Ближе к полудню Дэйни наконец собралась ехать на конференцию магов. До ворот Башни Сервэйна её провожали Ульв и его оруженосец, великан Ферхнэ; от других сопровождающих капризная королева отказалась наотрез. В тёмно-коричневом мужском охотничьем наряде, она сидела верхом на белоснежном волшебном коне, который, угадывая её настроение, то резво скакал по мощёным улицам Фьеррэ, то неспешно вышагивал, когда внучка Архимага подзывала убежавшую вперёд собаку. Спаниель Фью-Гав, подаренный Дэйни Динишем, весело резвился на лугах, окаймляющих дорогу от Фьеррэ до Башни Сервэйна; конь волшебницы то и дело останавливался, и вся кавалькада терпеливо поджидала заигравшегося пёсика. Королева беззаботно насвистывала куплеты из фривольных студенческих песенок, явно не проходивших цензуру, или же задорно подтрунивала над великаном, который тащился пешком позади Ульва, ехавшего верхом на вороном скакуне. Ферхнэ, который в последнее время разбил физиономии десятку королевских дружинников за самые невиннейшие шуточки – у великана, к сожалению, оказалось туговато с чувством юмора – дружелюбно бурчал что-то в ответ на смешки королевы. Подобным же образом сторожевой пёс покорно позволяет хозяйским детям трепать его уши и хвост, садиться на его спину и выделывать множество других проказ…
У распахнутых ворот Башни Сервэйна Дэйни уже дожидались отец и братья. Предполагалось, что Дэйни вернётся во Фьеррэ через три дня вместе с братьями; между тем приближалось время таинственной ежегодной Охоты, в которой Ульв заслужил право участвовать, ещё не будучи королём.
Волшебница слезла с коня, строго окликнула собаку, замешкавшуюся на склоне холма, и повернулась к Ульву. Он также спрыгнул с коня; супруги крепко обнялись – так, словно им предстояла разлука не на три дня, а на три года, если не больше. На глазах Дэйни заблестели слёзы (обычно подобное казалось ей проявлением наиглупейшей сентиментальности).
– Береги себя, Ульв, – шепнула она и добавила с показной суровостью. – Только не вздумай любезничать с какими-нибудь вертушками!
Король Эскелана, не обращая внимания на многочисленных зрителей (ибо кроме магистра и его сыновей встречать Дэйни высыпали чуть не все члены Ордена Мон-Эльвейг), оборвал сие грозное предостережение долгим поцелуем. Наконец супруги разомкнули объятия; Дэйни, то и дело оборачиваясь, нехотя побрела во внутренний двор орденского замка, а Ульв, когда она скрылась из виду, так же неохотно сел на коня и направил его в сторону Фьеррэ. Ферхнэ преданно потопал следом за королём Эскелана; весь путь оба угрюмо молчали, не в пример дороге к Башне Сервэйна, когда остроумие королевы приправляло, точно соль, пресное перемещение в пространстве.
Днём Ульв, погружённый в рутину королевских забот, кое-как справлялся и с делами, и с тоской по Дэйни; однако ночами к ощущению одиночества прибавилось крайне неприятное, хоть и вполне безобидное обстоятельство. Собственно, в полном-то одиночестве Ульву остаться как раз и не дали: но что за радость живому человеку от общества призраков?! Ибо легендарные привидения былых государей Эскелана, очевидно, пришли к выводу, что самое время им выйти из древней усыпальницы и навестить своего отдалённого потомка, дабы поведать ему многочисленные кровавые предания рода, берущего начало от мудрого и могучего дракона и дочери героев-полубогов.
…Первые короли Эскелана не умирали от старости и болезней, как простые смертные: все они, как один, доблестно погибали в ожесточённых битвах, и менестрели веками воспевали их невозможные, по меркам обычного человека, политические мероприятия и военные подвиги. Но постепенно, как это водится во многих Мирах Упорядоченного, древний род эскеланских королей мельчал: уже не мифические герои, а обычные люди, не чуждые человеческих страстей и пороков, всходили на золочёные ступени трона, выкованного основателем-драконом…
С полуночи до первого крика петуха медленно шествовали привидения вокруг ложа своего живого наследника, и лунный свет зловеще серебрил призрачные доспехи и длинные развевающиеся мантии… Призраки не проявляли ни враждебности, ни участия к стремлениям и начинаниям Ульва, ибо их заботой было лишь прошлое, а не настоящее и будущее. Бывший менестрель не чувствовал страха при виде полупрозрачных фигур, чередой тянущихся перед его взором и бормочущих о былых битвах и пирах – только скуку и досаду, что они мешают ему заснуть или же с открытыми глазами грезить наяву. Что нужно им, закованным в мёртвое величие, от него – человека из плоти и крови? Они вспоминали о былой славе, и давно умолкнувшие голоса их не подхватывало эхо, царящее под высоким потолком огромной королевской опочивальни; а Ульв, подавляя зевоту, думал о том, как хорошо было бы зарыться лицом в душистые волосы Дэйни, ощутить её тепло, услышать её смех… Небось, при ней эти скончавшиеся зануды не смели ездить по его ушам, а теперь нагло пользуются тем, что человек без элементарных магических навыков, один, мается тут без сна!
Так прошли две ночи. Злополучный король уже смирился с тем, что ещё одну ночь он проведёт, выслушивая длиннющие монологи призраков – намного длиннее, чем произносят актёры, играющие главные роли в трагедиях.
…Время близилось к полуночи. Ульв, лёжа на спине и подложив руки под голову, рассеянно смотрел в потолок, машинально подсчитывая повторяющиеся элементы резьбы, украшающей балки. Скоро, вероятно, явятся беспокойные тени былых властителей Эскелана: мысль эта нагоняла на бывшего менестреля поистине безмерную скукотищу. Дверь бесшумно отворилась – но отнюдь не призраки перешагнули порог; они-то появлялись из ночного сумрака, клубящегося по углам, и двери им были ни к чему.
– Дэйни?! – радостно воскликнул Ульв.
Вскочив с постели, он бросился ей навстречу, подхватил её на руки; в порыве восторга он закружил по комнате, держа в объятиях свою королеву – а потом оба они, запыхавшиеся и смеющиеся, вместе упали на широкую кровать. И вдруг посреди нежных ласк и жадных поцелуев странное сомнение словно царапнуло Ульва: на руке возлюбленной не было кольца с загадочным чёрным камнем, изнутри мерцающем звёздным светом.
– Наверное, потеряла по дороге, когда спешила к тебе, – нехотя проронила она в ответ на вопрос Ульва.
Ей явно было неприятно, что он обратил внимание на отсутствие кольца; но страсть её не охладела, а, напротив, возросла. Прежде Дэйни никогда не была столь пылкой и неистовой в любовных забавах; видимо, это и заглушило некоторые соображения, всколыхнувшиеся в уме бывшего менестреля.
А ведь стоило бы ему вспомнить, что Дэйни всегда необычайно дорожила чёрным перстнем! Внучка Архимага, несмотря на некоторое легкомыслие, вовсе не принадлежала к числу безалаберных растерях; а уж кольцо, подаренное ей дедом, Дэйни могла потерять разве что вместе с пальцем, если не с рукой. Ещё совсем недавно, во время медового месяца в Каэр Лью-Вэйл, Ульв получил несомненные доказательства того, что Дэйни не просто дорожит таинственным перстнем, но крайне ревниво относится даже к тому, что кто-то коснётся странного кольца.
Во владениях Архимага, оснащённых по слову техники, которому ещё только предстояло быть озвученным в подавляющем большинстве Миров Упорядоченного, имелся обширный бассейн овальной формы, отделанный мрамором и украшенный скульптурными композициями морской и эпической тематики. Однажды Ульв и братья Дэйни, а также несносный Диниш, поспорили на ловчего сокола и вороного скакуна; каждый из спорящих был уверен, что он доплывёт быстрее остальных до противоположной стороны бассейна.
Дэйни присутствовала при этом споре; сидя на закраине бассейна и лениво болтая ногами в воде, внучка Архимага со свойственной ей непосредственностью то поддразнивала, то подбадривала вошедших в азарт принцев, вертя на пальце то самое кольцо: но вдруг оно соскользнуло и упало в воду.
– Ах! – Дэйни с нескрываемым огорчением наклонилась над поверхностью воды, под прозрачной толщей которой было хорошо видно затонувшее ювелирное украшение.
Ульв и Диниш нырнули одновременно. Бывшему менестрелю удалось первым схватить кольцо; отпихнув эльфийского филида, который попытался вырвать перстень из его рук, Ульв вынырнул и взобрался на закраину бассейна рядом с женой. Дэйни нетерпеливо протянула руку за своей собственностью, однако супруг не торопился возвращать загадочное кольцо.
– Можно, я его примерю, любовь моя? – спросил он и уже собрался надеть кольцо на мизинец.
– А ну отдай сюда немедленно! Это не игрушка! – с неожиданной резкостью и необъяснимым волнением живо отозвалась Дэйни и, поспешно выхватив кольцо из рук мужа, зажала перстень в кулачке.
– Всё-таки колдовское кольцо, чёрт его побери! – сердито пробормотал слегка обиженный Ульв.
Он вдруг обхватил Дэйни за талию и стащил за собой в воду.
– Как ты ведёшь себя, король! – возмутилась она, однако не особенно сильно.
Мокрое платье облепило её стройную фигурку, причёска растрепалась – но таинственное кольцо она уже не выпускала из рук и даже ухитрилась улучить момент, чтобы надеть его на палец…
* * * * *
Дэйни проснулась под утро в Башне Сервэйна с ощущением настойчивой тревоги. «Ульв», – было первой мыслью волшебницы. Правда, оснований для беспокойства как будто нет: случись что во Фьеррэ – разве бы это не стало тотчас известно магам Мон-Эльвейга? К тому же именно сегодня дочери магистра предстояло выступить с докладом, который она столь скрупулёзно подготавливала… Однако беспокойство не оставляло Дэйни: она решила по-быстрому съездить во дворец, к Ульву – её выступление назначено на послеполуденный час, до этого она успеет вернуться.
Волшебница торопливо оделась: она даже не повертелась как следует перед зеркалом, лишь кинула на своё отражение пару мимолётных взглядов. Впрочем, она, как и всегда, была неотразима: ей были к лицу и длинное голубое платье, и тёмно-синий, почти чёрный, плащ из бархата.
Фью-Гав мирно спал в большой плетёной корзинке у дверей; Дэйни решила не будить пёсика, ведь она намеревалась вскоре вернуться в Башню Сервэйна. Без завтрака собака не останется – Эртх, конечно, позаботится о её питомце. Следует заметить, что уже двое питомцев Дэйни плавно перекочевали под покровительство её старшего брата, а именно: голубь Ланедд и единорог Ауджи. Последний в особенности чтил высокие добродетели Эртхела, отчего хвостом следовал за благородным магом почти повсюду.
Во дворе никого не было, кроме дозорных, когда Дэйни направилась к конюшне. Верный Эльдхир, конь из Страны эльфов, как-то странно покосился на хозяйку, когда она торопливо вывела его из стойла: словно бы сочувствие мелькнуло в умных глазах волшебного животного.
Расстояние между крепостью магов и столицей Эскелана быстро таяло. Вот и королевский дворец. Полусонные стражники у ворот молодцевато вскинулись при виде королевы, которую во Фьеррэ ожидали не раньше вечера. Дэйни торопливо миновала пустынные гулкие залы и коридоры, толкнула дверь спальни и…
Она стиснула зубы, подавляя горестный стон, отчаянный вопль, который рвался из самого сердца. На широком королевском ложе спали Ульв и Ланнона. Дэйни плотно притворила дверь и приблизилась к кровати. Застывшим взором внучка Архимага смотрела на спящих, не в силах вместить банальный смысл увиденного. Это было немыслимо, невозможно, чудовищно! Ульв, её любимый, её судьба, в чьих объятиях она безмятежно засыпала по ночам, кому открыла своё сердце… Боль, которую не описать словами, раздирала душу Дэйни. Ища опоры, дочь магистра Фьонна ухватилась за рукоять Меча Королей, прислонённого к стене возле кровати, с той стороны, где лежал Ульв.
Едва рука Дэйни коснулась легендарного оружия, как зловещая мысль мелькнула в уме королевы-волшебницы. Отомстить неверному супругу – как это легко! Один удар…
Хотя маги высшей категории способны читать помыслы и побуждения окружающих, рассудок Дэйни сейчас был отуманен переживаемым унижением. Она не думала о роли Ланноны в измене Ульва; Дэйни почему-то словно сбросила Ланнону со счёта. Поступок Ульва – вот что терзало Дэйни. Внезапно она всхлипнула. Ульв шевельнулся во сне. Ещё несколько долгих мгновений Дэйни смотрела в лицо спящего мужа; потом медленно повернулась спиной к кровати и вышла из комнаты, продолжая бессознательно сжимать в руках волшебный Меч, мирно дремлющий в ножнах.
* * * * *
– Кто ты и что тут делаешь?! – воскликнул Ульв, проснувшись, и отшатнулся от Ланноны с таким чувством, словно увидел ядовитую змею.
Впрочем, учитывая все обстоятельства, последнее было не так уж далеко от истины.
– Разве ты меня не помнишь, Ульв? – томно потягиваясь, отозвалась «Мечта любовника». – Король Ульв! Имя моё Ланнона; а относительно того, что я тут делаю… Неужели государь настолько забывчив и рассеян? Ну конечно, заботы о благе подданных, политической мощи государства и всё такое, я понимаю! Но и королю позволительно иногда забыться; то, что мы делали вместе, государь, одно из лучших способов отвлечься от тревог житейских!
Ульв похолодел. Проклятая магия! До него стал доходить смысл того, что он натворил, сам того не ведая. Клятва! Он нарушил свою клятву, попрал свою верность Дэйни – и всё это подстроила вот эта тварь, которая теперь нагло строит ему глазки и насмехается над ним!
– Шлюха! – в ярости он инстинктивно протянул руку к тому месту, где всегда находился по ночам Меч Королей, вручённый зятю магистром Мон-Эльвейга.
Рука бывшего менестреля наткнулась на пустоту. Ульв вскочил как ужаленный. Меча не было. Ланнона истерически расхохоталась: она-то заметила измятый кружевной носовой платок на ковре.
– О, твоя супруга, король! Она тут побывала!
Дэйни! Дэйни видела… От унижения и ярости у злополучного короля потемнело в глазах.
– Я убью тебя, шлюха!
Не помня себя, Ульв бросился к Ланноне: однако чародейка, обернувшись пташкой, выскользнула из его рук и выпорхнула в полуоткрытое окно. Король Эскелана схватил заряженный арбалет и кинулся к окну. Владевшее ли Ульвом бешенство помешало верно прицелиться, или магия Ланноны была причиной – но только Ульв промахнулся, а наглая птица скрылась за деревьями.
Бывший менестрель уронил бесполезный арбалет на пол. Скорчившись от душевной боли и отчаяния, Ульв кусал губы, чтобы подавить подступающие к горлу рыдания. Кое-как овладев собой, он с равнодушием осуждённого на казнь вспомнил, что на сегодняшнее утро назначено заседание королевского совета.
Когда король Эскелана, облачённый в самые пышные одежды, вошёл в тронный зал, все присутствующие сразу подметили его бледность и необычайно мрачный, подавленный вид.
– На сегодня заседание отменяется, – собственный голос показался Ульву чужим. – Ступайте прочь! Все уходите! Пусть никто не смеет меня беспокоить!
Лорды переглянулись. За время долгого междуцарствия и продолжительной смуты эскеланские вельможи, и так-то не слишком склонные к безоговорочному повиновению, и вовсе отвыкли от вопиющих проявлений монархического произвола. Странный всё же им достался король, пожимали они плечами, покидая дворец. Остаётся надеяться, что скоро возвратятся королева и её братья; несомненно, что королева имеет большое влияние на своего супруга, по-видимому, склонного к депрессии. Кроме того, всем известно, что государыня Эскелана – волшебница: может, по мановению её прелестной руки государственная политика ещё и войдёт в здравое русло?..
Когда в тронном зале не осталось никого, Ульв снял королевский венец и отложил его в сторону. Дэйни, его Дэйни… Он вспомнил, как Диниш предостерегал его, что через год и один день Дэйни вправе покинуть его, если он окажется недостойным её любви. А после того, что она видела… Никто не усомнится в его виновности!
Ах, как больно! Если бы земля разверзлась под ногами, если бы стены погребли его под обломками! Он никогда не оправдается перед ней, никогда! Да она и слушать не станет его оправданий! Маги, мудрые и могущественные, они умеют читать в сердце и помыслах: но зачем это нужно, когда она видела собственными глазами?..
Ульв, до того метавшийся по залу, почти рухнул на нижнюю ступеньку тронного возвышения. Сжавшись в комок, он закрыл лицо руками. Наверное, Дэйни вернулась в Башню Сервэйна или, может, направилась в Каэр Лью-Вэйл: родичи её, когда узнают о его проступке, явятся, дабы лично покарать недостойного короля и супруга. Что ж, пусть приходят! Если ему не суждено вернуть Дэйни – пусть маги хоть заживо зажарят его, как Элайра…
* * * * *
Однако Дэйни направила своего коня отнюдь не к Башне Сервэйна и не во владения Льювина. Королева Эскелана думала об Алдалиндоре, Эльфийском Крае, Стране Волшебства, путь в который можно отыскать где угодно. Конь, чувствуя отчаянное состояние духа хозяйки, мчался стрелой; а Дэйни почти ничего не замечала – слёзы заслоняли от неё окружающий мир…
Внучка Архимага опомнилась, лишь увидев Синий камень Алдалиндора – тот самый, сквозь который когда-то в незапамятные века проросли волшебные цветы. Они и теперь колыхались над неровной поверхностью камня, испещрённого светлыми прожилками – похожие на королевские короны белые колокольчики, покачивающиеся на тоненьких зелёных стебельках…
Дэйни, несмотря на негативные эмоции, переполнявшие её душу, мимоходом удивилась – что, она так быстро приехала в королевство эльфов?.. Почти мгновенно попадать в Алдалиндор у неё получалось лишь в детстве!
Молодая волшебница, душа которой так внезапно утратила точку опоры, инстинктивно окунулась в сладкие воспоминания поры, не отравленной подлостью и предательством. Впервые внучка Льювина очутилась в Стране Волшебства как-то вдруг, легко и неожиданно. Ей было тогда всего четыре года. Она напроказила – кажется, что-то разбила или сломала? – и бабушка, которая иногда проявляла к ней строгость, сурово выбранила её. Это дед никогда не сердился на неё и не ругал…
Малышка Дэйни уже обнаруживала проявления строптивого и решительного нрава: обидевшись на бабушку, крошка улучила момент, выбралась из замка Архимага и пошла наобум, куда глаза глядят. Она думала о том, что вот бы хорошо попасть в Страну Волшебства, о которой ей не раз рассказывал дедушка…
Она и не заметила тогда, как очутилась на незнакомой поляне – как раз возле Синего камня. Она не испугалась, хоть и сразу поняла, что попала в незнакомое место – территорию Каэр Лью-Вэйл девочка знала как свои пять пальцев. Обида на бабушку вдруг улетучилась. Белые венчики цветов, покачивающиеся над поверхностью камня, будто издавали лёгкий, едва уловимый мелодичный перезвон…
– Здравствуй, дитя моё!
Дэйни обернулась на звук женского голоса. Высокая стройная дама в светло-зелёном платье, с распущенными длинными тёмными волосами, на которых светлой полосой выделялся узкий серебряный венец, стояла, опершись рукой о ствол дерева, и с участием смотрела на девочку.
– Здравствуй, – без боязни ответила внучка Архимага, широко открытыми глазами глядя на незнакомку.
Та одобрительно улыбнулась.
– Меня зовут Линтинэль; но ты можешь называть меня просто Лин, – приветливо сказала дама. – А ты, конечно, Дэйни? Набезобразничала дома, проказница? Бабушка сильно тебя бранила?
– Откуда ты знаешь?
Дэйни не особенно удивилась – она уже догадалась, кто эта дама. Королеву Эльфов же, казалось, вопрос ребёнка поставил в тупик. Она подумала, потом неопределённо пожала плечами.
– Нет, спроси что-нибудь полегче, – чуть смущённо произнесла она.
– А можно, я буду всегда приходить сюда? – немедленно спросила Дэйни.
– Конечно, дитя моё, – засмеялась Королева Эльфов. – Когда захочешь!
Потом Лин расчёсывала волосы девочки своим гребнем, вполголоса напевая колыбельную, и Дэйни незаметно для себя заснула. Конечно, она не помнила, как на поляне появился её дедушка…
– Привет, Лин, – произнёс он.
Королева сидела на траве; Дэйни крепко спала, положив голову ей на колени.
– Привет и тебе, Льювин, – весело отозвалась повелительница эльфов. – Я предполагала, что ты явишься очень скоро. Ты думаешь, что пришёл забрать то, что принадлежит тебе: даже ты не свободен от этого извечного человеческого заблуждения!
– Лин, мне сейчас не до философии, – признался волшебник; опустившись на траву рядом с Королевой, он заботливо склонился над безмятежно спящей внучкой. – Эта маленькая разбойница заставила нас всех поволноваться…
– Сам знаешь, здесь с ней ничего дурного не случится, – возразила Королева; Льювин между тем бережно поднял на руки спящую девочку. – Она станет моей ученицей, – добавила Лин.
– Ты даже не спрашиваешь моего согласия, а ведь я как-никак её старший родич, – хмуро промолвил Льювин.
– Перестань считать её своей собственностью! – резко возразила Королева Эльфов. – Айнумэро, неужели ты настолько закоренел в человеческих заблуждениях?! Да, она твоя внучка и всегда ею останется: но здесь – здесь тоже будет её дом. Она сама отыскала сюда дорогу, понимаешь? Не я беру её в ученицы – она пришла сюда сама…
…Внучка Льювина спрыгнула с коня. Нет, в Алдаронд она сейчас не поедет. Королева Эльфов поймёт её, скорее всего, даже без слов, но…
А в Эскелан она не вернётся. Никогда. Дэйни села на траву, обхватила колени руками и беспомощно уткнулась лицом в пышные складки юбки – словно обиженная маленькая девочка, убежавшая из дома.
Меч Королей, который она увезла с собой, не вполне сознавая, зачем это делает, Дэйни положила на траву. Нет, топить его в эльфийском озере, как она намеревалась сделать в первом порыве гнева, конечно же, глупо. Правильнее всего было бы возвратить его отцу. Её муж, король Эскелана, не достоин владеть этим оружием. Дэйни всхлипнула и закрыла лицо руками. Ульв, её муж, который изменил ей… А она-то, дура, всем сердцем полюбила этого пригожего менестреля, этого треклятого принца в изгнании!
– Дэйни? Ты здесь? Почему ты плачешь? – голос Диниша прозвучал совсем близко, так что внучка Льювина вздрогнула от неожиданности.
Она подняла голову, героическим усилием подавив рыдания и пытаясь беззаботно улыбнуться. Резким движением руки Дэйни размазала слёзы по лицу, в глубине души сознавая всю тщетность этой жалкой попытки принять вид, приличествующий королеве.
– Привет, Диниш, – она старалась говорить спокойно, но голос её предательски дрогнул – в этот самый момент она снова вспомнила, как видела Ульва с…
– Что случилось, Дэйни? – эльфийский филид сел рядом и пристально посмотрел на внучку Архимага.
– Ничего, – Дэйни и сама понимала, насколько неубедительно это звучит, учитывая явные признаки обуревающих её переживаний. – Просто я решила прогуляться в одиночестве, подумать…
– А плачешь ты от умиления, вызванного красотой окружающей природы? – иронию Диниша заметно смягчил доброжелательный тон, не очень-то свойственный сему благородному отпрыску эльфийских лордов. – Дэйни, ты же не умеешь убедительно врать, как и большинство тех, кто слишком много времени провёл в здешних благодатных краях! Возможно, среди людей подобное бы и прокатило… Хотя нет, тоже вряд ли. Но уж мы-то с тобой знаем друг друга с детства – и ты пытаешь меня уверить, что всё у тебя замечательно, хотя только слепой не заметит твои слёзы? А Меч Королей ты зачем с собой притащила?
– Хотела утопить в вашем озере, – честно призналась королева Эскелана и вспыхнула.
– И твой супруг спокойно допустил, чтобы ты умчалась куда глаза глядят? – продолжал эльф.
В уме Дэйни вдруг проскользнула коварная мысль. Пожалуй, она бы могла отомстить Ульву… Ударить тем же оружием. Диниш, хоть и хорохорится, изображая премудрого философа, на самом деле всегда был к ней неравнодушен!
– Зачем ты говоришь о моём муже, Дин? – Дэйни наконец удалось отчасти овладеть собой. – Почему бы ни поговорить о нас с тобой? – поистине героическим волевым усилием королева Эскелана заставила себя улыбнуться и нежно прикоснулась к руке своего собеседника.
Во взгляде Диниша проскользнуло сочувствие – небывалое дело!
– Бедная Дэйни, – мягко проговорил он, и взгляд его льдисто-синих глаз заметно потеплел. – Вы поссорились? Но это ещё не причина так торопиться с мщением твоему супругу. Конечно, я польщён, что ты избрала орудием подобной мести именно меня – но любишь ты только его, что бы он ни натворил…
Диниш рывком поднялся с места, взял Дэйни за руки и заставил её встать.
– Идём, королева Эскелана, – почтительно промолвил он. – Я провожу тебя домой. Если муж перед тобой виноват, то, по крайней мере, дай ему возможность оправдаться перед тобой.
– Оправдаться?! – взорвалась Дэйни, которой уже сделалось непереносимо стыдно за свою неуклюжую попытку соблазнить Диниша. – Да я своими глазами видела, как… как он… – тут она снова отчаянно разрыдалась.
– Ты предпочитаешь гордо страдать в одиночестве, Дэйни? Нет, конечно, можно и не в одиночестве, – Диниш как-то странно улыбнулся, скользнув взглядом по её фигуре. – Если бы я знал, что именно это сделает тебя счастливой, то я бы не колебался, моя королева! Но на самом деле тебе ведь никто не нужен, кроме него! И если бы даже я… Ты потом стала бы сожалеть о своём необдуманном поступке, Дэйни. Я ведь хорошо тебя знаю! Ты до сих пор осталась ребёнком – готова сунуть палец в огонь, не думая, что ничего хорошего из этого не выйдет…
– Я хотела его убить, – прошептала Дэйни, опустив глаза. – Он нанёс мне ужасное оскорбление, Дин!
– Почему бы в таком случае не пожаловаться братьям, отцу и деду? – спокойно поинтересовался Диниш. – Не сомневаюсь, они бы нашли рычаги воздействия на твоего супруга…
– Нет! – отчаянный вскрик Дэйни был полон страха. – Отец и Гвэйн убьют его, если узнают! Нет, я не хочу!
– О, конечно, ты же намеревалась разделаться со своим любимым исключительно лично, – пожал плечами эльф. – Ты его любишь, Дэйни – поэтому и хочешь защитить от гнева своих родичей. А тебе не приходило в голову, что он, возможно, не так сильно виноват перед тобой?
– Я же сама видела… – простонала Дэйни. – Он и эта… эта девка… Они…
Диниш крепко сжал её руки.
– Перестань, Дэйни! – строго сказал эльф. – Это могло быть подстроено. Специально, чтобы поссорить вас и лишить твоего супруга мощной поддержки магов. Могу я взглянуть на это твоими глазами?
– Если бы это была магия, я бы и сама разобралась, – с некоторой обидой от подобного недоверия возразила королева Эскелана.
– А если её в тот момент не было? Подстроить пакость можно при минимуме волшебства и даже вовсе без оного – неужели ты позабыла эту прописную истину? – не отступал Диниш.
– Ладно, смотри, если тебе это интересно, – нехотя согласилась Дэйни и съязвила. – И что это тебя потянуло на порнографические сцены?
Но эльф не стал обращать внимания на сомнительный юмор королевы Эскелана, понимая, что она из последних сил тщится держаться гордо. Бедная девочка!
– Ну, что? – не удержалась Дэйни, когда Диниш отвёл взгляд.
Она тут же мысленно обругала себя – ведь собиралась помалкивать, пока он сам не скажет!
– То, что я думал, – коротко ответил Диниш. – Едем во Фьеррэ, Дэйни!
* * * * *
…Дверь тронного зала резко распахнулась, не устояв перед мощным толчком извне; шум голосов ворвался в оцепенелое пространство, где время словно застыло в точке мертвящего отчаяния…
– Государь не велел его беспокоить, – затвержено бубнил Ферхнэ безо всякого выражения.
– Ко мне это не относится! – экспрессивно возразил Гвэйнир.
Величественным мановением руки отстранив с дороги накачанного великана, который и сам не особо рвался пререкаться с магом, брат Дэйни стремительно вошёл, почти влетел в зал; просторный чёрный плащ и откидные рукава туники взметнулись, довершая впечатление, точно распростёртые в полёте крылья птицы, в честь которой Гвэйнир и получил своё романтически-зловещее прозвище – Ворон.
– Где моя сестра? – не поприветствовав зятя, вопросил воинственный волшебник с оттенком явной угрозы.
…Покидая утром Башню Сервэйна, Дэйни оставила дверь своей комнаты слегка приоткрытой, чтобы Фью-Гав, когда проснётся, мог выбежать в коридор. Пробудившийся пёсик, не обнаружив своей хозяйки, жалобно поскуливая, пробрался к двери комнаты Эртхелера. В это время сыновья Фьонна, сидя в глубоких плетёных кресла, заканчивали партию в тавлеи. Гвэйн явно проигрывал; услышав поскрёбывание за дверью, он был рад благовидному поводу прервать неудачную игру.
– Ты слышишь, Эртх? – обратил он внимание старшего брата на характерные звуки.
Тот кивнул и поднялся с места. Когда Эртхелер распахнул дверь, Фью-Гав, по-прежнему жалобно подвывая, встал на задние лапки, тычась носом в колено благородного мага.
– Похоже, он голоден, – констатировал старший сын магистра Мон-Эльвейга. – Куда же подевалась Дэйни, почему она не накормила собаку?
Братья переглянулись и направились к комнате сестры. Заглянув в полуотворённую дверь, они убедились, что Дэйни в помещении нет. Между тем Фью-Гав с выразительным повизгиванием крутился возле магов, то отбегая в сторону, то приближаясь к ним, и внимательно глядел на братьев Дэйни блестящими умными глазами.
– Дэйни уехала, – Эртхелер взял на щенка на руки.
– Странно, – протянул Гвэйнир. – Ничего никому не сказала; да ведь сегодня ей предстоит выступление с докладом! Куда же её понесло?
– Догадываюсь, – уверенно отозвался старший брат, попутно посвятив прочувствованный вздох даме с Льорк-Дарре. – Во Фьеррэ, куда ж ещё?
– Не нравится мне это, – процедил Ворон. – С чего это она сорвалась с места? Знаешь, Эртх, я, пожалуй, поеду за ней. Если она будет возвращаться назад, мы встретимся на дороге и приедем вместе; а если она застряла подле своего ненаглядного, нелишним, я думаю, будет поторопить её, а то ещё, часом, забудет про свой доклад.
– Здравая мысль, – одобрил лучший рыцарь Мон-Эльвейга. – Пожалуй, я тоже поеду с тобой, – добавил он, но тут же спохватился и произнёс поскучневшим тоном. – Правда, отец просил меня выступить с краткой речью на торжественном втором завтраке, а времени осталось, – волшебник мельком взглянул на огромные песочные часы на полке: последние песчинки из верхней колбы упали полчаса назад, – всего-то ничего…
– Ладно, я пошёл, – Ворон почему-то начинал беспокоиться за сестру, хотя объективных причин для этого как будто не наблюдалось. – Счастливо произнести спич, Эртх!
И Гвэйнир стремглав помчался к конюшне, а Эртхелер побрёл на кухню, чтобы добыть чего-нибудь съедобного для пёсика, временно оставшегося без попечения хозяйки…
– Где моя сестра, я тебя спрашиваю?! – грозно повторил Ворон, не услышав ответа на свой вопрос. – Она ведь сюда поехала, я знаю! Она была здесь?
Ульв поднял на него затуманенный взор.
– Да… наверное, – вяло отозвался он.
– Так где же она? – настаивал Гвэйнир, теряя остатки терпения, которого у него и никогда-то много не водилось.
– Я… не знаю, Гвэйн, – подавленно обронил король Эскелана. – Не знаю, клянусь всеми святыми!
Однако истовое воззвание эскеланского государя к святым не произвело на обеспокоенного мага должного впечатления.
– Где Дэйни, король? – Ворон, выразительно опустив руку на рукоять меча, с угрожающим видом приблизился к Ульву, который в продолжение разговора с шурином продолжал сидеть на нижней ступеньке трона. – Отвечай же, король-самозванец! Если ты немедленно мне не скажешь, что здесь произошло и куда подевалась Дэйни, я… я дам тебе в глаз, а потом вызову тебя на поединок!..
– Эй, Ворон, остынь немного, дружище, – вдруг раздался знакомый голос с характерными ироничными нотками.
На пороге тронного зала стоял Диниш; на руку эльфийского филида утомлённо опиралась королева Эскелана. Свободной руке она не слишком эффектно придерживала унесённый поутру Меч Королей в ножнах. Как ни тщилась волшебница напустить на себя самоуверенно-небрежный вид, было заметно, что глаза у неё покраснели от недавних слёз. Диниш, увенчанный подобием короны, сооружённой из золотистых листьев, в серебристо-серой вышитой тунике, являл собой идеальный портрет эльфа, как их любят изображать сказители и живописцы.
Ульв, чьи нервы едва не звенели от напряжения, словно натянутая струна, ошеломлённо взглянул на жену, но тотчас отвёл глаза, густо покраснев от стыда.
– Дэйни, сестрёнка, что стряслось?! – Гвэйниру было нестерпимо смотреть на заплаканное лицо сестры. – Неужели муж посмел тебя обидеть?!
– Дружище Ворон, огромная просьба – помолчи пока, хорошо? – спокойным и миролюбивым тоном произнёс Диниш, предусмотрительно оттягивая названого брата в сторонку от супругов. – И не тискай ты меч – это выглядит угрожающе и потому неприятно действует на воображение окружающих. Если нервы пошаливают, советую перебирать чётки, – с этими словами эльф вытащил из сумки на поясе приятно гремящую полосу нефритовых пластинок и сунул в руки немного опешившему Гвэйниру. – Дэйни, – мягко обратился эльф к королеве Эскелана. – Ты выслушаешь, что скажет тебе супруг, хорошо, и не будешь перебивать, пока он не закончит?
Внучка Архимага устало кивнула; сесть она отказалась и стояла посреди зала, привычно вздёрнув подбородок и опираясь обеими руками на волшебный Меч, глядя словно сквозь Ульва, которому сейчас хотелось провалиться хоть в самое глубокое подземелье, хотя бы даже и в адское пекло – только бы не чувствовать на себе этого презрительно-уничтожающего взгляда.
Диниш, движимый вполне благоразумными соображениями, попытался выдворить своего названого брата из тронного зала, однако Ворон, по своему обыкновению, проявил непрошибаемое упрямство; единственное, чего удалось достигнуть премудрому эльфийскому филиду – так это оттянуть Гвэйнира к высокому стрельчатому окну. В данном случае остаётся лишь пожалеть, что зал обладал превосходной акустикой; Ворон же подверг свою выдержку серьёзному испытанию, ибо все члены клана Льювина воспринимали постигшие кого-то из них беды или неприятности как свои собственные.
Ульв молчал, не в силах вымолвить слово или хотя бы поднять глаза на Дэйни. События в который раз разворачивались не так, как он заранее вообразил себе; ему дали возможность оправдаться, более того – создали для этого максимальные условия, но стыд и унижение оттого, что Ланнона цинично использовала его, прикрывшись обличьем его возлюбленной, душили слова.
– Дэйни, – хрипло выговорил он, огромным усилием воли заставив себя встретить её взгляд. – Дэйни, поверь мне…
Слова падали безжизненно и банально; Ульв ощущал это с мучительной остротой.
– Вчера вечером я был уверен, что вижу тебя, – горестно выдавил он. – Я так обрадовался – я ведь сильно тосковал без тебя, Дэйни! А утром… утром я увидел рядом с собой её, и понял, что… Я нарушил клятву, это так – но, видит Бог, я не хотел этого, Дэйни! – отчаянно воскликнул он и рухнул перед ней на колени.
Привлекательное лицо Дэйни жалобно исказилось, словно волшебница вот-вот разрыдается. Гвэйнир, подметив это, отмахнулся от Диниша, пытающегося остановить его, и резким тоном, не скрывая своего возмущения, обратился к Ульву:
– Так это что же выходит, всемилостивейший государь Эскелана и прилегающих территорий, а?! Ты, никак, изменил моей сестре?!
Диниш предостерегающе зашикал на него, но рассерженный внук Архимага уже не обращал внимания на знаки, подаваемые мудрым названым братом.
– Поединок! Я вызываю тебя на поединок, король! – рявкнул Ворон и резко метнулся к зятю, словно вознамерился стереть его в порошок немедленно.
Дэйни, немного пришедшая в себя, встала на пути у брата, заслонив собой мужа.
– Нет, Гвэйн, – тихо, но твёрдо сказала она. – Я не хочу этого!
– Ты его ещё и защищаешь?! – глаза брата округлились от изумления. – После того, что он сделал?!
– Это Ланнона подстроила, – тяжело вздохнула Дэйни, опустив глаза.
– Эта девка тоже не уйдёт от возмездия, я тебе обещаю, сестра! – энергично заверил её Ворон и добавил с кривой улыбкой. – Уж я знаю, как с ней поступить!
– Гвэйн, пожалуйста, не надо впутываться в сомнительные дела, – попросила Дэйни, по тону брата предположив, какого именно рода отмщение он замышляет. – Она мой враг; но тебе, мужчине, как-то и не к лицу мстить женщине – пусть и такой, как она!
– Не беспокойся, сестра, – самоуверенно отозвался Ворон, пропустив мимо ушей благоразумные пожелания Дэйни. – Тебе нет нужды самой разбираться с врагами – это дело ты с лёгким сердцем можешь доверить мне, твоему брату. Ты говоришь, она женщина: разумеется, это обстоятельство я обязательно учту при составлении плана своих боевых действий!
Тут Гвэйнир снова недобро усмехнулся. Не понравились Дэйни намёки брата: она отлично знала, что Гвэйн не слишком-то разборчив в выборе методов и средств борьбы с врагами. Но поднять проблему этики в «деле чести», как поэтично именуют мщение некоторые барды, королеве Эскелана на этот раз не удалось.
…Незримое облако накалённых эмоций пробудило дремлющую аномалию места, на котором располагался дворец эскеланских правителей…
– Что это?! – вскрикнула Дэйни, инстинктивно прильнув к Ульву.
– Проклятие! – раздражённо выругался Гвэйнир.
– Великие Стихии! – невольно вырвалось у Диниша.
Стены, пол и потолок тронного зала внезапно словно куда-то уплыли: четверо участников напряжённого, отчасти даже драматического, разговора очутились в центре огромной чёрной воронки, образованной закрученными по спирали вихрями. Ульв крепко сжал в объятиях Дэйни; даже если они проваливаются в ад или ещё что-то такое, по крайней мере – вместе…
* * * * *
– Ну и куда же мы влипли, хотел бы я знать? – пробормотал Гвэйнир, придя в себя.
– Эфн-Рэккос, судя по всему, – спокойно отозвался Диниш, старательно отряхивая свою одежду от песка. – Н-да, в самом деле занесло нас далековато, на много тысяч лиг от Фьеррэ! – и заботливо добавил, обращаясь к внучке Льювина. – Дэйни, с тобой всё в порядке?
– Уж и не знаю, что ответить, Дин, – волшебница, сидя на кочке, трава на которой давно выгорела, потирала ушибленную коленку. – Видишь ли, с костями как будто всё нормально; но после всех этих передряг, обрушившихся на меня, точно ушат с помоями, я немного опасаюсь за свои мозги…
– Как? Мы ещё живы? – почти с удивлением произнёс Ульв, открыв глаза.
Окрестный ландшафт, несмотря на первозданную дикость целинных земель, расположенных вблизи от субтропиков, ничуть не соответствовал представлениям бывшего менестреля об инфернальной бездне, куда, по уверениям некоторых монахов Срединного Мира, попадают души нераскаянных грешников, в том числе и еретиков вроде него, да и волшебников тоже, вне зависимости от степени выраженности их магического таланта.
– Ещё бы! Лёгкая и безболезненная кончина – это отнюдь не для прелюбодеев и клятвопреступников, ваше величество, – мрачно отозвался Ворон, отнюдь не утративший воинственного настроя.
– Гвэйн, перестань, – попросила сестра, критически скользнув взглядом по окружающему пейзажу. – Вечно ты так: вместо того, чтобы разобраться в сложившейся ситуации – или хотя бы попытаться, что ли – нет, ты готов сразу рубать мечом, не думая!
Тут она вспомнила, что сама была очень близка к подобному же образу действий, когда увидела… Дэйни прикусила язычок; кроме того, её досаду увеличивало и то обстоятельство, что теперь, несомненно, её труды по составлению подробного доклада на тему «Взаимосвязь и взаимопроникновение мысли, магии и музыки» останутся неизвестными широким слоям магической общественности.
Гвэйнир, вместо того, чтобы последовать совету Дэйни применительно к настоящей ситуации, яростно обдумывал, каким именно образом он отомстит Ланноне за то унижение, которое пришлось пережить его сестре, и мысли эти, отнюдь не украшающие доблестного Ворона, вызывали на его физиономии недобрую улыбку.
Ульв определённо чувствовал себя не в своей тарелке, что вполне понятно – события последних суток нагромоздились в какую-то сумасшедшую фантасмагорию, переварить которую под силу далеко не каждому.
Диниш отнёсся к аномальному перемещению в пространстве с хладнокровием истинного философа; неуправляемый всплеск неизученных сил не заставил его позабыть о том, ради чего он, собственно, прибыл во Фьеррэ.
– Гвэйн, я думаю, что нужно немедленно известить о случившемся с нами Архимага и магистра Фьонна, – спокойно, но с оттенком властности в голосе посоветовал эльфийский филид. – Давай-ка, дружище, займись этим!
Ворон, недовольно пробурчав, что дед теперь замучает наставлениями, всё-таки последовал рекомендации названого брата и мысленно заговорил с Льювином, а потом побеседовал и с отцом. Пока он был занят этим, Диниш обратился к Ульву и Дэйни:
– Издавна известно, что между мужем и женой лишь сам Создатель судья, потому мне немного неловко выступать в роли адвоката; но я не могу оставаться безучастным, зная, что произошло, – тщательно подбирая слова, заговорил эльф; сделав паузу, он обратился к внучке Льювина. – Дэйни, твой муж не солгал тебе ни единым словом – ты знаешь, что я всегда отличу правду от лжи. Ульв, не стой столбом, – в тоне эльфа проскользнул оттенок лёгкого раздражения. – Странно: ты вроде был бардом в Срединном Мире, а теперь словно язык проглотил!
– Дэйни, ты сможешь когда-нибудь простить меня? – Ульв робко взял её за руку.
– Постараюсь, – со вздохом ответила она. – Я никогда бы не подумала, что это будет так… больно. Когда я вспоминаю, как видела тебя с…
– Что я тебе говорил, Дин?! – это Гвэйнир закончил предварительные переговоры со старшими родичами. – Дед сразу же завёл волынку: чего вы натворили, вечно влипаете куда-нибудь, то да сё! А отец начал подтрунивать: дескать, Эфн-Рэккос находится в нескольких лигах от Йорлхейма, навестите старого пня Йорунда и его сыновей – они теперь присмирели, поумнели и ведут себя тише воды, ниже травы!
За без малого двадцать лет сыновья Йорунда всё же сумели выполнить условия, которые заключались в альгейсе, некогда наложенном на них Фьонном. Странствуя по Миру, они последовательно окунули драконий клад, из-за которого в своё время намеревались пришибить собственного зятя, в «воды ста рек, тридцати озёр и семи морей», а затем скрепя сердце потратили всё золото – до последней крупинки! – на дела благотворительности. Старый Йорунд, вероятно, по причине постигшего его сыновей испытания, существенно смягчился нравом – по крайней мере, именно такие слухи доходили до его дочерей и зятьёв. Йорм, младший и наиболее благоразумный из сыновей доблестного эрла, вернувшись в Йорлхейм, женился и сделался вполне добропорядочным человеком, даже открыл бесплатную школу для детей из малообеспеченных семей. Зато оба его старших брата, Эоранд и Роири, превратились в запойных алкоголиков, каковыми они, впрочем, начали становиться намного раньше, ещё до альгейса Фьонна.
Гвэйнир, несмотря на давность лет, прошедших с тех пор, как сыны Йорунда осмелились насмехаться над ним (за что и подверглись изощрённой мести Фьонна), по-прежнему терпеть не мог своих дядюшек. Всеми окружающими уже неоднократно было замечено, что Ворон на дух не выносит сравнений с сыновьями Йорунда, а в особенности выводов относительно поразительного сходства его нрава с их малоприятными характерами. Потому-то Гвэйн оказался не в состоянии переварить сарказм отца, раздосадованного тем, что исчезновение из поля зрения второго сына и дочери нанесло серьёзный удар по тщательно разработанной программе магической конференции.
– Да чем идти на поклон к сыновьям Йорунда, – мрачно заметил Ворон, рассказывая Дэйни, Ульву и Динишу о результатах переговоров с Архимагом и магистром Фьонном, – я скорее попрошу помощи у вампиров!
– Угу, ты сто раз это говорил! – напомнила Дэйни и язвительно поинтересовалась. – И как ты себе это представляешь в практическом воплощении? А главное – чем бы ты стал им платить? Галлон нашей кровушки в день? Или кружка в час? Извини, но мне подобная идея явно не по душе!
– Совсем не обязательно платить нашей кровью, – обнадёжил её брат.
Так и не досказав, какое резюме вынес Льювин и что сказал отец, Ворон принялся рассуждать на отвлечённую тему сотрудничества с вампирами, всё больше вдохновляясь этой идеей, по здравом размышлении производящей впечатление бредовой.
– Мне кажется, мы могли бы найти с ними общий язык, насколько я представляю себе этих типов. Ты вспомни, Дэйни, что рассказывала нам матушка: в роду её матери-воительницы когда-то давно были вампиры…
– Это же просто предание, – поморщилась Дэйни, которую почему-то всегда неприятно передёргивало от этой легенды. – Или ты замечал за собой особую жажду крови – не в переносном, а в самом прямом смысле слова?
– Ну, это ничего ещё не доказывает, – уклончиво протянул Гвэйнир. – Всем известно, что хуже человека кровопийцы нет…
– Может, скажешь, что ты пробовал человеческую кровь, а? – внезапно оживился Ульв, вспомнив зловеще-притягательные предания о том, что кровь врага способна придать воину мощи и отваги.
– Угу, – без особого энтузиазма подхватил Ворон. – Когда я сбежал из Безмолвной рощи… Впрочем, это долгая история, как-нибудь потом об этом, – торопливо пояснил он и продолжал. – Поначалу, чтобы скрыться от преследователей, я тогда поступил наёмником на драккар безмозглого тролля Вогга. Этот тип, сам по себе никчёмный и сварливый, враждовал с другим пиратом, Терком, человеком; и вот однажды так вышло, что мы нос к носу столкнулись с его драккаром в проливе Ущербной Луны. Ох, и побоище было! А потом…
– Пожалуйста, братец, без кровавых подробностей! – капризным тоном потребовала Дэйни, зябко передёрнув плечами, несмотря на удушливую жару, обычную для Эфн-Рэккос. – Ты, Гвэйн, всегда стараешься рассказать о каких-нибудь ужасах, недопустимых в цивилизованном обществе!
Тот пожал плечами, как бы говоря: «Почему бы и не рассказать, раз оно есть?»
– И какая же кровь на вкус? – осторожно осведомился Ульв.
– Не помню, – хмуро отозвался Ворон.
– Как это – «не помню»?! – изумился король-менестрель, которого, нужно заметить, сильно покоробило от сенсационного признания шурина в употреблении человеческой крови внутрь. – Да разве такое можно забыть?!
– А давай проведём эксперимент, – с мрачным сарказмом предложил Ворон. – Как только представится возможность, давай выпьем вдвоём бочонок вина, а потом посмотрим: что ты сможешь после этого вспомнить на следующий день?
– Ах, так ты пил «кровь виноградных лоз», что ли? – с нескрываемым облегчением уточнил Ульв, у которого отлегло от сердца.
– Разумеется, – хмыкнул Ворон.
– Ну и шуточки у тебя, братец! – покачал головой бывший менестрель.
– Да уж, он у нас шутник известный, – подхватил с ехидной улыбкой Диниш, дружески хлопнув Ворона по плечу, и добавил серьёзным тоном, обращаясь к названому брату. – Так что тебе сказал Архимаг? И магистр Фьонн? Ты, как всегда, в своём духе – перескакиваешь с пятого на десятое!
Выяснилось, что в результате краткого совещания Архимаг и магистр пришли к следующему решению: а) Фьонн отправится на волшебной ладье «Фиана» вниз по течению реки Роэринн за своими эксцентричными младшими детишками, зятем и эльфийским филидом; б) временно престол Эскелана будет хранить до возвращения короля и королевы лорд Эртхелер, который и войдёт во Фьеррэ немедленно во главе многочисленной хеордвэрд – в исключительных случаях магический кодекс допускает подобное вмешательство волшебников в политическую жизнь суверенного государства. Эртх, благодаря своим высоким личным достоинствам, конечно же, не переступит этических рамок, удерживая власть в Эскелане для своего зятя, вернее – для своего клана, единодушно решили Льювин и Фьонн; кроме того, ему, возможно, удастся хоть немного обуздать честолюбие и алчность лордов, которые, едва Ульв был официально провозглашён королём, кинулись к подножию трона в надежде урвать кусок пожирнее, пользуясь неопытностью и недостаточной осведомлённостью молодого государя.
Итак, в соответствии с этим планом, почти мгновенно сформировавшимся в гениальном уме Архимага, Гвэйниру и его спутникам надлежало идти вдоль реки вверх по её течению – Льювин отлично понимал, что его внуков всё равно немедленно потянет в какую-нибудь сторону, так уж лучше указать её, чем они будут блуждать, как придётся. И ещё Архимаг настоятельно советовал компании «никуда не соваться». Впрочем, на точное исполнение этой ценной рекомендации Льювин не особенно надеялся…
* * * * *
Некий молодой индивидуум, сидя на подоконнике в слегка облупившемся, холодно-величественном зале старинного замка, затерянного в глуши, лениво прихлёбывал из крошечной чашечки горячий кофе, с откровенно скучающим видом глядя в окно.
Сего высокого, стройного юношу с точёными, изящно-дерзкими чертами лица, являющегося потомком смешанного брака представителей человеческой и драконьей расы, едва ли правомерно было именовать всего-навсего человеком; с другой стороны, без оговорок назвать его драконом тоже язык не поворачивается – на первый взгляд в облике Харлейва, сына Гвейфа и Сигрэйн, как будто не наблюдалось ничего драконьего. Глаза юного отпрыска межрасовой любви почти любому стороннему наблюдателю показались бы карими; лишь немногие, наделённые особым даром видеть скрытое в явном, заметили бы, что на самом деле глаза у Харлейва тёмно-золотистые, драконьи.
Харлейв был почти ровесником Дэйни, внучки Архимага Льювина; по человеческим законам, он уж несколько лет являлся совершеннолетним, однако согласно стойкой традиции, издревле существующей на Драконьих островах, родине его отца, его ещё вполне можно было рассматривать как ребёнка, ибо дракон считается взрослым лишь по достижении тридцати пяти лет.
Гвейф, с юных лет ощутивший тягу к практической педагогике, разумеется, весьма рьяно занимался образованием сына. Система воспитания, которую разработал неугомонный дракон, отличалась значительной степенью оригинальности; нельзя сказать, чтоб она полностью оказалась негодной, так как кое-какие положительные результаты, она, без сомнения, принесла. В то же время некоторые дремучие средневековые представления, фантастическим образом переосмысленные и отчасти адаптированные к требованиям настоящего времени, которые прочно застряли в мозгах юного «дракончика», как иногда ласково называла Харлейва мать, также явились следствием применения педагогической системы Гвейфа.
Гвейф был уверен, что в большой Мир юное существо можно выпускать лишь тогда, когда оно в общих чертах сформируется как личность – тогда, дескать, его уже ничем не проймёшь. Искренне полагая, что в нежном возрасте следует свести к минимуму сомнительные влияния, могущие заронить в душу его наследника семена сорняков, сиречь человеческих пороков, дракон не слишком поощрял сына к общению с другими детьми – даже с детьми магистра Фьонна, которые, по мнению Гвейфа, ещё могли бы составить компанию его бесценному отпрыску.
Определённое рациональное зерно в психолого-философских выкладках Гвейфа содержалось; но, как обычно бывает, дурное и хорошее в этой жизни тесно переплетены, и наряду с высокой моральной устойчивостью, всегда чётко сформулированным собственным мнением и непоколебимым достоинством ярко выраженными чертами в характере Харлейва оказались эгоистическая отстранённость от общественных проблем при повышенной чувствительности ко всему, что хоть как-то затрагивало его личные интересы, и глубоко укоренённое ощущение собственной исключительности, вполне понятное, если учитывать нюансы его происхождения.
Как и полагается наследнику дракона, Харлейв умел принимать соответствующий облик и летать; однако Гвейф строго-настрого запретил сыну злоупотреблять этими способностями.
– Без крайней необходимости никогда не летай в присутствии посторонних людей, – не раз отечески наставлял своего отпрыска Гвейф, когда оба отдыхали после очередной тренировки. – У большинства смертных отсутствуют чувство юмора и ощущение прекрасного, более того, у них настолько узкие, закоснелые представления, что они не в состоянии адекватно реагировать на многие явления. Завидев дракона, восемьдесят человек из ста кинутся наутёк, девять схватятся за оружие, и только один, может, поведёт себя как-то иначе… Тоже ещё большой вопрос, как именно!
Однако перед Харлейвом до сих пор не вставало нелёгкой дилеммы: летать или не летать при посторонних? Здесь же, в отдалённом поместье, людей вообще было мало; все они при встрече почтительно расшаркивались перед отпрыском своего лорда и спешили вернуться к своим повседневным делам.
Имение это досталось Гвейфу по случаю: дракон выиграл его у одного подвыпившего соратника во время очередного карательного рейда на Орочьи острова. Вернувшись домой, предприимчивый дракон быстро сообразил, что его сыну плюс к серьёзной теоретической подготовке не помешают и кое-какие практические навыки, и оперативно откомандировал его в сопровождении гнома Фолли в новоприобретённое владение, снабдив туманным распоряжением «посмотреть, что и как, и навести там порядок, если потребуется».
Однако Харлейв, который в совершенстве владел техникой боя на всех существующих видах оружия и рукопашными боевыми искусствами, превосходно разбирающийся в тонкостях соколиной и псовой охоты, а также в случае опасности могущий принимать обличье дракона и извергать настоящее пламя, весьма слабо представлял себе, что именно отец подразумевал по словом «порядок». Этот термин вызывал в сознании юноши довольно неприятные ассоциации с чем-то рутинным и потому невообразимо нудным, при мысли о чём хочется поскорее свалить подальше. Драконья составляющая сущности Харлейва естественным образом испытывала стремление к свободе; впрочем, человеческая в этом отношении находилась в полном с ней согласии – против однообразной деятельности творческая натура Харлейва всегда решительно восставала.
Зато Харлейв, как и его достойный батюшка, просто обожал поучать всех и наставлять окружающих на путь истинный; первое время он этим и занимался, пока не заметил, что челядь старается его избегать. Тогда отпрыск дракона умерил свой педагогический пыл и занялся рисованием, окончательно перестав ломать голову над загадочным и зловещим словом «порядок».
…Допив кофе и оставив чашку с блюдцем на подоконнике, Харлейв, поглядывая на открывающийся из окна вид, принялся делать набросок углем на листе папиросной бумаги. Он был так увлечён этим занятием, что соизволил обратить внимание на вошедшего гнома лишь тогда, когда тот заговорил, хотя Фолли нарочито громко отворил дверь, а затем с шумом захлопнул её.
– Когда же ты наконец возьмёшься за дело, Харлейв? – мрачным тоном осведомился его «дядька». – Боюсь, твой батюшка рассердится, когда узнает, что ты ничего не сделал!
– Как это я ничего не сделал? – возмутился сын дракона, откидывая со лба непослушную прядь чёрных волос. – Вот, посмотри, я уже начал пейзаж масляными красками, – юноша небрежно указал в угол, где стоял завешенный полотном мольберт. – И чего ты капаешь мне на мозги, Фолли? Лучше скажи: ты выковал меч по моему рисунку? Нет? А почему? И не смей психологически давить на меня! Ты думаешь, я не знаю, что много лет назад ты бросил свою жену и дочь и с тех пор даже не поинтересовался, как они живут?! Тот, кто бросил собственного ребёнка, не имеет права воспитывать чужих детей! Так что не смей и думать поучать меня! У меня, слава Создателю, имеются собственные родители!
Фолли вполне резонно мог бы возразить, что в данный момент родители Харлейва находятся от своего изрядно подросшего дитяти достаточно далеко, чтобы мимоходом скормить ему порцию полагающихся наставлений. Однако гном предпочёл не раздражать отпрыска дракона, который вообще-то имел относительно покладистый нрав, если только не затрагивались его кровные интересы и не было задето его достоинство. Поучения, если только они исходили не от его родителей, Харлейв, между прочим, расценивал именно как посягательство на свою честь и неотъемлемые права личности. В целом же они с гномом неплохо ладили: наследник дракона никогда не стремился нарочито подчеркивать добровольную вассальную зависимость Фолли от Гвейфа.
– А ты хоть знаешь, что я тут должен сделать? – сбавив тон, подозрительно осведомился Харлейв.
– Не-а, – для вящей убедительности Железный Лоб энергично помотал головой вправо-влево.
– Вот видишь! – с торжествующей назидательностью отметил отпрыск Гвейфа. – А туда же, берёшься указывать! – и, желая направить беседу в более миролюбивое русло, наследник дракона-гуманиста спросил. – Кофе хочешь?
Гном жалобно скривился; но Харлейв, который, покинув насиженное место на подоконнике, деловито проверял, не остыл ли кофейник, не заметил его гримасы.
– Мне бы пивка холодненького, если можно, – со вздохом отозвался Фолли.
– Нехорошо, мастер Фолли, – покачал головой Харлейв, заглядывая в почти опустевшую сахарницу. – Ты же отлично знаешь – папа велел не давать тебя спиртного, кроме как по воскресеньям и большим праздникам, и то не больше одного двухсотграммового кубка. Нет, не смотри на меня этакими преданными собачьими глазами!
– Хоть одну кружечку, – слезливо протянул гном.
Харлейв с минуту пристально смотрел на него, словно надеясь магнетическим драконьим взором выбить из своего «дядьки» тягу к алкоголю, потом обречённо вздохнул – вероятно, признав подобное чудо практически неосуществимым.
– Ладно, – сухо обронил он. – Но только одну кружку, Фолли! Одну! Больше не дам, и не проси!
Отпрыск дракона прошёл в дальний угол зала и отодвинул свой мольберт, за которым в стене обнаружился небольшой встроенный сейф. Харлейв поколдовал над бронированной дверцей, и она бесшумно отворилась, явив восхищённому взору гнома дубовый бочонок с медным краном. Нацедив пива в небольшую кружку, Харлейв нехотя протянул её гному.
– Если хочешь курить, Фолли, то не стесняйся, – налив себе в чашку кофе и сделав большой глоток, благожелательным тоном предложил сын дракона.
– Твой отец будет недоволен, если узнает об этом, – возразил гном, однако принялся шарить по карманам в поисках трубки.
– Мы не будем его расстраивать, рассказывая о таких пустяках, – усмехнулся юноша.
– Он нарочно бросил курить, чтобы подать тебе благой личный пример… – гном наконец отыскал трубку, предусмотрительно набитую табаком заранее.
Харлейв молча улыбнулся и извлёк из кармана своего бархатного кафтана с отороченными мехом длинными рукавами – последний писк моды – точно такую же трубку, как у гнома. Зажигалка или же старомодное огниво, равно как и спички, отпрыску дракона не требовались – ему достаточно было лёгкого щелчка пальцами, чтобы выбить маленькие язычки пламени.
– Прикуривай, дружище, чего ты на меня пялишься, словно баран на новые ворота, – любезно предложил наследник Гвейфа.
Лёгкий шок, охвативший гнома при виде Харлейва, беззаботно попыхивающего трубкой, быстро прошёл: вскоре сизые облака табачного дыма поплыли к потолку, на котором кое-где ещё сохранилась старинная резьба.
– Свирель играла под окном
В саду ночном, в саду ночном,
И тьма укрыла всё кругом
В саду ночном, в саду ночном… – с чувствительными интонациями мурлыкал себе под нос Харлейв.
В этот момент в дверь постучали – осторожно, но настойчиво.
– Не заперто, – лаконично отозвался Харлейв, потушил трубку и отложил её в сторону. – В чём дело, Хеогар? – обратился он к вошедшему воину. – Только, ради Создателя, не топчись на пороге! – выразительно добавил сын дракона.
Воин послушно сделал шаг вперёд, причём выглядело это так, словно шагнул деревянный человек, у которого шарниры вместо суставов.
– Лорд Харлейв, дозорные, то есть я, ваш покорный слуга, только что заметили, как границу владений вашего батюшки пересекли четверо незнакомцев, – отрапортовал Хеогар. – Какие будут распоряжения?
Харлейв заглянул в опустевшую чашку, затем неторопливо промолвил:
– Чтобы принять решение, мне необходимо располагать более подробной информацией.
Воин, который вряд ли окончил хотя бы начальную школу, выпучил глаза; заметив это, отпрыск дракона снисходительно пояснил:
– Опиши мне их поподробнее, этих незнакомцев. Может, это торговцы? Вот было бы кстати! Я слышал, что в здешних краях лорды взимают плату за проход по их владениям – по-моему, очень мудрый и, главное, прибыльный обычай! Я охотно взял бы пошлину какими-нибудь оригинальными товарами – модными тканями, например, или драгоценными камнями. В этой глуши нет нормальных лавок и ярмарок, а мне хотелось бы что-нибудь привезти маме в подарок.
– Нет, мой лорд, это не торговцы, – терпеливо выслушав разглагольствования хозяйского сына, ответил воин. – Один из них – эльф; судя по всему, все трое – знатные господа.
– Как – трое? – нахмурился Харлейв. – Ты же только что сказал, что их четверо! Слушай, приятель, скажи честно: ты до скольки считать умеешь?
– До ста, мой лорд, – с деревянным выражением лица отозвался Хеогар. – Трое – мужчины, а с ними одна дама.
– Дама? – заметно оживившись, переспросил Харлейв; Фолли показалось, что глаза драконьего отпрыска как-то по-особому сверкнули. – Молодая? Красивая?
– О да, мой лорд, – пряча улыбку, подтвердил Хеогар.
– Наверное, сестра или невеста кого-нибудь из этих молодцев, – подняв глаза к потолку, задумчиво произнёс наследник Гвейфа. – А может, и жена. Как бы то ни было, я намерен пригласить их сюда. Лично! Ступай, Хеогар. Подожди… Держи вот это, – и Харлейв подал ему туго набитый кошелёк из тонко выделанной алой кожи. – Премия за наблюдательность, – пояснил он.
Когда воин удалился, благословляя милость Создателя и щедрость молодого господина, Харлейв стремительно кинулся к большому сундуку и принялся торопливо вытаскивать из него кольчугу, меч, шлем и прочее боевое оснащение. Гном непонимающим оком смотрел, как отпрыск дракона торопливо натягивает на себя эти железяки, словно собрался он на бой, а не на прогулку.
– Что-то я не понял… – деликатно кашлянув, высказался Фолли.
– Я поочерёдно сражусь с каждым из этих воинов на том островке, который мы с тобой оборудовали под площадку для фехтования, – с подъёмом изрёк сын дракона. – Возьму их всех в плен, и тогда у меня будет большая компания, в которой вечерами можно приятно побеседовать и сыграть в тавлеи партию-другую! А если эта дама свободна, я постараюсь завоевать её сердце, как истый рыцарь, и стать её возлюбленным.
– А если наоборот, кто-нибудь из этих воинов победит тебя?! – всплеснул руками Железный Лоб. – Если… Постой, Харлейв!
Однако тот, охваченный мечтами, уже мчался по лестнице с такой скоростью, словно и в человеческом обличье у него были крылья. Фолли, запыхавшись, сел на ступеньке и пригорюнился, сообразив, что ему не угнаться за прытким наследником дракона.
Столь странное на первый взгляд поведение Харлейва имело весьма простое объяснение. Конечно, поединки с проезжающими (или проходящими) мимо рыцарями издавна являлись излюбленным развлечением всех воинственных лордов, волею судьбы очутившихся в сельской глуши, вдали от цивилизации; но сыном Гвейфа руководило не столько стремление к подвигам, сколько желание иметь друзей. Фолли, конечно, славный малый, однако перечень тем, которые реально можно с ним обсудить, крайне невелик…
Харлейв, будучи типичным «усадебным ребёнком», не имел большого опыта общения со сверстниками, что в гремучей смеси с активной жизненной позицией и искренним желанием обрести единомышленников, с которыми можно пообщаться по интересам, и подтолкнуло его к столь оригинальному способу завязывания новых знакомств, который слегка отдавал эпическим душком…
* * * * *
Четверо путешественников уныло плелись по лесу, держа путь к реке Роэринн. Река находилась всего-то в полутора лигах к западу от того места, где они очухались после неожиданного перемещения в пространстве; но если бы не Диниш, а главное, его выдержка, благодаря которой эльф быстро взял верное направление, они запросто могли бы и заблудиться, что называется, в трёх соснах, и вовсе не из-за отсутствия элементарных географических познаний. Нервное потрясение, пережитое Ульвом, Дэйни и Гвэйниром ещё до перемещения из Фьеррэ в Эфн-Рэккос, разумеется, сказалось на них отнюдь не благоприятным образом. Король Эскелана и его супруга чувствовали себя душевно разбитыми, в то время как воинственный Ворон испытывал сильное раздражение вследствие того, что его агрессия так и не нашла реальной точки приложения.
– Всё, привал, – решительно и мрачно изрекла Дэйни, устало плюхнувшись на большой пень возле узенькой тропки. – Интересно, поблизости хоть кто-нибудь живёт, у кого можно получить приличный обед? Помнится, в легенде о Друстане и Эссилт рассказывается, будто храбрый воин, не имея иного оружия, кроме меча, соорудил себе лук и занялся охотой, благодаря чему его дама не оставалась голодной во время пребывания в лесной чаще… Как вам кажется, друзья мои, возможно повторить подвиг доблестного Друстана или нет?..
– Ты забываешь, Дэйни, что у героя, которого ты упомянула, кроме оружия имелась ещё и собака, весьма ценный помощник на охоте – отозвался Диниш, – однако это пустяки. Разумеется, нет достижения, которое нельзя повторить, а то и превзойти.
С этими словами эльфийский филид оценивающим оком взглянул на тисовое дерево, весьма кстати оказавшееся поблизости и пригодное для изготовления лука. Не желая уступать самоуверенному эльфу, Ульв торопливо направился к дереву, намереваясь срубить подходящую ветку; но тут Гвэйнир решил вставить и своё слово.
– А мне думается, что поблизости должно быть жильё и, соответственно, еда, – авторитетным тоном изрёк он. – Может, и нет необходимости ждать, пока вы соорудите луки и чего-нибудь съедобное подстрелите? Посидите пока тут, а я пройду вперёд, разведаю, что там: внутренний голос подсказывает мне…
– Возможно, он просто шутит, Гвэйн, как это часто случается с твоим внутренним голосом, – предположила Дэйни и добавила. – Ладно, полчасика подождать можно – вдруг повезёт?
– Я пошёл, – и Гвэйнир исчез за деревьями.
– Как бы он не заплутал, – с ноткой беспокойства произнёс Диниш чуть погодя. – Правда, Гвэйн пошёл по узкой лесной тропе; в плен заблуждений чаще попадают на широком мощёном тракте, но…
Между тем отважный Ворон решительно прокладывал себе путь среди зарослей, плотно обступивших тропинку. Сын Фьонна пустил в дело меч, которым обрубал многочисленные ветки, отчасти мешающие продвижению; хорошо, что Диниш этого не видел, иначе бы эльф, ратующий, как и все представители его расы, за бережное отношение к природе, неминуемо пришёл бы в ужас от подобного кощунства. Бормоча ругательства, волшебник незаметно для себя выбрался на берег реки; отсюда он увидел приземистый замок, расположенный поодаль, и остров неподалёку от берега.
– Эй, воин! – окликнул его звучный мужской голос за спиной, в то время как сын Фьонна задумчиво смотрел на реку и островок.
Гвэйнир резко обернулся.
– Кто ты такой и что делаешь в моих владениях? – с подчёркнутой надменностью осведомился незнакомец, облачённый в кольчугу, в высоком шлеме, с внушительным мечом у пояса – в общем, в полном боевом облачении. – Это территория частного владения: здесь нельзя разгуливать без разрешения!
– Да-а? – переспросил Ворон, у которого от подобного тона немедленно вылетели из головы все соображения относительно цели его прогулки, а также с новой силой воспряло желание с кем-нибудь крупно сцепиться. – Жаль, но я давно вышел из нежного возраста, когда спрашивают позволения на каждый шаг; да и кто ты такой, чтобы указывать мне, где я могу ходить, а где – нет?!
– Нет, ты сам сначала назови своё имя, – потребовал странный незнакомец, решительно наступая на незваного гостя.
– Это ещё зачем? – изображая недоумение, переспросил внук Льювина.
– Затем, что достойный воин не стыдится своего имени! – торжествующе возгласил собеседник и эффектным жестом опустил правую ладонь на рукоять своего меча.
– А я его и не стыжусь, – враждебно отозвался Ворон. – И если тебе приспичило вызвать меня на поединок, можно было прямо сказать, а не парить мне мозги дурацкими экивоками!
– Да, моё намерение именно таково, воин, – с достоинством отозвался незнакомец. – Только драться я предлагаю вовсе не здесь, – добавил он, когда Гвэйнир привычно взялся за меч. – Вон там, – собеседник указал на островок, – у меня оборудована превосходная площадка.
– А туда мы доберёмся вплавь наперегонки? – кисло предположил Ворон.
– Нет, зачем же! – усмехнулся незнакомец. – А лодки для чего ж тогда придуманы?
Он спустился по береговому склону к воде и вытащил две небольшие лодки из естественного укрытия, образованного корнями кустарников и старых пней.
– Две-то зачем? – удивился Гвэйнир. – Они вроде довольно вместительные. Неужели одна двоих не выдержит?
– Сейчас проверим, – произнёс незнакомец, сосредоточенно разглядывая оба плавсредства поочерёдно: особого оптимизма в его тоне не прозвучало. – Даже и не знаю, какую выбрать: обе они, скажем так, не в форме…
Ворон, мельком взглянув на лодки, увидел, что у обеих дно серьёзно повреждено – определённо неким рубящим оружием.
– Что за дикий народ здесь живёт, – посетовал странный незнакомец. – Полагаю, это сделали местные браконьеры, гады, после того, как я реквизировал у них незаконно отстреленную добычу и деликатно указал этим малограмотным типам, что срок их охотничьих лицензий истёк ещё полгода назад!
– Можно по-быстрому заделать дыру магией, – небрежно предложил Гвэйнир.
– Можно, – охотно согласился собеседник. – Если повезёт, до острова мы дотянем; в крайнем случае, здесь неглубоко – храни нас Создатель от бесславного утопления!
На пару поколдовав над безнадёжно, казалось бы, изувеченным плавсредством, они решительно столкнули лодку на воду и, погрузившись в неё, взялись за вёсла. На дне лодки скоро заплескалась вода; но достойным индивидуумам, вздумавшим сразиться просто так, без каких-либо причин, кроме воинственного зуда – в лучших традициях «романтического» рыцарства, между прочим – всё-таки удалось дотянуть до островка, как и надеялся сын дракона.
Обозрев намётанным оком специалиста островную турнирную площадку, Гвэйнир одобрительно присвистнул. Вот тебе и глушь – а не хуже, чем в Каэр Лью-Вэйл, подумал волшебник, проникаясь невольным уважением к своему загадочному противнику. Тот же, как и полагается благовоспитанному рыцарю, предложил Ворону на выбор несколько кольчуг и шлемов – они хранились в небольшом павильоне, сооружённом непосредственно рядом с идеально ровным, посыпанным белым песочком ристалищем. Разглядывая эти доспехи, Гвэйнир восхитился ещё больше: он-то знал толк в подобных вещах, чтобы оценить превосходное качество военного снаряжения.
Странный незнакомец, помимо всего прочего, оказался остроумным и начитанным собеседником: во время переправы и пока Ворон подбирал себе кольчугу со шлемом, он непринуждённо болтал, пересыпая свою речь глубокомысленными изречениями, очевидно, позаимствованными из трактатов, сочинённых мудрецами древности, и двусмысленными шуточками, скорей всего, возникшими в среде бравых вояк, изрядно бороздивших моря и сушу. Несколько мрачноватый юмор, свойственный Гвэйниру и нередко приводящий в замешательство окружающих, нисколько не обескуражил загадочного незнакомца; наоборот, он одобрительно смеялся, добавляя и собственные комментарии, весьма меткие. Одним словом, куда уместнее этим двоим было бы завязать узы дружбы; однако они упорно держались за одряхлевшую традицию, согласно которой доблестные воины чаще начинают знакомство с драки, чем с рукопожатия.
– Ну что, начинаем, что ли?
Ворон, как и его противник, уже утратил значительную часть первоначального воинственного настроя; тем не менее мечи со звоном столкнулись, и солнечные лучи заиграли на отполированной стали…
* * * * *
– Куда же он запропастился? – Дэйни начинала беспокоиться, видя, что брат всё не возвращается. – Эх, не надо было отпускать его одного! Гвэйн частенько влипает в неприятности… Пойдёмте следом за ним, а то у меня прямо душа не на месте!
Король Эскелана и эльфийский филид без возражений поспешили за Дэйни; красноречивые знаки активного соперничества воинственного мага с окружающей природой, при виде которых Диниш болезненно поморщился, облегчили поисковую задачу, и вскоре все трое пришли на то самое место, где Гвэйнир повстречался с незнакомцем, жаждущим бранных подвигов.
– Смотрите, здесь ещё чьи-то следы! – воскликнул Диниш. – Вот следы нашего Ворона, а вот ещё отпечатки пары подмёток, явно не его сапог. Кто-то пришёл с той стороны, – эльф подозрительно взглянул в направлении замка и добавил. – Все следы ведут вниз, к реке… О, а это что такое? – воскликнул он, спустившись к воде и обратив внимание на дыру в днище оставленной на берегу лодки.
Дэйни чуть не кувырком спустилась по склону; взглянув через плечо эльфа на повреждённое плавсредство, королева Эскелана внезапно побледнела.
– Этого только не хватало! – всплеснула она руками; замеченная у берегов островка вторая лодка лишь укрепила внучку Льювина в её предположении, вполне соответствующем действительности. – Ульв, Дин, скорей! Садитесь на вёсла; минут пять я как-нибудь продержу это дырявое корыто на воде магией… Скорей к острову!
Едва утлое судёнышко, воды в которого набралось по щиколотку, невзирая на заклинания Дэйни, врезалось носом во влажный песок, как внучка Льювина торопливо выпрыгнула на берег и, не дожидаясь своих спутников, опрометью помчалась по островку. Во время переправы до сидящих в лодке доносились приглушённые отзвуки ударов металла о металл; теперь же этих звуков слышно не было – взамен слышался незнакомый голос…
Картина, которая предстала перед глазами встревоженной Дэйни, не слишком расходилась с тем, что волшебница предполагала увидеть.
Гвэйнир, похоже, потерпел поражение в поединке с незнакомцем; во всяком случае, достойный Ворон растянулся на песке, точно упавший с воза тюк, а высокий тип в начищенной до зеркального блеска кольчуге и новёхоньком шлеме, опустившись на колено и держа кинжал таким образом, что остриё находилось в дюйме от горла побеждённого противника, весьма дружелюбным тоном увещевал Гвэйнира добровольно признать очевидный факт его проигрыша в боевом игрище.
…Когда упрямый Ворон наотрез отказался признавать себя побеждённым, сын дракона на миг заколебался: как поступить с этим типом, не желающим считаться с очевидностью? Бешеная кровь бренских эрлов и отчаянных амазонок, унаследованная от матери, подсказывала Харлейву, что поверженного противника следует прикончить в соответствии с суровым ритуалом дремучего рыцарского кодекса; однако в душе молодого воина заметно преобладал гуманизм его мудрого отца. Итак, рыцарь-дракон принял компромиссное решение: приставив оружие к горлу упрямца, Харлейв принялся вдохновенно рассуждать о ценности жизни, о радостях бытия и благоразумии, в то время как Гвэйнир хмуро бормотал, что предпочитает быструю и лёгкую смерть долгому и мучительному процессу духовного исправления.
Увидев, в какое затруднительное положение попал её брат, внучка Льювина стремительно подбежала к любителям поединков и цепко ухватилась за удерживающую кинжал руку победителя.
– Пощади моего брата, воин! – тон, однако, скорее был повелительным, чем молящим.
– Повинуюсь, леди, – галантно отозвался сын дракона, воспитанный в классических традициях рыцарства.
Дэйни, не слишком склонная к безоговорочному доверию, на всякий случай изъяла у незнакомца кинжал, который храбрый воин беспечно передал ей. Волшебница с интересом повертела оружие в руках, разглядывая с разных сторон.
– Нет, красноречивых повреждений, которые могли бы свидетельствовать против меня, на этом оружии пока нет, – улыбнулся незнакомец.
В этот момент Ульв и Диниш, которые чуть замешкались, вытаскивая лодку на берег, появились возле турнирной площадки. Они с некоторым изумлением наблюдали за представшей их взорам сценой.
– Ну что, Гвэйн, где же наш обед? – язвительно обратилась Дэйни к брату, который, поднявшись на ноги, украдкой потирал ушибленные бока – к счастью, более серьёзных телесных повреждений ему, по милости Создателя, удалось избежать.
Ворон, ощутив некое подобие раскаяния в том, что позабыл о подлинной цели своей вылазки, молча опустил голову. Его противник, сняв шлем и склонившись перед дамой – длинные чёрные волосы почти закрыли его лицо – вежливо произнёс:
– Прекрасная леди, я прошу тебя и твоих спутников простить меня! Я вовсе не желал причинить вред твоему брату; что же касается обеда, то я с радостью приглашаю всех вас составить мне компанию – я живу вон в том замке.
– Но кто ты, воин? – недоверчивым тоном осведомилась Дэйни.
Он поднял голову: черты лица у него были приятные, правильные, чуть резкие. Смелое и открытое выражение; в уголках рта затаилась добродушная ирония. Но главное – глаза: сначала она показались волшебнице карими – но через миг вспыхнули золотистым огнём…
– Ах, я же ещё не представился! Ещё раз прошу прощения, леди. Имя моё – Харлейв; моего батюшку зовут ярл Рэнхарт, а матушку – Сигрэйн.
– Рэнхарт?! – в один голос воскликнули Дэйни, Гвэйнир и Диниш. – То есть дракон Гвейф?
Наследник дракона-ярла утвердительно кивнул.
– Так, значит, ты наш двоюродный брат! – воскликнула внучка Льювина. – Я – леди Меллидэн, королева Эскелана, дочь магистра Фьонна и Аэльхи, сестры Сигрэйн. Это мой брат Гвэйнир, а это мой супруг, лорд Ульв, король Эскелана, и лорд Диниш, принц из рода Эленмара, филид высшей категории.
Золотистые драконьи глаза удивлённо расширились.
– Странное имя для эльфа, – не сдержал своего изумления Харлейв.
– А это вовсе не настоящее моё имя, – хладнокровно пояснил Диниш. – Это литературный псевдоним, лорд Харлейв.
– А правда, что вы, эльфы, потому скрываете свои настоящие имена, что, зная их, можно обрести над вами власть? – вкрадчивым тоном осведомился сын дракона.
Диниш снисходительно улыбнулся.
– Чепуха! – убеждённо отмёл он подобное предположение. – Во-первых, не все так уж старательно скрывают свои имена – например, мои прапрапра и в официальных документах, и в балладах фигурируют под теми же именами, которые они получили от родителей и которые хорошо известны не только в высоких эльфийских кругах. А, во-вторых – и это главная причина – большинство людей, не говоря уж о гномах и орках, просто не в состоянии с одного раза запомнить и правильно произнести наши имена, а тем паче прочувствовать и оценить красоту нашего языка, богатство и своеобразие его созвучий. Поэтому-то и приходится выдумывать псевдонимы – ведь куда приятнее, если тебя станут называть именем, пусть и не твоим подлинным, но всё-таки более или менее отвечающим твоим вкусам, чем до неузнаваемости искажённым, которое и своим-то уже не сочтёшь, или каким-нибудь нелепым прозвищем, вроде «Дверной задвижки» или «Скрипучей крыши».
Харлейву (как и Ульву) ужасно любопытно было бы узнать подлинное имя скрытного эльфа. Сын дракона не без оснований полагал, что уж он-то сумеет оценить напевность и оригинальность эльфийского языка; но Харлейв, будучи личностью довольно рассудительной, несмотря на эксцентричный способ приобретения новых знакомств, сразу почувствовал, что эльф не горит желанием раскрывать своё инкогнито, а потому тактично замял этот вопрос, переведя разговор на другую тему.
Двоюродные брат и сестра чрезвычайно быстро ощутили связывающие их родственные узы; во всяком случае, к воротам замка они пришли, дружески беседуя об искусстве и мифологии, пересыпая учёные рассуждения забавными анекдотами.
– Вообрази, Дэйни, – весело рассказывал Харлейв, мельком скосив глаза в сторону грозного Ворона, – Гвэйнир, когда я потребовал, чтобы он назвал своё имя, в конце концов заявил, что его зовут не иначе, как сэр Мархальт!
– Ага, а ты, наверное, заявил, что ты сэр Друстан? – поддразнила его волшебница; намёки на известную легенду, равно как и непосредственная болтовня жены с новообретённым родичем, ревниво царапнули душу короля Эскелана.
– У меня до сих пор в башке звенит от того удара мечом по шлему, которым он меня угостил, – хмуро процедил Гвэйнир.
– Ничего, главное, черепушка цела; а содержимое, возможно, даже разместится более удачным образом после небольшой встряски, – язвительный Диниш не склонен был проявлять повышенное сочувствие к названому брату.
– Ты сам напросился, Гвэйн, – любезно пояснил Харлейв. – Как тебе не стыдно применять запрещённые приёмы, да ещё обзывать противника, используя нецензурные слова!
– А как же прикажешь ругаться – используя возвышенный язык трубадурской поэзии, что ли? – резонно возразил Ворон. – И я вовсе не использовал недозволенных приёмов ведения боя!
– Разумеется, нет – я же сразу пресёк подобные попытки, – спокойно согласился сын дракона. – Да ладно, хватит об этом! Я знаю, как тебя вылечить, Гвэйн. Славная охота живо взбодрит тебя…
– Откуда ты знаешь, что я люблю охотиться? – удивился сын Фьонна.
– Ох, не вышиб ли я и впрямь что-то важное из твоих мозгов? – слегка забеспокоился Харлейв. – Всем известно, что драконы умеют читать мысли; а я, как-никак, хоть дракон только наполовину, но и этого вполне достаточно.
Впрочем, настроение и самочувствие Гвэйнира, а равно и всех его спутников, существенно улучшилось уже после двухчасового обеда, во время которого Фолли пустился в воспоминания о том, как отец Харлейва в былые времена подвизался на стезе духовного наставника жителей Самоцветных гор; уморительные рожи, которые корчил при этом рассказчик, а также ироничные комментарии Харлейва развеселили всю компанию. После трапезы сын дракона, получивший весьма разностороннее образование, немного побренчал на клавесине. Гвэйнир и Ульв незаметно задремали; Диниш, предварительно раскритиковав исполнение Харлейва, занял его место за музыкальным инструментом. Эльф вскоре увлёкся импровизацией на некую драматическую тему; а Харлейв, более склонный к веселью, чем к задумчивой меланхолии, предложил Дэйни посмотреть его живописные и скульптурные работы.
Горестно-нежные переливы мелодии медленными волнами скользили по воздуху, проникая и в соседнее помещение, где располагалась художественная студия Харлейва. Внучка Льювина вдумчиво созерцала небольшое полотно, на котором посреди морского простора живописец на первом плане изобразил лодку под парусом, в которой сидел юноша с арфой в руках. Дэйни с удивлением обнаружила, что черты героя картины одновременно имеют неуловимое сходство с Ульвом и Динишем…
– Слыхал новости, гном? – вдруг донёсся снаружи грубый голос, разрушивший очарование грёз, порождённых музыкой и живописью. – На том берегу в лесу Вуррау завелось жуткое страшилище…
Харлейв проворно выглянул в окно, явно заинтересовавшись этим сообщением.
– Хеогар! – строго окликнул он дозорного, который рассказывал Фолли о появлении по соседству некого странного существа. – Поднимись-ка сюда и расскажи про эту игру природы… я хочу сказать, про это страшилище, – с оттенком лёгкого раздражения пояснил сын дракона, так как Хеогар поднял на него непонимающий взор.
Воин последовал приказанию хозяйского сына, однако весьма неохотно – Хеогар не без оснований опасался, что лорд Харлейв примется жучить его за разговорчики на посту и «распространение нелепых слухов», как однажды выразился сын дракона в пылу недоверчивого гнева, услышав достоверную историю о летящей среди бела дня корове. Все обитатели затерянного в глуши поместья уже не раз имели случай убедиться в том, что Харлейв весьма охотно и дружелюбно готов напомнить нерадивым подчинённым об их служебных обязанностях, а попутно и приложить – нет-нет, не руки, а только ораторский дар – к искоренению «тёмных суеверий».
– Откуда ты знаешь про «страшилище»? – отрывистым тоном осведомился Харлейв, когда воин предстал пред его драконьи очи.
Диниш перестал играть на клавесине, а Ульв и Гвэйнир стряхнули послеобеденную дрёму.
– Мне рассказывал мой брат, – после коротенькой паузы сообщил Хеогар.
– И он видел это создание… это страшилище? – продолжал сын дракона. – На что хоть оно похоже?
– Упаси Создатель, лорд Харлейв! – воин даже отшатнулся в сторону. – Упаси Создатель моего брата! Нет, конечно, не видел! Страшилище издалека видел один лесоруб, который возит моему брату брёвна для строительства дома. А похоже оно… Да оно ни на что не похоже! Шея у него такая длинная, что может завязываться узлом, будто верёвка – когда лесоруб его видел, шея у зверя как раз и была завязана узлом, только зверь быстро её развязал. Пятнистая шея, и вся шкура тоже. Лапы с когтями, как у льва, морда птичья…
– Ага, и шум вокруг стоял, как от своры собак, – скептически дорисовал Харлейв виртуальный портрет диковинного животного. – Тот лесоруб человек грамотный… я хочу сказать, он читать и писать умеет? – и пробормотал себе под нос. – Честное слово, это прямо какой-то Зверь Рыкающий!
– Нет, лорд Харлейв, Кэрран даже своё имя толком написать не умеет, кресты вместо подписи ставит, – уверенно заявил Хеогар. – Уж я это точно знаю!
– А с головой у него всё в порядке? – сын дракона всё не мог отрешиться от естественного скептицизма. – Его, часом, какое-нибудь шустрое бревно по макушке не стукнуло?
Хеогар пожал плечами.
– Всяко бывает, за каждым бревном не уследишь, – философически заметил он. – Однако же Кэрран – мужик деловой и вроде ни в чём этаком не замечен…
Харлейв задумчиво потёр подбородок. Перспектива охоты на мутанта явно захватила его воображение своей романтико-эпической оригинальностью; однако он отнюдь не уверовал ещё в сам факт существования таинственного чудовища. Зато Гвэйнир, который не привык обременяться излишними размышления, сразу загорелся охотничьим энтузиазмом: экстремальные виды спорта, сопряжённые с немалым риском, предоставляли Ворону простор для выплеска воинственной энергии. Король Эскелана решительно поддержал высказанное Гвэйниром предложение отправиться в лес Вуррау и сразиться с чудовищем. Дело в том, что Ульв жаждал поскорее снискать восхищение своей королевы каким-нибудь подвигом, достойным истинного героя, одновременно заслонив сим рыцарским деянием воспоминание о своей невольной измене жене – потому-то бывший менестрель с жадностью ухватился за идею охоты на монстра.
Однако Дэйни, вопреки тяге к приключениям, что кипела в крови у всех членов клана Льювина, попыталась отговорить своих родичей и супруга от их рискованной затеи. В конце концов, близятся дни Охоты на порождения мрака; и далось им это чудище, которое, скорей всего, является плодом либо устного народного творчества, либо больного воображения незадачливого лесоруба, ушибленного не в ту сторону упавшим бревном!
Дэйни не слишком понравилась и позиция Диниша по волнующему её вопросу. Эльфийский филид рассеянно смотрел перед собой, не высказываясь ни «за», ни «против». Между тем он просто пытался проникнуть провидческим взором за непроницаемый покров тайны, отделяющий миг, именуемый «настоящим», от бесконечности, обозначаемой словом «грядущее»: но на сей раз Диниш так и не получил знака, указывающего на события, коих следует ожидать в скором будущем. Потому-то эльф и не встревал в спор…
* * * * *
Лес Вуррау кишел экзотической живностью. Пока вереница охотников пробиралась сквозь заросли, образованные растениями, которые в Эскелане, Брене и Вольных Землях встретишь разве что в оранжереях, множество пёстрых птиц на разные лады стрекотало среди ветвей; ловко перебирая лапами и помогая себе гибким хвостом, с ветки на ветку перебрасывались шустрые обезьяны, мелькали среди кустарников настороженные олени. Один раз вдали как будто мелькнула яркая полосатая шкура хищника; Диниш был готов поклясться, что кроме тигра он заметил среди зарослей волшебного зверя цилиня, которого эльфийскому филиду доводилось видеть во время странствия в таинственную страну Эннан.
Прежде чем наткнуться на искомое чудовище, охотники повстречались с некрупным, но весьма крепко сбитым грифоном. Он, как и прочие обитатели Вуррау, не проявил не малейших признаков враждебности; более того, он попросту спал, опустив орлиный клюв на мохнатые львиные лапы. Харлейв, опустив копьё остриём вниз, произнес:
– Коу!
Грифон приоткрыл один глаз – точь-в-точь, как это делают дремлющие птицы.
– К-х-х-оу-у! – выдохнул он, и листва на ближайших деревьях задрожала, точно налетел порыв ветра; парочка ярко-зелёных птиц и обезьяна с полосатым хвостом, не удержавшись на ветвях, шлёпнулись наземь.
Затем грифон закрыл глаз и, по-видимому, снова погрузился в полудрёму, а сын дракона как ни в чём не бывало повёл свой отряд дальше. Обогнув справа большое болото, охотники остановились. Харлейв подозвал Хеогара и лесоруба Кэррана.
– Куда дальше топать, орлы? – бодрым тоном осведомился он.
Однако приподнятое настроение Харлейва ни в коей мере не заразило проводников поневоле. Хеогар, у которого имелась законная отмазка, что он ничего не видел, быстренько спрятался за широкую спину Кэррана, одновременно деликатно подтолкнув того вперёд – дескать, давай, показывай дорогу. Злополучный лесоруб, помявшись, нехотя махнул рукой в неопределённом направлении; Харлейв, поняв, что толку от этого храбреца не будет, отстранил его нетерпеливым жестом. Кэрран явно обрадовался подобному повороту дел и поспешно перекочевал в хвост охотничьего отряда, где с независимым видом уже маршировал на месте прыткий Хеогар.
Посовещавшись пару минут с Гвэйниром, Ульвом и Динишем, Харлейв избрал в качестве ориентира пологую возвышенность, расположенную по левую руку от охотников и являющуюся главенствующей высотой на территории, охватываемой взором. Тропка петляла, огибая то колючий кустарник, то овраг; она то сужалась настолько, что и в одиночку с трудом удавалось протиснуться среди плотных зарослей, то расширялась, давая простор для обзора и движения. Как-то незаметно Ульв и Гвэйнир, более всех прочих охваченные охотничьим азартом, опередили Харлейва, возглавляющего отряд, и Диниша, который предпочёл держаться поблизости от сына дракона, по-видимому, неплохо знающему местность, а также и от Дэйни, которая шла в хвостовой части охоты.
Загадочное чудовище явилось перед охотниками внезапно – так, как обычно и появляются воплощения ужаса; однако внешний вид монстра существенно отличался от описания Хеогара. Впрочем, нелепость облика сего существа от этого не умалилась. Казалось, что некто задался целью собрать новое животное из частей уже известных зверей, подобно тому, как дети собирают из фрагментов целую картинку. Голова бегемота, туловище медведя, к тому же одетое в панцирь вроде того, какие имеются у броненосцев и черепах, лапы тигра с огромными загнутыми когтями наподобие птичьих… Там, где когти касались травы, растительность быстро темнела и никла – вероятно, от яда. Кроме того, у существа имелось два хвоста, словно некто экспериментировал, пробуя разные варианты, да так и позабыл убрать лишний хвост. Один из этих хвостов имел длину не более полу-локтя: широкий и мохнатый, чем-то он смахивал на хвост бобра. Другой же хвост напоминал длинную пятнистую змею; этот-то хвост, а вовсе не шея животного, и обладал способностью завязываться узлом.
Подобные противоестественные существа обычно являются плодом деятельности недоучивших магов или волшебников-путаников; однако далеко не всегда аномальные гибриды оказываются столь агрессивными и опасными, как данная особь. Завидев охотников, чудовище не предприняло попытки убраться подобру-поздорову – напротив, оно стремительно ринулось навстречу ощетинившимся на него копьям, при этом издавая хриплое хлюпанье, вызывающее ассоциацию со звуками, исходящими из прохудившегося бурдюка.
Ульв намного опередил своих спутников. Удушливое дыхание монстра обдало его отвратительным зловонием; король Эскелана занёс копьё, целя в шею чудовища, которая не была защищена роговым панцирем – но страшилище на долю мгновения опередило своего противника. Когтистая лапа ударила Ульва в грудь; один из чёрных когтей, острых, как клинки, рассёк кожаный нагрудник с лёгкостью, с которой нож разрезает масло. Боль точно огнём обожгла грудь Ульва, но не остановила ответный удар: чудовище сдавленно захрипело, заваливаясь набок…
* * * * *
– Дин! Дин, спаси его, ты же можешь! – беспомощно ухватившись за руки эльфийского филида, отчаянно твердила Дэйни.
Она снова взглянула на бледное, бескровное лицо Ульва, безжизненно распростёртого на кровати, и сердце её сжал страх. Ещё совсем недавно она, вне себя от гнева, была почти готова жестоко расправиться с неверным возлюбленным; и вот теперь жизнь его висит на волоске… «На острие меча», – вспомнились слова ведьмы из Срединного Мира. Чьего меча?.. Создателя Мира?.. Судьбы?.. Наших собственных деяний и помыслов?..
– Дин! Я умру, если он… – Дэйни прикусила губу, стараясь удержать рыдания, а слёзы уже катились из её глаз.
– Не плачь, – тихо проговорил Диниш, отводя взор. – Я… я постараюсь спасти его.
Он подумал о яде, что проник в кровь злосчастного короля-менестреля. Из висевшего на шее медальона эльф достал круглую роговую пластинку – кусочек единорожьего рога. «Слишком мало», – подумал Диниш. Дэйни, сразу распознав в белом кругляше могущественный ингредиент, применяемый в снадобьях, вытягивающих яды, с тоской вспомнила о ларце, в котором лежит рог единорога. Рог этот некогда подарил Льювину, в то время ещё не Архимагу, а всего лишь магистру Мон-Эльвейга, повелитель зверей в Мире Кирн Холг. То был рог основателя царственной династии единорогов, которые в Кирн Холг меняют свой волшебный рог раз в семь лет. Но ларец с подарком единорога остался во Фьеррэ; у Дэйни при себе был лишь тонкий роговой спил – такие «талисманы» имелись у всех внуков Архимага. Волшебница молча достала кусочек целебного рога и протянула его Динишу.
В этот момент, желая узнать, как чувствует себя раненый, в комнату заглянули Гвэйнир и Харлейв. Достойный сын дракона особенно переживал, полагая, что в случившемся есть и доля его вины – ведь это он первым предложил поохотиться на монстра. Гвэйнир же в большей степени беспокоился за сестру; она так привязана к своему бесценному супругу, что…
– Больше вот этого не найдётся? – кратко осведомился Диниш, указывая родичам Дэйни на фрагменты единорожьего рога.
Гвэйн, покосившись на сестру, принялся рыться в карманах. Между тем Харлейв снял со своей руки золотой браслет, открыл крохотную крышку и вытащил белую роговую пластинку – некогда Архимаг Льювин, поздравляя своего давнего друга Гвейфа с рождением наследника, в числе прочих подарков прислал и эту вещицу.
Поиски Ворона увенчались успехом; Диниш, разложив на столе четыре круглых белых пластинки, пробормотал:
– Надеюсь, теперь хватит…
* * * * *
Ульв слабо застонал и что-то чуть слышно прошептал; Дэйни, от утомления прикорнувшая на лавке у стены, тотчас встрепенулась.
– Он зовёт меня! – и она бросилась к постели мужа.
Диниш, который несколько часов просидел подле раненого, уступил ей место.
– Дэйни, – повторил Ульв и открыл глаза.
– Я здесь, с тобой, любимый, – она взяла его за руку, осторожно погладила по щеке, по лбу, по волосам.
Ульв попытался приподняться – и снова застонал.
– До чего же… больно, – чуть погодя прошептал он и добавил. – Дэйни… я умираю, да?
Она содрогнулась от страха.
– Что за чушь, – хладнокровно, даже чуточку резко проговорил Диниш, неожиданно возникнув у изголовья бывшего менестреля. – Ты недооцениваешь Архимага Льювина – он никогда не поставил бы на личность, отмеченную печатью скорой гибели! А уж сделав ставку на кого-то, ни Архимаг, ни его окружение не допустят безвременной кончины своего протеже! Не забывай – тебе ещё предстоит возвысить Эскелан, сделав его великим государством, прославленным в веках!
Столь своеобразная манера разговора с раненым была порождена как намерением подбодрить его, так и затаённым раздражением, которое нередко испытывал Диниш, глядя на супруга Дэйни. Эльф ловил себя на мысли, что, пожалуй, согласился бы поменяться местами с Ульвом – только ради того, чтоб она вот так же метнулась к нему, услышав его стон…
* * * * *
Ульв плохо помнил, как он очутился в Каэр Лью-Вэйл. В памяти осталось только смутное ощущение убаюкивающей качки…
Фьонн прибыл на «Фиане» на следующий день после злополучной охоты; вместе с магистром Мон-Эльвейга на берег ступил и ярл Рэнхарт, он же дракон Гвейф, гораздо чаще пребывающий в человеческом, нежели в своём изначальном облике. Гвейф, вопреки ожиданиям Харлейва, не слишком бранил своего отпрыска за бесхозяйственность – напротив, дракон сдержанно отметил, что, пожалуй, даже и лучше, что сын не вмешивался в налаженный ритм жизни поместья. Дракон не стал препятствовать сыну, когда тот изъявил желание последовать за своей двоюродной сестрой, дабы в дальнейшем оказывать всяческое содействие начинаниям её самой и её супруга – «советом, мечом и иными подручными средствами», как многозначительно выразился романтичный Харлейв.
Магистр и дракон единодушно пришли к выводу, что Ульв, раненый отравленными когтями леохоры – таким прозванием наделили их изобретательные умы неведомое чудовище – что король Эскелана остался жив лишь благодаря чуду, в коем значительную роль сыграло целительское искусство Диниша.
В Каэр Лью-Вэйл, как и во владениях Гвейфа, и на корабле Фьонна, Ульв был окружён преданной заботой и вниманием; рана его со временем зажила, однако на смену боли телесной пришла беспросветная душевная подавленность. Возможно, та искажённая картина Мира, что явилась причиной тяжёлой депрессии, охватившей бывшего менестреля, начала формироваться в мозгу Ульва под влиянием проникшего в его кровь яда леохоры; также весьма вероятно, что из-за нехватки антитоксических средств незначительное количество яда всё же осталось бродить в крови короля Эскелана, продолжая отравлять ему существование.
Так или иначе – а только Ульв, проанализировав ряд событий своей жизни (отнюдь не всех, что, естественно, отрицательно сказалось на объективности картины), пришёл к печальному выводу, что он, несмотря на щедрые дары Судьбы, оказался всего лишь неудачником. Разве он годится на должность короля?! И никогда-то он толком ни на что не годился, кроме безответственных любовных похождений и бренчания на арфе!..
Дэйни… Бесцельно бродя в одиночестве по владениям Льювина, Ульв неотступно возвращался к мысли о ней. Он отчаянно тосковал по её объятиям, по её беззаботному смеху, даже по её двусмысленным выходкам: однако всякий раз, стоило Ульву подумать о своей жене, как он тотчас вспоминал – она видела его с Ланноной, и у него не хватало решимости приблизиться к Дэйни и обнаружить перед ней свои любовные желания. Она ведь так и не сказала, что простила его: «постараюсь» не означает, в сущности, ни твёрдого «да», ни «нет». Правда, она преданно ухаживала за ним, пока он был болен; она была с ним нежна и ласкова, ни разу не намекнула на ту злополучную ночь… Но, может, в его возлюбленной королеве говорили лишь чувство долга, жалость, воспоминания о счастливых мгновеньях, проведённых вместе? Любит ли она его ещё?..
Ульв думал и о Динише – самоуверенном, изящном и, главное, преуспевающем эльфийском принце, филиде высшей категории. Конечно, Диниш любит Дэйни – пусть на свой лад, благоразумно остужая любовную страсть самоиронией мудреца – и всё равно Дэйни стоит только поманить его… А почему бы и нет, без прежней ревнивой ярости устало думал Ульв. Что за удовольствие – вечно нянчиться с никчёмным неудачником? Тем более что он нарушил свою клятву быть ей верным – вольно или невольно, разве это так уж важно?
А ведь он, Ульв, мог умереть от раны! Да, тогда его нераскаянная, грешная душа, вероятно, угодила бы прямиком в ад – по крайней мере, так выходило, если припомнить проповеди священников Срединного Мира. Мысль о гипотетической посмертной участи, однако, не особенно тревожила короля Эскелана. Дэйни – мысли его всё время возвращались к ней, не в силах вырваться из замкнутого круга печали и самобичевания. Может, она и погоревала бы о своём незадачливом муже, думал Ульв; но разве красавец, герой и интеллектуал, да вдобавок ещё и принц Волшебной Страны, не годится на роль утешителя прелестной молодой вдовы?..
Бесполезным размышлениям на тему «что могло быть, если бы», растравляющим его и без того издёрганную душу, Ульв предавался, сидя у окна в небольшом, но уютном двухэтажном павильоне, расположенном на берегу озера. Бывший менестрель не слышал шагов своей королевы; но внезапно он живо почувствовал, что она стоит у него за спиной. Неожиданно в нём закипели неудержимая горечь и обида, к которым примешивалась изрядная доля гнева. Ульв невольно вспомнил, как Дэйни вновь и вновь играла с ним, точно кошка с мышью – вероятно, исподтишка наблюдая за его переживаниями, которые забавляли её; а её родичи-волшебники – в первую очередь Архимаг Льювин – пользуясь его чувствами к ней, втянули его в крупную политическую авантюру…
Ульв удержался от грубости, однако тон его был далёк и от приветливости. В этот миг он почти ненавидел свою возлюбленную – девушку из сна, фею и ведьму одновременно.
– Зачем ты пришла? – хмуро проговорил он, не оборачиваясь.
Дэйни ничего не ответила. Она подошла вплотную к Ульву, сидящему на табурете, мягко опустила ладони на плечи мужа и несколько раз бережно погладила его спину и грудь…
Раздражение Ульва вдруг улетучилось. Он уже не злился на Дэйни; а её руки, пробравшись под рубашку, игриво и нежно прикасались к телу мужа… Хотя душа Ульва и была погружена в меланхолию, плоть не осталась равнодушной к столь откровенным намёкам.
– Если ты будешь продолжать в таком духе, – предостерегающе проговорил он, – я очень скоро потеряю контроль над собой…
Бывший менестрель не видел лица своей возлюбленной, но угадал: она улыбнулась.
– Конечно, милый, ведь именно этого ты и хочешь, – подхватила она; её пальцы игриво пощекотали его кожу.
– Дэйни! Я не хочу твоей жалости, – пробормотал он, чувствуя, что властный зов неутолённого желания всё сильнее подчиняет его тело.
– При чём тут жалость? Ты же сам не раз готов был упрекнуть меня в жестокости: наверное, я и правда не особенно умею быть доброй – но я люблю тебя! Неужели ты этого не чувствуешь, не чувствуешь, как мне нужна твоя любовь?! – дрожь в её голосе разбила иллюзию обманчивого самоуверенного спокойствия.
– Дэйни, любимая моя, – повернувшись к ней, бывший менестрель притянул её к себе на колени, зарылся лицом в её распущенные волосы. – Ты ещё любишь меня? Я нарушил свою клятву, я оказался неудачливым королём…
– Вряд ли народ Эскелана успел прийти к подобному выводу, – деловито возразила Дэйни. – Как бы то ни было, – выразительно добавила она, – у тебя есть возможность исправиться.
Очевидно, внучка Льювина намекала на исправление не только на королевском поприще, но и в ином направлении; ласково прикасаясь к телу своего возлюбленного, она неторопливо стянула с него рубашку. Длинный шрам, оставшийся от когтей леохоры, кривой полосой перечёркивал гладкую кожу на груди Ульва; Дэйни осторожно провела кончиками пальцев по уродливой отметине, а потом нежно прикоснулась к ней губами…
– Так ты простила меня, любовь моя? – тихо спросил Ульв.
– Сначала заслужи моё прощение! – задорно отозвалась она.
Этот вызов подействовал на Ульва, как шпоры на коня, и без того нетерпеливо рвущегося вперёд. Его любовное неистовство очень скоро захватило и Дэйни – хотя вначале неудержимые, бурные ласки, столь непохожие на обычную нежность мужа, вызвали у неё смущение и робкий протест…
…Изнемогающие от счастья, они потрясённо встретились взглядом – словно увидев друг друга впервые. Прежде они не испытывали ничего подобного… Всё, что Ульв когда-либо пережил с другими возлюбленными, безнадёжно поблёкло и потускнело. Ловя томные вздохи Дэйни, он с небывалой яркостью ощущал своё единство с ней – не только телесное, но и душевное; и ощущение это переполняло радостью и силой…
…Прохладный ветерок коснулся обнажённой кожи, и Дэйни проснулась. Ульв спал, прижавшись щекой к её груди. Ветер повеял сильнее; Дэйни осторожно приподнялась, стараясь не потревожить спящего мужа, и потянулась за мягким пушистым пледом, лежащим в ногах кровати. Она заботливо укрыла Ульва и сама юркнула под плед; натягивая соскользнувшее покрывало на плечо мужа, она заметила, что он открыл глаза и смотрит на неё.
– Теперь ты меня простила, Дэйни? Не бросишь меня – «через год и один день», как грозил Диниш, или ещё раньше? – спросил Ульв. – Вернёшься со мной в Эскелан?
– Ну конечно, милый, – она накрыла его ладонь своей рукой; их пальцы тотчас игриво сплелись. – Но сначала мы вместе пообедаем, хорошо? Я ужасно голодна!
Они переглянулись – и счастливо засмеялись…
* * * * *
Большой ворон, кружа в воздухе, явно подыскивал местечко для срочной посадки: лорд Гвэйнир Брэндон, сын магистра Фьонна, будучи упрямым и весьма агрессивным субъектом, отнюдь не оставил идею отомстить чародейке Ланноне за то оскорбление, которое по милости сей любвеобильной дамы пережила его сестра.
Дун Ланнан, крепость коварной волшебницы, безраздельно и уверено царила над окрестным ландшафтом, подобно тому, как её хозяйка привыкла царить над своими незадачливыми любовниками. Две высокие квадратные башни, соединённые коротким переходом раза в три ниже их, одновременно производили впечатление массивности и порыва ввысь; однако порыв этот, если можно так выразиться, всё же оставлял ощущение некоей неполноты – точно могучее стремление угасло, когда замысел ещё не был доведён до совершенства. Возможно, подобное впечатление было связано с тем, что башни завершались смотровыми площадками, а не высокими островерхими крышами или стрелообразными шпилями; также не исключено и то, что недобрая слава владелицы замка портила впечатление и от принадлежащего ей архитектурного сооружения.
Постепенно снижаясь в полёте, Гвэйнир заметил мелькнувшее внизу бледно-голубое платье; сочтя это удачным предзнаменованием, Ворон приземлился на каменные плиты, которыми была вымощена часть прилегающей к замку территории.
Ланнона не проявила признаков удивления, когда через миг вместо птицы перед ней очутился высокий воин в богатом чёрном одеянии. Гвэйнир остановил взгляд на груди чародейки – эта соблазнительная часть тела красавицы была прикрыта платьем лишь в минимальной степени – и зелёные глаза сына Фьонна выразительно вспыхнули.
На весьма логичный вопрос чародейки, что привело его в её владения, когда она и его сестра в ссоре, Ворон надменно отрезал:
– Я не вмешиваюсь в женские дрязги!
Подкрашенные губы Ланноны иронично изогнулись. Конечно, ложь Гвэйнира звучала неубедительно, несмотря на уверенный тон: члены клана Льювина всегда принимали активное участие в делах друг друга. Гвэйнир, изрядно приложивший руку к эскеланской политической авантюре, привык проявлять деятельную заботу о своей единственной сестрёнке, равно как и его старший брат.
Однако Ланнона не стала разоблачать нелепое враньё Ворона; гораздо забавнее, по её мнению, будет совлечь одежду с брата Дэйни и сделать его своим очередным любовником. Вероятно, он явился с какими-то хитроумными замыслами; а вот посмотрим, как он выпутается из любовных сетей – если, конечно, не погибнет во время предварительных испытаний! Впрочем, подобная перспектива была крайне нежелательной для сладострастной дамы, которую непривычно смутил пристальный взгляд сына Фьонна. Как гласит пословица, зелёные глаза способны без труда похитить сердце; серьёзным вопросом остаётся лишь факт наличия оного у Ланноны, которая без сожалений и угрызений совести погубила немало влюблённых в неё мужчин.
– И каким же испытаниям ты подвергаешь тех ослов, которые покорно позволяют женщине издеваться над ними? – не утруждая себя любезностями, хмуро вопросил брат Дэйни.
– Благородный Гвэйнир спрашивает из любопытства, или он сам желает попытаться пройти через эти испытания? – томным голосом задала Ланнона встречный вопрос.
Она сделала незаметное движение, отчего платье соскользнуло с её плеча. «Ох, проклятая шлюха!» – со смешанным чувством ярости и невольного восхищения подумал Гвэйнир, чувствуя, как нетерпеливо напряглось его тело от лицезрения прелестей, намеренно демонстрируемых Ланноной.
…Спустившись по ступенькам, заметно обшарканным ногами его многочисленных предшественников, Гвэйнир очутился в полутёмном помещении, тускло освещаемом неверными отблесками двух факелов, вставленных в настенные железные кольца по сторонам железной решётки, отделяющей преддверие от подземных катакомб Дун Ланнан, о которых ходило немало устрашающих слухов.
– Оружие оставляй при входе! – обращаясь к Гвэйниру, гаркнул дюжий амбал, лениво поигрывающий тяжеленной алебардой.
– А иди ты знаешь куда… – далее сын Фьонна в характерных выражениях уточнил адрес, сопроводив сие любезное пояснение едва уловимым движением; громила, беспомощно ахнув «мамочка», отлетел в противоположный угол, где и осел на пол бесформенной глыбой.
Волшебник нетерпеливо дёрнул решётку, но она оказалась запертой. Пробормотав пару забористых словечек, Гвэйнир метнулся к незадачливому стражнику, на поясе которого маг приметил столь внушительную связку ключей, что ею можно воспользоваться не только по прямому назначению, но и как своего рода оружием, вышибающим память, а то и мозги противника.
Ворон не стал испытывать увесистую связку на мозгах стражника, которых, вероятно, и так было немного. Отпереть решётку удалось довольно быстро – Гвэйнир подбирал ключ всего-то пару минут, однако и этого времени оказалось достаточно, чтобы вспыльчивый сын Фьонна успел выйти из себя.
В катакомбах Гвэйну не понравилось – и отнюдь не по причине подстерегающих там опасностей, а потому, что импульсивному волшебнику вскоре сделалось нестерпимо скучно. Стандартные ловушки – то открывающиеся под ногами провалы, то падающие сверху сети и секиры, высовывающиеся из стенных ниш муляжи воинов, размахивающие оружием лишь в строго ограниченных направлениях – это и многое другое Ворону было отлично известно как в теории, так и на практике; более того – Гвэйнир натренированным чутьём угадывал, где подстерегает очередная «шуточка». Ворон продвигался по лабиринту переходов, ориентируясь по неровно нарисованным жирным красным стрелкам на стенах, предположив, что эти указатели оставлены прежними посетителями подземного хода. Зевая от скуки, Гвэйнир с надеждой косился на боковые ответвления коридора; несколько раз он пытался разогнать царящий там сумрак, вооружившись факелом, снятым со стены основного хода, но видел лишь голые стены и сводчатый потолок – абсолютно ничего интересного! И где же бродят зверушки, которыми должны кишеть здешние подвалы, разочарованно думал Гвэйнир, продолжая тупо тащиться по направлению, указанному красными стрелками. Волшебник раздражался всё сильнее с каждым шагом…
…За поворотом послышалось приглушённое урчание зверя. Гвэйнир даже улыбнулся: ну наконец-то! Однако сын Фьонна напрасно предвкушал ожесточённую схватку с разъярённым, неделю не кормленным хищником. Крупная пятнистая кошка, на которую вскоре наткнулся волшебник, судя по всему, отнюдь не жаждала рвать когтями и терзать зубами тело наглого субъекта, дерзнувшего вторгнуться в её обиталище. Коротко рыкнув, зверюга осторожно обнюхала сапог мага – и вдруг потёрлась об обувь мордой, точь-в-точь, как обычная домашняя кошка!
Гвэйнир остолбенел; а зверь, дружелюбно рыкнув ещё раз, скрылся во тьме бокового коридора. Волшебник потопал дальше. Мысли его перепутались: если тут такие миролюбивые зверюшки – откуда же все эти жуткие россказни?..
Счёт времени Гвэйнир, очутившись в подземелье, потерял очень скоро, а потому волшебник не знал, сколько он проплутал по полутёмным коридорам, прежде чем пришёл к другой железной решётке, точно такой же, как та, что он отпер ключом из связки, изъятой у стражника. Узенькая винтовая лестница вела вверх. Гвэйнир поднялся по ней к большой двери, обитой железом, отпер дверь и огляделся. Похоже, отсюда можно проникнуть во внутренние помещения замка. Собственно, именно такую задачу и задала Ланнона брату Дэйни: пройти катакомбами Дун Ланнан, после чего он вправе подняться в жилые покои. Но авантюристичного Гвэйнира заинтриговала железная решётка внизу; за ней сгущался сумрак и доносился тихий плеск воды…
Волшебник запер тяжёлую дверь и спустился по лестнице. На этот раз ключ пришлось подбирать долго; лишь через полчаса, отомкнув решётку, кое-где изрядно тронутую ржавчиной, Гвэйнир бесстрашно ступил в темноту. Впрочем, его глаза скоро привыкли к ней; волшебник различил слегка расширяющийся проход и колышущуюся кромку воды.
Долгие раздумья и колебания были не в характере Гвэйнира. Он шагнул в воду и пошёл вперёд. Глубина увеличивалась; впереди слабо мелькнул свет. Сын Фьонна бросился в воду и поплыл. Вскоре он обнаружил выход из надводной пещеры; Гвэйнир выплыл на простор, который был ничем иным, как озером Ллах, на берегу которого и располагался Дун Ланнан.
Ворон выбрался на берег. Солнце начинало клониться к закату; а ведь путешествие по подземелью Гвэйнир начал рано утром! Сын Фьонна снял мокрую одежду, отжал из неё воду и разложил свои вещи на камнях для просушки. Между тем было довольно прохладно: климат Брена существенно холоднее, чем в Эскелане, а тем паче в Каэр Лью-Вэйл. Чтобы согреться, Ворон набрал хвороста и заклинанием разжёг костёр. Конечно, волшебник с полным правом мог немедленно явиться в замок Ланноны, ведь он выполнил её условие: однако Ворон действовал по собственному плану, в который коррективы вносились по мере развёртывания событий.
Гвэйнир сразу отметил несомненный интерес, с которым Ланнона оценивающе его разглядывала. «Пусть подумает, что меня слопали, или что я свалился в яму, – решил Ворон. – Если я ей приглянулся, стоит чуть помедлить: хоть она и стерва, но вдруг немного поволнуется? Было бы забавно, а главное – так проще будет её укротить».
А Ланнона и впрямь начинала раскаиваться в том, что отправила Гвэйнира на прогулку по подземным туннелям. Обитающие там зверюшки растерзали и сожрали не одного претендента на любовь чародейки; но если подобная участь постигнет Гвэйнира – страшно подумать, что сделают Архимаг, магистр Мон-Эльвейга и лорд Эртх! Они же сравняют Дун Ланнан с землёй! А уж Дэйни – та вообще голыми руками растерзает бывшую подругу на кусочки, за всё сразу! Если Ланнона и могла попытаться потягаться в силе чар с Дэйни или Гвэйниром, то против объединённых сил клана Льювина у неё нет никаких шансов!
Помимо этих здравых, практических соображений изощрённую в любовных забавах чародейку возбуждала сама мысль о Гвэйнире. Посмотрим, какую гримасу скорчит эта гордячка, королева Эскелана, узнав, что её братишка переспал с коварной соперницей своей сестры, её заклятым врагом!
За ужином хозяйка Дун Ланнана почти ничего не ела. Пора бы уж ему явиться, тревожно думала она. Или он… Нет, нет!
Гвэйнир, голодный и злой, в недосушенной одежде, явился ближе к полуночи. Когда Ланнона с любезной улыбкой бросилась к нему с распростёртыми объятиями, он небрежно отстранил её и буркнул:
– Сначала чего-нибудь перекусить дай, а уж потом лезь со своими затверженными нежностями!
Чародейку несколько обескуражил подобный ответ. Её прежние возлюбленные обычно расточали ей комплименты, будучи даже израненными, усталыми и отощавшими. Однако мрачный нрав Ворона ничуть не охладил вожделения Ланноны – напротив, демонстративное равнодушие Гвэйнира подействовало посильнее хорошего приворотного зелья. Собственно, на это сын Фьонна и рассчитывал. Сам он, впрочем, тоже не испытывал в присутствии Ланноны умиротворённого спокойствия, свойственного в подобных ситуациях просветлённым аскетам, к числу которых сын Фьонна никоим образом не принадлежал. Однако в тех случаях, когда Гвэйнир ставил перед собой определённую цель, достойную или не слишком, его самообладанию порой можно было позавидовать.
Сбросив влажный плащ и сапоги, сын Фьонна отстегнул меч и положил его на лавку, потом стянул мокрую тунику и рубашку.
– Ну что ты на меня смотришь? – обратился он к хозяйке замка. – Распорядись, чтобы мне принесли что-нибудь сухое! Я что, должен нагишом перед тобой разгуливать?
– Я бы не стала возражать, – неторопливо проговорила чародейка, с восхищением любуясь загорелой кожей и натренированными мускулами гостя, а также шрамами – красноречивыми знаками его воинской доблести.
Гвэйнир, всё ещё толком не отогревшийся, передёрнул плечами, и мускулы на его груди эффектно заиграли.
– И что же, я теперь мёрзнуть должен, как собака, чтобы потешить тебя зрелищем? – прежним тоном осведомился он, садясь на лавку спиной к камину, распространяющему приятное тепло.
Погибать от холода, а также голода, воинственному магу не пришлось. Ланнона собственноручно набросила ему на плечи большой мягкий плед, при этом словно невзначай игриво скользнув пальцами по обнажённой коже. Гвэйнир буркнул нечто, долженствующее, вероятно, означать благодарность за заботу, но тут же, кинув взгляд на накрытый стол, кислым тоном произнёс:
– Это что – называется овсянкой?! Эта бурда?!
Критически качнув головой, волшебник придвинул к себе тарелку с холодными котлетами. Несколько секунд он задумчиво смотрел на них, потом сказал, обращаясь к хозяйке:
– Пожалуй, мне будет спокойнее, если ты разделишь со мной трапезу. Мне вовсе не хочется невзначай принять порцию галлюциногенных грибов и превратиться в наркозависимого, или же проглотить какого-нибудь зелья, от которого случается несварение желудка или, наоборот, полное сварение мозгов. Сделаем так: я отломлю кусочек, и ты тоже…
Таким способом они разделались с котлетами и куском сладкого пирога, после чего перешли к фруктам, которые осмотрительный Гвэйнир нарезал тонкими ломтиками, дабы не получить половинку или четвертинку, начинённую неким химическим препаратом со свойствами, могущими быть интересными стороннему исследователю, но отнюдь не прямому потребителю. После того как хозяйка замка отпила из большого кубка немного подогретого вина с пряностями, хитроумный гость проглотил чуть не половину содержимого упомянутой посуды. Кутаясь в тёплый плед, Гвэйнир неторопливо смаковал оставшееся вино маленькими глоточками, рассеянно глядя в дальний угол зала.
Ланнона нетерпеливо заёрзала на месте.
– А какие же испытания на сладкое и на десерт? – небрежно изрёк Ворон. – Мне доводилось слышать, что полный боекомплект издевательств над потенциальными любовниками состоит из числа три?
Чародейка поморщилась.
– Н-нет, – с запинкой отозвалась она. – Я их отменяю. Я… ты можешь делать со мной всё, что хочешь, Гвэйн. Хоть прямо сейчас!
– Да-а? – скептически переспросил он, устремив на неё пристальный взгляд: Ланнона не без удовольствия отметила, что его зелёные глаза загорелись недвусмысленным огоньком, однако слова оказались совершенно иными, нежели те, что она привыкла слышать в подобных случаях. – Как-то не очень справедливо получается, милая! Несправедливо по отношению к тем, кто рисковал собой трижды…
– Ого, лорд Гвэйнир Брэндон заговорил о справедливости! – вскинулась чародейка и порывисто поднялась с места. – Хорошо! Посмотрим, насколько ты о ней печёшься на деле!
Она звонко хлопнула в ладоши; почти тотчас откуда-то издалека послышалась приглушённая музыка, с каждой минутой звуки набирали силу. Гвэйнир, ещё не понимая, что намерена делать Ланнона, с удивлением смотрел на неё…
…Гибкие движения чародейки сливались с ритмом музыки; Ланнона то быстро скользила по кругу, то медленно и томно покачивала бёдрами, приближаясь к Ворону и тотчас удаляясь от него… Пальцы танцовщицы пробежались по застёжкам её красного платья: через миг она резко сорвала его и отбросила в сторону, оставшись в полупрозрачной тунике с длинными разрезами по бокам, схваченной широким золотым поясом. Но и это одеяние недолго оставалось на танцовщице, скрывая, некоторым образом, её прелести от жадного взгляда Гвэйнира. Чародейка расстегнула две броши, которые скрепляли тунику на плечах; теперь одеяние удерживалось на теле танцовщицы лишь благодаря поясу, а Гвэйнир получил восхитительную возможность беспрепятственно любоваться высокой упругой грудью Ланноны.
Сын Фьонна выпил не так много вина, да оно никогда и не подчиняло его себе; однако то, что чувствовал сейчас Ворон, в чём-то было сродни опьянению. Плед соскользнул с плеч волшебника на пол, но Гвэйнир этого даже не ощутил. Тело его напряглось, горячие волны желания захлёстывали всё сильнее…
…Последние покровы упали с танцовщицы. Раскинув руки в призывном жесте, Ланнона медленно приближалась к Гвэйниру. Когда её руки мягко обвились вокруг его шеи, он нетерпеливо увлёк её прямо на пол…
Поутру он вспомнил о своих мстительных замыслах. Несмотря на яркие ощущения минувшей ночи, Ворон вовсе не собирался отменять месть, уготованную врагу его сестры. Замысел его, в сущности, не отличался какой-то небывалой оригинальностью: он намеревался, изобразив безумно влюблённого, пригласить Ланнону в Каэр Брэн, а через некоторое время, когда она почувствует себя хозяйкой всех его владений, включая душу и тело, сперва отправить её на кухню, точно служанку, а затем выставить вон. Весьма прискорбно, что в плане мести, составленном Гвэйниром, игнорировались этические ценности; однако следует отметить и то, что изначальным толчком к столь некрасивым замыслам послужила родственная любовь – несомненно достойное явление.
Не исключено, что именно пренебрежение моральными идеалами и сыграло с Гвэйном злую шутку. Ланнона охотно расположилась в Каэр Брэн: шли дни и недели, а брат Дэйни всё откладывал день, когда за унижение, пережитое его сестрой, его страстная возлюбленная должна была заплатить не меньшим унижением…
* * * * *
Эртхелер, покинувший Фьеррэ вскоре после прибытия Ульва и Дэйни, вернулся в столицу Эскелана довольно быстро и как-то не торжественно, не так, как, по представлениям людей маленьких, полагается брату королевы. Он прибыл один, даже без оруженосца – точно сын какого-нибудь захудалого барона – и никого не известил заранее, даже собственную сестру.
Как и всегда, он держался невозмутимо и приветливо. Ульв не придал особого значения неожиданному возвращению шурина; разве толком поймёшь этих магов – сначала оба, и Эртх, и Гвэйн, умчались из Фьеррэ, точно опаздывали куда-то, вот и возвращаются соответствующим образом. Во Фьеррэ одна Дэйни знала, куда так стремился Эртх; кроме неё, об этом знали Гвэйн, ныне запутавшийся в любовных сетях Ланноны, Диниш, который в настоящее время, вероятно, сочиняет энную балладу, разгуливая по эльфийским лесам, или же неторопливо листает древний фолиант, насвистывая на птичий лад, и волшебный дрозд Мэттон, который, скорей всего, находится там же, где и Дин.
Только Дэйни заметила, что её старший брат опечален и несколько растерян – вообще нетипичное душевное состояние для членов клана Льювина. Под предлогом того, что она хочет показать брату несколько своих набросков, Дэйни, озарив придворных неотразимой улыбкой и шепнув пару слов на ухо Ульву, увела Эртхела в небольшой круглый зал, расположенный под крышей одной из башен древнего жилища эскеланских государей.
– Здесь почти никто не бывает, – пояснила она. – Иногда, правда, Харлейв заглядывает, – добавила она, указав на несколько скульптурных работ своего двоюродного брата.
С отпрыском дракона Эртхелер успел познакомиться до того, как, сдав эскеланские дела вернувшемуся королю, «на крыльях любви» помчался к берегам Льорк-Дарре. Хотя старший брат Дэйни провёл не так много времени в обществе Харлейва, они успели сдружиться, поэтому сообщение сестры о том, что сын дракона может неожиданно навестить сей относительно уединённый приют искусства, не вызвало у лучшего рыцаря Мон-Эльвейга негативной реакции.
– Знаешь, ты ведь оказалась права, – помолчав, произнёс Эртхелер, нервно перебирая чётки, что удивило Дэйни – прежде такой привычки за братом не водилось. – А, это, – он заметил, что она смотрит на его руки. – Да, механическое занятие… Это Дин посоветовал – сказал, что оно успокаивает. Впрочем, пока я что-то не особенно это почувствовал…
Он замолчал, остановившись перед окном и глядя вдаль.
– Эртх, – сестра положила руку ему на плечо и вопросительно посмотрела ему в глаза.
– Да, я расскажу тебе, Дэйни, – кивнул он. – Пожалуй, только тебе я и могу рассказать всё…
* * * * *
В силу необъяснимой причуды Эртхелер намеревался предпринять путешествие к овеянным древними легендами, а также и собственными романтическими грёзами берегам Льорк-Дарре в одиночку. Подобное стремление едва ли стоит счесть безрассудным: ведь есть же экстремалы, в одиночку совершающие кругосветные и длительные межмировые круизы – а расстояние между Каэр Лью-Вэйл и Льорк-Дарре не так уж велико.
Старший сын Фьонна не стал сообщать никому из старших родичей о цели той небольшой морской прогулки, для которой ему понадобилась волшебная ладья отца. Впрочем, магистр Мон-Эльвейга охотно предоставил свою «Фиану» в полное распоряжение Эртхела, не утруждая себя и сына лишними расспросами.
Итак, одним солнечным утром, из тех, в которые Мир кажется невообразимо прекрасным, а будущее – радужным и безоблачным, лорд Эртхелер, лучший рыцарь Ордена Мон-Эльвейг, поднялся на борт волшебной ладьи и взял курс на Льорк-Дарре. Однако очень скоро Эртх обнаружил, что его самовольно сопровождает весёлая компания...
– Что вы здесь делаете? – подчёркнуто строго произнёс старший сын Фьонна, уже вполне сознавая и тщетность своего вопроса, и то, что, даже вернись он немедленно в родную гавань, ещё виднеющуюся вдали, выдворить Диниша, Ауджи и Мэттона будет практически невозможно.
– Ах, не задавай таких дурацких вопросов, брат! – эльфийский филид дружески хлопнул мага по плечу. – Вот уж не ожидал от тебя! Лучше вспомни: я ведь предостерегал тебя, когда ты захотел высадиться на Льорк-Дарре! Но раз уж невозможно остановить тебя в странном приступе безрассудства, вообще-то для тебя нехарактерного – что делать нам, твоим преданным друзьям?.. Мы были бы бесчувственными брёвнами, если бы оставили тебя без моральной поддержки!
За словами Диниша угадывался туманный намёк. Иногда эльфийский филид ясно предвидел события будущего; однако в силу неких таинственных соображений он далеко не всегда прямо объявлял заинтересованным лицам об откровениях судьбы, ограничиваясь не вполне понятными предостережениями или рекомендациями весьма оригинального свойства.
Сомнение шевельнулось в душе Эртхела; но старший сын Фьонна, вопреки своему обычному благоразумию, отмахнулся от малопонятных намёков названого брата.
– Ладно уж, ты и Мэт, – нехотя произнёс волшебник. – А вот Ауджи как тут очутился?
– Нет, я начинаю за тебя всерьёз беспокоиться, Эртх, – покачал головой эльф. – Ты что, перестал замечать, как ведут себя окружающие? Да этот копытный мудрец вперёд нас забрался на корабль – он же готов повсюду за тобой следовать, точно хорошо вышколенный пёс!
– Хорошо вышколенный! – с иронией повторил Эртх. – Как видно, ты крайне мало с ним общался, Дин, если можешь пребывать в подобном заблуждении!
А единорог с невиннейшим видом хлопал длинными ресницами, словно речь шла и не о нём вовсе; всякий, кто увидел бы его в этот миг, решил бы, что волшебник возводит напраслину на столь замечательное существо, которое, конечно, абсолютно не способно на какие бы то ни было пакости. Между тем надписи и рисунки на стенах каюты, в которой происходил разговор, все без исключения были нацарапаны рогом Ауджи; в числе изображений встречались и не слишком приличные. Кроме того, всего за несколько часов пребывания на «Фиане» единорог успел разбить пару кувшинов, зеркало и светильник, подаренный отцу Эртхела мастерами-гномами из Самоцветных гор – последний предмет не спасло и то, что изготовлен он был из небьющегося стекла.
Однако самовольное вторжение доброжелателей и разрушительная деятельность единорога оказались лишь мелкими недоразумениями в сравнении с тем разочарованием, которое ждало Эртхела впереди.
«…Посмотри, какое дерево тут вырастет», – вспомнил он слова сестры, когда ладья заскользила вдоль берегов Льорк-Дарре; но тщетно взор мага искал волшебную берёзу – бьярку – которая должна была в рекордный период времени вырасти из небольшой ветки благодаря магии Дэйни и непоколебимой верности Нирталлы. Неприятное чувство кольнуло Эртхелера, когда он увидел осину, дерево печали; ветер, налетающий с моря, шелестел в листве, и в этих звуках чудилась издевательская насмешка…
Диниш молча стоял рядом с названым братом, скрестив руки на груди. Чуть нахмурившись, эльф смотрел на приближающийся берег. Единорог и дрозд, проникшись торжественностью момента, прекратили дружескую перебранку, касающуюся какого-то мелкого жульничества, в котором Мэттон уличил Ауджи во время игры в тавлеи.
Эртхелер, вцепившись в резные перила, пристально смотрел на две женские фигуры, которые направлялись к пристани из глубины острова. Волшебник узнал Нирталлу и её няню.
…Киль «Фианы» врезался во влажный песок. Нирталла, до того опиравшаяся на плечо няни, вдруг отстранила её и неловко побежала вперёд.
– Здравствуй, госпожа, – холодно промолвил лучший рыцарь Мон-Эльвейга, стоя на носу своей ладьи и явно не спеша сходить на берег. – Видишь, я вернулся раньше условленного дня! Ни мыслью, ни делом я не изменял клятве, которой мы с тобой обменялись; а ты, госпожа моя – ты ведь тоже ждала меня, как обещала, не так ли?
Эртхелер смотрел на девушку пристально и отчуждённо. Нирталла то бледнела, то краснела, потупив глаза в землю.
– Что же ты молчишь, госпожа? – прежним тоном спросил маг. – Разве ты не рада видеть меня?
Нирталла всхлипнула и вдруг бессильно опустилась на землю; преданная нянька, охнув, заспешила к своей питомице.
– Я… прости меня, – сдавленно произнесла Нирталла, не поднимая глаз на Эртхелера.
Она разрыдалась; подбежавшая нянька, бормоча увещевания, принялась поднимать девушку с холодной земли. Нирталла механически повиновалась ей.
– Хорошо, я сам скажу то, о чём ты молчишь, госпожа, – за внешним спокойствием Эртхела бушевала ярость. – Ты позабыла свою клятву, госпожа моя! Ты… – он умолк на мгновение, чувствуя, что вот-вот потеряет самообладание. – Ты носишь ребёнка… Ты зачала его со своим пажом, который с вкрадчивой улыбочкой подавал тебе плащ, носовой платок и тарелку за обедом…
Стараясь сдержать свой гнев, старший сын Фьонна так сильно сжал кулаки, что ногти вонзились в ладони. Эртхелер чувствовал себя примерно так, как человек, в праздничный день вышедший из дому в лучшем наряде – и внезапно облитый помоями с головы до пят.
– Да, всё это правда, – чуть слышно прошептала Нирталла и почти со страхом спросила. – Кто же ты, что знаешь это?
Волшебник презрительно усмехнулся.
– Ты не сдержала слово, – жёстко сказал он. – Зачем тебе знать моё имя?
Любил ли он Нирталлу? Трудно сказать определённо. Он внезапно повстречался с ней на пути к героическому подвигу, и романтическая душа молодого мага загорелась мечтой о любви – парящей в небесах, словно орёл, чистой, как вода горных ручьёв, непоколебимо верной, точно славный меч. Человек приземлённый сказал бы, пожалуй, что Нирталла вовсе не была обязана дожидаться жениха, даже имени которого она не знала – подумаешь, сразился из-за неё с великаном ради собственной славы и от нечего делать! Однако Эртхелер, несмотря на врождённую рассудительность, обладал живым, нетривиальным воображением; сохрани девушка ему верность, честно дождись его – и он, как и подобает благородному герою, преданно любил бы её, не помышляя о других женщинах. Он мечтал об исключительном, о чувстве, достойном легенд и песен – а его грёзы грубо втоптали в грязь…
Эртхелер резко сорвал с пальца перстень Нирталлы и швырнул кольцо на влажный песок; прихлынувшие волны скрыли эту неожиданную добычу.
Паруса, поднимайтесь,
вёсла, гребите!
Свадебной чаши
здесь я не выпью.
В назначенный час
на пир я приехал –
да пиво худое
до свадьбы прокисло.
Сладкий хмель
другому достался;
свадебный мёд,
как отрава, стал горек…
Повинуясь словам мага, волшебная ладья развернулась и стала удаляться от берегов Льорк-Дарре.
…Лучше странником
быть одиноким,
чем ложе делить
с недостойной женою! – вот последние слова, которые донеслись с ладьи до слуха Нирталлы.
Весь обратный путь Эртхелер держал себя так, словно ничего особенного не произошло. Диниш, конечно, понимал, что на душе у названого брата несладко; однако невозмутимый вид Эртхела недвусмысленно указывал на неуместность каких-либо проявлений сочувствия. Эльфийский филид невольно восхищался феноменальной выдержкой названого брата, одновременно размышляя о жестоких причудах судьбы: всё же Эртх достоин с её стороны лучшего отношения…
А единорог и дрозд, как ни в чём не бывало располагаясь по вечерам в каюте «Фианы», продолжали бесконечную партию в тавлеи. Ауджи дошёл до того, что однажды, когда Эртх и Диниш стояли на палубе, любуясь закатом, развалился на диване, попутно попортив обивку своим рогом. В тот вечер Эртхелер наконец дал волю терзающему его гневу и унижению.
– Вон отсюда! – негромко, но выразительно обронил он, войдя в каюту и обращаясь к единорогу и дрозду.
– Да я не нарочно… – начал оправдываться Ауджи, в качестве дополнительного аргумента добавив простоватое и растерянное выражение морды.
– Вон, я сказал! – старший сын Фьонна, не сдержавшись, стукнул кулаком по переборке. – Марш отсюда! Я могу хоть полчаса побыть наедине с самим собой?!
Непонимающе переглянувшись, Ауджи и Мэттон покинули помещение: единорог шёл мелкими шажками, ежесекундно оглядываясь на мага и виновато хлопая пушистыми ресницами, а дрозд, усевшись на спину своего копытного приятеля, обиженно нахохлился.
Оставшись один, Эртхелер опустился на диван и хмуро уставился на доску с тавлеями, оставленную волшебными животными. Примерно минут через пять в дверь осторожно постучались.
– Я же сказал – оставьте меня в покое! – устало повторил сын Фьонна.
– Эртх, это я, – отозвался из-за двери голос Диниша. – Мне-то можно с тобой поговорить?
– Входи, Дин, – услышал эльфийский филид.
Лучший рыцарь Мон-Эльвейга понуро сидел на диване, подперев голову руками. Рассеянный взгляд благородного мага был устремлён в пространство.
– Как ты полагаешь, Дин, – начал старший сын Фьонна, – имя ведь влияет на судьбу, а?
И, не дав эльфу ответить, он продолжал:
– Ты, мудрец, бережёшь своё подлинное имя, точно оно – ключ к великим тайнам; и разве не так некогда поступал и мой отец? Отчего я называю тебя Динишем, хотя знаю твоё настоящее имя? В подлинном имени и впрямь скрыта сила, что ведёт нас по дорогам жизни: так зачем же мне дали имя, отзывающееся горечью поражения?! Что значат слава, доблесть и могущество, если они обречены рассыпаться прахом? «Звезда в пыли» – точно падший ангел! Ты хорошо знаешь древние предания, Дин: имя героя Друстана означает «печаль» – и вся его жизнь, не считая кратких проблесков грешной любви и прославивших его бранных подвигов, была сплошной печалью… Неужели и мне вместо счастья назначено разочарование? Ах, почему меня не назвали каким-нибудь именем попроще, например, Куллох или Гвалхмаи …
– Или, скажем, Лоэнгрин , – с иронией подхватил эльфийский филид, несколько ошеломлённый подобной тирадой. – Гвидион тоже ничего звучит. Или Мирддин ? Ллеу , Конхобар , Кухулин … Может, хватит? Вот уж не ожидал, что ты погрузишься в идиотскую возвышенную печаль, брат! Я ведь старался тебя предостеречь, только ты ничего не хотел слушать! Хоть я по соображениям профессиональной этики и не сказал тебе всего напрямик – но ты, с твоим умом и талантом, мог бы сам догадаться, что дело нечисто! Однако тебе приятно было ничего не знать и ни о чём не думать, витая в грёзах!
Слушая язвительную речь названого брата, Эртхелер поднял голову; несколько секунд он выглядел безучастным, но внезапно лицо его озарилось улыбкой.
– Спасибо, Дин! – живо произнёс он. – Ты настоящий друг, я всегда это знал!
Эльф тоже улыбнулся.
– Отправляйся во Фьеррэ, брат, – уже другим тоном посоветовал он. – Не задерживайся в Каэр Лью-Вэйл. Я сам сдам «Фиану» твоему отцу, не беспокойся об этом. Поезжай во Фьеррэ; передай мой привет Дэйни и скажи, что я… Впрочем, нет, больше ничего, – торопливо перебил себя Диниш. – Она, я полагаю, придумает что-нибудь, что поможет тебе поскорее забыть о твоём разочаровании. Я тоже скоро прибуду во Фьеррэ; но ты поезжай, как только мы высадимся на берег. Заодно у тебя появится шанс избавиться от общества Ауджи, – шёпотом добавил эльфийский филид, предварительно оглянувшись на дверь. – Пусть этот шутник остаётся в Каэр Лью-Вэйл!
* * * * *
…Закончив повествование о путешествии к берегам Льорк-Дарре, Эртхелер, небрежно накрутив чётки на правое запястье, рассеяно скользнул взглядом по рядам живописных полотен и скульптур, завершённых и едва начатых работ. Внимание мага привлекли два изваяния из бронзы – танцующая девушка в развевающихся одеждах и валькирия в крылатом шлеме, с копьём в руке, готовая вот-вот взлететь.
– Привет, Дэйни… ваше величество!
В полуоткрывшуюся дверь просунулся Харлейв, в запылённой и измятой тёмной дорожной одежде; на подобном фоне странным диссонансом выделялась массивная золотая цепочка с оригинальным кулоном в виде крохотной короны. Вещица эта, отдалённое прошлое которой прочно скрывал сумрак забвения, была некогда добыта Фьонном, сыном Льювина, в одном забавном овцеводческом королевстве, и вручена дракону Гвейфу в качестве заранее оговорённой доли в общей прибыли от героической деятельности. Дракон подарил таинственную корону Хэй-Рона воительнице Сигрэйн, дочери эрла Йорунда, в знак своей любви; потом мать отдала сыну вещицу, некогда полученную от его отца.
– Эртх! Привет, дружище! Ты вернулся! Как же я рад тебя видеть! – эмоционально воскликнул сын дракона.
Он непринуждённо подошёл к двоюродной сестре; Дэйни протянула ему руку, которой Харлейв благоговейно коснулся губами.
– Как съездили? – осведомилась королева Эскелана.
– Да так себе, – скептически отозвался её кузен. – Тот способ, которым путешествовали мы с Джелли, едва ли заслуживает названия человеческого, если под этим словом подразумевать комфорт и развитую дорожную сеть. Я только что напрямик заявил твоему супругу, Дэйни: «Государь и брат мой, дороги в твоём славном королевстве такие скверные, что я едва устоял перед искушением отправиться в путь в облике дракона. Не далее как вчера мой конь едва не вывихнул себя копыта на каменистых ухабах, а потом мы чуть не утонули в грязной луже, весьма смахивающей на средних размеров болото…»
Отпрыск дракона, резко оборвав свою речь, задумчиво окинул пронзительным взором Эртхелера, принявшегося перебирать чётки.
– Тебе нужно хорошенько повеселиться, дружище, – сочувственно и вместе с тем веско промолвил Харлейв. – Нет, нет, ты можешь ничего не говорить! Извини, конечно, если я прочёл те из твоих мыслей, которые ты собирался пометить грифом «секретно»; право, я не нарочно, это уж наследственная черта такая, никуда от неё не денешься.
– Да ладно, Хар, чего уж там, – махнул рукой лучший рыцарь Мон-Эльвейга. – Ты же не станешь болтать об этом, верно?
– Нет, конечно, что за вопрос! – подхватил тот. – А предложение у меня насчёт веселья вот какое: устроим вечеринку, но свою, без этих напыщенных индюков! – Харлейв подразумевал под сим нелестным обобщением эскеланских лордов. – Не во дворце, конечно – тут от них так просто не отделаешься. Поедем в старую башню, что возле обсерватории Сфэйла! Попозже, к вечеру. Кроме нас троих, да ещё нашего славного государя и Джеллин, да её младшей сестрёнки Бриндин, пожалуй, можно прихватить верзилу Ферхнэ. Он хоть и туп, как та раззолоченная дубина, которой он любит эффектно поигрывать во время торжественных королевских приёмов – зато предан государю; ведь должен же кто-то стоять на страже, пока мы будем петь и танцевать!
– Я поговорю с Ульвом – думаю, он согласится, – с улыбкой отозвалась Дэйни, мимоходом подумав, что подобная вечеринка, возможно, напомнит её мужу его былую профессиональную деятельность в качестве менестреля – королева намеревалась попросить его взять с собой арфу. – А вот Джелли… Она не слишком жалует подобные увеселительные мероприятия…
– Предоставь это мне, Дэйни, – уверенно сказал Харлейв. – Я сам с ней поговорю.
– Я ещё в Каэр Лью-Вэйл заметила, что она тебе нравится, – подхватила Дэйни и задорно спросила. – Это тоже наследственная черта – любовь к воинственным дамам?
Сын дракона горделиво тряхнул головой.
– Я просто шучу, братец, – засмеялась Дэйни и серьёзно добавила. – Она хорошая девушка: честная, скромная, храбрая… Надёжный и преданный друг, – королева Эскелана поймала взгляд золотистых драконьих глаз.
– Вот именно, – Харлейв проговорил это с оттенком некоторой досады. – Для неё я всего лишь товарищ, нечто вроде названого брата: она, пожалуй, спросит моего совета, что ей больше к лицу, расскажет, что ей снилось накануне – доверчиво и спокойно…
– А ты, конечно, хочешь большего? – ироничным тоном подхватила Дэйни и мягко добавила. – Люди нередко бывают нетерпеливыми, отчего и совершают опрометчивые поступки: но ты-то, Харлейв, наполовину дракон! Ты должен быть мудрее. Джелли очень дорожит своей независимостью и порой старается её подчеркнуть. Но…
– Дэйни, ты здесь? – Ульв, в королевском венце и необъятной мантии, накинутой поверх парадного парчового одеяния, заглянул в художественную студию жены и её кузена.
– Да, да, милый, – отозвалась она.
«Ревнует», – со вздохом подумала внучка Архимага. Теперь, после истории с Ланноной, Ульв старался скрывать подобные переживания; однако волшебница всё равно заметила, что её творческое сотрудничество с двоюродным братом, мягко говоря, не вызывает у её мужа восторга. Когда же, когда он, наконец, избавится от мучительных психологических пут, столь характерных для людей Срединного Мира, и научится смотреть в самую суть вещей и явлений – свободно и широко, как и подобает королю, чьим предком был мудрый и могущественный дракон?..
* * * * *
…Вечеринка была в самом разгаре. Несомненно, она удалась, хоть в последний момент место её проведения было изменено: избранная компания всё же собралась во дворце, в нижнем зале той башни, где располагалась и художественная студия Дэйни и Харлейва.
Сначала Харлейв вовсю наяривал залихватские танцевальные мелодии, и ритмичный стук каблуков вторил музыке. Джеллин, слегка раздосадованная невозможностью потанцевать с отпрыском дракона, находчиво подхватила под локоть Ферхнэ, королевского оруженосца, и Харлейв решил, что ответственность за музыкальное оформление пора передать, как говорится, дальше по кругу. Однако его намерение опередил Эртхелер, который попросил сестру спеть.
– Что же ты хочешь услышать, Эртх? – спросила Дэйни, пока Ульв настраивал арфу.
– Балладу «Взыскание любви», – ответил брат.
– Но она же такая заунывная! – поморщившись, непосредственно воскликнула сестра. – Концовка счастливая, это верно: но пока до неё дойдёшь…
Однако Эртхелер настаивал, и Дэйни нехотя кивнула.
– Ладно, – обронила она и не без сарказма добавила, обращаясь к обществу. – Готовьте ваши носовые платки заранее, почтеннейшие дамы и господа!
Хмурое небо, тяжёлые волны –
Вышел я в море под парусом чёрным:
В трауре сердце, в трауре мачты,
Ветер о счастье несбывшемся плачет…
Голос Дэйни набирал силу; плачущие звуки арфы вторили певице, подобно тому как ветер в балладе вторил горестным жалобам одинокого странника… Эртхелер живо ощущал себя героем этой песни; и он с нетерпением ждал финального куплета.
В белом уборе красуются мачты,
В море дельфины весёлые скачут;
Белое платье моей королевы
В блеске лучей ослепительней снега…
Проникновенная мелодия захватила слушателей; последние слова песни уже исполнял хор…
– Приветствую вас, дамы и господа! – раздался хорошо знакомый всем присутствующим голос, меж тем как эхо старинных сводов ещё вторило звукам баллады. – Только я что-то не понял, – иронично добавил Архимаг Льювин, – куда я попал? В королевский дворец или в музыкальную студию новоиспечённой команды менестрелей, работающих в духе Нью Эйдж?
– Дед, вечно ты со своими шуточками, – Дэйни чмокнула Архимага в гладко выбритую щёку. – Ты же и сам всегда не прочь повеселиться! И чего ради ты напялил этот балахон? – с удивлением добавила внучка, имея в виду парадную мантию, придающую Льювину некоторое сходство с каноническими изображениями великих волшебников минувших эпох.
– Серьёзные дела требуют соответствующего атрибутивного оформления, государыня, – строго и торжественно отозвался волшебник; в ответ королева Эскелана кисло поморщилась.
– Добро пожаловать, Льювин! – наконец получил возможность вставить слово король Эскелана; сделав паузу, Ульв осторожно уточнил. – Ты явился просто как друг и родич – или как Архимаг и глава клана?
Ульва сразу насторожила подчёркнутая церемонность волшебника.
– Истинный маг всегда и везде остаётся магом, мой король, – важно изрёк Льювин.
– А-а, ясно, – поскучнел бывший менестрель.
Да уж, раз Льювин упирает на свою профессиональную принадлежность – значит, явился поучать, как следует жить и править, резонно предположил Ульв. Король Эскелана в глубине души не мог ни признать, что настоятельные советы Архимага, зачастую весьма смахивающие на руководящие указания, всегда оказываются своевременными и полезными. Тем не менее Ульву нередко хотелось поступить наперекор премудрому советнику – отнюдь не потому, что бывший менестрель был уверен в правильности собственной точки зрения, но из духа противоречия. В конце концов, кто тут король? Если он, Ульв – то ему и решать, как поступать! Однако в тех случаях, когда он пренебрегал мнением Льювина, из подобного самовольства обычно не выходило абсолютно ничего хорошего.
– А где Гвэйн, хотел бы я знать? – Архимаг окинул собравшихся внимательным взглядом спокойных серых глаз; взор Льювина вопросительно остановился на Дэйни.
Королева Эскелана потупилась, неопределённо тряхнув головой.
– Да я и сам знаю, – с непередаваемым выражением недовольства и глубокого огорчения произнёс Льювин, брезгливо поморщившись. – Выдумал тоже! Вообразил себе Вёлундом , что ли? Дубина!
Волшебник перевёл пронизывающий взгляд на короля Эскелана.
– Я не слишком обеспокою государя, если попрошу уделить мне несколько минут для беседы? – негромко промолвил Архимаг, буравя взглядом супруга внучки.
* * * * *
– Я всё знаю, – коротко обронил Архимаг, садясь в кресло напротив Ульва. – Я знаю, почему Гвэйн…
Король Эскелана, вспыхнув, отвёл глаза в сторону. Он-то хотел бы навсегда позабыть об этом! Отчасти Дэйни способствовала подобному забвению: когда они вернулись во Фьеррэ, она заявила, что не желает больше переступать порог старинной королевской опочивальни, где… Теперь они вообще редко бывали в той части дворца, так что окружающая обстановка не слишком напоминала Ульву о его невольном прегрешении.
– Если ты полагаешь, что мне рассказала Дэйни, ты заблуждаешься, – холодно прибавил Льювин, по-прежнему пристально глядя на собеседника.
«Диниш, – тут же подумал Ульв. – Или Гвэйн?»
– Ты снова впадаешь в ошибку, – Архимаг чуть прищурился. – Полностью постичь замыслы Диниша, вероятно, не способен никто, в том числе и я; однако он никогда не сделает ничего такого, что будет неприятно Дэйни – а она-то всеми силами старалась скрыть от нас, что произошло во Фьеррэ до того, как вы очутились в Эфн-Рэккос. Что касается Гвэйнира, то он всегда гораздо охотнее кидается лично творить суд и расправу, не слишком напрягая мозги относительно того, как его действия скажутся на интересах нашего клана. Кстати, его нынешнее… времяпрепровождение, – лицо Льювина передёрнула неприязненная гримаса, – яркое тому подтверждение. Нет, никто не обмолвился ни единым словечком – кроме тебя самого, Ульв. Видишь ли, когда ты лежал в бреду, ты много чего наговорил… Вэйл слышала, как ты бесконечно просил прощения у Дэйни, бормотал, что во всём виновата магия… Не так уж много требовалось, чтобы дорисовать целостную картину. Ну, что же ты молчишь?
– Я готов претерпеть любое наказание за свой проступок, Льювин, – тяжело вздохнув, отозвался бывший менестрель. – Я ведь понимаю, что я король только благодаря тебе и твоим родичам; ты, верно, просто смеялся надо мной, когда в стандартных выражениях верноподданного просил меня о беседе с глазу на глаз!
– Стоп, не смешивай всё в одну кучу, – остановил его волшебник. – И что это за чушь ты несёшь – насчёт наказания? Даже если бы ты был по-настоящему виновен – я прежде всего думал бы о Дэйни, а не о справедливости. Моя девочка любит тебя… Нет, речь идёт вовсе не о наказании, а о том лишь, что твой… проступок, как и дурацкая «месть» Гвэйна, способны в будущем нанести серьёзный удар по… моим замыслам, если уж быть честным до конца, – Архимаг чуть заметно улыбнулся, но тотчас нахмурился. – А Гвэйна, чувствую, придётся хорошенько пристрожить…
* * * * *
Требование Архимага, переданное посредством мысли, было сухим и предельно кратким: «Гвэйн, мы ждём тебя в Каэр Лью-Вэйл. Немедленно отправляйся в путь».
Равнодушно-деловой тон деда несколько озадачил Гвэйнира. Неужели Льювин задумал устроить ему разнос? И за что – за мелкие шалости, которые отцу Гвэйнира в прежние времена сходили с рук? Однако именно такое объяснение напрашивалось само собой: если во многих отношениях Льювин был весьма покладистым и снисходительным родичем, то в вопросах нравственного характера нередко проявлял исключительную строгость. Впрочем, исключительной она представлялась далеко не всем, хотя и очень многим, в том числе и Гвэйниру, внуку Архимага.
С мрачным видом Ворон вошёл в комнату своей возлюбленной. Ланнона, стоявшая у открытого окна, кокетливо оглянулась. Гвэйнир встал позади неё и обхватил руками плечи чародейки; но очень быстро его ладони опустились на её грудь.
– Мне придётся ненадолго покинуть тебя, мой свет, – шепнул он, в то время как его руки, пробравшись под платье возлюбленной, красноречиво говорили о его подлинных желаниях.
Она повернулась к нему лицом и обвила руками его шею.
– Ты не в духе, – констатировала она, прильнув к нему. – Что-то случилось, мой Воронёнок?
– Да… то есть пока нет, – он порывисто дёрнул застёжку на груди Ланноны; видя его страстное нетерпение, девушка сама поспешила расстегнуть платье.
Гвэйнир повалил свою возлюбленную прямо на пол. Любовное неистовство, охватившее сына Фьонна, в значительной степени подстёгивалось не слишком окрыляющей перспективой крупного выговора, вполне возможно, с дополнительными взысканиями. Ожидай Ворона просто семейный ужин или внеплановая охота на нежить, дед выражался бы иначе…
Пожалуй, на этот раз Гвэйнир вёл себя грубо, но Ланнону это ничуть не смутило и не огорчило – напротив, жадная страсть любовника была ей даже приятна и немало её позабавила.
Наконец он неохотно отстранился от неё.
– Мне пора, – тоскливо промолвил он; но его руки вновь потянулись к её телу. – Я должен явиться в Каэр Лью-Вэйл и предстать пред грозными очами Архимага…
Ланнона обняла своего любовника.
– Ты полагаешь, что он станет бранить тебя? – улыбнулась она. – Не переживай, милый! Конечно, Архимагу полагается иногда пожурить своих внуков – но неужели он станет серьёзно ограничивать твои права, тем более что ничего дурного ты не совершил?
– Скорее всего, дед думает иначе, – пробормотал Гвэйнир.
Губы Ланноны помешали ему сказать что-либо ещё. Её объятия и собственные желания крепко удерживали Гвэйнира на месте; но проигнорировать приказание деда Ворон всё же не решился. Почти оттолкнув Ланнону, Гвэйнир поднялся на ноги, наспех поправляя свою одежду.
– Прощай, любовь моя, – грустно сказал он.
– К чему этот нелепый трагизм? Просто скажи: «до встречи», – засмеялась Ланнона, чуть приподнявшись на локте.
Она не спешила застёгивать платье, и Гвэйнир никак не мог отвести жадного взгляда от прелестей своей возлюбленной: втайне он надеялся подбодрить себя этим очаровательным зрелищем перед ответственным разговором со старшим родичем.
– До встречи, милая, мой мёд, мой хмель, моё безумие, – он наклонился к ней и быстро поцеловал её.
…Большой ворон быстро помчался над вершинами деревьев…
* * * * *
Когда Гвэйнир вошёл в кабинет Архимага, там уже собралась почти вся семья. Почему-то отсутствовали бабушка и отец Гвэйнира, а также его мать. Впрочем, Аэльха вообще крайне редко принимала участие в семейных совещаниях клана магов.
Гвэйнир приветствовал собравшихся. Ответом ему был холодный кивок Архимага и вялые приветствия остальных. Ворон помрачнел. А что тут делает Диниш, задал он себе вопрос. Эльф непринуждённо сидел на подоконнике и играл в тавлеи с Ульвом, супругом Дэйни. Сама Дэйни сидела на своей любимой скамеечке возле кресла Льювина и что-то рисовала в записной книжке, то и дело показывая результаты своих трудов деду и сидевшему справа от него Эртхелеру. Льювин снисходительно кивал, а брат периодически брал в руки записную книжку сестры и что-то поправлял в её набросках.
Что и говорить, тёплая семейная атмосфера, подумал Гвэйнир – только для него-то явно предназначается лёд отчуждения. Это он понял ещё у ворот. Никто не вышел его встречать, а теперь все они, точно сговорившись, демонстративно игнорируют его присутствие. Ну, ладно ещё, дед и этот чистоплюй Эртхел – но Дэйни?.. А её супруг, напяливший поверх охотничьего костюма королевский пурпур и золотой венец, которыми в значительной степени обязан ему, Гвэйну?! И этот интриган Диниш, с которым они смешали кровь и который называл его братом?!
Шум орлиных крыльев отвлёк внука Архимага от невесёлых мыслей. Большая птица влетела в окно и приземлилась в двух шагах от Льювина. Через мгновение на месте орлицы стояла Вэйлинди. Архимаг с радостным видом поднялся ей навстречу.
– Вэйл, ну наконец-то!
– Бабушка! – Дэйни повисла у неё на шее; рядом мялся Эртхел, ожидая своей очереди.
Ульв и Диниш бросили свои тавлеи и подтянулись поближе к коллективу. Вэйлинди села рядом с мужем, ласково поприветствовав всех по очереди. Гвэйниру она коротко кивнула, сделав строгое выражение лица.
Король Эскелана и эльфийский филид, хмуро переглянувшись, уселись на ковёр у ног Дэйни, которая как раз демонстрировала бабушке только что законченный набросок орнамента.
– Неплохо, Дэйни, только мне кажется, что цвета можно выбрать поярче, – с улыбкой высказалась бывшая некромантка.
В этот момент одна из дверей распахнулась настежь, словно не устояв перед порывом урагана, и в кабинет Архимага стремительно вошёл его сын Фьонн, магистр Ордена Мон-Эльвейг, государь Сумеречной долины, отец Эртхела, Гвэйна и Дэйни. Он был в великолепном чёрном наряде и королевском венце.
– Папа, мама, приветствую вас, – поклонился он, затем величественно кивнул Ульву и Динишу, хлопнул по плечу Эртхелера и поцеловал дочь в щёку; Гвэйниру на миг показалось, что отец намеревался приветствовать его так же, как и брата, но потом словно что-то вспомнил и лишь рассеянно кивнул.
– Опять опаздываешь, король, – укоризненно произнёс Льювин.
– Разве? – удивился Фьонн. – Ты же сам говорил – высокопоставленные руководители никогда не опаздывают, а только задерживаются.
– И тем самым задерживают ход исторических событий, – не унимался Архимаг. – Привет, сынок.
Эртхелер встал, уступая место отцу, однако Фьонн небрежно махнул рукой:
– Сиди, Эртх. Не беспокойся, я всегда найду место себе по душе, – с этими словами король Сумеречной долины подошёл к окну и сел на подоконник.
Ульв и Диниш не закончили партию в тавлеи, и теперь магистр Мон-Эльвейга принялся с интересом изучать расположение фигур, анализируя вероятные последующие ходы с обеих сторон. Между тем Льювин, учитывая, что теперь клан в полном составе, за исключением супруги Фьонна, решил, что пора приступить к рассмотрению того дела, которое и послужило поводом для этого собрания. Видя, что очутившийся в коммуникативной изоляции внук гордо не предпринимает никаких попыток привлечь к себе внимание общественности, Льювин окликнул его по имени:
– Гвэйн!
Голос Архимага Льювина, обычно спокойный и мягкий, сейчас был резким и холодным; словно бич, он рассёк пространство на две невидимые части. На одной стороне был клан Льювина, а на другой – Гвэйнир, внук Архимага. Он был там один. Гвэйнир впервые в жизни так остро почувствовал, что это значит – один; и это ощущение ужасно ему не понравилось. Сначала они все игнорировали его, хотя он тоже часть клана; но быть объектом их выраженного негодования всё же приятнее, чем терпеть безразличие – по крайней мере, находишься в центре внимания.
– Гвэйн, – голос Льювина прозвучал несколько мягче, – я вынужден сказать, что я крайне недоволен твоим поведением. Особа, имя которой я не желаю упоминать, нанесла оскорбление твоей сестре; а ты… – Архимаг сделал многозначительную паузу, подкрепив её суровым взглядом. – Что ты скажешь в своё оправдание? Нет, только не говори, пожалуйста, как именно ты собирался поступить, дабы отомстить той особе, – предостерёг Льювин с кислым выражением лица. – Разработанный тобой способ мщения вряд ли прошёл бы тест на соответствие высшим критериям порядочности и чести; но и от него ты отступил, и теперь та особа процветает в Каэр Брэн, точно в собственной вотчине. Как ты это объяснишь?
Однако Гвэйнир не умел, да и не желал оправдываться, хотя в глубине души он ощутил всю справедливость укоров деда. Это ощущение неприятно царапало, и, желая заглушить внутреннее обвинение, Ворон вместо того, чтобы признать свою вину и раскаяться, агрессивно вскинулся. Он и впрямь чувствовал гнев – и на своих родичей, что молчат, тем самым являя солидарность с упрёками деда, и на Ланнону, и на себя самого, что разнежился и рад был позабыть обо всём на свете в её объятиях. А ведь каждое утро он вспоминал о своём обещании отомстить за сестру – но каждый раз откладывал, чтобы провести ещё одну ночь вместе с Ланноной, врагом Дэйни. Он уже начинал тяготиться этой связью, тем, что Ланнона старалась незаметно подчинить его вольную, дерзкую личность – и всё же не решался резко порвать путы, затягивающиеся всё крепче…
Гнев и ощущение унижения оттого, что он так легко позволил сделать из себя посмешище в глазах клана, вылились в ряде невоспитанных высказываний в адрес присутствующих. Не ответив на вопрос деда – что тоже явилось проявление вопиющей неучтивости – Ворон с обидой выпалил, обращаясь к отцу:
– Что ты молчишь, папа? Тебе плевать, что на твоего сына катят бочку? Между прочим, я всего лишь иду по твоим стопам! Просто тебе до меня никогда не было дела!
Фьонн, несмотря на свой бесшабашный нрав, слегка побледнел от подобной наглости сына. Однако магистр Мон-Эльвейга не спешил с ответом, ощущая и некоторую долю правоты в прозвучавших словах. Дети Фьонна и впрямь не были избалованы вниманием отца – не оттого, что он не любил своих отпрысков, а потому что блуждающая звезда его судьбы вечно звала его вдаль от родного порога…
– Гвэйн! – попыталась утихомирить внука Вэйлинди. – Как ты можешь так говорить?
Внук угрюмо взглянул на неё.
– Не отрицаю, бабушка, что ты и дед всячески старались восполнить пробел в моём воспитании, – буркнул он.
– Только старания эти оказались малоэффективными, – со вздохом отметила бывшая некромантка. – Или педагогические таланты у нас слишком скромные…
– Гвэйн, ты говоришь так, словно требуешь у меня отчёта в моих поступках, – негромко, но внушительно начал Фьонн, постепенно тоже разъяряясь. – А между тем кто из нас двоих позорит честь клана, соединившись любовными узами с особой, оскорбившей твою сестру и всех нас в её лице?!
– И что же, папа, ты теперь намерен лично стереть меня с лица земли, как позорное пятно на чести клана? – в прежнем тоне возразил сын. – Дескать, «я тебя породил, я тебя и убью»? Извини, но я на подобное не согласен! Спасибо, что породил – а убивать себя я так просто никому не позволю!
Фьонн безнадёжно покачал головой.
– Ты случайно не спятил, сынок? – с беспокойством спросил он. – Любовники твоей дамы, как я слышал, нередко лишаются рассудка, а то и гибнут при невыясненных обстоятельствах!
– Гвэйн, как тебе не стыдно так говорить с отцом! – одёрнул младшего брата Эртхелер.
Но остановить Гвэйнира было уже не так просто. Сейчас он видел в своих родичах тех, кто обвиняет его – а в качестве защиты он в соответствии со своим характером предпочитал нападение.
– Ах, непревзойдённый рыцарь, зерцало добродетели! Так поют о тебе менестрели, более всего восхищённые твоей щедростью на золото! – ехидным тоном изрёк Ворон. – Знаю я твою добродетель, братец! Все ею восторгаются, а того и не думают, что она является результатом холодного расчёта и эгоизма высшей пробы!
Эртхелер, который догадывался, каковы переживания Гвэйнира в настоящий момент, с философским видом пожал плечами. Скоро братишка выдохнется – и тогда, возможно, он станет более восприимчивым по отношению к разумным словам, а пока…
Гвэйнир перевёл мрачный взгляд на эльфийского филида.
– А ты почему молчишь, Дин? – вопросил его Ворон. – Обычно ты только и делаешь, что с важным видом изрекаешь туманные фразы, якобы полные глубокого смысла, да ещё бросаешь несытые взгляды на мою сестру! А теперь проглотил язык, хотя некогда клялся, что готов защищать меня «словом и делом», если понадобится? Ты же у нас признанный авторитет в правовой сфере!
– Если ты не забыл, Гвэйн, – хладнокровно отозвался Диниш, – то в этой клятве имелся ряд уточнений, небольших по объёму, но значимых по смыслу. Одно из этих уточнений заключается в том, что я не обязан выступать в качестве твоего адвоката, если обвинения в твой адрес окажутся справедливыми.
– Ох, ты! Не зря тебя Коварным прозвали! – пробормотал Гвэйнир, чувствуя, что эльф по-своему прав.
Однако негодование на клан не исчезло. Да, он завяз, точно глупец, в ласках Ланноны: но они – почему они лишь холодно обвиняют его, не пытаясь найти ему оправдание, точно он никогда не действовал в соответствии с интересами клана?! Вон, супруг Дэйни – едва ли здесь найдётся ещё кто-то, кто был бы в большей степени обязан Гвэйниру!
– А ты, король, чего помалкиваешь? – отчаянно бросил Ворон, обращаясь к Ульву. – Как ты был шутом гороховым, так им и остался! Нацепил корону и сделал важную мину, а сам выставляешь напоказ сестрину ленту в своих кудрях, как сентиментальный дурак! Впрочем, ты такой и есть…
Ульв вспыхнул и вскочил с места, привычным движением ухватившись за рукоять меча. Он уже готов был ответить брату Дэйни, но одна мысль сковала его язык свинцовой тяжестью: если бы он, Ульв, в ту ночь не принял Ланнону за Дэйни, не стоял бы и Гвэйнир ныне перед своим кланом, точно обвиняемый. Это ему, Ульву, следовало бы оказаться на месте Гвэйна!
Дэйни молча поднялась с места и подошла к брату, бледному от ярости.
– Гвэйн, перестань, – мягко произнесла она и положила руку ему на плечо. – Приди в себя, – она провела ладонями по его вискам, словно стряхивая незримую тяжесть. – Мы ведь не враги тебе, Гвэйн. Непросто сбросить иго Ланноны, если добровольно ей поддался! На тебя её магия, наверное, действовала слабее, чем это обычно бывает – ты ведь и сам волшебник; но и тебя она успела крепко привязать… Это очень опасно, братец! Те, кто всецело ей предавался, со временем теряли всё: удачу и добрую славу, дружбу достойных личностей, а порой и собственную жизнь! Я ведь пыталась тебя остеречь, Гвэйн – но ты даже не стал слушать, полетел в Дун Ланнан!
Гвэйнир молчал, опустив глаза. Его яростная вспышка угасла, и теперь он с тоской думал, что в приступе гнева наговорил лишнего. Каковы бы они ни были, его родичи – все они были и остаются его семьёй. Его сила – лишь часть силы клана; кто, как не они, поддержат его в трудную минуту? Ворон вдруг понял: они отнюдь не бросили его в одиночестве – они лишь дали ему понять, каково очутиться в изоляции.
– Что же мне теперь делать, дед? – почти жалобно спросил Гвэйнир, героическим усилием заставив себя встретить взор Льювина. – Отправляться в изгнание?
– Нет, Гвэйн, – с отеческой теплотой улыбнулся Архимаг. – Наоборот, ты возвратился. Ты понимаешь теперь, мой мальчик? Ты почувствовал себя одиноким – без нас. Мы – твоя семья. А она… Ты сам-то разве её любишь, подумай хорошенько? А уж она… – Льювин брезгливо скривился.
– Но… как же мне теперь быть? – подавленно пробормотал Гвэйнир. – И мне так стыдно за то, что я тут наговорил…
– Я тебя прощаю, сынок, – промолвил магистр Мон-Эльвейга. – В сущности, в чём-то ты прав, но прошлого не изменишь.
Эртхелер задумчиво улыбнулся.
– Ты даже не подозреваешь, насколько ты прав, брат, – медленно проговорил он. – Мне не за что упрекать тебя – разве что за излишнюю прямоту.
– Мы слишком хорошо знаем друг друга, Ворон, и неразумно нам из-за вздорных слов превращаться во врагов, не так ли? – сказал Диниш. – Если бы я всерьёз воспринимал все твои ругательства – разве называл бы до сих пор братом?
– Мы сражались бок о бок, а теперь связаны и общей виной, брат, – проговорил Ульв, встав рядом с Гвэйниром. – И всё же я виновнее тебя, хоть и невольно. Любя Дэйни, я всё же вверг её в печаль; а ты из любви к сестре решился на месть сомнительного свойства – и сам едва не запутался! Мне ли осуждать тебя за твои слова, когда мой грех повлёк за собой твой проступок?..
– Вот тебе и ответ на вторую часть твоего вопроса, Гвэйн, – резюмировал Льювин, имея в виду готовность собравшихся забыть о нападках Ворона. – А относительно того, как тебе теперь поступить… – Архимаг поморщился. – Ох, не нравится мне это, но… Прогони её, как и собирался. Не особенно достойный поступок, согласен: но твой выбор сейчас слишком ограничен, а выбирать нужно наименьшее зло, если уж добро становится недоступным. А если она останется в твоих владениях – это будет гораздо хуже, верно, мой мальчик?
Гвэйнир угрюмо кивнул. Он думал о том, как он осуществит этот замысел. Когда он обдумывал месть Ланноне, всё казалось таким простым; а теперь?.. Не возьмёт ли она снова власть над ним, едва он переступил порог Каэр Брэн?
– Я отправлюсь с тобой, брат, если ты не против, – подал голос Диниш. – При мне она не посмеет пустить в ход свою магию!
– Да, брат, – кивнул Гвэйнир.
…Два ворона взмыли над башнями Каэр Лью-Вэйл…
* * * * *
Когда Гвэйнир вернулся – не в Каэр Лью-Вэйл, а во Фьеррэ, ко двору своего шурина – маг выглядел крайне расстроенным. Впрочем, причина его огорчения главным образом заключалась отнюдь не в разлуке с пылкой любовницей.
– Кто там под дверью скребётся? – негромко спросила Дэйни, поглаживая блестящую шёрстку сидящего рядом спаниеля.
– Ах, ради Создателя, не шевелись, моя королева! – прошипел Харлейв, который был занят тем, что старался воспроизвести на полотне черты своей двоюродной сестры.
– Это я, – послышался за дверью художественной студии голос Гвэйнира.
– Так заходи, чего ты там топчешься? – Дэйни непосредственно вскочила с места.
Харлейв с трагическим видом уронил кисть и картинно всплеснул руками, а Фью-Гав спрыгнул со скамьи на пол и заливисто залаял, тем самым подтверждая правильность второй части своей странной двойной клички.
– Привет, сестрёнка, привет, Хар, – устало кивнул новоприбывший.
– Привет, – королева Эскелана по-родственному расцеловала брата в обе щеки.
Чуть отстранившись, она внимательно посмотрела на него.
– Надеюсь, Ланни не причинила больших разрушений в Каэр Брэн? – подозрительно спросила Дэйни. – Вид у тебя какой-то пришибленный… Что стряслось-то?
– Вот именно, – горестно подхватил Ворон. – Каэр Брэн! Славная была крепость, не так ли, сестрёнка?
– Почему ты говоришь о ней в прошедшем времени? Разве Ланни превратила Каэр Брэн в кучу строительного мусора? – обеспокоилась сестра.
– Нет, не совсем, – признался брат. – Стены остались. И ворота, как ни странно, тоже. Даже подъёмный мост уцелел! А вот всё остальное… Кровли, перекрытия, лестницы… Вдобавок эта стерва попыталась устроить лесной пожар – мы его еле потушили. Джерн в ярости: он сказал, чтоб я не смел появляться в Хитроследном лесу, пока не посажу семьдесят саженцев! И всего-то семь деревьев лизнуло пламенем – да и те живые! Старик окончательно зачудил… Правда, саженцы мне обещал Дин. Но когда он вручил мне примерную смету расходов на восстановление Каэр Брэн, которую составил при участии строительной бригады гномов – вот тогда мне чуть дурно не сделалось! Дин выдал мне небольшую субсидию; однако едва ли этого хватит…
Дэйни задумалась, пытаясь вспомнить, какая сумма в бюджете Эскелана предусмотрена на внеплановые расходы. Так и не оживив в памяти сухие колонки бухгалтерского баланса, внучка Архимага ободряюще похлопала брата по плечу и сказала:
– Пошли, Гвэйн, поговорим с Ульвом: посмотрим, что можно наскрести в казне, чтобы выдать тебе бессрочный кредит.
Король Эскелана в обществе старшего брата своей супруги сидел перед кипой пергаментных листов. Вид у бывшего менестреля был столь же кислым, как и у вошедшего Гвэйнира. Несмотря на существенную помощь Эртхела, финансовые расчёты успели нагнать на Ульва невыразимую тоску.
– Дэйни, ты как раз вовремя! – он бросился навстречу своей возлюбленной королеве, как к долгожданной избавительнице. – О, привет, братец! – кивнул король вошедшему следом за Дэйни Гвэйниру.
– Привет, ваше величество, – отозвался тот. – У меня к тебе огромная просьба! Или поменьше – я же не знаю, каковы размеры твоей казны.
– Тебе нужны деньги, Гвэйн? – подхватил Эртхелер, отодвигая в сторону стопку документов. – Казна Эскелана, можно сказать, вся в минусах! Завтра как раз день ежемесячной выплаты специалистам, работающим на строительстве нового дворца – и остаётся всего ничего… Лучше возьми денег у меня, братец.
– Разве тебе самому они не понадобятся в ближайшее время? – удивился Гвэйнир, который ещё не знал подробностей путешествия старшего брата к берегам Льорк-Дарре. – Подарки невесте, торжественное бракосочетание, свадебное турне… Ты же как будто собирался жениться?
Эртхелер тяжело вздохнул и отвёл глаза в сторону. После короткой паузы он ответил, стараясь говорить беззаботно-небрежным тоном:
– Мне и самому так думалось, братишка – однако жизнь показала мне, насколько я ошибался относительно кандидатуры будущей супруги, – и прибавил. – Так тебе нужны деньги? Завтра я собираюсь наведаться в батюшкино логово, – Эртх имел в виду Башню Ордена, – ты ведь знаешь, там я и держу свой сейф. Если хочешь, поедем вместе.
– Угу, – кивнул Гвэйнир и живо добавил. – Представь: Ланни чуть не разнесла Каэр Брэн!
Ульв меж тем торопливо что-то подсчитывал на клочке пергамента; несколько раз бывший менестрель ошибался, отчего раздражённо чертыхался и сердито комкал какой-то документ, подвернувшийся под руку. Наконец король Эскелана бросил свои расчёты, отпер сейф и, вытащив оттуда увесистый кожаный мешочек, протянул его Гвэйниру.
– Держи, – коротко произнёс бывший менестрель. – Это все свободные средства, которые у меня имеются в наличии. А, есть ещё драгоценности короны, – просиял Ульв. – Ростовщики что-нибудь дадут под залог этих, в сущности, бесполезных атрибутов власти. Ах, Гвэйн! Выбери любые замки в Эскелане – и они твои! Разве завоевал бы я это королевство без твоей помощи?
– Спасибо, но эскеланские замки пусть достаются другим лордам, – с ноткой сожаления заявил Гвэйнир, с улыбкой взвешивая на ладони полученный от зятя мешок. – Волшебник не должен становиться вассалом короля – так гласит кодекс магов. И не влезай, ради Создателя, в долговое ярмо наших финансовых воротил, Ульв! Это такая удавка, что… – внук Архимага с безнадёжным видом махнул рукой. – Нет, береги корону Эскелана от их загребущих лап! Может, она всего лишь атрибут власти: но, очутись она в руках ростовщиков, и ты глазом моргнуть не успеешь, как эти пронырливые типы обретут подлинную власть над государственной казной!
* * * * *
Через месяц после летнего солнцестояния чародейка Ланнона, хозяйка Дун Ланнан, родила сына. Ещё до рождения этого ребёнка начали ходить оживлённые толки – кто же его отец? Многие предполагали, что им является Гвэйнир, сын Фьонна; однако те, кто видел новорождённого, в один голос утверждали, что мальчик, которого мать назвала Бьоргом, удивительно похож на короля Эскелана; так невольный грех Ульва перестал быть тайной, известной лишь узкому кругу родичей и преданных друзей.
А двумя месяцами позже, когда осень только начинала золотить деревья в лесах Эскелана, в королевском дворце во Фьеррэ у леди Меллидэн – королевы Дэйни – родилась дочь.
– Какая красавица! Как ты назовёшь её, девочка моя? – спросил Архимаг Льювин, который сидел подле Дэйни, осторожно баюкая новорождённую малютку.
Королева-волшебница загадочно улыбнулась, прислушиваясь к доносящимся из полуоткрытого окна звукам, словно в ожидании…
– Диниш приехал, – вдруг сказала она.
Через несколько мгновений эльфийский филид вошёл в комнату и, опустившись на колени возле ложа королевы, поцеловал её руку. А когда он перевёл взгляд на дочь Дэйни и её «короля-арфиста»… Диниш нередко предвидел то, что произойдёт или может случиться в будущем – но эти видения всегда касались других, не его самого. Однако сейчас, взглянув на беззаботно спящую крошку, он увидел и ту девушку, которой она станет всего через пару десятилетий. Он улыбнулся. Что значит семнадцать – двадцать лет для эльфа, сущий пустяк! Её – маленькую Дэйни – он никому не уступит…
– В древних легендах рассказывается, что на заре Мира Перворождённые давали имена всему, что видели вокруг, – негромко промолвила Дэйни. – Какое имя ты дашь моей дочери, Дин?
– Дар вручает
дающий имя –
всё, чем владею,
мой Солнечный Лучик! – нараспев произнёс эльфийский филид, бережно коснувшись пушистых волос малютки. – Сольфэлль, Солнечный Лучик, – повторил он.
– «Всё, чем владею»? – переспросил Льювин. – Что ты хочешь этим сказать, Дин?
– Когда-нибудь это станет ясно без лишних слов, – уклончиво отозвался тот.
Архимаг пристально взглянул на эльфийского филида.
– Ты, как всегда, говоришь обиняками, Дин, – промолвил Льювин. – А что ты скажешь о сыне Ланноны? Скажу прямо: я опасаюсь, что мать вырастит этого мальчишку таким образом, что он едва ли будет испытывать почтение к отцу, зато постарается раструбить о том, что он – сын короля… Эскеланцы – прирождённые смутьяны…
– Твоя идея мне вполне ясна, – кивнул Диниш и с усмешкой произнёс. – Однако у малыша Бьорга есть шанс стать прославленным героем или великим бардом – при условии соответствующего воспитания, разумеется. В подобном случае он не только не повредит твоим замыслам, но, наоборот, может им поспособствовать. Шанс невелик, правда, но…
Диниш кратко и убедительно изложил свои соображения. Со свойственной эльфу находчивостью, в меру гуманной, но в то же время лишённой излишней сентиментальности, он высказался следующим образом:
– Простонародье верит, что Перворождённые иногда похищают красивых детей смертных и воспитывают их в своей стране. Чушь, конечно: но и она порой способна подсказать решение проблемы. Сына Ланноны следует похитить; если он вырастет в Алдалиндоре или в Каэр Лью-Вэйл, вполне возможно, что из мальчишки получится довольно приличный человек.
Дэйни одобрительно улыбнулась. В ней говорило сейчас весьма нехорошее мстительное чувство; но она быстро перешла от эмоций к рассмотрению реальных возможностей воплощения предложенного плана.
– Проникнуть в Дун Ланнан не так просто, – сказала она. – Это загадочная крепость, о которой мало что известно. Мне доводилось бывать там; но тогда я была другом и гостьей хозяйки. Насколько же искусным должен быть враг, который рискнёт туда сунуться – или безумным!
– Я рискну, Дэйни, – спокойно произнёс Диниш.
– Нет, нет, Дин, не надо! – в её возгласе прозвучало нечто большее, чем тревога.
…Он чувствовал, что в эти мгновения неведомые пути судьбы открылись перед ним. Всё возможно изменить; даже те преграды, которые кажутся непреодолимыми, могут исчезнуть – стоит лишь отбросить сомнения и шагнуть… В подобных мгновениях заключены огромная сила и наслаждение властью над будущим – скорее гипотетической, ибо подлинной власти ещё нужно добиться. И всё же Диниш, несмотря на свою мудрость, любил такие мгновения, в которые смешиваются время, пространство и неудержимое стремление к неведомому; подобное явление не вызывало в его душе страха, как это нередко бывает с людьми – хотя эльфийский филид прекрасно отдавал себе отчёт в том, что результат его деятельности может оказаться отнюдь не таким, на какой он рассчитывал.
– Не беспокойся за меня, Дэйни, – беспечно промолвил он. – Я не попадусь в любовные сети Ланноны, как Гвэйн – у меня есть амулет, который надёжно защитит меня от подобной напасти.
С этими словами Диниш извлёк из своего рукава зелёную ленту, некогда принадлежавшую Дэйни, ловко вплёл её в прядь своих платиновых волос и завязал «любовным узлом».
– Ты так и не отдал мою ленту Ульву, – улыбнулась Дэйни.
– Ему досталась ты, – отозвался эльфийский филид. – Могу я хоть что-то оставить себе в качестве сувенира?
Диниш покосился на Архимага; Льювин усмехнулся, положил крошку Сольфэлль в колыбель и отошёл к окну, делая вид, что любуется осенним пейзажем.
– Хоть мои былые мечты разбились, точно хрустальная чаша, упавшая на камень, – медленно проговорил Диниш, обращаясь к Дэйни, – но ты позволишь мне поцеловать тебя?
И, не дожидаясь ответа, он наклонился и коснулся губами губ королевы.
– Передавайте мой привет государю Эскелана! – произнёс Диниш, обернувшись на пороге…
* * * * *
Дэйни с раздражением выдёргивала нити из узора: стежки лежали вкривь и вкось, да и цвета, как она теперь отчётливо видела, были подобраны крайне неудачно. Как она могла вышить такую ерунду?..
– Спой мне что-нибудь, Ульв, – жалобным тоном обратилась она к мужу, который наигрывал на арфе неизъяснимо нежную и печальную мелодию.
– Что же тебе спеть, любовь моя? – он придвинулся к ней ближе.
– Что хочешь, – отозвалась она, отряхивая с юбки клочки разноцветных ниток.
Почему он выбрал именно балладу о Тристраме и Исот? Ульв не задумывался об этом; песня зазвучала, переполняя душу, поднимаясь к высоким сводам комнаты… Дэйни, вопреки своему обыкновению, почти не вслушивалась в слова; а мелодия странным образом сплеталась с необъяснимой тревогой, охватившей внучку Архимага.
– Что с тобой, Дэйни? – спросил Ульв, окончив песню и отложив арфу в сторону.
– Не знаю, – пожала она плечами. – Мне почему-то не по себе. Дай мне воды, милый.
Ульв исполнил её просьбу; Дэйни отпила из кубка несколько маленьких глотков. Неожиданно под самым окном раздались птичьи трели. Внучка Льювина резко обернулась к окну. Пальцы её вдруг разжались, и кубок со звоном упал на пол. Не слыша обращённых к ней тревожных вопросов мужа, Дэйни метнулась к окну: по подоконнику уже расхаживал чёрный дрозд.
– Ты помнишь своё обещание, королева Эскелана? – спросил Мэттон, бросив ей зелёную ленту.
– Да, Мэт, – кивнула она. – Я иду! Скажи только: что с ним случилось?
– Долго рассказывать, а время дорого, – дрозд нетерпеливо переминался с лапы на лапу. – Скажу одно – только от тебя зависит, освободится ли он из заточения в Дун Ланнан.
– Неужели?.. – Дэйни горестно всплеснула руками. – Неужели он попался?..
– Нет, не то, что ты подумала, королева, – отозвался дрозд. – Он свободен духом; и всё же он не волен уйти. Скорей же, если ты хочешь его освободить!
– Да, я иду, – без колебаний повторила Дэйни; но тут Ульв, с изумлением и растущим беспокойством прислушивающийся к её разговору с волшебной птицей, крепко ухватил жену за руку.
– Куда ты собралась, моя королева? – подозрительно спросил он с нескрываемым оттенком возмущения. – Ты даже не считаешь нужным спросить моё мнение на этот счёт?!
– Ах, перестань, Ульв! – она так резко высвободила руку, что рукав платья затрещал. – Ревностью ты меня не удержишь! Я дала слово – и сдержу его. Дин нуждается в моей помощи…
– Неужели он всегда будет стоять между нами? – невольно пробормотал Ульв, опершись о стену.
– Дин спас тебе жизнь, когда ты умирал от яда леохоры! – жёстко бросила Дэйни. – Он…
Она умолкла, сообразив, что незачем Ульву знать, как она от отчаяния, застав мужа с Ланноной, неуклюже попыталась соблазнить эльфийского филида, проявившего в столь щекотливой ситуации подлинное благородство, мудрость и самоотвержение. Отвернувшись от мужа, волшебница быстро прочла заклинание; Ульв долго смотрел в окно, пока белоснежная лебедь и дрозд не скрылись из вида…
* * * * *
…Почему кровь всё никак не останавливается?! Ведь пустячная царапина! Или… это тоже из-за магии?.. Как же он мог быть столь неосторожным!
Теперь ему остаётся только ждать. Дэйни… Неважно, что вместе они никогда не будут – как любовники, как супруги. Всё равно они связаны навсегда – хоть у неё есть муж, которого она любит…
Диниш горько улыбнулся. А ведь могло всё обернуться иначе, если бы ни нелепая случайность, игра судьбы, чьё чувство юмора зачастую имеет весьма неприятное свойство! Да что теперь кусать локти, думая о том, что единственный шанс изменить будущее – возможно, целого государства – безнадёжно потерян?!
Разумеется, с правовой и этической точки зрения цель, которую преследовал эльфийский филид, отправившись в Дун Ланнан вскоре после осеннего равноденствия, вовсе не являлась безупречной. Но Диниша не зря прозвали Коварным: он и прежде нередко использовал весьма сомнительные средства для достижения поставленных целей – дотоле с неизменным успехом, надо сказать.
Ловко отведя глаза стражам Дун Ланнана, он незамеченным пробрался в крепость. Конечно, хитроумные приспособления, устроенные во внутренних помещениях, через какое-то время дали знать хозяйке, что в её владениях разгуливает незваный гость: и всё же Диниш успел бы совершить то, ради чего явился, если бы… Одна из железных полос, которыми была окована дверь в жилых помещениях Дун Ланнан, слегка отогнулась; открывая дверь, Диниш неосторожно оцарапал ладонь и запястье. Брызнула кровь; но он тогда не придал этому значения. Он наскоро перетянул ранку носовым платком и поспешил в комнату, где в колыбели спал сын хозяйки замка. Сын короля Эскелана, менестреля из Срединного Мира, мужа Дэйни. Нянька и кормилица малыша задремали, не в силах противиться эльфийскому волшебству…
– Как мило с твоей стороны, Дин, что ты прибыл ко мне с визитом! – раздался за спиной женский голос.
Диниш обернулся, с удивлением и некоторой тревогой ощущая, что движения его становятся несколько скованными. Увидев в руке Ланноны лоскут в кровавых пятнах, он догадался, в чём дело. Заклинание на кровь обычно действует лишь на людей; но в жилах высокородного эльфа имелось несколько капель человеческой крови, унаследованной от прапрапрабабушки, королевы Линтинэль. Разумеется, на него зловещее заклятье действовало намного слабее, чем на человека; и всё же оно имело довольно мощи, чтобы нейтрализовать его магию, лишить его возможности бежать или сражаться.
– Итак, ты останешься здесь погостить, – прежним издевательским тоном сообщила хозяйка Дун Ланнан, когда двое её воинов отвели пленника в просторный зал под крышей одной из башен замка. – Я ещё не забыла, как ты любезничал со мной в позапрошлый Праздник Огня, когда твоя Дэйни не видела! И что вы все в ней находите, не понимаю! Капризная девчонка, холодная и властная! Но теперь тебе ничто не мешает…
– А ты и поверила, – усмехнулся Диниш. – Ты воображаешь, что все должны быть без ума от тебя! Ладно, скажу по секрету: я отвлекал твоё внимание. Гвингомару суждено было стать великим бардом, а Кадраду – славным воином; эти молодцы весьма поспособствовали потом ряду моих проектов, так что мне было бы досадно, если бы их таланты погибли, ещё не успев как следует раскрыться – всем ведь известно, что твои возлюбленные или превращаются в полнейшую труху, или погибают при невыясненных обстоятельствах, стоит им надоесть тебе!
Ланнона гневно смотрела на пленника, нервно кусая губы. В руках она всё ещё держала окровавленный лоскут и меч, отнятый у эльфа.
– Ты ещё и насмехаешься надо мной, Коварный, – произнесла она дрожащим от ярости голосом. – Явился, чтобы похитить моего сына – и нагло бросаешь мне в лицо бездоказательные обвинения в преступлениях! А ты сам-то… Ты думаешь, я не знаю, по чьему наущению принцесса Эмлад открыла шлюзы, и вода затопила Бринедах? Ты, верно, уверял принцессу в любви, хотя сам сох по своей Дэйни?!
– Тебе интересно узнать, как это было на самом деле? – лениво спросил эльф. – Свободного времени у меня, благодаря тебе, теперь много, можно и поведать ту старую историю. Напрасно ты полагаешь, будто принцесса действовала по моему наущению! Однажды она шутя спросила, чего бы я хотел: я и сказал, что улицы Бринедаха, по моему мнению, давно бы пора помыть с мылом – настолько скучно смотреть на грязь и пыль. Да, я полагал, что в Бринедахе неплохо сменить правящую династию; но я вовсе не навязывал принцессе то понимание уборки, которое она реализовала! И, вообрази, столько лишних хлопот: мне пришлось срочно организовать спасательные работы, когда вода хлынула в город; а потом ещё вспыхнул мятеж… Правда, мне всё же удалось продвинуть на должность короля более приемлемую кандидатуру. Что тебе ещё интересно? То, как я хитростью выведал у Фройта тайну «мёда филидов»? Или как заставил Хорадока открыть мне секреты ковки солнечных лучей и «металлического льда»?
Ланнона коротко усмехнулась.
– Если мне захочется об этом узнать, ты всегда будешь под рукой, – произнесла она. – Никому не освободить тебя отсюда! Ни твоим родичам, ни Архимагу, ни твоим названым братьям! Никому, кроме твоей Дэйни – если она вспомнит о тебе и если ты сумеешь передать ей весть! Отсюда, из Дун Ланнан, ты едва ли её дозовёшься!
…Дверь затворилась за хозяйкой замка. Диниш подошёл к окну и, опершись о подоконник, долго смотрел в небо. Ни цепей, ни решёток: и всё же он чувствовал, как давит на него заклятье крови. Но он не желал смириться со своим поражением. Стоит сменить облик – и он свободно помчится прочь, рассекая крыльями воздух…
…Диниш бессильно рухнул на скамью возле окна. Раздражение и усталость – вот результат тщетных попыток превратиться в птицу; кроме того, из неглубокой царапины, что стала причиной его бесславного проигрыша, снова заструилась кровь. Он потуже перетянул рану и в изнеможении закрыл глаза. Дэйни… Да, когда-то они обменялись обещанием – едва увидев условленный знак, мчаться друг другу на помощь, невзирая на любые препятствия. Но кто знает, какие опасности могут здесь угрожать ей? Она счастлива – так стоит ли тревожить её? Да и как, даже захоти он этого, пошлёт он королеве Эскелана её зелёную ленту?..
Словно в ответ на его мысли кто-то сильно дёрнул «любовный узел» в его волосах. Эльфийский филид открыл глаза – и увидел перед собой волшебного дрозда Мэттона.
– Я всё слышал, – коротко пояснил дрозд.
– Оставь, Мэт, – устало промолвил Диниш. – Я не хочу подвергать её опасности…
– Ей-то здесь ничего не грозит, – уверенно отозвался дрозд и критическим тоном добавил. – Неужели ты хочешь гнить тут бессчётные века, дружище?!
– Муж может не отпустить её, – возразил Диниш, вполне сознавая неубедительность подобного аргумента.
– Ха! – пренебрежительно отозвалась волшебная птица. – Не смеши меня, Дин. Она дала слово; никто и ничто её не остановит. Давай сюда ленту, да поживее! – с этими словами дрозд почти вырвал упомянутый предмет из рук эльфа и проворно выпорхнул в окно…
* * * * *
…Динишу снилось, будто он в числе других охотников преследует расплывчатые образы невоплощённого ужаса; намного опережая стаю Фьонна, с яростным лаем мчатся по незримым следам белые псы с алыми ушами… Внезапно картина изменилась. Перед филидом по-прежнему был лес: но теперь это был экзотический лес Вуррау, и навстречу Динишу, злобно урча, двигалась леохора, грозя отравленными когтями. Спутники эльфа остались где-то позади, а чудовище всё приближалось… Страшные когти чуть скользнули по руке: Диниш сквозь сон чувствовал, как остро ноет пораненная ладонь. Но вот чьи-то руки бережно коснулись его раны: над ним склоняется девушка, черты которой так хорошо ему знакомы… Дэйни?.. Сольфэлль – та, какой ей ещё предстоит стать?.. Она наклоняется ещё ниже: её волосы касаются его лица, а губы чуть слышно шепчут: «Любимый, проснись…»
Он открыл глаза. Дэйни стояла на коленях подле него и перевязывала его руку; Мэттон беспокойно расхаживал по полу, косясь на дверь.
– Ты пришла, – Диниш вскочил со своего жёсткого ложа и торопливо поднял волшебницу с пола.
– Я прилетела на твой зов, – опустив глаза, тихо отозвалась она. – Как обещала…
Ещё находясь под обаянием недавнего сновидения, он крепко прижал её к себе и поцеловал. Она не пыталась высвободиться из его объятий; однако он, придя в себя, сам слегка отстранился от неё.
– Как она сумела… – начала Дэйни.
Вместо ответа Диниш кивнул на свою раненую руку.
– Кровь, – коротко ответил он.
– Заклинание крови может удерживать тебя на месте? – поразилась внучка Льювина. – Но ведь оно…
Эльф философски пожал плечами.
– Моя прапрапра – из рода людей, ты же знаешь, – ответил он. – Хоть и немного во мне от человека, но, как видишь, вполне достаточно.
Дэйни смотрела перед собой, упрямо сжав губы. В глазах её появилось выражение дерзкой решимости.
– Надо отнять у неё то, что даёт ей власть над тобой, – с внешним бесстрастием произнесла королева-волшебница.
Она быстро направилась к двери, запертой снаружи заклинанием и обычным засовом – и дверь послушно распахнулась перед ней. Мэттон вспорхнул с пола и сел на плечо Дэйни.
Она обернулась к эльфу. Диниш последовал за ней; однако заклятье Ланноны не пускало его за порог.
– Как видишь, я надёжно заперт, – он попытался улыбнуться, – хотя со стороны это не бросается в глаза.
Дэйни нахмурилась.
– Оставайся пока здесь, Мэт, – попросила она волшебного дрозда. – Я добуду ключ от этого импровизированного узилища!
Диниш, опасаясь за неё, хотел удержать её; но Дэйни проворно выскользнула из комнаты. Все двери открывались перед ней, ни один страж не преградил дорогу; так она добралась до детской, где недавно Диниш так легко угодил в ловушку. Дун Ланнан, зачарованная цитадель, не препятствовал внучке Архимага: золотое ожерелье Ланноны, которое та некогда подарила Дэйни, ещё хранило отблески былой дружбы двух волшебниц, и это сбивало с толку магических стражей замка.
Маленький Бьорг безмятежно спал; Дэйни быстро шагнула к колыбели и взяла малыша на руки. Сердце волшебницы невольно сжалось, когда она взглянула в личико ребёнка. Конечно, он сын Ульва – они так похожи!
– Отдай моего сына! – голос Ланноны, внезапно появившейся перед Дэйни, дрожал от неподдельного страха.
Первым порывом хозяйки Дун Ланнан было кинуться к незваной гостье и вырвать у неё из рук своё дитя: но некая сила воспрепятствовала Ланноне. Белая искра в чёрном перстне Дэйни сияла непереносимым блеском; сила волшебного кольца, соединившись с личной магической силой внучки Льювина, замкнула незримый круг, через который хозяйка Дун Ланнан не могла перешагнуть.
Королева Эскелана пристально посмотрела на свою бывшую подругу. Прежде Дэйни не замечала, чтобы Ланнона хоть чего-то боялась – напротив, с холодным цинизмом попирала установления морали и чести!
– Забирай своего приятеля – только не трогай моего сына! – повторила хозяйка Дун Ланнан. – Он ни в чём не виноват перед тобой, оставь его в покое!
– А почему ты полагаешь, что я намереваюсь причинить зло этому крошке? – мягко спросила Дэйни, осторожно баюкая ребёнка. – Ты зачала его, воспользовавшись моим обликом; а я могла бы воспитать его, как собственного сына… Чему сумеешь научить его ты, кроме потворства низменным страстям? Разве ты знаешь, что такое настоящая любовь и подлинное счастье?
– Чего ты хочешь, Дэйни? – с мрачной покорностью спросила её бывшая подруга.
– Ключ от невидимых цепей Диниша и его меч, – ответила та.
– Хорошо, – Ланнона достала из тайника льняной лоскут, весь в бурых пятнах, и оружие эльфийского филида; положив эти вещи на скамью, чародейка нетерпеливо протянула руки к своему сыну.
Однако Дэйни не спешила возвращать ребёнка его матери.
– Не понимаю, отчего тебя так любят, что в равной мере готовы идти из-за тебя и на славные подвиги, и на сомнительные дела! – покачала головой Ланнона и, не удержавшись, добавила. – Ты стала намного сильнее, Дэйни.
Королева Эскелана положила в колыбель ребёнка, который продолжал спокойно спать, и быстрым движением схватила меч Диниша и окровавленный лоскут. Лоскут она спрятала на груди под платьем, а меч прицепила к своему поясу; потом снова взяла на руки малыша.
– Не беспокойся, Ланни, – ответила она на возмущённый возглас бывшей подруги. – Я не стану отнимать у тебя сына, хотя ты… ты поступила подло. Ты найдёшь малыша здоровым и невредимым в том зале, где ты заперла Диниша; но сначала мы уберёмся из этого гостеприимного замка…
* * * * *
– Всё, Дин, больше я не могу лететь! – выдохнула Дэйни, приземлившись на какой-то лесной полянке и сменив лебединое обличье на свой обычный вид. – Отдохнём хоть чуть-чуть; смотри, тут весьма кстати даже шалаш есть. И родник! Дай я посмотрю, как твоя рана?
– Она уже зажила, не беспокойся, – филид продемонстрировал едва заметный шрам на руке.
– Магия, – укоризненным тоном протянула Дэйни, садясь на плащ эльфа, который Диниш расстелил поверх мягкого шуршащего вороха осенних листьев. – Ты на радостях, что вырвался из Дун Ланнан, поскорей затянул свою царапину заклинанием; а мне хотелось самой вылечить тебя.
– Ты это и сделала, – отозвался Диниш и обвил рукой её плечи. – Прости меня, Дэйни, – чуть помолчав, добавил он. – Я глупо влип – точно какой-нибудь подросток, который не вызубрил основные правила магии.
– Перестань, – она ласково потрепала его по щеке. – Я ни в чём тебя не упрекаю, Дин. Если бы я могла удержать тебя, когда ты вздумал сунуться в Дун Ланнан! Но я ведь не Ланни, чтобы удерживать силой; а по-другому тебя никто и ничто не удержит.
– Ты знаешь, что это не так, – грустно улыбнулся он. – Ты могла бы удержать меня навсегда – если бы захотела…
Повинуясь внезапному порыву, он теснее притянул её к себе; Дэйни обвила его шею руками…
– Нет, Дин, – почти с сожалением шепнула она, когда они наконец прервали затянувшийся поцелуй, горячий и нежный.
– Я знаю, Дэйни, – он провёл кончиками пальцев по её лицу, по волосам; спокойное дружеское прикосновение, а не горячечная любовная ласка. – Знаю… Конечно, ты вернёшься к нему… Ты устала, я вижу: спи спокойно, моя королева! Я останусь на страже: ничто не потревожит твой сон – а потом ты возвратишься во Фьеррэ…
…Когда-нибудь, думал он, сидя рядом со спящей Дэйни, всё будет иначе. Когда-нибудь Сольфэлль шепнёт ему: «Любимый…»
* * * * *
Ульв ехал наобум по Хорн-Коэд, Оленьему лесу; вороха разноцветных листьев шуршали под копытами королевского коня, а когда веял лёгкий ветерок, листья, плавно кружа в воздухе, медленно сыпались с деревьев. Бывший менестрель отправился на прогулку по лесу в полном одиночестве. Хоть королю и несолидно – возможно, даже опасно – блуждать по чащобам без преданных и храбрых спутников, но в том сумбурном расположении духа, в котором находился Ульв, присутствие посторонних лишь тяготило и раздражало его.
Он не знал, да и не хотел знать, куда он едет и зачем. Тропа, по которой шагал его конь, вдруг напомнила ему старую прямую дорогу, на которой он повстречался с Дэйни. Что, если и эта тропа из тех, что соединяют Миры – хотел бы он вернуться в Срединный Мир, спросил себя Ульв и неожиданно понял, что подобный вопрос уже утратил для него всякий смысл. Возвращение назад давно стало невозможным – не потому, что невозможно найти дорогу, соединяющую Миры, но потому, что сам Ульв стал другим. В Срединном Мире некогда жил безалаберный менестрель, которому рукоплескали слушатели и которого занимали бесконечные любовные интрижки; но где он – тот обаятельный и безалаберный юнец?.. Нынешнего Ульва ничто не связывает со Срединным Миром: как и предсказывала ведьма из Придейна, молодой человек расстался со своим прошлым, точно мотылёк, выпорхнувший из тёмного и тесного кокона. Однако «пурпур властелина» и «талейтх героя» так и не стали для Ульва тем, что называют «второй шкурой». Пожалуй, куда комфортнее он чувствовал себя в сером одеянии во время Охоты под предводительством Фьонна, отца Дэйни; в дикой скачке по неведомым заснеженным просторам Ульв ощутил то же необъяснимое стремление, которое некогда гнало его от одного занятия к другому, от одного места к другому – вперёд, вперёд, к незримой границе…
Под порывом налетевшего ветра тяжёлая ткань плаща взметнулась вверх, будто огромные крылья; от осенней лесной прохлады заныла старая рана, нанесённая когтями леохоры. Если бы Дэйни была рядом, невольно вздохнул Ульв. Она прикоснулась бы к его груди, и мучительно-назойливая ноющая боль отступила бы…
Странно обострившееся ощущение самого себя и окружающего мира вдруг шепнуло: Дэйни близко. Повинуясь необъяснимому наитию, Ульв свернул с тропинки и выехал на небольшую лесную поляну…
* * * * *
Диниш, сидя подле спящей Дэйни, рассеянно прислушивался к шелесту падающих листьев. В этих звуках таилась едва уловимая мелодия… Однако эльф, охваченный грёзами о будущем, отнюдь не потерял бдительности. Прислонив к колену свой меч, который Дэйни отняла у Ланноны, Диниш оперся ладонью о рукоять: таким образом, оружие было у эльфа под рукой в самом буквальном смысле, а любой сомнительный звук филид легко различил бы за близкой его сердцу музыкой леса. Ульв был ещё довольно далеко, когда Диниш услышал поступь его коня, заглушаемую толстым ковром из палой листвы.
Эльфийский филид остался на месте; ещё не видя всадника, он уже знал, кто приближается к шалашу…
Ульв выехал на поляну. Среди ярко-зелёных травинок тёплыми пятнами выделялись алые, золотые, бурые листья; огненные кисти рябины свешивались над шалашом, усыпанным опавшей листвой. Однако красота осеннего пейзажа скользнула мимо напряжённого взора бывшего менестреля. Король Эскелана видел только свою королеву, безмятежно спящую под убогими дырявыми сводами, сплетёнными из древесных ветвей, и эльфийского филида, который не шелохнулся при появлении Ульва, выжидательно глядя на приближающегося всадника.
Чуть пошатнувшись в седле (старая рана заныла сильнее), Ульв остановил коня посреди поляны. Соскочив на землю, король Эскелана неловко уронил перчатки. Диниш продолжал молча сидеть на месте, хладнокровно глядя на супруга Дэйни; невысказанный вопрос играл в уголках губ филида, отражался в его глазах, неуловимо напоминающих лёд в сумерках.
«Ждёт, что я брошу ему вызов, потребую, чтобы он скрестил с моим оружием меч, который он не положил между собой и Дэйни? Или просто внутренне забавляется, наблюдая за моей реакцией с изуверским наслаждением естествоиспытателя?..»
Как бы то ни было, Диниш не проявил ни малейшего намёка на враждебность: он был готов к любому повороту событий, но нападать первым не собирался.
– Почему ты спас мне жизнь? – негромко проронил Ульв.
Он тоже не прикоснулся к оружию. Что бы ни связывало Дэйни с Динишем, эти узы не разрушит меч; зато вражда Ульва с эльфийским филидом легко может превратиться в непреодолимую преграду между королём Эскелана и его королевой…
– Почему ты не дал мне умереть, альв? – повторил Ульв, шагнув к шалашу. – Ты же любишь её, и она… Она, как видно, тоже тебя любит, раз полетела к тебе, стоило ей получить от тебя весть!
Диниш гибким движением поднялся с места. Приблизившись к королю Эскелана, эльфийский принц приложил палец к губам.
– Тс-с-с! Не шуми так, государь – ты разбудишь свою королеву. Она очень устала в пути…
Ульв перевёл взгляд на Дэйни. Внучка Льювина, подложив ладонь под щёку, беззаботно улыбалась во сне. В этот миг снова подул ветер; Ульв, не раздумывая, сбросил свой плащ и поплотнее укрыл им Дэйни.
– Ты так и не ответил мне, – король Эскелана поднял глаза на филида.
– Какой ещё тебе нужен ответ, государь? – отозвался эльф, глядя на Дэйни; сейчас его синие глаза напоминали отнюдь не лёд, но ясное небо погожего летнего дня. – Да, я не дал тебе умереть – потому что она просила спасти тебя. Она была в таком отчаянии… Нет, я не мог допустить, чтобы она страдала! Она любит тебя, – чуть помолчав, добавил Диниш, поймав взгляд бывшего менестреля. – Она не изменила тебе: клянусь в том кровью звёзд – а эту священную клятву не осмелится осквернить никто из моего народа!
– Да, я верю, – торопливо кивнул Ульв. – Но что связывает тебя и её, если не любовь?!
Спокойная, мудрая улыбка озарила тонкие черты эльфийского филида.
– Да, я люблю её, – подтвердил Диниш.
Стоит ли рассказывать этому потомку великих королей, этому странствующему арфисту о том, как волшебный конь, не знающий себе равных, некстати замешкался на переправе через Реку Времени, поскользнувшись на обкатанных потоком камнях?.. Успей он на день раньше – и Элайр, мстительный и гнусный тип, осмелившийся удерживать её в плену, пал бы не от руки её отца, а от руки Диниша: тогда – филид с необъяснимой уверенностью провидца ощущал это – Дэйни стала бы его невестой, его возлюбленной, его королевой. В недобрый час отправился он в странствие по Эннану! Магия способна на многое; благодаря волшебству огромные пространства порой возможно преодолеть в короткий срок, но…
Диниш подавил горестный вздох; но тут же вспомнил о крошке Сольфэлль – маленькой Дэйни – и отвернулся, пряча улыбку. Пусть Ульв думает о будущем дочери, как сочтёт нужным; Диниш не собирается уступать свою грядущую любовь кому бы то ни было!
– Ты хотел узнать моё истинное имя, – неожиданно услышал Ульв. – Если ты поклянёшься хранить его в тайне, я открою его тебе, государь.
– Клянусь, – машинально произнёс поражённый Ульв.
– Айнумэро, – имя сверкнуло стремительным полётом орла, ослепительной молнией – и опустилось камнем на дно, низверглось стрелой, достигшей цели. – На языке Перворождённых это означает Сияние во тьме, – пояснил эльфийский филид. – Этим же именем мы называем и магические кристаллы, подобные камню в перстне Дэйни, – добавил он.
Ульв молчал. Он был потрясён. Этот скрытный и гордый эльф открывает ему то, что люди привыкли считать величайшей тайной любого из представителей народа Перворождённых!..
В этот миг проснулась Дэйни. Сладко потянувшись, она открыла глаза, ища взглядом своего спутника.
– Ульв? – в голосе её прозвучало удивление.
Заметив его перчатки, всё ещё валяющиеся на траве, она как-то странно улыбнулась, точно под впечатлением некой позабавившей её мысли.
– Предупреждаю сразу: вытаскивать ювелирные украшения из кипятка, дабы смыть грязное пятно подозрения со своей чести, я не собираюсь, – весело сказала она, садясь на своём импровизированном ложе.
– Ты опять смеёшься надо мной, моя королева, – Ульв подошёл к ней и сел у её ног.
Она рассеянно потянула на себя тёплое покрывало – и узнала плащ Ульва. Тут Дэйни окончательно проснулась; встряхнув плащ, она набросила его на плечи мужа.
– Дин, – негромко окликнула она эльфийского филида, который стоял чуть поодаль.
Он быстро подошёл к шалашу.
– Расстанемся здесь, – произнёс он, с затаённой радостью подметив огорчение, промелькнувшее во взоре Дэйни. – Я вернусь в Алдалиндор, а вы – во Фьеррэ. Кстати, куда подевался Мэт? – филид поднял голову, озирая верхушки ближайших деревьев. – Обещал вернуться через час, а сам где-то загулял!
– Но ты приедешь к нам во Фьеррэ? – спросил Ульв, помогая Дэйни сесть на своего коня.
– О, непременно! – рассмеялся Диниш. – Мы так и не закончили ту партию в тавлеи, государь – помнишь, в Каэр Лью-Вэйл?..
Неизвестно откуда выпорхнул Мэттон и деловито уселся на плечо филида. Диниш подошёл к Дэйни. Она, лукаво улыбаясь, протянула ему руку – целуя тыльную сторону маленькой ладони, он уловил невольную дрожь, охватившую королеву Эскелана. Её пальцы задержались в его ладони и высвободилась будто нехотя: Диниш незаметно сжал в руке зелёную шёлковую ленту.
– Скоро Серая Охота, – словно невзначай произнёс эльф и обратился к Ульву. – Ты будешь с нами, государь?
– Да, Диниш Коварный, – уверенно ответил король Эскелана. – Я буду с вами!
– Так до встречи, волчонок! До встречи, Дэйни – королева Дэйни! – эльф поднял руку в приветственном жесте.
– До встречи! – подхватил Мэттон.
– Передавай мой привет Линтинэль, Дин! И напиши красивую мелодию, которая напоминала бы шелест листопада, – Дэйни взмахнула на прощанье широким рукавом.
– До встречи! – Ульв поклонился эльфу и вскочил в седло; Дэйни, которая сидела позади мужа, обхватила его за плечи, и напоминающая об охоте на леохору ноющая боль в груди почти тотчас отступила.
«Да, ты теперь навсегда с нами, волчонок, король Эскелана», – подумал эльф, когда Ульв и Дэйни скрылись за деревьями. Имена Перворождённых и впрямь обладают властью – но совсем иной, нежели полагают многие смертные. Отныне бывший менестрель из Срединного Мира, потомок легендарного дракона – основателя королевской династии Эскелана, стал названым братом эльфийского филида Диниша, принца Айнумэро из рода Эленмара.
* * * * *
– Классно! – Фолли восхищённо присвистнул и несколько раз обошёл вокруг массивного кресла, обитого тёмно-бордовым велюром с золотым тиснёным узором в виде гирлянд из дубовых листьев.
Однако Харлейв не разделял восторга своего «дядьки»; критически нахмурившись, сын дракона размышлял о том, что три лишних слова, ненароком добавленные им в заклинание, использованное при изготовлении волшебного предмета мебели, вероятно, отразятся на свойствах кресла, причём самым непредсказуемым образом.
– Не хочешь испытать его на прочность, а, Фолли? – вяло осведомился Харлейв, с сомнением похлопывая руками по спинке, сиденью и подлокотникам кресла.
Вместо ответа гном немедленно плюхнулся в кресло; тут-то и выявились те непредсказуемые эффекты искажённого заклинания, которых опасался отпрыск Гвейфа.
– Плюх, плюх, плюх,
Трюх, трюх, трюх,
Серый мух,
Жирный брюх… – гнусавил незнакомый сиплый голос, неизвестно откуда исходящий; а кресло подпрыгивало на месте в такт идиотской песне, нимало не заботясь об удобстве своего седока.
– А-а-а! Что это за ботва! Хар! Перестань издеваться, отпусти меня! – вопил Фолли, намертво вцепившись в подлокотники развесёлого кресла.
В первые мгновения, когда по комнате пронёсся дурацкий напев, очевидно, исходивший из недр новоизготовленного предмета мебели, сын дракона оцепенел от изумления. Но столбняк быстро прошёл, и Харлейв перешёл от безучастного созерцания к активным действиям; подкравшись к пританцовывающему креслу, сын дракона крепко ухватил поющую мебель и для вящей убедительности слегка огрел кресло по спинке. Кресло обиженно умолкло, предварительно пробормотав те самые слова, которые Харлейв произнёс по рассеянности, запнувшись на каком-то мудрёном магическом повороте: «Иди ты в…!»
Едва кресло замерло, удерживаемое железной дланью своего изготовителя, как Фолли стрелой сорвался со странного седалища. Отбежав на расстояние, которое, по мнению незадачливого потомка Дьюрина, обеспечивало относительную безопасность, гном с укоризной изрёк:
– Это что, пыточный аппарат новейшего поколения? Как нехорошо, Харлейв, испытывать подобные вещи на друзьях! Если бы твой батюшка знал об этом…
– Может, он сказал бы, как устранить этот дефект, возникший вследствие небрежного, хотя и неумышленного, обращения со словами, – оживился сын дракона, но тут же отрицательно тряхнул головой и решительным движением руки взъерошил свои чёрные волосы. – Нет, не стану я у него спрашивать, – отрезал Харлейв. – А ты, Фолли, перестань дуться! Мог бы и не садиться – я тебя не заставлял! Я просто спросил, не хочешь ли ты испытать сие изделие – а ты и рад, тотчас шмякнулся на сиденье, будто куль с мукой, брошенный фермером на телегу!
Гном недовольно засопел.
– Брось кряхтеть, – дружелюбно посоветовал отпрыск дракона. – Давай лучше кофейку с коньячком выпьем; а потом я попробую разобраться, в чём проблема. Инструкции по эксплуатации, как ты сам понимаешь, к данному предмету не прилагалось – а соображать, предварительно подкрепившись, и веселее, и продуктивнее.
Вскоре по комнате распространился аппетитный аромат свежего кофе. Харлейв, испытующе взглянув на кислую рожу Фолли, налил в серебряную стопочку коньяка и придвинул к гному; тот осушил её залпом и нехотя стал размешивать сахар серебряной ложечкой в крохотной фарфоровой чашечке. Плеснув изрядную порцию спиртного в большую кружку с кофе, рыцарь-дракон принялся неторопливо смаковать эту смесь небольшими глотками, задумчиво глядя на аномальное кресло. Поглотив около двух третей содержимого своей кружки, Харлейв отставил её в сторонку и решительным шагом приблизился к волшебному предмету мебели. Надавив коленом на сиденье, сын Гвейфа осмотрел обивку спинки с такой тщательностью, будто надеялся обнаружить некую надпись, текст которой давал бы исчерпывающие комментарии относительно магических параметров исследуемого предмета.
Искать то, чего в данном месте нет в наличии – дело не только бесполезное, но и утомительное. Ощутив потребность в передышке, Харлейв, забывшись, сел в кресло собственного изготовления.
Ух-ух, вух-вух!
Не тронут трона
Раскаты грома!
Вспыхнет свет –
Умолкнет бред! – хрипло продекламировало кресло, одновременно пытаясь отбивать такт гнутыми ножками.
Однако Харлейв несколько раз резко подпрыгнул на сиденье и властно рявкнул: «А ну стоять, дубина! Молчать!» Обронив прежнюю сакраментальною фразу, содержащую отсылку в известное место, кресло притихло. Сын дракона как ни в чём не бывало пересел на подоконник и допил остатки кофе с коньяком.
– Понятно, – самодовольно произнёс Харлейв.
– Что понятно? – немедленно вопросил Фолли. – Тебе понятно, а мне – нет!
– Оно, видишь ли, хочет само выбрать своего седока, – охотно пояснил сын дракона. – Вообразило себя эльфийским конём! Когда на него сядет тот самый индивид, оно бросит свои штучки. В день зимнего солнцестояния в пиршественном зале нового королевского дворца соберётся немало воинов и чародеев, так что выбор будет богатый!
Гном усмехнулся. Харлейв тоже улыбался с довольным видом – точно ребёнок, разглядывающий новую игрушку.
– Конечно, я поставлю на него табличку с предостережением, – добавил рыцарь-дракон. – Но порой находятся оригиналы, которые не обращают внимания на такие мелочи!
* * * * *
Ульв обвёл скептическим взором лица лордов, сидящих за длиннющим столом. Прожжённые интриганы и честолюбцы, а то и полуразбойники, ради пополнения своих отощавших кошельков и дырявых карманов грабившие проезжих на дорогах своих владений, не отягощая мозговых извилин раздумьями на нравственно-этические темы – и из этих-то типов ему предстоит сколотить некое подобие нерушимого братства, образец рыцарской дружины, вроде легендарного воинства не менее легендарного короля Артура?! Не-ет, Льювин явно переоценивает мои скромные дарования оратора и полководца, с грустной безнадёжностью подумал бывший менестрель.
Когда-то Ульв всерьёз верил, что стоит ему пересечь таинственную незримую границу – и все его мечты, какими бы фантастическими они не показались трезвому реалисту, непременно сбудутся. Бывшему менестрелю и впрямь посчастливилось совершить невероятное деяние – Ульв преодолел преграды, разделяющие Миры Упорядоченного; однако скоро, очень скоро он убедился, что и здесь, за пределами Срединного Мира, который представлялся наделённому чересчур живым воображением молодому человеку однообразным и скучным – и здесь, в краях, где всё дышит магией, и волшебство является естественной составляющей повседневной жизни, ничего не даётся просто так, лишь в силу желания, безусловно и незыблемо. Любовь Дэйни, могущество государя и слава благородного воина – чтобы владеть всем этим, требуется чуть не ежедневно совершать деяния, слишком уж смахивающие на подвиги.
Конечно, Архимаг Льювин и его клан немало потрудились, создавая соответствующий имидж Ульва – благородного, мудрого и доблестного короля. Мифотворчество и пиар-технологии являются излюбленными развлечениями многих волшебников, так что в данном случае семейка Архимага в определённом смысле слова шла по проторённым коллегами-предшественниками путям, предварительно расширив и благоустроив эту старинную «транспортную» систему; однако даже маги высшей категории, духовные авторитеты, признанные общественностью цивилизованной части Упорядоченного, овеянные ореолом легенд и обременённые грузом тайных знаний – даже такие неординарные личности бессильны исправить искажённую природу людей, окружающих правителя, а ведь последние, по идее, должны становиться опорой трона.
Эртхелер, который мог бы в силу своих высоких добродетелей стать наглядным вдохновляющим примером для членов формируемой Ульвом дружины, принимал мало участия в политической жизни Эскелана. Главными советниками короля (не считая Архимага Льювина) сделались Гвэйнир и Харлейв; но несмотря на их непоколебимую, не подлежащую сомнению преданность – сразу оговоримся, не столько интересам государства и короля, сколько королеве лично – а также на выдающиеся таланты сих высокородных героев, оба, в сущности, являлись несносными типами. Самыми отвратительными чертами в характере Гвэйнира были высокомерная заносчивость и нерасчётливая задиристость; что же касается Харлейва, то одной из ярких отличительных черт его характера являлась унаследованная от отца страсть к произнесению нравоучительных проповедей.
Нередко, оседлав какую-нибудь мысль, отпрыск дракона мог часами мчаться на сём «скакуне» по бескрайним просторам красноречия; если же загнанная мысль тихо испускала дух, будучи исчерпанной до дна, достойный оратор, не смущаясь подобным пустяком, пересаживался на другого виртуального «скакуна» и как ни в чём не бывало продолжал свой неудержимый философический забег.
Страсть Харлейва к поучению окружающих стала главной причиной того, что на регулярных праздничных турнирах отыскивалось крайне мало желающих сразиться с двоюродным братом королевы. Отпрыск дракона, вопреки распространённым среди людей представлениям об алчности и корыстолюбии огнедышащих ящеров, никогда не взимал с побеждённой стороны денежного или иного натурального выкупа; искренне скорбя о нецивилизованности и порочности эскеланских, да и всех прочих лордов, Харлейв, победив кого-либо из них на турнире (или захватив в плен на войне), с воодушевлением принимался излагать злополучным воителям основные принципы разумного миропорядка и духовного самосовершенствования, изложенные им в объёмистом трактате «Иэр Ахн и Ффеу» – «О Хаосе и Структуре», изданном в подарочном формате в личной типографии королевы Эскелана.
А уж это болтливое кресло, которое соорудил Харлейв… Он хоть сам задумывался о назначении сего предмета – оригинального и забавного, спору нет, но ставящего неосторожно севшего в него в неловкое положение?! Несколько наиболее отчаянных лордов предприняли попытку использовать изготовленное Харлейвом кресло по назначению, обычному для предметов подобного рода; теперь эти храбрецы расположились за дальним концом стола, а проклятое кресло красуется через одно место (тоже пока незанятое, предназначенное строго определённому лицу) по правую руку от короля.
Ульв повернулся к Дэйни, взглядом прося её совета и поддержки. Она беззаботно улыбнулась в ответ и незаметно сжала его руку, словно напоминая: «Ты не один – я с тобой». А это значит, что и надменный Гвэйн, и приколист Харлейв, и магистр Фьонн, и Диниш Коварный – они тоже на его стороне. И не только они…
Двери тронного зала распахнулись, и вошёл лорд Эртхелер, сын Фьонна. Позади старшего брата королевы волочилось около десяти локтей великолепной мантии из серебристо-белой парчи: подобное зрелище могло бы вызвать у недоброхотов прославленного мага желание наступить на край его парадного одеяния – однако лишь самоубийца отважился бы на такое кощунство, как осквернение своими грязными подошвами девственно-белого плаща сего доблестного воина…
Приблизившись к длинному столу, за которым расположились король и королева Эскелана, а также многие другие уважаемые личности, Эртхелер приветствовал высокое собрание изящным кивком. Мельком обозрев зал, лучший рыцарь Мон-Эльвейга остановил взгляд на волшебном кресле, которое во избежание конфузов было накрыто алым покрывалом с предупреждающей надписью «осторожно, окрашено», вышитой на ткани крупными золотыми рунами.
– Ага, вот моё место! – торжествующим голосом произнёс Эртхелер и решительно направился к зачарованному седалищу.
В тронном зале воцарилась напряжённая тишина. Все затаив дыхание следили за каждым движением старшего брата королевы. Между тем он, нисколько не смущаясь прикованным к нему всеобщим вниманием, небрежно сорвал с волшебного кресла покрывало и сел, предварительно живописными складками нагромоздив рядом полотнище своей необъятной мантии.
Кресло безмолвствовало и не шевелилось. По залу пронёсся гул восхищения. Харлейв расплылся в счастливой улыбке.
Ульв нетерпеливо взглянул на большие водяные часы в углу, украшенные, как и весь зал, свежими сосновыми и можжевеловыми веточками в серебряных колокольчиках. Пора бы уже явиться тому, благодаря чьим замыслам и стараниям бывший менестрель так круто сменил сферу профессиональной деятельности! Однако для Льювина время ведь словно и не существует, вспомнил король Эскелана и тяжело вздохнул. Архимаг – он, в сущности, и есть подлинный властитель, скрывающийся в тени древнего трона, на который Льювин возвёл свою внучку и её супруга. А руководители, да ещё такие, которые обладают всем, кроме развитого ощущения времени, вполне способны задержаться и на час, и на два, воображая, что прошло всего-то минут десять-пятнадцать.
Витражные стёкла дробно звякнули, и оконные створки распахнулись сами собой. Холодный ветер ворвался в зал, а следом в помещение влетел большой орёл; через мгновение окно было по-прежнему закрыто, а посреди зала стоял Архимаг Льювин в парадной мантии. Зимнее солнце, вышедшее из-за облаков, в это время кинуло в окно пригоршню своих лучей; проскользнув сквозь разноцветные стёклышки витражей, они заиграли на белом шёлке радужными переливами.
Все присутствующие поднялись со своих мест, не исключая и короля. Архимаг торопливо махнул рукой.
– Ох, уж эти мне эскеланские церемонии, – иронично, но без выраженного негативизма произнёс он, занимая свободное место по правую руку от Ульва; затем волшебник торжественно произнёс. – Сегодня мы празднуем возрождение солнца, друзья. В извечном круговороте света и тьмы закат и рассвет сменяют друг друга – а это значит, что на смену печали может прийти радость.
Он взял свой кубок, и все присутствующие последовали его примеру: в этот момент снаружи донёсся громкий и звонкий звук трубящего рога. «Что это значит?» – с удивлением зашумели лорды.
– Кто-то скоро отправится в путь, – уверенно произнёс Льювин, окинув присутствующих спокойным и мудрым взглядом ясных серых глаз. – С этого всегда всё начинается. Искать – призвание героя; а все герои, в сущности, ищут одно и то же – самого себя. Но хватит философствовать, – прервал он свои рассуждения. – Выпьем за то, чтобы рука об руку с героями шла удача!..
Звон тяжёлых кубков слился с зовущими на извечные и всегда новые подвиги звуками рога – и с едва уловимым перезвоном серебряных колокольчиков…
Пусть горечь не-встречи и терпкость страданья
Смешаются в чаше с вином ожиданья,
С водою надежды и мёдом забвенья,
Чтоб стал тот напиток богам приношеньем;
И алые капли, огонь окропляя
Пусть станут для нас будто нить золотая,
Что свяжет нас с небом в преддверии ада…
В тот час, когда землю омоет прохлада
И спустятся тихо вечерние тени,
Как стражи, на древнего храма ступени,
Пусть станет нам знаком песчинка морская,
Что вспыхнет, из бездны на небо взлетая,
И росчерком Бога Предвечное Пламя
Напишет: «Всегда, Мои дети, Я с вами».
Дэйни. Книга 5. На острие меча. Глава V
© Copyright: Мележ Антонова Людмила, 2011
Свидетельство о публикации №211083101411
Свидетельство о публикации №211083101411
Рецензии