Буря в стакане

Любая космическая женщина – часть той самой силы, которая вечно хочет добра и вечно причиняет зло. Однако иногда платит за такси.

Ускорение свободного падения – 9.81 м/с^2 . Именно с таким ускорением я приближаюсь к асфальту с высоты 12 этажа. Я ощущаю невесомость, сильный ветер бьет по лицу, и неистовый свист по ушам. Необычное ощущение, стоит сказать. Такое, поистине, бывает раз в жизни, о последних нескольких часах которой я и хочу рассказать.
С максимально брюсо-уиллисовским видом я зажег бензиновой зажигалкой за 35 грн сигарету настоящих ковбоев - Lucky Strike –  и приоткрыл окно, дабы выпускать дым. Курить в такси – огромное наслаждение. В этом есть что-то от богемы и что-то от героев-любовников из американских сериалов 80-х годов. Дым сигареты проходил через моё горло, и на мгновение оставлял в нём приятную тяжесть, которая тут же проходила в ожидании следующей затяжки. В такие моменты, когда количество бурбона в организме превышает общее количество крови, возникает  форсированная необходимость курить одну за другой, пока не начнет тошнить. Ночная тишина почему-то давила на меня, даже через шум двигателя обшарпанного ланоса, который как раз заехал во дворик, в котором и находилась конечная цель – флет поэтов. Мне всегда было интересно, не напрягает ли таксистов подвозить меня прямо до двери. Что мешает им припарковаться на обочине дороги и высадить меня? Возникает ощущение, что они для меня стараются, или я какой-то особенный. Какой-то традиционный лже-этикет. 
Обменявшись любезностями с таксистом и пожелав ему доброй ночи, я вышел и захлопнул дверь. По телу ударил прохладный ночной ветер. Я выкинул бычок и закурил. Стоит сказать, что с этого момента не было и полминуты, которые бы я не курил. В подъезде воняло чем-то мертвым, повсюду были тараканы, и лишь в лифте я легко узнал знакомый и приятный запах марихуаны.  Двенадцатый этаж. Капает с потолка. На побеленных стенах были выцарапаны рисунки под комиксы десятилетней давности.
Дверь открыл Слава. Я побратался с ним, он отступил, пропуская меня в коридор, и мне открылся привычный для поэтической квартиры вид: грязный пол, аккуратно выставленные вдоль плинтуса бутылки с элитным алкоголем, несколько ведер с обрезанными пэтами в них и целая масса разнообразных девайсов для курения. Воняло сигаретным и коньячным перегаром и отвратительным мужским потом. Какая-то обнаженная девушка с дредами и в конверсах лежала в углу и спала, облокотившись на стену. Из спальни доносилось несколько разговоров, а на кухне горел свет, и были видны спины пары моих знакомых. Они обернулись и приветливо улыбнулись. Улыбка, видимо, далась им через силу, ибо по глазам легко было определить, что их едва ли отпустил приход от какой-то дряни. Литературный процесс – гнилое дело, подумал я, когда мне пришлось пожимать им руки. Один из них был популярным в узких андеграундных кругах татуировщиком Норвежским Лесным, который почему-то быстро вышел из кухни, что навело меня на мысль, что он меня избегает, а второй, Александр, – бывшим одноклассником моей бывшей девушки. Я не видел его сотню лет, и то, как приветливо он меня принял, заставило меня на секунду поверить, что он скучал по мне. Черта с два.
Скорей всего он просто был рад новому лицу в этом наркопритоне, потому что новые лица тут бывают так же часто, как Курт Кобейн издаёт новые альбомы с 94 года.
- Ну что, друг мой, предлагаю не медлить! - своим фирменным слащавым голосом, на который свелась не одна хипстерша, сказал он мне.
Его багровые, обычно красивые, но сейчас опухшие от шмали щеки засветились как габаритные фары, и это было знаком начала забытия. Я опрокинул в себя граненый стакан коньяка. Мурашки побежали по коже, я попытался затянуться, но не заметил, как дошел до фильтра, и меня передёрнуло.
- Ну как ты? Думаю, не торт, раз в будний день ни с того ни с сего ты оказался тут, – сказал Сашка, и, мерзавец, как в воду глядел.
- Знаешь… Всё ***ня.
- Она?
- А кто же? - сказал я и подкурил.
- Ты же знал, на что шел. Чего теперь жалуешься?
- Я стратил. У нас ничего не выйдет.
- Ник. Послушай папочку…
Дальше Саня грузил меня своими философскими размышлениями и говёными советами минут на 40. На каждое его утверждение у меня был весомый контраргумент, но я не пользовался им, и просто молча слушал его с внимательным видом, поддакивая, чтобы он не заподозрил, что мне глубоко насрать на то, что он говорит. Может быть мне и не было насрать, и в иной раз я бы с ним даже пообщался и поспорил, но в этот раз я приехал за стеклом, которое было у него в изобилии. Нужно было чуть-чуть потерпеть, и всё бы встало на свои места. Как и произошло.
- Ник. Я знаю что тебе сейчас нужно, – внезапно сказал Саня, резко сменив голос.
- Ты зришь в корень, – с натянутой улыбкой ответил я и взял у него из рук герметичный пакетик. Как же долго я этого ждал. – Я немного, 5-6 затяжек мне хватит.
- Ооу, брат, расслабься. Ты знаешь, что это?
Я даже как-то растерялся. Он заставил меня почувствовать себя аматором.
- Ээ… стекло? – спросил я.
- Это не обычное стекло, друг мой. Этот сирийский сукин сын поимеет тебя не хуже лучшей шлюхи с Полтавского Шляха. Такого ты ещё не пробовал. Если то, что ты пробовал до этого – петарды, то это – ядерный взрыв. Ты не подумай, мне не жалко. Но давай сделаем так: ты попробуешь одну, и если через 5 минут захочешь ещё – можешь поглотить хоть килограмм. Но даю гарантию, до этого не дойдет.
Этот мудак умел интриговать. Но и пусть.
Наступил час икс.  То, зачем я приехал. Стекло. С первой же затяжкой через красивый бонг волна начала расходится от легких в разные стороны по всему телу. Я чувствовал каждый миллиметр своих органов
Этот сукин сын оказался прав, ещё немного, и эта хрень разорвала бы меня на части.
- Ничего себе, вот это дурь! – сказал я не своим, как мне показалось, голосом, и очень медленно. Своё последнее слово я не услышал, и решил с этого момента ничего не произносить вслух. Я почувствовал, что прошел через какую-то метафизическую дверь в другое пространство. С трудом я дошел до комнаты и увидел вокруг кучу спящих поэтов. Они все были разные, многие из них были моими знакомыми, а многих я увидел впервые. Но они меня не интересовали. Как будто через стену до меня доносились голоса. Я слышал их, но не мог себе позволить роскоши их анализировать. Все вокруг выглядели довольно жалко, но я быстро представил себя со стороны, и понял, что они вполне сносны по сравнению со мной.
Я остановился посреди комнаты и сосредоточился на своих ощущениях.
Мне показалось, что я потерял свой вес. Мне стало необычно легко. Я подпрыгнул и завис в воздухе.
И знаете что? Я взлетел.  Я не чувствовал под собой пола, и увидел, как он отдалился от меня вниз. Теория подтверждена. Об этом хотя бы раз в жизни мечтал каждый ребенок. Я летал. Я не знал, сколько это продлится. Но чтобы убедится в том, что это правда, у меня оставался один тест. Балкон 12 этажа. Крики, которые продолжались с самого начала за моей спиной и на которые раньше я не обращал внимания, резко усилились по моему воздушному приближению к балкону, но продолжения не последовало, и крики ограничились криками. Я постарался бросить им «Заткнитесь!», но издал лишь нечленораздельный скрип. Я стою на карнизе. Я улечу. Иначе и быть не может. Да и, по сути-то, в чем смысл жизни? Сделать с кем-нибудь и воспитать детей? Это смешно. Найти своё место в жизни? Да ладно. И уж точно не в том, чтобы чего-то добиться и умереть в 64. Самопознание – вот в чем фишка. Оно стоит всего. И я близок к нему как никогда. Упаду я или не упаду.   Любое продолжение сейчас для меня – роял флеш, блэкджек, бинго, джекпот. Самопознанию быть. Нельзя пропустить этот шанс, он бывает раз в жизни. Всего шаг. Никакого страха. Полная и абсолютная свобода. Обо мне напишут в газетах. И я сделал этот шаг. Органы резко передернуло. Подо мной ничего нет. Я приближаюсь к земле очень и очень быстро а она с такой же скоростью приближается ко мне. Сейчас что-то должно произойти. Самопознание, о да. Только вот земля уже в нескольких метрах от меня, и я нихрена не чувствую. Я просто под метамфетамином падаю с высоты 35 метров на асфальт. И я упал. Я услышал громкий хлопок моего тела об асфальт и хруст, судя по всему, моего черепа.
Всё замерло.
Я умер.