняя инстанция для выяснения, кто есть кто. Там один, молчаливый, как рыба, рот, как сургучом запечатанный, козёл стоеросовый сказал, что если бы это была простая студентка, то пяти тысяч баксов хватило бы. А так ;  в три раза больше. Я догадалась, что на нее уже делался заказ. И я спрашиваю, чем, кроме успеваемости, – я думаю, что этот показатель там не учитывается, – она отличается от остальных.
; У вас не хватило баксов? ; спросила она жёстко.
; Да как вы смеете? ; женщина перехватила бутылочку минеральной и допила ее. –  Я же говорю – предельное выяснение истинного лица той, которая живёт со мной под одной крышей.
; Извините. У вас оригинальный способ проверки. Вам не проходило в голову, что и своё личико вы частично показываете? Мне обратиться в милицию? А вам в частное сыскное агентство. Будет дешевле…
Поговорили что называется. На неделю это обеспечило ей тихую головную боль. Потихоньку да полегоньку она выяснила, что с виду настоящая тихоня курирует помощь абитуриентам и студентам, входит в политсовет движения «Чистый город». После сегодняшнего открытия Юрия Васильевича стало ясно, что помощь абитуриентам и студентам простирается очень далеко и, возможно, подошла к самому краю, за которым может быть суд. Но как залезть к ней в голову, ведь простое «нельзя» тут не подействует. Романтика игры? Но газовый пистолет? Но киллеры, если эта мачеха не врет? Кому-то успела перейти дорогу?
На свободном пространстве листка в клеточку Дынкина нарисовала ковровый узор и спустя десять минут, в продолжение которых декан молчал, вывела пару уравнений, дающих искомое:
–  Вот. Вашими путями.
– Что это? – невозмутимые стрелки бровей Дианы Александровны слегка напряглись.
– Формула  части пола в вашем кабинете.
– Я проверю вашу эквилибристику, – угрожающе отчеканила Диана Александровна, ; дорогой мой Штирлиц. Мне не хочется проводить никаких расследований, но не вынуждайте меня. Ваш сокурсник, товарищ по астрономическому несчастью, как-то написал хорошие стишки: «И как ни мила нам страсть, желание власти иль денег, запомним ; от них нам пропасть, и память пропасть отменит».
После этого последнего внушения удалось ускользнуть. Она поднялась на третий этаж.  Так и есть, квадратик резинки отчетливо показал, что помощники даже не удосужились поменять предупреждение о соблюдении тишины, что, оглядевшись, немедленно пришлось сделать самой. Затем вошла в большую пустую аудиторию. Поэзия оставленных занятий, поэзия отставленных столов. Видимо, совсем недавно здесь завершился письменный экзамен по физике. На доске еще было обозначено время конца и время начала. Только что собрали работы. За батареей, в столах лежали листки, резко отличающиеся размерами и видами каллиграфии: от крупных печатных букв, рассчитанных на близорукую студентку, сидящую от отправителя на диагональном расстоянии комнаты, до мелкого бисерного почерка различить буквы которого, не зная содержания записанного нельзя было, даже имея лупу. В этих листочках жила еще энергия и творцов. «Ответ – ка равно двум!», –  во весь голос кричала печатная надпись, и со вкусом сделанный контур фигуры девушки, выпускающей из рук голубка, казалось, скрывал какую-то тайну, которую необходимо было открыть немедленно. Брусочком резинки Зоя прошлась по всей фигуре и еще одно решение, написанное, как и требовалось, почти печатными буквами проступило на бумаге. Высоко вверху были раскрыты окна. Легкое дуновение ветерка шевелило волосы. С последних двух рядов хорошо просматривалась крыша параллельно идущего корпуса. Раскрыла сумочку, достала мобильник:
– Сдали? Давайте в актовый зал вместе с Аллочкой. Да, пока не закрыли окна и двери. Нужно обсудить одну вещь. Какую? Потом скажу.
Неопределимый параметр, скажем. Жизнь сплошь и рядом – игра неопределимых параметров и неопределенных логик. Поэтому всегда имеет смысл двигаться быстро, чтобы пробежать их все. Скользкие высокие ступени повели ее вверх по лестнице… На параллельном корпусе вот-вот начнут ремонт крыши. Окна актового зала, конечно, открыты. Не бог весть что. Но на всякий случай надо подсказать эту мысль Строевой. У них, кажется, здесь алгебра. Помощники подсуетились. Она едва успела упасть на скамейку, чтобы скрыться от взглядов вбежавшей парочки. Моментально окинув взглядом зал, Костя закрыл ручку двери ножкой стула.
– К чему такая секретность, Костя? Следуете урокам госпожи Дынкиной? – насмешливо спросила Аллочка Строева.
– Давай приляжем. Как говорит шеф, никто не должен видеть нас вместе.
– Ну – ну. Ляг на соседний ряд.
Вот влипла. Наверное, готовится объяснение в любви. Странновато, правда, но очень подходяще Алла вырядилась. Впрочем, Ножкин к таким благоволит. Это вот она в свое время помучилась, сдавая ему в черном, почти монашеском одеянии.
– Я – гений, – без всякого перехода объявил Костя. – Мне нужны только деньги. Большие деньги для раскрутки одного мероприятия.         
Ба-а, у Костика и в самом деле было несколько завышенное представление о себе и широкие планы.
Практичная Строева сейчас же спросила:
– И много?
– Тысяч сорок…
– Рублей или баксов?
– Можно того и другого. Впрочем, кое-что я собираюсь заработать сам, помимо глупой абитуры и таких же студентов. Зоенька мыслит несколько консервативно. У меня есть вполне конкретная идея. Мы уже не можем полулегально эксплуатировать помещения своего родного универа. Дилемма: или выйти на Диану Александровну и как-то взаимовыгодно разрешить ситуацию, или снимать квартиру или даже две-три на июнь месяц. Похоже, в июне будет самый пик.
В голосе девушки Зоя услышала свой долго вырабатываемый командирский тон с мягкими внушающими нотками. Было приятно сознавать себя объектом подражания.
– Оба решения неверны, – сказала, как отрезала Аллочка. –  Но одно относительно неверно, а другое абсолютно. Объявив себя гением, вы, мой дорогой, разучились думать.
; О гениальности – потом, ; почему-то обрадовался юноша.
– Есть библиотеки и пустые читальные залы в них! – осенило Аллу.
– Правильно! Хотя моя идея с вагонами была лучше. Но Зойка запретила. Доконали её журналисты или налоговая! А ведь выгода была и дороге, и нам! Костю, кажется, посетило вдохновение. И он с упоением стал фантазировать. Набивали абитурой шесть вагонов электрички, по сорок человек в каждом, с каждого по сотне в час. Два часа лекций, катания и занятий. Сорок восемь тысяч как одна копеечка. Пять электричек в день ; двести сорок тысяч. Десять дней ; два миллиона четыреста тысяч. Четыреста тысяч ; железной дороге, чтобы создали условия.
; Офигеть! Я не в силах посчитать, сколько же абитуриентов вы привлекали к ежедневным занятиям. Тысячу двести что ли? Исчерпывая треть выпускников ежедневно?
; Конечно, преувеличение. Но, может быть, продолжим это без Зои? Ей что? Она будет учиться последний гол и всё сворачивает. Выгода есть, первоначальная раскрутка есть. Пусть твой папа подумает, а? Все окупится. По всей видимости, и блатных в этом году будет уйма. А если кому-то завышают оценки, то другим приходится понижать. Выход один ; решить все задачи. Может быть, таким и не занизят. К составлению экзаменационных задач для математического, физического и экономического факультета привлекаются Безударчиков и доктор Колчин. Есть большая степень вероятности, что эти друзья предложат задачи с изюминкой. Средние наша абитура решит, а для сложных нужно найти способ передачи условий нам и, разумеется, наших ответов. Соображаешь?
; Да где уж мне, ; скромно уронила Строева. Она встала. ; Я вся во внимании. Но эту прозу я бы прослушала потом. Какую же оригинальную идею ты собираешься раскрутить?
; Поцелуешь ; расскажу, ; пообещал Костя, пытаясь уложить ее на скамью.
; Нет, нет, только стоя, ; согласилась Аллочка. – И сначала ваше открытие!
И Костик поразил Зою. Его идиотская мечта заключалась в создании компании, продающей участки земли на Марсе. На Луне уже продают, богатые люди покупают, а мы будем первыми, кто продаёт территории Марса. Я говорил с Юрием Васильевичем, и он за приемлемую цену составит марсианскую карту и глобус этой планеты. Конечно, необходима умная реклама. Идею надо раскрутить. Надеюсь на твоих родственников, способных сразу оценить и вложить деньги в эту кардинальную идею. Зойка консервативна, лишена размаха души, не способна оценить этот волшебный проект. Можно бы заняться и другими планетами Солнечной системы и близлежащими звёздами,  после их открытия. 
Все это, конечно, было стопроцентной лапшой, и Зоя не понимала только, зачем юноша вешал ее на уши неглупой девушке. Возможно, только для того, чтобы усыпить бдительность, обнять и слиться в долгом поцелуе.
Пора было объявлять себя и прекращать этот готовящийся бунт на корабле. Зоя хлопнула в ладоши именно в момент поцелуя и встала:
; Вот вам, милые, задачка на засыпку. Двое влюбленных целуются в губы. Кто из них раньше услышит звук поцелуя?
Строева слегка обалдела, а хитрый Костик не отпускал ее, пытаясь, видимо решить вопрос экспериментальным путем. Но вот они расцепились. Партнер с ходу принялся решать предложенную проблему:
; Насколько я понимаю, Зоя Зиновьевна, речь идет о замедлении звуковой волны в поле тяжести Земли. Уравнения Эйнштейна мы не проходили, но я вам их сейчас напишу. Надо учесть еще вероятно, скорость нервного импульса, впрочем, это очень мало по сравнению со скоростью звука.
; Вижу, Костя, тебе еще далеко до гения, хотя задатки большого плута налицо. Или, так сказать, они могут быть и на щеке. Суть дела ; в расстоянии от губ до ушей. У более высокого партнера оно более велико, поэтому он услышит позже.
Костя сел, поерзал на скамье вправо, влево и, улегшись на живот, выдал свою интересную мысль:               
; Кто из вас знает морскую сигнализацию?
; Выучить несложно, ; вздохнула Алла, поняв суть предложения.
; Правильно. Только нужно изобрети ее усеченный вариант. Из положения сидя. Двумя платочками. Линейкой. Паспортом. Это для передачи от абитуриентов условий. Достаточно взять хороший бинокль. А для решений можно использовать и морскую сигнализацию в полном объёме.
; Теперь смотрите! ; И он принялся в записной книжке рисовать схему связи. ; Здесь ; ноу проблем. В хороший бинокль можно будет даже прочитать условие, написанное достаточно крупно. Если будут сидеть на втором этаже, то не знаю. С одной стороны ; высокие деревья, а с другой ; крыша магазина. На дереве незаметно, но флажками там не помахаешь, – там тоже нужна усеченная сигнализация. По-моему, второй этаж ; гиблое дело. Крыша магазина отлично просматривается со всех сторон и со второго этажа тоже. Скажут, что за идиот там с флажками маячит. А если экзаменатор знает морскую сигнализацию, то дело совсем пропащее.
; Ну не совсем, ; возразила Аллочка. ; Главное, чтобы наши сидели у окна. Они у нас не совсем пропащие. Некоторым будет достаточно кратких указаний и сообщения ответа. Есть у меня и знакомый морячок. Примерно через два часа он просигнализирует Ц.У. флажками со скоростью сто двадцать знаков в минуту. Можно заранее подготовить и дерево. Самый худший вариант возникает в том случае, если у наших ; разные стороны, разные варианты, разные помещения. Если же вдруг экзаменатор заметит, то он должен, во-первых, знать морскую сигнализацию, во-вторых, знать, кому она адресована. Сложность опять-таки не в ответах, а в передаче условий. Но время есть еще. Можно потренироваться. Если, конечно, они окажутся восприимчивыми к бучению морской сигнализации.
; И стоимость проекта? ; осведомилась Зоя.
У Костика все уже было подсчитано. Ровным тихим голосом он изложил финансовый аспект вопроса. Расходы максимум ; тысячи три. Оплатить мозги согласилось двадцать человек, готовых выложить  по полторы тысячи, а в случае успеха еще и доплатить ровно столько же.   
; Очень мало. Ну, а что нам мешает использовать клуб юных моряков, подходящий для обучения морской сигнализации? Это могло быть и тренировкой, и одновременно что-то принести в нашу копилку. Жду ваших соображений через два дня. Придется поездить по городу. Я все тут вас слушала. А теперь посмотрите в окна с левой стороны, ; подсказала Зоя.
И они посмотрели. На многострадальную крышу с помощью блока рабочие подавали смолу. Ремонт уже начинался.
; Послушайте. Под видом ремонтных рабочих можно было бы сделать массовый запуск бумажных голубей и достаточно точно, если снабдить элементарным камешком. Как же так получилось, что вы даже спецодежду не надели, частично промахнулись и самое главное голубок с моим почерком попал к Колчину?
– Значит так, – начал Костя, успев пристроить рядом стул, на спинку которого повесил пиджак. Он расстегнул рубашку и улегся на одной из близлежащих скамеек, отрешённо созерцая потолок. 
– Все просто, как божий день. Не все наши самолетики достигли назначенной цели и попали к тем, кому нужно. Воздушные потоки, сила ветра ; все это, командир, трудно учесть. Гидроаэродинамика, так сказать, турбулентность ; трудно обсчитываемые вещи.
– А без трепа можно?
– Один самолетик попал в руки преподавателей. А Колчин подозревает вас по инерции. У вас – железное алиби, вы сдавали спецкурс. Но, говорят, он специально интересовался временем вашего захода на экзамен. Вышел, что называется форс-мажор. Ксерокс в таких случаях не поможет. Ну, не здесь же делать. Мы конечно переписали. В запарке свернули и вашего голубка и прямо с крыши метнули сюда. Неужели именно он и попался?!
; В десятку! Все друзья, надо свертываться. И чем скорее, тем лучше. Я ухожу, ибо все-таки не желаю вылетать из института из-за ваших голубков.
; Зоя Зиновьевна! ; с жаром забубнил Костик. ; Ерунда все это. Листок с вашим почерком. К какому делу его можно пришить? Абсолютно ни к какому.   
; Как совсем всё заканчиваем?! – плачущим голосом возмутилась Строева.
; Ну, не совсем.  Обдумайте клуб юных моряков, ; Зоя вздохнула. – Но ; последний раз! 
Теперь можно было испаряться из здания физико-математического факультета. Но нет, определенно неприятности избрали ее сегодня мячиком для игры в свой теннис. За дверью ее ждала Римма Столбина – староста группы. Вечно она подстраховывала всех. Писавший на всех эпиграммы Вовочка Бельков «прошелся» и по ответственной девушке: «Когда зеленеет иль ель, иль сосна, то каждому ясно: идет Столбина».
–  Сводка погоды. Ландыши – на углу. Колчин – в 417-й. Скажешь… Ты знаешь, что сказать.
–  Что обожаю его или у каждого свой путь?
–  Ага. На одной ножке…
В красивых глазах Риммы застыло осуждение и восхищение. Черт попутал. Редко ходила, но на спор с этим Вовой Бельковым проскакала на одной ножке к выходу на лекции Юрия Васильевича. Хорошо, что сообразила и сбегала к знакомой медичке за справкой. Что-то вроде – в минуты волнения возникает нечто в суставе исключающее передвижение на левой ноге. Она вернулась, и ее сразу же попросили в деканат. Беда была в том, что честная Столбина помнила, что именно на левой ноге она и пропрыгала по мрачновато молчащей аудитории. Столбина и не стала бы ее топить, но не хотелось, чтобы раздражение Юрия Васильевича перекинулось на весь курс… Но это была физика, у неё был слишком большой запас прочности, вызванный тем, что сестра, учась в заочной физико-технической школе, оставляла на ее долю задания по физике, заочные олимпиады и прочее. Зоя Зиновьевна всерьез подумывала, не перевестись ли ей на физфак. Но лучшее, как известно, враг хорошего. Студеной зимой, на паях с Сашкой, за путевку в словацкий санаторий, на двоих они решили десятка два задач, предложенных Юрием Васильевичем двум его аспиранткам. Непонятно, каким образом Колчин вышел на след авторов решений – то ли расколол своих девушек, и они, что называется, покаялись, то ли была какая-то другая утечка информации… Но Сашка тоже получил среди элементарных задачек по сферической геометрии одну задачу из той злополучной серии. И тоже не знал, что с ней сделать – решить и тем самым обнаружить себя, ибо по ходу дела нужно было использовать несколько справочных данных, что помнить просто так было нелепо и затруднительно. Это и пришлось ему делать в конце успешного решения. Колчин не мог понять, как можно так быстро решить задачу и взять почти в уме сложный интеграл. Цветков стоял на своем: «Я случайно нашел правильный путь». И с отдыхом не заладилось. Сашка связался там с одной словачкой. Интернационалист, так сказать. Черт! До сих пор переписываются, как говорит осведомленная Сашина сестричка.
– Так мне самой купить ландыши? И извиниться за тебя? – спрашивала подруга. И не в первый раз Дынкина испытала скованность. Ухаживали за Риммкой сразу двое кавалеров, один бил боксеров, другой занимался еще чем-то похуже, как он говорил, и в общей компании, иногда полупьяной, было видно, как Столбина мастерски держит дистанцию, сообразуясь с ситуацией, но не подделываясь под общий тон. Вместе проходили практику. У нее никогда не было проблем с дисциплиной. Умела быть обаятельной. Однажды Зоя видела, как на перемене она погладила хулиганистого паренька по голове, и тот засиял, слушая ее поручение. Вот так. Один жест. Одна улыбка. Абсолютное доверие. Надо было ее чем-нибудь обрадовать:
– Мне подарят!
Она еще раз прошла мимо аудитории, где выиграла очередное состязание, выхватив взглядом Сашку, который жаловался в кругу девчонок: «Вот ей, говорит, я еще, может быть, пять поставлю. Я посмотрел на доску. Там у Дынкиной все исписано плотно-плотненько. Белыми завитушками. А сейчас тогда, что она делает, спрашиваю. Размышляет. У меня сразу заболела голова, и я вспомнил, что у него были какие-то работы по континуум-гипотезе. А я, говорю, могу дать логическую интерпретацию континуум-гипотезы. Ну, сначала он заявил, что это интертрепация, но потом передумал…»  Увидев Дынкину, он быстро закруглился: «Ну, мне пора». Она отставила локоток, и он догадливо воспользовался этим. Так под руку и сошли вниз. По узкой лестнице, круто пикирующей вниз, к выходу. Была еще одна парадная широкая лестница, но сходить вниз по ней было неинтересно.
На углу действительно торговали ландышами, внесенными в «Красную книгу» исчезающих видов. К бойким бабусям никто из проверяющих не приближался. Сашка предложил на этом заработать. Перешли дорогу. Уселись на ядовито-зеленых, неделю назад выкрашенных скамейках, над которыми вовсю заявляла свои права светло-зеленая кипень листвы. Из гостиницы «Восточный базар» вышел черноголовый человек в темных очках. Вначале, приподняв очки на лоб, он рассматривал огромный плакат, зовущий посмотреть новейший фильм «В пустынном небе над Бермудами», а затем  устроился на скамейке напротив. Догадливый сценарист и режиссер Пулькин со вкусом или безвкусицей соединил в своем опусе мотивы трех известных лент и обрел скандалезную популярность: на него подали в суд все три обиженных режиссера. Но пока суд да дело, Пулькин доказывал, что даже метод клея и ножниц придуман не им, и никем не отрицался, а придуманный им метод интермонтажности – полный аналог знаменитой интертекстуальности, частного случая бахтинской диалогичности, его произведение вышло-таки на оперативный простор. Фильм собрал громадные кассовые сборы и, по слухам, уже выходил на зарубежную орбиту.
– Посмотреть бы! – вздохнула Зоя.
– Я на бобах, – вздохнул Сашенька.
В последнее время страстью Цветкова сделались пошловатые анекдоты, в которых действующими лицами оказывались преподаватели. Безударчиков тоже угодил в эту портретную галерею.
– Слушай, что вчера было на консультации. Забегает Александр Сергеевич вчера на консультацию по матанализу и говорит: «Девушки, кто даст?» – А  Таня Аленкина спрашивает: «Сколько?» – «Да не денег!» – «Все равно, сколько?» – «До женской консультации». Зоя уже хотела оборвать этот блудливый поток каким-нибудь резким замечанием, что этого де нам и не снилось, но передумала. Сослалась на реальность.
– К счастью, он не вёл у них матанализ.
– Зато, видишь, к нам бежит Аленкина. Наверняка, что-нибудь решить.
Не лежало сердце у Зои к этой второкурснице, высокой шатенке, постоянной героине Сашкиных анекдотов. Шортики, похожие на трусики, майка с глубоким вырезом, какой-то глубоко проникающий петлеобразный взор. В самом деле, до женской консультации… Сказать ей или не сказать? Но это атомное оружие надо было оставить на крайний случай… Пришла в голову ошеломляющая мысль, что Танька может об этом знать. Он год готовил ее к поступлению…
–  Привет корифеям. Есть сугубо интеллектуальная работа, требующая ума и воображения.      
– Сколько? – спросил Саша, словно продолжая рассказывать анекдот. Деньги не составляли особой проблемы для дочери владельца бойкого автоцентра. Она могла попросить назвать любую приемлемую сумму. Но тут она покрутила рукой над головой и буркнула, что отец меньше тысячи баксов не платит, можно получить в районе двух на брата, а все дело в том, что небольшой вуз, который папа курирует, подвергается проверке. Сейчас подъедет машина, а она спрашивает только «да» или «нет».
– Сначала кино, – заявила Дынкина, – а потом я скажу. Помнишь в прошлом году для дубин из рекламы, туризма и бизнеса просто компьютер подключили и проделали за них все тесты… Все хорошо – только долго. Одна группа, другая, третья. Позвонили домашним, что уезжаем на студенческую олимпиаду. Как моя сестренка не стала интересоваться, какая это олимпиада – до сих пор не пойму. Нам устроили даже квартиру на ночь…
–  О! И первую брачную? –  предположила Аленкина
Дальше шло атомное оружие, и следовало, конечно, промолчать. Но Зойку занесло.
–  Сейчас расскажу. Легли рядышком, а этот дурачок всё о теории игр. Тут уж не до детей. Поругались, конечно.          
Сашка помнил даже то, что принес им за все про все ангел в белом – посыльный продуманши-директрисы – по тыще рублей, коробке конфет и по бутылке шампанского. Вместо обещанных десяти штук. После того, как выяснилось, что остальное относится к туманному «потом», брови Дынкиной полетели вверх, а в глазах заблистала неумолимая решимость, смешанная со слезами. В запальчивости она ударила кулаком о стол, и бокалы с шампанским опрокинулись и покатились по столу. Каждый поймал свою посудину, но стол залило вином…
– Ну, нельзя же так любить деньги! – патетически воскликнул молодой человек.
В запальчивости Зоя бросила, что подаст все это дело в газеты, в суд… Да, подала бы, и, вероятно, вылетели бы они на второй космической из института. Диана Александровна в таких делах была щепетильна, и Саша втихую признался тогда Аленкиной, отец которой имел влияние везде и всюду, о возникшем осложнении. На следующий же день они получили полное вознаграждение. Дынкиной об этой жалобе он счел нужным не говорить, и тайна, хранимая уже больше года, становилась ощутимым грузом. Он почти физически ощущал необходимость поделиться ею с Зойкой.
– Ну, черт с вами! Пошли! – согласилась  Аленкина. – Давайте сцепимся. Руки, руки. Не ройся в пустых карманах, Саша.
Вот черт! Надо ли платить за дам, когда тебя волокут в кино, не спрашивая твоего согласия. Кроме того, сидеть в кино без мороженого, без пивка тоже как-то не очень тянуло. И все пялился на них этот черноголовый, рассматривал внимательно. Аленкина сказала хладнокровно:
– Вообразите, Саша, что мы идем стреляться. Вы взяты в качестве общего секунданта. От всех рыцарских обязанностей мы вас освобождаем. Как выяснилось, черноголовый был начеку. Подошел, назвался Романом, сказал, что не понял, зачем кого-то освобождать, а кому-то стреляться. Он вполне готов пойти недостающим мужчиной, партнером, другом.       
Говорят или сплетничают, что именно в этом сквере девушки ловят богатых спонсоров. Ну, пусть Сашка поревнует. Дынкина подняла с колен сумочку, поставила ее рядом, положила колено на колено, улыбнулась черноголовому. Тот отреагировал сразу и предложил закатиться куда-нибудь вдвоём, втроем, вчетвером, – если есть время, конечно. Можно и в кино, которое он уже видел. Возможности нового знакомого росли с неимоверной быстротой. Он, оказывается, служил вместе с Миладзе и Пулькиным. Миладзе поет, и как поет, а Пулькин делает картины, а он – лифты. «Я – главный лифтер города, установка, ремонт. Ты пойми, – внушал он Зое, – три друга было. И где они и где я? А? Но я – настоящее, а они – иллузия. Я возьму их на работу. Обоих. Они не потянут, а я под фонограмму и вытяну и, с помощью  клея и ножниц, такую кашу сварю, что пальчики оближешь!» – И он поцеловал пальчики Зои. Цветков что-то спросил бледными губами. Зоя не расслышала. Мужик явно шел в атаку сломя голову.
– Извините. Скоро этого монтажиста судить будут. А я должен ему найти адвоката! Именно я. Потому что мой друг – Тимур Пулядзе – никому не верит в здешнем мире.
– А в нездешнем? – спросила Зоя. – Он доверяет Богу или Сатане?
– Всему понемножку. Итак, кино или ресторан?
От него веяло молодой напористостью. Он уже пытался накинуть руку на шею. Словно петлю.
Дынкина повела голову в сторону и вдруг узрела, что Сашка и Аленкина уходят... Надо было немедленно догнать своего ревнивого друга, и она объявила, что спешит. Но черноголовый не собирался отставать:
– Дэвушка, телефон или хотя бы адрес!
В таких случаях надо обещать все с переносом на завтра. Она стала рыться в сумочке, приглядывая за руками привороженного кавалера, и из блокнотика выпала визитка Безударчикова. Она собиралась поднять, но краем глаза увидела напрягшееся лицо Романа и услышала притормозивший рядом автомобиль. Всевозможные истории о похищениях всплыли в памяти, и визитка оказалась в руках настойчивого ухажера. Разумеется, он не желал ее возвращать просто так. Разве что за один поцелуй.
Вышло так, что она дала ему адрес и телефон Александра Сергеевича Безударчикова, назвавшись его дочерью и пообещав, что завтра на этом же месте, в это же время, она непременно будет ждать его, и они на славу погуляют. И все-таки он хотел всего этого сегодня. Вот как – не накрепко, но липко, как банный лист. Она двинулась, и он последовал за ней.
Но тут Вовка Бельков, вывернувшись откуда-то сбоку, поднес к ее лицу большой букет и доложил:
– Это я от нас троих, за легкие вопросы на последнем вечернем приеме. А что ты Сашку отпустила? Догоняй! Он только что забрел в книжный.
Зоя показала ему три пальца и очеркнула третий. Бельков все схватывал на лету. Неутомимому мистеру Лифту-Листу он переступил дорогу. – Сейчас свинорез к горлу приставят! Хочешь? – Тот сбился с ноги, но не спешил уйти в сторону.
– Девушка сам хотэл, в кыно, в ресторан, в постэл.
Что-то больно смело. С Бельковым так не поговоришь. А? Вот и ответ. Из автомобиля выпорхнуло еще двое чернявых. Круто развернувшись, через три шага сбоку впечатала пальцы в щеку лифтеру, сказав Вовке:
– Беги, а то не донесешь цветы.
Роман с презрительной улыбкой что-то обронил на своем кавказском или цыганском наречии – «кто их к черту разберет» – говаривал Володя Маяковский. Впрочем, прозвучало и понятное: «Попугай, попугай», и двое приблизившихся выхватили ножи и еще похвастались:
– А у нас вот что есть!
Но больше всех поразил Зою Бельков. Ей пришлось поймать брошенный букет. Теперь она поняла, почему в теплый май он носил длинную курточку. В мгновение ока он выхватил из-под полы полутораметровый железный колышек штакетника, сработанный под настоящее копье. И повторил то, что сказали ему:
– А у нас вот что есть!
Да, мужик собрался на медведя. Двое отпрянули назад, а Бельков немедленно прыгнул вперед и приставил острие к груди «попугая». Зоя поспешила перевести этот жест:
– Рома, скажи ножикам, чтобы ждали тебя в автомобиле.
Алощекий Рома побледнел. Оставив для верности на лбу его царапину, Бельков кончиком копья сбросил с него очки:
– Командуй, Рома!
Наконец тот сделал жест рукой, и двое подчиненных стали отступать в требуемом направлении. Можно было диктовать условия  четким равнодушным голосом.
– Теперь визитную карточку. Так. А сейчас – в машину. Медленным шагом.
Все это приговоренный к копью Роман выполнил довольно пунктуально.      
– Ох, Дынкина! Вспомни Омара Хайама: «Ты лучше будь одна, чем вместе с кем попало!» Связалась, нашла с кем.
–  Это кто с кем связался!
Володя даже представить себе не мог, что Дынкина подбежит к тёмно-зелёной «девятке», заглянет в открытое окно и скажет:
– Давайте в ресторан «Маяк»!      
Бельков упрятал своё копьё под курточку, стал лихорадочно шарить по карманам, но, увы, оплатить такой визит его карманы не были в состоянии. Машина умчалась. И тогда он увидел Сашку, растерянно огладывающегося по сторонам. Цветков довольно равнодушно выслушал все предположения Володи и с упорством сыщика стал оглядывать всё вокруг и спрашивать номер машины. Этого Володя не помнил и предложил пойти к автостойлу у ресторана и посмотреть. Да и зачем опасаться? Зойка, слава Богу, совершеннолетняя девушка. А если опасаешься, ходи за ней приклеенной тенью, а не возлагай свои обязанности на приятеля. 
– А ножи? – спросил Цветков.  – Может быть, её взяли в заложницы?
– Лишь бы не в наложницы, – отвечал Володя.
И профессорским, авторитетным тоном заявил, что есть только одна проблема – оказаться в ресторане «Маяк» и посмотреть, там ли Дынкина.          
– Совершенно не могу понять, для чего ей понадобилось такое…
– Ты, Саша, видишь только две возможности, я, скажем, – четыре, а у Зойки в голове помещается шестнадцать, реальность оперирует с сотнями, а реализуется тысяча первая… никем не предусмотренная. Поэтому, я бы начал именно с нее. Предположим, что Александр Сергеевич Безударчиков решил романтически похитить Зою Зиновьевну, чтобы она поработала над каким-нибудь вопросом, не дающим ему покоя. А? И вот он нанимает этих негодяев для того, чтобы выступить в роли спасителя, явиться перед ней в роли освободителя от гнусных происков банды мерзавцев. Так?
– У кого что болит.
– Она совершенно потрясена и выходит замуж…
– Но в самый день свадьбы появляешься ты с готовым компроматом… Зоенька оставляет старого заиньку, а так как Александр Сергеевич человек благородный, он кается и уступает тебе решение щекотливого вопроса.
Перебирая всевозможные версии, обогнули гостиницу, вышли к магазину «Детский мир», увидели Кольцову, перед которой личный водитель распахивал дверцу, а личный охранник вбирал в себя окружающее пространство. Конечно, она не отказалась подбросить их до «Маяка».
Они ещё увидели, как Зоя выпорхнула из автомобиля, и спокойно пошла под руку со злокозненным типом, увезшим ее. Сашка приблизился к ним вплотную.       
– И о чем же мы будем беседовать? – спрашивала меж тем Дынкина.
– О семечках, – беспечно отвечал незнакомец. Это, видимо, подействовало на Зойку самым странным образом. Она ойкнула и сделала вид, что в шлепки попал острый камешек. А джентльмен, понизив голос, добавлял что-то еще, на что девушка отзывалась воркующим смехом. Затем она информирующей интонацией заявила, что все предложения выслушает в каком-нибудь людном месте, например, в ресторане.
– Как видишь, ничего страшного, – прошептал Сашка Володе, – мужик вроде серьёзный.
–  Именно вроде. Давай, занимай у Оленьки, и вперёд.               
Однако швейцар затребовал сумму раз в пять превышающую Оленькину наличность, потому что человек просил оставить их наедине. Очень хорошо просил. Но за то, что они дадут, он готов сказать, где сидят джентльмен с девушкой и как туда можно попасть, если умеешь плавать.
…Ресторан начинал работать с четырех, был час дня, но у самого причала Дынкину и её спутника ждали. Холеный метрдотель провел их по пустым залам, предложив на выбор первый или второй этаж, или открытую веранду у самой воды, где «слышен неумолчный шепот великой Волги», – так несколько витиевато изволил он выразиться. Из двух десятков пустых столиков Зоя облюбовала один. Поводила под ним руками там и сям и заказала себе лимонад и кофе. Незнакомец собирался покушать более основательно, что советовал сделать и ей.
–  Но это почти безлюдное место.
–  Но вы же сами его избрали, и оно будет людным часиков через восемь.  Я, правда, думаю, что мы сговоримся быстрее.         
Зоя ждала запугивания, но ничего этого не было. Сидели за угловым столиком на открытой веранде, смотрели на сероватую вблизи и темно-синюю вдали Волгу, с бледно-зеленым вымирающим лесом на той стороне.
– Вот мост построят – и конец зеленым легким города, мрачно констатировал собеседник. – И ничего тут не поделаешь, как бы ни упирались зеленые. И добро всегда связано со злом, и это непреложно. И то, что из выделенных средств неизвестно куда ушло триста миллионов – это тоже отчасти благо. Ну, давайте знакомиться. Роман Григорьевич Редкий, а вас я знаю. Вы Зоя Зиновьевна Дынкина.
–  Вот бы вам узнать еще, кого наградить за отчасти благо.
– Суета сует и всяческая суета. Посмотрите лучше на Волгу, она одна доказывает, что импрессионисты правы. Главное не предмет, а впечатление от него.
Здесь бы понадобился Бельков. Разговор зашел об импрессионизме в живописи и литературе, в которых Роман Григорьевич был совершенным докой. Мане, Моне, Ренуар, Писсарро, названия их картин и характеристики творческой манеры каждого хлынули из него как из рога изобилия. На это могло и не хватить восьми часов.
– Простите, вы ничего не потеряли? – перебила его Зоя Зиновьевна.
–  Да нет как будто.
–  А если подумать?
Да, ЦРУ могло спать спокойно. У ФСБ был долгий анамнез. Спящая безопасность, так сказать. Она сказала, что Рома потерял свой кавказский акцент.
Он похвалил ее наблюдательность. В принципе, это так и предполагалось. Всегда надо проверить способности оппонента. Нельзя их недооценивать. Себя же всегда выгоднее представить слабее, чем ты есть. И он тоже кое-что про нее знает. Например, то, что она не дочь уважаемого Александра Сергеевича, а всего лишь будущая способная его аспирантка. Он чтит ее изобретательность в операции «Семечки», так блистательно проведенной в Добровской средней школе в бытность ее практиканткой, любуется ее деятельностью в организации «Чистый город» и крайне ошеломлен ее прошлогодней образовательной аферой, помогшей заведению, чья репутация весьма и весьма сомнительна.
– Так вы из милиции? А похожи на головореза!
Он заявил, что читал ее статью в «Кванте» и нашел ее многообещающей и интересной. Дальше пошел уже сплошной бред. Он влюблен в нее три года, конечно, между ними 17 лет разницы, но до сегодняшнего дня он не терял надежды. Сегодня он понял, что его счастливый соперник не жалкий студент Саша, а этот приезжий москвич, должный получить что-то от Ватикана за доказательство Божьего Бытия, в то время как в картотеке того же Ватикана его карточка теперь обозначена красным цветом неисправимого атеиста, переубедить которого невозможно. Из десяти тысяч ученых, занесенных туда, таких только двадцать пять! Я полагаю, что премию ему вручат за что-то другое, понимаете?
– Я все понимаю, – кивнула Зоя Зиновьевна. Это уже было не сумасшествие. Пахло то ли ФСБ, то ли мистикой. – Но за что же?
–  А вот за подборку стихов «Сеанс связи», например.
Тут же возник местный журнал «Золотая нива», где некий литературовед превозносил стихи математика, отдававшие крайним сюрреализмом. Рифмы, математические знаки, цветные буквы – все это образовывало какой-то тоскливый калейдоскоп, разрешить который не представлялось возможным. И, тем не менее, именно это и требовалось. Не моргнув глазом, Роман Григорьевич предложил не ввязываться ни в какие аферы, и тут же воспроизвел запись их разговора с Аленкиной.
А вот задачка. В этой галиматье есть свой смысл. Вне зависимости от смысла расшифровки, если таковая появится, учреждение, которое он представляет, выплатит гораздо больше, чем пообещает папа Аленкиной за не слишком законное, мягко говоря, мероприятие. Учреждение, вообще говоря, очень заинтересовано и в ее мальчиках, которым, конечно, не светит загреметь после института в армию или куда-нибудь в деревню.
– Так вы покажите документы. А то как-то вы у меня смешались. Лифтер и лифчик, постель и кино, конечно, связаны, но не помещается в голове... Что ж вы не отвечаете, Роман Григорьевич?  Вы просто не берёте их с собой.
–  Снимаю шляпу. Угадали.
–  Тогда я разговаривать не буду…
– Ну что ж. Придется брать вас на работу. Вы как-то моментально считываете мысли или же дока по части подсушивающих устройств. Однако если вы не хотите, настаивать не буду. Нас интересует расшифровка и вообще все, что связано с Безударчиковым. Мы не из ФСБ, как вы выразились, мы общественная структура, но с широким спектром задач, прав и обязанностей… Мы всемирный информационный центр, отделения которого разбросаны по всем материкам, кроме Антарктиды. 
Тут уж он, конечно, врал. С другой стороны, ресторан «Маяк» для одного посетителя бог весть какой организации, не откроют. Хотя можно заплатить. А эти двое чуваков с ножами… Грубоватая работа. Вероятно, бывший гэбэшник, полукавказец. А на кого и для чего он работает, – чёрт его знает.
– У меня только паспорт. Можете взглянуть.
– У вас дикие методы работы, Роман Григорьевич.
– У нас индивидуальный подход. Нам важно видеть, что наш новый сотрудник не растеряется, способен к защите и нападению.
– Вы что же, формируете пятую колонну в России?
– Успокойтесь. Мы не преследуем политических целей.
Но надо было начинать деловое сотрудничество.
– Моя оплата?
– Три тысячи долларов ежемесячно.
– Моя работа? Только передача информации?
– Так точно.
– В случае моего отказа?
– И тут торжествует многоликость поэта, бога-разрушителя, сумасшедшего и морского дьявола, – объявил Володя Бельков, в рубашке с галстучком в строгих брюках, но мокрый и истекающий водой, перелезая через ограждение. Роман Григорьевич скривил губы в неловкой усмешке:
– У вас хороший сопровождающий. Перепугал моих ребятишек, да и меня немножко. В случае отказа мы просто предадим гласности вашу блестящую деятельность в группе «Семечки».
– Этот анекдот, связанный с Добровской средней школой?
– И не только с ней.
Неужели где-то был прокол? Нужно было соглашаться, чтобы узнать, что они знают… А говорить нужно четко и уверенно.
– Впрочем, я согласна. Тем более мне все равно придется контактировать с Александром Сергеевичем. Давайте посмотрим ваш журнальчик.
         
В статейке «Наш замечательный земляк» некто, подписавшийся Н. Незнакомовым, представлял подборку стихов Безударчикова, названного большим и оригинальным мыслителем. Это был какой-то полубред, написанный, видимо, в честь состоявшихся побед, как о том твердила первая фраза подборки. Зою поразила плывущая неясность строк человека, успевшего за пару недель очаровать её своеобразным и строго логическим подходом к окружающей абсурдной практике жизни. В стихах же вообще не было ни смысловых центров, ни хотя бы определённости настроения.                Виршеплётство, вероятно, было способом отвлечения самого Безударчикова, его иная сторона, о которой он и не подозревал. И не самая сильная. Простодушный Володя, ценитель блоковской поэзии, читал и недовольно морщился: «Рифма, конечно, есть, но со всем другим ; хуже».
Да, видимо, Александру Сергеевичу было тесновато только в математической клетке. Вот он и ударился в лирический поход по замёрзшей, но готовой проснуться реке: «По ломкой синь льдинке на берег другой…» Настораживали только цифры, вплетенные как-то некстати в витиеватую шелковистость метафор, описывающих опасный пробег по весеннему льду. Какой-то туман, напущенный ради неизвестной ясности.
; Кто что видит? Или ничего? ; Дынкина даже надулась от важности.
; Да, это не для моих средних способностей! – согласился Володя, – но определённо и сюрреализм, и романтизм здесь  явлены во всей красе.
; Мы думаем, что это именно установка связи. Но с кем? – сказал Роман Григорьевич, поднимаясь. – Жду вашего звонка.             
Неделей спустя сидели с Кольцовой и Бельковым в том же ресторане и ждали появления искусителя.
Кольцова морщила носик и лобик: «Какой-нибудь акростих, что-то шифруется». Дынкина манипулировала линейкой, располагая ее под разными углами к тексту, время от времени постукивая себя пальчиком по лбу, то ли совершенно непроизвольно, то ли изображая крайнюю степень умственного напряжения. Решение стоило ей двух дней работы, но, скромно умолчав об этом, она решила показать, что нашла его вот здесь, сейчас, только что, на этом столике. Положив синюю папку на колени, она быстро чертила косые пересекающиеся линии. Какие-то зигзаги. Володя ахнул. Связный текст шел почти по линиям вычисления определителя третьего порядка в каждой шестистрочной строфе с пропуском сначала чётных строк, а затем нечётных. Отступления, конечно, были, угол наклона менялся. Но каждый упорный дешифровщик мог прочесть прозрачный призыв ко всем иносилам стронуть теннисный шарик на письменном столе автора. При этом достижение стронутости себя самого, а не шарика автор рассматривал как поражение этих самых иносил, куда он относил и Бога, и демонов, и ангелов, и инопланетников, и иновремян, и параллелемирян, и просто ворожей и экстрасенсов, и телепатов, и колдунов белой и черной магии, и всякую прочую нечисть.
А цифры сообщали адрес их университета. Оставалось провести прямые. Кстати, и подсказка чем воспользоваться в стихотворении была: «И локтем подвигаю я линейку, как некий шифр к способностям их всех, и в просверк фонаря зову судьбу-злодейку сыграть со мной в успех и неуспех». Белькову было обидно, что ларчик раскрылся так удивительно просто, а он не догадался. С другой стороны, прочитать мог, конечно, и человек, ничего не знающий про определители, а случайно нашедший расположение линий чтения.
–  Но зачем? – спросил Бельков удивленно. И как это связано с еще одним доказательством Божьего бытия?
Дынкина пожала плечами. Потом вздохнула: «Сама не понимаю». У Ольги была своя версия:
–  Сашу «заказали», и с помощью такого вызова он привлек к своей охране легионы сверхсуществ, с которыми никто не захочет просто так связываться. Только я не понимаю, раз уж ты такой смелый – играй в открытую!
Дынкина помедлила и выдала своё решение:
– Ну, это-то как раз просто. Какой смысл играть, пусть даже с иномирянами, но с дураками. Среди верящих в несуществующее, Александр Сергеевич предпочитает разговаривать с равными.
; Да полно огород-то городить, ; вздохнула Кольцова. ; Просто объявления оккультной тематики не принимаются.
; Да, ; сделал вывод Володя, ; странное объявление. Я не думал, что профессор так скучает. Я полагал, что наши девушки обеспечили Безударчикову бытие, насыщенное яркими впечатлениями. Хотя, быть может, это –  всего лишь попытка изобрести какой-то новый катализатор мышления.
Дынкина ожидала увидеть важный результат исследований, а не этот озорной вызов потусторонним силам. В этом она совпадала с Редким, который хмуро выслушал её объяснения, подивился тупоголовости каких-то своих дешифровщиков, но, не мигнув глазом, сумасшедший преследователь передал пакет с тысячью долларов:
– Спецприз за расшифровку.
Для Оли это было ещё одним напоминанием, что она оттолкнула очень оригинального человека, которого столь высоко ценит Мировой информационный центр. Судя по всему, даже какая-нибудь его белиберда – драгоценность. Вероятно, не следовало и выполнять план Айвза по его дискредитации, но отчим говорил, что это наоборот привяжет Сашу к ним. Привяжет… Как же, как же… с другой стороны, он поставил ей двойку, и она придёт пересдавать. С шариками для игры в теннис.


























Глава 11

Дома

Только двадцатого июня Безударчиков оказался на пронизанном горячей пылью южном автовокзале Искринска. Купил воды в киоске, занял очередь, от нечего делать стал прикидывать, кого бы из знакомых мог увидеть. Но девушка, сидевшая на ближайшем ряду стульев, отстранила журнал от лица и приветственно помахала им. Саша был приятно удивлён, встретив Зою Дынкину, словно караулившую его здесь. Она уезжала в том же направлении и, более того, уже имела два билета до Добровки. И знала, что он уезжает именно сегодня. Он, конечно, попытался оплатить билет, но эта отличница пояснила, что собственно из-за него она получила такую сумму денег, что даже неприлично будет принимать хоть что-то от своего уважаемого преподавателя.
– А за что?
– За расшифровку ваших стихов. И охота вам, Александр Сергеевич, дразнить всех адептов сверхъестественного мира?
– Тоска какая-то напала, когда читал объявления ваших ворожей, экстрасенсов, новоявленных пророков и колдунов. Надеюсь, вы, Зоенька, ни в сон, ни в чох не верите. А то вот так и подвинете мой теннисный шарик.
– Я сама ворожея.
За окнами полетел однообразный пейзаж летней степи. Желто-зелёная трава, лесополосы, одинокие деревья. Ровный асфальт порой сменялся щебёнкой. Подбрасывало на ухабах, на поворотах прижимало плечо к плечу, Саша чувствовал, что начинает потеть, а Зоя торопилась поделиться своими впечатлениями обо всём на свете. Оказывается, в Добровке она работала, ей нужно получить деньги и утрясти кое-какие дела. Этакий Печорин в юбке,  подводящий горестные итоги. Поведала, что уже разочаровалась в любви, в богатстве, в счастье, в больших и малых общественных делах, в этом продажном мире вообще.
У нее был воистину трудный, но интересный класс. Многое приходилось изобретать. Так было и с семечками.       
В ее далеком голубом детстве на просьбу: «Дай семечек!» обычно отвечали:  «Поцелуй семь девочек, а ребят всех подряд!» Была такая присказка,  заключавшая в себе невозможное требование. Были фразы и позаковыристее, но эта врезалась в память как памятник юных лет. В Добровке семечки, жвачки, орешки стали товаром, с которым безрезультатно боролись учителя. Все это делало мытье полов и уборку трудновыносимым занятием. Конфискация проносимого в школу жевательно-плевательного материала стала нормой, но эффект был нулевой. Напротив, опасность как бы подогревала пацанов и девчонок. В жестком напряжении ума Зои Зиновьевны, подсознательно все время пребывавшего в поиске, спонтанно родился новый метод борьбы.       
Она наткнулась на него, спотыкнувшись о старушку, притулившуюся у школьной ограды, возле деревьев и стадиона. Они как бы вышли друг на друга. И бабуся точно сказала, кто, сколько и чего покупал. Она знала почти всех, но на всякий случай Зоя Зиновьевна снабдила ее фотографиями своих детей. И хотя Анастасия Федоровна вечно кляла судьбу, большие и малые болезни, маленькую пенсию, и фотографии ее непростой жизни ползли в морщинах лба, спускаясь к подбородку, у нее была отличная память на лица и абсолютное понимание собственной выгоды. И тоже со счетов не сбросишь: «Мужик спился, у сына трое детей, работы – никакой. С голоду подыхать будут, если мне не торговать!» На ее причитания Зоя обычно прикладывала палец к губам и полушепотом излагала диспозицию на каждый новый день сотрудничества.
Очень скоро носильщики запрещенного товара почувствовали, что в игру против них включился неумолимый комбинатор исключительной наблюдательности и изобретательности. На первом или втором уроке, а иногда во время линейки, возникала как судьба Динка Кострова, староста 11 класса вместе с долговязым Пашей Колотило, таскавшим за ней стул и столик.  Усевшись за стол, она выставляла указательный палец на манер пистолета и спокойно перечисляла: «Колотов, Фатуев, Петров, Атласова, несмотря на запрет директора школы, принесли сегодня орехи и семечки, Светличная, Норкина, Фальцев – мыть коридор или выложить все на стол». Охотников поработать за техничек, как правило, не находилось. Динка сгребала со стола горки семечек,  орешков, жвачек по отдельности в мешочек, торжественно объявляла, что мусор собран и отправлялась к мусорному ящику. Однако вечером Зоя Зиновьевна за полцены отдавала выброшенное бабе Насте. Когда стали покупать у тети Вали, фирму пришлось расширить. Договорились и с продавщицей магазина – Тонечкой Тюкиной. Именно Тонечка на производственном совещании в подсобке магазина подала идею расширить сферу конфискуемых изделий, включив вино и табачные изделия. Правда, покупали их в основном старшеклассники, да и то редко (обходились самогоном), но доходы фирмы заметно возросли. Приехавшую из районо комиссию удивили чистотой, но создалось впечатление, что комиссия искала еще и борцов за чистоту.
Можно было догадаться, что за отличницей Костровой и троечником Колотило стоит кто-то из взрослых, но явно, это были не директор Кирилл Андреевич и не завуч школы Ольга Петровна. Перед комиссией они изобразили это как борьбу самих масс. Благородных детей, выдвинувших из своей собственной среды ответственных вождей. Динка и Паша вовсю играли наивных дурачков. Провести собственное расследование обиженные пацаны решили самостоятельно. Они попробовали  резко «расколоть» Пашу Колотило. Бросились на него вчетвером, но не в добрый час, как видно. Паша добросовестно положил двоих в нокаут, а из двух других, увы, никого не смог догнать. Что касается Костровой, то было известно, что она, девушка решительная, и, кроме того, владеет самбо, умеет обращаться  с газовым пистолетом, так что для борьбы с рэкетом нужно было изыскивать какие-то обходные пути.
Но Зое скоро стали тесны рамки класса и школы, а тут еще и носить в школу запрещенных товаров стали меньше. Никому не хотелось умножать чьи-то доходы и претензии к самому себе. Возник кризис. На собственном опыте Зоя Зиновьевна убедилась, что расширение рынка или, так сказать, сферы услуг – неумолимый закон развивающегося капиталистического производства, желающего расти. Нет роста рынка – неизбежна стагнация. Пришлось объявить о временном закрытии и трем взрослым участникам фирмы. Но юные дарования были иного мнения.
– У нас непочатый край работы, – заявил Колотило после вечернего чая в доме Динкиной бабушки. – Проблему мусора нужно решить в корне, подчистую.
Он жестикулировал руками. Делал удары в воздух и без конца цитировал Владимира Владимировича. «Я – ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный и призванный, ушел на фронт от всяческих садоводств поэзии, бабы капризной».
– Сначала район, потом облцентр, а там дальше – как получится. Это экстенсивное развитие, но есть и интесивное. В городских школах и институтах это могут наркотики. Умно дело поставить, и через год можно не работать всю жизнь.
– Били, били Колотило, поколачивали, ничему не научили мальчика, – сказала Динка, недолюбливавшая Маяковского. Можно и на тот свет попасть, как на отдых. Перед нами этюдная задача. И, как вы говорите, Зоя Зиновьевна, начинать ее следует с честного признания, что решение неизвестно. Она упала на тахту, заложив руки за голову, и мечтательно произнесла:
– Будем интегрировать по частям. Первое: у нас, в нашем районе могло  возникнуть отделение движения «За чистоту». Чистолюбцы и честолюбцы многих мастей были бы в этом заинтересованы. А конкретно, съездили бы вы, Зоя Зиновьевна, к Афанасию Андреевичу Чупчику, представителю местного казачества, горячему стороннику всевозможных добрых дел, партий и движений. Организовывал местную секцию «Кедра», партии любителей пива, партии пенсионеров, партии автомобилистов и т.п. И во всех них был районным генсеком. Он холост, ему тридцать пять, падок на наш сладкий пол, раскрутить его пара пустяков. Заводной человечек! Заживем, ребята! Охватим школы района, окрутим взрослых. Нужно работать так, как действует природа. Она никогда не сопротивляется неразумным желаниям человека в открытую, в лоб. Она поддается. Хотите больше распаханных угодий? Даю. Больше леса, нефти? Даю. И в одно прекрасное утро леса вырублены, земля – пустыня, дышать нечем. И очень наглядными становятся слова Шота Руставели из «Витязя в тигровой шкуре»: «Всё, что взял, – считай пропало, то, что отдал, то – твоё».
Или в борьбе, когда один из соперников падает, увлекая за собой противника, а затем мягко припечатывает его в броске через себя. Разумеется, вначале придется подделываться под подонков, но потом…
Оказывается, и мозги отличницы работали все в том же Пашином направлении глобализации.
Вот так это и начинается, успела она еще подумать, когда кто-то аккуратно коснулся ее локотка по выходе из школы.
– Зоя Зиновьевна, – голос  был тихий и вкрадчивый, показалось даже, что кто-то из своих, из учеников. Обернувшись, она увидела низкорослого молодого темнокудрявого человека с поблескивающими глазками за стёклами очков и открытой дружелюбной, но не улыбкой, а скорее усмешкой.
– Андрей Астафьев, – назвался он. – Мне нужно поговорить с вами по делу, представляющему взаимный интерес. Следователь при районном управлении внутренних дел. Небольшие дела по рынку.
Да, все говорило о том, что и с семечками, и с орешками, и с поездами придется подождать. Кто-то из мальчишек или взрослых проболтался. А ведь какой блестящий велосипед крутился и как быстро.      
Класс она тоже заинтересовала задачей очищения возможно большей территории, и вскоре некоторые из бывших злостных мусорщиков превратились в чистильщиков. Атласова Танечка стала ее заместителем по орешкам и семечкам, а Петров – по грядущим электричкам. Здесь вошли в плотный контакт с контролерами и транспортной милицией, с абсолютно лысым капитаном Альфиным. Это был староватый человек с узловато-синими венами рук. Отъявленный циник, но положение дел и в транспортной милиции, и вокруг он знал очень хорошо. Слушал с завидным вниманием, не перебивая, откидываясь на спинку белого железного стула, иногда помечая что-то в блокнотике, и голова его сверкала бликами отраженных солнечных лучей:            
– Я в восхищении, снимаю шляпу, – сказал он ей  довольно церемонно, –   не считаю нужным, чтобы вы секретили свою деятельность. Возню с детьми – прекратите. Подумайте о создании студенческой транспортной ДНД. Но постоянных сотрудников должно быть два – три, ну, пять, не более. Остальные – система тасующихся и тусующихся отрядов. Поддержку гарантирую.
На уровне района и города она столкнулась с депутатом, входившим в объединение «Чистый город» и, как ни странно, носившим фамилию Чистякова. Он имел на нее какие-то неизвестные виды, благо только что разошелся с женой. Был туповат и никак не мог понять, кто же именно будет наблюдать, а кто штрафовать лиц, виновных в загрязнении улиц, площадей и электропоездов. Зоя пояснила, что нужна минимальная структура, имеющая свой счет в банке, имеющая контакт с внутренними делами и т.д., исправно платящая налоги. Нужно лишь особое техническое обеспечение. Маленькие фотокамеры. Пришлось успокоить, что брать деньги насильно никто не будет, но есть возможность оказать информационное давление.
Вскоре группа Чистякова провела через Добровский райсовет постановление о запрете мусорить в общественных местах и о штрафе в пятьдесят рублей за брошенный окурок. Нововведение приняло почему-то заразительный характер. К нему примкнуло ещё несколько районов области и, наконец, Искринск. Доходы Зоиной фирмы стали расти пропорционально кубу площади охватываемой территории. Рост маленьких сотрудников был линейным, и платить им можно было сущим пустяком, зато игра в военную тайну, убеждение, что заняты благим делом, действовало безотказно. И вот пришлось сворачиваться. Прокол вышел из-за пустячка. Из-за заработной платы, которую Зоя постоянно забывала получать. В районо нашёлся человечек, которым этим очень заинтересовался, и грянул гром, ибо Зоя отказалась платить шантажисту. Просчиталась. Как знать, на кого работал этот шантажист? Возможно, появились конкуренты, люди шуток не понимающие, и детвору или студентов на них, конечно же, не поведёшь. Значит, на время надо свернуться. Переждать. Вот и едет предупредить своих оторв, чтобы ни-ни. А вообще – всё скверно: в бизнесе, в политике, в экономике, в городе и деревне.
И звучал постоянным рефреном сакраментальный вопрос: «Что делать?» На ум лезли детские и складно-скандальные варианты ответов: от «снять трусы и бегать» до «женихов поджидать да детей рожать». Саша сделал серьёзное лицо и посоветовал ей заняться научной работой, он сам, если слово его будет иметь какой-то вес, порекомендует её в аспирантуру оптического института.
– Послушайте, Александр Сергеевич, да у вас сейчас – пик популярности, и ваше слово весомо. Но этот ваш корабль проплыл от Москвы до Астрахани, и, я думаю, желающих быть в оптическом институте, во всех его отделах заметно прибавится. На этой пароходной лекции весь наш третий курс решил всерьёз заняться оптикой. Ну, ещё бы. Этот потрясный Розагрозин выдал, что у каждой, окончившей оптический институт будет своя двойственная оболочка или даже три четыре таких. Одну, например, отправляете на совещание, другую на работу, третью на свидание, а через компьютер присматриваете за всеми трёмя…
– Ну, до этого ещё далеко. Лет двадцать. Поэтому законсервировать свой юный оптический облик нужно было уже сейчас.
– Да-да. Сумма была приличной, но желающих нашлось – тьма. Кто-то из местных остроумцев назвал ваш «Искендер» Ноевым ковчегом, спасающим иллюзию жизни в реке времени. Завидую вашей славе борцов со временем, хотя бы только в плоскости иллюзии.
– Ну, то же самое делала живопись, фотография. Голография только продолжает традицию на другом уровне.
– Скажите, Александр Сергеевич, вы когда-нибудь чувствовали усталость от жизни? Её непреодолимую вязкую суть, в которой она гасит все сильные движения любви, отваги, умственного дерзновения.
– Да что вы, Зоенька? Как будто бы вам не двадцать один, а все пятьдесят.
– А если я начала жить и думать с пяти? А вы? – и так доверительно спокойно положила голову на плечо. – Наш третий курс от вас без ума.
Эге, да это мы уже, кажется, проходили. Пошептал ей в ушко:
– Голову-то, сними. Безумный курс понаписал обо мне такого, что я сам себя боюсь, тем более, что скромность мне запрещена с того возраста, с которого вы начали соображать.
– Как интересно. Колитесь, Александр Сергеевич.
– Расколюсь. Послушай, я обещал маме приехать с невестой. Может быть, заедем дня на три к нам, а?
– А вы рассказывайте, а я подумаю.
Нет, точную дату он не помнит. Ему пять. Май месяц. Жарко. Значит, вторая половина. Он сам пытается снять с себя рубашонку, но запутывается в вороте, и мать помогает ему. Он сейчас же убегает играть. Они жили тогда в домиках на крутом берегу Волги, постепенно подтачиваемом и размываемом рекой. Папа и мама говорили, что их переселят и вот-вот дадут квартиры. Но они с бывшим его чуть постарше Андрюшкой не хотели никуда уезжать и даже решили, что, когда наступит срок, они где-нибудь спрячутся, а папы и мамы останутся их искать. Но для этого надо хорошо спрятаться. 
Малыши уходили на самый край улицы, а затем, рискуя быть выпоротыми, по крутой тропинке спускались к Волге. Тогда там проводилось укрепление берегов, рядом завод выбрасывал из себя еще один цех, вынимались горы речного песка, и они пирамидами вздымались у самого побережья. Их привлекали вода, баржи и лодки, экскаваторы, насыпающие песок в машины, но особенно звало их к себе самое запретное место, обнесенное столбами с колючей проволокой. Оно казалось недоступным, но как-то раз, подкопав песок, ребятишки пролезли на ту сторону, где их встретили огромные темные зевы труб, выходящих почти к самому берегу и ведущих неизвестно куда. Как полагал Андрей, опираясь также на версии собственной бабушки, если по ним очень долго идти, то можно добраться до центра земли, где находится ад и обитают всякие чудовища. Было очень любопытно идти вовнутрь, в сгущающуюся тьму, ощущая толчки собственного сердца. Идти рядом не было никакой возможности – пол круглился и сталкивал их вместе. И они двигались след в след, иногда меняясь местами. Андрей все говорил, что возьмет фонарь, но взял его только однажды, и тогда же они его и разбили. Впрочем, иногда, когда они уходили во тьму, там тоже появлялись светлые точки, и товарищ говорил о гномах, которые стерегут свои сокровища.
Да, тогда он уже умел считать. До ста. Двадцать шагов, тридцать шагов, сорок… После сотни становилось невыносимо, сознание обволакивал страх, он переставал считать, потом они разворачивались, шли некоторое время спиной вперед, смотря как там, далеко, у края трубы, постепенно меркнет белый свет. Наконец наступала полная темень, они еще шли, но вот наставал момент, когда кто-нибудь из них ахал, вздрагивал, и они опрометью бежали к выходу, радуясь тому проблеску света, который появлялся, делался ярче и, наконец, обнимал их солнцем сияющего дня. Пришел день, когда он понял, что можно считать вторую, третью и так далее сотню. И совершать рекорды сделалось их страстью. И вот однажды они зашли так далеко, что, посидев на корточках, перепутали стороны… К их ужасу, бег ни к чему не привел. Вместо возвращения они продолжали движение вперёд. Все вокруг осталось таким же темным, как и было, и товарищ предположил, что они уже пришли туда, откуда нет возврата. И тяжело было дышать. Но Саша уже тогда отчетливо чувствовал, что они каким-то образом перевернулись, а труба все равно кончится в ту или другую сторону. Но, хотя он это и чувствовал, ему было страшно, потому что напарник объявил, что будет сидеть здесь, пока его не найдут папа с мамой. Его друг не знал, как обойти это возражение. Идти одному не хотелось.
– Папа с мамой сюда не придут, – наконец сообразил он. – Они большие. Им нужно будет ползти, а это очень медленно.
И до друга все-таки дошло. И вот, взявшись за руки, они пошли в самую черную гущу тьмы.
– А вдруг там уже кончился свет? – спросил этот выдумщик Андрей, но через несколько десятков шагов слабое дуновение ветерка окрылило их. Потом возник призрак бледного пятнышка, и, влекомые им, они помчались вперед.
Они вбежали как раз в последний, чуть приподнятый отрезок трубы, должный соединить огромные резервуары с берегом Волги, завершив тем самым строительство очистных сооружений. Они закричали и завизжали. Их приподняло еще раз в трубе, и пришлось опуститься на четвереньки. И дядя в каске нарисовался в круглом проеме:
–  А вот и знак высшего качества! Сами собой зародились дети!
И он извлек их из трубы. Посадил каждого на свое плечо:
–  Надя, фотографируй!
Высокая черноглазая девушка несколько раз щелкнула их фотоаппаратом. Другие взрослые дяди в касках подбрасывали их в воздух и счастливо хохотали. Сфотографировались и все вместе. И при каждом щелчке Шура закрывал лицо. Он боялся, что за такие подвиги ему непременно попадет. Но друг его чувствовал себя совершенно в своей тарелке и уже объяснял, что это путешествие – пустяк, – вот если бы труба вела на другую сторону Земли, тогда понятно, это серьезно. Рассказывал он с самоуверенностью героя, а Саша молчал. Когда же у него поинтересовались причиной сосредоточенного молчания, снова заговорил Андрей:
– Он умеет считать. И читать.
Не поверили. Надя извлекла из кармана спецовки газету. Показала крупные буквы заголовка, и пришлось соединить их в слова.
– А вот я погадаю, тебе, мальчик, – предложила она и усадила его к себе на колени. Это было удивительно волнующе.
– Теперь так, – ее руки описали полукруг перед его глазами. Она обволокла его взглядом и приказала:
– Смотри на мои руки!
Она терла его ладошки и водила по ним указательным пальцем и, наконец, объявила:
– Линия жизни бесконечна. Скажешь маме, что никогда не умрешь, если не умрешь от скромности. И линия любви – ах, какая интересная! – и она поцеловала его в губы. – Во исполнение сказанного!
Она же, взяв мальчишек за руки, повела их по каменным ступенькам лестницы вверх, потом по асфальтированным дорожкам к проходной. Он прочитал и на всю жизнь запомнил плакат: «В слове «прибыль» смысл простой и ясный – это больше школ, жилищ и яслей». С тех пор простота исчезла из жизни, и прибыль отдельных лиц привела к уменьшению всего перечисленного на плакате. Перешли мостик, и Андрей сказал, что надо идти с другой стороны, со стороны леска, иначе ему здорово попадет. Вообще, тут они сами найдут дорогу. Но путеводительница, изменив маршрут, одних их не отпустила. Тропинка круто вывернулась на горку.
И вот с этого возвышения они вдруг увидели своих родителей и соседей, уже предполагавших, что ребятишки могли утонуть…  В  угол же его поставили после того, как он, во исполнение предсказания, заявил, что он самый умный, беспокоиться о нём нечего, и он женится на Наде-крановщице, когда вырастет.
Тогда он понял, что нескромность опаснее и наказуемее скромности.
И демон славы никогда особенно не мучил Александра Безударчикова. В жизни многих людей, – думалось Саше, – существуют моменты переоценки и недооценки себя. Мания величия и самоуничижения. В принципе, большинство людей, умирающих в старости, растративших все свои духовные и физические силы вполне сознают, насколько скромным остатком жизненных сил они распоряжаются, и потому умирают как бы от скромности. Правда, есть еще случаи, когда скромность оказывается связанной с тенью рока. Так, летчика-космонавта Владимира Комарова накануне его последнего полета в космос спросили: «Можно ли от вашего имени передать привет читателям газеты «Известия»? – «Удобно ли»? – вопросом на вопрос ответил космонавт. И этот ответ холодноватым штрихом подчеркнул его посмертное бытие. Конечно, техническая неисправность. Но эта постановка себя на уровень читателя, на уровень обычной частицы бытия – не есть ли уже растворение в этом вечном и бессмертном Космосе? И выходит, оборотной стороной этой скромности оказывается гордость. Как сказали бы древние, смирение паче гордости.
И гениальный Александр Сергеевич Грибоедов, знавший о готовящемся нападении фанатиков и не попытавшийся спастись… Спасся только секретарь посольства, почему не Грибоедов? О нем не скажешь, что он не знал силы своего дара, и, тем не менее, он предпочел разделить участь простых смертных, сотрудников русской миссии в Тегеране.
Было бы в высшей мере интересным построить математическую модель  жизненных успехов и крушений, взлетов и падений любого индивида. Можно было бы, конечно, начать с собственной жизни. Но собственная модель и её параметры как-то расплывались, Безударчиков чувствовал, что оценка здесь должна быть высказана со стороны. Зоя продолжала дремать у него на плече, и он опять вспомнил, что обещал матери приехать с женой. Энергичная девушка. С чего зазря плечо-то подставлять?
В Добровке Дынкина отправилась в районо, а Безударчиков, узнав время отправления речного трамвайчика на другую сторону Волги, поджидал девушку сначала в кафе, жуя котлету по-киевски и смакуя вишнёвый компот, потом на скамейке перед районо.      
Медленной чередой бежали перед ним образы знакомых и незнакомых девушек. Наконец возник Вадим Штакетников, шагом церемонимейстера выводящий на мнимую сцену Ольгу и Нину и предлагающий мудрецу в восточном одеянии выбрать из двух девушек, о которых известно почти всё,  кроме самого главного, наилучшую избранницу. Мудрец заявил, что если в математике и физике симметрия и отражение – вещи, безусловно, полезные и значительные, то в реальной жизни царствует асимметрия. Здесь только иногда следует действовать симметрично. А почти любой правильный ответ должен быть ошибкой по отношению к симметрии и отражению, вообще говоря, – к паре равновесных объектов и процессов. И почти сейчас же на самом краешке сцены крутанулась на каблучке Зоя, собираясь упасть, но не падая. Да, подзапутался ты, друг мой. По наследству что ли?
Он увидел маму, бегущую с двумя молотками в руках к папиному автомобилю, стоящему у самого края зеленой поросли. «Что-то сломалось», – подумал малыш. Папа попросил принести молоток, но мама не знает какой – круглый или квадратный, тяжёлый или лёгкий.
И на всю жизнь запомнился Шуре один из последних эпизодов личной жизни родителей на этом правом берегу Волги. Огромные качающиеся липы. Темно-синяя туча заходила над Волгой, где-то там рекою лил дождь, и очаровательная двойная радуга перепоясывала небо… Где-то далеко сверкнула молния. Ремонт стал неинтересен, мальчик уставился в небо, ожидая продолжения грозы.
Но грохот изошел от земли, будя осоловевшего отца, спавшего в машине с другой тетенькой, – мама начала стучать молотками. Она била молотками  по стеклам, по фарам. И брызги осколков сверкали как молнии вокруг проснувшейся пары. Они закрывали головы и боялись вылезать. Разбив все, что можно, она вскочила на капот машины и устроила барабанный бой по крыше кузова. И корпус жигулёнка на глазах линял и корёжился, попав в аварию личной жизни своего владельца.
– Это же мама, – пояснял  ребёнок выбегавшим соседям и бабушке. – Муха ее укусила.
– Лариска, прекрати! – закричала бабушка, и темп ударов молотков несколько замедлился.
Воспользовавшись этим, захваченные врасплох пришли в себя и, выскочив из разорённого гнёздышка, бросились наутёк…
Ему было жалко папу, жалко их машины, но надежные руки матери обхватили его, и он узнал, что они сегодня же, сейчас же уезжают. Казалось, что все ее желания заключились в этом немедленном стремлении уйти, уехать, улететь. Она сумела внушить это сыну до такой степени, что, когда она опять забралась в автомобиль, он так и подумал, что она уже поехала. Но она побила там циферблаты, выдернула провода из аккумулятора, и как колдунья мрачно изрекла, что он никуда теперь не поедет. И в ту же секунду удар грома потряс воздух, хлынул ливень. Увы!  Укрыться в этой же старательно разбитой машине уже нельзя было. Потом с мамой и бабушкой они переехали на остров. Там почему-то было проще с жильём. Через два месяца к ним приехал отец.
Саша всегда верил в то, что нагадала крановщица-ворожея. И следующей зимой, жестоко заболев корью, температуря временами до сорока, находил в себе силы утешать маму тем, что на руке у него, кроме указанной гадалкой болезни, никаких других смертельных не значится. Красноватые, перекрещивающиеся круги скользили перед глазами, руки взрослых гладили его голову, а он утешал отца и плачущую мать. Много позже Лариса Витальевна раскрыла тайну его ранних исключительных дарований.
Он начинал как вундеркинд, заговоривший чуть ли не с самого рождения, только потому, что она, как дурочка, влюбилась, имея уже внебрачного трехмесячного ребенка, в своего будущего мужа. И ей удалось удачно спрятать Александра в деревне у своей матери, а затем после замужества имитировать и беременность, и роддом, по договоренности с санитарками, и рождение якобы  недоношенного Александра. И даже запись в свидетельстве о рождении она очень аккуратно исправила на нужную дату, представив в то время уже годовалого ребенка, как только что рожденного. Поэтому она тоже приветствовала интенсивные занятия отца с маленьким мальчиком, памятуя, что тот старше своих календарных лет. Так что он сам был в какой-то мере чадом ошибки, изломом судьбы в жизни своих родителей – родной мамы и приемного отца.
Где-то он читал, что человек не живет вечно только потому, что в организме его непрерывно идет процесс накопления мелких ошибок, микросбоев в работе организма, что, в конечном счете, и приводят его на край гибели.
Он помнил, что во время его болезни родители успели и разругаться  вдрызг, и помириться, а потом, спустя некоторое время, подарили ещё брата и сестру. Сестра Настенька была уже замужем за выпускником академии тыловой службы, была счастлива в браке, хотя зять, обладая воинской выправкой, всегда казался Саше каким-то полувоенным человеком. Незримая печать оконченного заведения действовала, что ли. Но жили они с сестричкой, видимо, довольно уютненько в далёком Приамурске. А вот братец Толик пил. Толик после смерти отца стал маминой проблемой.
Дынкина задерживалась, и Саша взбежал на второй этаж здания, где располагалось  районо. Весело решил: выгонят отовсюду – пойду в школу.
На подходе к кабинету заведующего он была перехвачен подбежавшим к нему навстречу смуглощёким человеком в темной рубашке с вышитой полосой алых белочек на груди и белым галстуком:
– Простите вы не математик?
Саша имел несчастье ответить утвердительно. Борис Игнатьевич – так звали нового знакомого – стал уговаривать его работать в следующем году в Берёзовской средней школе, жильё они дают, вести нужно математику и физику. Оказывается, переизбытка учителей математики здесь никогда не бывало. Он был усажен в широкое покойное кресло между зелёных растений, а Борис Игнатьевич бегал рядом и на все лады хвалил свою Берёзовку. Обещал две ставки, рыбалку, грибы. Жене они тоже что-нибудь дадут. Когда Саша признался, что он пока холост, голос Бориса Игнатьевича задрожал от волнения:
– Цены тебе нет, голубчик! Пиши заявление, я сам отнесу. Я приму тебя с первого августа! Нет! С первого июля оформим как бы на ремонт школы.
Но, видимо, он слишком шумел, и в этот зальчик перед приёмной забежал ещё один осанистый мужчина с рыжими волосами и такого же цвета окладистой бородкой, но в черном строгом костюме и в сером галстучке.
– Слушай, Борис Игнатьевич! – закричал он. – И не стыдно тебе парня в свою Березовку затягивать?
Была в нем притягательная уверенность лучшего рыболова. Борис Игнатьевич отбивался спокойными, увесистыми словами и обещаниями всяческих благ.
– А что? Даю две ставки. Березовка – это центр смородины, грибов, земляники и исследования операций. Есть же такая дисциплина, да, Саша?
– Есть. Только какие же операции вы исследуете?
– Ну, какие… Вот мы с дочкой, например, баньку настоящую достраиваем. Доски  – столько, кирпич – столько и печка полстолько. А печку по чертежам выкласть  – высшая строительная геометрия.
– Так вы его в школу или сразу в баню приглашаете? – раздался женский голос, и в зальчик вступила молоденькая женщина, но уже с хорошим животиком.
– Ваш пример, Ирина Сергеевна, показателен и положителен, но в наше время не заразителен. К сожалению.
– Но, коллега, так нельзя, – упрекнул мужчина в чёрном костюме Бориса Игнатьевича. И тоже подошёл знакомиться:
– Виталий Андреевич, директор Второй Бобровской школы.
– У нас во Второй Бобровке школьники взяли первый приз на областном конкурсе самой благовоспитанной школы.
– Тогда мы идем к вам! Как вспомню –  так вздрогну, – закричал  Борис Игнатьевич. – Да я у тебя весной, в центре твоих Вторых Бобров, застрял и не мог два часа вылезти! Какие уж тут белые штаны!
– Ну, знаешь – известное дело! Столько выпив, ты и в центре Москвы застрянешь, – хмуро сказал патриот своих Бобров.
–  Хорошо, я был пьян. Тракторист – выпимши. Но трактор наш тоже был пьян? Мы погрузились по кабину!
– Ну, видите, Саша. Они вполне могли спутать нашу Вторую Бобровку с Первой. Как вы поедете к таким пьяницам? Нет уж, оставайтесь в райцентре или давайте к нам, в нашу Бобровку.
Но после того как мужчины в шутливой перебранке истощили свои аргументы, на сцену выступила беременная женщина с последними каплями, должными решить дело в пользу Знаменской средней школы, расположенной на острове Дубровском.
– Во-первых – островное положение. В райцентре проверки замучают. А к нам никакая комиссия скоро не соберется – раз, собравшись, не доедет – два, а доехав, не сразу придет в себя  – три. Будете себе спокойно математикой заниматься. Я вот, несмотря на все округлости, думаю годика через три сделать кандидатскую по химии.  Во-вторых – у нас замечательный коллектив – шестеро мужчин, понимаете? И некоторые не женаты. Гармоничное равновесие.
– Что сразу и видно, – не очень тактично заметил рыжий. – Одичаете там на острове. К тому же у них там полный интернационал – китайцы, чеченцы, корейцы, армяне, грузины…
–  А в какой еще сельской школе работает будущий нобелевский лауреат? – победно спросила Ирина Сергеевна.
– Это вы себя имеете в виду? – проговорил рыжебородый.
– Или себя, или вот его, – ответствовала завуч, поглаживая себя по животу. Крыть этот аргумент мужчинам было нечем. И она победно блеснула острыми мелкими зубками:
– Ну а Интернет и компьютерный класс у кого есть, мужики?
Возникла напряженная пауза. И в конце ее рыжебородый выдал, что тут, мол, без мафии не обошлось, но Саша встал, поблагодарил за приглашения, сказал, что оставляет за собой право выбора в случае безработицы, а сейчас едет на остров, в Знаменское, потому что там живёт его мама.
– Значит – к нам! – обрадовано заключила Ирина Сергеевна
Безударчиков поглядел на часы, пора было идти к пристани, а Зоя только-только выскочила из кабинета заведующего. Он поспешил ей навстречу.
– Вы надумали?
Было видно, что она собирается ответить отказом, но вдруг почему-то передумала и обиженно выдала:
–  Ах, да. Я забыла. У меня нет выбора. Должна же я оплатить прокат головы на вашем плече! И это единственное, что они могут мне предложить! Сибирский угол дальнего района.
Ирина Сергеевна тут же взяла их на буксир, предложила перейти на ты и поторопиться на катер. Вышли на крутой волжский откос, и внизу увидели маленькую пристань и игрушечный кораблик. Стали спускаться тропинкой, так круто сбегающей вниз, что временами Зоя выбирала куда поставить ноги и шла, слегка приподняв в руки, готовая к приземлению на четыре точки. Впереди неё и Ирина, и Саша шли совершенно спокойно. Земля и не думала сыпаться из-под их ног. Она внезапно почувствовала себя маленькой девочкой, которую неведомые силы увлекают за реку, возможно за Лету, Стикс, Ахерон. И она некоторое время упорно искала причину такого уменьшения своего собственного мнения о себе. Ну, можно было начать с того, что в школе органическая химия производила на нее довольно туманное впечатление. Во-вторых, у Ирочки уже было почти всё. Муж, животик, семья и даже почти готовая диссертация. Преодолев начальную крутизну спуска, остановились на холмике. Передохнули.
– Неужели мне предстоит стать сельской жительницей и выйти замуж за какого-нибудь пастуха? – с тоской произнесла Зоенька.
– Но почему? Вы бы легко устроились в городе, – обернулась Ирина.
– Я поссорилась с мачехой. Но не хочется в глушь… А Александр Сергеевич поставил двойку Кольцовой. И теперь я не знаю, будет ли держать его Диана, наша мать-деканша.
– Ну, бедная сиротка, у нас не особенная глушь. После расскажу. Оформляйтесь с августа, переводитесь на заочное и приезжайте. Я могла бы устроить вас обоих в школу. Будете при месте. Свадьбу сыграем.
Зоя сейчас же сказала, что она – случайный Сашин попутчик и не более. Отец у нее жив, да и мать есть. Только в другом городе она не сошлась с отчимом, а здесь разругалась с мачехой. Но она богата: есть у нее ещё и брат по матери, и сестра по отцу.
Оказывается, они подходили тютелька в тютельку. Пароходик издал гудок. Вспомнив молодость, Безударчиков помчался вперёд.
– Держите катер и места! – прокричала вослед Ирина. 
Больше всего он боялся расспросов и знакомых. Вообще, ему хотелось появиться дома внезапно. Но публика была не местная. Капитан и матрос – новенькие. Он некоторое время раздумывал, не спуститься ли вниз, поближе к волнам и мотору, где вообще никого не было. Но беременная женщина махнула рукой вверх, и Саша поспешил туда. На открытой палубе почти все стулья были заняты, – рыбаки, грибники тоже были любителями солнца, волн и ветра. Саша обнаружил всё-таки два места рядышком. На одно сел сам, на другое положил сумку.
Местное население, однако, опередило его женщин: «Чо деется? ; раздалось рядом. – К нам академик едет!» ; сдвинув Сашину сумку, на освободившийся стул плюхнулся парень лет двадцати, покровительственно похлопал по плечу, а затем уложил руку, наваливая ее на шею. «Мишка Шишка, – дыша перегаром, представился он. – Друг твоего братана».  Конечно, Саша был рад этому скорому производству в академики, но от знакомого братца весьма сильно припахивало. Верный правилу сразу показывать и проявлять, кто есть кто, Саша сбросил руку парня: «Бодаться хочешь?»
– Не, – Толян говорил, – кто брата тронет, – убью. Как пить дать. Садись, Ванюша!
На Мишкины колени взгромоздился ещё один здоровый малый.
– Мы с Толяном да с Иваном весь остров держим.
– Ты себя подержи, – посоветовала ему Ирина Сергеевна.
Миша оглянулся.
– О, ещё учительница. Вы у нас географию не вели?
– А также физику, математику, историю, но больше всего химию.
– О, точно химию. Вспомнил. Ваньча, вставай! Садитесь мне на колени.
– Ничего, постою.
Воспользовавшись тем, что Ванька всё-таки слез с Мишкиных коленей,  Саша упёр ногу в борт и спиной выдавил Мишку с сидения. Упав, тот приподнялся, вскинул руки, качнулся в атаку и то, что он был пьян, спасло его от прямого удара в лицо, но, увы, не могло спасти от скорого изнеможения. Ноги его как-то странно заплелись, и он упал на палубу без малейшего к тому побуждения со стороны противника. Но можно было подумать, что это и от движения воздуха, вызванного пролётом кулака в пустоту. Тут же зарукоплескала девчонка, сидящая напротив, в алом топике и белых бриджах, подскочила, подала руку:
; Я Катя Томашкина. А вы – Саша. Я ваша соседка.
Иван хотел заступиться за друга, но, видимо, не находил достаточных оснований, чтобы продолжать турнир по захвату мест. Да и симпатии публики были не на их стороне. Приведя Мишку в чувство, он увёл его вниз. А Саша усадил своих женщин, и стал рядышком, ожидая возможной повторной схватки. Но её не последовало. Зато сейчас же с ним пожелал познакомиться пацан, назвавшийся Колькой Дюралем, и какая-то девчонка, ехавшая с ним. Колька намекнул, что таких вещей Мишка не прощает, но сам-то он ничего, а вот друзья у него – гамнюки. В общем, если победитель желает жить в мире, то пусть поставит ему бутылку, и он всё урегулирует, утрясёт, уравновесит…
– Да цыц ты, помело! – оборвала его девушка в тельняшке и джинсах и церемонно протянула руку. – Таня. Я о вас много читала, а вы обо мне – в школе.
Глаза Саши полезли на лоб. Но Ирина Сергеевна коротко, но емко обрисовала положение дел в их возможном месте ссылки. Здесь хорошо работает вдохновение, и местные пьяницы и трезвенники едины в том, что самый известный роман А.С. Пушкина как-то повлиял на менее известный остров, поскольку в девяностые годы туда переселилась пара семейств с фамилией Ларины. И есть даже девушка на выданье – Татьяна Ларина.  Вот она. Так что, Зоенька, смотрите во все глаза.
Зоя хотела ответить, что печальная судьба пушкинских героинь её мало заботит, но Александр Сергеевич подмигнул, и пришлось играть роль более близкой знакомой.
– Присматриваю.
Ирина Сергеевна вела себя как приличный рекламный агент. Ничего не навязывала, но сообщала информацию. На острове Дубровском отличная глина, песок, кирпичный заводик, недавно пущенный то ли китайцем, то ли корейцем. Приезд столичного жителя, овеянного газетной славой, в наши палестины – большое событие. Но самое пикантное, что московская фирма «Гроза и роза» строит на южном конце острова вроде бы дачи для своих сотрудников или для наших областных воротил. Об этой фирме поговаривают всякое, а занимается она и строительством дачных коттеджей, и упаковкой готовой продукции, и издательской деятельностью. В последнее время, ко всему прочему, – и «Театром чудес». Ты, конечно, знаешь, Саша, читал, – возникающие и исчезающие люди. Ничего ни об этом театре, ни об этой фирме Саша не читал и не слышал.
– Значит, работа к нам сама приедет, –  сказала Зоя и не ошиблась.
Оказалось, что командует той самой фирмой созвучный ей физик Розагрозин. Тот самый, который ещё года три назад показал возможность долгоживущих голографических объектов, подпитывающих себя магнитным полем земли. Зачем московскому физику соваться в наши края? А Бог весть. Но компьютерный класс они нам подарили.
Между тем катер уткнулся в берег. Спустили трап. Люди потянулись к выходу. На выходе Ирину Сергеевну поджидал муж, который и увёз её на мотоцикле:
– Надумаете, заходите. Я до первого июля в школе! – прокричала она напоследок.
Безударчиков хотел обговорить некоторые детали своего появления с Зоей перед мамой, но Коля и Таня увязались вместе с ними
«Держаться вместе, – предупредил их Коля, подводя под сопровождение теоретическую основу. – А то этим придуркам может показаться, что они могут взять матч-реванш. Но никто не собирался на них нападать, и они спокойно и скучно шагали сначала по песчаной дороге, потом по вьющейся в лугах тропинке, пока не вступили в лес.
Здесь Саша пожелал остаться наедине с девушкой. Он улучил момент, когда Колька и Танюша выясняли что-то важное между собой, отвлеклись, и шепнул Зое: «Давай оторвёмся. Короткой дорогой. Беги за мной!» Бегала она неплохо, и минут через пять вырвалась вперёд, а он изнемог. Девушка остановилась только перед водной преградой.
– Нас отрезало. Совершенно отрезало.
Саша ничего не понимал. Ведь в июне вода полностью спадала, и этот ерик пересыхал. Вероятно, в этом году была высокая вода. Придётся идти в обход. Но мысль о возвращении никак не доходила до Зои. Ее туманные глаза пристально оглядывали образовавшееся озерцо, травы на том берегу, с особенной силой упёрлись в бугорок посреди воды:   
– Перенесешь меня до бугорка, а там всего несколько шагов!
– Как бы тут не пришлось поплавать.
– Разденься, а то замочишься.
– Совсем?
– Видно будет.
Да, она была не очень тяжёлой, но легла на руки так неудобно, что сразу заныли мышцы рук.
– Возьми же меня за шею! – попросил он, потому что Зоя, оказавшись на руках, испытывала, казалось, противоположные желания – прижаться поближе или из скромности откатиться на ручках как можно дальше. Наконец, или она решила испытать и то и другое сразу, или Саша оступился, но только вместе со своей своенравной ношей Безударчиков упал в воду. Сушились на песчаном островке, разложив одежду на торчавших из воды ветвях ивы, и искупанная виновница происшедшего замечательно холодным голосом предупреждала, чтобы он отвернулся и не подсматривал, потому что она желает просушить всё полностью. Но островок был мал, и куда бы Саша ни поворачивал голову, всюду он заставал пытающуюся согреться и движущуюся по кругу Зою. И он честно закрывал глаза, пока не получил подножку. Он моментально раскрыл глаза, ожидая увидеть вокруг себя поверженных «боксеров» с парохода, но вместо этого прямо перед собой увидел высыхающую Зойку: «Иди сюда, миленький, посмотри на меня». Он ощутил тугой звон в голове и ушах, в нем все напряглось и рассеялось, потому что девушка истошно взвизгнула, как будто это он, по собственной инициативе, обнажил ее прелести:
– Отвернись же!
Безударчиков уставился на воду, потом выбросил их сумки оставшееся сухим трико:
– Прикройся!
Но его попытка самому драпировать Зою была отбита оглушительной пощечиной, сразу приведшей его в чувство. Было немножко больно и обидно. Сама же провоцирует. И он стал смотреть на воду, на игру рыбок на мелководье.
В оглушительной мощи солнечного дня и одежда высыхала так быстро, что Саша даже огорчился этому. Трико не понадобилось. А через некоторое время обнаружилось и плавсредство. Его гнал к ним младший брат, отталкиваясь шестом. Подавая руку, объяснил:    
–  Наконец-то. С парохода уже пришли, сказали, что вас видели. А вас-то и нет. Мать – в панику, я – в лодку. Знаю, братан пойдёт кратчайшим путём. И на этот раз ошибётся.
С Зоей он, кажется, был знаком. При встрече и с той, и с другой стороны прозвучало не «здравствуйте», а «привет». И у самого дома у них обнаружились какие-то общие дела, которые они присели обсудить на бревне, заменявшем скамейку, которую давно надо было бы сделать, но у Саши, как всегда, не было времени, а Толя посвящал свой досуг другим занятиям. В некотором недоумении Саша оглаживал ручку калитки.
– Иди, иди, – махнул рукою Толик. – Мама обождалась. У нас деловой разговор. Ничего личного.
– Александр Сергеевич, он меня не украдёт, – успокоила Дынкина.
– Не опечалюсь.
Он вошёл во двор. С порожка сбежала принаряженная по случаю Лариса Витальевна. Обнялись.
– А я глядела, глядела, да и проглядела.
Пройдя в дом, Саша уселся на диван, прикрыл глаза, и полилась домашняя лента островных новостей. Из их класса троих уже нет. Коля Скориков пьяным утонул в Волге. Таня Уманская выскочила замуж за какого-то пьющего кавказца. Стали пить оба. Лупил её, почём зря. Умерла. Тридцать один год. То ли от водочного суррогата, то ли от побоев. Кто там разберёт. Только шрамы на голове от водки не проступают. Ну, сколько кому-то дал, дело замяли. А хоронить нечем и некому. Родители же у неё давно умерли. Да, сынишка остался. Брат из Камышина приезжал, забрал племянника. А Димка – лучший друг детства – прошёл Афган, горел в танке, но в Ташкенте его вылечили, а в мирные демократические времена, работал на железке, потерял руку, спился, отравился суррогатом, погиб. Страна перестала держать своих людей, когда-то державших её, и они вместе сломались.
Катя, та самая Катя, с которой он сидел за спинками подружек на физкультуре, вышла второй раз замуж и уехала с мужем куда-то в Подмосковье. Двое детей. Вздох, недоговариваемый полуупрёк. Да-да, Катя была бы тебе замечательной женой, вы же ещё в школе за ней с Витьком на пару бегали. Кстати, говорят, что он какая-то шишка там, в Искринске, чуть ли не главный инженер, а жёнку свою с трёмя детишками бросил. Даже родная бабка его стервецом называет.
Да, Уманская… Симпатичная была девочка. Подружка моей – почему твоей? – Катеньки. Тоже стояла тогда в бортике заднеспинного прикрытия, когда мы так нелепо столкнулись. Как же так мы не пересеклись с Катей на линии судьбы? Может, следовало бы оставить все честолюбивые мечты, завести семью и не вступать в эту бешеную гонку достижений и результатов? Как две скрещивающиеся прямые, мы сходились лишь по видимости, но расположены были в разных плоскостях. Разве не приезжал я домой в студенческие каникулы? Разве скрывалась она от меня? Разве не с ней до рассвета гуляли после танцев? Но ничего серьёзного не случилось, и, кто знает, случись это, – как долго еще жило в нем очарование тех школьных дней, когда сердце стучит, и ничего нет, а ты далеко-далеко – вне времени и вне пространства. И сейчас еще жалкий оттенок того мироощущения живёт вместе с ним и не исчезает даже в самых диких переплетах. С ним легче. И даже оттенком он знаменует собой недосягаемую высоту чувств и переживаний. Кто знает, может быть, наши лучшие чувственные ощущения тоже располагаются в переходном пространстве переходного возраста? Потом, когда ожидаемая бесконечность сменяется минутным удовольствием, мы жаждем умножением объектов страсти достичь прежнего результата, но, увы!
– Говорят ещё, прости господи, что и ты какие-то фокусы, театр показываешь. Из-за границы, вроде, тебе деньги присылали, а ты на них закупил теплоход, набрал с собой туристок, артисток, да студенток и отправился от Москвы до Астрахани плавать. И в каждом городе – лазерное, как это теперь говорят, шоу. Ты поосторожнее, Саша. Такие вертихвостки есть, не увидишь, как окрутят. И заболеть можно. И деньги растратить. И в тюрьму сесть.
Да, мама была прекрасно осведомлена. И о его поездке на пароходе, и о его шумноватом студенческом деле. И обо всех опасностях. Весьма односторонне и не в его пользу. «По крайней мере, сватать мне кого-нибудь сразу не побегут», – успокоено подумал Саша и просчитался.
Лариса Витальевна сейчас же заявила, что и окрутить давно пора, и Зою в окно она успела рассмотреть, – ничего, девочка, молоденькая только очень. И на свадьбу она уже отложила. Вот и Толик налёг на рыбку вместо пьянки. Посмотри, лицо у него стало ясным. Ты же телеграмму посылал, что приедешь с женой, вот мы и подумали, что, как-никак, а отметить надо. Конечно, она не представляла, что будет такая молодая.
–  У вас, правда, всё серьёзно?
– Мы, мам, об этом ещё не думали.
– Так подумай, чадушко.
Однако Дынкина была достойна возложенной на неё роли. Сразу, с ходу этаким вьюнком, повителью: «Да, мама Лара, нет, мама Лара, ничего серьёзного. Ах, не знаю. Он же мой преподаватель. Предложил писать вместе статью по циклическим логикам». И мама была с ней уже на ты.
– А ты что-нибудь понимаешь в этом?
– Абсолютно ничего. Думаю, что и Саша – тоже.
Вот так. Верная ученица, так сказать. Толик же был по отношению к Зое крайне подозрителен и на следующий день, усевшись рядом с Сашей на скамеечке у растапливаемой баньки, сказал, что невеста брата – девушка резкая, опасная и совсем ему не подходящая. Саша потёрся спиной о стенку. Что ж, это следовало предполагать.
– Что-нибудь в смысле разницы лет или вкусов?
Нет, оказывается возраст тут совершенно не причём. Да и со вкусом всё в порядке: девушка аппетитная, хотя грудь малоформатная, попка бесформенная. И глаза. Что это – то она ходит в очках, то без них. И читает также. И ещё глаза у неё переменного цвета, пожирающие какие-то. Нет, он с ней близко не знаком, но хорошо наслышан. Ты не заметил, что Добровка – очень чистенький городочек. Под ноги не смотрел, а только на ножки. Ну, в следующий раз поедешь, сравнишь с Искринском. Зоя там уже не работает, но ей посчастливилось краешком своей змеиной натуры поучаствовать в движении «Чистый город». 
– Так ты что-то не в ту степь тогда говоришь…
– Точь-в-точь в ту. Я не поручусь за свой рыбно-икряной промысел, если этой женщине придёт в голову организовать борьбу против браконьерства. У нас было неплохо поставлено дело по продаже рыбы и икры – прямо на пароходы на их зелёных стоянках, но в этом году дело сорвалось. Говорят ещё, что её информаторы – школьники, играющие в пиратов и в острова сокровищ, и активно разоблачающие если не своих родителей, то соседей. Они делают это из какой-то романтики. Это гадское воспитание юных Павликов Морозовых давно пора прекратить.
– Она намекала, что у неё какие-то сложности с милицией, с налоговой, с районо, и она бросает это всё, потому что или выйдет замуж за меня, или начнёт заниматься наукой.
– Братан, шутить не надо. Мне поганых денег не жалко. Но тот, кто связался с ней, поставил себя и свою будущую семью под угрозу. 
– Ладно, ладно. Я ещё ничего не решил, господин кулачок. Но вот  Мишке-шишке, Ваньке и всей компании обиженных скажи, что я привёз с собой лазерный пистолет: чик – и пополам. Пусть не нарываются. Ни на неё, ни на меня.
Саша соврал. Никакого лазерного пистолета у него не было, но он полагал, что так будет надёжнее. Толька покачал головой:
– Шура, да не эти же идиоты будут пасти твою тёлку.
–  Послушай, ты говори, да не заговаривайся…
Вот так, слово за словом, мирный разговор едва не перешёл в выяснение отношений, но Зойка вовремя позвала их обедать. После обеда прошли в сарай, где в дальнем углу, за всяким старым барахлом, прямо в углублении толстой доски Толя закрепил теннисный шарик.
– Ты не скажешь это тебе зачем?
– У каждого свой глюк. Возможно, он сдвинется или исчезнет, если меня расшифрует ещё кто-нибудь, кроме Зойки. 
– Ну, брат, не знаю, от чего ты чокнулся, – от любви или от математики. Тебе нужно пожить простой деревенской жизнью, прийти в себя.
Саша не стал разуверять его. Да и в самом деле, он провёл начало лета несколько нервно.
И всё время, пока Дынкина гостила у них, брат вёл себя довольно тихо и даже был трезвым. Он только однажды сообщил брату, что гостья зачем-то открывала сарай и тоже, как чокнутая, внимательно рассматривала теннисный шарик.
И раз в неделю он писал Нине на прилепинский и московский адрес, что все у него обстоит благополучно, и он ждёт её, хотя бы на немного, в свою деревню, что она была его романтическим приключением, а он хотел бы, чтобы она стала повседневностью, всегдашностью, вечностью, женой. Но ответов не было. С непривычки коса натирала руки, а запах навоза остро щипал ноздри, и до головокружения хотелось в своё московское общежитие, в искринскую гостиницу, но больше всего – в Прилепино. Лариса Витальевна продолжала твердить одно и то же: «Корм, корм, корм». Милка собиралась скушать за будущую зиму чертову пропасть травы. В голове не укладывалось, как мамаша одна обиходила всю свою живность, и каким образом она все успевала. У Тольки была рыбалка, помогал он мало, но пока был трезвым, мать прощала ему безделье. Многое было внове для Зойки, но она впрягалась во всё, и даже пробовала доить. Иногда Саше казалось, что волей судеб он был перенесен лет на полтораста назад, где стал крепостным крестьянином, одной из форм сопротивления которого, как известно, было бегство.
Сквозь ветхий забор по утрам хорошо просматривался соседний двор, где каждое утро Катя Томашкина, как заведенная, в одном бикини, бежала к умывальнику, усмешливо поглядывая на профессора, как уже звала Безударчикова молва, которого она, кстати, видела на трамвайчике в роли победителя, и, вероятно, приписала ему массу  романтических качеств.               
– Надолго сюда? – спросила она однажды через забор.
– На всю жизнь, – пошутил он.
– И я тоже – но только отсюда.
– У вас есть где подработать?
– У нас можно на полях и на кирпичах. Иногда. Сверху.
; Как сверху? – изумился Андрей.
– В том смысле, что не под.
– А на рыбке?
– А рыба у нас не валюта. Если, конечно, кто в город отвезет. В этом году больше на штрафы мужики работают. Говорят, девочка, что ты привёз, – вроде сыщика…       
– Вот кобылка, – ласково косилась мама, иногда пресекая их вечерние разговоры через забор, – кончишь школу – засватаем! За Тольку или за Сашку. – И поясняла: «У нее все в руках горит!»
Слыша подобные речи, Зоя немножко бледнела:       
– Любопытно знать, – шептала она Александру Сергеевичу, – что там именно горит? Хозяйства, кроме кур, они не держат никакого, а молоко Катя покупает у вас. Может, самогон варят?
Но Зойкиных страданий не замечали, и мамина агитация братьев продолжалась: «Если я возьмусь за дело, то сосватаю ее…» Впрочем, она больше заботилась о Тольке. Именно в его присутствии она вечерами заочно и подробно нашептывала о родителях и родственниках намеченной избранницы: «Даже в Москве есть…» Отец работал где-то на нефти в Сибири, приезжая домой раз в месяц, а то и в два. Мать заведовала местным домом культуры, а по совместительству еще и закупала излишки продуктов у местного населения и не без выгоды перепродавала их на другом берегу, в райцентре или даже городе. И обратно порожним грузовик ее братца не ходил. Деревенская элита, так сказать. Денежки водятся. Теперь была понятна холодная невозмутимость предполагаемой бабушкой тещи, ее постоянная насмешливость над заглядывающимися на ее дочку парнями. И особенно над таким перестарком, как он.
Временами приходило детское желание малётиться, и он стучал в окно к соседям.
– А Катя выйдет? ; внезапно заговаривала в нём память о другой Кате. И иногда следовал немедленный ответ в духе выходимости-невыходимости:
; Уже выходит… из ванны.
Он очень удивился, когда узнал, что его представления повернуты ровно на сто восемьдесят градусов по отношению к тому, как именно обстоит дело. Эта пройда Зоя Дынкина в сарае, где они собирались ловить нечистую силу, продемонстрировала запись.
; Ах, доченька, доченька вытирайся тщательней! ; говорила Любовь Андреевна, как можно было понять выходящей из ванны дочери. ; Давно я не видела молодых людей, которые умеют так краснеть. Положи на него глаз, девушка.
– А Толя?
– Что Толя? Только моложе. А пьёт? А я варю. Сколько раз у нас  покупал. А так будет пить бесплатно. Сопьётся и всё.
Зоя выключила запись, посмотрела торжествующе:
– Ну, что я говорила! А твоя мама не понимает, на что она обрекает сына. На исчезновение. Вы потеряете парня, Саша.
Нет, с Зойкой было положительно страшно.
– Ну, а если я, по окончании ею школы. Возможен этот вариант?
– Увы, возможен, – и Зоенька снова нажала на кнопку.
– Мам, полтора десятка лет разницы это ничего… в смысле физиологическом.
– Это ерунда во всех смыслах сразу.
И Любовь Андреевна откуда-то знала почти всё о Безударчикове.
– Кандидат физико-математических наук, без пяти минут доктор, сделал какое-то открытие, которое позволяет сохранять внешнюю молодость. Я же тебе газеты привозила. Вот будешь жить с ним и навсегда останешься вот такой семнадцатилетней девчонкой!
– Мам, газеты врут!
– Не всегда. У Ирины Сергеевны знакомая была на пароходе «Искендер Двурогий» в Нижнем Новгороде, и им там это показали.
;  Да, вечная молодость – это здорово!         
; Смотри, Катенька, у тебя очень мало времени. Осень на пороге ; птичка улетит!
; Что же, мам, мне его прямо в огороде валить, что ли?
; Тоже вариант, на твое усмотрение… Лучше покажи себя со всех сторон.
Зоя находила такое поведение мамаши и дочери аморальным, а Безударчиков считал аморальным вторжение в личную жизнь, предпринятое девушкой-сыщиком.  И потом, скорее всего, это был просто трёп, ну, мало ли о чём можно поболтать, не придавая этому никакого значения.   
Однако что-то в этом было. И он никак не мог понять, – он забирается на вишню обирать сочные плоды, когда на крыше соседского сарая устраивается загорать Катя, то ли, напротив, – соседка влезает на сарай, заметив соседа на дереве. Он посматривал на девушку, показывавшую себя со всех сторон, и, ненароком глотая бобки, лечил себя цинизмом, бормотал себе под нос мужскую скороговорку: «Наше дело не рожать, сунул, вынул и бежать». Однако все это было мартышкиным трудом, превращающим человека в обезьяну. Саша чувствовал, что жара и зной довершают дело, превращая его в обожателя Кати. И Саша всерьёз налёг на косу, на заготовку корма для Милки, вычистил баз. Стал уставать так, что было не до уравнений и не до девушек. 
Но однажды, когда он сидел в углу сада, у кустов малины, появилась Катя. Она возникла, как наваждение, как птичка где-то вверху, на заборе, потом повисла к нему спиной в белой безрукавочке, в узких шортиках, подчеркивающих полноту ягодиц. Спрыгнув, спросила: «Ты хорошо плаваешь?» Он поинтересовался, откуда она знает, и Катя показала ему высокий тополь.
– Я тебя видела, когда вы купались. С этой шпионкой. И как ты ловил бревно.
Вероятно, она видела их в один из первых дней пребывания дома. В порядок надо было привести обветшалые сарайчики и баз. Нужен был материал: доски, бревна, кирпичи. В лесу деревья были под бдительным оком лесничего Петровича, полковника-отставника с Байконура, получавшего приличную пенсию, но исполнявшего свою должность с достоинством профессионала ради любви к искусству. На охоту, по указанию мамы, он отправился на Волгу вместе с Дынкиной.
Одно бревно попалось им практически случайно в десяти метрах от берега, зато другое он разглядел в бинокль где-то на середине реки. Бросился, доплыл, но дерево не удалось ни оседлать, ни лечь на него, – оно так пропиталось водой, что начинало тонуть, когда он пытался на него выбраться, и очень плохо поддавалось управлению. Промучившись с ним полчаса, он бросил безнадежное занятие и доплыл назад полумертвым от усталости. Потом дня через три сходили с Толькой поймали и пометили ещё пару брёвен, которые потом за бутылку коньяка местный тракторист Егор Калачёв на стареньком «Беларусе» отбуксировал к ним во двор.
«С биноклем что ли?» – «Нет, так». «У тебя кошачьи глаза». – «Или орлиные». – «А можно посмотреть подробнее?» – «Ради всех святых и босых». Одуревающая жара властвовала над садом, и как-то незаметно они смещались в тень вишни и яблони, и какой-то голубоватый туман дрожал у шеи и плеч девушки. Он почувствовал необходимость ухватиться за что-либо, чтобы не упасть и схватился за ветку, почему-то промахнувшись мимо шеи. «Ну и что? Ближе к земле или к небу?» – Но он прочно забыл, о чем шла речь. – «Ах, ты со своей девичьей памятью, но говори же: кошка я или птица, судя по глазам!» – «Летучая рыська», – пришло ему в голову. Губы у неё были очень сладки. Мысленно ругая себя лолитчиком, он долго не мог от них оторваться. А рыська, показывая свою деловитость, шептала в промежутках между соприкосновениями губ: «Знаешь, мама организовала машину с дядей Костей в райцентр. Поедем продавать яйца, молоко, мед. Десять процентов – наши». Но так далеко увлечение Безударчикова ещё не простиралось. Да ещё этот соглядатай Дынкина!
В августе довольно часто на рассвете раздавался стук в окно и арендующие землю корейцы, армяне, чеченцы и другие из интернационала предприимчивых людей звали на морковку, помидоры, огурцы, арбузы и дыни. Как ни уговаривал его Толька и мама не поддаваться на мнимую выгоду работы, Саша всё переиначил по-своему. Он вскакивал, наскоро обливался из ведра колодезной водой, бежал к видавшему виду грузовичку, никак не оборудованному под перевозку разновозрастных пассажиров, помещавшихся в кузове. Сначала на прополку, потом на сбор урожая, – световой день, но сразу на руки сто, а то и двести рублей. К его удивлению, легкомысленная горожанка согласилась сопутствовать ему и в этом его стремительном опрощении, движении к трудовым массам. Там-то он и встретил двух бывших одноклассников, Федю Ивченко и Дениса Козелкова, приятели поверить не могли, что он работал в научном институте в Москве, и вдруг так низко упал, к ним на поле. Увы, они никак не могли уразуметь целей этого попятного движения. Пришлось сказать, что растратил крупную сумму денег, занятую у друзей, ставших теперь его врагами, разыскивающими его повсюду. Этому поверили. Стали опасаться, что бывшие друзья заглянут и сюда. Нет, в родных местах никому и в голову не придёт искать его, успокаивал их Саша.  И ошибался. В сельсовет (теперь это называлось администрацией посёлка, но инерция языка и речи оставалась) позвонил Зойкин папа, и их разыскали. Денис Козелков на своём мотоцикле доставил их с поля на переговоры. Девушка заявила, что она совершеннолетняя, взрослая и сама отвечает за себя. И даже домой вернётся. Потом последовала цепочка ответов, состоящих из «да» и «нет». Поманила пальчиками к телефону Сашу. 
–  Заверь его, что у меня всё в порядке.
Вот и пришлось уверять кипящий негодованием мужской голос, что никуда он девушку не увозил, ни в какое неудобное положение её не поставил, а заняты они чисто научной работой. По переходным пространствам. Мужчина, кажется, напрашивался на целую лекцию, и Безударчиков снисходительно пояснил, что без специального образования этого не понять. На том конце провода пожелали узнать, можно ли изучить это самостоятельно, за отпуск и недоумевающему ответчику пришлось назвать несколько книжек.
Но ироничная жизнь сейчас же не преминула поставить его в неудобное положение. Воду на бахчи никто, конечно, не брал. Жажду утоляли тут же, расколов или разрезав темно-зеленую или полосатую кожу плода. Но арбуз  – сильнейшее мочегонное средство. Люди двигались как заведенные автоматы,  срывали и скатывали вместе плоды. Практически одну и ту же работу чертоломили мужчины и женщины. Но иногда происходило распределение, и лица разных полов бежали к канавам по обеим сторонам поля. Ну и вот. Пот застилал глаза, и он спутал стороны или они спутали канавки – понять нельзя было. Но он всегда уходил подальше, за еще одну канавку, в самую гущу кустарника, чтобы отлить арбузный сок, переполнявший его. И вдруг он услышал:
– А мы здесь сидим…   
Как раз там обретались Зойка Дынкина и Катя Томашкина. Но, хотя посмеяться-то должен был он, вышло по-другому. Катя, взвизгнув, шмыгнула в сторону, а на Зойку напал хохот.
– А, – сказала она, слегка приподнимаясь и разворачиваясь, – вот так я и попалась! Ну и как я тебе?
Ему захотелось сказать что-нибудь грубо-презрительное, но он как-то неловко шарахнулся в сторону, оступился и упал.
– Все-таки тебе сюда или в самую даль? – вдруг прошептала Зоя оказавшаяся рядом. Он махнул рукой, показывая как можно дальше, а она поймала его ладонь и, посмеиваясь, положила ее между грудей: «Я так и знала! Этот твой братик засеренадил меня вчера своей долбаной песней. Хорошо пел: «Хвалю…ты не прислала мне ни строчки, ни даже ни единого письма, и в свет луны не вышла без сорочки, мечтой, меня сводящею с ума». Ну и что… Малоформатная, неоформленная, я хорошо помню, как он расписывал меня пред тобой! Вот и вышла, да не к нему». 
– Я обещал твоему бате, что с тобой всё будет в порядке.
– Ну, так и есть!
Да, конечно, она была выше любой мечты. Во-первых, светило самое яркое августовское солнце, а во-вторых, она не торопилась подтягивать ни трусики, ни джинсы. Все это стремительно качнулось и поплыло перед его глазами. И почему-то ничего не хотелось. Но тут вновь зашуршала трава, и над ними возникла Томашкина и зашипела:
– Вы что хотите, чтобы сюда все поле прибежало? Сейчас я свистну!
Дынкина в момент натянула всё на себя и тут же приняла строго вертикальное положение, а Саша, медленно поднявшись, отошел еще дальше. «Вот это фокус!  А я и не знал, что она такая прилипчивая девушка. Если бы не эта дурочка…», – но мысли дальше не шли, а спотыкались.
Был вечер, когда он выбрался из какой-то канавки, пересек кусты. На полянке лениво перебирал струны гитары Коля по прозвищу Дюраль, выгнанная из школы жертва металлического бума в России. Рядом в обнимку сидели две парочки.
– А почему парень один и где его вечная телохранительница? – удивленно спросила темноволосая девушка с зеленоватой поволокой в глазах. – Я живу через два дома от Томашкиной, забегай вечерком, если что…
– Настя! – предупреждающе уронил обнимающий её молодой человек. Но она дёрнула плечом, сбросила его руку, подошла.
– Это мой беспокойный муж.
Теперь Саша понял, что ошибся, приняв ее за сверстницу Зои. Она была старше лет на пять, а то и десять, и так сжала протянутую руку, что он чуть не вскрикнул.
–  Каратэ что ли? – удивленно спросил он.
– А похоже? Приходи к нам на кирпичный. Поучу, если что.
И август он работал. Помогал ставить кирпичи в печку. Дело было очень нехитрое: схватить с резиновой ленты транспортера за кончики пару сырых еще кирпичей и так же кончиками подать их вперед укладчице. Та брала эту пару кирпичей и как-то художественно ставила их: елочкой, лесенкой, башенкой – всей этой премудрости не удалось ему постичь. Так тысяч пять раз, а то и шесть, и семь за смену. Дынкина и тут попробовала не отставать от своего объекта сопровождения, но её запястья оказались слишком хрупкими, и она после трёх дней капитулировала.
Безударчиков не придал этому никакого значения, но вечером, отодвинув детскую коляску и сломанные стулья, обнаружил появление потусторонних сил в сарае. Шарик гудел и вертелся в своей деревянной ямочке. Правда, вращение это не оказалось вечным и спустя минуту прекратилось. Обследование показало, что шарик был укреплён на тонкой иголочке и приводился в движение электромоторчиком от старой бритвы. Зойка согласилась, что именно она наметила электричество на роль сверхъестественных сил.
– А зачем?
– Да мало ли ходит всяких малахольных! Пусть знают, что до них уже побывали!
Саша усадил её за свои рукописи по теории переходных пространств с просьбой помочь разобраться и надеясь, что исключительно нелепые вопросы студентки стимулируют его творческий энтузиазм.
А все тело Насти жило движением, она кроме того, что брала кирпичи, еще сгибалась и разгибалась, держала равновесие сама и заботилась о равновесии выкладываемой кирпичной стенки. Все ее тело стало воплощением упругой гибкости, ловкости и силы. Иногда кирпичи разваливались прямо в руках, и тогда шли ругаться к формовщикам. Впереди всегда выступала Настя. Однажды формовщик Петя Безрукавкин, и ростом и статью очень напоминавший атлета, вздумал применить к ней какой-то приемчик и вывернуть руку. Настя среагировала моментально: прижала руки к груди, и нападающий беспомощно забарахтался как пришпиленный жук. Подержав парня так секунды две, она уронила его рядом.
Да, Саша увидел, что делает такая физкультура с руками. Сначала они страшно болели, распухли, потом пришли в прежнюю форму, но кровь от случайных ударов о какую-либо железку или кирпич идти перестала. После удара возникала небольшая припухлость. И все. Руки становились совершенно чужими: грубыми, сильными, неприхотливыми. К концу месяца он почувствовал, что писать и даже держать ручку становится довольно трудным делом. Реакция оставалась той же, но однажды, когда почти поймал муху в кулак, он заметил, что пальцы мгновенно сжались до расстояния необходимого для захвата кирпича, а остальной путь проделали с таким трудом, как будто бы вжимались в глину. И никогда он не мог понять, как можно спокойно сесть на кирпичных осколках, прислониться спиной к каменной стенке, есть батон и запивать молоком. «Тут же столько пыли!» – восклицал он. – «Вот пусть она меня и боится! Ам-ам!» – откликалась она. У него першило в горле, порою нападало невыносимое чиханье. Но Настя уверяла, что это все скоро прекратится. И в самом деле, через две недели он вполне адаптировался.
С первых же дней совершенно ясно стало, что эта амазонка  –  человек вполне независимый и могущий, в случае чего, отстоять себя во всех переплетах. Ревнивые огоньки в глазах мужчин вспыхивали и гасли, когда в обед она, положив ему руку на плечо, уходила с ним в камыши. Потаскали они туда бумаги, той самой, которой полагалось закрывать заставленную нишу с кирпичами… Быть, конечно, ничего не могло у него с этой уже замужней женщиной. Да и любопытных посторонних глаз было поблизости в достатке. Ну, щебетала она, сделаю из тебя человека, ты, говорят, боксом занимался. Он отговаривался. Она злила его больше и больше, и, наконец, вынуждала приступить к активным боевым действиям, но его кулаки попусту молотили воздух. Наступал момент, когда она обозначала удар. Ее пальцы касались межреберной области, горла, предплечья, и после этого она решительно скрещивала руки:
– Ты проиграл окончательно. Эх, встретился бы ты мне раньше! Когда у меня не было ни мужа, ни дочки.
Почему-то он никогда не оспаривал ее мнения, никогда не просил обозначить удар по-настоящему. Все время перед глазами возникал верзила Петя Безрукавкин в самом нелепейшем положении. И всегда после работы её встречал муж, с его ласковым оглядыванием жены и оглаживанием её плечей, а его ждала Зойка со списком вопросов, которых она не поняла.
– Почётный караул прибыл? – насмешливо спрашивала Настя.
–  С обеих сторон! – отвечала Зоя.      
               




Глава 12

Экологический стриптиз

Случившийся в августе 1998 года дефолт прекратил работу кирпичного цеха. Затеянное было так широко, строительство на южном конце острова временно приостановилось. Никаких предложений ни из института проблем управления, ни от фирмы «Оптиум» не последовало, и Саша вновь поехал в Искринск, снова встретился с обворожительной Дианой Александровной, которая сказала, что все недоразумения давным-давно сняты. Он передал ей ещё заявление Зои Дынкиной с просьбой о переводе на заочное отделение.
– Ну, Александр Сергеевич, вы, как неотразимая опасность, всюду успеваете, – и декан погрозила пальцем.      
Да,  определенно, в этой сорокалетней даме было что-то обволакивающее и притягивающее. Можно было бы даже сказать наполеоноюбковское, но она была в коричневых брюках и светлой блузке с блестящими шестиугольниками вшитых стекляшек.
– Пойдёмте-ка, поселю вас, – предложила она. – Место работы у вас будет совпадать с местом проживания. А?
– Это не какой-нибудь шкафчик? – поинтересовался он.
– А вот увидите наши комнаты для гостей.
Спустились со второго этажа на первый, сделали пару поворотов, хозяйка загремела ключами, и Саша поразился. Стерильная чистота пола, кроватей, столов и столиков, картины местных художников на стенах. Пара ванных комнат. Осмотрели старинный буфет, снабженный запасами кофе и чая всевозможных сортов, из чего Безударчиков заключил, что может, совершенно не тратясь, пить чай и кофе до конца этого суматошного века.
– Осваивайтесь, – предложила Диана Александровна.
Она полагала, что ставку, конечно, наберут. Впрочем, специалистов-математиков здесь было не слишком много. Неостепененнная молодь была недостаточно ловка в вычислении самых обычных интегралов, в решении не очень сложных дифференциальных уравнений. Ассистентка Винтилина, ведущая за прежним преподавателем семинары по ТФКП, честно призналась ей, что в этой теории дальше рядов Лорана она мало что смыслит. Декан надеялась, что Александр Сергеевич подтянет молодёжь уже одним фактом своего присутствия.
Во время поселения внезапно влетела высокая белоголовая женщина с малоподвижными серыми глазами, которыми она немедленно обмерила гостя.   Во всех координатах. Познакомились. Это была как раз Марина Огонькова, – из тех очень способных математиков, язвительно пояснила начальница, что путают, например, зиму и лето, одну сторону свитера с другой, но, выдержала паузу декан, не советую… Ирония была непонятной, совет остался неоконченным, а Марина с места в карьер завелась о том, что ей тоже обещали комнату, поскольку у неё чрезвычайные обстоятельства. Безударчиков хотел сказать ей, что беспокоиться, вроде бы, не о чем, здесь, мол, их целых три, но прикусил язык. Диана Александровна, поколебав указательным пальчиком в воздухе, подвела черту для обоих…
– Вы, Марина Григорьевна, создали их себе сами. Ни-ни. А вы, Александр Сергеевич, вспомните великого мудреца, сказавшего, что только полный отдых создаёт рабочее настроение.
И покинула помещение вместе с новой знакомой.
К новым условиям Саша быстро приспособился. Уровень знаний студентов потрясал уже не так остро, как на двух предыдущих поворотах его провинциальной судьбы. С одной стороны, он уже как-то привык, а с другой стороны, в педуниверситете безграмотность не носила полного и безнадёжного характера. Лишь у некоторых студентов таблица умножения странным образом сливалась с таблицей производных и интегралов.         
В октябре Саша довольно спокойно, без чёрных шаров, защитил докторскую по упаковкам в неевклидовых пространствах, много вырос в глазах окружающих и немножко в своих собственных. Диана Александровна сияла от счастья и намекала, что теперь он должен завершить дела и в личном аспекте, однако она должна жёстко предупредить его в отношении одной его коллеги, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Но глаза Марины, ищущие сочувствия, волною плывущая грудь из белой блузки с алой розой привели к тому, что однажды он уступил ее просьбе довезти и донести ее тяжёлые сумки с покупками до ее шалаша где-то на окраине Искринска. 
Он  слушал жалобную историю ее жизни. Муж, негодяй, ее бросил с маленьким ребенком, бросил совершенно беспомощную, ибо ни вязать, ни шить, ни даже варить, как следует, она не умеет. Всю жизнь она только считала, и это странным образом убило в ней всякую хозяйственную смётку. Живем с Надюшкой на полуфабрикатах. Дома ветер дует, чуть ли не позёмка. Долгими зимними ночами с тоской ждем стука в дверь. Это спившийся муж требует, чтобы его накормили и напоили. А не пустишь – грозится побить стёкла. Чуть не довёл девочку до заикания. Почему не развелась? А если времени нет, и этот тип никуда не идёт. А если и разведусь, то все равно это не отменит того, что он может забраться в дом и очистить холодильник. В милицию? А его самого оттуда выгнали, но друзья остались, какой-то неучтённый пистолет – тоже, всегда его пожалеют, а ее осудят. Порою повеситься хочется. «Бедная женщина!» –  вздыхал Александр Сергеевич и мужественно тащил сумки дальше.
Шалаш оказался вместительным деревянным двухэтажным, но крайне неухоженным домом. Неуютной пустотой и сыростью пахнуло оттуда. Дуло изо всех оконных щелей, пол отдавал бетонным холодом.
– Вы не разувайтесь!
Не разуваться Саша не мог, это вошло в привычку, а тапочек хозяйка не подала.
– Наденька! Куда ты спряталась? – закричала от порога Марина Григорьевна. – Саша, проверьте второй этаж.
На втором этаже одетая в шубу девочка лежала на полу и ставила у двери, ведущей в одну из боковых комнат, геометрические тела: кубы, цилиндры, пирамиды, конусы и призмы всевозможных размеров и диковинных расцветок, – из-под двери дуло, и их плавно несло по почти пустой зале до самой лестницы. С приличной скоростью. Особенно заинтересовал Сашу конус, катившийся по кривой и столкнувшийся с цилиндром. Как это может быть? Саша подобрал эти бумажные тела, желая ответить на вопрос экспериментально, но девочка с ходу задала Саше роковой вопрос:
– А, ты тот мужичок, которого мама хотела завести?
– Фу, как тебе не совестно, Надя. Так не говорят.
– А как говорят?
«Предупреждали же меня, –  с тоской подумал Александр Сергеевич. – Ещё один анекдот будет. Впрочем, одним больше, одним меньше». Он раскрыл дверь и выяснил причину быстрого передвижения бумажных тел. Дуло из раскрытой форточки, поток воздуха устремлялся к проему между полом и дверью, сжимался и создавал превосходное аэродинамическое давление. Зато градусник, висевший в комнате, прочно застыл на десяти градусах. Спустившись вниз,  гость прислонил руку к едва дышавшему котлу и недоуменно посмотрел на хозяйку. Та сочла нужным прояснить ситуацию.
– Да еще в сентябре поломался. Мастера кое-как залатали и сказали, что зиму-матушку не потянет. Нужен новый. Я за ссудой. Дали. А тут горящая путёвка на море. Эх, когда еще! И как раз все осточертело. Разойдись волна, отдышись душа! Плюнула на всё. И закатилась на две недели вместе с Надюшкой. Теперь богиня Луны и охоты зовет меня попрыгуньей-стрекозой и никакой матпомощи не обещает.
           – Да, вы бы щели хотя бы замазали что ли.
            – Все некогда как-то, – ответствовала Марина. – Сама не пойму с чего, но накатилось такое облако лени, что до сих пор в нем плыву. Я вот что придумала, милый мой профессор, пусть хоть Надюшка поживёт у вас. Пока я с этим котлом не разберусь.
– Может быть, это надо как-нибудь согласовать с начальством?
– Ну, за завтраком ей дадите какую-нибудь мелочь. В ужин я забегу покормить. И в детсад отведёте. Совсем недалеко. Это не больше, чем на неделю.
– А у вас нет родственников?
– Такие родственники, что…
– Писать мама на них хотела, –  откровенно поведало озябнувшее дитя.
И что было делать Саше? Бежать жаловаться? Искать котёл и мастера?
После нескольких дней жизни с Надюшкой, удивительно искренней девочкой, не очень балованной, но которую все-таки надо было будить, умывать, собирать и отводить в детсад, а после работы забирать, Саша немного притомился. Вдобавок, дитя ходило абы в чём, в каких-то обносках, хотя у мамы деньги на рестораны и вечеринки, по всей видимости, не переводились. Он терпел, но однажды, при вечернем свидании, когда Огонькова мягко ворковала в трубку: «Да, милый, обязательно найду. Нет, пять штук это немного», он не выдержал:
– Ну, чёрт, дьявол, живи, как хочешь, но дитя-то одень!
И тотчас получил ответ, что она предана идеям спартанского воспитания.
А после того, как Саша купил девочке нарядную курточку, заменил драные колготки вполне приличными, Марина попеняла, что он балует их ребёнка. И мнение вахтёрш тоже было именно таковым, как ни уверял он их в противном. Поэтому, разыскав на большой перемене Марину Григорьевну на кафедре математического анализа, тоном Шурика из «Операции Ы» Безударчиков подвёл черту: всё – он больше не потянет. Пусть уж Огонькова поживет с Надей в соседней комнате, сама ей помоет голову, порасчесывает и, в конце концов, вернётся к своему материнскому облику.
– Я такая непрактичная, – охала Марина, нисколько не обращая внимания на красневшую Винтилину, вертевшуюся в дальнем углу, у зеркала, – но теоретическая глупость окружающих порой достает меня так, что только и остается, как заняться сексом.
Вспыхнувшая Винтилина выскочила за дверь. А Огонькова, проследив  за тем, как закрывалась дверца, кивнула головой.
– Послушайте, Саша, а не будет ли это как-то так истолковано в компрометирующем нас стиле?
– Мариночка, – мягко съязвил Саша. – Все это уже именно так истолковано.
– Вот я и говорю. Про меня, конечно, болтают всякое, но не вздумайте крутить вот с этой ассистенточкой. Плавно пересядет с шеи родителей на шею мужа. Может быть, вы ко мне переберётесь, в мой домик, а я в гостинице поживу. Зато там вы будете вольным конём. Кого хотите, – того и примите! И мой дурак попадет на настоящего воина. Вы же воин, Саша, рыцарь. Вас по глазам видно! А тут же вы с тоски закисните. А там у меня – на лыжах и в лес!  Тишина. Мы могли бы походить вместе… Да, и ещё одно почти мистическое обстоятельство – для московских гостей комнаты те не хорошие. Вот Юрочка Колчин гостил там. Хороший парень, а женился на студентке с ребенком… Это надо же так удачно пересдавать зачет и так неудачно принимать его!
– А вы уже были кандидатом?
– Ага. Даже во всех смыслах.
Саша решил придерживаться неопределенности – не говорить ни да, ни нет, предоставив мудрому времени все утрясти и расставить на свои места.  Вечером Марина и Надя поселились в соседней комнате. Искупав и уложив спать Надюшку, Огонькова немедленно объявила, что ей хотелось бы вымыться, как следует, но ей некому потереть спинку. «Вот мы и приехали! –  решил Александр. – Мистика наступает», и заперся в своей комнате. Марина скреблась и просила полотенце, а на другой день пытливо выясняла причины его отказа: мальчик ли он, или другой ориентации, или импотент, или уж она так  непривлекательна. Безударчиков успокоил ее. Ни одно из этих объяснений не подходило, ибо, во-первых, он просто боится подцепить что-нибудь неудоболечимое, а во-вторых…               
– Да как вы смеете? – возмутилась Марина, не дослушав до конца. Но потом, успокоившись, спросила про второе обстоятельство. Шура ответил, что чтит закон сохранения энергии. Он еще собирается кое-что сделать в математике, поэтому перевод времени и энергии на женщин пока не входит в его планы. Но Мариночка была девушкой упорной и приступила к планомерной осаде при помощи кулинарных изысков. И, хотя ей даже не особенно приходилось стараться, поскольку Саша не был избалован кухней, после каких-то особенных котлет у него глаза на лоб полезли, и он дал себе слово никогда не бывать в гостях у соседки. Но, как известно, слаб человек, а бесы велики, и он не отказался от совместного ужина уже на следующий день. За столом непрактичная женщина, тряхнув светлыми волосами, сообщила, что она была бы для него самым экономичным вариантом, – пусть он удочерит Надюшу, и всё: семья есть, а потеть не надо. Никаких потерь энергии. Так поплаваем, а?
Саша намекнул ей осторожно, что выбрано крайне неподходящее время и место, за шторками спит или сопит Надюшка и вообще, но та выдвинула несколько предположений о нечетных совершенных числах, и Безударчиков увлёкся. Теория чисел не входила в его профессиональные интересы, но позволяла отдохнуть от топологии и теории вероятностей. Он хотел было, как уже установилось, в полночь уйти к себе, но этой же ночью пробил час Маринкиного терпения, и она, жарко прижимаясь, вгоняя в пот, увлекла его в свою кроватку, где в два счета сбросила с себя все:
– Помассажируй мне спинку.
Безударчиков с испугом увидел, что нагота женщины не производит на него должного впечатления. Непременно ему следовало лечиться. Полосы светотеней бежали по ее пышному крупу, а он видел вероятностные дорожки математических ожиданий. Это была расплата. С отрешенностью средневекового аскета сильными пальцами он стал мять ее тело. Пять минут, десять. Она легла на спину.
– Слушай, Шура. Ты и в самом деле идиот или только притворяешься?
Он был выжат как лимон и попросту накрыл ее простыней.
– Человеческий ум – выдал Саша свое недавнее откровение, – предпочитает не наглядность, а простоту.
– Ты там заголубел, что ли от своей математики? – спросила она с закипавшей яростью оскорбленной в своём естестве женщины.
Саша протестующе поднимал руки, отступал, шипел и шептал:
– Господи! Тише, тише! Разве так встречают гостей? И потом, как говорится, в наши годы секс – это уже работа.
Но на Маринку  накатило:
– А-а-а, гость, дорогой гостечек! А я сейчас на улицу пойду, и поработаю с кем-нибудь.
Подняв сорочку, как знамя, она решительно двинулась к двери. Остановить? Но Безударчиков подумал, что в минуту ярости эта женщина может раскричаться так, что проснется не только её дочка, но и весь квартал. Лучше всего победа, доставшаяся самым тихим способом. И он разбудил спавшую на диване Надю.
–  Надя, мама уже пошла.
Та моментально проснулась, выскочила из-за ширмы, сказала в спину матери:
– Мам, ты чо, так на работу пойдешь? Совсем голая?
Марина моментально накинула на себя халат, бросила ласково – спи, спи, мол, маленькая и прошипела на Сашу:
– Детей уже втягиваешь в наши споры!
Как будто их было, или могло быть несколько.
Кончилось это тем, что он попросил ключи от ее дома и, мотивируя тем, что в наши времена без присмотра дом нельзя оставлять, перебрался на её жилплощадь. Огонькова согласилась удивительно легко. Лёгкость объяснялась просто. В первую ночь Безударчиков спал одетым и под тройкой одеял. На вторую изготовил себе личный обогреватель из утюга, обложенного дощечками и завёрнутого в старую куртку. Но, хотя он автоматически отключался по достижении определённой температуры, ночь с утюгом была опасным занятием. Однажды, проснувшись в клубах дыма и основательно обжёгшись, Саша понял, что нужно идти более перспективным путём, и с помощью десяти электронагревателей устроил себе более или менее сносную температуру.  Пробки раза два выбивало. Но через неделю на местном рынке он нашел подходящие, ввинтил и горя не знал. Однажды, возвращаясь от Колчина, он случайно встретил Огонькову на близлежащей улице и подумал, что она выбрала не лучшее время, чтобы обревизовать жильё. Был одиннадцатый час ночи. Поинтересовался, с кем же это дитя природы оставило Надюшку?
– А там одна студентка согласилась. Курсовая по различным геометриям. У меня дни именин.  Вчера у – у Стёпы,  сегодня у – у… забыла к кому иду, – не могу найти улицу Свободы.
Только теперь Безударчиков обратил внимание на пакет с коробком, в котором, вероятно, был упакован подарок. И сотик у неё был, – вещь по начинающимся только мобильным временам довольно дорогостоящая.
; Милый, я никак не могу найти дорогу! Даю трубку асу во всевозможных пространствах и направлениях.
Однако молодой мужской голос плыл и терялся, и никак не мог объяснить, где именно находится улица Свободы и как туда следует добраться. Проплутав с девушкой некоторое время в бесплодных поисках, терпеливый Саша подвёл Марину к выводу, что идти туда не стоит. Кстати, сама Огонькова вспомнила, как месяц назад выбежала с дискотеки в двенадцать, а её догнал какой-то архаровец и стал вырывать сумочку, она не отдавала, и они подрались. Он выбил ей зуб, она разбила ему нос. Спасибо один парень вмешался, – как ему врезал… В общем, чуть по судам не затаскали. Кого, кого? Догадайся с трёх раз! Того парня. Превышение необходимой обороны. А архаровца отпустили. Охранником на той же дискотеке работает, и мне улыбается. Вот каково безмужней-то! 
«Полное отсутствие работы мозгов в бытовом направлении», ; констатировал Саша про себя, но вслух и вскользь заметил, что непрактично в наше время в глухую полночь ходить в гости, равно как и уходить с дискотеки. Схватил её под руку и потянул домой.
; А там тепло? ; спросила она опасливо.
Мариночка была в восторге от тепла, разлившегося по всем комнатам, но, посмотрев на счётчик,  пришла в ужас.
– Ты сам будешь за всё платить!
Всё это подвигло Сашу на поиски котла, путём развешивания объявлений на близлежащих к его дому столбах, и вскоре вечером к нему в дом постучался малорослый дедок, предложивший взглянуть на искомый объект, находящийся по соседству, в подвале у старичка.
; Давно Маринке твержу: забери, говорю, за две штуки отдам, ещё за две поставлю!
Саша осторожно усомнился в его мастерстве, газ – это всё-таки газ, и не каждому сварщику даже дано проварить швы так, как надо. Но дед грозился так навертеть резьбу метчиком, что никакая сварка не понадобится. Саша только диву дивился. По виду дед – в чём держится только душа, но весь он был натурой легко доходящей до точки кипения, недовольный всем и вся.
          ; Мастера! Может, они и сейчас ещё могут блоху подковать, да только платить придётся как за сороконожку. Ты возьми меня. О прошлом годе я тоже себе новый котёл ставил. Летом обратился ; пока одна бумажка, пока вторая, ; октябрь жду, в ноябре силы не стало холод терпеть, в декабре пришли, когда у меня уже всё стояло. И взяли штраф: две штуки за несанкционированное выключение и включение. Заметь себе ; плату за отопление исправно брали и тогда, когда у меня ничего не топилось. Жить в России по бумажкам, всё равно, что спать с алкашкой!
Вдвоём с малорослым дедком Гришей они погрузили котёл на тележку и привезли на Маринкин двор.
Через три дня Сашу встретил в Маринкином доме, как выразился дедок,  «полный Ташкент». Он был немножко навеселе, а рукой то ли пробовал прочность газовой трубки, висевшей над плитой, то ли держался за неё. На плите грелось ведро воды.
– Дед, бога ради, – поопасился Безударчиков, – не висни на трубе. Обломишь – пожар будет.
; Живые же люди! Потушим!
          И шалым огнём светились его глаза, воинственно поднималась клочковатая седая бородка. Здесь, конечно, нужен был другой подход.
– Ты же знаешь, как сейчас новые трубы делают. Вынут из металлолома, почистят, покрасят и продают, как только что изготовленные. Дошло мгновенно.
– О! Понято, – согласился дедок и отпустил трубу. – Это в советское время на ней можно было подтягиваться, как на турнике.
На замечание об усталости металла, действовавшей в любое время, старик обронил замечательную во многих отношениях фразу:
– Нет никакой усталости металла, есть его несоответствующее употребление.      
Однако к самому себе эту теорему Григорий Георгиевич не применял и употреблял порою вещи сногсшибательные. Когда Безударчиков заявился к нему с деньгами от Огоньковой, дед припряг его к установке входной двери в дом, чем немало изумил Сашу. Дело в том, что дверь уже была, но дед, желая предусмотреть осложнение отношений будущих наследников, готовил два входа. В финале этого процесса, когда гость едва волочил ноги, хозяин предложил хлебнуть спиртику. Для души. Саша поспешно ретировался. 
Хотя теперь в доме было тепло, Марина попросила Сашу пожить у неё ещё немного, поскольку это де оберегает её от недобросовестных женихов и покушений на её честь.      
– Каким же это образом? –  полюбопытствовал Безударчиков.
– А проще простого. Я всем говорю, что мой дом купил выдающийся математик. Соискатели моей руки или сразу понимают, что должны полюбить меня в чистом виде, а люди экономические осторожно интересуются «за сколько?» Так я провожу первоначальную их сортировку.
Декабрь стремительно летел к финалу, Александр Сергеевич попросил построить расписание поплотнее, перенести экзамены на конец декабря. Ему охотно пошли навстречу, ничто не предвещало каких-либо резких изменений, но, хотя в тихом омуте Искринска чертей не водилось, подводные камни, несомненно, в нем были.
В тот день он битый час потратил на разбор ошибок в зачетной контрольной, разогнал всех, но самой упорной, как всегда, оказалась, Кольцова, настаивавшая на правильности своей работы, вопреки всякой очевидности. С ней происходило неведомо что. С упорством, достойным лучшего применения, она подбрасывала теннисный шарик и твердила, что семью восемь – пятьдесят один. Безударчиков задумчиво следил за его полётом, и на самом донышке души шевелилась опасливая мысль, а не отвечают ли вот так ему сверхъестественные силы, ненароком задетые его летним объявлением. Впрочем, самокритичный подголосок тут же задал ему провокационный вопрос: «А что вероятнее для Оли: быть ведьмой или подружкой Зои?» Положение было безвыходным, надо было ставить незачёт, но Диана Александровна просила помнить, кто её отчим, а Ольга Джеммовна, вот конфетка или джем, не то чтобы ошибалась, она всё, как нарочно, говорила неправильно. Вплоть до семью восемь.
Хорошо, что он отказался от чести быть ее личным репетитором. В порыве раздражения отодрал полоски бумаги и раскрыл окно. В лицо ударил морозный воздух, и шум города перекрыл всхлипывания за спиной. Теперь обещали  пожаловаться декану, ректору, министру образования.
– Это невозможно. Жалуйтесь хоть Господу Богу. Семью восемь не пятьдесят один, – отозвался он в открытое пространство.
Прямо под окном в небольшом газончике, отставив баллончики с пивком прямо на изгибы ветвей, о чем-то беседовали два человека. На неприкрытый безволосый шар одного из них падали хлопья снега, а другой, в кепочке, вдруг взбросил голову. И в этом вскидывании головы было что-то давно знакомое полупрезрительное.
– А если в одиннадцатиричной системе, профессор?
Безударчиков наскоро прикинул. Безусловно, этот деятель культуры снизу был прав. В этой системе так. Со второго этажа он уставился во вскинутое ему навстречу лицо и узнал Витьку Колесова.  И как его сюда занесло?
– Заходите, коллега, – пригласил Безударчиков, – если будут проблемы на входе…
– Не будут.
Через некоторое время Витек возник в аудитории. Они посверлили друг друга взглядами и пожали руки.
–  У вас зачтено, девушка, – машинально объявил Безударчиков, – доктор  и академик Колесов считает, что вы мыслите в одиннадцатиричной системе. Вы подождите меня в коридоре.
Витя с ходу отказался от титулов и превознес успехи своего визави.
Но Оленька объявила, что торопится, всё поняла и удалилась с восклицанием:
– С вами нужно наоборот!
Да. Не соскучишься! Безударчиков стал закрывать окно и бросил взгляд через шоссе, на сидящую на автобусной остановке парочку, вовсе не думающую о сыплющемся на них сверху снеге. Сидя вполуобнимку, на самой короткой дистанции, они наполняли своей радостью все это заснеженное пространство. Ему понравился этот парень, остриженный наголо, весь в черном, и нисколько не беспокоящийся о своей голове. Заслуживала внимания и сидящая рядом с ним,  одетая как бы специально для контраста, девушка в белом, с плывущими белой пеной волосами. Когда он закрывал окно, оба как по команде подняли головы. Он вдруг вспомнил, что похожий лысый пил с Колесовым пивко прямо под окнами. 
Александр потихонечку осведомился у Колесова, с кем он сегодня вот тут, под окнами вкушал пивко. Колесов недоуменно пожал плечами, но ответил тоже очень тихо:
– Случайно встретились сегодня. Генка-обрубщик. Напарник по одному мероприятию, случившемуся весной. Я принёс несколько предположительных расчётов гидродинамического удара в пространствах дробной размерности. Проверишь?
Неделей позже сидели в кафе, и Виктор Николаевич снова проводил рекламную кампанию искринских игрушек. В лохани с пивом плавал кораблик. Были любопытные. Один из них предложил купить кораблик, но Виктор пообещал, что подарит ему игрушку, как только наладится массовое производство, а сейчас, извините, нет. У Саши возникло ощущение, что нужно уходить, поскольку кораблик хотели забрать уже просто так, а драка никак не входила в Сашины планы. Он вдруг сразу вспомнил о предстоящем визите к Винтилиной. Хотя пословица и учит не грешить там, где живёшь и работаешь, но где же тогда? Тем более что математик и в момент поцелуя может думать о задаче. Остаётся быть святым, что невозможно, но можно приглашать друзей, которые всё испортят. В этом отношении Колесов был идеальный человек. Поколебавшись минуты две, он пригласил Витю в гости к своей очень хорошей знакомой, чудесно принимающей всех реформаторов пищепрома. У Вити было другое предложение:
– Выпивон, закусон – и на природу, а то когда мы еще увидимся?
– Окстись, друг мой, какая природа в декабре месяца? – указал Безударчиков на окна, за которыми мелкий снег вдруг сменился крупным.             
– Тающий снег под ногами, замерзающая вода обладают чудесными оздоравливающими свойствами. Помнишь, как мы моржевали? Что ты в старца-то играешь?
Умение подначивать у Витьки было в крови. Да, было и такое. Сначала из озорства, потом из стремления заболеть и по уважительной причине пропустить военное дело. Затем было приятно изумить сокурсников, повалявшись в снегу после зимнего купания. Самому вскочить хочется, забиться в тёплый тулуп, но, говорится же, ; на миру и смерть красна, поэтому и изображаешь из себя дачника, потеющего под июльским солнцем. Худо-бедно, но простуды и сейчас еще редко посещали Безударчикова.
Увидя, что друга не собьешь с намеченной колеи, Витя спросил только, будет ли ужин, и, получив утвердительный ответ, остался разочарованным, но извлек свой мгновенно успокоившийся кораблик, обтер его салфеткой и, бросив игрушку в целлофановый пакет, последовал за приятелем, мурлыкая себе под нос веселую песенку: «Крутится-вертится шар голубой, крутится-вертится над головой». Да, конечно. Нужно было уже тогда заподозрить неладное, сослаться на возникшие срочные дела, головную боль, на что угодно и исчезнуть. Но кто же его, дурачка-авантюриста, мог предположить во вполне зрелом мужчине? И в себе самом? И Безударчиков только усиленно вертел головой из стороны в сторону и шепотом спрашивал, почему это Витя не обзаведется охраной, ведь прежняя парочка, видимо, приустав, не очень умело следовала за ними.   
Колесов круто повел рукой вверх, а потом резко хлопнул ей по колену. Рядом остановилась машина. Сели на задние сиденья. Александр Сергеевич еще раз беспокойно оглянулся, но ничего в заднее стекло не усмотрел. Колесов заговорил в своем обычном перспективно-пулеметном стиле. Года два назад был электронщиком на химпроме, крепко подружился там с системщиком Вовкой Калюжным. Жили неплохо, пока их не уволили оттуда. По сокращению штатов. Завод-то стоит, и электронщикам разве друг за другом с винчестерами гоняться, а программистам, ; что там считать, ; устным счетом обойтись можно. Картина такая есть. Там один мальчик ; само размышление. Завод стоит, а руководство работает. Кинули лозун: проявляй инициативу, организуй свое дело.
Пораскинули мозгами с Калюжным, тут старичок-боровичок с фабрики игрушек попался, технологию обрисовал, решили делать электронные игрушки для детей. Все пошло очень неплохо, но вдруг погнали их оттуда. ЗАО «Химпром» сдало часть своей территории вместе с их уже оборудованным цехом и рядом помещений в аренду московскому ООО «Вектор». От этого вектора возникла еще пара звеньев ломаного бизнеса: арендуемый кусочек попал в субаренду ООО «Таганрогское», которое смонтировало установки для производства какого-то фокусина, после чего передало все ООО «Прокат-проект», который в широких масштабах и начал производство ряда вредных веществ, невзирая на мнение жителей близлежащих окрестностей. Единственное, что они успели с Калюжным, – организовать демонтаж своего оборудования.
– Мудрёно, – сказал Саша. – Переадресация способствует ловле рыбы в мутной воде. 
– Разумеется. «Прокату-проекту» ничего не принадлежит. Все – и оборудование, и сырье, и продукция, и отходы – собственность московских фирм. Загрязнение достается терпеливцам искринцам, многострадальной Волге, и никто ничего сделать не может. «Пить нектар из черепов убитых» – таково, кажется, предназначение капитализма по Марксу. Я понюхал там воздух рядом – чих напал невозможный. И я сразу понял, что это не место для цеха игрушек. Тут идет очень большая игра.
Безударчиков заинтересовался:
; Слушай, а этот взрыв на углу улицы Угольной и Красных Зорь, когда крахнулся какой-то вредный ООО, тоже входит в большую игру?
; Не знаю. Я к этому никакого отношения не имел.
; А игрушки? ; спросил Саша
; Улита едет, когда-то будет. Ну и Калюжный мне: давай, мол, о высшем смысле поразмышляем. И на подножном корму перебьемся! Летом еще перебивались. Рыбалка, грибы, смородина... На то же кладбище пошел ; абрикосов нарвал – и выпивон, и закусон.
Осенью устроился я на макаронку, а Вовик стал шустрить, и все больше того мальчика с картинки напоминать. Говорит, что деньги и на закрытие и на очистные сооружения получены, и неплохо бы выяснить... Ну, я всегда с ним ходил. Маринка его только со мной отпускала, если что выпить ; я на грудь беру до двух третей. И пошли мы по восходящей спирали, как Вовик сказал, сначала к бывшему шоферу Евгень Евгеньича, потом к начальнику стройцеха, ;  этот все еще что-то строил. Само собой, без выпивона и без ресторана не обходилось. Денег нет, но как бы и есть. Особо не раскручивались. А за нераскрутку мужа жена начальника стройцеха втихую подарила нам долларов с тысячу. Тут бы нам и закруглиться. Говорю своему гениальному Вове: пора притормозить. Нет, еще скорее поедем. Авось, пронесет. Не пронесло. Стоим раз накануне дня примирения и согласия... И вмазали-то так ; пустячок. Менты подкатили. Ну, просто так мы поехать не захотели. Скрутили по первое число. С шуточками так, ласточками распластали и давай лупцевать. Они за КПРФ, ; и мы «за» тоже, им за сентябрь зарплаты не дали, ; и нам тоже. Полное единение. Только нам больно. За Вовку я и боялся больше всего. Стихи Северянина где-то в памяти раскопал и читал: «сегодня “белые”, а завтра “красные” ; они бесцветные по существу».
Ну, я вышел на следующий день, подписав бумажку, что, будучи пьяным, оказал сопротивление, а любитель стихов ; через пятнадцать суток, ничего не подписав и проявив принципиальность. Вовку и со второй работы выгнали. А я это... парень компанейский. Я ему передачи носил и успокаивал Маринку. Тут и моя сестренка запаниковала. Уж на что Вовку уважала, плохому, мол, не научит, ума наберешься, а теперь другая песня пошла: доведет он тебя до тюрьмы, до сумы, до смерти. Одолела-таки, уезжай, говорит, куда-нибудь. Взял я у нее сто тысяч и поехал. На калым вроде бы. А так ; к Вовке. А там скандал. Маринка Оксанку на руки схватила и кричит, что уходит, если он не продаст. Я зал их глазами обвел, пожал плечами: «Стулья или тебя?» И протягиваю сто тысяч. Ну, руку Вовика я поймал в полете, а увернуться от пощечины не успел. Но тем самым я их примирил. Взяли на первом этаже бутылочку самодельной, оставили Маринке полтинник, и снова я, будто бы, отбыл на калым, а Вовка ; на работу. Ну и кое-что мы выяснили. И почему нас с игрушками прогнали, и про якобы строящиеся очистные сооружения. Здесь открывается очень выгодное, но очень вредное химпроизводство.
–   Что-нибудь про акролеин слышал?
Саша только вздохнул. Ни акролеин, ни акропеин, ни фокусин его никогда не интересовали. Границы собственного невежества всегда безграничны. Но ему никогда не нравилась химия, а из Колесова так и полилась масса совершенно ненужных сведений.
Оказалось, что акролеин, или акриловый альдегид С3 Н4О – бесцветная жидкость с удушливым запахом, кипит при температуре около 53 градусов, пары раздражают слизистые оболочки глаз и дыхательных путей, предельно допустимая концентрация в воздухе 0, 7 мг / м 3. При длительном контакте с этим веществом имеет место слюнотечение, замедление пульса, острая бронхопневмония с возможным летальным исходом. В конце лекции Витя сказал, что стоит посмотреть сегодняшнее торжественное открытие очистных сооружений. Машина развернулась и понеслась в противоположную сторону. Саша хотел протестовать против жуткого покушения на его время, но опять мысль зацепилась за переходные пространства, и он сделал несколько записей. Поездка не мешала работать. Но из машины пришлось выйти.
; Дёрнули, ; предложил Витёк, и это напомнило Саше детство. Это слово всегда служило у них присказкой к началу какого-нибудь рискованного похода. 
; Не пустят! – остудил он его пыл.
; Да там охрана… Там нечего было сторожить. Помнишь нашего школьного завхоза. Такого типа.       
Устремились прямиком к проходной, но дверь, над которой висела надпись «Ты уже опаздываешь, товарищ!», была запертой. Ворота для машин были распахнуты, но в них вместо круглых старичков типа Ван Ваныча, обещанных другом, немедленно после их приближения к линии, обозначенной цепью, возник мордоворот с автоматом. По его виду было ясно, что перешагнуть через натянутую цепь он ни за что не позволит.
; Только по спецпропускам! – рявкнул он в ответ на лепет Виктора, что они де сотрудники «Вечернего Искринска», и желание друга разыгрывать из себя представителя прессы немедленно улетучилось.
Двинулись вдоль забора к Волге. Колесов, не уставая, восторгался и возмущался заменой деревянной ограды бетонными, выкрашенными в зеленый цвет, плитами, поверх которых кое-где шла еще колючая проволока. Успокоился Витя только тогда, когда выяснил отсутствие в ней тока. Спустились с  крутого обрыва, стены исчезли, зато чуть ли не до воды пошла сплошная колючая проволока. Далее возникало что-то типа пристани с тою же нулевою степенью проходимости. Внизу присели на уцелевшую скамеечку. Уставились на незамерзающую речку. Колесов учащенно задышал, понюхал воздух, как собака, показал рукой вниз.
; Морозы были, а припоя ни на понтонах, ни на берегу, ; ни кусочка. Просекаешь? Все работало еще до объявленного сегодня пуска. Можно, наверное, приблизительно посчитать, сколь и какой температуры надо сбрасывать для этого. Ну, сейчас мы все увидим.
Перед щитом «Купаться запрещено!», приятель поставил свой черный чемоданчик, сбросил куртку и все остальное. То ли прохладиться решил, то ли поискать иной способ проникновения на запретную территорию. Саша шутливо посоветовал ему помнить как о родившихся, так и неродившихся детях. И тут как в темя стукнуло, что Витька топиться решил. Ну что ж! Вспомним молодость? В момент разделся, упакетил одежду, дипломат даже не был поставлен на шифр, ; Саша обнаружил в нём бутылку «Пшеничной», ;  уложил туда одежду. Хотелось хлебнуть для сугрева, но Витька уже сплавлялся по реке. Спрячу-ка я это все понадежнее! Мало ли что… Модель дарового корабля. Мои начала теории переходных пространств в записной книжке. Бутылка водки. Получалось, что этими заботами он отвлекал себя от погружения. Но все равно отважился. Нырнул, всплыл. «Что же я делаю, дурак?» – возникла вдруг отчаянно трезвая мысль, тем более что «пламенный мотор» аж зашелся, а тут еще по голове бац! А это сало ; кусочки льда, что уже все-таки плывут, да еще, как кисея ледяная, руки царапают. Но вода явно с подогреванием. Догнал.
; Вить, самый раз согреться. Я, кстати, уловил. Трубу они, возможно,  перебросили в соседний ручей. А показывают какую-нибудь другую. Заметь себе, дальше вода холодеет. Или мне так кажется? Зубы у меня стучать начинают.
Виктор остался совершенно равнодушным. Течение медленно подхватывало и несло их мимо берега. Поведение Колесова было возмутительным. Здесь нужно было искать какое-нибудь естественное решение.
; Пузырек лопнет, Витя! ; заорал Саша изо всех сил, как кричит утопающий, хватаясь за последнюю мыслишку. ; В кейс твой положил,  одеждой укутал. С утра минус десять было!
Саше показалось, что до Виктора дошло. Видимо, не хотел он совсем проплывать мимо стоков родного завода. Вода снова заметно потеплела. И вот, по склизким наклонным плитам, нагишом, на карачках, еле-еле они выбрались на бетонное плоскогорье. Видок был ; закачаешься. Колесов посмотрел на приятеля и расхохотался.
; Не робей, друг мой. По эту сторону зеленого забора посторонних не будет.
; Ну, с работы выгонят, в ментовке побываем, в первый раз что ли? От сумы да тюрьмы, ; отвечал, бодрясь, Саша, встряхиваясь, прыгая на месте и мельтеша руками, как пропеллером, будто собираясь взлететь.
; Накаркаешь, ; очень серьезно предположил Колесов. 
И точно. На площадке чуть выше развернулась машина.
; Бежим? – предложил Саша.
Но друга сковало каменное равнодушие. Он рассматривал местность, как турист достопримечательности, и только потирал плечи
; Нам куда бы ни попасть ; можно в пропасть, можно в пасть, лишь бы согреться. Ба! Какие люди в Голливуде! – с этими словами голый Колесов шагнул к широкоплечему мужчине, выскочившему из красной иномарки в превосходно сшитой тройке, и подал руку:
; Здорово, говорю, Герман Титович, не узнаешь что ли?
Тот несколько поперхнулся, но руку принял и даже потряс. И вполголоса понес какую-то чушь, к которой Саша прислушивался лишь вполуха, растирая снегом кончики пальцев ног, которые оказались наименее приспособленными к таким купаниям. Но обстоятельства сказочно переменились.
; Сашок, давай сюда, ; позвал Колесов, ; босс позволяет погреться. И дверцы машины распахнулись.               
; Значит, вы вместо тех моржей, ; бормотал Титович, помогая им устроиться поуютнее, набрасывая на них какие-то тряпки.
Для него наступил некий час икс, где в сумме рисков значились: карьера, семья, дети. Не погубите. Строили, строили, что-то построили. Денег нет. Сегодня ; пуск, а позавчера его директором очистных сооружений назначили. Договорился с двумя клубами моржей, чтоб, так сказать, продемонстрировать качество очистки вживую, но их нет. Зелёные или группа «Чистый город» бдит. В общем, он не настаивает, но заплатит каждому, и он назвал сумму, превышающую годовую зарплату Саши ровно вдвое. Безударчиков был готов согласиться, но Колесов настаивал еще на каких-то странных условиях, на аккуратном демонтаже пола в цехе игрушек и почвы под ним. Чудак был готов ради этого отказаться от любых денег. И своих, и Сашиных. Титович отвечал, что доложит начальству, и выбрался, как он сообщил, для переговорного процесса.
; Проясни ситуацию, ; попросил Безударчиков. – Что это за живая вода, за купание в которой отваливают столько.
; Ерунда, ; отвечал беззаботный Колесов. – В этом отношении мужик надежный. В былые времена на заводе за физкультуру отвечал, жигулёнок имел, а теперь, видишь, иномарку. Ничего, мужик клевый. Вольной борьбой занимался, собака. И боксом. За рубли не продаст, но за большие баксы – обязательно!  «Нашим космонавтом» мы его звали.
; Спасибо. Ты меня успокоил. А покойником может он сделать?
; Запросто. Но не писай в колготки. Сейчас ; дорога ложка к обеду.  Озлобление горожан близко к критическому градусу. Это даже не толпа, а инициативная группа, знающая, с кем мы сейчас договариваемся. В случае двух трупов – этих бизнесменов никакая охрана не спасет. 
Что тут будешь делать? Александр еще раз поблагодарил за утешительные вести. Посетовал, что у него вот – команда, Генка-обрубщик, а у него – пустота. Витя сказал, что не ему прибедняться и что им восхищаются, как превосходно устроившимся троеженцем. Ни одна из трёх его возлюбленных гибели мужа не простит. Саша открыл рот, а Витя стал считать.
; Знаю, знаю. Без штампиков в паспорте. Это и означает: превосходно устроиться. Одна где-то в Москве у известного физика Розагрозина, другая – дочь миллионера в Искринске, а третья, увезенная им в свою деревню, ; боже мой, как этому кое-кто рад, ; Зойка Дынкина ; стоит двух первых.
Безударчиков обиделся и стукнул приятеля кулаком в бок:
; Разве я её увёз?!
Приятель ответствовал таким же ударом.
; Да успокойся, друг мой! Я всем буду говорить, что это сделал я.
Титович появился через несколько минут с двумя одеялами, термосом горячего чая и папкой с бумагами:
; Согласен ; на все!
Выпив чаю, укутанные одеялами, партнеры, полулежа, подписали удивительный контракт о пуско-наладочных работах, которых не производили, Виктор спрашивал о гарантиях и просил половинную сумму наличными и сейчас. Его совершенно не заботило, куда все это он будет складывать. Наличку Герман Титович с собой не возил, зато работу объяснил сразу. Поплавать, позагорать, можно в рот воды набрать и выпустить на виду у всех. Но раза два – не больше. Черт его знает, что там. А обмануть он их попросту не сможет: будут представители прессы и местное тиви. Случись что с ними, не заплати им, он сам себе поставит крест. Его боссы ; люди серьезные.
Минут пять помолчали. Титович разломил шоколадку на две половинки, и приятели пожевали. Потом он выхватил заверещавший мобильник, спокойно ответил, что понял и предложил приготовиться.
Витя только спросил, а будут ли женщины. Титович намекнул, что сколько угодно, хоть сейчас, хоть потом, но съездить за одеждой отказался. Мол, вы передумаете, да и киношники вот-вот появятся, ибо торжественная часть уже прошла, а осталась показательная, притом же по телику каждый день телок голых показывают, и то ; ничего. Саше в самый неподходящий момент времени пришла интересная идея. Он взял у Титовича листок бумаги и ручку, написал пару уравнений и был готов уже погрузиться в свои пространства, когда их командир поперхнулся «сладкой парочкой» и зашептал: «Выручай, орлы!»
Совершенно голый Колесов съехал в воду по бетонным плоскостям. В предвидении возможного скандала в своем учреждении, Саша связал четыре носовых платка и выскочил позже как бы в мини-бикини. Ну, все, подумалось ему. Больше ни на какие подработки он не поедет. Диана Александровна ахнет. Боже ж ты мой! А студентки? А Винтилина? Скорее в воду!
Вынырнув, он увидел, что публика подкатила на двух автобусах сразу. На белом по боку красной краской: «Нет какусину-фокусину ; отраве для нас и наших детей!» На красном по боку белой краской: «Пуск очистки ; пуск производства ; путь к благосостоянию нас и наших детей!» У тех и других видеокамеры, фотоаппараты. Орут, кричат, почти к драке дело идет. Но сняли они господина директора, гудящие и скучные цилиндрические емкости, и во все глаза уставились на двух водоплавающих чудаков.
; Шура, давай в догонялки! – крикнул Колесов.
; Догоняю, ; согласился Безударчиков.
Это было правильное решение. Оно отвлекало от слишком холодной воды. С неунывающим блеском в глазах, Колесов подпустил друга поближе и нырком ушел в сторону. Он превосходно увертывался, быстро плавал. Безударчиков, как в детстве, завидовал его ловкости, но точно рассчитывал снос течением и, пользуясь пробежкой по мелководью, легко ловил приятеля. Некоторые из зрителей раскрыли рты, человек в меховом пальто извлек из кармана бутылку и помахал ею. И «космонавт» себя показал:
; Господа! Дамы! Товарищи! Кто сказал, что в воде после такой очистки люди помрут? Два молодых человека купались здесь еще в неочищенных водах, а в очищенных они чувствуют себя еще лучше. Какусинная среда закалила организмы, они, как в раю, совершенно свободны.
И сделал знак ручкой, что можно вылезать. Как и условились раньше, приятели синхронно набрали во рты несколько прогорклую воду и с шумом выпустили ее наружу. Затем растянулись на зеленоватом снеге, изображая адский летний зной, хотя казалось, что шкура слезет. Их стали снимать и щелкать со всех сторон, а у Витьки спецкорреспондент «Житухи», некая Инесса Наседкина, решила даже взять интервью. Скрюченной рукой он попытался закрыться, но Герман Титович милосердно бросил ему шарф. Обмотавшись шарфом, Витек что-то показал ему руками. Космонавт что-то прошипел вроде того, что следует беречь драгоценное здоровье. Тогда Витя смело встал и пошел на контакт с прессой. Но начал от печки. Опять о своем Вовке Калюжном, который и на Чернобыле успел побывать.          
; Обещали и ему, и ей ; квартиру. Вышло ; шиш с маслом...
Да-а. Как оказалось, успела помереть его первая жена. А с Вовки все как с гуся вода. У него никаких видимых следов пребывания там, где нельзя пребывать. И со второй ; Маринкой ; успел ребенка сделать. Саша не скоро сообразил, что шпарит Витя как по писаному, да только не в ту степь. Ему бы похвалить водичку, а он про фокусин, прозванный в народе какусином, который лишь на самых первых порах оказывается эффективным удобрением. Но почти вечным отравляющим веществом остаются его остатки, не усваиваемые почвой. Когда соморжовник заговорил об акролеине, Безударчиков понял, что еще минута, ; и их навар за холодные купания как водой смоет. Конечно, он не сторонник загрязнения природы. Но что же вот, они, как дураки, зимой за просто так… И ведь эти козлы могут недоучесть угроз инициативной группы, друзей этого малахольного и отправить его к праотцам. Титович усек, что дело стоит на вот-вот. Понял, что напарник имеет что-то возразить. И бросил ему еще один пуховый шарф. Перепоясал чресла и вперед к микрофону, любезно поданному молодым человеком. Стал вспоминать фразы из газет и что-то из химии, которую учил в школе и в институте на первом ещё курсе.
; Фокусин не ОВ. Он имеет полистереометрическую структуру. Небольшое видоизменение этой структуры, и на его основе можно изготовить еще одну модификацию удобрения. Фокусин универсален и ускоряет рост и вызревание зерновых и бобовых, льна и технических культур...
        Минут пять отчетливо тараторил какую-то белиберду, а затем перешел к возможности создавать переходные пространства и изменять тем самым структурные формулы химических соединений. С чисто математической точки зрения… Оседлал, так сказать, своего конька.
Давно он не читал стоя нагишом подобных лекций. Успех был полный. Молодой человек визитную карточку подарил и пригласил в рекламное бюро работать. Дядя в очках предложил уточнить определение размерности в переходных пространствах. Трем девицам Саша расписался в блокнотиках. Но только Витька остался крайне недовольным. Видимо потому, что за автографом к нему никто не обратился. Он показал Саше кулак и пообещал, что судьбу обозначит. Это он, конечно, мог. Но зачем, никак не предупредив, приятель повёл игру совершенно в другую сторону. Совестно стало врать в телекамеру? Увидел кого-то знакомого?
Саша припомнил, что на свадьбе сокурсницы Витька выдал тостик: «Выйти тебе замуж десять раз и все-таки остаться незамужней!» Посмеялись тогда. А на второй день муж ее новоявленный на приятеля с кухонным ножом прыгнул. Безударчиков удачно ударил соловья-разбойника в ухо. Он и скопытился. Шуму было до небес. В общем, как узнал Саша, развелась Светка со Славиком, и за два года перебрала требуемое число кавалеров. Зато с одиннадцатым, по слухам, живут душа в душу. При хорошей раскрутке целый фильм можно сделать о Витьке. «Предсказатель», например, назвать можно. Удача всегда просилась к нему в сестры или в любовницы, а он был к ней преступно равнодушен. Вот и на этом морозе. Стоит в заледеневших плавках-шарфике и несет какую-то ахинею. Мол, чем ближе к очистительному каскаду, тем зеленее снег.
Однако стало ясно, что Титовича не сразу кто положит на лопатки. Видна была спортивная закалка. Капитально «держал мост»! Он, якобы специально пригласил двух моржей, одного «за», другого «против». Ему важен дух научной дискуссии. А практика ; критерий истины. Искупавшись в водах, куда спущена очищенная вода, молодые люди практически доказали безвредность дела нами затеваемого, а полезность его неисчислима...
; Ручаетесь ли вы за здоровье молодых людей? – спросила Инесса Наседкина.
; Совершенно и абсолютно. Кроме того, вода после зачистки приобретает совершенно особые закаливающие свойства. Обратите внимание на особый зеленоватый отлив кожи пловцов. Исследования, проведенные на мышах, показали, что те после подобных купаний живут ровно в полтора раза больше нормальных мышей. Не исключено, что здесь мы имеем дело с каким-либо феноменальным типом внутреннего замедления течения времени…
Ну, ему, наверное, еще много можно было говорить, а они с Витькой ; всё, выдохлись. Как два пережитка социализма, не вделываемые в стиль «ню». Неумолимая дрожь сотрясала тела. Никто из присутствующих и не подумал предложить столь закаленным людям отдохнуть в автобусе или в автомобиле. Черт с ним с наваром, когда околеть можно! Потом напарник нес совершенно не ту околесицу, которую следовало нести. Колесов махнул рукой в сторону бетонной надолбы забора, не увенчанной колючей короной, и они побежали. Безударчиков влез наверх, став на плечи друга. Мокроватый живот он так неудачно при этом оторвал от бетона, что кожа была содрана и пошла кровь. Это не прибавило ему бодрости. Но нужно было еще вытаскивать партнера. В полном отчаянии Саша убедился, что сидячая поза для этого бесполезна. Пришлось опять лечь на многострадальный живот, ноги спустить по ту сторону для противовеса и вытянуть руки, чтобы Виктор воспользовался ими. Сбежали вниз к заветной скамейке.  Но тут-то и поджидала их главная новость. Одежды не было. Безударчиков заглянул под один валун, под второй, под третий и только тут вспомнил, что в последний момент перед водными процедурами немного хлебнул и решил все припрятать понадежнее. Стало ясно, что авантюра потерпела полный крах, и Саша лег на скамеечку обдумать положение. И так даже вроде теплом повеяло, в тихом и мирном хороводе снежинок.
Как вдруг Витька с обеих рук хлопнул по ушам. Не то чтобы больно, но оглушительно. Сам виноват, а дерется. И еще и с детской издевочкой: «Догони, догони, купи новые штаны». Только в конце погони Безударчиков понял, что друг заботится о его здоровье, но они уже влетели в подъезд близлежащей девятиэтажки. Они пробежали ее всю. С первого до девятого, медленно понимая, что Бог отказался от них, ибо ни одна из дверей не открылась, и дважды им пригрозили. Сперва милицией, потом топором…
Но на девятом этаже, видимо, вмешались черти. В ответ на Сашино звонкое и холодное «Александр», пропели: «Сашенька, ты?!» ; и женские руки, сомкнувшись на шее, втащили его в квартиру. Ударило сиянием полуобнаженного тела, пахнуло шампунем, а в следующее мгновение визгом резануло по перепонкам, точно копытцем толкнуло в грудь. Но зато он увидел и оценил ее всю, только что выпорхнувшую из ванны. И пожалел, что он  не тот Сашенька.
; С легким паром! ; ошалело молвил Безударчиков. И попенял Колесову, который в своих плавках-шарфике прямиком прошел к трубе парового отопления, лег там, пытаясь обнять ее, как любимую девушку. Но та была горячеватой.
; Стыдно будет потом! ; изрек истину товарищ. А хозяйка, застегнув халатик, прыгнула к телефону. «Приплыли!» ; решил Безударчиков и лег рядом с Вовкой, ловя живительное тепло батареи. Но стрелок из лука поражал себя сам. Такое бывает.
; Саша, у меня в квартире ; двое голых мужчин. И Сашу они тоже слышали. Видимо, тёзка почти сосед.
; Двое... Голых и мокрых? Ты что с ними купалась?!
Несчастная женщина плакала и просила, чтобы Саша немедленно звонил в милицию. Витя посоветовал ей сделать это самой. И она опять повторила то же самое. Теперь лицо пострадавшей пошло алыми пятнами, а в глазах плескалось какое-то тупое недоумение.
; Не так, не так, ; менторским тоном произнес разомлевший от тепла Колесов. ; Вы должны были сказать, что вас убивают, грабят и не договорить адрес, изображая полузадушенный хрип...
Казалось, что читать нотации приятель может в любых обстоятельствах.
; Они говорят, чтобы я выключила телевизор.
; Поступайте наоборот. Включите его.
И между ними завязалось что-то вроде дискуссии. Значит, повезло еще раз. Нюхом Безударчиков нашел кухню и горячий чайник. И вот, наслаждаясь чаем, в форточку окна, выходящего на Волгу, в неверном свете проглянувшего декабрьского солнца он узрел черный Витькин кейс советской еще работы, висевший высоко на голой ветке голого дерева. Саша припомнил теперь, что в самый последний момент пришел к нетривиальному решению: прятать не на земле, а в воздухе, но затем это как-то улетучилось из памяти.
; Витька! ; заорал он, вбегая в зал, где шла дискуссия, и гудел телевизор, ; я нашел одежду! ; Но Витек уже был во вполне приличных брюках, а на экране они все еще плавали в заводских стоках.
; Это потрясающе, ; говорила только что вышедшая из ванны Леночка Даленкова, теперь совершенно пришедшая в себя. – Какая фактура, какой материал! Я куплю его для своего журнала. А интервью с вами я возьму именно сейчас, если вы согласны.
Тут же в ее руках появился диктофон.
; Ваши мысли и чувства после всего перенесенного вами?
; Когда вы сказали о фактуре, я подумал о вашей фигуре, ; откровенно брякнул Виктор, и он я, думаю, о том же.
; Пойдемте пить чай, ; предложил Безударчиков. Затем, заедая конфеткой чаек и, причмокивая от удовольствия, заключил:
; Ну, вот я и думаю, как бы далеко не забегали мы нагишом, это не страшно, если есть надежда, вернуться к одежде, от которой мы убежали. Подтверждая его слова, Витя даже нарисовал оптический ход лучей, показывая другу, что только с девятого этажа они и могли узреть этот  кейс. Практическую часть задачи он взял на себя, и пока он бегал за вещами и одеждой, Саша порол в своем интервью самую настоящую чушь
; Ну, вот. О себе. В общем так. Меня исключили из трех вузов, но институт сервиса я закончил. Работу по специальности не нашел, обнаружил приличную подработку с прекрасной зарплатой, как где-нибудь у нефтевышки. И дел никаких, кроме пустяковых замеров и проб воды. Да еще искупаться, может быть, на виду какой-либо контролирующей инстанции. Работаем с напарником. Обоим по квартире сделали, и нужен еще третий человек. Вот Витька только идиотничает. Хочет устроиться где-то у черта на куличках плотником. Не хочу, мол, быть подопытным кроликом. Не будь, ладно. Но другим не мешай. А он грозится вывести нас всех и себя самого на чистую воду. А вы заметили зеленоватый оттенок кожи. Нет еще? А вы посмотрите, Леночка, посмотрите…
Воспользовавшись тем, что девушка приблизилась, Саша жарко приобнял ее и поцеловал в губы. И получил в ответ толчок и скептический взгляд:
; Пойдемте, сменим вашу набедренную повязку.
В спальной комнате бросила ему какие-то смешные бриджи с цветными стеклышками, рубашку, отвернулась. Саша отнекивался, говорил, что вот сейчас прибудут нормальные сухие вещи и как раз впору. Но Виктор не шёл, и Саша начинал подозревать самое печальное. Тем более что вследствие ухудшения видимости, из окна кухни уже ничего нельзя было рассмотреть.
– Шарфик и носовые платки – на батарею, скомандовала Даленкова, – всё-таки в них вы были очаровательны. Ну, а теперь врите дальше. Получается очень забавно. Быть может, я пристрою вас куда-нибудь. Враньё сейчас легко продаётся и покупается. И спрос на него не уменьшается.
; Она меня пристроит?! – искренне удивился Безударчиков. – Это я вас пристрою. Вы может пойти к нам третьей. Это почти как в ванной. Моя знакомая Таня даже говорит, что уходить пора: поплавал и хватит. Да-а... голова становится гладко-блестящей, удлиняются глаза, в общем, становлюсь форменным пришельцем, ; опришеливаюсь, так сказать. Но выход есть и из этой пикантно-пиковой ситуации. Тоня из отдела рекламы считает, что купаться я должен больше, до стойкого зеленого окраса. Потом можно разрекламировать меня как «зеленого» человечка и выколотить из этой сенсации столько денег, сколько хватит нашему родимому заводу на настоящие очистные сооружения. Может быть, вы с вашим журналом возьметесь за эту разработку?
Посмеялись. Леночка хлопала в ладоши и была крайне изумлена, когда Саша стал задумчив и сосредоточен.
; Беспокоитесь о друге или об одежде?
; О своей записной книжке. Дайте мне бумагу и ручку. Я должен восстановить ход мыслей, пока еще что-то помню.
Требуемое было дано. Безударчиков уселся к столу и весь ушел в себя. Заглянув в его записи через плечо, Даленкова ощутила легкий приступ головной боли:
– Что это за китайские значки, Саша?
Но этот тип не услышал вопроса. Облик сурового и грубого моржа, сложившийся в голове Леночки, растаял. Разумеется, это был какой-то чокнутый математик или физик, сделанный где-нибудь в МГУ не по лекалу обычных людей. Надо бы скорее его выпроводить. Но его товарищ, видимо, сбился с пути, не попрешь же парня на мороз? Жалко! С другой стороны, его тезке уже ничего не объяснишь. Но тут раздался звонок в дверь, и чокнутый побежал к двери, как будто заслышав сигнал тревоги. Моментально открыл и проявил чудеса галантности, ухаживая за явившейся Лариской.
– Мужичок ;  ничего, – одобрила подружка шепотом. – Как клоунски он одет!
– Не получается, – объяснял им Саша. – Если не записано, то потом эту же идею можно ловить месяц, год, возможно, всю жизнь. Занятый пространственными формами других миров, он, однако, не мог не заметить  Ларискиных выпуклостей и ее поощрительных взглядов. Спустя пять минут Ларочка уже знала, что перед нею холостой доктор физико-математических наук, и она попеняла подруге, что та скрывала от нее столь ценного жениха.
Колесов возвратился с одеждой и деньгами уже очень поздно. Оказывается, он еще раз пересекся с Титовичем. Из кармашка куртки Саша выхватил записную книжку и, найдя нужные записи, расцеловал их.
; Не впадайте в экстаз, профессор, ; предостерег Колесов. ; Мыслишки так себе. Интересно, но не более того. Ну-ну, буду нем, как могила. Себе не присвою – ума не хватит.
Вот так они и познакомились с Леной Даленковой, специальной корреспонденткой ряда столичных журналов, среди которых «Секреты и тайны», «Молва и слухи» и целый ряд изданий. Она приехала из Москвы в Искринск за каким-нибудь сенсационным материалом, чтобы ряд изданий, печатавших разную чепуху, влачивших порой сносное, а порой жалкое существование, лопнули от зависти. И угадала. Приехала она к подружке Ларисе Латышевой, аспирантке философского факультета провинциального университета. Разумеется, девушка тоже собирается в самое ближайшее время обрести пристанище в столице, и мужчины, не сулившие этих перспектив, были просто запасным вариантом, но использовать их было можно. Лена звала их обоих писать живым языком о новостях науки и техники, Лариса ; помочь ей с философией естествознания.  В конце концов, Лена пригласила их встречать Старый Новый год к себе в Москву, поскольку просто Новый год у нее уже был расписан по часам. Саша задал ей вопрос, волновавший его с того времени, как только он услышал имя и фамилию журналисточки:          
; Слушайте, Леночка, а у вас не было подружки по имени Нина Локоткова?
Было видно: она думает, что ответить.
; Что-то знакомое. Но не припоминаю.
Было очень не похоже, что она не помнит. С июня месяца он не имел никаких известий о Нине и тосковал.
Когда возвращались, шутник приятель очень удивился тому, что Безударчиков не закрутил любовный роман с очаровательной хозяйкой. Ведь их взаимная страсть вспыхнула еще до того, как они увидели друг друга. Редкостный  вариант. Кроме беседы с Германом Титовичем, он еще час гулял просто так. Казалось бы, можно было успеть. Саша бледнел, краснел и не нашел ничего лучшего как наговорить на себя абсолютную чушь. Да, да он все успел. А когда не хватило Лены, то попросил пригласить еще кого-нибудь.
; Ничего себе! – ойкнул Колесов. – Да не может этого быть!
– Чудесная вода, прекрасное купание. Благодарю вас, Витенька.
Безударчиков скрыл от приятеля, что взял телефон Елены и собирался пригласить ее в кино или ресторан, смотря по обстоятельствам. В самое ближайшее время.
Но как раз к Старому Новому году на него обрушилось множество новостей. Он узнал, что, во-первых, уволен с работы «за поступки, несовместимые с этическим кодексом  преподавателя», а во-вторых, должен университетской гостинице кругленькую сумму ; по триста рублей за сутки, начиная с 1 сентября 1998 по 15 января 1999 года включительно, ибо с 16 января он считался уволенным. В-третьих, Герман Титович, видимо, осведомлённый о его бедах, телеграммой, посланной на Маринкин адрес, выражал готовность заплатить все его долги и, кроме того, приглашал на работу в качестве тренера команды пловцов-моржов в очищенной воде образцового производства с оплатой тысяча долларов месяц и по сто долларов отдельно за каждое водоплавание.
Мариночка, замещавшая его в гостинице, а теперь выдворенная оттуда, пребывала в глубоком изумлении. Заявившись поутру с Надюшкой в обозначенное 16 января, она захлопала в ладоши, но не от того, что дома было теплее, чем в гостинице, а оттого, что ей предстоит жить с прославившимся на всю страну человеком.
; Сейчас сайт, где вы с Витей бегаете, где размещена статья этой Леночки Даленковой, самый забойный. Он бьёт все рекорды посещаемости. Бьёт международные отношения! Да что отношения! Бьёт порнографию!
Она сама была готова принять предложение Титовича, и пришлось долго доказывать ей, что очистные воды ; вовсе не бассейн, что можно заболеть. Но в качестве контраргумента Марина использовала самого Александра Сергеевича, который после таких экстремальных купаний не приобрёл даже пустякового насморка.
; Ты предложи ему устроить нашу свадьбу на воде за кругленькую сумму. Это будет полный отпад.
Но рациональный совет она тоже дала. Сорок с лишним тысяч платить не следует. Свидетелей, что там обитала именно она, больше, чем достаточно. А она, как записано в уставе университета, в случае тяжёлых обстоятельств личного плана, имеет право бесплатно проживать в университетской гостинице. Правда, теперь они кончились. Но не выводить же из строя котёл.
Зачастили сочувствующие. Пришла делегация от студенток, от того самого умного бывшего третьего курса, от которого Саша едва не погорел летом. Теперь они развёртывали целую компанию в его поддержку. Зашла Зойка Дынкина, бившаяся с тьмой масс в родной Сашиной деревне, привезшая приветы от родных и огорошившая Сашу тем, что Толька сделал ей предложение, и она хочет, чтобы Безударчиков посоветовал ей что-нибудь дельное. В Толике теперь ей нравилась естественность. Да, но сам братец… поворот кругом во взглядах на Зою. Саша сказал, что он рад будет за братца, но ей не советует. Это пока он ; ни – ни, а если сорвётся, – мало не покажется. Впрочем, если Зоя Зиновьевна ставит специальную задачу перевоспитания неперевоспитуемого, тогда это возможно. Он сам удивлялся внезапно появившейся в нём злости. Зоенька спросила только:
; Это в вас говорит не ревность?
;  Если бы я знал!       
Явился, не запылился Витенька, который после пикантного происшествия, напротив, пошёл в гору и стал главным инженером. Кандидатская его по резонансному лазерному излучению была принята к защите, и весь он лучился благодушием. Сашины сборы домой в деревню он решительным образом прервал, сказав, что теперь-то они вдвоём доведут работу неизвестного Филиппа до конца. Выложил с десяток телефонов филиалов московских вузов, где его были готовы принять, вопреки или благодаря свалившейся на него славе.






Глава 13

Дело с восклицательными знаками
               
Только в конце марта им пришлось побывать в Москве. Колесов благополучно защитил здесь  кандидатскую, а Саша получил корочку диплома  доктора наук. Собирались скромно отметить эти события посиделками на двоих, но к ним в номер дозвонилась Леночка Даленкова и пригласила ведущих моржей Искринска на вечер встречи с москвичами, начинающийся в два часа дня. Витя отговаривался срочной работой, вёл нескончаемые переговоры с директрисой фабрики о каких-то контрактах и понять не мог, что это за вечер встречи, начинающийся почти в полдень. Саша уверил его, что день встречи кульминирует вечером, а, может быть, и ночью, но говорить про «ночь встречи» неприлично или интимно. Сославшись на срочные переговоры с Актюбинском, друг ни за что не хотел идти на сборище профанов в физике. Тогда Саша извлёк из кармана пиджака штатовское письмо-приглашение прочесть несколько лекций в Калифорнийском технологическом университете по переходным пространствам и эффекту Белоук, и заявил, что их спор за Леночку Даленкову завершён. Он забирает её с собой. Друг сказал, что всё-таки повисит с полчасика на телефоне, но Даленкова всё-таки сама приедет к нему. Если не боишься, подожди. И сорок две минуты болтал с неизвестным о цветах и букетах, когда и какие цветы раскрываются и закрываются, могут ли они предсказывать погоду, и почему столь многочисленны виды гадания на цветочных лепестках. Невидимый цветовод, по всей видимости, доставил Виктору большое удовольствие. Он встал на руки, постоял с минуточку, а, вернувшись в прежнее положение, погладил своё зеркальное отражение:
– Ну, ты даёшь!
А потом сказал, что больше всего хочет спать.
– Вот те и здрасте! Значит, ты отпускаешь Лену?
– Я уже победил. И ты мне в этом очень помог, –  и помахал листочками с Сашиным решением сложной гидродинамической задачи, формулировка которой принадлежала самому Вите. Но как Саша ни напрягал свой изощрённый ум, понять, каким образом связана Леночка, цветы Актюбинска и задача, он не мог. Видимо, его искреннее непонимание тронуло друга.
– Нужны детали и подробности? Тогда пошли!
С опозданием на час шагнули за порог, в таинственный и тёплый полумрак квартиры Даленковой, пытавшейся из своего жилища, как она выразилась, сделать нечто вроде ежемесячного клуба общения интеллектуалов. Из этого круга ее знакомых Витя знал только Бориса Бимкина, собиравшегося что-то защищать по психологии. Боря сам шагнул вперед от стола и поочередно подал новоявленным гостям руку. За столом уплетал жаркое лысый толстячок с темно-синей бабочкой под шеей, назвавшийся Аркадием, среднерусским адвокатом среднемирового уровня. Витя сразу же вступил в деловой разговор с Аркадием по остроактуальной для него арбитражно-производственной тематике.
– С остальными – потом, – бросил Бимкин, обведя рукой зал и умчавшись на кухню для консультаций с хозяйкой.
Остальные – медленно кружащиеся пары – щебетали что-то на вечные темы литературы и искусства. Появилась Леночка с подносом, уставленным тарелками с конфетами и фруктами. 
– Угощайтесь, мальчики. Более существенное следует за мною. Знакомьтесь, это Сева.
–  Вы видите несчастного кандидата в мастера спорта по шахматам, – с дивана подал руку бледный парень с завязанными черным платком глазами, – которого заставляют вслепую играть в шашки.
Соперницей его была сама хозяйка. Ходы она объявляла вслух. Теперь, встав на четвереньки, она пыталась найти выход из почти безнадежного положения. Бимкин и ещё одна девица ; полная Риточка ; расставляли закуски и горячительное на столе, адвокат давился горячими пирожками. Голодный Саша сглотнул слюну, уставившись на него, потом на Бимкина, который пояснил, что господина Стачкина они всегда подкармливают первым, поскольку у него – невероятный аппетит и вечное чувство голода. Что поделаешь, сын родителей, переживших в детские годы блокаду и до сих пор ещё сушащих сухари в кладовке и на балконе собственной квартиры.
Колесов же сразу отвлекся от юридической темы, жаркое его тоже не особенно интересовало, и Саша обратил внимание на его моментально помутневший  взгляд, сканирующий Леночку. «В жмурки бы с ней поиграть, а?! – поделился он с Сашей мнением на ушко. – Два года без женщины. Боюсь – сорвусь. Удивительно сдобная барышня». До неё ему было далековато, обходить накрывающих стол неудобно, и он избрал самый короткий, но дикий способ.
Когда Стачкин, прожевав кусок пирожка, с плавным жестом руки обратился к своему собеседнику, то он никого не увидел, и выражение крайнего изумления появилось на его лице. Витя же, нисколько не смущаясь, прополз  под столом, успел найти выход, подсказал Леночке и свёл партию к ничьей. С этой минуты Витеньку постиг удар вдохновения. Музыка смолкла, пары вернулись к столу, и первый тост после общего церемониала знакомства хозяйка предложила за опоздавшего гостя, прервавшего победную серию Севы. Затем выпили за Сашу как за человека, признанного ВАКом, за Ларису – приятельницу Леночки, сдавшую кандидатский экзамен по философии, за то, чтобы Елена Даленкова стала редактором какой-нибудь популярной газеты, за каждого по отдельности и ещё раз за Витю, новоиспечённого кандидата, который готов обеспечить новый прорыв в науке об ударных волнах.
Сашу несколько развезло, он хотел поговорить с Леной, но философиня Лариса с монументальными формами увлекла его танцевать. Шепотом она поведала ему, что балдеет от представления Артура Шопенгауэра, что нами правит безликая и беспощадная мировая воля, пронизывающая нас до мозга костей. Она задавала исключительно абсурдные вопросы, никла все ближе и ближе к его плечам и лепетала, что ей всегда, и особенно теперь, нужен доктор. Видимо поэтому высвободиться из ее объятий тихо и аккуратно все никак не удавалось. Он помнил, что его целью было уговорить Леночку рассказать ему всё известное ей о Локотковой, а возможно и отбыть с ним в Штаты. Он слишко долго держал это про себя и по нечаянности проговорил вслух. 
– Возьмите меня, – простонала Лариса, – поедем вместе. Но лучше – Новая Зеландия и Тихий океан кругом. Ветер. Вечер. Скалы.
Черный туго сплетенный хвост волос она перекидывала то с правой стороны, то с левой, ; он задевал лицо Безударчикова, дурманяще пах и вдруг падал на белую кофточку, из которой рвались на волю тугие груди.
– Так ты возьмешь меня? – произносила она полушепотом и добавляла воркующе и бесстыдно, что она гораздо округлее его пассии Леночки, на которую все пялятся. А круг, то есть окружность, как вы математики знаете, некий нижний предел описанных многоугольников и верхний предел вписанных, им всем хочется прилечь к окружности как можно плотнее. Так как вы хотите: вписаться в меня или быть описанным мною?
Лара кружила голову, но никак не затмевала Леночку. Сославшись на объективные трудности выбора, Безударчиков попытался ускользнуть от Ларискиного присмотра. Но она как-то умела делать себя центром притяжения. Трогательно заботилась о расширении его кругозора. Дополнительно он узнал, что она успела окончить МАИ, а ее статья «Философия эротики и математика» опубликована в штатовском философском журнале, и потому во время поездки у них бы была полная гармония интересов.
Вкусы публики постепенно определились: часть сгруппировалась вокруг видака, другие лицезрели бесконечный концерт по телевизору, у стола начинался политический трёп, а Сева продолжал обыгрывать желающих сразиться в шахматы. Ленке вдруг срочно понадобился тройник, и почему-то им выпала честь отыскивать его в душной кладовке, где Лариса вдруг начала сбрасывать на пол какие-то старые пальто и выцветшие куртки. Саша пытался внушить ей, что вряд ли там будет что путное, но вдруг обнаружил себя рядом с девушкой, а затем в капкане ее рук. Как-то неуверенно Безударчиков стал дергать ее за юбку и узнал, что это надо делать через голову. С ануса на нус, как это говорят в этом мире, где, как на грех, все идет ногами вверх. Но, к сожалению или к счастью, послышался стук в дверь. Это Света с Аркадием вздумали помочь им в поисках. Лара спала с лица, а Безударчикова, неизвестно с чего, стал душить хохот. Он закусил руку, взбрыкнул ногами, попал в какие-то кастрюли, и они предательски зазвенели. Зато Латышева держалась  молодцом.      
– Уже нашла, – говорила она совершенно невозмутимо, между тем как искала самые нижние обвёртки. – Боже! Куда же я их сбросила. Партнёр обнаружил их под кастрюлей. Рядом с ящиком, где лежала пара розеток, проводки, шурупчики и искомый тройник. Совпадение это ошарашило Безударчикова. «Каскад случайностей и необходимость, пробивающая дорогу сквозь них», – заявил он Ларочке, чтобы показать, что и он в философии подкован. Но та не оценила и заявила, что выйдет первая, а он повесит одежду и спрячется на пару минут не более. Ноги его закрыла пара чемоданов, а себя остального он занавесил  одеждой. И вовремя. Кто-то из новых друзей открыл дверь, включил свет, обозрел помещение и удалился.
Улучив момент, Саша  выбрался из кладовки, повертел головой, отыскивая Даленкову поблизости, но той не было рядом. Спустя минут пять он был несколько шокирован, застав ее в спальне наедине с Виктором. Они мило трепались о чем-то, а рука Виктора лежала на круглом колене девушки.
– Ну и что дальше? – спрашивала Елена.
– Приподнимите выше.
Колено приподнималось, и, пробуя его на вкус, Колесов оценивающе чмокал:             
– Кисло-сладкое. Впрочем, с первого раза не разберешь.
– Именно такими находили мои коленочки мальчики с тринадцати лет, тогда-то я и потеряла витамин дэ…
– Извините, – растерянно уронил Безударчиков, ощущая предательски ползущую сухость во рту, не в силах выговорить второй половины фразы.
– А вас мы не звали, – растерянно пролепетала Даленкова, поворачивая только голову и ногой упираясь в стул Виктора.
– Я просто хотел вас спросить о Нине Локотковой, ваша подружка, физик, оптик.
; Да, была у меня такая. Похожая на тебя. Бесцеремонность была у неё в крови. У нас на филфаке 5 мальчиков на сто девочек, а у них на физфаке – наоборот, а ей всё равно было мало, и она стала клеиться к нашему мальчику! Пришлось с нею подружиться, упредить удар для нашего девичьего коллектива. Талантлива ли она в оптике, бог весть, но в области завлечения молодых людей – непревзойдённый ас. И далее в этом преуспела. Рассказывают, что уехала за границу с каким-то французом. Отбила его у состоятельной дамы, ухитрившись получить полную доверенность на управление его имуществом и капиталами. Именно за границей он скончался, озолотив свою последнюю подружку. Об этом где-то писали. А что?
Саша обессилено сел на пол:
; Отчего он умер?
; Как от чего? Да заездила она его!
; Вить, пошли отсюда!
Но Виктор на него не смотрел. Коротенькая юбочка девушки поползла вверх, и он любовался вновь открывающимся горизонтам женского тела. Почти ту же, но более отдаленную перспективу белой полоски трусиков давало Саше зеркало, и его как ударило по лбу. Да-да. Как это там, у Иосифа Бродского:  «Красавице платье задрав, видишь то, что искал, а не новые дивные дивы. И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут, но расширенный мир должен где-то сужаться, и тут – конец перспективы». В расстройстве чувств, Саша хотел совершить что-нибудь нелепое: возмутиться, закричать, подраться с Витькой, как бывало в детстве, но только сказал, что тоже уезжает за границу. Для чтения лекций. А может быть, навсегда. Лена сама догадалась об остальном:
– Не уговаривай меня. Я остаюсь. – И подняла кверху пальчик с золотым колечком. – Во-первых, самая интересная страна – у нас. Во-вторых, я скоро стану объезженной лошадкой, то есть выйду замуж.
– Это за кого же? – одновременно вскинули головы мальчики.
– Вероятно, за Всеволода.
«Ну, и ладно! Сейчас я покажу ему на прощание, как надо играть». Облизнув пересохшие губы, Безударчиков вышел из комнаты и подсел на диван к Севе. Тому давно надоело сидеть с повязкой на глазах или уходить в другой угол от партнера и оттуда диктовать свои победные ходы. Теперь он затеял зрячий блиц-турнир с широкой идеологической подоплекой.
– Управлять государством должны шахматисты, умеющие быстро и правильно принимать нужные решения! – рявкнул он в конце своей зажигательной речи.
Себе будущий президент отводил сорок секунд, а желающим сразиться, видимо, в надежде попасть в будущий кабинет министров – пять минут. Между собой министры играли на равных. Основная трудность для Севы заключалась не в мышлении, а в том, чтобы с наибольшей скоростью передвигать свои и брать чужие фигуры. Пальцы его работали стремительно и точно, словно бильярдные кии, толкающие шары в нужные лузы. Знатоки требовали соблюдения правила той же руки: какой играешь, той и нажимаешь на часы, но Сева заявил, что так он не успеет, и играл двумя руками. Соперники неизменно оказывались в жутком цейтноте или в жутком положении. Обыграв всех, кроме занятого Леночкой Виктора, Безударчиков так и не смог переиграть Севу. Он проиграл две партии, а от поражения в третьей его спас откуда-то вывернувшийся друг детства, подсказавший переход к вечному шаху, и партия была признана ничьей. Всеволод вознегодовал от подсказки, а хитрый Витя дипломатично заметил, что у министров бывают их заместители, советники, товарищи.
– К барьеру! – закричал нетерпеливый чемпион, предвкушая разгром новоявленного советника, а тот, усевшись, с восхитительным нахальством подвел часы, отведя сопернику целую минуту.
– Норматив для премьер-министра, – снисходительно улыбнулся Сева. – Постараюсь разбить вас в полминуты.
Витя предоставил Севе восхитительную атаку на своего собственного короля, раскрыв его почти со всех сторон.  Забыв обо всем, Сева шел к рекорду скорости, желая как можно скорее заматовать профана. За секунду до истечения назначенного соперником срока Витя влепил ему мат, находясь в проигрышном положении. Успех был ошеломляющий. И громче всех рукоплескала этой победе Леночка. Разволновавшийся соперник требовал реванша, но Витя не хотел рисковать. Он сослался на свою занятость, мешающую ему уделять должное время великому и древнему занятию царей, полководцев и президентов. Даже здесь, мол, на дружеской вечеринке, мыслями он вынужден уноситься очень далеко.
– Куда же это? – поинтересовался Всеволод.
– В Атлантический океан, – пошутил Виктор. – Впрочем, тактика в скоростной игре должна быть чисто психологической. Боря Бимкин может кое-что нам на эту тему сообщить, а как говорил великий Пол Морфи ; ни скоростная игра, ни игра вслепую не имеют никакого отношения к действительно глубокому искусству шахмат.
Но, черт бы его побрал! Как он играл на Леночку! И та уже не чередовала свои взгляды между приглашенными, а, уставясь на удивительного моржа, раскрыв глаза и забыв закрыть рот, рассеянно улыбалась победителю. Саша проигрывал всухую и клял себя за то, что сам, так сказать, привел этого авантюриста к девушке для серьезных намерений, девушке, которую он обнял первый. Но, овладев его рукой, Лара нашептывала, что у соперницы обыкновенные карие глаза и острый носик производят впечатление топорика, мечтающего срубить неосторожно влюбившегося. Чистейшей воды авантюристка. Не без лесбийских наклонностей. Купались вместе прошлым летом. Ну, понимаете, Саша, меняем купальники, она меня прищепкой вот сюда – трах! ; и Лара хлопала себя по обводу полной кормы… И, завершая  пересмотр ценностей, она даже процитировала какого-то поэта: «И шоры спали с глаз, и истина открыта, прекрасным было то сейчас, что в будущем забыто». Саша прислушался к общему разговору.
По всей видимости, принято было на грудь уже изрядно, поскольку речь зашла о глобальных проблемах. Высокий и хмурый, сорокалетний шутник Коля в черной рубашке и черных брюках тешил публику анекдотами о Ельцине и Клинтоне, но сам даже не пробовал улыбаться. Мысленно Саша окрестил его дипломатом. Но тот потрясающе пил. Дипломатами таких, конечно, не держат. И было впечатление, что он его где-то видел. Рюмка водки чокалась в его руках с бокалом вина, одновременно они прислонялись ко рту и способом двух струй отправлялись в горло.
– Раньше мог делать это со стаканами. Несколько раз, – говорил он сожалеющее и сокрушенно. ; Вот что значит связать себя узами брака.
На другом конце стола Витька ввязался в спор с долговязым Бимкиным, заявившим, что Россия кончается, а славян, дескать, бьют – бьют по краям и в центре. Пассионарность русской нации достигла минимума. Будущее – за англосаксами.
– Ну, да. Их всех так любят, – иронично подтвердил Коля, ; особенно арабы.
Оказалось, что Коля не дипломат, а, как тихонько сообщила Леночка на ушко отставному кавалеру в виде утешения, отставной лейтенант Творогов. Тоже добивался ее руки и, как видишь, показала язык Леночка, благополучно пережил целых две отставки. Сейчас то ли где-то служит, то ли свое детективное агенство держит, но счастливо женат, – и тебе того же. Тем не менее, мысленно, Саша продолжал его называть дипломатом до той поры, пока не вспомнил, что это один из лихих товарищей Семёна Сёмина, внезапно возникший в довольно пакостный момент плавания «Искендера Двурогого», примерно тогда, когда последний раз он видел Нину.
Тот говорил, что знание – источник печали. В его случае ; это знание местности и чеченского языка, сделавшее его чуть ли не каликой перехожей. Путешествовал во время первой войны и пешком прошел от верховий речки Яман – Су до Ножай-Юрта, прошел Гудермес, Аргун, а вот из Грозного отбыл в багажнике автомобиля в перекрученном состоянии  – предали свои. Была у него такая идея фикс – призвать всех к миру и дружбе. Как остался цел – не помнит. Вспоминал о своем путешествии по тому же маршруту еще при Советском Союзе. Когда однажды потребовалось вернуться: забыл на месте, где ночевал, бинокль, то, чтобы не тащить назад вещи, просто оставил их на дороге. Разумеется, все осталось целым. И бинокль, и вещи, два часа простоявшие на горной тропинке.
– А вы боялись кого-нибудь тогда? – спросила Ларочка…
– Ночью боялся волков. Тогда – волков, а сейчас – людей. Я даже в Москве их боюсь… Вот так бывает. Хороший народ и появляется – вша, мнящая себя великим человеком. У них – Дудаев, у нас – Ельцин. Наступает эпидемия.
Из частного случая с вещами он сделал мрачный вывод, что целая страна оказалась в тупике, все проблемы приходится постоянно носить с собой, и их нельзя бросить на дороге. Далее последовало утверждение, что демократы Москвы и Лондона – хорошо спевшаяся группа, продолжающая финансировать и политически поддерживать республику головорезов. Более абсурдного режима в России еще не было, но, к счастью, он кончится раньше, чем Россия. Все, кроме Бимкина и Колесова, увлеченных собственным спором, слушали его очень внимательно.
А они все еще выясняли, кто что у Гумилева читал и как понял. Борис подавлял эрудицией и обилием терминов. Вместо того чтобы спокойно сознаться в своём невежестве, друг детства заявил, что на склоне дней Леонид Гумилев написал свои «Новые пересмотры», ; все еще остающиеся неопубликованными, ; в которых по ряду поставленных им прежде проблем пришел к совершенно иным выводам. В пылу спора никто из них не вспомнил, как правильно звали автора, на которого они постоянно ссылались. Боря вежливо поинтересовался, а где же находится этот архив, в котором лежит знаменитая рукопись, и как сам Витя с ней познакомился.
Витек очень обиделся и выдал, что внучатая племянница Гумилева работает у них в Искринске, в архиве их НИИ, где есть удивительнейшие вещи, чрезвычайно редкие рукописи, значение которых нельзя преувеличить.
«Какой же это НИИ? –  с ужасом подумал Саша. – Чего он заливает?»
А Витя вдруг стал изрекать глупость за глупостью чеканным и самоуверенным тоном. Разумеется, и Леночка, кокетливо закатывающая глазки и выгибающая спинку, произносящая слово «ужас» через три «ж», тоже была катализатором этой невиданной вспышки вранья.
Оказалось, что в их институте (при макаронной фабрике, добавил бы Саша, но промолчал, ибо малодушно ожидал разоблачения друга кем-нибудь ещё) найдены рукописи профессора Филиппова. Да, да того самого, который погиб при таинственных обстоятельствах, изучая возможность электрической передачи волны взрыва на тысячи километров. Мол, как считает французский историк Клинье, охранка царской России просто-напросто убила ученого с тем, чтобы его труды не попали в руки революционеров. Поэтому спасенный мир должен благодарить Николая II. И только за одно это дело его следует считать святым. Впрочем, есть и другая точка зрения, сожалеющая о том, что великие работы русского ученого утеряны. В письме, направленном в редакцию «Русских ведомостей», Михаил Михайлович так и написал, что его изобретение делает войну абсолютным безумием, ибо он нашел изумительно простой и дешевый способ передачи волны взрыва на тысячи километров. Считалось, что рукописи, изъятые после его смерти охранкой, сгорели во время пожара в здании Петербургского охранного отделения в феврале 1917 года. Но его работы найдены, ; рукописи не горят, как вы знаете, ; и мы с другом – кивок в сторону Саши – довольно успешно работаем сейчас по этой программе. Говоря популярным языком, все дело в пертурбации размерностей, возникающей в момент резкого выделения энергии. Она может быть очень незначительной, но если пространство работает на ее усиление, то можно добиться эффекта лазера.
Теперь Саша попытался его урезонить, бил по плечу, шёпотом говорил про насторожившегося Творогова, но Витю, что называется, «прорвало», а, кроме того, Леночка оперлась на его плечо и положила свои ножки ему на брюки. Да, это была тяжелая артиллерия, и в своем десятом предложении Колесов сказал, что средства доставки ядерного оружия теперь, собственно говоря, не очень важны. В двенадцатом – все ядерные отходы, как свои, так и чужие, которые так дружелюбно принимала наша страна, свозятся в место Х, чтобы в час У вызвать эффект Z в любой точке земного шара. Кстати, имевшее место недавно лунотрясение, – это было тринадцатое Витино предложение, – всего лишь промежуточное испытание нашей аппаратуры в ближнем космосе.
– Остапа понесло, – громко прокомментировал Шура и захлопал в ладоши. Но либо гости их общей подруги Леночки плохо знали классику, либо Витин бред обладал какой-то магнетической суггестивной силой, либо танцевать и анекдотить уже до предела всем надоело, ; его другу продолжали внимать с упоительным восторгом и немножко со страхом за его или свой рассудок.  Коля все-таки задал вопрос о принципе действия нового прибора, на который Колесик ответил с восхитительной уверенностью.
– Да я же уже говорил. Принцип лазера, конечно. Любая среда может быть накачена таким образом, чтобы усилить первоначальный импульс. В первом приближении этой средой может служить весь земной шар. Впрочем, боюсь, я заболтался.
Даленкова в восторге сорвала с себя алую кофточку, и замахала ею как знаменем.         
– Все это ошеломляет, – заявила она. – Можно я напишу об этом статью?
Хоть этот вопрос должен был как-то насторожить Виктора, но она предложила, чтобы ее сняли вместе с господином физиком, ибо у нее есть подходящий прикид для всей этой истории. Ее выпуклые груди выступили из узкого лифчика и ясно обозначились наклейки, по всей видимости,  с ядерными боеголовками ракет. Разумеется, Витя на все согласился. Их щелкнули несколько раз. Безударчикову стало неожиданно легко. Разумеется, Леночка поймет, что человек, серьезно исповедующий дикую хренотень, не имеет никаких серьезных намерений. Виктор потерпел поражение именно на пике взлёта своих выдуманных открытий.
К удивлению Саши, Коля, вместо того чтобы снисходительно улыбнуться, озабоченно тер лоб. Понизив голос, Николай Васильевич звал Безударчикова на кухню, чтобы выяснить, не сумасшедший ли его друг. Пришлось сказать, что будет через минуту, только вот прихлебнет. Николай понимающе кивнул и вышел из-за стола. Следуя за ним, Саша присел на его место и его же жестом чокнулся налитым бокалом вина с полной рюмкой водки. Одна струя представляла собой вишневый сок, а другая ; минеральную воду. Он от души расхохотался. Сборище мошенников! Вместе с тем, внезапно, ни с того ни с сего, ликующая эйфория шаловливой волной окатила душу. Это была как бы схлестка противоположностей. Тянуло отлить и хотелось выпить. Можно было бы выпить в туалете, но оттуда доносился невнятно бубнящий голос Бимкина, пытающегося по телефону договориться о продаже потрясающей новости. Ложь шла в полторы тысячи долларов, а Боря хотел две. Безударчиков постучал в дверь.
– Слушайте, Боря, пустите меня, я дам вам дополнительные сведения.
Как ни странно, но Бимкин легко, хотя и шепотом, поделился своими секретами. Не был он и жмотом:
– Да есть тут одни типчик – бывший советолог, а теперь журналист какой-то американской газеты. Ему очень хорошо платят за аппетитно зажаренные утки. Думаю сделать из Витиной гипотезы или фантастический рассказ, или сенсацию. Предлагаю вам тридцать процентов за участие. Вы что-нибудь о его научных достижениях знаете?
Этот вопрос болезненно уколол Сашино самолюбие, но он решил послать стрелу в обратную сторону.
– Немножко. Лет пять назад в каком-то сборнике молодых ученых университета электронной техники была помещена его статья о какой-то магнитострикции.
– Здорово. А что это такое?
– Увы! Знал, но забыл.
– Но вы же вместе с ним работали!
– Да, – поморщился Саша, – боюсь за такую работу меня попрут из всех научных и ненаучных учреждений. Во время опытов на нашем «Химпроме» нас нагишом выбросило в воду.
А на кухне бывший путешественник пожаловался, что в русских ситуациях западная техника бессильна: импортный детектор лжи, который он сейчас настроил на запись и проверку речи Колесова выдал ошеломляющий результат, что речь Вити на восемьдесят процентов – правдивая информация.
– Не может ли быть так, – предельно понизил голос этот осторожный человек, ; что ваш друг, в самом деле, работает в какой-либо засекреченной группе и здесь выбалтывает последние наши тайны?
– Я ценю ваше чувство юмора, Коля. Но Вите до великого физика, как мне ; до балерины. От Колесова ничто не утечёт за границу, потому что нечему течь. А идея терразера родилась у него только сегодня и только из-за нашей хозяюшки.
– Но если предположить, что он правда нашел рукописи… В состоянии ли он в них разобраться или нет?
Безударчиков пожал плечами, а про себя подумал, что на вечеринке присутствует еще один сумасшедший. Они бы превосходно спелись бы с Борей и соорудили бы нечто из ничего. Однако, что было, если бы он действительно обнаружил рукописи начала прошлого века? Вероятно, если бы не сам, то с помощью других Витя смог бы разобраться что к чему. У него был дар соображения.
А герой вечера в мрачном упоении своей собственной ложью, не спеша, выходил за пределы Солнечной системы. Физику здесь, по-видимому, не знал никто, и Витя, когда-то имевший отлично по этому предмету в школе и в институте, нес несусветную чепуху, обильно расцвеченную названиями элементарных частиц, сдобренную, как и слышанными где-то мезонными, гравитационными и глюонными полями взаимодействий, так и совершенно выдуманными и гипотетическими, например, таутохронными. О волнах времени Колесов говорил очень художественно и с восторгом. Две черноволосые девицы ; одна в полосатом под тельняшку сарафанчике и с искрящимися продольными цветными полосками, а другая, напротив, в брюках и в рубашке с цветными поперечными и темными продольными полосами – уже просили автографы у физика экстра-класса, каковым, насколько знал Саша, Витя Колесов, никогда не являлся. Хотя, конечно, проблески были. В школе друга дразнили Колесиком, а его шпоночные пистолеты стреляли дальше всех, и модели на самых простеньких моторах поднимались в воздух. И говорила же физичка, что из него выйдет дурак или гений, правда, добавляла она, вероятности этих двух возможностей совершенно различные.
Пример девиц оказался заразительным. Купаясь в лучах мгновенно снизошедшей славы, Колесик, пропустив дополнительно пару рюмочек, продолжал разрисовывать автографами записные книжки слушателей. Когда он попробовал расписаться колпачком  ручки, Саша понял, что пора уходить, ибо фиаско надвигалось на главного оратора. Но слушатели требовали продолжения удивительного рассказа. И Витя выдавил еще пару предложений, что-то о взрывах в параллельных мирах и планах рождения новых вселенных искусственным путем. Тут только до некоторых слушателей медленно стало доходить, что Виктор немножко переусердствовал в своих грандиозных проектах.
– Фантастика! Бред! – воскликнул Всеволод, выигрывая блицпартию в шашки с Ларисой, которая не преминула провести ему по лицу своей черной метелкой.
Странно, но именно недоверие к искусственному порождению новых вселенных почему-то особенно сильно озлило Виктора. Он стукнул кулаком по столу и потребовал карту обоих полушарий. Таковой не находилось. Леночка отправилась к соседям, и те подарили контурную карту дочки, испещренную значками полезных ископаемых по всей суше земного шара. Сам Витя уже ввязался в новый спор по хронологии древней истории с тем же самым Всеволодом, для этого оставившим шашки и Ларису. Разумеется, Колесик был на стороне этих баламутов-математиков, предложивших совершенно иную хронологию истории. Когда же Леночка, не говоря ни слова, подала Вите карту, то он минут пять не мог понять, как это связано с античностью или с мрачным средневековьем. Наконец он вспомнил и, упершись тяжелым взглядом в Атлантический океан, поводя по нему пальцем, изрек, что ему недостает данных, и для определенности он снял с безымянного пальчика Леночки золотое колечко и подбросил его в воздух плашмя и не очень высоко. Где-то между Южной Америкой и Африкой кольцо подпрыгнуло и замерло. Колесик сухо заявил, что через три дня, где-то около десяти вечера по лондонскому времени, примерно в тридцати двух градусах южной широты и семнадцати западной долготы, гидравлическим ударом из–под воды будет уничтожен небольшой необитаемый остров. Теперь наконец-то и до остальных дошло, что Витя был несколько не в себе, и Саше помогли дотащить друга до лифта. Но тут вмешался ни во что не верящий долговязый Боря в своем вязаном свитере с белочкой, сидящей на ели, вкушающей свои золотые орешки. Он потянул Витю, а вместе с ним и всех остальных назад в недра квартиры, говоря, что это сообщение необходимо немедленно отправить на сайт предсказаний катастроф, чтобы никто на том острове не вздумал отдыхать в указанное время.
– Отправляйте, только без указания моего имени, – разрешил Виктор. – Отправьте под псевдонимом «Виктор Гюго».
– Только не от меня! – категорически заявила Леночка, – преграждая путь руками в свою квартиру. – Осложнения мне вовсе ни к чему.
– Чудача! – сожалеюще вздохнул Борис. – Такую рекламу себе бы сделала! Направим с моего почтового ящика.
Но и последнее предложение Даленкову не устроило. Напрасно Всеволод пытался ее убедить, что однозначной связи между сообщением в сети и адресом отправителя не существует. Явно сходя с ума, она схватила в руки два длинных кухонных ножа и пригрозила подступающим к ее компьютеру, что снять пароль они, возможно, и сумеют, но прежде испытают, насколько остро заточены ее бедные, победные, обеденные ножи. Пока остальные толпились у порога Ленкиного кабинета, Безударчиков снова отхлебнул ; теперь уже из чашки чая, оставленной Твороговым, и опять почувствовал укол бодрости. Какая-то психотропная чудь была растворена в чае, оставалось надеяться, что пробы эти пройдут бесследно. Но это означало, что господин лейтенант был у Леночки по достаточно важному делу. Точно ли он женат? Да, полно. Пытался утешить он вторичной волной подымающуюся ревность, ты же знаешь главного соперника – вот он. Стоит, улыбается. Абсолютно доволен сам собой. Ему удалось успокоиться, и, когда Лена отказала желающим раструбить о предстоящем взрыве в узлы всемирной паутины, и те снова двинулись прочь от порога, к лифту, Саша был почти счастлив. Во время спуска он попытался убедить собравшихся, что шутка кончилась, и им с Витей пора домой. Приятель почти соглашался с ним, но, понукаемый восторженными взглядами, он хмуро твердил, что дело должно быть доведено до конца, и это его решение окончательное и обжалованию не подлежит. Полушепотом же он доложил Саше, что ему становится не по себе, и сосет под ложечкой. Отправились к ближайшему почтовому отделению с электронной связью. С тревогой и тоской оглядев всех, Безударчиков не нашел в группе ни Леночку, ни Колю. Они с невмеяемым физиком тоже отставали, а в метрах двух от них целовалась парочка влюбленных. Вспомнился прошлогодний декабрь, и немедленно захотелось вернуться. Что это за мода посылать на слежку целующуюся пару? Менее подозрительно? Или просто начинается мания преследования? Была и ещё одна странность: приятель как-то быстро почувствовал себя много лучше, и даже смог осудить свое поведение.
– Ну и разоврался я. Слушай, я вовсе не хотел отбивать твою Леночку. Но я вижу, что ты сосредоточился на другой.
– Должен вас огорчить. Вы сделали не слишком разумный выбор. Девушки ее типа предпочитают серьезную жизнь начинать с двадцати семи.
– Значит, совсем немножко осталось. Она спелая, как персик. В моем вкусе.
Хохот влюбленной пары делался невыносимым. В каком-то почти невыносимом экстазе они почти сливались друг с другом.       
– Нет уж, друг мой, – не согласился Безударчиков, – у нее еще один недостаток: похоже она лет десять будет считать себя двадцатилетней. Побежали! – и они воспользовались светофором, бегом пробежав по желтому цвету и оставив возможных сопровождающих на той стороне машинного потока.
Но вскоре он обратил внимание, что за ними вновь возникла та же пара, успевшая расцепиться, перебежать дорогу и снова слиться в поцелуе, закрывшись капюшонами. Конечно же, парочка оказалась самой шустрой и не опоздала. Вероятно, Колесов немножко перешутил. Леночка – журналистка в какой-то газетенке, не брезгующей никакими слухами, никакими новейшими теориями. Не зря же она так долго искала контурную карту у соседей. Ну и, конечно, созвонилась с кем надо. Таким девушкам на обыкновенный трах начхать, но если, в самом деле, остров полетит к черту, тогда у Вити появляются большие шансы обзавестись женой или постоянной любовницей. Главное – успеть смыться до назначенного срока.         
И вот черт их понес в прыгающий подземный переход, в удивительно вязкую среду разгоряченных тел. Впрочем, Александр надеялся оторваться в прямом смысле, но из-за столкновения с молодёжью, хотевшей этого же, но в смысле переносном, вышло наоборот.
Вроде бы продолжая застольный разговор, Витька сказал еще, что у них не хватит ума, чтобы сбить нас с ног, а Саша ответил, что ума-то у них не хватит, это вот точно, но может хватить нашей собственной дури. Пришлось идти и дрыгаться.
– Боюсь разбить, – сказал Витя и одну за другой сунул в сумку Саши две бутылки шампанского, – утащил со стола, ведь там все равно много.
Да, он никогда не был стеснительным парнем. Танцующая волна разнесла их в стороны. Оставалось надеяться, что Виктор устоит. Прямо на Сашу пошла девица, в невероятном темпе выбрасывающая ноги и руки. При каждом взмахе рук края легкой курточки расходились, открывая алую прозрачную блузку с блестящим зигзагом молний на грудях. Какое-то модное поветрие что ли? Там ракеты, здесь молнии, на завтра он, кажется, договорился о свидании с Ларочкой…
– А как вас зовут, мальчик?
– Отец Александр, дитя мое!
Он силился увидеть Витьку, но в тугой волне танцующих сделать это не представлялось возможным. Тем более что обзор явно заслоняла девица.       Саша хотел уклониться от явно предлагаемого клинча, и вот тогда-то впервые в жестком напряжении его ума возникла идея расщепления переходных пространств, с помощью которых, возможно, удалось бы удивительно четко представить некоторые модели случайных процессов. Легкость находки, лежащей под руками, так ошеломила его, что, крутнувшись на месте, он с тоской подумал, что кто-то уже сделал это, и он вступил на кем-то уже опробованную тропинку. Или наступил на те же самые грабли, если это ошибка. Нет, это надо было немедленно проверить. Спиной он нашел стенку.
Дорога не дорога, а пока он доставал записную книжку, он находился уже почти в замкнутом руками пространстве. Девица повисла на нем и уже что-то спрашивала. И уже возник кто-то недовольный, похлопывающий по плечу:
– Папаша, ты запал на мою маруху. Расплатимся?
Кто-то рассказывал ему о таком ненавязчивом сервисе в ночные часы. Но эти предприниматели рано начали, солнце даже еще не село. 
– Ищу бумажник, – отвечал он, продолжая записывать рядом математических значков обнаружившуюся тропинку. Пару предположений  следовало проверить в первую очередь. Одно проходило почти автоматически. А эта парочка все не отставала. И куда-то уплывала стенка. Уже их интересовало, что он пишет. Второе предположение таяло в туманном облаке, и над ним надо было посидеть, зато, если оно верно, то мучившие его расходимости исчезали. Это было ясно как Божий день.
– А я говорю, он шпион! Условный шифр! – и чья-то рука попыталась завладеть его записной книжкой.
Впрочем, он все уже помнил, тем не менее, расставаться с записями не хотелось. И куда это делся Витька? День встречи желаний с реальностью. Немного и приняли. Колесов чуть больше. Или меньше? Ба-а! Да от него не пахло! Но нести иакую чушь на трезвую голову?  На пиру было два трезвенника, изображавших из себя предельно напившихся и заставивших всех себя слушать! Поражённый этим соображением, Саша прижался к стенке подземного перехода, не очень понимая, что от него хотят.  Рядом девица распахнула сумочку.
– Давай, а?
– Как бы не так!
– А так?! – теперь она распахивалась сама.
– Тебе там, а мне там  – ничего не понять.
– У-у-у! Импотент что ли? Так я вылечу.
В трудных случаях нужно отбрасывать все лишнее. Кстати пришлась Витькина бутылка, – толкнул ее в руку навязчивой девицы:
– Сначала обмоем знакомство.
– Фёдор, открой!
Образовалась свободная секунда. Он поднырнул под дугу танцующих и снова нашел опору для спины. Похоже, все было верно.
Мысли заскользили своей чередой. Проблема переходности, так или иначе, возникала в работах по проблемам человеческого восприятия. Итак, в середине двадцатого века исследования американских ученых Ланебурга и Бланка по аксиоматике бинокулярного пространства зрения привели к удивительному выводу о том, что мы смотрим на мир так, как будто находимся в гиперболическом пространстве Лобачевского с постоянной кривизной. Оставалось сделать полшага, уже пройденного человеческой психикой, и взглянуть на этот путь с точки зрения особой математической конструкции, которая только сейчас, не спрашивая кстати или некстати, пришла ему в голову. Преследователи не оставляли его, но хозяин «марухи» в двадцати сантиметрах от него случайно схватил за шиворот какого-то пацана в красной курточке и тот, остервеняясь, взмахнул рукой в черной перчатке. Вероятно, там что-то было. За спиной Саши рухнуло тело, раздался крик. Его прибило к колонне, и он едва успел записать идею доказательства второго предположения, как подземный переход взорвался нелепой песней: «Вот и все. Поезда отзвенели. Вот и все.  Параллели сошлись. В той небесной любви к карусели, где скелеты перепились». Мощность звуков была такова, что Саша невольно закрыл уши. Теперь не думалось ни о чем. Разве что о том, как поскорее вырваться оттуда. Однако он, как молекула, совершал хаотические колебания, будучи совершенно бессильным, чтобы избрать путь по прямой.
Но вот в переход ворвалась какая-то другая, более организованная толпа, имеющая определенные намерения и направление движения. Эти шли требовать то ли прекращения американских бомбардировок Сербии, то ли включения последней в новое государственное образование вместе с Россией и Белоруссией. Саша был вынесен волной вновь пришедших на вольный свет ночного освещения и продолжил путь с колонной, время от времени выкликивающей лозунги за здравие одних и за упокой других. Можно было уйти, но он боялся спугнуть удачу. Музыка мыслей играла, а именно ее он ценил больше всего на свете. Она позволяла забыть неприятности личного порядка.
На уровне подсознания мы уже тысячи лет с той или иной долей успешности решаем проблему переходности. Подсознание связывает лучеиспускание, идущее почти по евклидовым, непровисаемым под действием силы тяжести, прямым, с восприятием, происходящим в гиперболическом пространстве. Любопытно, что человеческий ум две с лишним тысячи лет оттачивал себя в рамках евклидовой геометрии и когда, наконец, Лобачевский обнаружил неевклидову геометрию, то она показалась моделью, не имеющей отношения к реальности, в то время как она всегда была перед глазами. За эти несколько тысяч лет ум человеческий настолько отвык от картины, стоящей перед глазами, что понадобились десятки изощренных, очень специальных опытов, чтобы выявить наше визуальное пространство. В философском же отношении получилось, что, в среднем, человеческий ум предпочитает упрощение вместо наглядности. Закрывает глаза на очевидное, лишь бы проще представить всю вселенную в целом.               
Уходить все-таки пришлось: опять появилась сладкая парочка, а по бокам колонны возникли темные плащи очень уверенных в своей правоте людей. Витьки нигде видно не было. Оставалось надеяться, что он добрался до вокзала и отправился поездом домой. «Ну-с, поиграем в кошки-мышки!» Он быстро пошел вперед в голову колонны, затем выпал из нее на перекрестке, пробежал ряд замерших у светофора машин, присел на тротуаре. Маниакальное упорство  девицы в алой разлетайке и ее партнера во всём черном привела его в изумление – они были по другую сторону от движущегося потока машин и озабоченно вертели головами. Саша пошел гусиным шагом да по-над машинами в сторону, потом вполупрогиб, затем бегом влетел в какой-то двор и устроился на детской площадке, на скамейке рядом с железной горкой, деревянным теремом и драконом.
В геоцентрической модели солнечной системы по Птолемею желание упрощения сказалось со всей непреложностью. Хорошо видели древние наблюдатели небосвода, что никаких кругов видимое движение планет не описывает, но их теоретики приложили массу стараний, чтобы сложной системой круговых движений заменить очаровательную, но другую наглядность. Число кругов увеличивалось до тех пор, пока не появился Коперник и не заменил их все суммой двух круговых движений самой планеты. Это было в каком-то смысле возвращение к  античному философу Аристарху.
Странно, но и в своей усложненной модели переходного визуального пространства он снова увидел приближение к древнейшим положениям теории света, высказанным еще Пифагором. Человеческий глаз как бы сам испускает лучи, обрисовывая искомый предмет. Это было немножко странно, и он стал думать, что и его собственный ум стал жертвой упрощения. Однако при решении ряда практических задач такое упрощение, или прикосновение к дну или потолку мудрости древних, оказалось полезным. Впрочем, психология нас учит: чтобы видеть, надо всматриваться, чтобы слушать – прислушиваться.
Он оставался около часа наедине с этим парадоксом и почувствовал, что сильно зябнут ноги. Затем холодок прополз у него по спине и как бы вошел в грудную клетку. Так вот же она! И фантастическая задача, поставленная фирмой «Оптиум», – просчет обобщенной траектории человеческого взгляда по поверхностям различной формы, – перестала казаться неприступной. Траектории можно просветлять, затемнять, комбинировать. Быстро пришло понимание, что он движется в правильном направлении. Он знал это особое ощущение легкости во всем теле и прикосновения к волосам дыхания какого-то инобытия, улета самого себя куда-то очень далеко от пределов обыденных интересов. Ветер дул из всех щелей переходного пространства. Он ощутил какой-то необычайный прилив сил и с удовольствием растянулся на скамейке. Была весна, но сыпало снежком. Бормоча про себя, что он самый умный, Саша уловил какую-то ошибку в написанной им галиматье, но ручка отказывалась писать, и быстро темнело. Пора было добираться домой, но в тот момент, когда он собирался выбраться из дворика, имевшаяся в теле водичка тоже потянулась к выходу. Было все-таки не настолько темно, чтобы не стыдиться. Саша, пригнувшись, влез в терем.  Пахнуло какой-то затхлостью. Консервные банки, бутылки различной формы и величины, рваные пакеты и прочий мусор свидетельствовали о том, что дети здесь давно не играли, а взрослые развлекались по-своему. «Ну, я не первый», – успокоил он себя, сделав несколько шагов. И в этот момент земля под его ногами резко пошла вниз, он рухнул в какой-то приямок, по счастью, очень удачно, но из расстегнутой сумки вылетело шампанское и, ударившись обо что-то твердое, разбилось и разлилось. Тут же в приямке открылся люк и вылезший оттуда бородатый человек спросил Безударчикова.
– Откуда?
– От диггеров, – сообщил Саша, вспомнив доклад по истории Англии, который делал когда-то в восьмом классе.
– Ну, слава всем святым и босым, а то я тут уже подмерзать начинаю.
Однако в его подземелье было гораздо теплее, чем снаружи. Он вручил несколько оторопевшему Шуре пакет с какой-то материей. Еще стояли дома в Москве, и взрывчатки не ожидалось. О московских диггерах он где-то читал. Не для проверки содержимого, а из чистого любопытства сунул руку в пакет и извлек звездно-полосатые куски материи. 
– А это зачем?
–  А? Новичок. Ну, так даже лучше. Для пионерского костра.
Шура хотел осведомиться насчет туалета.
– А где же тут…
– Да вот он! – перебил его собеседник, вручая Саше игрушечный фонарик. Саша хотел осведомиться еще раз, но тут в помещение вплеснулась ватага людей, каждый из которых получил свой пакет и фонарик, а затем  масса вовлекла его в свой стремительный круговорот. Шура сделал попытку приотстать, но его догнал молодой бородач и жарко заговорил о необходимости сопротивления планам американского империализма захватить весь мир. И, слушая его, Саша поплыл по течению. Вокруг были серьезные люди, ; пьяных не было. Мысли в голову лезли самые нелепые. Как это там у Володи Маяковского: «Где это видано в мире, чтоб ребёнок кушал гири? Ясно даже и ежу, этот Петя был буржуй». Проблема упаковок в искривленном пространстве. И где же можно будет отлить? Это уже была не колонна, а группа людей, видимо, знающая цель путешествия, но двигающаяся каким-то удивительно извилистым маршрутом. Безударчиков заметил, однако, что группа людей быстро таяла. Темп движения был стремителен, и затормозился только тогда, когда группа сначала вытянулась в цепочку, а затем образовала круг, в центре которого оказался маленький юркий человек, управлявший короткими командами: «Кто дрейфит – в сторону!» Таких не нашлось. Тогда низкорослый тип пересчитал их и выбрал четные номера. Четники, среди которых был Саша, остались. Взявший на себя роль командира хмуро оглядел их, а затем распаковал свой рюкзачок, один за другим выбросил оттуда шесть желтых балахонов, в которые они немедленно облачились. Очень тяжелыми оказались прорезиненные перчатки с вшитыми в них железными шариками и ботинки на кованой подошве.
– Цивильную обувь с собой! Снаряжение – в рюкзаки!
Юркий человечек показал рукой вниз и открыл канализационный люк. И желтые люди стали поодиночке исчезать в этой внезапно открывшейся дыре. Саша только-только успел застегнуть все молнии, как оказался последним, и ему снова захотелось уйти. «Что это я как мальчиш-плохиш, – урезонил он себя. – Внукам буду рассказывать об этом приключении». 
Внезапно наступившая вонь ударила в нос и в рот. Луч фонарика выхватил спину поднырнувшего под трубу человека. Бетон под ногами сменился землей. Человек, двигавшийся впереди, неловким переваливающимся мешком свалился в боковое ответвление. Сам он, вваливаясь туда, конечно, выглядел не лучше, но он был замыкающим, и можно считать, что никак не выглядел. Быть замыкающим в связке объектов, чтобы никак не выглядеть. Последнее поколение людей на земле никак не будет выглядеть, ибо не будет взгляда со стороны. И обратно ; чем меньше способность посмотреть на себя со стороны, тем хуже для индивида или общества, ведь если невозможно взглянуть ни с какой стороны, то, как говорит великий и вещий язык наш, объект находится в потустороннем мире. Вне сторон света. И тут же он ошарашенно вздохнул, ; это нелепое размышление наталкивало еще на одно предложение в теории переходных пространств. Выходило, что он очень удачно спустился в извилистый и узкий подземный коридор и, про себя чертыхаясь, когда задевал земляные стены, стал продвигаться в неизвестном направлении. Мысли текли своей чередой, и оставалось жалеть, что записать что-либо не было никакой возможности. Спустя минут двадцать горизонты резко раздвинулись, они пролезли в какой-то широкий коридор, шли очень свободно, и Саша занес себе в книжечку гипотетическую формулу коэффициента переходности. А когда занес, то заметил, что его спутники приостановились перед очередным поворотом. Сделав несколько шагов, ведущий помахал саперной лопаточкой и вышел с землею на плечах.
– Здесь не пойдем.
На подходе к еще одной щели лучи света выхватили стаю хвостатой нечисти из необычно крупных крыс с красноватыми глазами, которые никуда убегать не собирались. Занятые каким-то важным делом, они не желали уступать дорогу внезапно появившимся людям. Свет фонарей нисколько не нарушал их пиршества, а напротив, вносил в него некий торжественный момент. В абсолютной тишине Безударчикову показалось, что он видит поблескивающие челюсти грызунов и слышит их постукивание.  Юркий человечек, которого стоявший рядом с ним назвал, кстати, Юрой, двигался танцующими движениями и, казалось, проверял плотность воздуха. Наконец он решился, и в его руках ярко вспыхнул факел, тут же взлетевший и упавший в центр стаи. Попискивание сменилось визгом, и крысы бросились врассыпную. Юра в два прыжка достал упавший огонь, но одна из отважных тварей успела цапнуть его за ногу, прежде чем скрыться в непроглядной тьме. Однако он только погладил лодыжку, а затем замер на месте, что-то рассматривая, отталкивающим жестом руки, удерживая товарищей на расстоянии. Тем не менее, командир задерживался, и они медленно приблизились. Как ни готовил себя Безударчиков к самому неприглядному зрелищу, но его едва не стошнило. Это был еще достаточно свежий труп, потому что крысы еще не успели покончить с его животом и лицом, а только оставили в них огромные дыры. Абсолютно не брезгливый Юра, сидя на корточках, проверял сохранившиеся карманы.
– Крысы? –  выдохнул кто-то из подошедших.
Юра поднял голову.
– Двуногие. Крысы не ломают ребра и не раскалывают черепов. Документов никаких. Пошли.
– Его надо похоронить, –  не очень уверенно сказал Безударчиков.
– Вынести его наверх для опознания и устроить торжественные похороны, – мрачно пошутил сосед справа.
– Вызвать сюда милицейскую бригаду, – насмешливо продолжил сосед  слева. – И честно все рассказать. – «А куда это вы шли, ребятки?» – «А бить стекла в американском посольстве». – «А один из вас не захотел, и вы его  пришили». – «Ну, что вы!» – «Алиби у вас нет, зато улики налицо». Совершенно некстати Безударчикову пришло в голову четверостишие не очень известного поэта, которое он тут же процитировал:

– Нет, – ответил Буденный Семен,
Конной армии честь не уроним, 
Салютуя под шелест знамен,
Легендарно его похороним!         

У соседа справа возникло желание отодвинуться: «Лично я монархист, и зачем же мы будем повторять ошибки красных?» Сосед слева заметил, что ошибки белых неповторимы, потому что непоправимы. Диггер, напротив, спросил, не помешался ли Саша, но самая дикая мысль пришла в голову атаману.
– Да, да. Торжественность необходима. Во имя всех святых и босых! Мы возьмем его с собой и бросим там. В этом случае расследование проведут так же шустро, как и опознание.
Разумеется, это было несусветным бредом тащить по подземным ходам разлагающегося мертвяка.
– Лучше закопаем его здесь, – предложил человек, присевший рядом с Юрой.
– А крысы, потерпят ли они, что унесут их обед? – задал вопрос еще один.
Однако эти аргументы не возымели действия.
– Все высказались? – спросил атаман. – В любом случае нам удастся незаметно выйти, но уйти вряд ли. Ход будет обследован со всей тщательностью. Нам не удастся спрятать труп так, чтобы его не обнаружили люди или крысы. Доставка его на поверхность – наше алиби от противного. Убийцы не станут в труднопроходимых пещерах таскать за собой свою жертву.
Ему возражали, используя самые прямые аргументы. И словом, и делом. Двое бывших Сашиных соседей по кругу снялись с места и направились в обратную сторону.
– А вы помните дорогу? – клацнул Юра зубками, и этим сильно охладил их пыл. Они встали, как наткнувшись на стену.
Приходилось мириться со своеволием вожака, который из своего рюкзачка деловито извлек еще один балахончик.
– Да? И на сколько же жмуриков у тебя заготовлена одежда? – поинтересовался еще один подземный пешеход.
– Не думал, что пригодится. Обряжаем. Костя, – положил он руку на плечо присевшему рядом и не уберегшемуся от рвоты, – зажги еще один факел! Присматривай за хвостиками.
Сам он работал сосредоточенно и умело, и вскоре мертвый груз был увязан в балахоне, были проделаны петли, и похоронная процессия из двух факельщиков и четырех носильщиков, сопровождаемая почетным эскортом грызунов,  подошла к узкой дыре, показавшейся Саше поначалу настоящей крысиной норой. Они положили свою страшную поклажу. Лезть туда можно было с таким же оптимистическим настроением, как ложиться в свой собственный гроб, но, казалось, Юра находил в этом особенную прелесть. Отобрав у Кости факел и пританцовывая сразу с двумя огнями, он объяснил, что здесь крысы запросто могут атаковать их с двух сторон, и потому самая трудная роль достанется замыкающему. Ему придется ползти спиной вперед, по узкому ходу, имея в одной руке факел, защищать от удара в тыл свой отряд.  Звучало не лучшим образом. Ведь удар в тыл здесь подразумевал, что замыкающий уже пройден. Но протаскивать сквозь узкую штольню труп, извините, тоже не самое лучшее занятие.
– Кто желает?
Саша немедленно взял у него факел. Юра попридержал его руку и спросил:
– Почему ты?
Это обидело. Пришлось сказать, что он всегда был замыкающим и всегда боялся мертвецов больше, чем крыс. Но Юра все равно колебался. Тогда Саша сказал, что он доктор физико-математических наук, и, если потребуется, может рассчитать движение крысы, подброшенной в воздух за хвостик с вращением и под углом к горизонту. Юра раскрыл рот и беззвучно закрыл его, после чего его рука перестала держать Сашино запястье. Это было признание.
– Ныряем за мной, – объявил предводитель. – Не дрейфить. Воздух идет навстречу, и, значит, он – за нас. Носильщики  за мной.
Сам он исчез практически сразу, но балахон с трупом буксовал и уходил постепенно. Наконец очередь дошла до замыкающего. Забыть, что придется лезть спиной вперёд, не пришлось, – эти шалопутные крысы изъявили живейшее желание проникнуть в новый ход сразу же за утащенной пищей. Саше сразу вспомнилась какая-то статья, в которой сообщество крыс именовалось разумной системой, и выдвигавшая диковатое предположение, что крысы, по всей видимости, и будут наследниками людей на этой планете.  Огонь пугал только тех тварей, кого он успел обжечь. Остальные не знали, что это больно, и валом лезли на штурм. Здесь хорошо бы было иметь вспомогательную роту котов. Тогда бы крысы не продолжали сопровождать Сашу, протиснувшись вслед за ним в нечто узкое, скользящее и противное. Воздуха катастрофически не хватало, и в полуобморочном состоянии пришлось подгребаться одной рукой, выставив к ступням свое чадящее устройство. Все это напоминало медленное плавание на спине. «Плакала моя подарочная одежда!» – сказал себе Саша, а кто-то насмешливый внутри него продолжил: «Снявши голову…» Устав, он все-таки перевернулся на живот – так ползти было много легче, но факел сразу же потерял своё функциональное назаначение, ступни ощутили ползущую хвостатую нечисть, и душа не посмела уходить в пятки. Неужели крысы могут преследовать людей? Фантастический рассказ! Наверное, ему чудится. Но, снова развернувшись на спину, он увидел красноватые глаза, услышал попискивание. Внутренне все в нем запротестовало. Животные, конечно, должны бояться огня, но некоторых он привлекает. Может быть, лучше было вообще обойтись без заднего света. Рука, которой он подгребался задела что-то живое.
– Плохо сторожишь! – сказали ему.
Стало ясно, что он пропустил врагов. В душе Саша возблагодарил тяжеловатый плотный балахон и перчатки, дававшие надежду на то, что он еще не скоро станет обедом для этих тварей. Ход расширялся. Можно уже было передвигаться сидя, но отряд крыс внезапно рванулся в последнюю и решительную атаку. Одну он встретил ударом ноги, вторую факелом, но не меньше пяти штук покусывали с боков, а одна нахально норовила оставить его без наследников. Разъярившись, он стал бешено двигать руками и ногами, и понял преимущества тяжелых ботинок и перчаток, крысы падали от его неточных попаданий, прикосновений по касательной и сейчас же служили закуской другим нападающим, и темп их наступления замедлялся.
Цепочка замерла. Сейчас командующий скажет, что мы попали в тупик, предположил Безударчиков, и ошибся. По цепочке ему передали насос, пузырек с белым порошком и бутылку газированной воды. Понятное дело все это надо было распылить, но обе руки были заняты работой, и Саша опасался даже на пару секунд сбросить этот безостановочный ритм, чтобы не пострадать. Одну из самых отважных тварей он отбил почти от самой шеи. Но тут рядом возник Костя с лицом, повязанным платком, и сказал, что при распылении в течение минуты нужно задержать дыхание, а затем стремительно отлетать от места применения со скоростью воздушных шариков, стараясь не дышать. Выполнить эту безумную команду не представлялось возможным, и, упершись спиной в выступ стены, Саша продолжал орудовать доступными средствами. Костя, не обращая внимания на осаждавших его грызунов, высыпал порошок в бутылку, разболтал его, и, обрезав горлышко ножом, набрал насосом получившуюся мерзкую гадость, от которой у них обоих кругом пошла голова, несмотря на задержанное дыхание. Костя набросил на его голову капюшон, но вместо темноты перед глазами Шуры заплясали красные, желтые и зеленые круги, и вдруг пришло в голову, что вот под этот бессознательный салют он загибнет или сойдет с ума. Он медленно приподнял капюшон и увидел, что движения все еще бредущей к ним стаи стали медленнее. Передние падали, а новые волны, сменяющие их, уже не грызли упавших, а лишь вяло переваливали через них. Костя еще два раза ударил своим распылителем, а затем они побежали на четвереньках со всевозможной скоростью.  Другие не успели далеко оторваться. Наконец, после того, как Шура потерял всякое ощущение времени и пространства, сосед передал, что дело идет к финишу.  Финиш показался очень долгим. Стучало сердце, и раскалывалась голова. Лаз достаточно круто пошел вверх, и только после двух десятков метров проскальзывающего скольжения они стали разворачиваться и ногами влетать в следующий тоннель, втаскивая за собой погибшего путешественника. Здесь было просторно. Тишину разнообразила водяная капель.
– Экскурсия подошла к концу, – объявил Юра. – Перед подъемом снять балахоны. Лишняя тяжесть. Мертвеца поднимаем на поверхность, абсолютно тихо откатываем на несколько шагов. Зажигаем флаги, кидаем несколько  камней в стекло для привлечения внимания. Может быть, и разбить не удастся. Но важна демонстрация. Отступаем сюда же. Подчиненные заволновались.
– А если попадемся?
– Что говорить в милиции?
Юра спокойно рассчитал время:
– Вылезем наверх – четыре секунды. Откат трупа – три секунды. По два камня в стекла. Не целясь. Одна секунда. Костер из лоскутков – две секунды. Спуск в люк обратно и его закрытие – десять секунд. Итого – двадцать секунд. Нас не поймают. Но, если кто-нибудь не желает быть ребенком подземелья еще раз, то может остаться. Могут быть и осложнения, связанные с территорией высадки.
В этих случаях действовать по обстоятельствам. Можно сослаться на полную потерю памяти.  Якобы, в месте икс их, придурков, накачали спиртным, а затем в месте игрек выбросили из машины. Можно сказать и правду, если будут жать, ибо в подземной Москве много ходов и выходов, и ничего страшного, если один из них закупорят. Но труп в любом случае далеко в своих показаниях не помещать, ; заставят показывать, где и что, ; а он не уверен ни за сами ходы и выходы, ни за память своих друзей.
С большим удовольствием Саша стянул невероятно грязный балахон и тяжелые ботинки. Но вышло, что он поспешил. Атаман велел вязать что-то наподобие строп вокруг балахона мертвеца и пропитать звездно-полосатый материал бензином. А сам, поднявшись по металлическим скобам, подсунул острый железный шпигрь под массивную крышку и нажал. Та даже не ворохнулась. Это озадачило всех, и Костя полез помогать командиру. В ход пошла и саперная лопатка. Так возникло первое осложнение. Но вскоре люк пошевелился и обнаружил свою поднимаемость. Сейчас же перекинули веревки через последнюю скобу и подняли желтый балахон с покойником к самому отверстию, которое опрокинулось в звездную мартовскую ночь. Быстро вытянули мертвяка на поверхность и откатили тяжкий груз в сторону.
Насколько Шура мог понимать, диггеры выползли на поверхность прямо во внутреннем дворе квартала «спасо – хауса», куда ему еще предстояло прийти для получения визы, если, конечно, Латышева согласится уехать с ним. Терпеть уже было невыносимо. Пакет выпал у него из рук. Саша расстегнул ширинку. Вспомнилась совершенно глуповская песня: «А промазал, не попал, все равно считаться будет!» В окна полетели камни, вспыхнули костры.
Сашины соседи, которые не хотели вытягивать с собой труп, пристроились рядом. Видимо, стрессовая ситуация доняла и их, и они тоже разряжались таким образом, уделив часть своего запаса воды флагу государства-террориста.
Первыми оказались не милиция, не спецназ, не американцы. Как бес в ночи возник неизвестно чей фотограф и сделал несколько вспышек. У него стали отнимать камеру. «Черт знает что! – подумал Саша. – И вечная свалка». Камера подкатилась к нему, и он с большим удовольствием ударил по ней каблуком сапожка. И вот уже откуда-то, показалось, что от самых стен, отделились и побежали на них темные фигуры.
–  Менты! –  закричал кто-то из своих.
Но, видимо, это была все еще внутренняя охрана, ибо для милиции было бы слишком быстро. Соседи как испарились. Ему показалось, что он нашел тот самый люк, но крышка не поддалась, как он ни усердствовал. Зато в теле появилась удивительная легкость. Он отбежал в сторону, упал между двумя машинами, увидел схлестку атамана с ловцами. Маленький крепыш грохнулся между ними, и те схватили друг друга, а он неуловимой тенью скользнул дальше. Что-то он задержался. Искал что ли кого? Но на нем уже скрещивались  огни фонарей. Юрка подбежал к люку, выхватил откуда-то железный стержень, поддел тяжелую крышку, она тут же откинулась и захлопнулась, поглотив человека. Саша корил себя последними словами за тупость, но, вспомнив знаменитые слова Николая Гавриловича, что исторический путь не тротуар Невского проспекта, прополз к стене и очутился на лестнице, ведущей в полуподвал. Проклятая дверь, от которой хотелось бы ждать сочувствия, была схвачена намертво. От нечего делать стал прикидывать, какими особенностями наделена группа преобразований переходного пространств, и какими неприятностями грозило ему сегодняшнее приключение. Записная книжка все еще была цела. Да, работа писалась далеко не в академической обстановке. Но она спорилась. Приход горячего озноба вдохновения позволял упрямо вжиматься в стену, которая поначалу казалась ледяной,  а потом принятая поза перестала быть чертовски неудобной. Мысленно он уже выступал на научном семинаре и во вполне строгой обстановке происходил первую фразу: «Этот подход к теории переходных пространств пришёл ко мне в не совсем обычное время после ряда подземных путешествий». Над ним вверху и сбоку все еще разыгрывалось шумовое и световое представление. Кто-то отчаянно кричал. Грохнул выстрел. Несколько разноцветных осветительных шариков взлетело в воздух и зависло, заливая окружающее пространство мертвенным светом. И вот неподдающаяся дверь распахнулась, окончательно прижав Сашу к стене, из нее выскользнули наверх несколько человек. Сейчас обнаружат труп. Пожалуй, лучше всего зайти в здание.
Шум снаружи стал спадать и совершенно затих. Погасло и лишнее освещение. Слабо освещенный коридор будил грезы о какой-нибудь прекрасной американке и уютной постельке. Но здесь, вероятно, технические службы. Надо двигаться вперед и выше, но на первом этаже царила суета, и раздавались голоса. Пожалуй, показываться туда было совершенно излишним. Насколько он понимал, говорили о возможных неприятностях, кто-то произнес словечко «убийцы», кто-то вспомнил о недавнем выстреле из гранатомета в окно посольства, и только тут до господина Безударчикова стал доходить неприятный контекст истории, в которой он оказался и из которой пока не видел выхода. Собственно математический аспект теории переходных пространств тоже прочно забуксовал возле проблемы стягивающихся горловин, и здесь тоже продвижения не намечалось. В рассеянности он сел у столика с настольной лампой и достал свои записи. Боже мой! Должно же существовать какое-нибудь решение! Может быть, стоило вернуться назад? Он сошел вниз и теперь обнаружил дамскую комнату. Здесь был необычайно яркий, колющий свет. У зеркала стояла девица с ничего не выражающим лицом и ее выпукло белые груди выкатывались из вызывающе распахнутого красного халатика. «Глаза, глаза», ; подумал Безударчиков, цепенея. Она мыла руки. Глаза ее расширились, брови поползли вверх:
– What are you doing here?
– Where is the men’s water-closet? – вопросом на вопрос отбился Саша.
Но та почему-то догадалась, что он русский, хотя подозрительный незнакомец продолжал плести свою ахинею на английском весьма и весьма старательно. Может быть, это и сбивало автоматизм. В конце концов, Саша согласился, что он – с другой стороны. Но в скором времени он получает визу и уезжает в США, к которым испытывает самые дружественные чувства, а его участие в беспорядках – всего лишь маленькое недоразумение, пустячок, о чём он весьма сожалеет.
В свое время английский особенно не давался в целом весьма способному Саше, и Розагрозин, бывший тогда куратором, хлопотал, чтобы Безударчикова перевели из группы продолжающих в группу начинающих изучение английского языка. Хлопотать ему было тем удобнее, что заведующая кафедрой иностранных языков была его женой. Она обещала подумать, но думала почему-то долго, а жалобы преподавательницы на английский язык подопечного почему-то прекратились. Девчонки, бывавшие в гостях в мужском общежитии, донесли куратору, что их сокурсник учит ин яз весьма странным образом. И в должный час куратор нагрянул инкогнито и нашел чудо-студента висящим на одной посиневшей руке над лестничным пролетом четвертого этажа, в то время как другая сжимала блокнотик английских слов и выражений. Розагрозину он пояснил потом, что одновременно тренирует память, руки и учит английский язык. Сознание опасности сорваться и погибнуть подстегивает волю и приводит к победе. Опасность, память и сила крутят свой велосипед, и каждая из них является функцией двух остальных. Вскоре жена сказала Федору Федоровичу, что в бывшем неуспевающем обнаружился врожденный дар к иностранным языкам, и он находит время даже заниматься французским. Некоторое время опасались, что у подопечного появятся последователи и подражатели. Но из таковых нашелся только один. Теперь он уже мастер спорта по тяжелой атлетике. Именно в экстремальных ситуациях человек начинает использовать свои спокойно лежащие прежде сверхрезервы интеллекта и физической выносливости. Может быть, и сегодняшняя его экскурсия была подсознательно связана с этим студенческим методом активации умственных способностей.
Но в данном случае его выспренняя английская речь оказалась из лишней: девица была русской и сразу угадала земляка. Оказывается, младший технический персонал, например уборщицы, почти сплошь русские. Сегодня она не пошла домой, потому что тревожно. Сейчас вот бросали камни, а несколько часов назад кто-то влепил в окно из гранатомета. Она предложила, чтобы он сдался ей как террорист или благородный разбойник, а она за это получит денежный подарок за бдительность.
– Всех русских завтра же уволят, – хмуро пообещал Шура. – Вам будет куда выгодней подыграть мне. И заявить, что именно на меня шла настоящая охота.
– Это зачем же?
– Как за носителем ценной информации о последнем потрясном землетрясном приборе, изобретенном одним лоботрясом. Нимало не колеблясь, Безударчиков решил разыграть Витину карту, чтобы выиграть время, а там придумать еще что-нибудь. Девица потребовала, чтобы он немедленно все рассказал ей. Можно даже сидя в кабинке, поскольку там нет жучков. Саша попробовал возразить, но поперхнулся: в руках девицы появился пистолет, направленный на собеседника. Итак, его крупно провела засланка или засранка, но как это выяснить без оружия. Ясно, что это не уборщица. Или всех снабдили оружием на случай штурма? Начинай, мой дорогой, предложила она по-английски. На любом из двух языков. Пистолет у нее в руках даже не подрагивал. Такая кукла-автомат прибьет и не шелохнется. И расколется череп. Странно, но лист Мебиуса, разрезаемый вдоль по средней линии, не распадается на две половинки, а образует второе кольцо. Если бы моя голова  была таким листом Мебиуса, но для этого нужно, чтобы ее внутренняя поверхность переходила во внешнюю. Наверное, таким было устройство голов Змея Горыныча в одной из сказок, где после удара, срубающего одну голову, немедленно вырастало две. С другой стороны, в апокрифическом евангелии от Фомы встречается обещание Иисуса, что люди войдут в царствие небесное, когда сумеют сделать внутреннюю сторону внешней, а внешнюю – внутренней. Сейчас же возникла мысль о конструкции расщепленных, но сшивных пространств.
– Подождите, – попросил он, – я запишу несколько строчек, и тогда вы можете расстрелять меня.
Это имело отношение к делу. Если бы, скажем, удалось найти такие полимерные структуры… Увы, познания Саши в химии здесь помочь не могли… Пожалуй, теперь он понимал Архимеда. Речь идет не о спасении головы, а о спасении чертежей. Да, Архимед, пожалуй, мог выдумать интегральное исчисление гораздо раньше и что тогда? Это ускорило прогресс или переускорило его так, что он расшиб головы человечества?
Пистолет по-прежнему нависал над ним, провоцируя неадекватную реакцию. Вряд ли она будет стрелять…
На всякий случай, Саша решил в духе Вити предсказать еще что-нибудь и придать свое персоне некоторое ненулевое значение.
– Ну, что же? Сообщаю вам единственную сверхсекретную информацию, которой я владею. Завтра с помощью оружия дальнодействия в небе над Сербией будет сбит ваш неуловимый F-117A Stealth с бомбами лазерного наведения. Вы, конечно, не жаждете его потерять?
– Поставки оружия? Но каким образом, через какие страны?
– Это не поставки оружия, а поставка ударной волны в атмосферу.
Девица убрала пистолет, и дышать сразу стало легче. Однако сигнал тревоги она успела подать, и сейчас же он услышал осторожные шаги за дверью. Ничего оригинального он придумать не успел, ибо девица издала вопль и сбросила с себя халат. Это тоже было старо как мир, и ради нее хотелось быть прекрасным Иосифом. Ударом ноги он распахнул дверь.
В коридоре было пусто и тихо. Но через несколько шагов ему навстречу вышли два человека и предложили следовать за ними. Позади оказался еще один и девица в застегнутом теперь халате. Может быть, нужно остаться? В другом месте следовало бы еще проверить, как хорошо бегают эти люди, но здесь сомневаться в своей поимке не приходилось. И не до того было. Как раз в этот момент у группы преобразований обнаружилась удивительная асимметрия, должная значительно облегчить окончательный алгоритм расчетов горловины.
В комнате № 111 высокий седовласый человек в чопорно торжественной одежде представился Райсом Оффри, советником посольства, а сидящего рядом с ним белоголового парня в светлой джинсовке назвал помощником пресс-атташе посольства. Шура этому не поверил, но сказал, что перевода не нужно. И достал все свои бумажки: паспорт, служебное удостоверение профессора Искринского института шоу, рекламы и бизнеса, новенький, только что полученный диплом доктора физико-математических наук. Седовласый благосклонно кивал головой и, просмотрев все поданное, заявил, что допрос будет снят по всей форме через переводчика, хотя они тоже знают русский язык в некоторых пределах, разумеется. Существуют же идиоматические выражения, тонкости. Сейчас мы пригласим профессионала. Саша погрустнел. Он так хотел попрактиковаться in his English lately. Но был рад и тому, что документы хотя бы вернули.
Неведомо зачем объявилась переводчица в строгом сером платье, но с приколотой на груди свежей розочкой.  Собеседники упорно желали знать, как появился труп на территории посольства и есть ли у него какое-либо алиби. У трупа алиби, конечно, было, а у него? Он пояснил, что его алиби заключается только в том, что вместе с остальными притащил его сюда, желая скорейшего опознания погибшего в подземных коммуникациях человека. Кто остальные? А диггеры, любители подземных прогулок. Столкнулись с трупом. Решили доставить именно туда, где думают головой. На  свою милицию не надеялись. Почему разбили стекло? Для привлечения внимания, конечно. И сожгли флаги для этого же самого? Нет, для дезинфекции, они были обнаружены там, рядом с трупом и крысами, разве могли мы заразу занести сюда, в святое, так сказать, для наших утекающих мозгов место. И для дезинфекции вы и еще того самого… Это кто как. Кто от нетерпения, кто от стресса. Покраснев, девица сразу же перешла к вопросам о самолете, который должен упасть завтра над территорией Сербии, и Безударчиков решил, что ничего особенного не произойдет, если он со своими коррективами изложит Витину теорию передачи энергии ударных волн на расстояние. Пригодилась и записная книжка, поскольку многослойность строения Земли могла представлять собой отличное экспериментальное средство для проверки только что возникшей теории. Возникает так называемый вектор усиления, направленный к центру земли, и если каким-то образом изменить его направление, то мы и получим некий терразер – идеальное оружие террористов.
В течение всей его сбивчивой речи седовласый слушатель несколько раз пробормотал fantasy, тогда как блондин в джинсовке оставался предельно собранным и невозмутимым. Он даже попросил у Саши книжечку, взглянуть одним глазком. Сославшись на интеллектуальную собственность, Безударчиков отклонил это предложение, заявив, что скоро выпустит обо всем этом книжку, и ее смогут прочесть все желающие. Но диктофоны, видимо, были включены, и Безударчиков четким голосом, нимало не колеблясь, повторил им все известное ему о бедном маленьком острове, обреченном на заклание. Теперь они переглянулись, и субъект в джинсовке вышел. Воцарилось тягостное молчание.
– Это все вранье, – сказал Шура, успокаивая почему-то еще и себя. – И остров необитаем, – добавил он совершенно нелогично. Помолчали.
Возвратившись, блондин наклонился к самому уху Райса и что-то доверительно прошептал.
– Really? – изумился советник.
До Саши внезапно дошло, что остров существовал в обозначенном районе и, действительно, был необитаем. Американцы перешли на тихий французский, из обрывков, доходивших до Саши, было понятно, что все сообщенное им может быть большой игрой и такого же порядка провокацией. Прозвучали Искринск, фамилии Кольцовой и Айвза, каким-то образом привязанные к этому острову. Впрочем, очень прислушиваться он боялся, так как эти идиоты могли перейти на какой-нибудь другой язык или вообще уйти.
Несколько минут Саша ждал, что вот-вот его начнут обвинять, бить и шить дело, но его поблагодарили за предоставленную информацию и объявили, что он совершенно свободен. Никаких ограничений, конечно, и быть не может. С удовольствием ждут его для продолжения научной работы в Соединенных Штатах. Это было приятно. Они даже заказали такси, пожали руку и отпустили с миром. Но опять же по-французски Райс Оффри сказал своему напарнику, что парень должен воочию увидеть разницу в правах человека и стать  искренним другом самой свободной страны. Так что он успел подготовиться к перемене обстоятельств. И, в самом деле, десятиминутное блаженство Саши в такси было нарушено людьми в камуфляжах. Сашу выволокли из машины, надели наручники и препроводили в отдел милиции. Комедия продолжалась.
Было утешительно, что его не выделяли в отдельное дело. Видимо, с внешней стороны тоже была какая-то демонстрация. Безударчикова втолкнули как раз в центр между двумя парами, и он завершил собой композицию. Знакомых подземельцев не было. Первичный допрос снимал не в меру ретивый некто, представившийся старшим лейтенантом Люшниковым. Впрочем, это больше походило на выступление в театре абсурда. Уперев руки в боки, он прошелся перед строем задержанных и мрачным голосом, не обещающим  ничего хорошего, проинформировал, что они вляпались в совершенно гнусную историю и есть веские улики, чтобы обвинить их в участии в несанкционированной демонстрации, в убийстве сотрудника американского посольства, в обстреле его окон из гранатомета. На чей-то вопрос, в чем же заключаются эти веские улики, заявил, что к утру они признаются во всем сами, но если все-таки пожелают запираться, то к завтрашнему вечеру он обеспечит по пять свидетелей на каждого. Он советует им подумать над техническим решением проблемы. Да, разумеется, с родственниками можно связаться, но под его присмотром. Однако группа задержанных на быстрый контакт не шла, совершенно не улавливая, что к чему относится. Минут двадцать высокие договаривающиеся стороны созерцали друг друга в полном молчании.
– Я могу вас выпустить под небольшой залог, который в случае вашей невиновности немедленно будет вам возвращен.
Но и эту подсказку лейтенанта никто не заглотнул. Он покраснел как вареный рак, чертыхнулся и, еще раз обходя ряд, потряс кулаком перед носом каждого задержанного, крича, что всех их расплющат за осложнение международного положения. Он даже пожалел их, маленьких мух, и себя, как часть мухобойки большой политики. Но он, конечно, не должен быть милосердным за просто так. Не обязан. Дикие взвывающие звуки раздались из бокового коридора. Люшников изобразил озабоченное лицо и прокричал в каменный отсек:
– Коровкин, немедленно оставьте этого придурка! Он испугает всех нормальных людей. Через полчаса вам дадут чистые листы бумаги и образец заполнения. Конечно, вы будете сверяться с образцом, если не желаете провести несколько ночей с сексуально озабоченными задержанными. Он даже попытался изобразить, как это будет выглядеть на пальцах, и еще раз пошел было вдоль застывшего строя, сплетая пальцы, но вдруг один из задержанных схватил его за пальцы, подержал секунд пять и ровным голосом посоветовал:
– Слушайте, друг дроченый, позвонили бы вы  полковнику Истюфееву. А то вляпаться можешь.
– Что на..? – заорал лейтенант.         
Но руки опустил и вышел из боевой готовности размахивать ими. Мучительное раздумие изобразилось на его физиономии. Он отошел к столу, присел. Вероятно, это не входило в его расчеты.
– Так вы знаете Анатолия…               
– Совершенно верно. Анатолия Егоровича я знаю очень хорошо. Если вас затрудняет, то я сам наберу номер.
Лейтенант перекрутил пальцы рук и испытующе воззрился на говорящего,  высокого человека лет сорока, но абсолютно седого.
Во время этого знаменательного диалога Безударчиков через штанину брюк спустил в левый сапожок свою записную книжку. И вовремя. Появился еще один милиционер, и Люшников приказал тому проверить карманы задержанных. У Саши извлекли ручку, вынули деньги, а, рассматривая пропуск и диплом, письмо-приглашение американского университета, Люшников изумился:
– Вот до чего доводит водка докторов! Подойдите к столу.
Он слегка понизил голос.
–  Нет, я понимаю, ну ладно весь этот плебс, а вы-то… сами себе перечеркнули возможность пожить в такой прекрасной стране. Эх, ты, ссыкун!
С дураками, у которых на поясе пушка, много не поговоришь. Саша только сожалеюще повздыхал, изобразил крайнюю степень раскаяния и постучал пальцами по виску. Не хватает, де шариков и роликов, а у кого – выбирайте. Хотя, наверное, следовало бы спрятать свой патриотизм как можно дальше и все представить как случай чистейшей воды. И тут же возникла очень тревожная мысль, что Люшникову хватило двух минут, чтобы уловить суть иноязычного письма-приглашения, мало того, он, вроде бы, ссылается на известное только американцам. Кто-то слил ему информацию… Кто? А Витя ушел. Ушел от такой слежки! Достойный претендент на Ленкины коленки.
Люшников всё-таки решил, что жест относится к нему и за оскорбление лица, находящегося при исполнении служебных обязанностей, а также за прочее мелкое хулиганство и пообещал Безударчикову пятнадцать суток.
Потом Безударчиков сидел в узкой и темной комнате рядом с другими такими же бедолагами. Кто-то просил, чтобы позвонили его адвокату, кто-то думал, что следует обратиться в комиссию по правам человека, третий мог говорить только о жене, которая очень беспокоится, когда он задерживается.
– Я почему на ней женился? Не по расчёту, не по любви, а по уму!
Сосед Саши, некоторое время сидевший молчком, вдруг оказался особо буйно помешанным или изображающим из себя такового и принялся с неистовой силой барабанить в дверь кулаками, и несчастный металл гулким звуком отзывался на его стремление к свободе. Тогда дежурный сказал, что до утра никого не выпустит, а к шумящим добавит сидельцев со стоячими местами. Безударчиков и сосед соседа успокоительно сжали плечами бунтовщика, и тот успокоился. Наверное, так вот рабы помогали рабовладельцам и в древнее время. Поэтому так медленно и кроваво ползла история: её тормозили и сверху, и снизу.
Думать все это не мешало. Новый подход к теории переходных пространств обретал свои формы, и Безударчиков был счастлив. Кроме того, он снова с необычайной остротой понял, что поглощенность интеллекта сложной задачей делает его слабовосприимчивым к внешним помехам. Нужен был свет. Никто не знает, когда в него ударит молния. В общем итоге выходило, что Витька увел у него Леночку, а, кроме того, все еще продолжает мешать, создавая некомфортные условия. Пусть расплачивается. Но это выглядит как предательство друга. Витеньке, правда, ничего не грозит. Приврал, Господи, с кем не случается. Грозить будет тебе, но ты и так уже запутался. Надо обдумать эту комбинацию. Он разбудил дремлющего бунтовщика, подключил и его соседа. И через минуту они втроем дружно троекратно проорали: «Важное сообщение для полковника Творогова!» Услышали недовольную реплику полусонного Люшникова.
– А для Маслова у них ничего нет? Но черт его знает. Сейчас проверим.
Спустя двадцать минут в камере засиял свет. И Безударчиков извлек свою записную книжку, чтобы успеть записать пришедшие ему в голову  соображения. Но долго работать пером не пришлось. Дверь камеры распахнулась. Коля был в том же костюме, разве что яркий аляповатый галстук был заменен черной удавкой. Рядом стоял Люшников и дежурный. Не поворачивая головы, Творогов сказал тоном хозяина:
– Протоколы уничтожить. Всех задержанных по делу американского посольства отпустить…  Александр Сергеевич, мы поговорим с вами у меня дома, хорошо?
– А я могу отказаться?
– Тогда вы все остаетесь здесь вплоть до выяснения всех обстоятельств, интересующих бывшую советскую милицию.
Друзья по несчастью красноречиво сверлили Шуру взглядами. Сумасшедший бунтовщик гладил кулак. Выбор был слишком очевиден, и, патетически крикнув что-то о свободе, преодолевающей необходимость, Саша не без удовольствия расстался с лейтенантом Люшниковым.
На воле стоял предрассветный полумрак, поддувал легкий холодный ветерок, воздух пах вкусом жизни. В машине Творогова был только один водитель, и никто не собирался надевать наручники. Это радовало. Доверительно наклонившись к нему, Николай Васильевич поделился своими откровениями о своем сокровенном хобби, заключавшемся в собирании таинственных манускриптов. Ветер снова дул в сторону его удачливого соперника, и Безударчиков еще раз подтвердил отсутствие гениальности у Витеньки в раннем детстве и юности, добавив, что рукописи профессора Филиппова возникли не далее как несколько часов назад в результате электромагнитной бури в сердечных делах Леночки и Виктора.
– А вы наблюдательны, – похвалил полковник. – Но откуда вы узнали моё звание? Я представился Леночке только как лейтенант?
Было даже обидно, что его переходными пространствами никакие структуры не интересуются. Он хотел сослаться на академика Дубровина, на пару англо-американских статей, отметивших работу российского коллеги, но подавленно промолчал. Опять его холодно укололо какое-то сложное чувство, лишь отдаленно похожее на зависть. Витька выиграл партию у кандидата в мастера в шашки и в шахматы, у доктора – возможную подругу, и у судьбы  – удивительную славу. Разумеется, множество этих случайностей в своем сцеплении означало не только одно поразительное везение. Ничего не могло быть странного и в том, что он переиграет бывшего военного разведчика, впрочем, бывшего ли? Ну и что из этого? В конце концов, можно считать, что он тоже кое-что выиграл.
– Пусть включат свет. Я должен сделать несколько записей.
Свет появился. И Саша продолжал заниматься этой некстати лезущей в голову теорией, боясь, что этот поток лезущих в голову математических структур и их преобразований быстро иссякнет, и потом будешь месяцами искать то, что могло бы быть уловлено вот сейчас, в этой неизвестно куда несущейся машине. Минут через десять Творогов отпустил водителя и сел к рулю сам. Они выехали из Москвы, Безударчиков настроился на долгую поездку, но где-то через час, свернули на грунтовку, слегка побуксовали и подъехали к трехэтажному особняку, внезапно возникшему среди леса и окруженному каменным забором. Никакой охраны не видно было, но створки ворот раздвинулись при приближении машины, а Творогов, проезжая ворота, выдвинул ладонь, в которой что-то блеснуло, в окно. Это не могло быть удостоверением. Никто не встречал их. Наконец, Николай Васильевич вышел и церемонно распахнул дверцу. Зачем-то ему понадобилось изображать богача за государственный счет.
– Приехали, Александр Сергеевич. Уходит уйма денег, чтоб содержать все это, – махнул рукой он на здание.
– Если это все ваше, то пора на пенсию, Коля.
– Ловите меня на нелогичности? Ну-ну. А это просто двойная проверка.
«Себя и меня что ли?» – недоуменно подумал Безударчиков. Да, для помешанного отставной полковник жил неплохо. У самого входа со скамеечки поднялись двое, но Творогов опять блеском ладони посадил их на место. Поднялись на второй этаж. Вошли в просторный зал.
– Сначала кино, потом завтрак – назначил очередность дел Творогов. – Одну фотокамеру вам удалось уничтожить, но этот гусь фотограф имел еще и помощника, который тоже снимал, правда, не очень качественно.
Момент выхода заснят не был. И откатка трупа тоже. Но вот дальше пошли странные фигуры подземельцев с пакетами, в одной из которых Безударчиков узнал себя. Он махал руками. Вот бросил пакет… черт! Осрамился на всю Россию. Прости меня, Господи! Покажут по всем новостям. Съемка была так себе, но разобрать, как он расстегивал штаны и метил территорию, можно было. Какая-никакая, а все-таки слава, пытался он утешить себя, но от этого было не легче. Смутно завиднелась фигурка Юрки. Два поворота головой. Искал кого-то, поднял камешек. Нашел. Съемка оборвалась.
– Должен признаться, Шура. Этот ловкач удивительно точно бросает камни, перед тем как скрыться. Если он не из ЦРУ, то перед нами – просто самородок. Да и вы, дорогой доктор. Собираетесь по приглашению работать в этой стране и вдруг возглавляете антиамериканскую демонстрацию. Вам не простят. И ваши расстегнутые штаны. Извините, это мировое бесстыдство. Предлагаю вам сотрудничество с моей частной сыскной конторой, и вы не пожалеете. Все подобные киноленты в количестве двух штук в моем гостеприимном доме…
Да, он, кажется, не сомневался в своей победе, многоумный Творожок. Даже прищелкивал от нетерпения пальцами. Таких всегда надо гасить прямо в противоположную сторону. Если, конечно, удается.
– А я отказываюсь.
– Мы никуда не пустили эти кадры, но можем пустить.
– Да бросьте вы, Николай Васильевич, ну, что вы, в самом деле? Что из того, что я защитил докторскую? Кому, кроме меня, это было интересно? Но вот пописать на территории американского посольства это, понимаете, нечто экстраординарное. Почти общемировая слава на пару дней. Конечно, на работу потом нигде не возьмут, но скажу, что однофамилец и к несчастью неудачно похож. Меня это вполне устраивает. Жалко только, что сняли мутновато как-то. Но ведь вы же представите. Саша Безударчиков, собственной персоной, метит свою территорию. Или не объявите? Жаль! Не будут узнавать при встрече. Господи, зачем я треснул по фотокамере. Эх, все-то мы торопимся, волнуемся, ошибаемся.
– Слушайте, Александр Сергеевич. Это я увел вас от Люшникова. Возможно, американцы и сами успели снять. Но нас заинтриговали не вы, а ваш самонадеянный друг. Вы вместе с ним проводили незабываемые дни детства. Вы были с ним в прошлом году на том самом теплоходе. Не было ли у него каких-либо странностей?             
– Абсолютно никаких. Правда, с самого раннего детства моего друга тянуло к неумеренному хвастовству. Потом, в школьные годы он осознал это как порок, загнал его глубоко-глубоко в подсознание, и вот вчера этот сдавленный  Кракатау взорвался так, что это уже захватило и ваши службы, полковник.
– Я – частный сыщик, Шура. Можете называть меня Колей, даже Кольком. Но я имею некоторое влияние в службах, которые могут, например, запустить по новостям ваши штаны или не запустить. Поэтому я рассчитываю на ваше сотрудничество.
–  Я, – усмехнулся Безударчиков, – пока не решил, как мне прославиться ; со штанами или без них. 
– Я повторяю ваш ход, доктор. Я тоже не знаю, с какой стороны примазаться к вашей славе, как использовать ваши Пифагоровы штаны. Кстати, я еще не поздравил вас с дипломом доктора наук.  Давайте его обмоем!
Безударчиков методично начал обшаривать карманы пиджака. Что за чертовщина? И где теперь его искать? И как он мог забыть? Не было ни паспорта, ни пропуска на работу, ни письма-приглашения, которое вертел в своих руках Люшников. Конечно, церемониться они не будут. При случае так изуродуют лицо, что, оставшись без документов, никогда не докажешь, не только что ты – это ты, но и то, что ты не верблюд.
Коля снисходительно смотрел на его муки.
– Можете не трудиться. Вы потеряли, а я нашел. Я верну вам документы в самое ближайшее время. Поясняю, дело вовсе не в ваших брючках, дело – хуже костюма умалишенного. Колесов ушел от нашей слежки.
–  Я поздравляю его. Он счастливее меня.
– А я нет. Он, конечно,  не лез по подземелью на чужую территорию. А ушел он от переизбытка. По его следам почему-то шла еще одна контора. Можете вообразить почему?
– Могу, если много выпить.
– Намек понят, – улыбнулся Творогов. – Передвигаемся в столовую. Перешли в соседнюю комнату, где уже был накрыт стол.
– Сначала ешьте, а затем скажете, что вы пьете, чтобы разогнать воображение до требуемых параметров?
Умяв рыбку с жареной картошкой, Безударчиков заявил, что пить он не хочет, ну, а если требуется вообразить Витю гением, то он готов. Колесов – гений ситуации, гений одного дня. Такое у него бывало и в прошлом. В школьные годы. Мог сорвать пять уроков подряд и ходить в любимчиках учителей в один и тот же день, мальчик из породы ударной силы и таланта, но на короткий срок. Так было и в студенческие времена. Всплеск и апатия. Апатия никогда не приходилась на сессию, потому что он учился как бы заочно. Он не умел концентрироваться произвольно, но, если уж произошла непроизвольная концентрация, мог удивлять своими решениями, поступками, победами.
Так и вчера вечером. Он выигрывает в шахматы у кандидата в мастера, обманывает дорогостоящий прибор полковника Творогова. По мгновенному наитию говорит бредовую глупость, и все слушают, распустив уши, а Коля придает этому бреду такое значение, что пускает по следу гостей сослуживцев…       
– И еще уводит у вас Леночку. Так?
Саша покраснел:
– А что было заметно?
– Ну, еще бы, дорогой Архимед. Для этого даже не нужно было быть разведчиком…
Да-да, вот она жизнь. В то время как он смеялся над всеми, все смеялись над ним. Удивительный, хотя и не новый, вывих.
– Саша, а вы можете прикинуть, какова вероятность того, что предсказание Виктора сбудется в намеченном месте и в намеченное время?
– Элементарно. По времени: один день в году и назначенный час. Одна триста шестьдесят пятая на одну двадцать четвертую. По пространству: одна трехсот шестидесятая по долготе на одну сто восьмидесятую по широте. Итого: одна пятьсот шестьдесят семь миллионов шестьсот сорок восьмитысячная. А, кроме того, нужно умножить еще на вероятность того, что остров там есть и на вероятность извержения там вулкана или землетрясения. Даже если Колесов знал, что остров там есть, получается крайне малая невозможная вероятность. Скажем так, умножим еще на одну миллионную. Чудес не бывает.
–  Сам знаю.
Творогов хватил глоток горячего чая, обжегся, смешно задергал губами:      
–  Так вот в том-то и дело, Шура. Сейсмослужбы некоторых стран фиксируют повышенную сейсмическую  активность именно в указанном вчера районе. Не исключено, что это предвестие большого океанотрясения, способного разрушить остров.
Безударчиков неловко двинул локтем по столу, и его чашка с чаем упала на стол, покатилась, Саша сделал неловкую попытку поймать ее, но только ударил пальцы о край стола и поднес их к губам. Чашка не разбилась. Воцарилось молчание.
– Больно? – спустя некоторое время спросил Николай. – Бывает. Бывает и то, чего не было. Бывает всегда то, чего никогда не было. Каждый настоящий миг отличен от всех предыдущих. Почему мы должны верить в однородность временного потока, если на свете нет ничего похожего, если все, что его наполняет, различно? Миг перед исчезновением в безмигье излучает свой особый квант, индуцирует определенный ток, передавая свою разрушительную энергию пространству, и в одной из точек поверхности Земли происходит разлом. И находится Колесов, который его предсказывает и предчувствует.
– Вы разыгрываете меня? Легче поверить, что он действительно нашел рукописи Филиппова и что-то там соорудил.
– Сам не верю. Но я где-то читал, что однажды при раскладке карт по девять на четырех был зафиксирован случай, когда каждому достались одинаковые масти. Это ведь вероятность еще меньше названной вами.
– В ужасающее число раз. Найдите калькулятор, Коля. Сейчас я вам примерно перемножу миллионы и тысячи сочетаний по девять из  36, из 27 и из 18.
Калькулятор у собеседника был под рукой, и Безударчиков через минуту выдал оценку.
– Это меньше, чем десять в минус двадцать первой степени.
– Вот видите.
– Вероятно, специально подобранные карты. И аналогия здесь не проходит.
– Вот те и здрасте. Это почему же?
– Стихийные силы земли в карты не играют. И шулеров среди них нет. Но угадать, конечно, можно. Нам не следовало идти к Даленковой. Он бы не стал хвастаться или предсказывать. Рядовое вулканическое извержение…
– Да вы завидуете ему! – бесцеремонно угадал Творогов.
– Теперь нет. В любом случае за ним начнется настоящая охота. А вы, сделав полупрозрачную сетку, сможете понаблюдать за особо любознательными.
Творогов куда-то вышел, а затем возвратился с книгой некого Клода Форестье «Знаменитые карточные случаи» на французском языке. Полиглот перевел ему некоторые избранные раскладки, попросив Сашу обсчитать еще несколько казусов карточной игры в основном во Франции XIX века. Расчеты были элементарны. Но вот каким образом сыщик намеревался использовать результаты расчетов, ; это было совершенно непостижимой задачей для Безударчикова. Труд был вознагражден вторичным обретением диплома. А господин сыщик вернулся к теме номер один. Оказывается, он получил крупный заказ в смысле оплаты, и к концу дня должен выдать как можно больше сведений о его друге Викторе Колесове, вчера так мастерски ушедшим из-под слежки. Выходило, что Безударчиков совершенно напрасно грешил на Леночку и ее коллег.
– А паспорт? – спросил Безударчиков.
– А это потом, – весело отвечал Творогов. – Есть идиотские невероятности, которые выпадают в реальность, как осадок других миров. С вами никогда такого не происходило?
И смотрел весело и испытующе, но слегка покачивался на стуле. «Пьян что ли?» – подумал Безударчиков. Да, полковник немного клевал носом, но, тем не менее, казался бодрым.
– Вы бы соснули, Коля…
– Так ничего и не было? Никогда?
Шура еще некоторое время продолжал объяснять свою принадлежность  к множеству вполне стандартных людей, с которыми никогда и ничего странного не случается, если они не свяжутся со своими друзьями, которых интересует происхождение маловероятных событий, как вдруг заметил, что Коля вот-вот свалится со стула. Покачиваясь, он все-таки продолжал сидеть прямо с раскрытыми ничего не выражающими глазами и даже шевелил губами, но был уже где-то далеко-далеко, на какой-то другой планете снов. Спустя минуту глаза его закрылись, и Шура аккуратно уложил полковника на ряд стульев, а сам возлёг на параллельный. Закрыл глаза, и сейчас же узрел стоящего над ним Колю, который все повторял свои навязчивые вопросы, лейтенанта Люшникова, грозящего кулаком, Юрку прыгающего солдатиком в люк, как в воду…
Творогов проснулся от крика. Математик звал какую-то жрицу дождя, при этом активно брыкался, отбрасывая что-то от себя, неизвестно что представляющее в его сне. Отдел работал в аварийном режиме, и подробные биографические сведения на почти всех участников дружеской вечеринки обещали сделать уже к обеду. Вряд ли это имя там всплывет, а им, вероятно, можно было бы держать на привязи вот этого фокусника. Надо было перевести парня куда-нибудь в более подходящее место для отдыха. Не хотелось подниматься, но тут вошел его помощник Рискин и, присев перед его стулом,  шепотом доложил, что непробиваемый и неуязвимый F-117A Stealth упал над Белградом. Разумеется, сербы кричат, что они сбили, американцы говорят об отказе управления… Да, это сразу приподнимало. От агента, работавшего в посольстве, Творогов еще несколько часов назад получил информацию о странном предсказании Безударчикова, и вот оно почти тут же сбывалось. Две случайности такого порядка – это уже закономерность. Но кто стоит за этой сладкой парочкой? Макаронная фабрика, на которой работает победительный друг Александра? Впрочем, в прошлом у него химзавод, неплохое физическое образование и еще, возможно, рукописи Филиппова. Тогда что же это получается? Изобретатель просто так выбалтывает тайну? Такого не бывает…  Оригинальный способ заявить всем, посмотрите, что мы сделали… Хотите – покупайте. Это какой-то бред. Ни разу в жизни Николай не чувствовал себя настолько неуверенным… Он не знал в шахматы или в поддавки идет игра и против кого он играет.
…Безударчиков нервно дернулся в своих полудремотных видениях, больно ударил ногой о спинку стула. Наваждение прошлого медленно растаяло…  Над ним стоял Творогов и улыбался:
– Шура, вы зовете какую-то жрицу дождя так сильно, что разбудили меня. Давайте займемся ею, а то мне плохо спится.
– Я бы хотел, чтобы вы нашли Нину Локоткову. И, может быть, прикрыли. Она сейчас занимается оптическими масками. Я звал её жрицей дождя, потому что в детстве она любила плакать.
– Оптические маски?
– Коля, не делайте удивлённое лицо! Я видел вас, хотя и мельком, рядышком с Сёмой Сёминым на «Искендере»!
На следующий день Саша с двумя программистами мнимого сыщика запустил в Интернет вирус, который все острова Южной Атлантики превращал в полуострова, а слово «взорвался» в «образовался». Вирус работал на основных языках ООН. В остальном был почти безвреден. Под конец они получило заказ сделать что-нибудь с островком Чикти-Тикти, так как вокруг  этого смешного названия крутилось множество гаданий и предсказаний насчёт его будущей судьбы. Удалить его на всех языках сразу из всех поступающих сообщений не представлялось возможным, а, кроме того, намекало на его возможный финал. И поэтому запустили другой вирус, прибавлявший к этому Чикти-Тикти слово «роман» или «повесть» на всевозможных языках. Произведение было приписано  Виктору Гюго – безумному русскому писателю, пишущему под псевдонимом великого француза и выбросившему свой опус в разорванном и хаотически-противоречивом виде в общий мусорный ящик.
Творогов похвалил сообразительность Саши и поселил его в комнату, где можно было жить со всеми удобствами. Чудак математик попросил, чтобы позвонили в институт и сообщили, что он задержится. Пришлось облить его холодной водой происшедшего:
– Какая работа, Шура?! Вы со своим другом похожи сейчас на шутников, позвонивших и сказавших, что аэровокзал заминирован. Пусть это была шутка, но, если их поймают, им сладко не будет. А вы заявили, что заминирована старушка Земля и что можете в принципе взорвать всю взрывчатку, таящуюся в ней. Пусть вы пошутили, но я сейчас не могу поручиться не только за жизнь двух предсказателей, но и всех, кто был на вчерашней вечеринке…
– Причем же тут я? Это Колесов.
– А упал этот самолетик, о котором еще вчера вы толковали одной прелестной девушке в туалетной комнате, помните? Этот самый невидимка, непробиваемый. Стукнулся. Это ладно, снаряд не знает, во что попадает: в видимое или невидимое. Гораздо хуже, что произошёл разлом самолёта, стоящего на аэродроме, на их военной базе в Италии. Пополам! Как ножом разрезало! А на работу мы уже сообщили. Вас увезли в больницу с острым приступом аппендицита.
Похоже, что мир действительно собирался слететь с катушек, и все ударились в оглушительное вранье. Видимо, лицо Безударчикова выразило такую крайнюю степень растерянности, что Творогов, успокаивая его, сказал, что расстраиваться нечего, а в век общей симуляции и подделки и удивляться ничему не приходиться. Важно только решить, как именно использовать создавшуюся ситуацию. Ведь мы – два умных человека, Саша. Давайте переиграем их всех, ; конечно, ничего не получится, но главное – поставить такую задачу, ввязаться, а нужные соображения придут уже по ходу действа.  На вопрос о цене игры полковник, бывший или настоящий, отвечал, названием популярной кинокартины советских лет, а оценку выигрыша он полагал нулевой в экзистенциальном смысле слова.
– Человек всегда проигрывает, Александр Сергеевич. Окончательно и бесповоротно. Но сам процесс игры увлекает. Я думаю, нам не помешает небольшой списочек владельцев островов. Моя частная контора сможет обеспечить их безопасность за небольшое вознаграждение.
Так Саша провёл день театра и ещё два дня в беседах с якобы частным сыщиком, крайне любопытным в отношении всего, что касалось Вити Колесова. Тридцатого марта Творогов информировал его, что вулканическое извержение и океанические волны полностью разрушили необитаемый остров, совсем недавно приобретённый Валерием Айвзом. Ни один человек не пострадал, но теперь все ловят Колесова. Как ему сообщили только что, он куда-то исчез из Искринска во время происшедшего там взрыва и пожара. Весьма желательно, чтобы мы нашли его первыми. Билет до Искринска вам уже заказан. Вас проводят.
Безударчиков завтракал и слышал, как в соседней комнате полковник жестоко разносил кого-то по телефону и просил проверить все психлечебницы России. Объездом, а не по спискам. Что угодно, но частный сыск это не напоминало. На прощание Коля пожаловался, что приходится работать с придурками, не отличающими мужчины от женщины. А такие способные люди, как Александр Сергеевич, могли бы поработать у них с большой пользой для службы и для себя.
Поезд медленно брёл сквозь весенние паводки, заносы и метели, и Безударчиков сам себе начинал казаться частью этого хаотического возмущения непогоды. Он прибыл с опозданием на три часа, когда стрелки близились к полуночи. В полупустом и полутёмном зале ожидания Саша позвонил Колчину, тот сказал, что рад, место найдётся, и через двадцать минут он будет на вокзале, посидим, поговорим, но тут тронули за плечо,  и он узрел Оленьку Кольцову с отчаянно блестящими глазами. Поспешно пробормотал в трубку, что не стоит беспокоиться, его уже встретили. Вышли вместе. Колечко убеждённо сказала, что должна извиниться за «всё-превсё», что было, вероятно, верхней гранью во множестве возможных извинений. Было не очень холодно,  но снег, легкой мокроватой кисеей веявший в воздухе, засыпавший улицы Искринска, вовсе не думал таять, настойчиво возникал сугробами под ногами, а вместе с порывами ветра обнаруживал свою колючую и холодную проникаемость  за шиворот.
– А где же ваш замечательный водитель?
– Я отослала его.
Пройдя несколько десятков шагов, он стал ссылаться на усталость, на то, что она, вероятно, путает его с Артёмом. Кстати, он может с ним связаться. Колечко укоризненно говорила, что рыцарь в присутствии дамы не должен мерзнуть и всенепременно должен преодолеть все трудности. Бог видел – хотя Шура был атеистом – еще за пару поворотов до ее улицы, когда Кольцова почему-то решила, что он помешан на математике и только, он честно признался, что уже был близок… Тут возникла неразрешимая задача выбора из Локотковой и Кольцовой, решавшаяся как всегда обобщением.
– С женщиной…–  добавил он после минутной паузы.
– Было бы удивительно, если нет, – сказала Колечко, показывая язык.
– Здесь мне нужно забежать в одно место…
– Но уж до улицы-то моей доведите меня, а потом уже выдумывайте.
– Вы резко поменяли своё отношение ко мне.
– А у вас было увлечение Ниночкой, но прошло же? Где же она?
Да, как говорится, ни слуху, ни духу. На письма никто не отвечал. Не ушла ли в монастырь эта беспокойная жрица дождя? С неё станется. Он сомневался в целесообразности путешествия к Кольцовой, потому что уже дрожал от холода и с тоской вспоминал, что Колчин какой-то час назад предлагал ему уют и покой.
Но Кольцова укоризненно сказала, что он-то и есть нерешительный тургеневский молодой человек на rendez-vous, тогда он прочно взял ее под руку, и проводы продолжались. На ее улице внезапно резко усилился ветер, и снег повалил охапками.  Завтра  первое апреля! В эту ночь это могло бы сойти за шутку, правда, очень холодную. В первый момент показалось даже Саше, что это с крыши начали лопатами сбрасывать снег. Подошвы ботинок меж тем ступили куда-то не туда, скользнули. Вселенная сделала пол-оборота вокруг них, и они упали. Сразу стало темно и бело одновременно, сквозь темные провалы ночи ослепительной белой ватой летел снег. В несколько минут их как выкупало. Горизонт событий исчез. В испуге Оленька прижалась к нему, и он ощутил себя в абсолютно недоступном прошлом, и понял, что она дрожит, иззябла и промокла. Сам он чувствовал себя не лучше. Он стал подниматься, но она боялась расстаться с его руками и повторяла что-то совершенно несусветное: «Ты оставишь меня умирать во снегу!» Расскольженная ногами школьников и школьниц ледяная дорожка предательски проступала сквозь снег. И схваченный рукою Ольги, он продвигался с трудом и падал еще и еще. Наконец, полетев, он упал совсем рядом, и, перекатившись, очутился у ее заледеневших губ, сообразил, что следует делать, и приник к ним в долгом поцелуе. Потом, когда она поспешила отодвинуться, он получил возможность встать и подать ей руку. Да, выбирать не приходится, если приходится выбираться. Они шли, как в тумане, дорога исчезла, мигающий свет фонарей погас. Снег и ветер играли в снежки, и подгоняемые ими в спину, они согласно устремились к едва проступавшему темному одноэтажному строению, рассчитывая обогнуть его и там, за стеной, оглядеться и отряхнуться. За углом  желанной стены ветер и снег немножко успокоились, но теперь лед, снова возникший под ногами, стал трескаться и расползаться. Резко развернувшись, они выбрали не лучший вариант. Под лопнувшим льдом оказалась яма, и рука об руку они чуть ли не по колено погрузились в какую-то черную вязкую жижу. Безударчиков оцепенел и сейчас же вспомнил о так называемых бингамовских жидкостях, к которым как раз и относится трясина.
Он попробовал объяснить Оленьке, что резкие движения здесь недопустимы, а расцепиться нужно как можно скорее. Сказал несколько слов о коварных свойствах трясины, позволяющей ей засасывать живые объекты. Это дошло до Колечка лишь частично. Она предпочла выбраться из этой липкой грязи как можно быстрее. От провожатого она отцепилась, но ноги взбросила вверх излишне сильно. Возник характерный хлюпающий звук, в область пониженного давления ворвался атмосферный воздух, и девушка сейчас же погрузилась по пояс. «Боже мой, но откуда же тут трясина?!» – удивился Безударчиков и отцепил ремень от сумки.
–  Стой и не рвись, – приказал он девушке.
– Это тут столовая раньше была! Или кафе… Что-то они лили и сливали, и трубы у них рвало, – как ни странно, но она не впала в истерику, а была склонна к спокойным рассуждениям. – Так что, мы вполне можем перепогрузиться. По твоей теории. Может быть, совершенно недавно сюда слили горячую воду. Мне пока тепло.
– Да, я тоже раздеваюсь.
Безударчиков отцепил брючный ремень и сплел его с ремнем сумки.
– Да, Оленька, какая могла бы быть превосходная статья. «Бингамовские жидкости вне и внутри наших столовых». Лови! Потерпи минутку!
Медленным очень осторожным движением Безударчиков, не разворачиваясь, двинулся назад, не пытаясь выдергивать ноги из липкой жижи. Потом, ощутив под ногами твердую почву, резко потянул утопающую на себя. Так, найдя выход, он оказался в еще более безвыходном положении. Правда, в другом смысле.
Мокрую до половины, ее нужно было немедленно переодеть, а она, вообразив себе невесть что, ничего не слушала и ни за что не хотела раздеваться. Потом он сообразил, что ее мокрые испачканные пальцы просто задубели, и даже при ее желании не могли захватить застежку молнии. А она ещё и не желала. И дважды негнущимися дурно пахнущими пальцами то ли погладила, то ли поцарапала ему щеку.
–  Тебе же рожать, дура! – заорал он, стаскивая с нее колготки и получив удар пяткой в живот. И тут она успокоилась.
–  Да? Правда? От кого?
Безударчикову было не до скоропалительных ответов. Тут, естественно, надо было подумать, но как раз в этот момент он прилаживал к ней свое собственное нижнее белье и обворачивал рубашкой холодные девичьи ноги.
– У вас большой опыт, – отозвалась Оленька о его действиях не то с похвалой, не то с осуждением.   
Но это последнее приключение почти полностью лишило ее сил, и, обхватив Александра Сергеевича за шею, она как будто собралась уснуть, но вовремя спохватилась и выполнила-таки роль штурмана в этой взбесившейся вьюге.
Он донес ее до дома, а затем и довёз самой квартиры лифтом. У самых дверей она пришла в себя, даже пошутила, что очень боится, как бы в квартиру не забрались грабители, и надеется на его храбрость.
– Надейтесь на то, что я хочу обсушиться, – брякнул Безударчиков, мысленно кляня себя за неверно выбранный маршрут к столовой.
– И на то, чтобы постираться, конечно?
– Скажите, вы одни живете?
– Одна, одна. Ещё р-родные родители подарили квартиру. В-в-воров нету, не б-б-бойтесь, – стуча зубками, отвечала Оленька. – Как это говорила прекрасная Вис из восточной сатирической поэмы: «хоть в воровстве всегда виновны воры, но и на них бывают наговоры».
И сам Александр Сергеевич, очутившись в тепле, почувствовал, что он совершенно промок и озяб донельзя. Невыносимо заломили пальцы на руках и ногах. Низ брюк, носки и ботинки образовали какую-то черную магматическую массу. С великим трудом он сбросил с себя ботинки. А у Колечка вообще зуб на зуб не попадал. Но тут уж она взяла командование на себя. Принесла тазик с горячей водой и сказала, чтобы он немедленно опустил туда руки и ноги.
–  Все – долой. В ванну – и под одеяло.
Видя, что он колеблется, немедленно начала помогать снимать с него брюки.
–  Ну, какие мы стеснительные! То-то! Как до дела доходит. Так и… ой
Он забыл ей сказать, что под брюками-то у него ничего нет, потому что…
– Ой, какая я дура.
В ванну он, конечно, не полез, но пострадавшие части тела отмыл с большой тщательностью. Он вообще собирался уйти сразу же, как только увидит, что Оленька в полном порядке. Но брюки ниже колен были как в мазуте, куртка – в темных разводьях, костюм и рубашка, пошедшие на Колечко, тоже годились для рекламы стирального порошка. А хозяйка, по всей видимости, уже собиралась оставить гостя надолго.
–  Выстираю.
–  Ну, эти брюки стирке не подлежат.
– Все можно выстирать, кроме совести. Но наш порошок, как говорили недавно в рекламе, очистит и совесть. К утру высохнет.
Она вертелась юлой, бросила ему коротковатый белый свитер с разбросанными по линии груди алыми цветами, нелепо широкое, но теплое трико. Извинилась, что ничего мужского пока еще не завела, поскольку он у нее первый гость… Тут она сделала значительную паузу. И первый мужчина...
– Да-да поверим, – усмехался Безударчиков, – а май мне тоже помнится кипением зелени, цветами, Волгой, Ольгой, – но вы так ловко снимаете брюки. Лучше, чем я.
– Один – один.
Поставила чайник на плиту, достала мед и велела пить и пить, пока она не ототрет себя в ванной до первозданной чистоты. Он пил чай и не понимал, почему он не уходит. В принципе, во всем этом можно уже уйти, перехватив трико поясом. Пан спортсмен, так сказать. Оставив сушиться все остальное? Чтобы потом передали в самое неподходящее время, в самом неподходящем месте. А еще лучше, если встретятся знакомые: «Что, Александр Сергеевич, выгнали или сами убежали?» – «Да вот, согревал девушку!»   
Вероятно, есть или должен быть закон неподходящести, заключающийся в том, что сращивается пара событий или людей, никак не призванных быть вместе. Этот закон должен быть сильнее противоположного, то есть гораздо вероятнее того, что найдется самая подходящая пара. Ещё бы. Ведь неподходящих гораздо больше. Ну и к чему это? Как это впишется в концепцию переходного пространства? В концепцию человеческого взгляда, ; ну тут понятно, ; древние греки молодцы были: верх и низ, прямое и кривое – просто и удобно. Мир, рассыпающийся на противоположности нужд изящных и презренных, расплескивающийся на синусоидальные волны, бегущие между ними. А Оленька продолжала барахтаться в ванне. Безударчиков подходил к окну. В темное стекло турбулентными вихрями бился белый снег, не поддаваясь никакому даже примерному расчету. Еле-еле просматривался рассеянный свет фонарей.  Да, не очень хочется, хотя, как сказал поэт: «Лучше в поле, чем в подоле, в женском, в теплом умирать». Далеко не всегда.      
Приняв ванну, Колечко приоткрыла дверь в кухню, где он пил чай, а затем явилась завернутой в простыню, перехваченную черным ремнем сумки и серым ремнем брюк. Она объявила, что обязана ему своей жизнью, и атрибуты спасения будет носить как священные вериги, приносящие счастье. Хотя бы одну эту ночь.
Он узнал, что вообще-то ее любовью была восточная литература, а на физмат она попала благодаря стараниям отчима и с трудом удержалась там на первом курсе, а потом привыкла. А отчим был за то, чтобы тебя приручить. Полностью и окончательно. Это, мол, жизненно и необходимо. Я в глубине души – восточная женщина. Желание мужчины для меня – закон… Не хочешь, так не хочешь. Сейчас я просушу вас и покормлю чем-либо более существенным.
Рассказывая про себя, она деловито без суеты накрывала на стол. Он попробовал возразить, сыт, мол, поскольку… но так как за весь день и часть ночи он перехватил только пару бутербродов, вранье вышло не очень убедительным. Тем более что с тоской вспомнил, как в связи с затянувшимися проводами, он так и не поужинал, а ведь у Колчина жена прекрасно готовит… звал. А я вот здесь. Оленька все лепетала и витала над столом. Сейчас, сейчас я что-нибудь простенькое, типа яичницы, картошечки.
«А ведь это снова цуцванг, – с удивлением подумал Безударчиков, когда стал согреваться, а на стол поставили вино, и, несколько поколебавшись, бутылку водки. Есть такое положение в шахматах, когда любой ход приводит к проигрышу. В глазах у девушки прыгали чертики. Уже говорила она о чисто медицинской необходимости «принять на грудь немножко, для здоровья».
– Мы будем пить за женщин и за снег, – предложил он.
– И за болотца у столовых! – добавила Кольцова, но пить сама не стала.          Это показалось ему подозрительным. Напоить, сфотографировать, продать интересующимся людям. Держать на коротком кукане.
Да, он как раз переживал период рассеянности, период ускользаемости всего и вся, и вполне мог схватиться за чье-либо сочувствие, ласковое словечко, мягкое плечико… 
Он собрался уйти после первого недопитого бокала, но, чутко поймав момент, собеседница заговорила о студенческих байках о нем, и было любопытно видеть себя героем какого ни на есть фольклора. Говорят, он не в столь отдаленное время пришел на пересдачу с прыгалкой и поставил пятерку всем задолжницам, которые умели прыгать «и с разбега, и на месте, и двумя ногами вместе». 
Да, это было. Читал он как-то для физиков сложный спецкурс по возможным и невозможным аксиоматикам в физике. К слову сказать, он сам  его плохо понимал, а для девичьих-то головок это вообще была галиматья.  Определенная область понимания сложилась только после третьей прочитки курса, и как раз в этот момент спецкурс оказался ненужным. Основания были, конечно, серьезные: нехватка часов на основные курсы, но в подтексте звучало: «Пусть математики в своих аксиомах разбираются, аксиоматизация физики не возможна».
Вдруг обнаружилось, что Оленька знает и Джона Кофлина, который обещал ей солидное денежное вознаграждение за бытовые подробности жизни ряда интересующих его лиц: Безударчикова, Диесферова,  Розагрозина. Она сначала заподозрила в нем лицо, причастное к промышленному шпионажу, но его никакие подробности научной работы не интересовали. Его предмет – бытовое измерение личности. По его словам, оно самое загадочное. Все прочие измерения обладают способностью свертываться, а это всегда пребывает в развернутом виде.
Пришлось признаться, что кроме скромных математических способностей никакими иными не обладает. Сообщив это все Колечку, он наставительно порекомендовал ей думать собственной головой о крупных советологах постсоветского времени. В связи с чем? Ну, хотя бы в связи с тем, какими они средствами располагают и кто их содержит. Говоря так, он постепенно отступал, собирая одежду со стульев, придвинутых к трубам.
–  Ну, и куда же вы пойдете? В ночь… на мороз. Пойдете, как это там, у Сергея Наровчатова: «и чокаться с зеркалом снова, с законом гусарской тоски», – говорила меж тем Оленька, выпростав руки из-под простыни и окончательно преграждая путь к бегству. – Вы только подойдите сюда и посмотрите, что делается там. Там крутится ваша теория ошибки, заблуждения, неверного шага…
Болтовня Колечка мешала думать, но здесь возникла флюктуация смысла. Именно у этой болтушки и мелькнуло это выражение, набор слов, который наилучшим образом послужил толчком к формулировке основных положений его динамической теории путешествующего взгляда. «Гибко изменяющаяся размерность пространства и фигуры» – вот что изрекла Оленька в промежутке между тостами, демонстрируя какой-то изысканный наряд из пестрых лоскутков. Это была идея, наилучшим образом оформлявшая те разрозненные мысли, которые теснились в мозгу и не находили выхода. Да-да, если б диктофон или прослушка, то они зафиксировали бы, что он сразу же попросил кофе, бумагу и  ручку. Но она сказала, что должна покаяться в спальне, и потянула его за руку. Да-да, разумеется, она постелет ему в другом месте, но прежде она все-таки скажет. И она ошарашила его еще раз заявлением, что это она написала бумажку с глуповской байкой о лифчике из листа Мебиуса. Давным-давно, прошлым летом.
–  Зачем? – искренне удивился Безударчиков.
– Я считала, что чем больше нелепостей, тем лучше. Бредовость выдумки становится совершенно очевидной.
Лифчика у нее не было, а простыня, видимо, была скручена именно тем самым листом, и, пройдясь рукой по ее внешней поверхности, он как-то незаметно очутился с другой стороны. И уже была она совершенно ни в чем, говоря, что являет собою нагую истину, никак не могущую согреться. Он отвечал, что тоже ледышка, но уж как-нибудь поддержит в ней теплоту, а это достигается трением, массажем. И он принимал ее слегка подрагивающие ноги, захватывал ягодицы, поясницу и медленно вжимал в себя ее податливое тело, в то время как в виске звоночком пульсировал вопрос:  «А зачем? А она и в самом деле холодышка». Колечко заплакала, а потом сердито упрекнула его в том, что он, как всегда, перестарался, и не следовало так сильно сдавливать ей соски. Сама же острыми ногтями от души поцарапала ему шею и спину, и ниже… Но почему «как всегда»? Это она была на кораблике?
Кроме наготы у истины бывает и еще одно качество – неумолимость. Она стоит и жизни, и крови. И опять тёк «сок особенного свойства», секрет девичьей души или тела. Так кто же тогда приходил к нему в каюту на «Искендере»? Операция? Видимость? Собственно математическая проблема по алгоритмическому охвату случайных, но близких траекторий человеческого взора, подсказанная физиком Розагрозиным, стала проблемой лица и маски, реальности и иллюзии. В общем-то, в этом не было ничего страшного. Женюсь на Колечке, и дело с концом, решил Саша. Возьму в приданое миллион долларов. Буду рантье, просто жить и заниматься теорией чисел, например.
Но эти планы рухнули утром, когда Колечко озабоченно стала выяснять, любит ли он её саму по себе или имеет в виду капиталы её отчима. Саша постарался её всячески утешить безумными признаниями в любви, и тогда она сообщила:
– А вообще у  меня с сегодняшнего дня ничего нет. Я отказалась от всех контактов с отчимом.
Кажется, он был слишком искренним в своём сожалении.
– Ну и зря вы порвали с Айвзом. Это же сверхнаследство! Господи, разве можно быть такой глупенькой!
Он увидел, что по щекам девушки поползли слёзы.
– Значит, пока я считалась наследницей, за мной можно было увиваться, домогаться наперекор охране, а как только я стала нищей, сразу разонравилась.
– Мне просто хотелось бы, чтобы он разыскал моего друга Витю Колесова.
Оказалось, что Айвз и без чьих-либо пожеланий ищет Виктора, правда, лишь с той целью, чтобы взыскать с него стоимость острова, а так как эту сумму тот не сможет вернуть, то ему придётся её отработать, умереть или продать то, что вызывает землетрясения.
–  Это просто совпадение угрозы и вулканического взрыва…
–  В любом случае ему нужно прятаться от моего вице-папочки. Ну, ты и гусь, Саша!
И очень некстати включила песенку Булата Окуджавы: «Видите ли, мой корнет, очаровательный корнет, всё дело в том, что у невесты, всё дело в том, что у невесты приданого впомине нет». Саша легко смирился с потерей приданого. Бог весть, каким способом это пришлось бы ещё отрабатывать. И быть родственником полупапы Айвза настолько накладно и опасно, что он выразил живейшую радость по поводу того, что она порвала со своим отчимом.   
–  Так ты успокоился? – спросила Колечко. – Марина Григорьевна просила передать. Это было письмо от Локотковой, посланное ему на кафедру алгебры и геометрии. – Говорят, твоя боевая подруга раскрутила целое дело и теперь стрижёт купоны.
Нина напоминала, что он около гола назад сделал ей предложение, и, если его не пугает её ранняя седина,  она готова выйти за него замуж.  Диесферов и Розагрозин предлагают ему должность начальника отдела, и, как и многие сейчас,  очень интересуются его другом Виктором Колесовым. Впрочем, она купила квартиру, вполне обеспечена, и с поисками работы он может не торопиться.
Он дочитал постскриптум: «Это я была твоей змеёй, твоим крокодилом и твоей Кольцовой на пароходике. А пятого февраля у тебя родился сын. Предчувствуя, что ты потерян для меня навсегда, я назвала его Сашей». Безударчиков обалдел: «Почему она написала только сейчас? Почему он не сможет вернуться к любимой? К сыну?» Тут же ни к селу ни к городу вспомнился говорящий крокодил из логической задачи, зажавший в пасти девочку и обращающийся к её отцу с предложением: «Я отпущу её, если ты угадаешь, что я с ней сделаю». В неразрешимом положении окажется крокодил, если отец ответит: «Ты её съешь». Он всхлипнул и рассмеялся. Конверт выпал из его рук. Широко раскрытыми глазами он поглядел на Олю и спросил: «А ты кто?»
– Я есть Я, –  отвечала она, поднимая конверт и прочитывая финальный аккорд излияний Локотковой. – Может быть, розыгрыш? Нет? Сын. Ничего, это бывает…
Во всяком случае, следовало молчать, пока эта девушка подбирает          подходящую угрозу, валится ватной куколкой на диван, и в гневных искорках её глаз пробегает весь спектр угроз от выставления за дверь до самоубийства и вдруг выплёскивается:
– Я тоже так смогу… Помоги мне. А то я умру при родах.
Но тут она явно перегибала палку. Надо было гладить её по голове и твердить, что не бывает, как только, так сразу, никуда он пока не пойдёт. Но одновременно с этим скептический подголосок сознания пояснял и комментировал: «Куда же ты пойдёшь, пока не высохла одежда? И слёзы? Ну, это ты, братец, преувеличиваешь». Да-да, крокодилу следовало лишь облизывать девочку… Как тогда мороженое у Верочки Званцевой. Как семнадцать лет назад. Не надо было уступать её Колесову: «Не смог бы я бросить её с тремя детьми». «Ну, а с одним? – спросил подголосок, – что говорит об этом будущее прошлому? И этот твой облизывающийся крокодил  – лишь логическое решение вопроса. На практике оно может кончиться инфарктом у отца, параличом крокодила, сумасшествием девочки».  И ума он не мог теперь приложить, что делать и как быть с Колечком.















Глава 14

Короткое замыкание

Суматошный вечер был кончен раньше, чем планировалось. «Открытие» Виктора позволило всем приглашенным своевременно унести ноги. Остался только Боря Бимкин, непременно желавший выяснить, как давно хозяйка знает Колесова. Пришлось разочаровать. Не особенно давно. Хвастун. Зазнайка. Оригинал. Сегодня, конечно, перепил. Но и её небольшими сведениями Борис так дорожил, что согласился выгребать объедки, стирать со стола, мыть посуду и приводить в порядок комнаты. Свой интерес он объяснял пословицей: «Что у трезвого на уме, у пьяного – на языке». Через час почти всё заняло свои места, но кто-то из гостей прихватил небольшой серебряный кувшинчик, в котором хозяйка поставила на стол особенно чистую воду. А поскольку рядом с кувшином сидел Витя, к рассказам которого было приковано живейшее внимание, Лена допускала, что человек, набивавшийся ей в женихи, прихватил кувшинчик на добрую память о встрече.
Боря порывался отправить несколько электронных посланий с ее компьютера, но хозяйка категорически возражала. Наконец Бимкина осенила стоящая мысль.
– Лен, ты помнишь, в прошлом месяце я дарил тебе диск с подробным атласом всего земного шара. Давай посмотрим южную Атлантику.
– Ничего там не окажется. Вероятно, речь шла о каком-нибудь маленьком невидимом островке. Не о чем беспокоиться.
Нашлась, однако, целая россыпь островков примерно в районе тех координат, на которые указал Колесов, со сдвигом в десять – пятнадцать минут. Бимкин даже узнал, что они вулканического происхождения. Поэтому, предположил он, в одно прекрасное время они могут скрыться из виду. Наблюдательного поста там, конечно, не держат. У твоего нового визави большие шансы угодить в предсказатели катастроф.
Она потянула со стола скатерть, и вот тут-то обнаружился кувшинчик, прикрученный шнурком к ножке стола. Теперь там была не вода, а водка. Кто-то аккуратно и незаметно выливал её туда. Но это только означало, что в речах Колесова нельзя было всё считать пьяным бредом. Пословица здесь явно не срабатывала.
Настойчивость Бори выводила ее из себя, но он был их талантливым внештатным сотрудником, и приходилось терпеть.
– Я утомлена страстью, – пробормотала она. –  Это мое сердце разбудит все дремавшие вулканы.
Боря было потянулся к ней губами, но она легонько шлепнула его тыльной стороной ладони, обозвала идиотом и выпроводила искать геологическую энциклопедию где-нибудь, но только не у нее.
Но, как только она выпустила Бимкина, сверху быстрым бесшумным шагом спустился Витька. Леночка обмерла, а тот, едва перешагнув порог, стал говорить что-то совершенно невообразимое о том, что за ним следят и ему необходимо побыть у нее хотя бы пару часов.
– А что же Александр Сергеевич бросил вас? Такая неразлучная пара и вдруг…
Ее нисколько не смущало, что именно она выступила в роли разлучницы.
– Я оставил его в подземном переходе, в окружении танцующих девиц. От них я бы, быть может, и утянул его, но он, как я усек, схватился за записную книжку. А это уже трагедия. Пока не решит – не оторвать.
Это уже задевало.
– Так ничего обо мне и не говорил? Не огорчался?
Виктор отрицательно покачал головой. Женская логика всегда приводила его в изумление. Шёпотом он стал её уверять, что все мужчины мира сейчас сохнут по ней, кроме этого иссушённого математика. Даленкова не знала, что делать, но руки Виктора проворно размягчали ее тело:
– Ты разрешаешь, да?
– Ну, что же делать с остолопом? Побудь немножко.
Он продолжал лезть целоваться, но от него разило потом, и она со смехом препроводила его в ванну. Мирно заструилась вода.
После этого Леночка раздвинула диван-кровать, с расчетом на двоих. Достала пакет с новым бельем и, раздевшись донага, с наслаждением поводила ногами, мысленно подводя итог сумбурному дню и заодно всему периоду своей необъезженности. И в какой же позе его принять? Она пошла к книжному шкафу за «Камасутрой», достала еще несколько соответствующих справочников, чтобы поразить этого ловеласа своей развращенностью в самое сердце и в голову. Но это было не совсем то, чего она ждала в своих мечтах. Это был самый обычный прозаизм. Хорошо бы в космическом корабле, на худой случай, на необитаемом острове с мягким климатом. На том самом? Да! Это было бы трагически и загадочно. Взлет в небо, влет в океанскую волну, и – глубокий финал. И дрожь пробежала по спине.
Да враки все это! Но что если он сказал правду? Недавно она, как это говорится, с большим интересом и пользой для себя прочитала роман Александра Солженицына «В круге первом», и теперь все происходящее иногда представлялось ей именно в этом свете. Витя – это, конечно, Володин конца ХХ века. В экстравагантной форме пьяного бреда он пытается предупредить весь мир, что создано ещё одно новое оружие, делающее войну бессмысленным самоуничтожением. Это оторвало ее от созерцания сплетенных телес и заставило войти в сеть. Она нашла в Интернете целый ряд ссылок на Михаила Михайловича Филиппова, нашла и его статьи, и оживленную дискуссию историков науки, пытавшихся выяснить, блефом или все еще не открытым эффектом было его последнее изобретение. А Витя все еще плескался, нырял и как-то утробно урчал при этом.
Раздался звонок в дверь, посмотрев в глазок, Лена увидела какую-то деваху и громко спросила, что ей нужно.
– Извините, – певуче произнесли за дверью, – но недавно к вам вошел человек, обронивший ключи. Вероятно, они ему понадобятся.
– Ко мне никто не заходил, – краснея, заявила Леночка.
– Тайну гарантирую, – засмеялась незнакомка. – Буду нема, как рыба. Просто скажите ему про ключи, и он сам выйдет.
«Почему я должна что-то скрывать», – подумала меж тем Лена. И призналась:
– Он не может выйти, потому что он в ванне.
– Скажите ему все-таки про ключи.
Леночка приблизилась к ванной комнате, к ее удивлению, дверь была открыта, а на поверхности воды передвигался оригинальный кораблик. Исчезла и одежда Колесова. Смылся не попрощавшись. А ты-то готовилась, дурочка, упрекнула она себя. В растерянности она не могла понять, что делать. Колесов не производил впечатление труса, бегущего от собственной тени. Значит, это было нечто серьезное. Конечно, если его сообщение хотя бы на одну четверть правда, то и этого достаточно, чтобы на всем белом свете не оставить себе уютного уголка. В любом случае надо подержать эту дамочку на приколе еще несколько минут. Во входную дверь нервно забарабанили.
– Открывайте же!
«А ведь выломает дверь, – с тоской подумала Леночка.
– А вы из милиции? Из полиции нравов? – язвительно спросила она. – Проводите воспитательную работу? Подождите до тех пор, пока я оденусь.
За дверью некоторое время подумали. И вдруг раздался настоящий театральный вопль:
– Негодяйка! Ты увела у меня мужа!
– Так я и поверила. Возьмите моего. Он скоро придет.
Минут через пять она все-таки открыла и, разведя руками в стороны, вздохнула:
– Он был, но теперь как испарился. Он не успел вам изменить.
Девица с копной рыжих волос, со стеклянно-пустыми и отнюдь не заплаканными глазами коротко представилась:
– Лиля. Жена этого паршивца Виктора. Он похитил у меня документы. Вы извините, но мне хотелось бы осмотреть комнаты. Я могу заплатить за беспокойство, но документы очень важные.
Девушка была заряжена на преодоление всевозможных препятствий, была из тех, «которые могут идти напролом». Такой не сразу откажешь. И пока она на удивление быстро пробежала по всем комнатам, всюду зажгла свет, заглянула в шкафы, бросила: «Простите, совсем сошла с ума от ревности», Леночка, сходив на кухню, сунула за пазуху столовый нож, а в карман брюк зачем-то положила электрическую лампочку, которую собиралась вкрутить в торшер, решив действовать по обстоятельствам. Девица повела головой вверх, услышала шум из ванной, понеслась туда. Неутомимый кораблик продолжал блуждать по воде, тыкаться в высокие борта и искать выход.
– Это его штучка? – спросила неудачливая преследовательница, ласково поглядывая на кораблик. – Он не оставил никаких инструкций по ее работе?
Лена взяла кораблик в руки, и он тут же смолк. Умная машинка.
Гостья тут же попалась, когда на вопрос, куда же он намеревался пойти, получила ответ Леночки:
– Домой, наверное.
– И где же у него дом… теперь?
Это оттянутое «теперь» и выдавало ее с головой. Непонятно почему, Даленкова решила скрыть местопребывание своего незадачливого кавалера.
– Говорил что-то о Дубне или Лобне, неясно как-то.
– Простите, я взгляну еще на кухню.
Тут Лена решила возмутиться:
– А ордер на обыск у вас есть? Никакая ты ему не жена, таких жен…
– От такой же слышу! Пропусти, а то подвину.
– Смотри, кожицу попорчу.
Леночка знала, что говорила: узкий вход в ванную комнату никакому ловкачу не позволил бы выпрыгнуть так просто, когда в руках у стерегущего длинный столовый нож. Видимо, Лиля поняла это и, сдаваясь, медленно подняла вверх сначала одну руку, потом вторую, но эта вторая задела лампочку, и свет сразу погас. Лена поняла, что потеряла преимущество: в темноте вместо рук и ног ножом запросто можно попасть в живот. А этого не хотелось. Она поспешно отбежала на кухню, где, став за стол, приготовилась швырять в незваную гостью все, что будет под рукой. Та немедленно показалась на пороге, объявила, что заплатит за разбитую лампочку и за неудобства, и за разбитую посуду, добавила она, увидев, что Леночка поднимает тарелку.
– На счастье! – пожелала Даленкова.
И ее левая рука с лету шаркнула по столу, взлетела со стаканом и как пощечину послала метательный снаряд. Выстрел был замечательно хорош, но цели он не достиг. С ловкостью теннисистки супротивница отбила стакан, как несложный мячик, но увернуться от тарелки ей уже не удалось так легко. Шишка вспухала у нее на лбу и капала кровь, но она не была ни капельки не обескуражена таким оборотом дела. И только отступила шага на два назад, так что вести прицельный «огонь» стало невозможно. Лена двинулась к мойке, где нашла очень удобный графинчик. Услышала, как Лиля звонит кому-то и весело говорит, что котик убежал, но кошечка ее ни за что ни про что поцарапала. Ей отвечали что-то не самое приятное, и она возмущалась:
– Деньги оставить? Это за что же? Она меня чуть не убила. Абсолютно уверена!
Хлопнула входная дверь. Гостья ушла. Страх и ярость боролись в душе Леночки. В первое мгновение она хотела сломя голову броситься в атаку, но страх того, что у Лили есть сообщники, приковал ее к месту. Из ультрапарадоксального состояния она была выведена самым невероятным образом. Из шкафчика под мойкой высунулись две руки и пробежали под халатиком к ее трусикам. Она едва не рухнула в обморок, но, увидев у своих ног сидящего на корточках Колесова, погладила его по голове:
– Трусишка,  зайка серенький. Настоящий рыцарь. Нет, нет у меня сухо, можете не пробовать.
Потом, на цыпочках пройдя к входной двери, аккуратно оглядев лестничную площадку и убедившись, что мнимой жены Лилечки и след простыл, а у дверей ванной комнаты валяется ровно десять штук сотенных бумажек,  кавалер запоздало объяснил, что он никого не боится и вмешался бы в последний момент.
– И когда же он наступил бы?
–  Когда пришел кто-нибудь другой, или она вытащила  бы пистолет.
– Первое ты, положим, услышал бы, ну а второе не увидел бы. У тебя был там слишком узкий кругозор.
Но этот милый негодяй трусишкин немедленно стал извиняться.  Это ведь внутренний промышленный шпионаж – новое явление современной России. На рынке игрушек он только-только начинается и пока не успел принять окончательную форму зла. Во всяком случае, он на это, как говорили в старину, уповает. Ну, о разделе нефтедолларов не писал только ленивый, а вот об игрушках он мог порассказать любопытные факты. Интриговать Витя умел, но не хотел, чтобы она включила диктофон.
– Я перед ним теряюсь.
Разумеется, он запросился ночевать, рассказав подходящий анекдотик о солдатике, просившем у женщины воды попить, потому что так есть хочется, что переночевать негде да и не с кем. Сущий безобразник.  Но ночью (он спал на раскладном кресле) при приближении его к своей кровати она тихо пообещала, что сейчас запустит в него телефоном. Сначала сотовым, а потом домашним. Или наоборот. Такого отпора для непобедимого героя хватило. Он улегся и не повторял попыток. Когда же минут через десять она проговорила, что никак не понимает пугливых мальчиков, Колесов уже ничего не слышал. Безмятежно улыбаясь, он спал. Свет ночника выхватил его полные причмокивающие губы. Это поискать надо таких дураков! Она погладила его волосы, волною чёрного бархата взбитые над упрямым лбом, увидела, как губы сложились в улыбку и прошептали: «Вера!»       
Да ещё женатик! Значит, не он в дураках, а я в дурочках. Но, может быть, он все же проснется? Во всяком случае, видно было, что парень заметно устал. Да еще успел набраться, – вот какие аргументы она предъявит ему, если он возобновит атаку. Но медленно и со сладким ужасом она поняла, что эти аргументы она предъявляет сама себе, и они не являются неуязвимыми, и готовы капитулировать в любой момент времени.
Лучше всего было думать о другом. Или все о том же. Несомненно, такая плотная слежка свидетельствовала о том, что Витя успел кому-то сильно насолить. Искринск, Искринск… Вот эта уютная квартирка – всего лишь плата за молчание об ядовитом производстве в жилой зоне. Как же, как же? Этот типчик говорил, что они всё равно не уйдут, а она, при всей своей нецелованной красоте,  будет лежать с перерезанным горлом, (никого не найдут, не нашли даже убийц Листьева, а вас, мелкую сошку «слухов и молвы», никто и не заметит). И есть другой лучезарный вариант: она будет просто жить в Москве в своей собственной квартире. Они не ушли, а провалился под землю их главный цех в прошлогоднем мае. Ещё тогда она обратила внимание на забавное сообщение о случайном взрыве авиабомбы времён Великой Отечественной при производстве ремонтных работ по укреплению фундамента цеха игрушек на искринской макаронной фабрике. Во втором часу ночи! Точнее в час двадцать одну минуту. Как сказал вот этот сладко посапывающий начальник игрушечного цеха искринским журналистам на сходе со знаменитого «Искендера»:
– Как мне звонили, осталась только воронка, а по воле Божьей никто не пострадал.
– А как вы оцениваете тот факт, что примерно в это же время главный цех ООО «Здоровый воздух» завалился в овраг и теперь восстановлению не подлежит?
– Насчёт времени – это совпадение. Но я думаю, что жители близлежащих мест согласятся со мной, что только теперь ООО «Здоровый воздух» соответствует своему названию.
  Но почему сам «Здоровый воздух» так спокойно отнёсся к этому совпадению? Чьи сторонние силы, какие невероятные случайности обеспечивали жизнь и свободу этому хвастунишке? Ей удалось ознакомиться с данными экспертизы по рухнувшему в яму предприятию. Никаких следов применения взрывчатки. Основной вывод гласил, что это был случайный подземный толчок, резко усиливший естественное проседание почвы. Как знать, может быть, теперь выпал ее шанс войти в историю мировой журналистики, не уходя из жизни?
Была же у них в газетке «Молва и слухи» рубрика «Бредовые теории». Леночка вскочила и побежала к компьютеру. Проконсультировавшись с физической энциклопедией, она обогатила свой словарь десятком новых собственно физических словечек и смело начала набирать большую статью о выдающемся открытии группы московских физиков, скрывшихся под псевдонимом Виктор Гюго. Недолго думая, она упрятала их не в подмосковный городок, а в местечко под Искринском. На основную базу претендовала Астрахань, но Леночка боялась, чтобы ее желание скатиться вниз по Волге за счет газеты не обрисовалось слишком явно, и расположила супербазу в Сибири, ближе к месту падения Тунгусского метеорита. В Сибири Леночка никогда не была, но всю жизнь мечтала ее увидеть. Там, где якобы создалась совершенно особая зона, усиливающая волны любой природы на некоторой глубине, определяемой аналогом барометрической формулы опрокинутой вниз, и работали ее мнимые исследователи. Коктейль из замысловатых названий помогла ей сварганить «Геологическая энциклопедия», и к часу московского времени, то есть к десяти часам Лондонского времени, в строчках на экране ею был изготовлен некий терразер (от фр. Terra – земля), работающий в земле по принципу лазера и в сотни тысяч раз усиливающий первоначальную ударную волну. Теперь название статьи само просилось в губки: «Терразер – новое оружие террористов или инопланетян?» Она отослала эту статью Бимкину, а затем на известный ей сайт предсказаний катастроф.
Ближе к двум она нашла несколько откликов и на голос их вечернего послания. Господин NN извещал, что московский физик, скрывшийся под псевдонимом Виктор Гюго, сообщил о найденных в архивах последних работах гениального Михаила Филиппова, о создании установки, позволяющей  уничтожить небольшой остров, передав энергию примерно на десять – пятнадцать тысяч километров. Указывались координаты и время возможного испытания. Леночка от души посмеялась и отправилась спать. Витек спал сном праведника, и та же наивная улыбка несмышленыша блуждала у него по лицу.
Утром,  все было совершенно спокойно. Ничего не случилось, Виктор не пришел к ней, не было и самого Колесова. Ушел, не попрощавшись, не оставив домашнего адреса. Обиделся? Но на что? Оставалось надеяться, что предсказание нового Виктора Гюго не сбудется. Прошлепала босыми ногами в ванную, стала под холодный душ. Последние остатки сна слетели.
Села доделывать статью, выбросила из нее сумасшедшее предсказание. Но, к своему удивлению, обнаружила, что еще вчера отослала наскоро набросанный вариант Звончикову, дававшему добро на публикацию или отказывавшему в ней. Тот же черновой вариант ушел и на сайт английского института футурологии. Легкое сожаление кольнуло ее. Впрочем, горевать не приходилось. Еще раз поглядела в свой почтовый ящик, в который вдруг свалилось сразу четыре письма от неизвестных ей лиц. Из них двое желали поскорее получить адрес русского француза. Третье было выдержано в холодно-угрожающем ключе. Пресс-секретарь владельца острова, намеченного к затоплению, сообщал, что мистер Айвз намерен предъявить иск в миллиард долларов группе неизвестных московских физиков, укрывшихся под псевдонимом известного французского писателя, если его земельное  владение погибнет. Впрочем, условия могут быть и другими – мистер Айвз может, например, списать этот долг и доплатить столько же за небольшую модель данного аппарата. Четвертое было почти свидетельским показанием. И самым интересным. Неизвестный, назвавшийся месье Иксом, забегая на три дня вперёд, писал несколько выспренне и патетично.
«Дорогая Елена Владиславовна!
В вашей России вы переживаете, бурное, грозовое время. Откровения, сделанные в бурю и грозу, читаются долго. Но, когда они вписываются в реальность, это ударяет в лоб и ошеломляет. В этом смысле ваш знакомый, отменный изобретатель или предсказатель, провел свои прописи по океану. Вчера, почти в указанный срок, наш теплоход, находящийся в двух сотнях километрах от намеченного района, среди абсолютно ясной ночи, приподняла, а потом опустила, неизвестно откуда взявшаяся волна. На самом горизонте было отмечено несколько вспышек. Поздравляю господина изобретателя. На корабле у нас настоящий фурор. Именно этот остров думал купить один из наших пассажиров, но его перебил более удачливый соперник. Он хотел и другой островок из этого архипелага, но теперь полностью расстался с этой идеей. И для  всех пассажиров устраивает банкет. Шутка ли, сэкономил огромное число миллионов. Я намекнул ему о вас, как самой доброй вестнице, и он был счастлив. Думаю, он мог бы раскошелиться, и вы могли бы стать богатой  женщиной. Я всегда готов представлять ваши интересы совершенно бескорыстно из чисто дружеского участия и любопытства. Если вы имеете контакт с мистером Гюго, то вы понимаете, что список лиц, заинтересованных в сотрудничестве с вами, резко возрастает. Смотрите в приложении с несложным кодом раскрытия список лиц, владеющих почти пустыми островами. Разумеется, все эти акулы мирового империализма желали бы за небольшую плату застраховать свои острова. Этой платы должно хватить на ваши и мои алые паруса. Я прозондирую почву. Жду ваших  подробных указаний.  Преданный вам, мистер Икс».
Это сильно смахивало на выдумку, но все равно толкало в Искринск, ибо Виктор перед своим громким выступлением сказал ей, что именно там он живет и работает инженером электриком на макаронной фабрике. И когда она пренебрежительно отозвалась о прозаизме его работы, то по лицу собеседника скользнула тень неудовольствия. Он поднял себя до главного инженера. Потом она еще с ним пококетничала, и бывший электрик добавил, что у каждого дела есть своя изнанка, порою более интересная, чем, например, чистка контактов и коробочек распределения. Вообще-то он занят решением сложных и глубоких проблем. Потом они поцеловались в коридорчике перед ванной, она позволила приобнять себя, от него веяло и разило энергией, а ей было двадцать шесть, и пора было жить парой и завести ребенка. Она хорошо завела партнёра во время танцев. А затем парня прорвало. Бог весть, откуда что взялось. Он мог бы быть отличным поставщиком слегка онаучненной халтуры. Да, когда подружки пялились на него, она чувствовала легкие уколы ревности. Значит, приехать обратно можно будет с результатом если не на лицо, то… на живот. 
Поамуриться с ним что ли по полной программе? Женат ли он? Да разве не видно, что нет? Во время серьезной атаки, она бы не устояла. На словах Дон Жуан, а на деле – Иосиф.
Ей захотелось сразу и наповал сразить загадочного инженера-электрика, и она тренировалась в позах, движениях и жестах. Особенно тяжело давался отражению переход от завлекающей доступной девушки к решительной, себе на уме, своевольной натуре. Этот переход никак не хотел быть плавным: резковато сжимались губы, кончики бровей вздрагивали, ресницы моргали как у обиженной девочки. Сотовый, уже положенный в сумочку, запиликал свою мелодию. Она ожидала разноса за полнейшую чепуху, но неожиданно мягко ей сказали, что ее статья выйдет сегодня же, – там немножко поправили, шокирующее название убрали, все получилось скромно и мило. В конце сделали приписку, что за точность предсказаний, сделанных физиками, газета ответственность не несет. Звонков также порекомендовал ей привлечь к сотрудничеству этого русского, прикрывающегося именем великого француза, еще до того, как намеченный им на заклание остров взлетит на воздух. Чужое пожелание опять помешало ей беспристрастно взвесить все доводы за и против. Редактор настаивал на поисках нового талантливого сотрудника.
– У Катчикова сейчас совсем другая позиция, – радостно сообщал он. – Наши «Молва и слухи» не должны не только развлекать читателя, но и вносить  в его глаза и уши глубокую науку и классическую литературу. С твоим Виктором Гюго ты попадаешь в самую точку. В научный мюзикл.
Лена поддакивала и размышляла. Так ехать или не ехать? Был ли во всей белиберде нового Гюго какой-либо смысл или хотя бы только тень его? А если только вдохновенное вранье? Саша, кажется, возражал, но как-то так, вяло. Да, этого тоже стоило бы захомутать во все упряжки сразу. Но не пойдет. Кажется, этот обормот не испытывает недостатка в женщинах. Далась ему эта Локоткова. В последний раз встретила её в обществе горбуньи и целых пяти мускулистых молодых людей.
– Как поживаешь?
– В кругу рыцарей Круглого стола.
Постояли, повспоминали студенческое житьё-бытьё. Хотелось спросить о многом, но в таком кругу открыто не поговоришь. Меж тем, по Москве ползли слухи, что мисс Локоткова вместе со своей горбуньей проводит какие-то пластические операции без хирургического вмешательства и зарабатывает приличные суммы. Открыт заграничный филиал в Вене. Конечно же, зачем ей теперь этот нищий математик со скандальной славой.
Найдет ли она Виктора в Искринске? Но здесь отрицательный ответ тоже имеет свое значение. Все еще сомневаясь, Лена не очень уверенно попросила Звонкова все уладить насчет ее творческой командировки на два-три дня в предполагаемое место обитания ее главного героя. Собралась она на удивление быстро, выбрала неброский, вполне рабочий стиль, не зная, понадобится или нет, уложила в рюкзачок видеокамеру, диктофон, сожалеюще обвела окружающее пространство, спрашивая про себя у него: «Я последний раз одинока? А не привезти ли мне мужа?» Улыбнулась зеркалу напоследок, и тут плавность перехода к серьезному выражению лица ей удалась благодаря  небольшому повороту головы.
На следующий день она была в Искринске. На вокзале было пусто, справочных по городу не обнаруживалось. Встречные жали плечами. Она купила пачку макарон местного производства, взяла на заметку адрес и объявила его, сев в такси. Водитель, которому она предложила московскую цену, обмерил ее презрительным взглядом и сразу угадал:
– Мисс журналисточка. Близок локоть, да не укусишь. Докладываю вам, что туда совершенно не стоит наведываться вашему брату. Только что одному разбили фотокамеру, а второму голову. Нагнали козлов с автоматами. Я раз был. С меня хватит. Что-то там нашли. То ли старые бомбы, то ли современный пластит.
Второй, веско и без всяких объяснений, заявил, что не поедет, а третий заломил такую несусветную цену, что это было сопоставимо с ценой перелёта до Турции. Все это работало на самую фантастическую версию. Значит, что-то есть. Нет, недаром она приехала сюда. В случае чего дойдёт пешком, влезет, пролезет, как нитка в иголочное ушко.   
Лена прошла вдоль всевозможных киосков на привокзальной площади. Перекинулась парой слов с продавцами цветов, поглядела на застывшие в ожидании тепла большие карусели. Прошла парк и спустилась вниз с крутого откоса к набережной Искринска. Услышала, как за спиной ее назвали русалкой. Похвалили талию. Рыбачки уже были. И по побережью, и на веслах.
Нужный автобус пришёл через час. Выйдя из него, двигалась кругами и петлями по кварталам жилых домов, довольно быстро нашла фабрику, но ещё при подходе к ней, метров за двести до закрытых ворот, два человека в штатском потребовали документы, разглядели московскую прописку и порекомендовали дальше не идти, а уезжать в Москву восвояси. Желая перекусить, толкнулась в ближайшее кафе. На двери висело объявление о том, что требуются официантка и посудомойщица, возможно совмещение. Кафе было почти пустым, только у дальней стены четверо молодых людей пили пиво и резались в карты. Они, как по команде, подняли головы и уставились на вошедшую. Мысленно похвалив себя за то, что оделась попроще, Леночка сразу направилась к кассирше, только что отпустившей клиента, и заявила о своем желании подработать кем-либо в их кафе. Обмерив Даленкову глазами, та сказала, что хозяина нет, а заведующая скоро будет, – она этими вопросами не занимается, но предвидит, что, скорее всего, вопрос будет решен положительно. Она взяла стул и подсела к играющим в обыкновенного дурачка. Оказывается, местные жители были хорошо осведомлены, что работа макаронной фабрики приостановлена, одно руководство сменяется другим, часть рабочих уже уволили, старое руководство еще не ушло, новое еще и не входило. Версия необыкновенных событий отпадала сама собой. Однако тут же по мобильнику с ней связался Звонков, сказал, что был вынужден сдать ее номер и её статью знакомому полковнику Коле, уж очень убедительно просили. Этот факт мог быть истолкован в любую сторону.
– Нюхом чую, что тут что-то не так! – кричал Звонков. – Нам запретили печатать твою статью!
– А вы все равно напечатайте…
– Закроют газету или создадут такие осложнения с оплатой всего, что сам закроешься.
В зал вошла полная тетя с блестящими глазками:
– Новенькая есть?
– Я здесь, – отвечала Леночка, неизвестно зачем следуя за толстухой, что вела ее к себе через пышущий жаром зал в довольно уютный кабинетик. Едва присев, Лена машинально подала ей паспорт, безучастно написала заявление и спросила, сколько будут ей платить. Вышло почти прилично.
– Пять как официантке, пять как посудомойщице, – сообщила Лидия Антоновна.
Московская прописка заведующую крайне заинтересовала.
– Ну и от какой печали вы, Елена Владиславовна, сбежали из Москвы?
– От юных лет люблю английские поговорки, одна из которых гласит, что человек – это не только производитель орудий, но и главным образом делатель глупостей.
– Влюбились что ли? Ну, ясноглазая, ваша московская прописка – огромный козырь. Если вам негде жить, можете остановиться у меня, – тысячу в месяц за комнату в квартире, – устроит? А замуж мы выдадим вас тут в два счета.
Она так пристально рассматривала Лену, что та поежилась от мысли, не лесбиянка ли ее вновь обретенная знакомая. Но все оказалось проще. С нею жил еще не женатый сын, и она, волей или неволей, думала о возможной невестке. Лене захотелось остудить ее свадебный пыл.
– У меня только прописка московская, но не жилье.
Вздоха разочарования, однако, она не услышала.
–  Обычная история, – заметила Лидия Антоновна, – мое приглашение остается в силе. Начать можете хоть сегодня.
Так удивительно началась ее творческая командировка. Она переоделась в сине-белую униформу в небольшом закутке рядом с кабинетом заведующей и пошла на пробный помыв посуды. После первого дня работы голова шла немножко кругом, но девятиэтажка начальницы возвышалась совсем близко.
– Лифт у нас очень странный, – предупредила заведующая. – Особенно в позднее время суток.
Но двигаться пешком не хотелось. Она так обреченно поглядела на умыкательницу душ, что та пошла на риск во имя, как она выразилась, предстояшего шампанского.
Лифт застрял, не доехав с полуметра до площадки седьмого этажа, но дверь распахнулась. Лидия Антоновна постучала по двери, лифт не думал трогаться, а дверь закрываться. Тогда она закричала:
– Ваня!
Одна из квартирных дверей на площадке распахнулась, и заспанный молодой человек в трусах и майке возник над их приямком и протянул руку. Вызволив мать, он воззрился на Леночку, как на привидение.
– А вам тоже на эту площадку?
– Даже в эту квартиру, – отвечала его мамаша. – Будем знакомиться.
Долгий день был увенчан домашним вином, распитым за дружбу и любовь, за союз молодых сердец, – мамаша намекающее подталкивала сына под локоть, а разошедшаяся Леночка под столом погладила его ногу, – электронщик Ванечка покраснел, как девушка. Когда она спросила про Интернет, то он с каким-то вызовом бросил: «Разумеется, есть». Она только сказала, что как-нибудь посмотрит рубрику «Знакомства». Но в отведенной ей комнате почему-то уселась писать от руки прощальные письма подругам, в которых именовала свой поступок толстовским опрощением и протестом против закрытия «Молвы и слухов»… Начала целых три письма, но туманило голову, она прилегла, продолжая писать, а затем выронила ручку. До Интернета не дошла.
На следующий день в кафе очень расшумелась компания подгулявших молодых людей, и Лена решила их призвать к порядку, несмотря на то, что Лидия Антоновна и кассирша строжайше запретили ей и напарнице, молоденькой девчонке Лариске, приближаться к этой группе ближе, чем на пятнадцать метров. Они работали с другой половиной зала. Но всё-таки убирать-то посуду надо было, и она отправилась к сдвинутым столам, намереваясь сказать что-нибудь хлесткое, если пристанут. Молча она стала собирать тарелки, стараясь не встречаться с ними взглядами. Они, нисколько не стесняясь, вслух обсуждали ее фигуру. Она отвезла столик с грязной посудой несколько в сторону и, высмотрев под столом пару пустых бутылок, подошла вроде бы для того, чтобы унести и их, и услышала фразу, что она в этой позе наиболее, скажем так, удобна и пикантна.
– Это не наша продукция, – холодно произнесла она. – Вход в кафе со своим горячительным воспрещен. Вы можете быть подвергнуты административному штрафу за это, равно как и за оскорбительные выпады в мой адрес.
– Держите меня! – закричал верзила в темной кожанке, вскочив со своего места. – Какое же это оскорбление. Наоборот! Я же говорю, что ты клевая телка! Во! Вумэн что надо. А в этих бутылках был налит сок самый обыкновенный. Яблочный!
Из стоящей на столе бутылки с той же водочной этикеткой он выплеснул остаток в стакан.
– Попробуй, девочка!
Он сделал попытку приблизиться, но Лена, помня о правиле дистанции и видя, что кассирша машет ей рукой, стремительно отступила.
– Выпей это сам. На одной ножке сможешь?
Тяжелая нога в кирзовом сапоге отлетела в сторону, но одной было явно тяжело стоять в то время как верзила был занят отхлебыванием сока. Он спотыкнулся, стакан вылетел из руки и разбился. Лена понюхала горлышко одной из бутылок.
– Что угодно, но только не сок, – сделала она вывод, надеясь, что заведующая уже звякнувшая в милицию. Но человек в кирзачах качнулся к Лене со странной ухмылкой. Она отступила еще на шаг, угрожающе взвесив в воздухе обе бутылки и голосом, не обещающим ничего хорошего, произнесла:
– Попробуй, мальчик!
Кирзачи хрустнули по стеклу. Мелькнула мысль, что бутылкой можно убить. Спиной она уткнулась в столик с грязной посудой, не глядя положила бутылки, нащупала одной рукой подходящую тарелку, шагнула вперед, занося руку. Внезапно она нелепо поскользнулась, и страшный незнакомец подхватил ее как раз вовремя, шепнув:
– Ленка, не узнаешь что ли?
Он заключил ее в объятия и крепко поцеловал. Это значительно отличалось от чмокания на недавней вечеринке. В этом полупьяном забулдыге почти нельзя было узнать прежнего Виктора Колесова, но это, несомненно, был он. Притворщик и врун. Спиртным от него и не пахло. Очень тихонько она засыпала его вопросами.
– Что с тобой случилось? Уволили? Ты бежал из-под ареста?
– То же самое можно спросить о тебе? Я не сразу тебя угадал. Статья твоя прошла в Интернет, возникнув на сайте предсказаний катастроф, и стала большой мухой, попавшей в эту паутину. Все крайне заинтересованы в сотрудничестве Виктора Гюго с ними. Вчера я выступил в роли его доверителя. Масса предложений из-за границы. Вообще, я ничего не понимаю, и счастлив только от того, что этот островок вулканического происхождения еще, видимо, стоит. Иначе был бы полный переполох. Какой-то любознательный вертолетчик прислал мне его снимок и подписал «Вот что взорвется». А вот на работе у нас – настоящий вулкан.
– Значит, ты все врал?
– Ну, конечно. Очень хотелось поразить твоих гостей.
– А меня?
– И тебя.
Она все еще сидела у него на руках, обхватив ногами его кожанку, и смотрела на него влюбленно и печально. В его глазах ходили чертики любви и ненависти, моментально погасшие, когда ее косой взгляд узрел справа милицейскую форму. И в тот момент, когда вежливые пальцы правопорядка легли ему на плечо, она убрала их и сообщила всем с самым неумным восторгом:
– Я нашла мужа, понимаете?!
Впрочем, из компании, сопровождавшей Виктора, уже не было никого. И зал был пуст. И милиционер развел руками навстречу вышедшей заведующей:
– Все объяснилось.
Лидия Антоновна могла бы добавить, что брак их нигде не зарегистрирован, но она, видимо, не знала к будущему, прошлому или к настоящему времени относилось высказывание ее посудомойки. Некоторое время, пока страж порядка находился в помещении, пара представляла собой тесно слитое единство. Лене было неудобно вырываться, а Витя стоически терпел силу притяжения двух тел к земле. Но едва милиционер покинул кафе, они расцепились. Даленкова достала носовой платочек и возмущенно пеняла Колесову, что от него за версту разит выпивкой, что он посмел обозвать ее телкой, выпивоха чертов, еще пожалеет об этом. Виктор ничего не мог понять, ведь только что его объявили мужем. Правда, он перегнул палку, но, – что естественно, то не безобразно.
– Так его, девонька, – подбадривала Лидия Антоновна, по мнению которой происходила обычная семейная сцена. – Мне из своего бывшего мужа тоже зарплату приходилось выбивать. Он работал у меня экскаваторщиком. Брала палку – и за ним. Он перешел на подъемные краны, а так как я боялась высоты, мы разошлись.
Но палки неопытная молодуха не взяла. Виктор выбежал, а вслед за ним выпорхнула и его нареченная. Хотя он и бегал довольно шустро, но тяжелая спецовка мешала ему. Даленкова живо его догнала и обернула к себе.
– Мы расстаемся друзьями?
– А зачем расставаться? Переводись к нам в Искринск, – уверенно предложил Колесов. – Тебе, как журналисту, будет полезно ознакомиться с методами современной экономической борьбы.
– Понимаешь, наша газета… Впрочем, ее закроют. Подождешь меня? Я быстро соберусь.
Ей было холодно, а он все не догадывался согреть ее. Раздумывал. На что-то решившись, махнул рукой. Заговорил по–военному отрывисто, мрачным приказывающим тоном.
– За вами пришлют машину. Проблема – в проникновении на территорию объекта. Будьте готовы к семи вечера.
Ничего не оставалось, как вернуться в опостылевшее кафе. При последней мойке посуды Леночка расплакалась и разбила тарелку. Напарница Лариска сочувствующе спросила:
– Что далеко зашло?
– Дальше не бывает.
Подружка стала рассказывать о верных приемах приворожения мужчин, но ни один из них в данном случае не подходил. Она же предсказала, что машины не будет, и не ошиблась. Подарила на прощание своё просроченное удостоверение личности, выданное ещё в прошлом году, когда она работала на макаронной фабрике фасовщицей. Напутствуемая пожеланиями Лидии Антоновны, Леночка отправилась пешком по пробитой среди только начавших таять снегов дорожке, через лесок, поле, овраг, ибо так, по словам ее краткосрочной начальницы, было значительно безопаснее, чем через жилые кварталы. Эта петля заканчивалась у второй проходной, а чуть дальше можно было с помощью деревьев переправиться через забор. Подмораживало. Темнело. Безопасный путь становился страшным. Несколько раз она опрометчиво наступила на тонкие пластинки льда, скрывавшие глубокие лужи. И с каждым провалом спрашивала себя, зачем она ввязалась в эту сомнительную историю?!
Проникнуть на территорию фабрики с ходу не удалось. Даром что Лена набросила на себя заранее приготовленный белый халатик и заявила вахтеру внушительных объемов, что она из санэпидемстанции. Тот просто положил руку на вертушку, и сильнейший рывок Лены пропал впустую.
– Объясняю для самых тупых: без спецпропуска нельзя.
Просроченное удостоверение подружки он отобрал:
– Госпожа Глинкова, ваши документы не в порядке.
– Вы можете позвонить.
– Мы позвоним. Можете идти.
Что за идиот попался? Леночка улыбнулась в сторону, улыбнулась прямо, посмотрела ему на кончик носа, пробормотала умоляюще: «Мне бы позвать…» Тупица буркнул, что может позвать ее куда-нибудь, но после работы, а сейчас ей лучше всего исчезнуть. При этом он с сомнением посмотрел ей под ноги и покачал головой:
– Ножки не промочила?
Это давало определенный шанс.
– А погреться можно?
– Только четверть часа.
В небольшой комнате было довольно тепло. Медленным движением Лена повесила плащ на крючок, носки на трубу, села на стул, приблизила ноги к трубе. Выхода не находилось. Громила не сводил с нее глаз. Лена взяла зеркальце, раскрыла косметичку, припудрилась. А затем попросила часового, чтобы он отвернулся, ибо она собралась просушить колготки и еще пописать, –  нельзя ли тут найти туалет или, по крайней мере, ведро. Он посмотрел на нее, как кот на масло, или, может быть, принял ее за проститутку. Выглянул в окошко:
– Сколько будет за полчаса удовольствия?
Это уже было оскорбление, и Даленкова, схватив сумочку, выскочила во двор фабрики. Но тут на нее пошел мордоворот с автоматом. Пришлось ретироваться, и под издевками с обеих сторон уходить прочь. Она еще услышала, как автоматчик и вахтер хлопнули каблучками при входе третьего. И это третий внушительно произнес фразу из трех частиц:
– Ни-ни-ни!
Да, но значит, действительно, в эти вечерние часы на фабрике творилось что-то весьма интересное. И надо было пробовать еще и еще. Но пока она стояла все еще у проходной. Громила появился еще раз. Лицо его было откровенно свирепым:
– Топай отсюда, б… подзаборная! Ножками, ножками, а то…
И закатил такое длинное ругательство, что она пожалела, что не включила диктофон. Лена скрылась за деревьями, подождала минут десять, а затем двинулась вдоль высокого, сложенного из строительных плит забора, с тревогой выискивая выбоины в их каменном теле. Минут через пять она увидела в метрах двадцати от себя вынырнувшего откуда-то еще одного человека в расстегнутой фуфайке, с желтой копной волос на голове, который тоже с интересом рассматривал забор. Скрываться, видимо, уже не имело смысла.  Уже на подходе Лена поздоровалась и представилась:
– Я – журналист-стажер газеты «Молва». Не объясните ли мне, что за совершенно секретные дела творятся на вашей макаронной фабрике.
– Ну, стажера в тебе я не почувствовал, Лена.
Он обратился к ней, и она узнала Ванечку.
–  Мама рассказала мне поздновато.
–  Меня не пускают.
– Сверхсекретного здесь ничего нет. Одна команда захватывает власть у другой. Об этой «сенсации» наша местная печать уже протрубила. Вряд ли повторение заинтересует столицу.
Самые кончики пальцев ног начинали мерзнуть. Она предложила стать к нему на плечи с тем, чтобы дотянуться до забора. Он послушно согласился. Она осторожно глянула вниз. Увы, охрана была по периметру. Она прислонила голову к самому бетону. Внутреннее оцепление. Свет выхватил из полумрака тёмную фигуру в маске и с автоматом. Это превосходило все её ожидания. Туда обязательно следует  проникнуть. Но только не с этой стороны.
– Что будем делать? – спросила она.
– Поехали домой!
Когда она отвергла это предложение, Ваня стал думать вслух. Полностью замкнутых систем, предположил он, не существует. А если фабрика работает, значит, к ней должны подвозить муку, например. Вскоре они обнаружили рефрижератор, стоящий у раскрытого полуподвального окна. Был и охранник, но у него, видимо, мерзли ноги, и он пританцовывал на месте. Оставалось ждать. Постовой полез погреться в кабину. Ваня впрыгнул в фургон, переговорил с грузчиком, выбрасывавшим мешки на ленту конвейера. Вечная валюта Руси была все еще в ходу. Ваня протянул ему условленную бутылку, руками показал Даленковой, чтобы она очень осторожно кралась к машине. Затем они завернули Лену в Ванину фуфайку, накрыли ее серой мешковиной, и вместе с мешками муки она унеслась куда-то в подвал.
– Эге, – парой секунд позже съязвил приемщик, взбросив ее вверх и едва не уложив ее на поддон среди мешков, – какая нынче ядрёная мука пошла, закачаешься.
Она задрыгала ногами, освобождаясь, но этот тип некоторое время подержал ее в руках и лишь потом поставил на ноги. Мучной налет покрывал темную одежду, свет ламп дневного освещения стаивал в подвале. Необходмо было представиться.
– Это точно. Я и есть сердечная мука Вити Колесова. Знаете такого?
– Еще бы! Наш Кулибин на погрузке с утра торчал. Ступайте прямо и вверх. А если там нет, то…
Даленкова не дослушала. Раз он здесь, то она его найдет. Непременно. Теперь – отряхнуться. Достать из сумки белый халат, и – вперед.
Она пошла мимо поддонов с мешками и ящиками с готовой продукцией, к которым то и дело подъезжали электрокары. Фабрика работала. Вторая смена! Это означало, что дела у нее шли неплохо и в эпоху развалов и банкротств. Тогда причем же здесь  целый вооруженный гарнизон? Специальные учения?
Виктора она узнала со спины и по голосу. Шла погрузка готовой продукции.  Одна из электрокар не смогла достать рогами до бортов кузова грузовика, и Витька, почему-то сам подававший гружёный поддон, выскочил из-за руля  и закричал:
           – Ложкин, черти тебя дери! Опять снял кару раньше времени с зарядки. Опять ходил к фасовщицам обжиматься?
           – Всё в полной норме, шеф! – отвечал молодой парень. – Ни к кому и никуда. Вы же сами…
         И что-то по секрету шептал инженеру, и тот соглашался, что он сам забыл и сам виноват.
         Она тронула Колесова за рукав фуфайки.
             – Ну,  где же обещанная машина, господин изобретатель?
             – Я сразу понял, что она вам не понадобится. Ну, ладно. Сейчас. Подожди меня. Он наклонился над погрузчиком. Через три минуты рога поднялись на нужную высоту, и процесс погрузки продолжился.
        У себя в кабинете он сжал ее в объятиях, но она выскользнула.
               – Значит, ты к фасовщицам не ходишь, потому что к тебе приходят журналистки?
          Поиграли вполуобнимку, смеясь и примеряясь. Глубоко вдохнув, спросила о главном, ради которого она сюда и добралась:
            – И все-таки, есть ли в твоем трепе хоть гран истины?
Колесов, казалось, раздумывал. Скорчил гримасу зеркалу.
             – В любом заблуждении всегда есть крупица истины. Кстати, ты знаешь, сколько грамм в одном гране?
Предложил садиться. Куда-то позвонил. Отрывисто бросил в трубку:
– Сведи всё в кучу!
На том конце провода, видимо, возражали.
– Хорошо. Пусть вся ответственность будет на мне.
Колесов вперил светлые глаза в нависшую у него над плечом Даленкову:
– Идиот. Требует письменного приказа на включение моей опытной установки.
– И на нее можно взглянуть? И эта та самая?
– Разумеется. Только я хочу сказать, что в своей похвальбе преувеличил дальность её действия примерно в миллион раз.
– А в прошлогоднем мае, Витя? История с этим «Здоровым воздухом»?
– Даже не понимаю, почему все ко мне придрались. Меня в то время в Искринске не было. Я скучал в каюте-люкс «Искендера Двурогого» и ждал гостью, но она не пришла. А в это время в Искринске что-то рвануло у нас на фабрике, и той же ночью «Здоровый воздух» погрузился в яму. Я там был как-то. Основной цех построен на самом краю крутых осыпей. Сквозь осыпи – трубы слива. Это могло случиться в любой момент, и хорошо, что случилось ночью. 
Опять они шли по анфиладе подвальных помещений. Спустились, как сказал Витя, на третий, нижний и адский, этаж больших игрушек. Вход в боковое ответвление Колесов открыл, пробежав пальцами ряд кнопок на стене. Мощные железные створки разошлись в стороны и впустили их. Зажег свет. В отличие от других помещений здесь вообще не пахло мукой. Стерильно блестели зеленые стены. Паутина проводов обвивала блестящий металлический цилиндрик с четырьмя разноцветными кнопками, стоящий на высокой подставке. На столике в метрах двадцати от прибора лежали теннисные шарики. Обследовав столы, Лена не обнаружила ничего подозрительного. Только ноги мягко пружинили, будто шли по мягкому поролону. Что-то она не понимала. Если все враньё, то к чему эта показуха? Рисуется? Набивает себе цену?
– Это ваша подземная лаборатория?
– Скорее подсобная мастерская. У нас очень мало времени. Нажмите кнопки косым крестиком слева направо.
Лена исполнила приказание. Хлопнула крышка, из цилиндра выдвинулся еще один. Зажегся красный огонек.
– Приемник энергии открыт. У нас под ногами почва, имитирующая мантию земли. Достаточно небольшого импульса, чтобы теннисные шарики полетели вверх.  Бросьте в приемник… ну, что? Ну, хотя бы вот эту катушку с нитками. Не трудитесь бросать с большой силой.
Даленкова не торопилась. Вот обманщик. Надувает, а не понять, в чем и как? Замаскированная пружинка, много пружинок?
–    Можно проверить ваши карманы?
– Нажмите зеленую кнопку. Это предохранитель. Все очень чувствительно. Вы два раза ко мне пройдете – придется изменять настройку. У меня ничего нет. Для чистоты эксперимента я медленно разденусь до трусов. Эти последние, – язвительно улыбнулся Витя, – вы сможете проверить потом.
Он предусмотрел все на свете. Сбросил халат с вывернутыми карманами, тоже проделал с костюмом и рубашкой, в стопку полетела майка, пунктуально вывернутая наизнанку. Для порядка она перетряхнула одежду. Встал, скрестив на груди руки, рельефно выступили мышцы.
– Смотрите, барышня. Как  писала одна поэтесса:

Рост баскетбольный, вес – согласно росту,
А ежели попроще вам сказать:
В трусах и майке вешу девяносто,
А в чистом виде – восемьдесят пять.

– У вас тяжелые трусы, Витя. Один из моих знакомых носил там пистолет. А пульт управления в ваших семейных поместится свободно.
Колесов постучал по виску пальцами:
– Вообще-то прохладно. Но вы очень хотите, чтобы я стоял в чем мама родила?
– Но зачем же? Прикройся моим плащиком и все!
Поймав брошенный ею плащ, Витя, казалось, колебался. Пробормотал невнятной скороговоркой: «А если заглянут?!» И кто же зайдет, если он закрылся? Он даже не мог сообразить, что плащ длиннее трусов! Или там было что прятать?
Наконец Колесов уяснил, что она желала лишь чистоты эксперимента, и выполнил требуемое. И больше того. Застегнулся на все застежки, хотя плащ немилосердно стянул ему плечи.
– А? Как тебе ткань? Ты замкнут ею и не сможешь уже выбраться
Она отключила предохранитель. Катушка ниток упала в цилиндр, её толкнуло под ноги, подпрыгнул столик у дальней стенки, и тут же, в самый потолок, выстрелили шарики. Один из них, отскочив под косым углом, обидно щелкнул Леночку по носику.
– Разве это мощность? – презрительно спросила она, потерев задетое место.
– Дело в коэффициенте усиления, который, в данном случае, равен примерно полторы тысячи единиц.
– А что-нибудь посильнее можно? Если бросить камешек.
– Боюсь, последствия будут самыми ужасными. Тут неподалёку и в самом деле боеприпасы времён Отечественной. Не все ещё вывезли.
– И все-таки? В моих руках камешек грамм на двести, – сказала она, нащупывая в рукаве небольшой молоточек, решив изо всех сил бросить его в отверстое жерло цилиндра.
– Перерасчет на ваш камешек займет около часа времени. Возможно смещение стен. Остановка производственного цикла часа на два. Если ваша газета способна выплатить неустойку тысяч в двести, тогда можете бросать.
Даленкова некоторое время раздумывала. А потом решительно взмахнула рукой. Почти тут же раздался грохот. Погас свет.
– Короткое замыкание, – объяснил Колесов. – Но это не камешек, что это было?
– Так обыщи же меня. Ощупай.
Она быстро двинулась к нему, обхватила его руками, горячо зашептала:
– Быстрее же, пока я не передумала! И что-нибудь подстелить. Закрыто здесь?
Собрав в кулак остатки благоразумия, Виктор отвечал, вырываясь, что все показанное ей – шутка, не имеющая отношения к серьезной научной работе, но она ему давно уже слишком нравится. С того самого купального вторника. Единственная правда среди всего его вранья. Но думай, думай: у меня трое детей.  Протягивая руки вперед, он нашел шкафчик с полотенцами и халатами.
– Ты хочешь отдохнуть, да? – деревянно спросил он.   
Он хотел ей сказать еще, что, если замыкание было приличным, закрыты они так хорошо, что не скоро удастся выйти, но она перехватила отталкивающие её руки. Зажимая ему рот поцелуем и откинувшись вместе с ним на мягко пружинящий пол, Леночка обиженно пошевелила губками, отвергая все на свете – «Раздвинув ножки, шевелить мозгами?» Все-таки он был чудовищный лопух. И почти сразу же заснул как после трудной работы. А ей потребовалась вода и свет, фонарик у него был, вода текла и холодная, и горячая, но дверь, как он и подозревал, отказывалась повиноваться. Тонкий луч не мог раздвинуть тьму, и в полумраке двигались их огромные искаженные тени. Она отстранилась и привстала. В это время загорелся свет. Посмотри, что ты наделал, мол. Кровь текла у нее по ногам, пачкая белые халаты, и её количество приводило в ужас.
Он нашел аптечку, разодрал пакетик с бинтами, но услышал ее насмешливое, что здесь не бинтуют.
– Если бы я знал, что ты девушка!
– Да гаси же ты, в конце концов, свет!
Он хотел знать, как же тогда быть с мальчиками, начиная с тринадцати лет? А это лишь могло бы быть. Выходило, что это она скопировала своё развитие по Пушкину: «Мой Ваня моложе был меня, мой свет, а было мне тринадцать лет». И она показалась ему удивительно маленькой…
К его удивлению, хваленые рекламой дезодоранты не помогали ни ему, ни ей. С подмышек почти текло, и он вспомнил, что должен когда-нибудь снять ее плащ. Но все недосуг было. Профессиональный репортер продолжал любопытствовать и в такой ситуации. Так над чем же он экспериментирует? Или все это бутафория, призванная, чтобы разить доверчивых девиц наповал? И какая же я по счету? Вполне серьезно Виктор заметил, что они с двумя друзьями провели здесь ряд опытов по пьезоэлектричеству, а девушек здесь еще не бывало. А пьезоэлектричество – это  возникновение тока в веществе под действием деформаций. Ток сам по себе незначителен, но его можно усилить в миллионы раз. Тогда она призналась, что стукнула небольшим молоточком и увидела, как в неверном освещении слабеющего фонаря партнер покрутил кистью руки у своей головы: «Глупота! Может вспыхнуть пожар». Сейчас же ей стало чудиться, что она задыхается и вот-вот умрет, а он должен, как королевич Елисей, пробудить ее к жизни. И в самом деле, дышать стало тяжелее. Он уже не сомневался, что в щели медленно пробивается дым. Но Леночку это хотя и смущало, но она не особенно думала об этом, – сказывалась ее немалая филологическая эрудиция. В конце концов, она всегда мечтала о романтической любви, связанной если не с катастрофой во Вселенной, то хотя бы с аварией на фабрично-заводском уровне. Впрочем, не преминула выяснить и материальное положение разведённого Виктора. Видимо, это её вдохновило. Сейчас же она стала читать стихи Валерия Брюсова о влюбленных, засыпанных пеплом  Везувия и откопанных спустя почти две тысячи лет спустя. «Вот так и нас! – повторяла она. – Гасите огни, Витя. Или так, – пусть я буду пленницей Ильдико, а ты царем гуннов. Впрочем, нет. Ты же не хочешь, чтобы я тебя убила –  задушила косами, которых у меня нет?» Он промямлил что-то насчет того, что у них нет тысячи одной ночи в запасе, и придется ограничиться наступающим утром.  Ей следовало бы немедленно одеться. Как скоро это немедленно? И, наконец, можно ли здесь принять ванну? Так скоро, что уже поздно. А ванна сейчас будет. Они отступили к водопроводному крану, где чудак-изобретатель вылил сначала на нее, а затем на себя по ведру воды. Холоднее от этого не стало. Тонкий луч фонаря пересекался с вбегающими струйками дыма, уже першило в горле.
– Стены должны выдержать, – очень спокойно заметил Виктор, – лишь бы не вспыхнула внутренняя проводка. В этом фатальном случае запылает пол, и нам придется туго.
– Неужели нам предстоит умереть в огне? Скажи, разве похожа я на ведьму? Боже мой, а сотовый.
Он скучно сказал ей, что сотовый здесь не сработает.
–  Как же я буду одеваться?
– Ты хотела с кем-либо посоветоваться насчёт макияжа? Нет? Тогда давай на ощупь. Дверь открыть нечем.
– Так ты специально заманил меня в ловушку? – И Даленкова залилась плачем. Будто сочувствуя ей, вспыхнул яркий свет, и набранный код сработал, створки двери разъехались в сторону, открыв выход в коридор. Им повезло.
– Бежим! – заорал Колесов и сейчас же прыгнул к дверям, оглянулся и застыл на линии выхода
Вместо того чтобы сейчас же выбежать в коридор, остановившись перед зеркалом, Леночка занялась собой, начав с нуля. С подмывания. Колесов поперхнулся, отвернулся, но дверь могла себя повести самым непредсказуемым образом. Он упёрся спиной в одни створки и ногами под прямым углом упёрся во вторые створки, вспомнив рисунок из школьного учебника анатомии, где на одной из косточек ноги спокойно стоял автомобиль.
– Давай быстрее, а!
Но Леночка стояла перед зеркалом и придирчиво рассматривала себя. Все у нее было пока хорошо: и лицо, и грудь, и ножки, но она, казалось, выискивала в зеркале средство остановить неумолимый поток времени, надвигающийся на все это великолепие и отзывавшийся пока только потемнением под глазками, легко устранимой деталью бессонной ночи.
– Лена, мы опаздываем на последний поезд в параллельный мир! – грустно пошутил Колесов.
А с потолка уже сыпалась штукатурка. Трещина пробежала по полу. Теоретически это могло быть отдачей, но практически такой выход энергии отдачи при установлении гипотетической трубки ударных волн соизмерим только со взрывом чего-то очень внушительного. Значит, Актюбинск. Вспомнился молодой полковник Уздечкин, жаловавшийся на нехватку всего и особенно денег, выделенных на ликвидацию огромного склада старых боеприпасов: машины, саперы, – не всякого солдата подпустишь, и следи, следи. Работы – на полгода. Тогда они с Генкой и сказали ему, что работы только на то, чтобы опахать склад по периметру на счёт возможного пожара…
Зеркало же бесстрастно удваивало разрушающееся пространство, и, вглядываясь в него, Леночка прихорашивалась и напевала:

Такой была я перед смертью,
В своих исчезнув зеркалах,
И появилась в круговерти
В чужих лекалах и делах.

И продолжала заниматься макияжем.
Лопнула труба, и струя перегретой воды с давлением в несколько атмосфер жестоко обожгла ему бок. Охнув, он резко потянул девушку прочь от зеркала, накинув на неё свою куртку и фуфайку.
– Что происходит? – закричала очнувшаяся Даленкова.
Если бы кто-нибудь мог рассказать. Ни пьезоэлектричество, ни магнитострикция не могли дать такого результата. Они добежали до лифта, сиявшего раскрытой пастью, – он хотел было поиграть кнопками, но Даленкова крикнула, что это опасно. Она побежала вверх по задымленной лестнице, и он кинулся вслед за ней. И тут столкнулся со своим помощником, который обещал по его команде просто свести концы электропроводов. Ради рекламы. Ради демонстрации мощности созданной ими машинки.
Это гарантировало темень на четверть часа, но никак не больше. Ополоумевший Стройкин подпрыгнул на месте и полез обниматься.
– Получилось, да? Только что по радио: вчера под Актюбинском взорвался склад боеприпасов, а ровно в десять вечера по Гринвичу началось извержение вулкана на островке в Южной Атлантике.
Колесов побледнел. Да-а! Поамурился, так сказать. Было так жарко, что каждый вдох казался  последним, а Стройкин с сумасшедшим восторгом излагал свои предположения о струнной передаче энергии в коре земли.
– Слушай, Гена, что ты там намудрил?
Тот недоуменно уставился на своего начальника.
– Я вообще ничего решил не делать, шеф. И хорошо сделал. Как я понял, вы не отказались от главного испытания. А кто эта дама? Как вам удалось замкнуть трубку передачи?
– Это случайное совпадение. Держись этой версии, иначе нам не сносить головы. Мы никогда не были ни в Актюбинске, ни рядом с ним. Ты понял?
Но у Стройкина глаза и брови лезли на лоб:
– А командировка? Нам же теперь не оплатят!
Пришлось потрясти его за плечи для усвоения урока:
– Приходи в себя! Никого не было и ничего не было в Актюбинске, иначе никого и ничего не будет. А были мы в Урюпинске. Запомнил?
А тут ещё Леночка вытянула из Витиной курточки листочки с какими-то формулами и расчётами и, нараспев читая их, требовала что-то объяснить.       Колесов охлаждающе заявил, что для этого надо хотя бы знать электродинамику, матанализ и физику сплошных сред. Но Даленкова не унималась, и, выяснив, что матанализ это не мат, уткнула лицо в листочки и продолжала бубнить записанное по слогам и буквам. Он попытался лишить её этого удовольствия, но она хотела что-то сохранить на память о свидании, поскольку Витю, конечно, сейчас же арестуют. Тяжело дыша, поднялись на поверхность, где властвовала деловая суматоха утреннего переполоха, сновали пожарные и военные в мундирах и камуфляжах. Даленкову в фуфайке, накинутой поверх Витиной курточки, с лицом, уткнувшимся в записи, сейчас же обступило трое военных. Их интересовал виновник торжества, и его скрытая поимка. Леночка и пискнуть не успела, как голову ей набросили балахон и тихонько и мрачно пообещали:
– Заорёшь – убьём.
Оглянувшись, Витя увидел, что Леночка исчезла. Да, ладно! Теперь-то она накатает статью, с формулами и расчётами, не имеющими никакого отношения к сегодняшнему происшествию. Он бросился к своему кабинету, на сжатого женским плащом голоногого Колесова никто не обращал особого внимания. Однако у кабинета его перехватила разгневанная директриса.
– Как вы сегодня рано?! – наигранно бодро изумился Виктор.
– Не в последнюю очередь благодаря вам, Виктор Николаевич. Вызвали. Терпение мое лопнуло. Слава богу, никто не пострадал. Сейчас же на совещание. Отчитаетесь о ваших игрушках.
– Пожар же почти потушен, – возразил Витя, – а то, что рухнула стена, – поправим!
– Пошли, артист.
Ну, сейчас мне влетит, подумал Колесов, за все эксперименты сразу. И цех игрушек прикроют, и резонаторам конец, и Леночка пропала. Тройное поражение. Вступили в жарко натопленный просторный директорский кабинет. А там было целое собрание. Настоящий женсовет и ни одного мужика. Что же, – повинную голову меч не сечет, – Витя скромно притулился в уголочке, и, потирая руками голову, выискивал план защиты. Он еще заметил, что на него смотрят как-то не так. Осуждают. Неизвестно за что. Ульяна, насупив брови, кивнула старшему технологу Веронике Захаровне, и та с ходу обрушилась на Колесова с тотальной критикой.
– Я с самого начала знала, что эти игрушки – провальная авантюра. И что это за тайные эксперименты, которые проводит Колесов, в то время как совершенно неясно, как нам выбраться из банкротского положения. И вот завершение всего – взрыв и пожар. Конечно, все малой мощности, никто не пострадал. Но свет не без добрых людей. Поговаривают, что Виктор Гюго из Интернета, это наш Витя Колесов. В один прекрасный день от нашей фабрики ничего не останется…
Но тут Тонька Викторова – молоденькая начальница третьего цеха перехватила инициативу.
– Послушайте, нельзя же так клеветать на человека. Все знают, что     Колесов и его сотрудники старались изо всех сил. И смотрите, худо ли бедно, но поединки за фабрику прекращены. А до этого шли на фабрику как на баррикаду. А он ещё заключил контракты со столичными магазинами игрушек. А?! Что ты молчишь, Витек? Покажи бумаги! Уважь почтенную публику.
Растерянно улыбаясь, Виктор поднялся и прошел в центр зала. Сейчас он им покажет договор на поставку игрушек с двумя магазинами столицы. И они, все эти консерваторки, ахнут. От волнения рука не влезала в узкий внутренний карман плаща. Не потерял ли он их где-нибудь. Проклятый плащ как заклинило. Неужели выкинул?
– И чего ты застегнулся Колесов? – вдруг певуче спросила Тоня. – Жарко же!
Виктор с треском рванул молнию. Плащ распахнулся, во внутреннем кармане обнаружились бумажки – он всё-таки успел их переложить. Теперь можно было сказать, что дело у артиста погорелого театра выгорело. Душновато! Сёйчас он им покажет этим тугодумам куколкам, что значит быть в бронежилете правильной теории – плащ отлетел в сторону, точно попав на спинку стула.
– Вот, – сказал он и помахал бумажками. – Основа нашего будущего благосостояния.
Все ахнули, да так громко, что Колесов недоуменно обвел глазами публику и лишь затем посмотрел на себя. Господи! Как же мог он забыть! Во всем обаянии мужской красоты он стоял совершенно голый с ярко-красным пятном обожженного бока. В отчаянном прыжке он достал сброшенную одежду, столкнувшись с Тонькой, тоже устремившейся к спинке того же стула, то ли желая прикрыть его, то ли спрятать одежду. Свистящим шепотом обозвав ее стервой, Колесов выхватил Ленкино одеяние и, прикрывшись им, как щитом, медленно стал отступать к выходу.
– Это плащ нашей конкурентки! – заверещала Вероника. – Держите его! Не дайте ему уйти!
– Послушайте, парень чуть не сгорел, какая разница, чем он успел прикрыться? – трезво заметила Тоня.
Сохраняя присутствие духа, Колесов остановился, снова запахнулся в прежнее одеяние, но тем самым дал дамскому обществу обступить себя со всех сторон. Он развернул документы. Слава Богу, они самые, – каким-то чудом в дикой спешке и в амурных делах, он не потерял головы.
Ульяна Александровна развернула их. Все было в порядке, честь по чести. Это, конечно, меняло дело. На сто восемьдесят градусов. Отделив и отдалив подчиненных знаками, она обернулась к ним и приставила палец к губам:
– Отбой. Кто не держит рот, тот – некстати. Что вы хотите? Человек из эпицентра пожара. Вот этот пожар – дело рук конкурентов. Молчание – золото.
На птичьем языке директрисы это означало только то, что человек, желающий сообщать новости, лишался КС – конвертированной составляющей зарплаты, в два раза превышающей сумму, проходящую через бухгалтерию. Ульяна указала на свой кабинет, пошла вперед, покачивая широкими бедрами:
– Ну, Витенька, сначала – в медпункт. Потом пожалуйте ко мне, побеседуем.
Как будто этого еще только не хватало. Конечно, он многим был ей обязан. Разрешила сделать лабораторию. Он смог устроить толковых ребят. Начали с несложных механических игрушек, потом пошли дальше. И все это время Ульяна на что-то намекала. На то, что они могли бы жить теснее и теплее, например, она могла бы рассказать и показать, как прошла ее первая брачная ночь. С мужем она была не то что в разводе, но, как бы выразиться, в разъезде. И два раза за последние года ей приходилось менять замки в своей квартире, потому что ее дурачок, по ее словам, наведывался, открывал, брал ценные вещи и исчезал. Тоже был слесарь не из последних. И почему-то, не ставя квартиру на сигнализацию, она всегда доверяла замки его не золотым, но лишь позолоченным рукам. И дважды он благополучно отказывался от застолья, говоря, что пребывает в поисках некоего общего смысла жизни. Теперь же Ульяна Александровна, вероятно, решила взять реванш над его беспроигрышным поведением. Он двигался словно в облаке тумана. Ба! Какие завтра пойдут разговоры. Брюки! Какие-нибудь штанишки! Может ли КС сдержать бабью болтовню?
Светлана Максимовна в белейшем халате сама распахнула перед ним дверь.  Спокойные уверенные движения. Указующий жест на кушетку. Несмотря на диковинный вид пришельца, она сохранила ледяное спокойствие и, положив ему руку на лоб, произнесла дежурную фразу:
– На что жалуемся, Витя?
– Штаны! Полцарства за штаны! – вслух произнес Колесов  мучающую его мысль.
– Да что с вами? Где вы набрались? Раздевайтесь!
Почувствовав жжение в боку, Колесов спустил плащ с плеч.
– Вот видите пожар, а я совсем без одежды.
Удивленно охнув, Света принялась обрабатывать рану какой-то  бесцветной жидкостью, похожей на водичку, но боль была нестерпимой.  Светлана Максимовна, высунув язычок от усердия, медленными кругами водила стебельками кисточки. Чтобы пресечь эту длящуюся боль, Колесов схватил тряпочку,  лежащую на  столе, обмакнул в ванночку и приложил к ране. Боль раскрыла рот, он едва не задохнулся, но зато не было этой медленной пытки. Все выпуклости Светы моментально пришли в движение с некоторым ускорением прямо пропорциональным ее удивлению:
– Да что же это вы делаете?
– А ничего. Чего это вы душу выматываете? Ах, Светка-конфетка!
Да, да. Напрасно он надеялся, что Леночка выпила его всего – мужские гляделки были по-прежнему неугомонны, и он совершенно непроизвольно обнял и поцеловал Свету. Какая разница! Все равно пропадать.
– Да вы с ума сошли! – Света возмущённо постучала кулачком по столу. Наморщила лоб и приказала, чтобы он вел себя прилично. И кольца бинта спускались все ниже и ниже к самой пояснице, и он боялся, что его полное неглиже опять обнаружится. Некстати. Все прошло почти благополучно, Витя опять вспомнил про брюки, но появилась директриса и попросила смерить ей давление. Она сверлила своего инженера глазами, восклицала «Жарко!» и хохотала как малахольная…
– Сто десять на семьдесят, – объявила Светлана, – самое суперское!
– Надо же! Ну, пойдем, Виктор Николаевич, обсудим все по порядку.
– Я никуда не пойду. Голова кружится.
Ульяна немедленно протянула ему коробочку с таблетками, говоря, что это мгновенно проясняет мышление вплоть до того, что оно справляется с неразрешимыми задачами. Войдя в свои апартаменты, Уля начала сбрасывать с себя все лишнее, и его глаза снова с восхищением обмерили всю ее полноватую, но ладную фигуру. «Да, пора жениться!» – меланхолически подумал Колесов.
– Как мне надоел этот тяжелый брючный костюм! Этот официоз. Вынужденный и обреченный. Помогите же мне, Витя! Не хотите мои брюки? Нет?
Говоря все это, она успевала просматривать бумажки, одобрительно кивать головой, просить пояснений изумленным восклицанием:
– Потянем мы столько? Не затоварятся ли они?
Особого смысла в повторении Колесов не видел. Все это и так обговаривалось заранее. Проект не слишком отличался от привезенных им договоров. Мешая серьезное и шутливое, она сказала ему, что боится всего на свете, но поздравляет с вытеснением китайской игрушки с рынка Искринска, с наступлением на мир игрушек Москвы. Договоры она вначале положила в папку, потом вдруг объявила, что его кабинет подвергся обыску неизвестных лиц, там царит полный беспорядок, и теперь, – кто его знает, где прятать такие вещи. Впрочем, у нее есть тоненькие шортики с внутренним карманчиком
– Раскройте шкафчик. Да-да. Вот там. Я облекусь в легчайшие одежды. У меня тепло. У меня лето. А у вас тоже?
И звучал ее воровато-жадный смех.         
Она попросила его отвернуться, что Колесов исполнил с величайшей готовностью. Он даже закрыл глаза, спустя пять минут она стала разворачивать его к себе, чтобы он помог ей спрятать бумаги. Белая пена грудей выглядывала из узкой блузки, шортики прозрачно и туго обтягивали зад, и директриса, нисколько не сообразуясь со временем и местом, лепетала явную чушь.
– Прячьте, прячьте. Заметьте, Витя, и самое нужное из бумаг, и самое ненужное из них же располагается около одних и тех же мест. Как вы думаете, почему? Вы не хотите там поставить какую-нибудь подпись?
Ульяна Александровна неровно задышала. А проклятый карманчик не желал расстегиваться, и, кроме того, Колесов не понимал, зачем, собственного говоря, мять бумагу, неужели нет более подходящих тайников.         
Нужно было бежать отсюда и как можно быстрее. Это уже измена. Или нет? Предупреждая его уход, директриса вновь заговорила:
– Послушайте, Колесик, ну, куда вы собрались катиться в таком-то виде? Теперь вы мой пленник. И вас ищет китайская мафия, охламоны, которым мы оказались должны, и эти трое в шляпах, заявившиеся сегодня утром, и одна американская журналисточка, ждущая моего звонка, чтобы встретиться с вами, –  но всех опередила таинственная владелица плаща. Кто это, друг мой Витя?
– Не знаю, – пробормотал Колесов и вдруг понял, что и в самом деле не знает о Даленковой почти ничего. – Кажется, охотник за сенсациями…
–  И за привидениями. Ну, пусть ищут. Пройдемте сюда. Отдохнем.
Она отодвинула в сторону шторы, открывая окно, откатила большой телевизор на подставке, стоявший за шторами; за окнами был балкон и бок фабричного двора, загроможденный рядами поставленных друг на друга ящиками.
– Я не совсем готов к речи с балкона, – в замешательстве пробормотал Виктор, увлекаемый госпожой директрисой к двери.
Но дверь распахнулась, и изумленным глазам Колесова предстала еще одна дверца, в которую нельзя было войти в полный рост, но можно было проскользнуть, смиренно согнув шею. Окно же заглядывало не во внешний мир, а в еще одну комнатку.
– Полная оптическая иллюзия, что мы должны были выйти на балкон, – смущенно потер виски Виктор. – Это вам до меня сделали?
От него не укрылось ни то, с какой тщательностью Ульяна опять поставила телевизор на место и задернула шторы, ни то, что она прихватила деловой костюм с собой. На этом следовало бы прервать экскурсию, извиниться, вырвать у нее брюки и все-таки убежать, но кто знает, как прореагирует на воровство Уленька. Может быть, спародируем ту самую сцену из библейской истории древнего Египта с прекрасным Иосифом… Черт возьми, что лезет в голову. Вероятнее всего, она хочет похвастаться своей находчивостью. Мол, и документы могу прятать, и даже комнату в своем кабинете.
Он сел на краешек агрессивно пружинящего стула. Начальница устроилась рядом. Она колебалась в оценке позиций «нельзя» и «можно», как в личных отношениях, так и в производственных. Дважды непрерывно снующие руки начинали тянуть вниз шортики и дважды подтягивали их назад, и также дважды Колесов отворачивал лицо к копии картины Фрагонара «Счастливые возможности качелей», где молодой человек блаженствовал, созерцая развевающиеся одеяния своей возлюбленной. После нескольких намеков для Колесова стало совершенно ясно, что он со своей лабораторией нужен макаронной фабрике не столько как организатор производства игрушек, сколько своего рода реклама солидности предприятия. Это уже сыграло свою роль. Пожар кое-что уничтожил, нет смысла восстанавливать, можно закрыть и обойтись. Но документы сохранены, и все можно восстановить, даже придать этому другие масштабы. Было бы финансирование, – но оно будет. Колесов отказывался понимать эту качающуюся логику, хранил сосредоточенное молчание и дождался вопроса, мог ли он сначала свернуться, а потом развернуться со своей лабораторией и вообще, в другом плане. Он пожал плечами, и ревность вновь заговорила в ней.
– Ну и как же эта фея проникла к вам? Что ж вы так плохо храните свои секреты, Витя?
Надо было как-то сгладить излишне острые углы.
– Не представляю. Но она устроила бы скандал, если бы я не показал ей всего.
– И всего себя тоже?
– Не ловите меня на слове. Это был пожар, и пришлось сбросить загоревшуюся одежду и воспользоваться первой попавшейся, чтобы прикрыться.
– Давайте проверим этот анекдот еще раз! Вы всегда любите с огоньком? Сейчас я что-нибудь придумаю.
Она всё-таки прижалась к нему. Избегая тесноты, Колесов вскочил со стула, но коленом поддел столик. Безделушки так и посыпались. Пришлось подбирать их, лазая по полу, преодолевая пряное искушение вольных и невольных прикосновений. Разумеется, языческий амур с крылышками улетел под стол, и, устремившись доставать его, под длинной бахромчатой скатертью он столкнулся с начальницей, сидящей на корточках и привешивающей какие-то фитюльки к длинным кистям.
– Шортики жмут, – сказала она. – Какой ты холодный…
Вяло сопротивляясь, Колесов попытался загородиться внешним кругом обстоятельств
– Ох, и насочиняют про нас.
– Уже столько сочинено, Витенька! Впрочем, пусть только попробуют!
Так оно и началось его второе искушение или наваждение. 
Теперь уж точно скажут, что я дурак, подумал Колесов, отталкивая настойчивую женщину и пытаясь вылезти из-под стола, говоря ей, что здесь не очень комфортно, успокаивая себя только тем, что надо беречь здоровье. «Сейчас, сейчас», – отвечала она, растелешившись в самом неудобном положении. В голову Колесову пришла последняя фраза героя из одного фантастического рассказа, прочитанного им в далеком детстве: «Амба!» – подумал пришелец и закрыл стереобъективы». Но сейчас же пришлось открыть глаза: извне бил мощный поток света.
Партнерша предпочла световую романтику, щелкнула несколько раз зажигалкой, и – скатерть запылала. Было это чем-то похоже на бенгальские огни, но ощущение пожара было самым настоящим, и вылезать не особенно хотелось. 
– Ты рехнулась! – пробормотал Колесов.
– С кем поведешься – от того и наберешься. Замки, замки! Ты когда-нибудь думал о том, что женщине нужен ключик!
Самый настоящий мастер спецэффектов пропадал в ней. Она сама все это подожгла и, в довершение всего, как будто испугалась содеянного, – никак иначе слова ее о геенне огненной не переводились. Или, быть может, переучила в свое время «Грозу» Островского. Неужели же до такой степени можно было все это изображать? Ирония? Но в глазах женщины, казалось, был неподдельный ужас – и когда фейерверк горел, и особенно, когда он погас. Она ухватилась за его плечи как за последний якорь спасения:
– Господи! Да что же это такое? Подождите! Слушайте.
В том большом кабинете слышались шаги и невнятные голоса.
– Ничего не понимаю, было же закрыто. Это ведь вас ищут, Витя. И это не полиция нравов – у них ключи или отмычки. Это не воры. Это те, кто служит китайцам, или те, кто интересуется документацией вашей электролаборатории. Суть лишь в том, как вам лучше скрыться.            
Витя с трудом откатывался от нее, но искусительница вновь протягивала ему яблоко предупредительной информации. Она настаивала, что единственное место, где она  может с ним совершенно открыто встретиться – или вот это подстолье, или психбольница в окрестностях Искринска. Она и возлежала уже совершенно открытой. Недоступной никаким скрытым кинокамерам. И документы теперь ни за что не помнутся.
– Ты спроси у Тоньки, она тебе расскажет. Говорят, группа физиков под руководством Виктора Гюго взорвала какой-то остров. Самое печальное, что подозревают, что этим Гюго мог быть ты, Витенька. Примерно год назад, остров приобрел за большую сумму русско-американский миллиардер Валерий Айвз. Точная цифра не называется: то ли  миллиард долларов, то ли вполовину меньше. Все это было бы сущей чепухой, если бы какой-то второразрядный чиновник из МИДа не заявил, что внезапно возникшая волна слухов вокруг нового русского оружия не имеет никакого отношения к реальности. Но в политике, как и в жизни, сказано бывает одно, а подразумевается другое, совершенно противоположное.
Все равно, он должен схватиться с опасностью в открытую, лицом к лицу, сейчас он выйдет к этим субчикам и спросит, какое право они имеют вторгаться в их личную жизнь, но Уля с неженской силой потянула его за ногу:               
– Не смей ты! Своя башка не дорога – пожалей мою и Люськину.
Оказывается, еще позавчера утром, до прихода начальницы, трое бритоголовых молодчиков внезапно, как из воздуха, возникли в приемной перед полной рассыпчатой, беловолосой секретаршей. Нисколько не церемонясь, двое схватили ее за руки, а третий, прислонив свинорез к горлу, стал выспрашивать все, что она знает о директоре и главном инженере. Забившись в истерике, она выложила все, включая сплетни и слухи. А потом они тщательно обыскали и приемную, и кабинет.
– Фантастика! После этого она молчала бы как рыба!
Женщина нервно рассмеялась:
– Она бы и рада была, тем более что пригрозили, но вчера утром появились эти три шляпы. Они ножей не приставляли, спрашивали больше о тебе, а один из них нашел что-то под моим столом и заключил из этого, что до них тут побывали. Ей пришлось все рассказать о тех трех. Эти оказались не из милиции, а хуже, по их же словам, но, по всей видимости, не из криминала… Видя, что теперь уже все равно, Люська напоследок рассказала все мне, и я уволила ее по собственному желанию с сегодняшнего дня.
Но, вылезая из-под стола, Колесов пригнулся не должным образом, стукнулся затылком так, что круги запрыгали перед глазами. Почему-то показалось, что вылезти удобней будет с другой стороны, но переползти через распростертую Улю не удалось…
Она почему-то вбила в голову, что должна укрыть его и спрятать прямо на своей матово поблескивающей груди. Как это ни смешно, но в эту минуту Витя мысленно примерял уже должность заместителя Ули, или даже – чем чёрт не шутит – подменял её полностью. Но иллюзорный карьерный рост был прерван вмешательством реальности. Послышался шум подъехавшей машины. Нагая женщина выскользнула из-под него, а затем из-под стола и тихонько, внятненько стала говорить.
– Слушай, Колесов! Это частный пансионат душевнобольных. Ни одна собака не сыщет. Ты только разыграй сексуально озабоченного психопата.
Вылез и он. Боже мой, боже мой! Роль приходилась кстати! Он все еще был в Ленкином плаще, но Ульяна никак не думала прикрываться. Стоя у раскрытого окна, она дорывала свою блузку, взялась было за шортики, но те оказались крепче, чем было нужно именно на этот случай.
–  Негодяй! Он набросился на меня!
Что ж, этого следовало ожидать. Он всегда считал подозрительным это заложенное  кирпичом с внешней стороны окно, а ларчик просто открывался, кирпич не был сцементирован, а просто положен. Именно здесь можно было по лестнице спустить требуемый груз или нужного человека прямо за территорию фабрики, ибо густота даже обнаженных ветвей была достаточно плотной. Сейчас же за окном стоял туман. Фигуры в черных длиннополых одеждах, очень смахивающие на монахов, лезли по лестнице. «Я люблю тебя, Витенька! – шептала женщина, – очень люблю. Это санитары. Я навещу тебя».
Влезающим же будничным тоном пояснила, что в результате пожара и острого  стресса инженер приобрёл опасную склонность к эксгибиционизму. И, хотя он не особо буйно помешанный, но иногда может позволить себе неадекватное поведение. Разумеется, он пойдет сам. Он вполне понимает, что только интенсивное лечение сможет помочь. При этом она оглядывалась и вздрагивала. Требовательно стучали со стороны директорского кабинета. Так не стучат подчинённые.
И тогда Колесов понял, что лучше не будет, и сам спокойно спустился с лестницы, успев услышать металлический голос, назвавший его фамилию и резкий взвизг Уленьки: «Отвернитесь! Дайте же мне одеться!»
Его быстро провели к  машине, рук ему не вязали, смирительной рубашки не надевали, – только сидел он между двумя «чернецами», никак не реагирующими на его вопросы о продолжительности пути и его цели. Рассмотреть особые приметы дороги не представлялось возможным, окна были сильно тонированы, да ещё закрыты занавесками. Вдобавок сказывалась утомительная бессонная ночь, и он то и дело ронял голову на плечо то одного, то другого сопровождающего. Просыпался и засыпал с невесёлыми мыслями: захватить его могли и свои, и чужие. И те, и другие по поводу игрушек –  больших и малых. Если этот чёртов остров неведомыми путями взорвался в предсказанный срок, то его вынудят продолжать работу над бессмысленным проектом просто Фили с восклицательными знаками. А если это клиника душевнобольных, – то это может быть частная инициатива Уленьки. Его примутся лечить от того, чем он никогда не болел. И сведут с ума. Впрочем, в юности кратковременная мания величия порой посещала его душу. Один раз, когда лежали вместе с Верочкой в картошке, – ну, это понятно – очарование первой женщины, поцелуй через стебелёк травки. Потом – на вступительном экзамене в аспирантуру, когда получив серию головоломных задач, из пяти справился только с одной к вящему удивлению сожалеющих глаз Аркадия Егоровича Портнова, должного стать его научным руководителем. Он расстроился, вышел, медленно соображая, как же сообщить о неудаче жене, но Диесферов, пробегавший тогда по коридору, просмотрев условия, поздравил его с отличным результатом, сказав, что пять задач такого калибра никто из нормальных людей, и он тоже, за два часа не одолеет, поэтому дергаться не надо. А тут выходит растерянный Портнов, – оказывается, что он случайно перепутал листки для постановки задач на международном научном семинаре и для аспирантских экзаменов. И его решение с рекомендательным письмом Портнова для публикации прямиком отправилось в журнал. И третий раз с этой Даленковой… В общем, случайная путаница и женщина… путана запутывают путнику пути.
Рецидив юношеской мании величия. Именно так он назвал свою болезнь человеку в золотых очках и в белом халате. Тот изумился:
– Обычно люди, поступающие к нам, больными себя не считают и пытаются уверить всех в своей полной нормальности.
– Вот-вот. Я тоже кое-что читал и понял, что лучшая стратегия  сумасшедшего – сразу признать себя таковым. Назвался ненормальным, и все к тебе начинают относиться бережно, ласково, боятся обеспокоить.
– И всё-таки назовите, какой сегодня день недели, месяца и года.
Колесов с тихим ужасом ощутил, что не помнит сегодняшнюю дату с нужной точностью. Двадцать пятого или двадцать шестого марта он был у Даленковой, где и сделал своё глуповское предсказание с расчётом на три дня и не ошибся. Сегодня или двадцать девятое, или… Точная дата ускользала.
– Сегодня двадцать десятое марта, – произнёс он, и доктор обрадованно заулыбался.
Пациенту тут же сообщили, что у него дефекты семантического поля в речи и потеря пространственно-временной ориентации. Врач брался полностью излечить залетевшего к ним физика от этих опасных последствий умственного и физического перенапряжения. С подкупающей милой улыбкой Айболит попросил двух санитаров проводить Виктора Николаевича в его покои. Поднялись на второй этаж. Обстановка комнаты, в которую его привели,  была самая простая, однако, был компьютер, книжный шкаф, набитый книгами, удобная двухспалка, стол со стопами чистой бумаги, ручками.  Столовая внизу, буфет – в десяти шагах, но, в случае необходимости, питание может доставляться прямо в комнату. Никто не пичкал его лекарствами, никаких уколов не делали, даже дверь оставили открытой. Окно не было зарешёченным, из него открывался вид на ещё заснеженный парк, где зелень сосен соперничала в яркости с исключительно синим небом наступающей весны. Он видел проталины тропинок, пустующую беседку, к которой, однако, уже была наслежена дорожка. Пришла мысль, что его увезли куда-то далеко: в другую область, в чужой мир, в иное измерение.
Теперь, умудренный опытом, Колесов решил проверить ещё раз некоторые моменты теории двух восклицательных знаков. Он не думал, что они прояснятся сразу и пригодятся на что-нибудь конкретное, кроме, разве что, оправдания самого себя – что он никогда не собирался взрывать ни далёкий склад боеприпасов, ни остров в Атлантике. Теоретически, например, как показали исследования Новикова и Торна, возможна и машина времени, а практически – для её осуществления пришлось бы овладеть фантастическими плотностями. Так и здесь, теоретически ничего не стоило с помощью подходящей мощности воздействовать на мантию Земли или даже вызвать направленный прокол её, но для этого мощность ныне действующих лазеров должна была бы увеличена «в каких-то» десять миллионов раз. Можно было принять к сведению и топологическую изменчивость электромагнитного поля Земли и прибегнуть к идее взаимопроникающих пространств, но всё это выглядело несколько необычно.
Однако этот самый трудный вариант и был теперь самым безопасным способом ухода в себя. Очень не хватало Безударчикова с его теорией переходных пространств и интуитивным пониманием математической сути проблемы, но что было делать? И через неделю, мурлыкая строчки Блока, что «невозможное возможно, дорога долгая легка», Колесов воздвиг горку испорченной  бумаги на столе и обнаружил, что этот невозможный  путь не является запрещённым. Прокол одного пространства другим имел ненулевую вероятность. К практике бурения горных пород он был пока не применим. Поначалу он даже опешил. Снова и снова исчеркивал он десятки белых листов, превращая их почти в окрашенные цветными пастами ручек, и тот же самый результат возникал перед ним с неумолимостью рока. И самое главное – на кого он теперь работает? Он думал, что на себя, но осторожные шаги под его дверью опровергали это его предположение. Предпочтительнее было бы забыть о полученных результатах, но, увы, голова не внимала предупреждениям. Она   действовала как бы сама по себе в автоматическом режиме, просто на столе он стал оставлять бумагу, заполненную всевозможными случайными записями и расчётами, а переписанный набело чистовик прятал в книгах, а затем кодировал написанное, используя те же книги, выбранные в случайном порядке. Уничтожать чистовики было труднее, жечь бумагу он не решался и потому аккуратно разрезал её на возможно большее число кусочков, предоставляя заоконному весеннему ветру разносить их по парку.
К исходу второй недели Колесов совершенно отчётливо почувствовал, что первое впечатление об этом учреждении, как о доме отдыха, было обманчивым. Это место не могло быть пансионатом уже потому, что он был полностью лишён связи с внешним миром. И только в кабинете главного врача он видел телевизор и телефон. Он поначалу радовался, что его не запирают снаружи, но скоро понял, что должен закрываться изнутри, так как с наступлением ночи тихие сумасшедшие выходили гулять, вступая в громкое и свободное общение.
Носить обеды часто забывали, и спускаться в столовую приходилось самому, а там властвовал детский принцип: «Кто успел, тот два съел». И даже больше. Над ближайшими трёмя столами властвовал здоровенный детина  Павлуша Дубинкин, бесцеремонно лазивший в чужие тарелки своей широченной ладонью. Есть начинали только по его команде, после того, как он, звонко пукнув, испускал газы. 
Витя раза два жаловался главному врачу Павлу Сергеевичу, но тот благоволил к тёзке и, загибая пальцы, перечислял просителю все достоинства системы.  Такие как Дубинкин, обеспечивали дисциплину не хуже штатных санитаров, а платить им не надо было. Экономический аргумент. Давно известно, что социальное развитие благотворно влияет на психологию индивида. Обиженные пациенты возмутятся, установят справедливое распределение, создадут демократическую и сильную Россию здесь и сейчас, на своём собственном месте. И каждый на своём. Так мы придём к идеалу. Это аргумент от развития общества и человека. И третье положение от марксизма: «насилие есть повивальная бабка старого общества, когда оно беременно новым».
Теоретически укрепившись, Колесов немедленно перешёл к практической реализации. Как только Павлуша наклонился над столом и попытался залезть своей лапой в Витино второе, Колесов не очень сильно ткнул его пальцами в кадык, тот рухнул на стол и, дёрнувшись раза два, затих. Но при этом полетели на пол тарелки и стаканы. И весь большой стол лишился обеда. Психи, действительно, самоорганизовались. Правда, не в пользу мятежника. Перед глазами Колесова запрыгала парочка, изображая боксёров. Он, держа свои нервы в кулаках, стал отходить, но тут его треснули по затылку, навалились сзади. Пришлось лягнуться ногой и пропустить удар одного из передних противников. Из носа закапала кровь. Однако спиной он почувствовал облегчение. Как-то быстренько отвалися один, другой, третий. Освободившись, Колесов опрокинул навзничь разбившего ему нос, а второй нападавший дал стрекача и покинул столовую. Колесов хотел было продолжить погоню, но тут перед его глазами возник белоголовый старик, который удержал его повелительным жестом руки: «Не стоит!» Колесов оглянулся и увидел сначала ещё трёх застольников, валявшихся на полу, а затем набегавших на него санитаров.
Преодолевая искушение ввязаться в поединок с двумя лбами, Колесов куснул губы и поднял руки вверх. Победителя скрутили как буйнопомешанного и сделали укол какой-то дрянью. А он только всё твердил, что следовал указаниям Павла Сергеевича, с которым ему нужно немедленно переговорить.  Вызванный главврач радостно потирал руки и говорил, что рецидив буйного помешательства подтверждает его теорию, что и над высокими умами, а к таковым он, разумеется, относит и Виктора Николаевича, также тяготеет энергия заблуждения. Или энтропия. Тут он ещё не решил. Сумасшедший блеск исходил от его очков, и он уверял, что смотрит на происшествие с символически-обобщённой точки зрения. По его словам, Колесов доказал целых три положения: революция устраняет своих героев, оставляет население голодным и всегда рискует перейти в гражданскую войну.
Укол действовал медленно и, постепенно погружаясь в сон, Витя слушал философскую отходную над собой. У Фрэнсиса Бэкона можно было встретить идолов рода, призраков пещеры, идолов площади и идолов театра, мешающих человеку мыслить правильно. А в тридцатых годах двадцатого века появилась знаменитая теорема Гёделя о неполноте – то есть о наличии в достаточно богатой формализованной системе таких утверждений, относительно которых мы не можем сказать, истинны они или нет. Мы вправе принять их, или их отрицание за новые аксиомы нашей системы, но, в таком случае, подобные им утверждения все равно неизбежно появятся опять. Ну, а если уж так в спокойной и солидно-строгой математике, то уж в нашей психиатрии – черт ногу сломит.
И, вероятно, богословы правы – без обращения к Абсолюту любые моральные предписания впадают в противоречие сами с собой. Но, думается, что здесь не вся истина. Вот девушка, ведущая себя абсолютно строго. И остающаяся старой девой. И вот другой ее вариант – путана, чихавшая на все моральные установления… В смысле будущего, в смысле детей – одинаково плохо. Нет, нет. Старик Гегель прав: в заблуждении скрывается тень истины. Одно переходит в другое. Должна быть сделана ошибка, переходящая в истину. Недаром говорится, что на ошибках учатся. На своих – гораздо нагляднее, чем на чужих. Вы прошли терроризм, и, как видите, он не привёл к успеху. Теперь ваше дело – организовать партию угнетённых психов и свергнуть Павла штрих один.
Следующие за этим дни прошли в какой-то расслабленности и полутумане. Тем не менее, внешние обстоятельства не мешали работать ручкой и шифровать записи. Он почти закончил работу, перестал спускаться вниз, а еду и питьё ему стала носить одна и та же высокая девица в легкоструйных одеждах, назвавшаяся Верой. Да, не к этой бы Верочке, сейчас бы под бочок… Если его брали на крючок, то это было слишком явно. Однажды она забрела в комнату Колесова просто так, в намерении якобы погреться, и, блестя сумасшедше уверенными в себе глазами, изумила его открытием, что он её муж и жить они будут вместе. Напрасно Виктор уверял её, что они развелись давным-давно, что он готов восстановить их отношения, но для этого надо поехать в ЗАГС, в областной центр.
– Во Владимир? – проговорилась она и прикусила губку.
– Далеко же меня завезли.
Нет, во Владимире никто его искать не будет. Значит, организм взял своё, и он проспал тогда часов двенадцать… Не уследил.
А девица была сторонницей гражданских браков и удобно устроилась на ночь в его постели. Дождавшись, пока самонадеянную сопостельницу сморил сон, Виктор покинул комнату буквально на полминуты, а вернувшись увидел, что его гостья бодрствует, фотографируя его черновики. Застигнутая врасплох, она сказала, что хотела бы иметь при себе автограф рукописей великого человека. Витя спросил только, где она взяла фотоаппарат. Оказалось, нашла в коридоре. И сумасшедшую, и шпионку она играла одинаково плохо. Надо было тоже изображать из себя наивного дурачка и сохранить эту соглядатайку, ибо в противном случае мог появиться ещё кто-нибудь. Фотоаппарат он оставил ей. Беспокоила мысль, что она тоже может только играть наивную дурочку, и тогда надо избрать другую линию поведения.
Утром долго не несли завтрак. В обед сумасшедшая шпионка появилась с подносом, на котором, помимо прочих яств, красовалась бутылка вина. Предложила выпить за всё хорошее и за свободу. Но тут дверь распахнулась, на пороге появился тот самый старик, единственный его союзник во время недавней драки. От порога он бросил палку, и стеклянные бокалы с вином слетели с подноса. Девица обозвала его хулиганом и идиотом, но старик только сверкнул глазами, и та улетучилась.
А руки деда витали над ним и сплетали кружево собственной почти прожитой жизни. Ага, его и звали подходяще: Серафим. «И шестикрылый серафим на перепутье мне явился», – вспомнился Вите школьный урок литературы. Правда, этот Серафим ни в сон, ни в чох не верил. Там, за пределом жизни – пустота, поэтому на излёте своего века хочется пожить по собственной воле. И вот, благодаря деньгам и родственникам, которые боятся, что он всё имущество отпишет второй своей жене, он в третий раз попадает в то место, из которого нужно тикать и как можно быстрее.  Возраст не тот, слегка ослабел и ищет напарника. Но дед имел наклонность к фантазированию:
– Ты понимаешь, что тебя нет? – спросил он Колесова.
Витя усмехнулся:
– А что мы уже на том свете?
– Тебя нет в списке пациентов. В любой момент ты можешь исчезнуть, и никто не хватится. Лучше исчезнуть по собственной воле, а не чужой.
У Колесова затуманились глаза. Как же он забыл. Ни подходящей одежды, ни документов! А дед продолжал плести своё. Первый раз он бежал ещё во время войны из пермского ФЗУ, когда был направлен туда с Вологодской области. Хотелось выучиться на токаря или на столяра. Нравились эти занятия. А у токарей, как сказала мать, броня. Для него, шестнадцатилетнего, это было дело десятое, а для неё, уже проводившей на фронт мужа и двух старших сыновей, может быть, стояло на первом месте. Но уже тогда предчувствие того, что мир устроен не по человеческим желаниям, не обмануло его. У него был красивый каллиграфический почерк, и комендант общежития – молодая женщина – посадила его переписывать данные со сданных паспортов новой партии обучающихся. Немного поколебавшись, он пошёл на нарушение заведённого порядка и не внёс в список вновь прибывших себя и двух своих земляков. Документы их сохранил у себя.
В шестнадцать лет он сообразил, что бюрократическая система легко прокалывается. Если не внесён в список, никто искать тебя не будет. Ты исчезаешь для этого бумажного мира в вечной неопределённости и имеешь шанс поступить по своей воле. Обучение свелось к примитивному плотничьему делу. Строили какие-то сараюшки для средней и мелкой живности, склад для угля. Да сарай он, деревенский парень, и без всякой выучки мог сделать. Кормили так себе. И он с двумя приятелями-земляками решили дать дёру. Что они и сделали, отправившись колесить на северо-запад страны в собачьих ящиках под поездом. Не самое приятное путешествие – пыль, грязь, мелкие камешки. Приобрели вид заправских трубочистов. На станциях, когда состав проверяют, надо было разгибать скрюченное тело, неприметно вылезать из-под поезда, а затем, так же незаметно, занимать прежние места. Вытащила их милиция уже на станции Буй, откуда до родных мест было уже рукой подать. Капитан милиции обещал их расстрелять, но утром отпустил, напутствовав каждого пинком в зад. За три дня они разделили на троих булочку и бутылку молока. Пройдя пешком вёрст с десяток, он пришел в деревню к тётке, до родного дома оставалось примерно столько же. Сердобольная тётка, досыта накормив его блинами, едва не отправила его на тот свет. Но он уцелел.
Войну он поймал уже на исходе, на самом кончике её. Воевал не с фашистской Германией, а с Японией. На Дальнем Востоке, в Северном Китае. Самураи бежали так, что догонять не успевали. Их гнала армия, которую губили свои и чужие гады, и потому воспитавшая в себе волю к жизни. Там однажды с помощником во время неистовой жары пришлось на себе долгое время нести тяжёлый станковый пулемёт. Передислокация части из пункта А в пункт Б, а все причиндалы пулемётный расчёт несёт на себе. В голову пришла счастливая, как казалось поначалу, мысль, и они купили у китайца за мешок табака и два десятка консервов, найденных в разбитой японской машине, лошадь. На время поездки. Вроде бы разошлись полюбовно. А тут вспыхивает какая-то мгновенная компания по борьбе с мародёрством. И вот друг-китаец увидел возможность всё своё сохранить. Накатал жалобу на русских солдат, которые попросту увели у него лошадь. Приказ генерала был быстр и скор: «Найти и расстрелять. Организовать показательный расстрел». Под вечер в жёлтой полупустыне их нашёл майор Николай Блинков:
– Ну, вот что, ребята, распрягайте лошадь. Она дорогу к хозяину найдёт. Но вы её – не видели. А я вас – не нашёл. Берите пулемёт и быстрее в часть, пока другие ищейки не вышли на ваш след.
Пришлось последние километры полубегом с грузом сделать. Было впечатление, что бежали не они сами, а какие-то высохшие призраки. В сущности, так оно и было – это передвигалась их воля к жизни. Старик рассказывал, а Колесов живо представлял себе одинокий марш-бросок двух призраков под иссушающим августовским солнцем. Пересохшие губы жаждали влаги, и она явилась им: рядом пошла зелёная трава, возникшая невесть откуда, они почти наткнулись на невысокий сруб, ведро, ковшик. Ковшик привёл Серафима в чувство, он огляделся ещё раз и заметил недвижную ящерку и мух, упавших рядом с нею. А напарник уже доставал ведёрко, и его пришлось опрокинуть, дать подножку рассвирепевшему товарищу и показать на дохлую ящерицу, мёртвых мух:
– Видишь? Нас предупреждали.
Какое там? Он ругался и лез драться. Серафим почувствовал, что мутнеет сознание, а злоба уносит последние силы.         
– А сказки ты читал?   
И это оказалось спасением. Чтобы извести героя, злодеи часто прибегали к отравленной воде и еде. Уходя, японцы отравляли колодцы, и смерть была их последним словом в этой полупустыне.
Уже перед засыпанием, посматривая на жестикулирующие руки старика, Колесов решил, что быстро отвалившиеся с его спины сотрапезники – результат умелых и точных ударов этого старикана, озабоченного проблемой бегства. Вероятно, есть к кому. Нужно бы сплавить ему книжки. Передать Безударчикову. Тот расшифрует. Но куда побежит он от самого себя? Наступает время настолько тонких технологий, что человек сам может истончиться, обратиться в мнимость, иллюзию, прах. Он понял и то, почему «Филипп!!» предпочёл не закончить своей замечательной работы и не подписаться своим собственным именем. От неё веяло дыханием небытия. Достаточно страшным, чтобы содрогнуться. И бояться ему следовало не преследователей, а самого себя. Именно в сумасшедшем доме и следовало ему завершить свой труд, подписав его вопросительными знаками. Однако старик, видимо, был другого мнения. Мутилось сознание, но в каком-то мареве полусна старик всплывал в воздухе, кружился над ним, подмигивал одним глазом и прищёлкивал пальцами руки:
– Мы должны уйти прежде, чем за нами придут. Ты внимательно читал сказку?






23.10. 2010.                Волгоград – Волжский.







ОГЛАВЛЕНИЕ



Глава 1. Теория        

Глава 2.  Муки
Глава 3. Nihil
Глава 4. Жрица
Глава 5. Оптический
Глава 6. Рисунки у воды и на
Глава 7. Вниз по
Глава 8. В колодцах
Глава 9. Переполнение
Глава 10. В переходных
Глава 11.
Глава 12. Экологический
Глава 13. Дело с восклицательными
Глава 14. Короткое