Передёрнутое достоинство. Эссе

Вглядываясь в жизнь, вчитываясь и вдумываясь в советы Великих мира сего, выносилось во мне вот такое понятие достоинства: оно складывается из того, какой материальный достаток имеет человек и того, какова его нравственная высота, - насколько, не ограничивая себя тем, что имеет, он ищет и смысл своего существования. Короче: достоинство это – иметь плюс быть. И теперь хотелось бы, чтобы мой, витающий во Вселенной виртуальный дружок, сопроводил моё возвращение в советскую эпоху, дабы соразмерить найденное определением достоинства с тем, что было в ней. О-опп, ау! Ты слышишь меня? Может, явишься?
- И опять ты – в ту эпоху. Не надоело? – тут же прошипел он в правое ухо.
 Вздрогнула, но проворчала шутливо:
 - А-а, явился-не-запылился. Что-то быстро ты сегодня…
И хотела заглянуть в его темно-синие глаза, но не нашла их, а поэтому сказала в пустоту: - Надоело, мой золотой, еще как надоело! Но, что ж поделать, если прошлое так глубоко проросло во мне! Но сейчас не о нём хочу… А вот о чём. Сегодня мне нагрубила продавщица, что не хотела брать чёрствый батон, а я ей и говорю: «Что ж вы так?.. Ведь не приду больше в ваш частный магазин после такого приёма».  А она: «Ну, и не приходи. Видели мы таких…».
 - Только и всего? – услышала уже с левой стороны. – Бывают ответы и похлеще.
 - Вот-вот, бывают и похлеще. Но дело не в этом, а вот в чём…
 - А в том, - прервал: - что тебя сразу потянуло в ассоциации, воспоминания...
 - Ну, да. Откуда знаешь?
 - Да всё я знаю, - хмыкнул мой ироничный собеседник: – Стала, наверное, додумываться до истоков хамства, когда и почему появляется оно в людях, что причиной. Что, не так?
 - Ну да, Опп, почти так. Знаешь, когда наши магазины наполнились продуктами и товарами, сколько ж людей этим лишили достоинства!
- Как… как это? – не понял мой виртуальный и даже передо мной блеснули его огромные глаза.
- А вот так… При социализме-то, когда товаров и продуктов всем не хватало, то какое ж достоинство выработалось в некоторых людских прослойках! И знаешь почему?
Но ответа не услышала, а лишь - звук, похожий на хлопанье крыльев. «Не улетел бы мой спорщик» - подумалось, и чтобы зацепить его и удержать, разразилась такой тирадой: 
- А потому… Ведь целая «армия» заведующих магазинами, а еще большая, продавцов и тех, кто работал при распределителях для коммунистических начальников и всех прочих скрытых заведениях, причастных к продуктам и товарам, были самыми уважаемыми людьми! Как же им завидовали, как мечтали с ними познакомиться! А какими эти «прослойки» важными казались сами себе, с каким достоинством сидели в первых рядах залов, как ходили, говорили! А что теперь?
- А что теперь? – всё же возник Опп в моём любимом кресле, нагловато ухмыляясь.
Значит, зацепила я его! Значит, будет теперь подхлёстывать меня, чего и хотелось.   
 - А теперь все они – ноль. Как и все смертные. Пропало, провалилось их достоинство, и никто зав. магазинами и продавцам теперь заискивающе в глаза не заглядывает. – Мой оппонент хотел что-то ответить, но я уже понеслась: - А у скольких пенсионеров достоинство отняли, когда в магазинах всего полно!
 - А у скольких? – наигранно поинтересовался.
 - А у множества. Бывало-то пенсионерка, как только позавтракает, хвать сумку в руки и-и побежала по магазинам, - авось, где-либо что-либо выбросят! Глядь, там-то уже люди выстроились, там то, надо и ей… Ну, а уж если за день выстоит что-то в очередях, то к вечеру домой возвратится как победительница, и как только дети придут с работы, а она им – свои трофеи. Как после этого не ощущать свою нужность в семье, своё достоинство? А теперь что? Теперь пенсионеры чувствуют себя почти обузой, потому что отняли у них роли добытчиков.   
 - Ну да, человек должен ощущать свою нужность, - с сомнительным пафосом изрёк Опп, устремив указательный палец в небо.
 - Не иронизируй. Конечно, должен, но разумной ценой, а не такой… вымученной, нездоровой.
 - Тебе не угодишь, - встал он с кресла, подошел к пианино, облокотился на него, взглянул в мою сторону: - А не всё ли тебе равно, какой ценой добывают достоинство? Важно, что б человек чувствовал себя…
 - Нет, не прав ты! – взвилась я: - Чем гоняться за продуктами, лучше б эти бабульки рассказали своим внукам о своей жизни, о том, каким трудом наживалось, передавалось от поколения к поколению их достояние, как вынашивалось достоинство их рода…
 - Пошла-поехала… – хихикнул мой оппонент: – Но нужен ли внукам её опыт? А вот опыт по добыванию продуктов был нужен соседкам бабулек по лавочкам. Сколько ж потом разговоров было о том, что и где выбросили, что и где, за сколько часов они выстояли, достали, сколько и чего появилось в их холодильниках! Подлетишь, бывало, к лавочкам со старушками, послушаешь… -  И, приподняв крышку пианино, взял сомнительный аккорд. - А сейчас что? Зайдёшь в магазин, - ти-ши-на! Ни очереди тебе, ни рассказов, ни страстей, ни драк…
 - Вот-вот, «ни страстей, ни драк». А я помню, как под Новый год мой муж-журналист пристроился в очереди за апельсинами, что б детей на праздник порадовать, а какой-то мужик и полез без очереди. Ну, Платон захотел приструнить нахала, а тот развернулся и-и кулаком… в лицо. Вот и встречал мой интеллигент Новый год с апельсинами… с одним апельсином, но не оранжевым, а синим, полученным в борьбе за попранное человеческое достоинство.
 - Хи-хи-хи! – издевательски хихикнул Опп и всё же извлёк из пианино более-менее стройный звук в тональности «ми» мажор.
 - Весе-лись, ве-се-лись, мой тёмноглазый, - пропела и я в тональности «ми». - А я пока добавлю еще один случай о достоинстве, ты же говоришь, что интересна тебе только своими наблюдениями.
И он оставил клавиши в покое, сел в кресло, а я, для важности потянув паузу, продолжила:
– А сюжет его тоже из очереди, но другой, в которой Платон стоял уже и не помню за чем. – И усмехнулась: - Вот… всплыло выраженьице из того времени при виде очереди: «За чем стоите?» Так вот, по той очереди пробежал слушок, что «продукт», за которым стояли, выносят с чёрного хода, поэтому всем не хватит. Ну, естественно, народ заволновался, а мой муж, вечный борец за правду и справедливость, пошел и из соседнего магазина позвонил в Комитет Народного контроля… был при социализме такой орган, что тут, мол, с черного хода… И приехал Народный. И перед расступившейся очередью прошел в магазин наводить справедливость с портфелями... и вышел с ними же, но уже набитыми чем-то, сел в машину и уехал… с достоинством, а очередь осталась.
 - Ах, ах! Смешно-то как! - улыбнулся мой ОППонент на этот раз вполне искренне.
 - Блат. По блату. Блатной. Оттого и родилось это понятие, что кто-то имел что-то, а у другого этого «что-то» не было и, значит, имеющий мог снизойти, дать кому-то что-то… прости за каламбур… за что и почитали его достойно.
- Прощаю, прощаю, - зевнул Опп:  - Но выводы твои поверхностны, риторичны и скучны, а поэтому…
- Хорошо, не буду делать выводов, - согласилась я, опасаясь, что улетучится: – а посему предложу тебе еще одно моё жизненное наблюдение.
 - Ну, если жизненное…
И потянулся, сел в кресле. 
 - У меня была ассистентка, и мать ее работала в магазине, который был только для партийных начальников. Так вот, частенько видела такую картину: в соседнем кабинете сидит моя помощница, пред ней на столе -  расковырянные банки с тушенкой, сгущенным молоком, пахнет апельсинами, кофе… И вот, наестся она со своими близкими подругами этих, недоступных… для простых смертных продуктов, а потом и оставит недоеденное на столе для тех, кто потом… И заходили, Опп! Коллеги мои заходили и доедали! 
 - Ну, что ж, значит, добрая душа была твоя ассистентка, - сыронизировал.
 - А перед праздниками, - проигнорировала его иронию: - привозила Ильина еще и вина разные, так потом шушуканья по коридорам неслись, когда распределяла бутылки меж избранными! И за это её уважали, даже заискивали, отчего достоинство её росло день ото дня.
 - Ну и… К чему ты это вспомнила? – похоже, не понял Опп.
 - А к тому, дорогой мой, что моя ассистентка постепенно начала ненавидеть меня и даже не подчиняться.
 - Не пойму… Ненавидеть за что?
 - Ну, как ты не понимаешь! – И даже подскочила с дивана: – Да за то, что не доедала её объедки, не заискивала из-за бутылки вина…
 - А чего ж ты? - хихикнул беззвучно: - Боялась уронить своё достоинство? 
 - Наверное… - уловив его иронию, остепенила себя и вопросом подкинула ему итог своих размышлений, надеясь на поддержку:
- А, может, уже тогда чувствовала, что с достоинством человека в наше стране не всё в порядке?
Но он вскочил, собираясь исчезнуть:
 - Опять ты к своим выводам!
 - Подожди, Опп, не уходи! - почти взмолилась: - Послушай, пожалуйста, что прочитаю сейчас из своей «Ведьмы из Карачева».
И он, махнув рукой, присел, прикрыл глаза:
 - Давай, читай… валяй, а я слегка вздремну.
  И я взяла с полки свою книгу, полистала и, чтоб не дремал, громче обычного, начала:
 - Из рассказа мамы: «Стоим мы с Волосатовым на базаре, продаём рассаду, а тут и подходит к нему один… Выхоленный, вычищенный, костюм на нём с иголочки… Хоть сейчас жени! Подошел, значить, и начал хвалиться: вот, мол, и не вкалываю я, как вы, жуки навозные, а в холодильнике у меня всего полно, мяса сколько хочешь, колбасы, масла. А я-то и узнала его, в райкоме он раньше работал, а теперь на пенсии. Так вот, стоить он возле прилавка нашего и болтаить, болтаить! А Волосатов-то крутится от него и туда, и сюда. Когда ж ему разговаривать? Ему продавать надо. Да послушала я, послушала болтуна этого и не вытерпела: «Хватит тебе трепаться-то! - говорю. – Ведь всё, что у тебя в холодильнике, кто вырастил-выкормил? Мы такие-то, а тебе, значить, трудиться не надо, а только жрать да нас дразнить?» Такое ж меня зло взяло! У него, видишь ли, у паразита, всё есть, о нём государство заботится, а о нас таких-то…»
Закрыла книгу и, взглянув на Оппа, спросила:
- Ну, что?.. вздремнул под такой аккомпанемент?
- Да разве вздремнёшь… рядом с тобой, - пробурчал почти искренне: - если еще и книга у тебя в руке.
 - А кстати, насчет книг…
 - Ой, не надо! Не надо насчет книг, - замахал руками и вскочил: -  а то опять нырнёшь в дебри!
 - Нет, ты уж, послушай, пожалуйста! – опять почти взмолилась: - Их ведь тоже распределяли при обкомах и райкомах!  Как сейчас помню…
 - Ну, раз помнишь… - снова присел: - Только осторожно, иногда память под-во-дит, - пропел скрипуче.
 - Подводит, конечно, но всё же… Ну да, в восемьдесят седьмом это было, когда впервые издали Розанова*. Так вот, помню такой телефонный звонок: передайте, мол, Жучкову… моему редактору, что мы не смогли ему оставить Бориса Пастернака*, а вот Розанова… так что, если хочет, пусть приезжает. И выяснилось: поступило в магазин несколько экземпляров двухтомника Бориса Пастернака, но все пошли по спискам Обкома, а вот однотомник Розанова их не заинтересовал.
 - И ничего в этом удивительного нет, - снова Опп встал, подошел к пианино и тренькнул по клавише, словно саккомпанировал себе, - пусть бы читали и в Обкоме, умнели, может потом и…
 - Пусть бы умнели… - ухмыльнулась я: - Но Опп, мы тоже хотели читать и Розанова, и Пастернака, а они…
 - А что они? – опять тренькнул.
 - А коммунисты почему-то считали, что только они достойны читать таких писателей, а мы – нет. Наши «быть» и «иметь», отобранные ими, не должны были выковываться в поисках и сомнениях, в работе души нашей, а должны мы были подчиняться только их идеологии, вот поэтому-то все советские годы и не издавали многих писателей, философов, а высылали за границу, «прятали» в лагерях ГУЛАГ*а, расстреливали, и когда, наконец, издали некоторых, то снова упрятали… на своих полках.
 - Знаешь, я тебе уже говорил: ты интересна, когда делишься наблюдениями, - вдруг остались передо мной только его бездонные глаза, - а когда начинаешь итожить, обобщать и делать выводы…
 - Хорошо, хорошо, больше не буду итожить, обобщать и делать выводы, - слегка обиделась и, встав, подошла к окну, уставилась в уже накрывающие двор  сумерки. – Забуду и о книгах, и о продуктах, и о свободе выбора, которых не было, но напоследок… - И стала туда-сюда шагать по комнате: - Опп, послушай, пожалуйста, о том, как нас, туристов, прошедших строгий отбор через КГБ, строем водили за рубежом, охраняя наше советское достоинство от буржуазного влияния, как нам, нищим из «совка», разрешалось брать туда с собой только по две бутылки водки, и как там, на рынках, где буржуазные туристы покупали всё, что им хотелось, мы тайно, позабыв о достоинстве, пытались продать эти самые бутылки, чтобы на вырученные иностранные деньги привезти детям хотя бы маленькие сувениры. Ну, что, Опп, надоело слушать и не надо больше делать выводы?
И резко обернулась к нему… но его не оказалось в кресле. И всё же чувствуя, что он где-то рядом, послала ему вослед свои итожащие мысли:
- И теперь думаю так: за период социализма что-то не то случилось с достоинством и стало оно каким-то перекошенным… или передёрнутым, оказавшись не у тех, у кого должно было быть по праву, - у свободных и добросовестных тружеников, терпеливо наживающих свой достаток…  Во! Достоинство, достояние, достаток. Корень-то один и тот же! – И окинула взглядом комнату в надежде увидеть моего Оппа, но… -  Так вот, достоинство оказалось не у тех, кто достойно трудился, а у тех, кто его к себе передёрнул…
 - Какая ж ты архаичная! Какая ж антикварная, – всё же снова метнулись передо мной его бездонные глаза: - Всё меняется в этом мире, всё наполняется новыми смыслами, в том числе и…
 - Не наполняется, а наполняют, - перебила его не боясь, что снова скроется, и даже повысила свой слабый голос: - И наполняют достоинство те, кто наконец-то получил возможность купить клочок земли, построить на ней свой дом, обустроить его, открыть какую-то мастерскую, чтобы зарабатывать в ней честные деньги, а потом передать её детям, внукам… Короче, вначале соткать это самое «иметь», которое отняли коммунисты...
- Тпру! Остановись! – прошипел Опп прямо в ухо: - А как же насчет твоего «быть»?
- Вот тогда-то, не ограничивая себя тем, что имеет, начнёт в человеке прорастать настоящее, а не передёрнутое «быть»,. И потянется человек в ввысь, не ограничивая себя только «иметь». И станет искать смысл своего существ…
- Ну-у, пошла-поехала! – прервал наигранным зевком: -  Скучно с тобой! Удаляюсь я…
- Лети, маши крылышками! Улётывай на все четыре стороны, - обиделась я окончательно и включила свет, но тут же вспыхнуло: «А прилетит ли снова?»

*Василий Розанов (1856- 1919) - русский религиозный философ, литературный критик и публицист.    
*Борис Пастернак (1890-1960) - русский писатель, поэт, переводчик.
*ГУЛАГ - Главное управление лагере;е и мест заключения. Подразделение НКВД СССР, МВД СССР, Министерства юстиции СССР, осуществлявшее руководство местами заключения и содержания в 1930-1956 годах.