Лийр

                Они не знают, для чего идут в мир, но известно   
                ли это тем, кто выпускает их, словно птиц из клетки?   
                (Инайле Тог, "Книга вопросов")

               
  Пролог
***
Флай вывернулся из-за деревьев и опустился на поле. Легко откинув купол кабины, Инрат выскочил прямо на желтые пушистые головки, едва не поскользнувшись. Свобода. Будущее. И горечь о тех, с кем не встретится больше. Никогда, даже в предсмертии, не пойдет он к Глобулу, не попросит взять его эмоциональ.
Все ушли в Глобул. Мать, бабушка... Зачем жить, если можно обрести вечность? Чего ждать, если дети не рождаются уже много лет? Когда-то Глобулы создали, чтобы помогать бесплодным парам. Все больше комфорта и жизненных благ, все меньше детей. Слишком многие женщины не хотели потомства, хлопотно и тягостно. Слишком многие мужчины утратили плодовитость. Большая химия. Феминизация. Жизнь стала удобной и приятной. Зачем работать, когда все дают готовым, от еды в цветных упаковках, до киберразвлечений? Продлить ее подольше, дать возможность заменить изношенные органы. Появились первые биофабрики. Там, под внимательным взглядом роботов в стерильных условиях растили запчасти для тел.
И дорастились. Теперь он и Ная – последние. Последние, кто еще хочет свободы, кто решился променять псевдобессмертие в базах глобулов на жизнь. Настоящую, подлинную, где будет все: и опасность, и любовь.. Мы сможем! Мы возродим! Легенды говорят, что людей когда-то было всего двое.
Светленькая, словно желтый весенний цветок, худенькая, но сильная, будто ветвь молодая, Ная выбежала навстречу:
-Инрат! Ты прилетел! Я готова, идем прямо сейчас. Палатка, ножи, кремни, веревки, запас еды на первое время, семена, лопаты и мотыги. Идем! Там, за краснолесьем, будет наш новый дом. Все сможем, мы же учились, правда?
   «Она сумасшедшая. Совсем. Разве мы сможем сразу совсем-совсем сами? Ничего, можно поселиться поближе. И тогда я смогу иногда приходить в оставленный поселок и брать нужное. Может быть, наши дети...»
     Но промолчал, только целовал пушистые короткие волосы,  обнимал осторожно.
- Идем. Сейчас флай поставлю на место, Еще пригодится.
-Нет! Никаких флаев! Мы сами!
Краем леса, среди невысоких трав, под низкий свист мелких черных птиц, реющих над головами. Девушка не знает, что у ее спутника есть электронный рутер, на всякий случай, не знает, что из долины родников, куда они держат путь, недалеко до мертвого города. Она хочет всей свободы и сразу. Но вода и еда в пластике с собой и много других полезностей с поселкового склада.
Под высоченным склоном рыжеет глинистое жерло родника. Вода вытекает бурной струей, разливается ручьем меж негустого кустарника. Если подняться повыше, на другой, пологий склон, там можно устроить палатку возле двух небольших деревьев, а бескрайний луг станет полем. Травы невысоки, но переплелись корнями. Титановая лопата звенит. Вечером развели костер, сушняка в лесу много, а зажигалка в порядке. Интар дул на ладони Наи, истерзанные водяными волдырями, целовал тыльную сторону.
Слева солнце ложилось в траву. А справа?
-Смотри! Да посмотри же, Инрат! Хватит глядеть на меня! Там горит!
 -Нечему там гореть. А... в самом деле, красиво. Это город, брошенный давно. В некоторых домах сохранились стекла, в них отражается солнце.
-Город? Пойдем туда завтра. Это же наших предков, не Глобула.
Парень доволен. Сама предложила, не надо уговаривать. Всего-то несколько часов пути до первых бетонных строений, до ржавых заборов, до деревьев растущих не только возле зданий, но и на балконах и крышах. Город пуст давно.
-Не пойдем дальше. Надо искать на окраине. Прежде были такие рынки, где продавали машины.
Сквозь заросли колючих трав, через груды обломков пробирались к бетонным строениям с выгнившими дверями. Груды ящиков, растерзанные коробки, трубы. Наконец нашли: ровно, как будто вчера поставленные под крышу, три трактора, небольшие, но совсем не ржавые, только краска облезла. Найти бы  топливо. Они на масле ходят. В соседнем строении – тяжелые ящики. Ная дернула доску. Не заметила в полутьме гвоздь,  он вошел целиком под кожу. Даже не вскрикнула, только застыла над ящиком.
-Больно? – спросил ее спутник, осторожно освобождая пораненную ладонь
-Не очень. И крови чуть-чуть.  Зато смотри, в ящике канистры с маслом. Достанем!
   Достали. Донесли к тракторам, выбрали поновее. Управление – проще у флаера. Комплект плуг-культиватор – сзади. Поехали!
Трясет по кочкам. Нае вскрикивает испуганно.
Трактор режет землю на жирные пласты, девушка спешит следом, собирает в охапку вывернутые корни.
- Посеем! Сегодня!
К вечеру оказывается, что масла больше нет. Пыыххх,- остановилась машина.
Назавтра Инрат идет в город один. Роутер быстро выведет его к складу.

Когда он вернулся, Ная сидела у палатки, упрятав лицо в колени. Услышав шаги, подняла глаза. Черные струйки пыли от слез по щекам, растерянный взгляд:
 -Они прилетели и склевали все! Все семена! Белые птицы! Я пыталась прогнать их, бегала по полю, кричала. Они поднимались, садились поодаль, и возвращались. Все... все...
-Не плачь, я пойду назад к глобулу, через лес, так быстрее. Принесу семена.
-Нет, я не останусь, я с тобой!
Будто в подтверждение страхов со склона донеслось : -Уууууаааааа!
 - Собаковоки. Да, идем вместе!
С собой - только вода и немного еды. Лес, такой красивый снаружи, внутри непролазный, сушняк и подлесок. Вместо одного дня шли два, ночевали на земле, прижавшись друг к другу. Роутер показывал направление, но не топи или бурелом. У Наи сначала ныла рука, а к вечеру второго дня, когда сели отдохнуть, она уже не смогла встать. Тело дергалось, горело лицо. Шептала:
-Интар! Не отдавай меня! Не хочуууу!
-Тише, тише, скоро придем в поселок, там остались лекарства.
Он дотащил ее на волокуше, кое-как сделанной из двух жердин и одежды. Прямо туда, к устью Глобула. Поцеловал пылающий лоб.
- Прости, Ная.
И положил дрожащую ладонь на мембрану вызова, прохладную и нежную, такую, какой кожа любимой была еще вчера.

Молодой глобул покоился на мягкой зеленой траве под небрежным осенним солнцем. Никто и ничто не тревожило его, кроме внутренних разрядов, пробегавших синеватыми молниями под гладкой полупрозрачной поверхностью. Силовое поле надежно защищало неправильный эллипсоид бледно-молочного цвета размером с пятиэтажный дом от непрошенных вторжений. Он обустроил местность по своему вкусу, зеленая сеть снабжала энергией, живые капли проникали по его сигналу в почву, доставляя все необходимое. Легкая дрожь прошла по левому боку и стихла.

***
- Зачем опять выпустил лийр? Они все равно возвращаются, нового же не приносят в эмоционалях!
-Тебе ли спрашивать, древнейший? Ты тоже пел в свое время. А они - моя песня и мой танец.

***
Под тяжелыми лапами ели прохладно и мшисто. Но колючие иглы колют в бок, но сухая веточка упала за шиворот. Надо отползти подальше, туда, где зеленые мягкие листики. Кислые. Переждать, отдышаться. Почему я один? Лийр всегда двое, он и она. А я один или одна? Кусочек живой материи в чужом мире. Но я пройду предназначенной дорогой и вернусь туда, где ждут мою эмоциональ.


Глава 1
                Стоит ли бояться волны, если плывешь по течению реки времени?
                (Инайле Тог, "Книга вопросов")
   
      Мутноглазая Ллеграхтен поднялась белесым туманом над высохшим лугом, чернокрылы, отчаянно пища, пронеслись над заброшенным храмом и нырнули в пустые глазницы верхних окон. Бледным недопеченным блином выползла на темнеющее небо Саниат, тайная подруга Аррая-Солнца.
     Раста сидит на крыльце. К ночи дело, а духота не уходит. Надо бы спешить, пока бабушка на другом конце деревни, там ребенок болен. Вернется - не выбежишь. Бабуля строга, не злая, но порядок любит. Настоящая лекарка, многознайка. Училась в городе, врачом была, вслед за сыном, отцом Расты, бросив все, ушла в глушь. А если к ней подольститься, так в добрую минуту расскажет, и не раз обо всем, о чем Раста ни попросит. И о матери, умершей давным-давно, еще в другой, городской жизни, и о городе. Как-то Раста осмелела настолько, что спросила:
-Бабуленька, а почему мы не живем в городе? Там удобно и сытно. Я бы хотела там побывать хоть ненадолго.
-Дуреха ты, дуреха... Сытно...За эту сытость работать надо не так, как тут у нас в поле, на свежем воздухе...Сытно... Еда-то вся искусственная, ненастоящая. Живого молока да спелой земляники там не видывали. В город... Куда тебе... Там образование надо настоящее, и характер зубастый... Таких, как ты, там только и ждут, чтоб облапошить да погубить.
-А все-таки, бабуленька, -в десятый или в сотый раз спрашивала Раста, - почему нас, лаххов, так мало, а в городах людей много?
-А потому, золотко, что по широкой дороге идти легко, хоть и пыльно, а по лесной тропке тяжело, хоть и чисто. Так-то, внученька. Ох, разболтались мы с тобой.... Скоро корова домой придет, доить надо.. Иди...
    И Раста шла. Нельзя, чтоб отец рассердился, счел ленивицей. Отец суровый, худой, глаза запавшие. Но работать силен. Вождь всех лаххов, жрец Аррая-Солнца. Невесел только. Да и как быть веселым, жены нет, отвечать перед богами за благополучие лаххов - ему одному. Жрица Иттари-Земли из пришлых, черноглаза, резка в движениях, посмотрит - огнем полыхнет. В дурную минуту отец грозится:
-Не будете слушаться, женюсь на жрице! Брак Солнца и Земли, Света и Тьмы – угоден богам.
    Тогда Раста и бабушка как по команде делают печальные лица, умилительно просят прощения. Отец посмеется и подобреет. Понимают все трое, что не женится он на жрице. Слишком нравом сурова, и память о матери Расты не ушла, не растаяла. Девушке иной раз жаль отца. Он ведь хочет как лучше. И правила не порушить, и чтоб община лаххов жила. Община маленькая. Две деревни всего, Низовая и Верховая. Старожилов, тех, кто с отцом начинал жизнь по стародедовским правилам, немного. Кто умер, а кто, не выдержав трудностей, обратно в город подался. Пришлые есть. Немного, но каждый год приходят. Теперь стало строго. Принимают тех, кто расстался в большом мире со всем своим имуществом и пожертвовал деньги общине. А как иначе выжить? Земля не очень плодородна. Ремесла старые восстановить нелегко. Теперь кузнец есть, горшки выучились делать, валенки катать, лапти плести, ткацкие станки появились. Но все равно сколько всего приходится брать в городе. Посредник привозит один-два раза в год, а забирает мед, травы лечебные, обереги и тканые нарядные пояса. Да еще Ищущих по лесам провожать - тоже доход.
     Припомнилось, бабушка с отцом разговаривали в горнице.
- Эх, сынок... Взял ты долю не по силам... Скоро туристов на зимний праздник и летнее разгулье приглашать станешь... Нет... Жить как прадеды - мечта невозможная,– ворковала бабушка.
Отец сердился: - Так? А что тогда не уходишь? В город твой теплый и удобный?
-Дурак ты, сын, был дураком, да и сейчас не умнее.. Куда я от тебя пойду? Пропадете вы без меня тут... Без лекарки...И привыкла я уже... Не все равно, где в землю ложиться. Ты о молодых бы думал!
-О молодых думаю. И не неволю. Хотят - пусть ищут другую долю.
- Что пустое говоришь? Какая у них такая другая доля? Еле-еле читать -писать умеют. Лес знают, как самих себя, крестьянскому труду научены. Что им в городе светит?
  -А они знают. И в вере тверды. Землю-матушку и Солнце- отца почитают. Будем жить. Общине пятнадцать лет всего. А сколько уже умеем. И в сети нас знают, и приходят новички
-Ох, сын... В сети знают... Мечтаешь от большого мира отгородиться, а общинников новых в сети вербуешь.
   - Отгородится - столетия надобны. Пока не достойны пуповину разрезать.
   
   Так вот поговорят-поговорят, и утихнут, и идет все как идет. Отец на осень состязание назначил. Дочери шестнадцать сровнялось, пора замуж. Женихов двое, Налли и Тарс, оба двумя годами старше невесты, Налли телом покрепче, нравом попроще, а Тарс жилистый, да хитрый. Отец говорит, все по старинным обрядам будет. Да кто ж знает, как оно там в старину делалось? Про Аррая-Солнце и Иттари-Землю и Саниат-Луну, разлучницу, и то по-разному рассказывают. Бабуленька утешила:
- Не бойся, внученька, пока парни перед всеми в силе и ловкости состязаются, девушке надо в лесу спрятаться, малыми вешками лишь путь помечая. И уж тут хитрость твоя, девичья. Курочка не захочет, кочеток не вскочит. Кто люб, тому и дашь себя на руках в деревню принести.
-А если никто не люб?
-Не ты ли, милая, батюшке-лесу каждый раз в пояс кланяешься? Каждую былинку знаешь. Лес в обиду не даст. Отец через год новое состязание назначит. Арин подрастет, может, кто новый придет к нам. И ты подрастешь, сердце свое узнаешь.
   А ведь и вправду, никто не люб. Любо -  росными вечерами слушать вечерних птиц, глядеть, как чернокрылы кружат над храмом Единого, и грезить. Про то, что станет она жрицей Ллеграхтен, переймет все бабулины тайны лекарские. Будет избушка в густой чаще. И когда-нибудь выйдет к ней дух Леса, тоненький, словно тростинка, синеокий и ласковый.

  Стемнело бы скорей. Сил нет дождаться, а нельзя, чтоб увидели. Раста корзинку приготовила, в ней огниво, хлеб, молоко в крынке глиняной. Единого не почитают лаххи, но  не трогают храма, побаиваются. Раста не боится. Нечего там нет, кроме гнезд чернокрылов высоко под куполом, летучих мышей, битых кирпичей  и кучи хвороста, который она же принесла. Давно, еще весной.
 "Хвала Ллегахтен, - никто не вышел, никто не увидел..."
   Вчера брызнуло дождем всего ничего, а сегодня на старых стволах выбросило рыжие завитки рогатиков. Гриб жестковат, но по нынешнему году и его собрать надо. Все подспорье.  На выходе уже из леса, радуясь грибам, заметила вдруг... Сразу и не поняла, что такое возле корней березы. Босые ноги в царапинах, штаны и рубаха простого полотна. А волосы - словно девясилов цвет. Глаза закрыты, руки раскинуты, и лежит неловко как-то. Да живой ли? Или это девчонка?
   Раста подошла несуетно, поглядела - дышит. И вправду, парень. Должно быть из Ищущих. А оберега нет. Лагерь их далеко, полдня пути. Заблудился, что ли?
   Растолкала, разбудила. Глаза серые, мутные со сна, и молчит. Воды дала. Пил жадно, еще бы, по такому пеклу, а с собой ничего. Спросила, не из Ищущих ли, только головой кивнул. Точно, заблудился. Что с ним делать? Вывела она чудного молчуна из леса и показала, как к храму старому пройти. "Как стемнеет приду, поесть принесу, жди меня там, придумаем, как тебе помочь."
   Хлеба оставила ему и воду во фляжке из коры. И пошла домой поскорее, работа ждет. Жать сегодня собрались. Работа тяжела, жарко, одно счастье, насекомых мало, не жалят, видно без дождей не вывелись. А как присядет отдохнуть, воды хлебнуть, так и стоит перед глазами фигурка тоненькая, волосы золотые, бледное лицо. Парни деревенские жилистые, крепко сбитые, носы картошкой, руки, что лопаты. А как же, с детских лет в трудах. А этот... словно дух лесной...Ждет ли? И хотелось, чтобы ждал... И не говорить никому...

Глава 2
                « Ты видел это своими глазами, но не смотрел
                ли  сквозь пелену предвзятости?»   
                (Инайле Тог, "Книга вопросов")


Гладкая, как дедова лысина, иссохшая тропинка. Вечерняя духота, прохлады неоткуда быть. Только тянется тонкой струйкой запах. Неужто леса горят? И туман вовсе не туман, а дымок... Похоже, что так. Но далеко. И не страшно. Да что страшно цветущей юности? День прошел в работе, а все еще есть силы вечером сбегать на речку, поплескаться в  бочаге, и теперь, пересмеиваясь и перешучиваясь, идти гуськом до мужского дома.
- Аринн, чего встал? - кричит здоровяк Налли, видя, что его товарищ, ушедший было вперед, остановился  на тропинке.
-Парни, гляньте! В храме Единого - Огонь.
-Ты че, сдурел? Да это закат в стеколышках заиграл.
-Гарью пахнет.
-Брось, это издали. Тебя все что-то видится. Водяницу давно ли в камыше ловил?
-Нет, посмотреть надо. Мало ли, вдруг чужой кто?
Тот, когда назвали Аринн, принялся проворно подниматься на холм, где и вправду сквозь дымное марево проблескивало.
  Двое его спутников переглянулись,  посмотрели наверх, туда, где на фоне белой стены виднелась темная фигура и махала призывно рукой. Страшно... боги ведают, что там,  в храме Единого. Но неужто друг перед другом показать страх? Уж если Аринн, самый слабый среди троих, не струсил, то им, готовым нынче же, в праздник урожая, к поединку за невесту, дочь вождя, бояться негоже. А хоть бы и чужаки? А пусть бы и духи лесные. Хотя духи лесные огней не разводят.
Арин встретил их растерянным взглядом.
 - Ну, чего там? - буркнул Тарс  и не услышав ответа, сторожко заглянул в провал окна.
  -Сссс... сля... 
 - Чего? Чего бранишься-то, - дернул его за рубаху Налли. Брань не поощрялась. За нее можно было хорошую зуботычину от Деда схлопотать.
- Чего? Сам позырь!
Аринн отошел подальше, обескураженный тем, чем обернулось его любопытство.
А его товарищи, отойдя на пару шагов, принялись шепотом совещаться:
-Что делать будем, а? Раста, курица, с чужим, - шипел Тарс.
-Связать их, и к вождю, делов - то. Пусть решает. Мне такой невесты не надо.- басил Налли
-Тихо, а то спугнем... Отопрется, скажет,  нам ллеграхтенов морок был.

   Раста отбивалась молча, но отчаянно. Царапалась, вырывалась, вцеплялась в волосы. Еле-еле удалось ее связать поясом, а рот заткнуть ее же платком. Тогда только затихла. Парень оказался хиляком. Помяли чуток, да пару раз приложил  кулаком в висок, тот  и сомлел.  Огонь в чаше погас сам собой, только угли дотлевали. Затушить бы, да нечем. А, ничего, чаша каменная, не уползет пламя.
Двинулись  в деревню. Тарс и Налли с ношами на плечах, Аринн позади. Пусто вокруг. Собаки, и то не брешут в духоту такую. Люди по горницам, там прохладнее.
     Вождь сидел на крыльце с книгой и свечой. Вождю можно, он мудрость лаххов должен хранить, и с большим миром нить поддерживать. И как он буквы только в сумерках разбирает?
Слух у него, как у зверя лесного. Сразу вскинулся:
-Что случилось?
-Прости, вождь, с бедой пришли.
Два тела опустили с плеч  на траву-гусятницу прямо под ноги ему.
- Дочь твою с чужим застали в храме Единого. Закон лаххов нарушен, - рассудительно, как старший, доложил Налли.
    Вождь поднялся.  Только кадык дернулся на худой шее. Что тут говорить, когда зверьки в западне. Раста перекатились на траве, на колени поднялась, коса растрепалась, силиться крикнуть, а плат не дает. Мальчишка так и валяется кулем.
-Что?! - и к дочке. За сарафан ухватил, поднял рывком с колен. - Дураа. 
К крыльцу толкнул. Она к перильцам прислонилась и только дышит часто.
Бабка, даром что стара, а услыхала, вылетела, черной птицей к птенцу, из гнезда выпавшему:
- Внученька! Что ж это? Все глаза проглядела, ждала тебя, не знала, что и думать.
Вынула платок изо рта девчонки, увела виновную в избу. Только дверь скрипнула. Вождь подошел поближе, поглядеть на мальчишку, которого уже на ноги подняли и держали вдвоем крепко. Простая одежда, рубаха и штаны из некрашенной ткани, как у Ищущих. Но амулета нет на цыплячьей шее. Волосы светлые смяты, словно плохо вычесанный лен. И молчит, хоть и рот не затыкали ему.
-Дочь мою, закон лаххов нарушившую - под строгий присмотр жрицы Земли. Буде ежели раскается, через три седьмицы пойдет за Мара- вдовца. А этого... этого вы в мужском доме придержите. Но чтоб был жив, и калечить не смейте. Смертью только за смерть карают. А когда дочь моя  к мужу уйдет, отпустим чужака на волю лесных духов. Все, идите.
-Вождь, веревку бы, связать получше... сбежит ведь,  - ломкий басок Налли прерывает тишину.
Неловко ли перед вождем, или молодая кровь требует справедливости, как знать. Кулаками махать легко, а невесты теперь не скоро дождешься. Другие девки еще через два года в положенный возраст войдут. Вождь не ответил, пошел в дом. Видно, держит себя, чтоб не уронить достоинство.
-Ждем, что ли?
-А чего не подождать, Тарс?  Цыть, вражина! Не дергайся, а то...  - это уже мальчишке. Тот вроде бы понимал, что против троих ему ничего не сделать. Стоял смирно, только пошатывался чуть-чуть. Мудрено ли, у Налли кулаки – что дубовые колоды. Приложил от души.

   Гарью пахло все острее. Хорошо, что деревня лаххов не на пустом месте строилась. Дома больше все старые, брошенные, подновили только, когда селились здесь. Полукругом стоят, а за каждым  огороды, а дальше – поля. А на границе поля – плетень  из жердей. До леса не близко, огонь не дойдет до изб, даже если вблизи загорится. А у каждой избы – бочки с водой, багры.
- Сколько  еще ждать-то, ссслядь эту держать, аж рука затекла? Может, так доведем? - Тарсу неймется, он вечный поспешалка, что в поле, что в пляске.
- Да что тебе все скорей, да  скорей, а? Брань свою за пояс засунь. А ну, как вождь выйдет, а нас уже нет? Что подумает? И так с недоброй вестью пришли,  -Арин от волнения столько слов сказал, что сам испугался и умолк прежде, чем Налли прикрикнул:
-  Че разболтался?   - умолк в думах невеслых:
 «Ишь, тоже словцо готов вставить, будто тебя, слабака, кто спрашивает. Сами знаем, что к вождю почтение надобно показывать. Да и вождь у нас дельный, в работе себя не щадит, и дочку непутевую жалеть не станет. Мар-вдовец... Жену уморил, говорят, работой непосильной. Четверо детей, ни у кого в деревне столько нет.  Эх, дура Раста...я бы... я бы точно состязания выиграл. И был бы с ней ласков. Девка ведь хороша.  Была хороша» - 
Аринн? А ему-то что? Еще год до жениховства. Не его невеста пошла по дурной дорожке, вот и стоит в стороне, будто не он первым огонь в храме заметил.
А Тарс? Тарсу без разницы, даже и злорадствует про себя. Понимает, против товарища ему в состязании бы не выстоять. Там ведь не только единоборство, там умение  в разных работах показать нужно.
    Дверь скрипнула, вождь вышел, подал веревку Аринну:
-Да будет с вами сила Богов.
И ушел в избу. А что еще говорить, все сказано.
-Да будет! - откликнулись вслед ему разноголосо.

   А парнишка опять будто очнулся, вырываться стал, да куда ему. Скрутили враз, локти за спину припутали и повели как теленка упрямого, за веревку подергивая. Он поупирался, да куда там.
Аринн впереди скорым шагом пошел. Известный жалельщик, то собаку хромую выходил, то о прошлом лете утку-подранка у охотников отнял, всю зиму  с курами продержал, а весной съели ее все едино.
Тишина... До мужского дома еще идти и идти. Возле леса, подале от деревни. Тарс и сказанул:
- Это что ж выходит,  мы теперь без невесты? И этот... раздери его древидла, просто так и уйдет? Да еще нам его кормить неизветсно сколько?
- А что делать? Вождь велел не бить. Закон лаххов. - терпеливо возразил Налли.
- Какой-такой закон? Да такого... екерь через плетень...  наказать надо. Пусть отработает. Дохи будет. Ну и что, что парень. У этих ищущих и не разберешь, кто -кто.
- Ты, это... не было у лаххов такого...  -неуверенно возразил Налли, а у самого голос дрогнул. Сладкий поцелуй Расты подсмотрел, драка нетяжелая, много ли надо молодому. Да и неохота перед Тарсом робость выказать. А Унелька... из городских приблудилась, так и жила в мужском доме, да померла в зиму, кашляла сильно.

  Аринн вперед ушел, на себя злился.
“Чего я полез...сказал про огонь? И не заметили бы, разморило после купания. И что вышло? Расте – беда, Налли без невесты, ищущий... ведь он и не сделал ей ничего... А целовались они тааак...Что-то вроде за мной и не идет никто... “ -  он тревожно обернулся и  в подступающей полутьме сначала никого не увидел. Только щерился растопыренными ветками куст, и тропка чуть светлила под круглым глазом Саниат-луны.
-Эй, где вы там?!
Не услыхав ответа, парнишка повернул обратно.
Услыхал пыхтение, загнанное дыхание.  Ворчание Налли:
-Хватит тебе уже, ишь разобрало, как будто  с Унелькой-дохи.
-Счас... счас... Охххх, - это уже Тарс.
Фигура на земле дернулась, но тщетно. Двое поменялись местами только местами поменялись. Аринн сперва смотрел, только что рот не окрыв, и вдруг понял.
Хищной птицей  кинулся, за ворот ухватил, рванул на себя Налли:
 - А ну, пусти его!
 Тот извернулся, роняя спущенные штаны и заехал нежданному доброхоту в висок. Аринн пошатнулся,  но управился ударить в лицо.
-Козел болотный, расдредыть тебя! – вопил Тарс,
-Ты че, ополоумел, Арька?  - это уже  Налли зарычал.
-Это вы ополоумели, что творите, а?!
-Че-че.... А пусть отрабатывает. Тебе-то что, не ты невесту потерял...
-Звери вы, и хорошо, что Раста ни тебе, ни ему не достанется.
-Ах так!?   
Двое на одного. Давно они так не дрались. С детских лет, пожалуй. Да и тогда, скорее силы пробовали, а тут словно демон болотный науськал.  А чужак, червяком  принялся отползать.
- Уйдет ! Хватай его! - Налли выбрался из клубка тел и уcпел наступить двумя ногами на веревку. Аж больно ступням. Но удержал. Сплюнул соленое под ноги. Выдохнул:
-Тарс, хорош кулаками махать. Арька! Чтоб молчал. Дед спросит – скажешь, мол пока чужака брали, досталось. А не то...
Ухватив веревку как следует, самый старший потянул пленника за собой на тропинку. Тарс и Аринн кое- как поднялись и побрели следом.  Гарью пахло все сильнее.

     В доме вождя не спали. Сам вернулся на крыльцо, не хотелось ему видеть ни дочь, ни мать. Никто не знал, что он продал право на показ праздника выбора жениха и свадьбы одному из трех основных новостных агентств. Скрытыми камерами  собирались снимать все действо, даже самые тайные обряды и транслировать по инфосети. Зато лаххи не нуждались бы всю зиму. Ячменя уродилось вполовину, ржи, должно быть, и того меньше. Картошка словно горох, а сам горох выгорел.
Дура -дочь, дурни мальчишки, чужак этот.. откуда только его духи лесные принесли... В храме Единого, надо же. И страха не знают. Вождь не любил признаваться сам себе, что до сих пор боится подходить близко к храму, до сих пор детское благоговение перед величием каменных соборов не выветрили ветры старины. Кажется, сам себя иной раз уговаривал: “Нет в тех храмах ничего, кроме лжи. Оторвались верующие в Единого от матери-Земли,  камнем огородились. Вот и беда пришла от камня чужого.»
В таких-то думах заснул вождь. Не слышал, как бабка утешает Расту, гладит по волосам, увещевает и плачет с ней вместе.

Глава 3
                «Стоит ли взвешивать на весах разума первый гнев, первое горе и первую
                любовь?»
               

                (Инайле Тог, "Книга вопросов")
   
    Жали рожь. С холма глядел жрец Аррая,  придерживая коня, на белые фигуры женщин с серпами, разбросанные по полю, словно огромные цветы.
«Где-то среди них дочь, платом голова по самые глаза завязана. Не выпускать бы ее, держать взаперти, да каждые руки на счету.  А хороша Раста, бедра литые, грудь высока, роста не большого, не маленького. Эх, если бы ... Родила бы внуков на радость. А теперь...
       Худ урожай.  Придется в Речму ехать, да по сети с Аттисом связаться и помощь просить. Жрице Земли скажет: пусть голод, выживут сильнейшие, как встарь. Лаххов мало. Начнется голод – словно камень с горы покатимся, никого не останется. Выжившие уйдут, не удержишь. Но сколько ж на помочах быть? Или... или продать инфо-компании вместо свадьбы  изгнание  к лесной Богине... А ведь купят, беда лучше праздника продается.»
       Парни везли снопы на ток.  Тяжко. Потно. Душно. Оводы вьются.
- Слышь, Тарс,  худо мне. Со вчерашнего. Дерет, будто мошки накусали. А у тебя?
 Тарс ощерился:
- А ты как думал? Должно быть, городская болезнь у него. Златовлас, а внутри гнило.
- Что делать будем, а?
- Счас коня привяжем, да сходим до дому. Сейчас надо, пока дед в поле, Арька на току. Разберемся.

В прохладной полутьме мужского дома  как всегда  пахло травами, пылью и кожей. Но сегодня вонью понятнуло. Оттуда, где пленника оставили. Чужак лежал на полу, свернувшись чуть не в клубок. Веревка, которой его за ногу к крюку в стене привязали, динная, не мешает. 
- А ну, вставай! Говори, городская болезнь у тебя?!  Или порчу какую наслал?  - подступил Налли.
Мальчишка не шелохнулся.
 - Да врежь ты ему! - подзуживал Тарс.
- Тихо, ты. Может, ему  тоже худо, а?   – Налли не ожидал,что пленник окажется столь жалок. Бить его сейчас – все равно что котенка пнуть.
-  Что с нами сделал, козел болотный?   -  разозлившись на товарища, Тарс пихнул мальчишку в бок ногой.
 Тот только ойкнул, но не ответил. Тарс пнул еще, прямо под ребра и еще.  Налли сперва смотрел, будто растерялся, а  потом схватил приятеля за рубаху и оттащил  прочь.
- Ты чего?! Ополоумел! – заорал тот, пытаясь вырваться.
-А то!  - Крепыш выпустил рубаху и ударил в скулу от души. 
-Козел вонючий!  - выплюнул зачинщик драки, и они принялись мутузить друг друга, будто позабыв, зачем пришли.
 - Ша!  - грозный бас раздался от двери. Дед вернулся не ко времени.  Растащил своих подопечных, накостыляв по шеям каждому, и потребовал ответа:
 - Вас на поле ждут! А вы чем тут заняты?
-Мы, это... мы... – замялся Налли, слизывая кровь с разбитой губы.
-  Спросить кое-что у пленника хотели, - уточнил его противник.
- Спросить? До драки дошло? Врете. Да некогда разбирать. Пошли вон! Сей же час снопы возить. А вечером  - по домам! Чтоб я вас тут больше не видел. Здесь теперь тюрьма будет!

Душный вечер улегся над деревней. Парни ждали возле изгороди, когда мать вождя выйдет корову, телушку  и овечек из стада встретить. Драка? Что драка, в первой, что ли. Хвороба непонятная, стыдная – вот беда, только  и надежда на лекарку. Догадается ведь бабка, а что делать? А ну, как Расту пошлет скотину встречать? Не должна бы.
Уф, идет,  идет, словна  старая чернокрылка летит. 
- Давай, у тебя язык лучше подвешен, - поддтолкнул Налли  товарища.
Тарс бы и возразил, да нарываться на синяк под вторым глазом неохота.
Когда надо, он и покланяться и смирение изобразить не дурак. 
- Бабуленька, просьба  у нас, не откажи.
Бабка поглядела строго.  Глаз заплывший у одного, губа разбита у другого.
- В баньку нашу ступайте. Скотину загоню и  приду.

Скрипнула дверь в баньку. Темно в ней, хоть глаз выколи. Сели на крылец, ждут.
Не к добру псы разлаялись на деревне. Огонек тянется от избы. Никак бабка идет со свечой.
-  Что, соколики, рассказывайте, зачем пришли.  Не синяки ж смазать?
 - Мы... это...  – переминаясь с ноги на ногу, пробасил Налли,  - мы...
Тарс пришел на подмогу: - Купались мы вчера в бочаге, да видно в воде какая-то напасть. На елдаках сыпь. Ты уж, бабуленька, мазь бы нам какую...
 - Что? Пошли в баньку, осмотреть надобно. Да не боись, не оторву.
Парни словно в воду холодную потянулись за бабкой в баньку.
Пришлось портки развязывать. Бабка глянула, да как заорет:
 -  Паскудники! Какой-такой бочаг?! Cказывайте, откуда зараза?!
-  Бабуленька, все скажу, только спаси, - первым не выдержал Тарс, - чужак виноват, должно, городская у него.
-Городская? Ты ври, да меру знай! Чтоб городская пристала, мало рядом постоять. 
 Вы! Вы что же это наделали?! Срамники, идиоты, болваны! – когда бабка сердилась, она такие слова выговаривала, которых в деревне никто не помнил, верно, из прежней жизни. –-Господи! Да вас бы за такое кнутом прилюдно выпороть, да из деревни прочь!
   Парни стояли в ожидании, пояса завязали только кое-как.  Молчать надо, наорется и поможет. У нее правило лекарское, всем помогать, хоть правому, хоть виноватому.  Накричавшись, бабка дала им мазь в глиняном кувшинчике, и тяжко вздохнув напоследок, приказала почаще мыться и прийти через три дня.
Спросить, что за болезнь и что дальше, молодежь не осмелилась.

Бабка вошла в светелку, где на лавке прикорнула Раста, грозна, словно туча дождевая.
- Поднимайся, внученька. Хотела жрицей Ллеграхтен?  Со мной пойдешь. Это тебе не цветочки по лугам собирать.
Раста робела, но повязала плат, приготовилась.
  Шаг широк у бабуленьки, только сума холщовая по боку бьет.
«Кто болен-то? Всю укладку свою бабка взяла.Куда это мы? К мужскому дому?» - Стыдом  заныло сердце. В печалях своих не вспомнила про чужого, не подумала прокрасться, поглядеть, как он. Старый знает порядок, старый зазря не обидит. А каково будет ему, беленькому, нежному,  в лес безо всего.
«Пойду, за ним пойду, никто не удержит» - вдруг решилась Раста, и стало легко ей, так легко, как бывало весной на косогоре, когда ветер треплет платок и белое облако летит над головой в места неизведанные.
   На крыльце мужского дома, как всегда вечерами, сидел дед, глядел не поймешь куда, не то в себя, не то в залесные дали.
- Вы это куда, бабоньки? Порядка не знаете? – заступил дорогу.
 - Молчи уж, Старый. Ничего не сделается твоей халупе, травами окуришь.
- Травами?! Женщины лаххов не могут  на порог мужского дома вступать, только дохи.
- Хоть по бревнышку после раскатай, да снова построй, а сейчас дай пройти, у тебя больной.
-Девку зачем притащила? – отбивался старик.
- Не твое дело.  Помогать будет. А ты тут останешься, чтоб твои обормоты не вошли, ясно?! 

Спорить дальше с матерью вождя и единственной лекаркой лаххов воспитатель молодежи не стал. Уселся опять на нижней ступеньке крыльца, невозмутимый, как вран на сухостоине.

   Бабка  ухватила Расту за руку и вошла в темное нутро мужского дома. Мать вождя свечей и лучин не признавала, когда приходилось вечерами к больным идти. Фонарик с батарейками,  лекарства городские добывала то у ищущих, то сын сам привозил из нечастых поездок в Речму.  Попробуй, попрекни, рад не будешь. Так посмотрит, словно  придавит.
   Синеватый свет пробежал по печке, лавкам, взломал темень в углах. Никого. Бабка открыла дверь в нежилой закуток, где на одну сторону нужник, на другую возле стены – лопаты, мотыги, на крюках развешаны сбруя, корзины, всяко разно. Чужой лежал прямо на полу, едва прикрытый тряпьем и дышал почти неслышно. Лекарка присела рядом, осторожно отвела тряпку в сторону. Огонек фонарика в руке внучки дрогнул.
 - Свет держи ровней, - строго прошептала бабка, - как его звать-то?
- Лийр, - еле-еле выдавила девчонка, дурнота подступала и от несвежего запаха и от открывшегося перед ней.
Старуха не особо удивилась, у этих ищущих что ни имя, то чудней не выдумать. 
-Лийр, - позвала тихонько, взяв слабое запястье, чтоб оценить пульс, -не бойся, я врач.
Никакого ответа.  Только глаз один, не заплывший, приоткрыл. 
- Пульс редковат, но не страшно. Надеюсь, внутреннего кровотечения нет, - старухе приговаривала скорее для себя, нежели для внучки, - Да держи ты свет, смущаться тут нечего, в жрицы хотела? Чего боишься? Видишь, разрывы есть, но не очень страшные, шить не стану. А вымыть и мазь наложить надо. Живо, ступай к деду, пусть кувшин даст, да воды колодезной зачерпни там, в бочке.
Раста, сама не своя от жалости и ужаса, побежала выполнить веленное. Старуха в полутьме отыскала веревку на лодыжке. И развязала с легкостью. Вязать и развязывать узлы, в этом деле ей, бывшей докторше, равных не было. Она и сейчас могла, несмотря на слабеющее зрение зашить рану, вскрыть нарыв одним точным движением.
- Потерпи, милый, сейчас помоем тебя, мазь положим. Что ж теперь делать с тобой, а?  И виноват, а не по вине кара.
Но ответа  не дождалась. Внучка пришла с водой, вместе они повернули легкое тело, бабка отмыла грязь и кровь, положила повязку.
-Пить... – вдруг прошептали сухие губы.
Раста еще раз сбегала, принесла свежей воды. Пленник приподнялся, глотнул, закашлялся и снова лег.
-Идем, что могли- то помогли. Теперь разговор с твоим отцом пойдет.
- До завтра, Старый. Чужака отвязали,  не боись, никуда он не денется, у него шок нервный. Ты бы его поил почаще, да в жилое пустил.
- Спаси, Аррай-солнце, за что мне на старости лет этакая забота.
-Терпи. Ему похуже твоего досталось.

   Вождь вошел в избу, отхлебнул воды из ковша. Не успел подивится, куда ж на ночь глядя бабы подевались, как дверь скрипнула и раздался суровый голос матери:
 - Раста, марш в светелку, с отцом твоим разговор будет. Идем, сын, на крылечке потолкуем.
Посидеть на крыльце вечерком хорошо. Да не сегодня. Сегодня мать встала перед ним, руку в боки уперла, сумку даже свою не сняла. И сразу, вопросов не дожидаючись:
 -У чужака были. Плох парень, хоть избит не особо, но это бы ладно. Шок у него нервный. И потому повезешь ты его завтра самолично в город  в больницу.
 - Это еще почему? Страда идет, а я этого... спасать должен?
- Потому. Когда я сюда за тобой уходила, верила, не в сказки твои древние, нет. Верила, что в лесах, от мерзости городской вдали, будем мы милосерднее и жить станем в согласии с миром и собой. А что вышло, а?! Молодые, что волки. Только лишь им на больное наступили, как зверьми сделались. А ты? Хочешь инфокомпании вместо свадьбы дочерину беду продать? Потому и назначил три седьмицы держать его?
Вождь не знал, как и рот раскрыть, хорошо, мать не орет, а то на всю бы деревню слышно стало. И откуда только сведала? Небось уже бабы и про чужака, и про беду прознали, и не разобрать, откуда.
 - Что молчишь? Правда глаза колет?
- Не колет. Ты, мать, пойми, неурожай, не выжить нам. А инфа заплатить обещала столько, что зерна прикупить сможем.
- Инфа! На весь свет не жаль про наши дела бухнуть. Нет, сын, не то делаешь. Надо – со смирением в департамент малых народов. Там помогут. Гордыня тебя ведет.  В гордыне ты и слово вождя сказал.
- По старине сказал.
-Молчи уж, по старине. От старины одни осколки остались, да и те ты ж сам по книгам, крупицами собирал. Нету никакой старины. Есть лаххи, народ малый, желающий жить в мире с миром. Есть молодые, от горячности беды наделавшие, и ты, вождь, должный решить по уму, а не по дурному гневу.
- А слово?
- А слово – это слово. Все равно уже слухи поползли. Созовешь сход и там  все дело и решение свое объявишь. А с парнями я потолкую. Есть о чем потолковать.
- Что темнишь, мать? И зачем Расту с собой водила?
- Не темню. Врачебная тайна. Сделаешь, как советую, и успокоится все. А Расте проверка была. Сможет, сможет жрицей Ллеграхтен стать. Начну учить ее. Мару-вдовцу весть не посылал ведь?
-Нет еще, когда бы.
-Вот и не шли. Я умру, где лекарку возьмешь?
 
   Кипит гнев у вождя в сердце. Но нельзя его выпустить на волю. Мать почитать должно. Чтоб ни сказала – молчи. А там – по своему можно повернуть.  Нельзя дочь жрицей делать. Своевольна слишком. Как бы не до беды. Надобно ее под твердую мужнюю руку.  И то ишь, жрицей. Да еще богини темной, опасно это. Воли много возьмет, и так порядок непросто держать. Права ведь мать, и обычаи, и законы лаххов нами творятся, нам и блюсти их.
- Ладно, мать. Думать буду. Сам пойду поговорю с чужаком. Сам вину его измерю.
- Смотри, сын.  Не приведи боги, умрет он. Вина на всех лаххах повиснет.
И поднялась по ступенькам, мимо него прошла, словно туча грозовая набухшая.


Глава 4.
               
                Ты ищещь неведомого, но  научился ли владеть тем,  что
                имеешь?
                (Инайле Тог, "Книга вопросов")

 В лесу пахло баней. Точнее - сухими вениками. Не удивительно, при такой-то жаре листопад начался до срока. У края тропинки шевелилась что-то колючее, набухшее. Под кожей погибшего зверька справляли пир насекомые-могильщики.   Аттис ускорил шаги и вскоре вышел из под зеленого полога на желтый высохший луг с редкими зелеными куртинками стойких к засухе сорняков. Земля кричала беззвучно. Молила о воде изломанными ртами трещин. На сухом холме невозмутимо возвышался заброшенный храм Единого, вонзая в тусклое небо белое лезвие колокольни. Отчего-то Аттис любил это место, казалось, в разоренном храме есть что-то такое, чего не найдешь на пышном богослужении в столице. Он поднялся по склону, вошел даже не через дверь, а через провал оконный. При его невысоком росте не нужно было даже пригибаться.  В чаше Огня чернели угли.
-Надо же... кто ж это приносил жертву Огню Единого? Неужели кто-то из ищущих, не убоялся ни запрета, ни пустоты.
   Просвистела чернокрылка, подлетая к гнезду.  Аттис еще раз посмотрел вверх, туда, где сквозь ржавые ребра купола белело вечернее небо, потом снова вниз, под ноги. Среди осколков кирпичей, и пыли мелькнуло что-то вышней голубизной. Мужчина поднял осколок старинного изразца и положил в карман. В оконный проем лезли ветви кустарника, нагло ухмыляясь кровавыми соплодиями. Обшарпанные стены в полустертых надписях, явно не священного содержания, мусор и гряз по углам и даже следы костра у стены. И все же в этом покинутом храме была душа.
Постояв еще немного, он спустился вниз  и пошел к мужскому дому. Не хотелось ему отчего-то ни повидать вождя, ни поговорить. О чем говорить, когда и так все ясно: засуха. У фермеров с полной механизацией, в крупных имениях и то убытки огромные, а тут пра-прапрадедовские методы.  Хотелось поскорее отдать то, что привез, и вернуться на лесное озеро, где горечь этого лета почти не ощущалась.
 Дед возился на огороде, капусту поливал под ночь.
 - Эй, Старый, вечер добрый! – крикнул гость.
Хозяин, выпрямившись не без усилия, немалое пузо вперед выставил и  поздоровался :
 - И тебе добрый день, Видящий. Да только доброго мало.
- Что так невесело, а дед?  - притворно подивился гость, хоть и привык уже, что Старейший перед ним не чинится, когда рядом никого нет. И куда-то слетает с него учительность и степенность. А чему удивляться, если дед Видящему ровесник, обоим чуть поболе пятидесяти. Только здесь, в лесу старятся быстрее. Солнце жжет, ветер дубит кожу, работа с зари до зари. И брюхо большое не от сытости, а водянка, должно быть, или печень больная.
- Какие радости, коли неурожай, леса горят, того и гляди огонь к деревне подступит.
- Неурожай - это да. Я вам привез кое-что. В дом пойдем, разъясню.
В доме  возле стола на лавки. Пока Старый взвару травяного холодного из погреба приносил,  Аттис оглядывал знакомое пространство дома. Вроде нового ничего.  Только в углу ворохнулость что-то. Темновато, куча тряпья вроде. Крыса?
-Где молодь твоя? Все гуляют? – шутливо спросил горожанин, пока дел разливал напиток в глиняные кружки.
- Гуляют... – отмахнулся наставник и умолк.
Аттис почувствовал, что разговор не клеится, развязал рюкзак и выложил на стол большой пластиковый пакет:
- Это лекарше, тут все что она в прошлый раз просила. Если чего не хватает, пусть вождь сам в городе купит. Вот это – вождю,  карта пластиковая, в конверте пароль. Деньги выделены департаметом на продовольственную помощь. Но часть можно и на лекарства пустить. Закупите в городе крупы, концентраты, не шикарно, но голода не будет у вас.
 В углу снова завозились.
-Старый, это что у тебя там? Кошка или крыса? Или кто-то из парней твоих озорует, подслушивает,  – попытался снова пошутить гость и неожиданно вытащил из кармана светодиодник. Синеватый свет вырвал из темноты тонкую кисть, прикрывающую глаза, спутанные кудри ниже плеч, черный подтек под глазом
Аттис погасил фонарик, и, скрывая неловкость, заявил:
-  Дед, рассказывай.
- Чего рассказывать, - буркнул дед, - Чужак это, из Ищущих, с дочкой вождя застали парни. В храме! Теперь вся дереня гудит. Одни говорят: наказать примерно, другие - не наше это дело, он из Большого мира, наше дело - девка, закон лаххов нарушившая, а этого выгнать из деревни и дело с концом.
- Насильник?
- Да нет, куда ему. Но девка просто вызверилась. Приходила вчера, грозила: если с ним что случится, прокляну. А он не ест, только воду пьет, молчит. Мать вождя сказывала, у него болезнь какая-то особая.  Вот что, Видящий: забери его  у нас, а? Ты ведь с машиной у озера, как всегда? Недалеко, дойдет как-нибудь. А то беде быть. Парни мои подрались, девка-дурища на меня так смотрит, будто глазами дыру прожечь хочет. Вдруг сбежит с ним, может он больным прикидывается, а? Забери, сделай милость. 
-Ладно. А с вождем сам объяснишься. Как звать его?
- Имячко чудное, Лирр или Лииир, не выговоришь.  Вот ведь принесла его нелегкая.
Аттис шагнул поближе к пленнику и тихо позвал:
- Лиир, ты меня слышишь? Идти сможешь? Тут недалеко до машины, в город тебя  отвезу.

В ответ не разлалось ни звука.
- Да будет тебе,  что с ним разговаривать. Он за все время даже спасибо ни разу не сказал.
Давай, поднимем его, придержишь, чтоб не дергался, я ему руки свяжу и поведешь. Зато, если кто увидит, так и поймут, что в Большой мир его забирают и там поступят с ним по закону.
Аттиса передернуло. Вести человека на веревке, как бродячего пса, казалась ему невозможно, отвратительно. Но он решил не спорить.
Дед запыхтел, пододвигая поближе низкую лавку, вдвоем они подняли под локти слабо упиравшегося парнишку. Руки его бессильно лежали на коленях. Отвязать веревку с ноги чужака, ею же связать запястья было ему нелегко, а как же, с таким-то животом. Аттис подозревал, что это не полнота, а водянка. Но сегодня совсем не хотелось жалеть старого знакомого. 
- Вот и готово. Забирай. Спасибо за зерно, - конец веревки оказался в руках Аттиса, успевшего уже и рюкзак надеть.
- На здоровье, Старый. Если что, вождь знает, как со мной связаться, - гость из Большого мира старался быть вежливым, хотя рука сжимала веревку почти гневно. Хотелось уйти поскорее. Кто бы мог подумать, что незлобивые лаххи так легко станут поступать ничем не лучше обычных людей.
«Вот тебе и «гармония с природой». Едва тень голода мелькнула, едва интерес затронут, то же зверство, что и везде» - думал горожанин, стараясь идти помедленнее, чтоб пленник поспевал за ним. Душный вечер переходил в сумерки, надо было успеть засветло к озеру.

 
  Глава 5


                «Ни одно доброе дело не остается безнаказным, но значит ли это, что не следует пытаться делать добро так, как его понимаешь?»

                (Инайле Тог, "Книга вопросов")

  Аттис шел как можно медленнее, чтоб не замучить спутника. «Нарана, должно быть уже хватился, и уха остыла. Жаль, придется завтра уезжать. Парня надо врачам показать поскорее. И так ехать целый день. Можно бы в Речму заскочить, но лучше домой, там знаю, к кому обратиться. А тут еще наскочишь на грубияна какого-нибудь, и будет только хуже.»
 Под пологом леса тьма родится раньше. Уже и корни на тропинке не разобрать. Аттис пару раз споткнулся, а мальчишка ни разу. Даже удивительно.
На последней повороте, прежде чем выйти на широкую поляну возле озера, где путешественники остановились на отдых, мужчина достал из рюкзака нож и осторожно перерезал  веревки на запястьях пленника.
- Не сбежишь, надеюсь?  Сейчас уху будем есть, потом спать, а утром поедем в Лидану. Найдем твоих родных. Все хорошо будет, не бойся.
Старался говорить  мягко. Не испугать, не встревожить. И показалось в полутьме, чтогубы молчуна тронула улыбка.
А вскоре перед ними распростерлось озеро. Луна играла в воде, тихонько шуршал камыш, костер отбрасывал искры в небо. Вкусные запахи костра, ухи перебивали сырой дух озера.
 
- Аттис, где тебя носило? - раздался густой бас.
Нарана поднялся с чурбачка, его гладко выбритая голова озарилась красным. - А это еще кто? Лаххский княжич? Хоррошенький, - темные глаза так и впились в лицо незнакомца.
- Угомонись, дома будешь искать хорошеньких. – устало отвечал его приятель, порадовавшись, что не поленился избавить мальчика от веревок, - Да, у лаххов его взял. Он нездоров, завтра с утра домой едем.
 -...?! – возмутился рыболов, - Я-то думал, еще денька два...
-  Хорош ругаться. Разливай уху.
Нарана пошел к внедорожнику, порылся в багажнике, принес три плошки и три ложки.
- Как звать-то тебя, а? – спросил он, подавая полную миску гостю.
 - Лийр, - неожиданно для обоих прозвучало в ответ. Аттис уже и не надеялся, что мальчишка заговорит вот так, просто.
- Нифигасебе имя! А чего не сядешь? Тут места хватит.
Парень неловко опустился на бревно, уложенное возле костра. Сидел как-то боком, ел медленно.
- Хороша ущица! – крякнул Нарана, оттирая усы. –Кому добавки? Ты чего, как тебя там, Ли? Не жрешь, а тянешь, словно девка на смотринах?
Но гость молчал, даже вместо спасибо еле-еле кивнул, осторожно ставя плошку на землю.
- Отстань от него, слышишь? – рассердился Аттис. Нарана только хмыкнул. Он уже смирился с тем, что завтра придется уезжать. С Аттисом не поспоришь.  Почему, Нарана и сам не знал. 
 Когда гостя отправили спать в салон машины, Нарана попробовал пораспросить приятеля. Но тот сказал только:
- Не знаю. Ничего о нем не знаю. Лаххи избили, и похоже, не только избили. Разбирать за что и почему,. не мое дело. Парень хулиганом не выглядит.  Похоже, память потерял. И, наверное, раньше, чем попал в деревню. Между прочим, это не первый случай здесь, возле аномальной зоны. Эти Ищущие все с глюковиной и так, а тут обострение проще простого заработать. Давай  в палатку, что ли. Завтра ехать с рассветом.
Ночь выдалась душной. От озера даже не тянуло прохладой. Аттис не мог заснуть, старался только не ворочаться, чтоб не будить товарища, ведь тому предстояло завтра вести машину.
«Вот ведь, угораздило. Но я не мог, не мог его там оставить», - думал он и не к месту вспомнился забытый уже эпизод. Давний, еще когда он только развелся с женой, и от острое чувство одиночества знобило, как в мокрый осенний вечер. Возле подъезда  в к нему прибился грязный серый котенок.  Потерся о брбчину и даже не мякнул, а всхлипнул. Не взял, постарался быстро проскочить на лестницу. Кошек и собак не любил никогда и не хотел, даже когда дочки были маленькие.  А теперь, одному, и совсем не хотелось такой обузы. И сколько их,бродячих, разве всех возьмешь. Но ощущение было отвратное. Потом забылось, а теперь лезет в голову эта картинка.
   
 Ночь выдалась душной. От озера даже не тянуло прохладой. Аттис не мог заснуть, старался только не ворочаться, чтоб не будить товарища, ведь тому предстояло завтра вести машину.
«Вот ведь, угораздило. Но я не мог, не мог его там оставить», - думал он и не к месту вспомнил неприятный эпизод. Давний, тогда он только что  развелся с женой, и от острого чувство одиночества знобило, как в мокрый осенний вечер. Возле подъезда  прибился грязный серый котенок.  Потерся о брючину и даже не мякнул, а всхлипнул. Не взял, постарался побыстрее проскочить на лестницу. Кошек и собак не любил, никогда и не хотел, даже когда дочки были маленькими.  А теперь, одному, и совсем н и к чему казалась такая обуза. Сколько их, бродячих, разве всех возьмешь? Но ощущение осталось отвратное. Потом забылось, а теперь лезет в голову картинка.
  Сон все не шел, и Аттис осторожно выполз из палатки, намереваясь посидеть возле ночного озера. По черной глади плясал белый луч. Странно. Луны не видать. Луч еще немного помедлил, постепенно подполз к берегу и вдруг ударил по машине. Узкий столб свет вырвал из темноты тощую фигуру с раскинутыми руками. Парнишка стоял, опираясь спиной на дверь, задрав лицо в небу. Казалось,  он – антенна, а луч – сигнал. «Как на рекламе телефонов» - подумал Аттис, понимая, что пытается «заговорить» свой страх, унять его попыткой заместить непознанное привычным.
    Так же неожиданно игра света угасла.  Редкие звезды поблескивали сквозь дымку. Ноги невольного свидетеля будто налились свинцом. Не было сил сдвинуться с места, чтобы или пойти посмотреть, что там с найденышем, или  плюнуть и идти досыпать.  С трудом собравшись с силами, он  осторожно забрался в палатку, на ощупь вынул из рюкзака любимый фонарик, стараясь не хрустнуть случайно упавшей веткой, прокрался к машине. Парень неподвижно лежал на раскрытом заднем сиденьи, свернувшись в позе эмбриона.
Аттис немного постоял, дожидаясь, пока пока пульс перестанет частить, и вернулся в палатку, решив, что никому не станет рассказывать про эту ночь.

   Глава 6
   "Если думаешь: Я лучше знаю, что ему нужно, - надо ли спешить исполнять задуманное?"
  (Инайле Тог, "Книга вопросов")
   
  Вечерняя Лидана встретила путешественников тяжелым запахом гари. Даже сюда добрался дым от горящих лесов. Тусклые фонари в серой дымке, медленное движение автомобилей капля по капле отнимали последние остатки отпускного настроения.
   -.... вам в... !- ругнулся Нарана, - Надо в объезд.
  Аттис не отвечал. Что попусту лезть с утешениями к опытному водителю. Нарана утер пот от с гладкого черепа и неожиданно свернул в переулок. Дворами и задами путь длиннее, но хоть нервы не так выматывает.
   После долгого петляния, внедорожник остановился во дворе многоэтажки, где жил Аттис.
  - Вставай, приехали! - потряс он за плечо парнишку. Тот сонно вздохнул и позволил вытащить себя за руку на далеко не свежий воздух.
  Нарана открыл багажник. Его спутник вытащил рюкзак, топор, пилу, котелок и еще кое-что по мелочи и захлопнул багажник:
   - Спасибо, рыбак. Звони!
  - Пока!
  Машина взрыкнула, Аттис проводил ее взглядом и приказал: - Бери котелок, пилу и топор и пошли.
  Парень медленно-медленно наклонился, взял котелок, умудрившись прислонить его к рубахе закопченым боком, поднял топор, почему-то за топорище. На пилу рук уже не осталось.
  -Вот ведь... Совсем не в себе. - подумал мужчина, надел рюкзак, подхватил пилу и, набрав код замка, приглашающе отворил дверь.
   В квартире, хвала Единому, ничего за время отсутствия не приключилось. Не залили соседи, никто не разбил окно. Даже в холодильнике терпеливо дожидались хозяина вполне съедобные пельмени.
   - Марш в душ! - скомандовал хозяин, подавая гостю старые спортивные штаны и серо-бурую старую, но чистую футболку. - Полотенце синее возьмешь. А я пока пельмени и чай сварю.
   По привычке задернув легкие занавески, Аттис поставил воду и задумался. Он был стронником школы Амиры Нары, ученицы Инайле, и полагал, что человека в таком состоянии, в котором оказался найденыш, следует заставить для начала делать простые вещи: мыться, есть, выполнять простейшие поручения, не оставляя без внимания ни на минуту. Ни в коем случае не считать больным, не жалеть. 'Лучше быть нужным, чем свободным', - этот тезис психолог частной клиники 'Весна' полагал основой излечения любых пограничных состояний. И ему удавалось не раз вытаскивать из депрессии жертв несчастной любви или тех, кто потерял близких без каких-либо медикаментов. Но с таким случаем пришлось столкнуться впервые.
   Гость появился в кухне очень тихо. Аттисовы старые треники оказались коротки и смешно болтались чуть пониже колен. Светлые хорошо расчесанные волосы вились мелкими колечками. Черные брови и голубые глаза.
  'Красивый, - невольно отметил про себя психолог и только тут понял, что никакого синяка под глазом у гостя уже нет. 'Надо же, как быстро. Или это грязь была?'
  - Садись. Пельмени поедим, чай попьем. Завтра чего-нибудь повкуснее купим. Мальчик осторожно сел на краешек табуретки и принялся за еду.
  'Ест, как девушка на банкете,- невольно заметил Аттис, - да и вообще что-то в нем такое.... Современный унисекс. Если с него мои старые тряпки снять.'
  - А теперь рассказывай! - весело, будто ничего особенного не ожидая, сказал он, как только последние пельмени были съедены.
  - Что рассказывать? - тихонько спросил юноша.
  - Все. С самого начала.
  Мальчик помедлил. Отхлебнул чаю. В глазах его полыхнул неожиданный эмоциональный всплеск. Но разговор начал так же тихо и медленно, будто подбирая слова:
   -Двенадцатый великий глобул Наземи. Лийр. В незнакомый мир. Строить эмоциональ. Но что-то не так. Двое - один. Дочь лаххов узнала. Поняла. Но не так. Но можно было еще направить Сам вождь приходил. Богиня. Стал бы ее сыном.
   Высокий голос прервался, рассказчик поднес ладонь к горлу, будто задыхаясь. Перепуганный психолог сорвался с табурета:
  - Тихо, тихо, успокойся. Не надо больше.
  Мальчик перевел дыхание и почти что всхлипнул.
  Аттис осторожно погладил его по волосам и прошептал как можно размереннее:
   - Все хорошо... Ты устал. Пойдем.
  Парень понемногу успокоился, но взгляд сделался бессмысленным, как у пьяного.
  Пришлось взять за руку, словно маленького, отвести в спальню, и уложить в свою постель.
  Аттис улегся на диване в смежной комнате. Открытая форточка не давала прохлады. Сон не шел. Хорошо еще, что из спальни не доносилось ни звука.
  “Ндааа.... Совсем плохо. Сколько ни случалось разговаривать с контактёрами, именно такого бреда ни слышал ни разу. Надо же, великий глобул. Выходит, воображает себя пришельцем из космоса. И видно, часть бреда в этом и состоит: нельзя выдавать тайну. Начал рассказывать - и внешняя сила душит.”
   Про такие версии Аттис тоже слышал от коллег. И в его практике случалось всякое, иногда среди посетителей (никогда не называл их пациентами) оказывались тяжело больные люди. Таким не пытался помочь, а всячески содействовал тому, чтобы они обратились к специалистам.
  - Психолог - не психиатр, не врач общего профиля, - любил повторять Аттис, когда случай оказывался сложным, и не хватало знаний и умений.
  “Что делать? Отвезти завтра в психушку? Но у него нет документов, он так разволновался, что даже о родных я не расспросил. А может, он и не помнит ничего. Попадет, как безродный, в самые скверные условия и пропадет. А в хорошую частную клинику просто так не возьмут, там руководство осторожничает. После того, как недавно из клиники “Милосердие” извлекли скрывавшегося от правосудия наемного убийцу, не захотят связываться. Разве что за очень большие деньги. Что делать? И надо бы, чтобы его просто хороший врач осмотрел, мало ли, вдруг внутренние повреждения. А если истерика при осмотре? “
  Вспомнив разные случаи из практики, психолог решил, что время еще есть, отпуск заканчивается через две недели, и можно попробовать «вытащить» мальчика своими силами.

  Глава 7

   "Ты боишься признаться себе в своих желаниях?И после этого думаешь, что способен влиять на желания других?"
        (Инайле Тог, "Книга вопросов")

  Ночью громыхнуло. Да так, что Аттис тут же проснулся и смотрел во все глаза за пляской синих молний в темном небе. Дождь все медлил, казалось, капли долетают до неостывшего асфальта и воспаряют вверх, не успев оставить влажный след. Грохнуло еще раз, и еще, совсем близко, так, что уши заложило.  И, наконец, хлынуло. Долгожданное, свежее. Застучали капли по стеклу, ветер зашумел в кронах. Мужчина встал, прошел в спальню, посмотреть, как дела у гостя. Парень спал безмятежно, будто и не было ни вечернего приступа, ни бушующей непогоды за окном.
   
 

    Следующий день прошел почти безмятежно. Молодй человек быстро сориентировался у компа и погрузился в заэкранный мир с такой быстротой, что Аттис даже испугался. Ему случалось лечить такие ребят, которые забывали о еде и близких, не в состоянии выбраться в реальный мир. Это была трудная работа.
  Но зато можно было не сомневаться, что гость не сбежит и Аттис со спокойной душой позвонил в департамент и попросил Нарта принять его по личному делу.
-  Привет-привет !- воскликнул начальник департамента, улыбаясь самой роскошной своей улыбкой, «улыбкой щера», как про себя говорил Аттис, не зная другого зверя с более свирепой и широкой пастью.
- Рассказывай! Что у тебя за дело. Вроде бы, поставки твоим лаххам сделали в срок и полностью.
- Смотри, - Аттис пододвинул свой комп и настроил на домашнюю камеру.
- Ого! Это что за красотулечка?
- Мой сын. Из лаххов. Захотел в большой мир. Нужны документы.
- Для тебя – всегда рад. Сейчас прикажу напечатать прошение. Генетическую экспертизу будешь заказывать.
-Нет.
-Зряя.. Кто знает этих лаххских баб. Но, твое дело. А  у меня тоже к тебе дельце. Вот, взгляни. Новый пророк явился, видишь ли. Читай-читай. Северные люди – дети божьи. Остальные –недобыдло. Другие божьи дети в соседней Краении. С ними воедино надлежит идти к высшей правде.
-И что? Мало ли по сетке таких? Лечится трудно, опасности –ноль.
- Ноль? Это как сказать. Это ведь дело государственное. А нынче такая линия, чтоб врагов государства выявлять в зародыше.
- Да зачем тебе? На то спецслужбы есть.
-Затем, что ежели мы это дело раскрутим, то будет видно, что мы тут не в игрушки играем, а государственные интересы на первом месте. А то тут уже появились некоторые, зуб точат на наш департамент. Перерасход средств, видишь ли..Время нашу полезность особо показать. В общем, пиши экспертное о том, что этот, как его... экстремист.
Аттис прикусил палец. Привычка сохранилась с детства. Когда отец, замотанный на службе впадал в гнев, его можно было остановить только