Волшебный сад Мирзо

Не доезжая до Шахринау, по правую руку к горам от Душанбе, в глубине открывающегося плоскогорья, как путник после долгого изнурительного пути, замер  утопающий в зелени кишлак Сангучоб. Редкие группы домов то там, то здесь прилепились. к пологим подошвам холмов, а разросшиеся деревья скрыли от взора путешественника невысокие глинобитные постройки. Были видны только крыши человеческих жилищ.

Я и мой спутник, пригласивший меня в этот кишлак, где проживают его родственники, выйдя из маршрутной «Газели» («Душанбе-Регар»), пешком отправились в сторону небольшого селения, который неприхотливые руки строителей разбросали по близлежащим холмам. 

От главной трассы мы не прошли и ста метров, как перед нами открылась удивительная и замечательная панорама. По правую и левую сторону от нас простирались плоскогорья, обработанные  дехканином. Вдоль левой стороны дороги росли деревья айвы с «плюшевыми» плодами, набирающимися силу, а дальше –  стояли невысокие заросли кукурузы, а рядом колосился спелый овёс, и небольшой комбайн, деловито попыхивая выхлопной трубой и усердно напевая мотором, вёл страду.

По правую сторону от дороги стояли молодые яблоневые, персиковые и черешневые сады, которые переходили в густые тенистые виноградники. Во всю площадь виноградников были поставлены некие нехитрые конструкции, поверх которых набросили лозы, и они, сплетаясь друг с другом, протягиваясь от края в край, образовали что-то вроде тенистых навесов

Смотрел на эту зелёную сказку, что открылась твоим глазам посреди жаркого и душного вечера, и не верил словам спутника, который говорил о том, что десять лет назад здесь ничего не росло, кроме колючки да сорных трав. Да и кишлак, как населённый пункт, только намечался, и эту пустынную «колючую» территорию только-только начали обживать и осваивать люди. И, судя по нынешнему обильному урожаю садов, виноградников и полей, людской труд души и сердца, труд человеческих усилий не канул тёплой мёртвой водой в глубокие трещины сухой глины.

Как только мы ближе подошли к виноградникам – правда, нас отделял ещё глубокий овраг, который за пять последних лет «прогрызли» весенне-осенние осадки, - нас окликнула какая-то женщина: «Эй-эй, урус, к Мирзо идёшь?»

«Да!» - ответил мой спутник и стал разговаривать с женщиной, которая вышла из вагончика-сторожки с чайником в руках.

Я стоял в стороне,  с нетерпением дожидаясь окончания разговора. (Как после мне сказали, что на Востоке не принято встревать в разговор двух людей, которые долгое время не видели друг друга, да и негоже обрывать собеседника на полуслове и поворачиваться к нему спиной).

Наконец, занавес разговора упал с последними жаркими лучами ещё знойного солнца, и женщина, остановившая нас, вдруг всполошилась, словно что-то вспомнила. Она подозвала меня к краю оврага, велела подождать, а сама ушла в вагончик и вернулась с двумя увесистыми гроздьями белого и чёрного винограда. Гроздья были такие, что едва  уместились бы в тазу.

«Лови, урус! – сказала женщина и бросила виноградные гроздья. – Это подарок для Мирзо».

Мы снова пошли в гости, спутник говорил о том, что женщина, подарившая такой щедрый виноград, приходится ему и Мирзо родственницей, а солнце село за дальние горы, цепляясь угасающими лучами за линии ЛЭП, и на горы, возникшая из пустоты, надвинулась лохматая шапка сумерек, и горы погасли. Если горы погасли, то близлежащие к нам холмы ещё оставались светлыми и дышали теплом, будто в глубине своих недр они сохранили на время солнечный свет, как мороженое в холодильнике, а ближе к вечеру выпустили его на волю. Только тени стали постепенно удлиняться, да воздух изредка прочерчивать редкие летучие мыши.

«Эй-эй, урус, к Мирзо идёшь!» - окликнули нас снова, когда мы подошли к первым домам кишлака, а до самого кишлака было ещё сто-полтораста метров.

«Да!» - снова ответил мой спутник и, не останавливаясь, потянул меня к цели нашего путешествия.

«Заходи чай пить, урус!» - снова крикнули нам.

«Рахмат!» - ответил «мой Вергилий», а мне он сказал: «Это тоже наш родственник».

Вскоре вместе с сумерками  мы подошли к дому легендарного хозяина.

Встречать нас высыпала вся родня, и тут же начались хлопоты и заботы по случаю пришествия дорогих гостей. Я же по ошибке обратился  к мужчине средних лет, который кетменём вынимал крупные клубни картофеля, и, назвав его Мирзо, стал превозносить его трудовые заслуги, как землепашца и садовода.

Тут мой спутник сильно дёрнул меня за рукав и сказал:

«Это не Мирзо, а его зять, Курбон, муж дочери Саитой, и у них двое детей. А сам Мирзо вон там!» - и показал рукой.

Я посмотрел в этом направлении и увидел мощного круторогого быка цвета светлого кофе. Рядом возился какой-то мужчина. Он на миг оторвался от своих занятий, поднял голову на шум и увидел нас. Потрепав быка за бока, он крепкими уверенными шагами пошёл в нашу сторону, широко и добродушно улыбаясь.

«Да я быка хотел на ночь привязать, а то от рук домашних совсем отбился – только меня и слушает, боится», - стал оправдываться широкоплечий седобородый пожилой мужчина невысокого роста, но с крепкими, ладными и сильными руками. Он сжал мою руку в дружеском приветствии, и я едва не заплясал от боли. Таковы руки таджикского работника земли – хранителя и радетеля: пусть множатся такие руки в таджикском народе и приносят славу и уважение своей отчизне.

Нас пригласили в дом, мы расположились за достарханом, и одно блюдо стала сменяться другим. Сам дом сложен из глины –  стены слеплены из глиняных лепёшек, которые прямо с лопаты наложили друг на друга. В доме две комнаты: одна – гостевая, где порой задерживается хозяин, засиживая у телевизора после долгого рабочего дня – земля всё не хочет отпускать от себя такого внимательного и заботливого работника. И часто бывает, телевизор показывает, если есть электричество, а человек спит… В другой же комнате – женская половина.

И сегодня ужин проходил при свечах. Как пояснил хозяин дома, «света» в их округе уже пять дней не было – обещали дать, а когда – неизвестно. Я с любопытством разглядывал грубые глиняные стены, не отштукатуренные и не побеленные, и ласкал их рукой, чувствуя тепло души и сердца этого неустанного труженика, каким был Мирзо. От стены к стене были переброшены обычные более прямые стволы тополя, поверх которых настелили солому, а после поставили крышу. И в таком скромном жилище, но прохладном летом и тёплом зимой, вот уже двадцать лет бок о бок, душа в душу живёт супружеская чета Карамовых, Мирзо и Хаитой.

Хаитой, добрая и славная женщина, под стать своему мужу, пребывала в домашних хлопотах – она приходила, ставила смену блюд и исчезала в соседней комнате, а к ней спешили её дети и внуки, и оттуда слышалась весёлая речь и детский смех. За всю свою долгую и счастливую жизнь она ни детям, ни мужу не сказала грубого слова. Если на Мирзо держится земля, за которую он ежедневно отвечал всей душой, отвечал за дом, жену и семью, то дом держится на Хаитой, и они оба твёрдо и уверенно стоят на ногах,  верят в себя и своих детей. У них было четыре сына и три дочери. Правда, старший сын, Нарзулло, погиб во время несения воинской службы (его похоронили на кладбище соседнего кишлака Сангмила). Остальные дети выросли: кто-то женился, кто-то вышел замуж. Все они работают и живут семьями.

Вот мы вышли на улицу, и я ахнул, не скрывая своего удивления. Звёзды над головой оказались такими близкими и большими, словно спелые яблоки в волшебном саду Мирзо (хозяин обещал поутру показать свои владения), что мнилось: протяни руку и сорвёшь звезду!  Но самое поразительное для меня стало то, что огромный «ковш» Большой Медведицы низко повис над землёй, опираясь крайней звездой «ручки» в ближайший холм – поднимись на холм и искупаешься в «ковше», как в хаузе, узнав прохладу звёздной воды!

Мы (хозяин, мой спутник и я) засобирались спать под открытым небом. Правда, Мирзо долго ещё ходил ночным дозором по своему саду, вздыхал и разговаривал с каждым деревом, с каждой лозой, спрашивая, как себя чувствуют, не нуждаются ли в чём-нибудь назавтра. После, подойдя к топчану, где приготовили ему постель, встал на колени и, поклонившись земле, прочитал молитву, поцеловал свою кормилицу и поблагодарил её. В это время огненным росчерком пера прочертила небо падучая звезда, и я загадал желание – счастья и процветания для всей таджикской земли и для этой семьи, радушно принявшей нас, – долго ворочался с боку на бок, не имея привычки быстро засыпать на новом месте. Вскоре хозяин разоблачился и лёг, и я услышал его тихое мерное дыхание. За ним уснул и я под зелёной кровлей густо сплетённого виноградника. Над головой висели крупные гроздья винограда и праздничные шары звёзд, и приснился мне сон.

По таджикской земле, упираясь головой в самое небо, ходил великаном Мирзо и срывал крупные гроздья спелых звёзд, а там, где ступала его нога, расцветали сады, виноградники и поля.

Утром нас разбудили отчаянный петушиный крик и собачий лай. Я открыл глаза, увидел петуха, сидевшего на передней спинке кровати, где мне постелили, и собаку, которая лаяла на проходивших мимо соседских коров, а сытая и ухоженная кошка в это время ластилась к псу, и ему это нравилось. В железной корзине бегал кролик. Недалеко важно возлежала корова, рядом трусил телёнок. А где-то в глубине сада недовольно мычал вчерашний бык. Повсюду сновали пёстрые куры, а Хаитой ходила между ними, рассыпая зерно.

«Проснулись», - спросил Мирзо и пригласил нас, спутника и меня, в «экспедицию» по своим богатым владениям.

Как я узнал, двадцатью годами назад здесь был безводный пустырь, где росли колючка, луговые травы да лежали коровьи «лепёшки». Но прошло время, и благодаря неустанному труду, любви и заботе бывшего водителя мусоровоза, потом тракториста, земля ожила, поднялась и возрадовалась, одарив человека своими щедрыми дарами. Яблони, груши, персики, миндаль, хурма и виноградники – вот неполный перечень трудов и заслуг уважаемого Мирзо, и всё это радует сердце и душу, и глаза. Это вселяет надежду, что и сама таджикская  земля воспрянет духом, поднимется к славе своей от трудов человеческих, и каждый живущий на этой земле будет гордиться тем, что он живёт и работает в Таджикистане.


Рахматшо Ангури (Андрей Сметакнкин).