Большое посвящение Гийому Аполлинеру. Часть 2

Респектабельный изобретатель
Эротической прозы модерна
И  беспомощный заклинатель
О любви тосковал безмерно,
Бесконечно он о Мари,
О кошатнице и кокетке,
О жестокой почти нимфетке,
О дурнушке, не говори,
Тосковал о рыженькой Мери,
Что прекрасна и так жестока,
Сотни раз он держал пари,
Что умрет совсем одиноким,
Ну, а кто там не одинок?

Не подыгрывайте ему  -
Тяжелейшее из ранений,
И неправильную тюрьму
Пережил этот польский пленник.
Ведь поэтам доступна жуть
В том кратчайшем из промежутков.
Я на вас еще погляжу
В ситуации столь же жуткой.

...Белорунных ручьев Ханаана...
Те быстрины, воронки, мели
Отыскали на дне стакана
...те,кто счастья в любви не имели...

Пресловутые химеры,
Разглядев Аполлинера
С крыши готики колючей,
Разукрашивают тучи,
Забираются все круче
Черепицей старых крыш,
И плывет, плывет Париж
В майском мареве сирени...
Пенье сказочных сирен,
Неотложек, полицейских
Шепот антикварных стен
Слышит он из хмеля крена...

Вот ты мне все говоришь
О Париже - хочешь, в Ниццу
За фиалками махнем,
И на белом пляже пену
До небес с тобой взобьем,
Стойкий отблеск Ханаана
Пенной зеленью зальем,
Левантинских, несказанных,
Гребни волн пересчитаем,
Разживемся там тряпьем
В пестрых ситцевых заплатах
Пляжным, и в кинематограф
На Бьеннале попадем.
Может, сердце и оттает.

Синема пивная пена,
Пленок старых завитки,
И романы здесь легки -
Это вам не страсть Верлена.

Из газетных старых кип
Сплетни, тронутые тленом,
На мусолить не с руки -
Для Рембо и для Верлена
Расстарались сквозняки.
Все для них попеременно:
Страсти злой легионеры
И наемники любви,
А, точнее, верноподдан-
ные той простой шальной любви,
Оголтелой, потаенной,
Многосмысленной любви.
Ни полов не разбирая,
Ни влечений, ни пристрастий,
Наций и ориентаций,
Пламень страсти лишь лелея,
Песнь поют для слез и лилий,
Не таясь от папарацци.

Для античных юных граций
Собитают розы в кипы
И, рыдая и немея,
Продолжают вереницу
Тех, подстреленных, как птицы,
тех, ...кто счастья в любви не имели...

...Звездный шлейф над громадами башен
Оставлял ее взор по ночам...
И осушивал слезы в очах
Ветер тот, ...когда вечер венчал
Поцелуи кровавые наши...

И с тех пор в мою душу глядит
Та, что нежной и гибкой пантерой,
Той цыганкою-петенерой,
Козлоногою, в свите легчай-
шей, летящей в лугах Примаверы
Кастаньетами танец венча-
ла пред вечной и светлой Венерой.

На закате Трокадеро
Душу сушит бесстыдно, без меры,
И поют золотые химеры
...Гимн рабов и печальный мотив
Тех, кто счастья в любви не имели...

Раскрываются асфодели
И рождаются ле и рондели
У поэта, и свечи затеплили
В честь несчастных,
Отпущенных в грех, тех,
...кто счастья в любви не имели...


А юная прекрасная Мари
Отважно так рисует акварели,
Ее же окружают гребни, мели
Сиреневого Иль-де-Франса, и Париж
Выходит из серебряной купели.

Мари рисует пастушков и асфодели.
Застать Гийома дома не сумели.
А ...женщины на май речной смотрели...

Друзья в кафе устроили потеху.
Дурман поплыл и времени прореха
Все разъезжается. Кому-то не до смеха.
Под туфелькой осколки хрусталя.
Играет свита короля без короля.
И процветают вновь антропософы,
Астрологи, спириты, теософы -
Больной расцвет в разгаре февраля...

Как затянулся мир. И что там - будто эхо?
Звучит из будущего слабенький намек.
Но здесь - у каждого объезженный конек,
Амбиции, воззванья, манифесты.
С отцом собрался на охоту паренек,
Который посторонним будет на фиесте.

Готовится глобальная игра,
Прикрытая пока что флером бальным,
Неистовством, угаром карнавальным,
И первый флаг предупредительный упал.

И тут... опять ...разбился мой бокал...
Разбился об асфальт
...подобно взрыву смеха...


Сам Пикассо Гийому потакал,
А тот, совсем не зная про гештальт,
Запихивал носки и галстуки в бутылки
(поступок даже для француза слишком пылкий).

Букеты для Мари и тысяча вопросов,
Что вечно остаются без ответов.
Мари садится в ветхую карету
И исчезает возле Сакре-Кер.
В поэто вечер выстрелил в упор.
А тут еще навесили Джоконду.
На подозрении чудак из польской фронды:
Мсье Костровицки - карбонария потомок
И итальянца - мятежа обломок.

Он в Праге с черной магией играл
И Бестиарий темный сочинял,
И с пышнотелой Линдой флиртовал,
А у нее не зубы  - дольки чеснока,
Божественный оскал,
Корицы запах, цвет слоновой кости...

Мати к мамаше укатила в гости.
Со стен глядели сотни акварелей.
А мы - любовь искали на панели
И утешенья отыскать не захотели,
И так и не смогли, и не сумели,
И, если честно, отбивались еле-еле
От членства скорбного в том ордене для тех,
Кто счастия в любви достигнуть не хотели.

Не иссякает чувственный запал.
А Линда демонстрирует оскал,
И кожа у нее божественного цвета
Слоновой нежной кости. Он ее искал
По лавочкам старьевщиков, притонам, кабакам...

Нашел же на обрыве плавной Леты,
Где продавал желающим билеты
Паромщик мирный, сгорбленный Харон
За медные истертые монеты.

Так что ж все плещет
В пыльных склянках пражская отрава
Под видом зелья приворотного любви,
Источника натужного веселья
И возмутителя и так пылающей в крови
Потребности не спрыгнуть с карусели,
Хранящая безумий Борджиа надтреснутый бокал?

И в этом он забвения искал,
Но находил в пучине алкоголей.
А ты мне все настойчивей глаголешь
О страсти, чувственности, о пороке,
Даже о любви?

На набережных зажигают фонари
И на спектакль спешит божественный Нуриев.
Его ты поучи коварству и любви.
Ты не учел, что мы в одном ярме истерли выю,
Мы радости познали дармовые
И мы сожгли при Трафальгаре корабли.