Про диверсантку, Москву, товарища Сталина и пирожн

ПРО "ДИВЕРСАНТКУ", МОСКВУ, "ТОВАРИЩА" СТАЛИНА И ПИРОЖНОЕ-МОРОЖЕНОЕ

Оказалось, что в вагоне они не поедут. Отчим сто раз уверил мать, что на наше добро никто не позарится, но она настояла, чтобы все ехали в «теплушке». Хотя отцу «выдали» и бесплатную теплушку – для скарба и мебели, и билеты в «нормальный» вагон для всей семьи. Разумеется, Лида расстроилась: она так мечтала, как тронется её поезд, а она будет смотреть на бегущие за окном всё новые и новые «картинки». День приезда был суматошным и нудным. Долго ждали, пока отцепят вагон с вещами и переведут на запасной путь, потом разгружали… Лида уже клевала носом, когда, наконец-то, подъехали к новому дому. Он оказался очень высоким – аж четырёхэтажным, как сказала баб Глаша – и все отправились по, казалось, бесконечным ступенькам на третий этаж, где теперь им предстояло жить.

На следующий день Лида пошла посмотреть двор. Очень похоже было, что и не уезжали никуда, только ступенек до квартиры больше. А во дворе, как и во всех южных городах того времени: несколько лавочек, деревья, сараюшки. Правда, очень много акаций. Во дворе никого не было и, послонявшись, девочка вернулась в дом. Квартира, как квартира. Всё так же, как в Краснодаре: две комнаты, кухня, дровяная печь, балкон, выходящий на железнодорожное полотно. Чем заняться? И книг не будет до осени.

   Отчим теперь работал в каком-то КГБ, во дворе которого была отличная спортивная площадка. Лида, которая по приезде, разумеется, тут же свела дружбу с мальчишками своего двора, частенько приводила сюда целую команду, пока их с треском не погнали, запретив больше здесь появляться – ребята очень шумели. Чем занимался отчим, Лида не знала, но решила узнать.
Пап! А чем ты занимаешься на работе? Как не зайду, ты с какими-то дядьками разговариваешь и всё. А один раз ты вообще с кем-то бутерброды ел. Эти твои дядьки как-то странно на меня смотрят, будто детей никогда не видели. Разве бывает такая работа?

- Бывает, ещё как бывает. Я допрашиваю преступников, поняла? Их поймают, а потом я начинаю работать. Вырастешь, тогда всё и узнаешь.
Видно, преступников было слишком много, потому что Степан Никифорович почти не ночевал дома. Любопытная Лида и тут решила узнать, почему.
- Товарищ Сталин не спит ночами и нам не велит, мало ли что…

   К отчиму девочка ходила часто. Её всегда пропускали, знали по имени, здоровались, расспрашивали. А то дома только баб Глаша, поговорить не с кем. Иногда Лида что-нибудь пыталась спросить у матери. Но та всегда отвечала одно и то же:
- Оно тебе надо, - тянула мать и на этом разговор заканчивался.
Вот и ходила общительная Лида к отчиму. Тот всегда хоть несколько слов, а скажет. Скажет так, что понятно: с Лидой ему интересно, но нужно работать.

   В этот раз девочке пришло в голову пройти по всем кабинетам, не входя внутрь, просто выяснить, а они одинаковые? И она пошла. Ага, а одна дверь была не такая, как другие – какая-то толстая, два "кругляшка" прилеплены и от одного к другому верёвочка висит. Очень эти двери Лиду заинтересовали. На чём, интересно, сама верёвочка держится, ведь она уходит прямо в каждый "кругляшок", как в тесто. Она хотела спросить у отчима, которого называла отцом, но решила сначала потрогать "кругляшки", может и спрашивать будет нечего. Девочка дотронулась до чего-то мягкого и податливого.

- Ой, да они совсем, как глина, из них что-нибудь вылепить можно. И она тщательно собрала "глину" с первого "кругляшка" и пошла дальше по коридору. Обнаружив другую «толстую», обитую железом дверь, Лида быстренько начала сковыривать «глину» и с неё. Когда девочка зашла, наконец, к отчиму, настроение у неё было прекрасным. Вот мальчишки обзавидуются: такой штуки ни у кого не было. Разумеется, свою находку она держала в кулаке.

   Отчим пришёл обедать рано. Последнее время он много работал и приходил домой, когда Лида уже спала. А тут появился в прекрасном настроении и заявил матери:
- Всё! Сдали, наконец, все отчёты по текущим завершённым делам, теперь буду посвободней. Он плотно со вкусом пообедал и прилёг на диван почитать газету.
Вдруг в дверь постучали. Телефона в квартире не было, поэтому просто прислали человека, который возбуждённо что-то коротко сказал отцу, и они вместе быстрым шагом почти побежали к зданию КГБ, стоявшему совсем рядом. Вернулся он часа через три мрачнее тучи.
 
   Лида уже спать ложилась. Через некоторое время она услышала обрывки разговора отчима с матерью. Всё таки удивительно, как мало они оба думали о девочке, о том, что она может слышать и видеть. Её словно не существовало. А Лиду живо интересовало всё, что происходило в мире вокруг неё. По крупицам она строила свои версии происходящих событий и делала собственные выводы. Сейчас, лёжа в постели, она услышала, как отец говорил матери:
- Начальство предполагает диверсию. Пока никому наверх не сообщали, но если не раскроем это дело – пойдём под трибунал… Представляешь: там сотни секретных дел, всё сделали, оформили, а теперь, кто знает… Печати сорваны, вернее исчезли, верёвки на полу в коридоре валяются. И всё это в здании КГБ! Кто мог проникнуть? Как? Уму не постижимо…
Дальше Лида не слышала, она уснула.
   На следующий день отец ушёл ещё до того, как проказница проснулась. Каникулы продолжались, она лениво умылась, позавтракала и начала думать, чем бы ей заняться. Вспомнив про «глину», взяла маленький катышек и начала уныло его рассматривать. Он был слишком маленьким, чтобы из него можно было что-нибудь вылепить, к тому же, много забилось под ногти и просто прилипло вчера к пальцам. Уж Лида отмывала руки, отмывала.   
   Сейчас она попыталась вылепить из катышка просто маленькую тарелочку, так и то не вышло: «глина» тянулась за пальцами и от тепла рук становилась всё пластичнее и жиже. Девочка не услышала, как пришёл на обед отец, настолько она была поглощена отскабливанием «глины» с ладоней. Отец плюхнулся на диван и пружины жалобно заскрипели – он был мужчина крупный. Закрыв глаза, посидел несколько минут, потом невидящими глазами уставился на Лиду. Она продолжала катать свой катышек, от которого уже почти ничего не осталось.
   Отчим перевёл глаза на руки дочки, и неожиданно его лицо просияло. Сдерживая нетерпение, он спросил:
- Лида, скажи, ты вчера не видела ничего интересного у меня на работе в коридоре и ничего не брала? Не бойся, тебя никто ругать не будет, но мне нужна правда.
Он взял её подбородок и близко-близко, как-то по-особому посмотрел ей в глаза.
Понимая, что врать она убедительно не умеет, поэтому нечего и пытаться, Лида решила сказать. Не будет же отец очень ругаться из-за двух каких-то "кругляшков", тем более сам говорил о каких-то неприятностях, они же важнее.
И девочка доверчиво рассказа отчиму про «глину», и как эта «глина оказалась плохая – из неё ничего не лепится.
- Понятно, - только и сказал отчим и сорвался с места. Пробыл он там долго и вернулся здорово навеселе, но довольный и весёлый. Лида слышала, как мать, всегда надувавшаяся, когда отец приходил пьяным, сердито попрекала его, а он только отшучивался. И совершенно неясно было из их разговора, почему отец сказал:
- Да, прибавила Лида всем седых волос.
А она ничего никому не прибавляла. После этой истории её некоторое время не пускали к отцу на работу. А потом опять начали, но охрана всегда предупреждала отца непонятными словами:
Степан Никифорович! К вам «диверсантка» ваша идёт, - и, почему-то смеялись.


   Но каникулы пролетели и пришлось идти в новую школу, которой Лида ещё даже не видела.  И опять закавыка. Хоть бы предупредил кто: школа была женская. Мужская стояла неподалёку, идти в «свою»(!) нужно было как раз мимо. Как и все девчонки, Лида натерпелась от мальчишек всякого, всегда ехидного или обидного. Иногда приходилось и наподдавать какому-нибудь шкету, который норовил схватить за косички или отобрать портфель. Лида мальчишек не боялась и постоять за себя могла, но всегда недоумевала, чего задираются?

   Лека задирался тоже. Он был всего на год старше Лиды, но обзывал её «малявкой», «деточкой», копируя баб Глашу, разорял её уголок и совсем отбился от рук. Лида спуску ему не давала, и, когда он однажды наступил на кукольную мебель, подаренную ещё в Краснодаре родителями по случаю Лидиного дня рождения, она огрела его «врубелем». «Врубелем» баб Глаша называла что-то наподобие бейсбольной биты, только с ребристым концом. Эта штука использовалась, чтобы немного разгладить бельё перед глажкой и была довольно увесистой. После этого Лека присмирел, а потом и совсем отстал, слишком разные они были с Лидой. Он не прочёл за всю жизнь ни одной книжки без принуждения. Когда, уже взрослым, совершенно случайно раскрыл Э.По и начал читать, ходил под впечатлением не одну неделю. Разные школы, похоже, развели их окончательно.

   А в женской школе было чинно и спокойно. Лида стала совсем правшой, никто на неё не нападал, учителя были какими-то, как из прошлого века – всё немного слишком. Слишком тихие, слишком вежливые, слишком пресные. Особенно такой была завуч, всегда одевающаяся «под Ермолову»: чёрное платье до полу, длинные манжеты, воротник под горло и старинные кружева в отделке. Почти ничего не осталось из того времени про школу в Лидиной памяти.
   Разве что неудачный спектакль, который только убедил девочку, что она никогда не будет актрисой. Ей досталась мужская роль, и она ходила по сцене в Лекиных штанах и  кепке из-за длинных уже косичек, а кто-то, игравший бабушку, её спрашивал:
- Тебе с рисом или с мясом, Феденька, - потому что в пьесе фигурировали пирожки.

   Так же, как с «театром» – назначили, было и с «балетом» - записали в кружок. Лида училась двигаться, ей старались поставить осанку… Но, когда мать узнала, что её дочь пытается развить «растяжку» при помощи табуретки, чтобы научиться делать «шпагат», она запретила Лиде ходить «на кружок». Объяснение было просто фантастическим: будешь потом ходить, выворачивая ноги, и станешь плоской, как доска. Что поделаешь? Лида была послушным ребёнком. До поры, до времени…
   Шёл 1951год. Опять наступили каникулы. На сей раз решено было всей семьёй поехать в Москву, в качестве подарка детям и, вообще, нужно же посмотреть столицу страны. Лида была на седьмом небе от счастья. Училась она хорошо, наконец-то, родители увидели, что она старается, вот, в путешествие поедут. До чего же здорово!

   Москва просто оглушила девочку. Она ведь никогда нигде не была, так, чтоб помнить, поправила она сама себя. Ведь приехала же она когда-то с матерью из Сталино в Краснодар, да и потом сюда, на станцию Кавказская, правда, в «теплушке», а, значит, не считается. Глаза разбегались, всё было остро-интересным, они носились по городу, ведь столько нужно увидеть, когда ещё приедут? Больше всего поразил Лиду собор Василия Блаженного, совсем игрушечный снаружи, но пропитанный седой стариной внутри.

    Она двигалась по каменным ступеням узких проходов и пыталась представить себя в том времени. Узнав, что такое «лобное место», маленькая путешественница содрогнулась всем своим тельцем – воображение девочки всегда было очень ярким, принося ей то чрезмерную радость, то мешая нормальному восприятию. Как раз началось строительство МГУ, и Лида про себя решила:
- Я буду здесь учиться, обязательно.

   К слову сказать, почти все свои детские «обеты», данные самой себе, Лида выполнила, кроме совсем уж нелепых. Так, глядя на всегда ветхую, подранную в клочья половую тряпку в доме, она поклялась, что ЕЁ половая тряпка будет вышита крестиком. С университетом тоже вышло иначе – она поступила в другой университет - в Ленинградский. А тряпка, хоть и не вышитая крестиком, в доме у взрослой Лиды всегда имела пристойный вид.

   Конечно, они отстояли длиннющую очередь в Мавзолей. Отец сиял собственным светом, когда их очередь почти подошла. Убеждённый до мозга костей сталинист, бывший «сын деревни», Степан Никифорович в этот день был счастлив: они выполнили главную его задумку: увидели вождя, гениального Ленина. Лида устала, ноги дрожали от напряга, к тому же, смотреть на ЭТО она категорически не хотела. Стойкое неприятие любых покойников распространялось и на «вечно живого». Но идти пришлось. Слава Богу, отчим благоговел и не видел, что Лида так и просмотрела всё время в пол, напрямую ни разу не взглянув на мумию в саркофаге.
   
Другим испытанием было хождение матери по магазинам. Детям не было из одежды куплено ничего, но сама она то и дело примеряла то платья, то обувь. Лида бушевала внутри себя, беззвучно и скорбно. Столько времени пропадает! Не лучше обстояло дело с выставкой подарков Сталину. Тут уж оба родителя по разным причинам были единодушны. Опять жуткая очередь и, наконец, внутри. Отчим сразу прилип к поздравлениям «товарищей из дружественных стран».  Он читал переводы этих бесчисленных посланий медленно, с наслаждением, читал так, будто это его поздравляли, и не было силы, которая бы его оторвала. Затем настал черёд поздравлений «из других стран». Их тоже была целая уйма. И опять история с чтением повторилась. Он обернулся и сказал фразу, которую Лида уже слышала как-то, когда отчим был в хорошем подпитии:
- Вот, Лида, нас боятся, ненавидят, но уважают. Так и надо. Запомни: вначале у человека должна быть - партия, а потом - семья, только так.

 И они с отцом пошли, наконец-то, по длинной анфиладе залов, до отказа забитых умопомрачительным количеством ковров, длинными стеллажами посуды, наверное, потребной на тысячи человек, какими-то, тоже бесконечными рядами моделей и агрегатов, снопами, пионерскими галстуками и прочим. Объяснениями в любви товарищу Сталину, посланными Павликами Морозовыми и другими сознательными товарищами, можно было обклеить, как обоями ни одну квартиру. Поделками, драгоценными каменьями, редкими по виртуозности исполнения вышивками, гобеленами, покрывалами и Бог знает, чем ещё, осчастливить целые города женщин. Мать было не оттащить от этих материальных доказательств любви к «дорогому, родному, любимому». А Лидка почти падала от усталости. Конечно, что-то ей здесь понравилось, но не так, чтобы очень, потому что не удержала детская цепкая честная память ничего, кроме одного зёрнышка риса, на котором восточный умелец написал чёртову прорву слов. И Лида со всеми стояла в коротенькой очереди, чтобы увидеть эти слова на неведомом языке под микроскопом.

   Из Москвы возвращались какие-то взбудораженные и уставшие – напрыгались, провинциалы. А до чего приятно было ехать в мягком вагоне: ковровая дорожка застилает коридор и пол в купе, красивые занавески на окнах, затейливая салфетка на столе, а на ней «Боржоми», «Нарзан», открывашка блестящая. Сидения мягкие, обтянуты какой-то ворсистой материей и прыгать на них одно удовольствие. Но главное, что запомнилось Лиде – чудо-лесенка, она и складывается, и раскладывается, знай, прыгай на верхнюю полку. Они с Лекой и носились: туда-сюда, туда-сюда. Когда приехали домой, Лида по обыкновению начала засыпать баб Глашу рассказами, но практичная няня, углядев авоську с какими-то банками, прервала девочку:
- А это что такое? Какое ещё сгущённое молоко? Что, больше ничего путного в вашей Москве не было?
- Да, ты не понимаешь, это так вкусно, сейчас откроем, сама узнаешь… Пап, можно мы с Лекой откроем по баночке?
И вклинившийся материнский голос:
- Одной хватит! –
- А делиться-то как? Я Леку знаю, всё себе заграбастает. Лучше бы была у каждого своя сгущёнка....

 Остальные банки, штук тридцать, наверное, повесили в этой же авоське на балконе. Чтоб не пропала. Эх! На следующее утро не было сгущёнки, свиснули. И третий этаж не испугал, и отчим в КГБ… Только и осталось сожалеть: ах, зачем мать не дала им с Лекой по отдельной банке этого полюбившегося Лиде лакомства. Девочка погоревала, да что поделаешь… Лето продолжалось своим чередом. И скоро последовал ещё один отцовский сюрприз.
Вначале были какие-то шушуканья с матерью. Потом отец подошёл к падчерице.

   - Лида! – сказал он. – Ты – девочка серьёзная, поэтому я хочу, чтобы в твоей памяти навсегда сохранилась поездка в Москву, особенно наш поход в Мавзолей к дедушке Ленину. Ты должна его любить больше всего на свете, потому, что он создал нашу партию и возглавил революцию. Я тебе уже не раз об этом рассказывал.
Лида удивилась. Отчим никогда так долго и серьёзно с ней не разговаривал. А ещё она представила Мавзолей и в нём чужого ей человека, которого всё-таки боковым зрением зафиксировала Лидина  память.

 - Как там отец сказал? – Любить больше всего на свете? - Человека, которого она никогда не видела? Мёртвого? Как такое возможно?
А отчим продолжал:
- Сегодня я хочу показать тебе, если повезёт, ещё одного великого человека, чтобы ты гордилась тем, что ты его видела, всю жизнь. Готовься: тебе не придётся поспать этой ночью.
И после таких торжественных слов быстренько собрался и ушёл.

   Баб Глаша тормошила Лиду довольно долго, прежде, чем ей удалось добудиться до спавшей сладким сном сони. Девочка всегда спала очень крепко, словно её «я» убегало из тела по ночам куда-то в гости. Наконец, очень нехотя, она проснулась окончательно. Как же ей не хотелось видеть никаких великих людей! Вообще никаких людей! Ей хотелось одного: чтобы её до утра оставили в покое.
Прибежал отец.
- Как, ты ещё не готова? – возмутился отчим, – и в сторону баб Глаши – говорил же, разбудить загодя!

   Он повёл Лиду быстрым шагом в кромешную тьму, какая бывает на юге летом. Звёзды светили высоко, и света от них почти не было, только от Луны немножко. Лиду прислонили к какой-то стене и велели стоять не шевелясь. Потом отец куда-то ушёл, а она послушно прислонилась к этой стене, сонная и недовольная, не зная, зачем, собственно, её притащили сюда среди ночи.
Вдалеке паровоз закричал коротко и маняще, и стал приближаться. Вот он уже подкатил к станции, но не совсем, и замер, не доезжая.

- Лида, смотри! – раздался откуда-то сбоку голос отчима. В нём было столько восторга и преклонения… Как вагон удачно остановился! Теперь не зевай, вдруг выйдет! Л и д а !!!
И, правда, в коридор вагона вышел человек с усами и стал глядеть в окно. На свои портреты Сталин похож не был или Лида плохо разбиралась в портретах? А вот человека с усами девочка видела в первый раз, поэтому внимательно их разглядывала. Стоя в своей темноте, она словно смотрела немое кино – всё было видно отлично в свете ярко освещённого вагона. Человек всё стоял, Лида всё рассматривала:
- Человек, как человек, ничего особенного, - решила она. – Отец сказал: выдающийся. Что ли его она тоже должна любить больше всего на свете? Может его и легче любить, живой всё-таки.

   Ей уже надоело рассматривать товарища Сталина, когда у соседнего окна остановился другой, наверное, тоже выдающийся, как решила Лида. Вот он девочку действительно поразил, даже напугал. На носу у него поблёскивали какие-то металлические дужки, к которым прикреплялись круглые стёклышки. И человек глядел через эти стёклышки так холодно и неприязненно, что Лиде стало страшно. Но, в то же время, она не могла оторвать взгляд от этого лица. Оно гипнотизировало девочку, стоящую во тьме, которая, чтобы навсегда запомнить этих двоих, не спала целую ночь.
- Повезло, так повезло, - опять раздался голос отца с совсем другой стороны. Это – Молотов, я потом тебе расскажу.

   Вдруг коротко пропел гудок паровоза, заволновались вагоны, и поезд плавно тронулся, набирая ход. Лида покрутила головой, пытаясь разглядеть, где отчим, но никого не увидела. Зато услышала:
- Товарищ начальник внешней охраны! Разрешите доложить… - раздался чей-то голос, и голос отца ответил: - вольно.
Лида уже совсем засыпала у своей стены, когда отчим, наконец, освободился, и они пошли домой.

   Он был возбуждён, тормошил Лиду, его будоражила эта случайная сопричастность к «великим», девочка – засыпала.
- А, где "спасибо"? – разочарованно спросил отец, обескураженный такими вялыми впечатлениями падчерицы. – Ну, ничего! Ты ещё слишком мала, чтобы осознать, что ты видела. Вот, когда подрастёшь - поймёшь. Тебе твои дети и внуки завидовать будут.

   Ему не довелось узнать, что совсем ещё молоденькой девушкой Лиду пошлют в Университет марксизма-ленинизма. Там она познакомится с таким количеством фактов преступлений «товарища Ленина» и «товарища Сталина» против русского народа – многие первоисточники не успеют выбросить, а юный мозг пытлив – что станет она убеждённой антикоммунисткой. И никогда не будет у Лиды желания рассказать о том, как пропала одна её детская ночь, потому что потащили её смотреть на двух злодеев, выдавая их за великих героев.
И гораздо интереснее будет рассказ о том, как в классе затеяли праздник для второклашек, нашли человека, который умеет делать мороженое, а знающая баб Глаша ещё и пирожных наделала, и какой получился замечательный 1952 Новый Год.

28-31.08.2011, Карелия

Примечания. В связи с этой публикацией, 05.09.2011 господин Вершинин обвинил меня в передёргивании фактов, а именно об ошибочном использовании аббревиатуры КГБ в повествовании, относящемуся к 1951 году, причём уже был сдержанно агрессивен. Я привела ему ссылку на соответствующий документ, подтверждающий образование КГБ весной 1951 года, а именно:
Тогда он начал грязно играть: стирать мои ссылку и тексты, разумеется, оставляя свою "точку" зрения. Я писала ему, кроме ссылки, примерно следующее: что история - наука не конъюнктурная, что ему не следует бросаться на людей, как саблезубый тигр, только потому, что они не разделяют его точку зрения. Социализм привлекательнее не станет - слишком в крови плавает. Констатировав, что не люблю агрессоров и дуболомов, я написала: "Кыш с моей страницы". (Кстати, по образованию он - историк). Оставлю этот комментарий на случай совершенно оголтелого наскока - от коммунистов можно всего ожидать.
Он будет удалён, когда  господин Вершинин успокоится. Стирать ничего не буду, со своей стороны. Это только сторонники социализма размалёвывали "свою" историю, чтобы она хоть чуть-чуть, да выглядела попривлекательнее, и стирали, стирали, факты, людей, слова...