Детские шалости и хулиганства

В этой теме мне похвалиться нечем. Мои детские хулиганства не вышли за пределы традиционных. Да, я не сочинил ничего нового, а двигался давным-давно проторенным путем. Мы издевались над взрослыми, над животными и расписывали стены непристойными надписями.

Взрослые и кошельки
Любимым занятием было передразнивать пьяных, тем паче, что недостатка в них не было. Когда пьяный шел по нашему двору или приближался к нему, то мы, обычно, гурьбой пристраивались за ним и гротескно повторяли его движения. Стоило ему покачнуться, то мы шатались так, что слетали с дорожки или шлепались на колени. А если он рыгал или начинал блевать, то мы изображали это с таким усердием, что нас на самом деле начинало тошнить. При этом мы вопили как свора чертей и иногда пьяные нас замечали. Чаще всего они просто ругались матом, иногда умильно улыбались, но всегда продолжали путь, не задерживаясь на наши выходки. Услышав, что пьяным в белой горячке мерещатся черти, мы принялись показывать им рожки пальцами или веточками. Бывало, что брали веревку, обматывали вокруг шеи и, поднимая свободный конец вверх, высовывали язык, намекая на то, что белгорячечники зачастую вешаются. Многие хохотали, но находились отморозки, которые зверели с пол-оборота и кидались за нами в погоню, Чаще всего обходилось без серьезных происшествий, но помню, что нескольких пьяных подводили ноги и тогда они, падая, бились лицом об землю или о корни деревьев. Мы делали шухер, зная что пьяный рассержен не на шутку, поэтому не могли увидеть, как и в каком состоянии он встает с земли. Иногда мы специально кидали пьяному под ноги какую-нибудь ветку или натягивали веревку, чтобы тот упал. Ну так ; для смеха. В общем, наши отношения к пьяным были самые разнообразные ; от простого насмехательства до ненависти. Видимо, виноваты в этом были наши родители, проклинающие пьяных и пьянство, а также кино и телевидение, постоянно высмеивающее пьяных и обличающее пьянство.

Только сейчас я понимаю, почему в то время так сильно шла борьба, даже скорее не борьба, а именно ; обличение пьянства. Некоторые круги пытались поставить знак равенства между словами «русский» и «пьяница». Посмотрите тогдашние фильмы - нигде вы не увидите, ни пьяного грузина, ни пьяного еврея, только русские, русские и русские. Подняв после войны тост за Русский Народ, Сталин, тем самым подписал ему тернистый путь насмешек и оскорблений, но зато сумел расколоть фронтовое братство, да и всю страну. А после смерти Сталина начинается открытое насмехательство, преподношение русских как самого пьяного, глупого и недотепистого народа. В это немалый вклад внесли известные артисты ; Аркадий Райкин, Георгий Вицин, Юрий Никулин.

Издевательствам над двумя старухами, Поносьевной и Кошатницей, жившими в нашем подъезде, я посвятил целую главу и повторяться не буду.

Нравилось нам привязывать кошелек на веревочку и дергать его в тот момент, когда человек нацелится на него рукой. Здесь нужно было иметь отменную реакцию, иначе кошелек мог попасть в руки взрослого, а он у нас был один-единственный, купленный в складчину, на уворованные у родителей деньги. Делали мы это обычно у магазина «Радуга». Вход в него располагался с правой стороны, если смотреть с фасада ; совсем не так, как сейчас у магазина «Магнолия»57. Выступающая витрина, оставляла в самом низу ненаблюдаемое пространство, где можно было без проблем протянуть веревку и спрятаться. Вся команда стояла неподалеку от входа и наблюдала за людьми, а «водящий» (назовем его так) на карачках прятался под выступающей витриной, следя за тем, чтобы кошелек не достался врагу. Мимо водящего почти никто мимо не проходил и не обращал на него внимания, ибо переход располагался точно там же, где сейчас подземный и все шли оттуда к дверям магазина. Жители 26 дома обходили «Радугу» слева, поэтому около водящего мог пройти, либо житель самой «Радуги», либо, кто-то из нашего двора, а таких было немного. Еще одно, что может быть непонятно современному читателю (ведь полвека прошло) - по тротуару, вдоль сломанного ныне 1 корпуса 24 дома никто не ходил. Вообще, гуляющих без дела, личностей, как сейчас, тогда почти не было.

У Дольского есть такая фраза «как жестоки наши юные года…», насколько кратко и насколько емко сказано про то, что детство не знает милосердия и жалости. Не испытав страданий, не страшась смерти, оно, порою, обрекает других на мучения и гибель. Причем обрекает со смехом, не задумываясь, что же произошло.

Вот ; забавная игра, но сколько с ней связано неприятностей для взрослых. Помню, старушка, слишком сильно рванувшись за убегающим кошельком, не удержала равновесие и упала сначала на колени, а потом и на ладони. Колени у нее были начисто содраны, она стонала, а мы бегали рядом и кричали: «молись Богу!, лбом, лбом стучи ; Бог подаст кошелек». Боже мой с какой ненавистью смотрели на нас работницы магазина, которые выскочили помочь старушке подняться.

Один мужчина, который шел в толпе, решил схитрить и чтобы никто не видел, как он поднимает кошелек, присел, будто бы завязать шнурки. А потом правой резко дернулся за кошельком. И ухватил его! Тогда водящий (не помню кто дергал веревку тогда) рванул ее изо всех сил, всем своим туловищем. Ну оборвет веревку ; так оборвет, что же делать! Не отдавать же кошелек мужику. Тот держал его очень крепко и это его сгубило. Рывок веревки нарушил шаткое равновесие и приложил его башкою аккуратно об бетонный выступ витрины. Удар был звучный! Кошелек он выпустил и даже вскочил, но схватившись обеими руками за голову покачиваясь присел и бормотал какие-то проклятья. Как всегда в таких случаях, мы сделали атас.

Дети ; упертые создания. Взрослый бы, играя в эту игру, пошалил бы два-три раза и успокоился. Мы же ходили на нее как на работу, заставляя каждый день людей падать, ударяться и ронять авоськи с продуктами.

Один раз мы чуть было не попались. Кто-то, видимо, уже ученый или заметивший нездоровый детский ажиотаж около дверей магазина, торгующего тканями, сделал вид, что глядит на кошелек, а сам рванулся к водящему. И, если бы не его быстрые ноги и мы, которые стали бросаться в него песком (наша дворовая тактика - сколько раз мне глаза засыпали, наверное, поэтому к старости и подослеп), то не сдобровать бы водящему ; потащили бы его в детскую комнату милиции, а может быть оборвали бы уши.

Наученные горьким опытом, мы вечерком, пока никто не видит, протянули леску, взятую у рыболова Ивана, между деревцем росшим прямо у самой витрины и телефонной будкой стоявшей поодаль у автомобильного проезда во двор. Это нам несказанно помогло в тот момент, когда еще один умный мужчина решил поймать дергальщика кошельков. Ух! Как он полетел, причем не плашмя на грудь, а, подсеченный леской, он повернулся и упал на плечо с таким визгом, как собака, которой на лапу уронили кирпич.

Конечно, все это не могло пройти безнаказанно. Сначала, мы, выполняя роль шухера, засекли во дворе 28 дома участкового. Он, дурак, не сняв форму, стоял и караулил, когда мы начнем хулиганить. Передав по цепи «атас», все разбежались.

На некоторое время мы прекратили свои бесчинства. Но время шло, нас никто не беспокоил, и захотелось снова поиздеваться над глупыми и жадными людьми. Проведя несколько успешных операций, мы услышали, что по улице катит милицейский мотоцикл с двумя мильтонами. Улицы были пусты, такого дикого шума как сейчас не было и треск мотоцикла мог не расслышать только глухой. А куда легавым угнаться за нами, мальчишками, на своем мотоцикле! Никого не поймали! Но ; напугали, то есть, свое дело сделали. Больше мы кошелек на веревочку не привязывали.

Но кошелек остался, ему надо было найти какое-нибудь применение. Решили набить его своим дерьмом, а потом положить около помойки ; будто бы кто-то потерял, выбрасывая утром мусор. Мусоропроводов у нас не было и мусор приходилось самим относить в помойку, которая стояла посередине между тремя домами. Лишний раз никому ходить не хотелось, поэтому малочисленный в то время мусор или заворачивали в газетку или клали в авоську, которую засовывали в сумку или карман, после того, как вытряхнули мусор.

Но тут возникли проблемы ; всем хотелось увидеть, что будет, когда жадюга, охочий до находок, подымет кошелек с дерьмом, но никому не хотелось набивать его этим. Поняв, что шутка номер один срывается, на это решился я. Но шутка все-таки сорвалась. Вернее сорвалась для нас - о том, что произошло мы могли только предполагать и, по-моему, нам это было только на руку, поскольку мы могли фантазировать и хохотать до упаду.

А было так ; кошелек с дерьмом был брошен около мусорного ящика. Две бабушки, выносившие мусор, не обратили на него никакого внимания. То ли они были слепы, то ли не привыкли брать чужое, а может, испугались, что хозяин кошелька сейчас обнаружит пропажу и вернется за ним и им, вследствие старости, не удастся от него убежать, сжимая в руке его кошелек. Придется отдавать, что стыдно и неприятно. Мы были в шоке ; что народ разбогател до офигения? Почему никто не нагибается за кошельком? Может на нас обращают внимания и стесняются? Тогда решили отойти от помойки подальше и сделать вид, будто беспечно играем, а самим - наблюдать. Благо тогда в нашем дворе деревьев не было и территория хорошо просматривалась. А скажу погода была что ни на есть отвратительная и торчать на холоде и мелком противном дождике было неприятно, но мы хотели увидеть как счастливый обладатель кошелька вляпается в дерьмо. Поэтому мокли, мерзли, но терпеливо ждали.

Наконец из первого корпуса вышла дородная тетка лет сорока одетая в светленький, неопределенного цвета и рисунка, домашний халатик советского образца, который висел на ней как мешок для картошки, прикрывая громадные телеса. Ее жаркая натура допускала нахождение на такой погоде с голыми руками и ногами. В руках она держала оцинкованное помойное ведро, заполненное какими-то очистками. Опрокинув с размаха ведро в контейнер, она скосила глаз вниз и увидела кошелек. Мы замерли ; сейчас должна быть ржачка! Тетка, несмотря на свои внушительные размеры, так быстро присела, оголив толстые ляжки, и так резко схватила кошелек, что, если кто-то не знал, то и не понял бы что произошло. Мы ждали главного, но она также быстро сунула его в карман своего халатика и не торопясь двинулась обратно.

Кошелек пропал и больше мы так не шутили.

Животные
Мы издевались не только над людьми, но и над животными тоже. Хотя в гораздо меньшей степени, поскольку животные, несмотря на свои скромные размеры, могли дать нам достойный отпор и, практически всегда, выходили победителями.

В кошек и собак камнями мы не кидали. Во-первых, хрен в них попадешь, а, во-вторых, после этого кошка или собака убегала так далеко, что становилось совершенно не интересно. Таскать кошек за хвосты тоже не таскали. Я рискнул один раз, а потом мать долго лечила мне руку, ругая и меня, дурака, и поганую кошку.

Несколько раз мы пытались запустить «ракету» ; кошку или собаку с привязанными к ней консервными банками, которых всегда было вдоволь на помойке. К тому же, мы изо дня в день играли «в банки», поэтому определенный запас у нас был припрятан всегда. Старшие ребята уверяли, что это уморительное зрелище - кошка летит по двору, как угорелая, а за нею на веревке с диким шумом несутся банки. Они лет пять-семь назад пускали у себя в деревне - потом этих кошек уже никто больше не встречал. Значит они, или добегали до райцентра, или тонули в реке.

Но у нас ничего не получалось. Кошка пробегала несколько метров и замирала, понимая, что грохот замолк. Двигалась снова ; грохот начинался. Она снова замирала и до нее доходило, что виновата веревка, которую к ней привязали. После чего, пыталась любой ценой освободиться от нее. Если мы кидались на кошку с палками, топали ногами, она отбегала от нас подальше, останавливалась и начинала отгрызать веревку. А иногда она проносилась среди кустов и резким рывком срывала с себя веревку. Похоже, что московские кошки, за долгое время общения с людьми цивилизовались и стали хоть что-то соображать. И лишь только раз мы насладились этим зрелищем. Сопливый Серега, приволок здоровенного кота, подманив его на объедок, выуженный из помойки. Вот тот летел, действительно, ракетой! Мы попытались его догнать, но не тут то было. Он сиганул по двору так, что пятки сверкали. Хотя весь этот ужас длился всего несколько секунд - пронесшись по двору, кот залетел в детский сад, у которого (сохранилась до сих пор 2018 г.) ограда представляла собой частую решетку. Кот проскочил в отверстие, а банки - нет и оторвались.

Собаки вели себя еще хуже ; они просто не реагировали на консервный грохот. Гремит и гремит, а им-то что! Самые дурные начинали чуть ли не играть с этими банками. Другие ходили весь день по двору грохоча консервами, пока какой-нибудь взрослый, проклиная малолетних идиотов, не отвязывал их. Видимо раньше в Москве было менее шумно и собаки боялись грохота. Поэтому старшие ребята и могли запускать «ракеты». А мы такого удовольствия были начисто лишены, поскольку наши, районные, собаченции к шуму и грохоту были привычны. Сколько я помню свое детство ; постоянно, что-то строилось. Сначала АТС, потом дом 17, затем еще какие-то здания, то выроют яму, то закопают, то опять выроют...

Несколько раз мы пытались связать между собой кошку и собаку. Но это было совсем не интересно. Увидев собаку, кошка начинала биться в руках так, что удержать ее не было никакой возможности. Да и собаку приходилось держать изо всех сил, чтобы она не порвала кошку раньше времени. Только один раз, найдя каких-то малохольных, что кота, что собаку, мы связали их веревкой. Собаке привязали к ошейнику, который на ней, к нашему удивлению, был, а кота обмотали веревкой с несколькими узлами. Они стояли совершенно не реагируя друг на друга. Дав пинка под зад собаке, мы, практически, натащили ее на кота. Он, наконец, испугался и побежал, но тут же, даже не дав натянуться веревке, полез на дерево. Собака поставила лапы на ствол и принялась лаять. Кот полез еще выше ; на всю длину веревки. Но тут, гавкнув всего раз пять, собака решила дать задний ход. Ха! Не тут то было ; ее ошейник соединялся туго натянутой веревкой с сидящим высоко на дереве котом. Собака ошалела и, стоя на задних лапах, начала дергать головой из стороны в сторону, пытаясь оторвать кота от ствола дерева. Но фига!. Двадцать кошачьих когтей держались крепко. Мы хохотали до упаду! Нам очень было смешно как собака «танцует». Кот тоже начал громко мявкать, поскольку веревка тянула его вниз, к собаке. Мы стали спорить ; сможет ли собака стащить кота и сожрет ли она его или от страху припустится наутек, таща кота за собой. Но наши споры разрешились весьма неожиданно и просто – узел на коте растянулся и веревка быстрой змейкой сползла к собачьим лапам. Встав, наконец, на все четыре ноги, собака почувствовав свободу, рванула так, что мы только ее и видели, волоча за собой прекрасную бельевую веревку, на которой тетя Зоя сушила белье. Жаль, что она теперь ее больше не увидит. Расстроится ; украли веревку! Мы-то надеялись, наигравшись с собакой, веревку вернуть. Но наказания мы не ожидали. Веревки тогда были дороги и редки, да и магазинов было мало, поэтому крали их женщины друг у друга довольно часто. На нас не подумают.

Еще были голуби. Для нас это были всего лишь мишени в стрельбе из рогатки. Никаких чувств к поганым сизарям мы не испытывали. У меня такое ощущение, что мы их даже за живых-то существ не принимали. Кошачий корм – и только. В нашем дворе было очень много кошек и, если кто-то, удачно, пулькой, сделанной из гвоздя, попадал голубю по башке и тот подыхал, то его сразу же съедали кошки. И нам казалось, что они благодарны нам за это, поскольку, нажравшись свежатинки, становились добрыми, катались по земле, давали чесать свое пузо, громко урчали и никогда не выпускали когти. Поэтому голубей мы старались бить почаще. Хотя для того, чтобы свалить голубя надо было попасть ему точно в голову. Ну а это не всегда и не каждому удавалось. Обычно охота заканчивалась тем, что голуби подпрыгивали на метр, махали крыльями и снова возвращались на исходную позицию, дай бог, что потеряв одно перо.

Мы ловили голубей, дабы отдать их кошкам на съедение. Обычно мы связывали голубю крылья и клали его перед подъездом, любуюсь, как к нему с разных сторон подкрадываются кошки. Теребят его своими лапами, а он дергается, замирая от страха. Затем, наигравшись, кошки набрасываются на него и, в конце концов, сжирают, при этом дерясь друг с другом за самые лакомые кусочки.

Ловили мы сизарей тазом или ящиком, ставя его на палку, к которой была привязана веревка. Под таз насыпались хлебные крошки и в нужный момент дергалась веревка. Если ящика или таза под рукой не было, мы привязывали веревку к ручке двери подъезда, которая была на пружине, и держали дверь открытой. В подъезд насыпали опять же хлебных крошек. Увидев, что несколько голубей переступили порог, веревку отпускали. Остальное было несложно.

И только Илья Басиладзе мог поймать голубя на помойке голыми руками. Но он ловил только белых, породистых, голубей, которых мы разводили на чердаке второго корпуса, над квартирой Генки Семикова. Помойка была обнесена забором в полтора кирпича, на который насыпался хлеб. Илья присаживался под забором и ждал, когда над ним начнет клевать нужный голубь. Рывок - и он держал голубя в ладонях, которого мы бережно относили в импровизированную, сделанную из старых ящиков, голубятню.

Связывание дверей
Особым шиком было портить замки и заклинивать двери. Делали это мы редко, но метко. На наше счастье в начале 1960-х годов появились цилиндровые замки с маленькой тоненькой замочной скважиной, в которую достаточно было засунуть обычного песка или земли, кусочек тетрадной странички, обломок спички или скрепки, чтобы, после этого, открыть замок ключом стало невозможно.

Раньше в старые замки с огромной скважиной надо было насовать целый ворох гвоздей, скрепок, бумаги, чтобы они забарахлили. Но – легко пришел – легко и ушел, как говорят англичане, поэтому такие замки очень просто очищались от мусора.

Такую гадость мы делали только тем, кого уж очень не любили. Я помню всего пять таких случаев, в число которых входил какой-то мужик из соседнего (26) дома, проколовший нам мяч за то, что мы попали им в его окно, хотя стекла и не выбили. Мы подкараулили, когда он выйдет из дома, позвонили в его дверь – никто не ответил. И засунули в узкую замочную щель обломки спички, сдобрив их грязью с газона. А потом, вечером, спрятавшись в кустах, смотрели как он бегает по двору в поисках какого-нибудь знакомого, кто помог бы ему открыть дверь. Наслаждались глухими ударами выбиваемой двери, матерной руганью и прочим шумом. Примечательно то, что мужик оказался с мозгами – поняв откуда ветер дует, он никогда больше не мешал нашему футболу. Урок пошел ему на пользу.

Такие хулиганства выполнялись элементарно, поскольку взрослые были на работе часов до шести-семи вечера, а мы приходили из школы в час-два. Могли и раньше.

Еще одной бабуле долго пришлось ждать помощи - ее дверь открыли только в двенадцати ночи, поскольку она слезно просила не ломать ее дверь, а выковырять замок. Она провинилась отведя в милицию Пестрого Игоря за то, что он орал матерно во дворе. Как хороший мильтон, завернула ему руку и потащила в 124 отделение в детскую комнату. Пестрый струхнул не на шутку и чистосердечно во всем признался. Его родители получили частное определение, а самого поставили на учет. Такое оскорбление надо было смыть. Поэтому в ее замок было засунуто столько всего, что выпирало наружу. И земля, и спички, и фольга от шоколадки, и газетная бумага. Все эти причиндалы были обильно смазаны силикатным клеем и утрамбованы. Со страху, что нас узнают по следам клея на руках мы отмыли их до зеркального блеска, чем только выдали себя. Но не придерешься - чистые руки не улика! Я думаю все догадались, но отмолчались.

А вот привязывали и припирали двери палками мы то и дело, поскольку это не составляло большого труда, ведь входные двери в наших домах, вопреки пожарной безопасности, открывались не наружу, а внутрь. Один, недавно умерший, архитектор уверял меня, в необходимости этого. Дабы – такую дверь легко выбить с разбега, если, например, приезжает ментовский наряд. А при пожаре давки не будет, поскольку в квартире мало людей – можно и вовнутрь открыть. В довершение всего строители украсили входные двери огромными П-образными ручками с большим зазором между ручкой и дверью.

К ручке было легко привязать веревку или засунуть в нее палку, которая цеплялась за косяк двери и не позволяла открыть дверь. Поскольку двери находились в нашем доме друг против друга, мы связывали их попарно – одну к другой. Достаточно было двух кусков веревки, чтобы заблокировать все четыре двери на площадке. После чего можно было давить на кнопки звонков и орать во все горло: «Пожар! Спасайтесь! Горим!» А потом давиться от хохота, глядя на то, как жильцы пытаются открыть свои двери. Веревки плотно не держали, поэтому, те, кто открывали двери, начинали через некоторое время дергать друг друга, вопить и ругаться. А мы тихонько выбирались из подъезда и проползали вдоль стены дома, чтобы заблокированные не могли в окно увидеть нас. А иногда отсиживались на чердаке. Но недолго мы веселились. После одного: «Пожар! Горим!» некую старушку, которую я толком и не знал, положили в больницу – она так сильно дергала дверь, что получила инфаркт от страха. Это уже пахло уголовкой, поэтому родители ругались на всех подряд, пугали тюрьмой и зоною и мы закончили издеваться над взрослыми…

хотя продолжали издеваться над своими ровесниками. Как было приятно позвонить по телефону, покойному ныне, Кольке Пилясову и сказать, что я стырил сигареты «Ява», зная, что его дверь привязана к соседской и что в его подъезде все на работе и, несмотря на наличие в его квартире телефона, никто не поможет ему открыть дверь. А, когда часа через два он выбирался на волю с воплями: «какие-то суки привязали мою дверь», то как сладко было ему сказать, что мы с Серегой выкурили все три сигареты в роще (там мы обычно курили, поскольку место было оченьно безлюдное) и не фига было опаздывать.

Ну а когда нам стало уже не одиннадцать, а тринадцать лет, мы стали уговаривать девчонок позвонить по телефону какому-нибудь «привязанному» и назначить ему встречу, а потом громко ржали представляя, как этот несчастный пытается, повинуясь голосу плоти, вырваться из дома.

Расписал подъезд под хохлому
Самое эффектное деяние моего детства состояло в том, что я расписал нецензурными словами весь свой подъезд с первого по пятый этажи. За что получил нагоняй от матери и укоры соседей, сводившиеся к тому, что, если у ребенка нет отца, то ему прямая дорога либо в дурдом, либо в тюрьму. Помню как отец Вовки Петухова, встретив меня, сказал: «Ну, что, дурак, сделал? Зачем?» Ответить на такой простой вопрос я не смог. Нет, нет, я не боялся Петухова-отца, он слыл очень спокойным и уравновешенным человеком, я никогда не слышал чтобы он голос-то повышал. Просто я не знал, что ответить, поскольку сам не мог понять зачем и почему я это натворил. Теперь-то я понимаю - это было подспудное стремление к творчеству, побуждающего одного строить, а другого - ломать. К сожалению, в нашей среде, малоимущих рабочих и служащих, где не имели представления о музыкальном, художественном, литературном образовании и эстетическом воспитании, это стремление принимало подобные уродливые формы.

- Эх, Вовка! ; продолжил он ; сядешь или сопьешься! Отца-то нет! - И ушел.

Его слова не сбылись, вернее сбылись, только в его сторону. Его сын спился, а не я. Поэтому не спешите вешать ярлыки детям по их хулиганствам. С кем чего не бывает. Все шалят и шалят по-разному. Мне кажется, что крупные детские шалости говорят о «крупной» натуре ребенк. Скажем так: «большому кораблю ; большое плавание». А вот тихость в поведении, это не обязательно «тихость» и покой в душе. Душа может бурлить и гудеть, но трусость заставляет притишаться, принижаться и молчать. Молчать до поры, до времени. Будет действительно страшно, когда все, что накопилось в нем за многие-многие годы, выплеснется наружу.

Я даже не помню как все это произошло. Обычно мы писали «кошатница – сука» или «Марина – ****ь» и все. Но это тщательное заполнение всего подъезда одними и теми же нецензурными фразами и словами. Зачем? Почему? Думается это было - простое детское соревнование. Возможно, что я, увидев чистую, новопобеленную, стену, раскинувшуюся передо мной, как огромный лист бумаги, повинуясь, как я ранее отметил, зову творчества, написал первое слово. Колька, решив не отставать, - второе. Я, назло ему, третье. Он, назло, теперь, мне - четвертое... и - понеслось. А остановились мы только у моих дверей, то есть на последнем этаже, когда этот гигантский лист белой стены закончился.

Читатель, обрати внимание ; почти полностью исчезли из граффити нецензурные слова. Иногда можно встретить классическое «Марина ****ь» или «Ира сука», но весьма редко. Зато в обиходной речи молодежи матерщина стала нормой. И парни, и девченки уже не ругаются, а разговаривают матерно. Мы на каждом заборе писали «***», как вызов системе с ее запретами, законами и табу. А если не считать, что «хуй» стыдное, запретное слово, зачем же его писать? Ведь, и в наше время, да и сейчас, к примеру, слово «хлеб» мог еацарапать на стене только полный идиот. И это хорошо ; нельзя запрещать слова. Запрещая слова, мы запрещаем мысли. Поэтому в тоталитарных странах народ не отличается умом и сообразительностью. Слова ни в чем не виноваты, чтобы их запрещали! Виноваты те, кто почему-то счел слово «****а» непристойным, а влагалище ; пристойным. Почему? Чем «****а» непристойней «влагалища». По моему мнению «****а» даже проще произносится и приятнее на слух.

И вот, любимые нами, запретные, слова длинной строчкой протянулись с первого по пятый этаж аккуратненько над новопокрашенной краской.

А закончилось это тем, что кто-то из соседей сказал моей матери, что именно я расписывал подъезд «под хохлому». Не знаю ; вряд ли меня видели и не остановили. Наверное, догадались по размаху ; у кого же еще хватит сил и терпения на все пять этажей. Работка-то не хилая. Мать впала в истерику, что-то кричала, вопила, пила валерьянку, валилась на кровать, делая вид, что умирает, обливалась слезами ; в общем, вела себя так, как вела всегда, когда узнавала про какую-нибудь мою шалость. Оторавшись, с демонстративно распухшим от слез лицом, она отправилась вместе со мной затирать непристойные фразы на побелке.

Работали мы вдвоем ; Кольку я не выдал. Мать поняла, что мы набедокурили вдвоем, но доказать не могла ; я утверждал, что был один. Оттирать было неинтересно и я, то плакал оттого, что мне в глаза попала пыль, то кашлял и задыхался от той же самой пыли, но мать была неумолима и говорила: «сумел напакостить ; сумей и ответ держать». Так, с переменным успехом, мы добрались до третьего этажа. Многие возвращаясь с работы, увидя нас за этим уморительным занятием, спрашивали у мамки: «Твой?» Мать, понурив голову, ничего не отвечала, стараясь не смотреть на проходящих. После чего, каждый раз, не преминула мне заметить: «Вот все из-за тебя! Ты меня опозорил! Как я людям в глаза смотреть буду!»

Потом всхлипывала и мы продолжали скрести побелку.

А вот на третьем этаже я, наконец, понял, как можно было отвязаться от этого неинтересного занятия. Я сымитировал свистящее дыхание, появляющееся у меня при ложном крупе. Мать струхнула, потащила меня домой, уложила в кровать, тепло укутала, напоила горячим чаем и даже перестала всхлипывать. Я согрелся, улегся, а она отправилась дальше «зачищать» подъезд. Спасибо ей и на этом.

Больше я нигде никаких надписей не делал. Только в 831 школе один год я писал мелом на асфальте или лыжами на снегу оскорбительные надписи про учителей и своих неприятелей. Но это уже другой рассказ.