Нам десять лет!!!

... — Прэлееестно! — прогудел Евгений Серафимович Малкис, — Прэлееестно! Прэлееестно!

Только что освободившись от своей   к_а_т_о_р_г_и,   то есть пришедши наконец домой  после девятичасовой смены в уездной больничке и последующей двухчасовой торговлишки гомеопатическими препаратами да медсоветами в темном чуланчике при лавке нэпмана С., Евгений Серафимович степенно расхаживал по чердаку собственного дома и творил.


          Есть ли, милостивые государи мои, грубо говоря, дорогие товарищи,
          смысл в жизни без радости творчества?! Ни малейшего!

Как водится, как только выпадала некаторжная минутка, Евгений Серафимович пытался сочинительствовать... Чудесно-легкое,  п_р_э_л_е_с_т_н_о_е  настроение объяснялось только что  н_а_б_р_о_ж_е_н_н_о_й  великолепной строчкой

          — Мир без любви бы не выжил... 

Строчка эта через годик-другой грозила обернуться прекрасной песнею, кою когда-нибудь будет петь вся мыслящая Россия.

         Вот только мыслящая-то Россия изрядно скукожилась за последние десять лет, —

скривился Евгений Серафимович, боязливо оглянувшись по сторонам. Слава богу, больше никого на чердаке не было.

          Никого, точно никого. Но береженого и бог бережет.

          Однако поэтическая Россия-таки не скукожилась, и, как ни крути, труды мои и   
          дни, здесь сыграли решающее значение.

Евгений Серафимович вновь поморщился.

         Всепроникающая большевицкая лозунговщина! Даже в мысли пролезает...
         Ведь почитай с августа семнадцатого, когда, потрясенный до глубины души,
         только что закончивши "Поверх барьеров", я решился основать поэтическое
         общество в Прудкино...

         С августа семнадцатого...

Евгений Серафимович так и ахнул.

         С августа семнадцатого!!! Нам десять лет!!!

Вся история прудкинского поэтического общества в единый миг пронеслась перед глазами Евгения Серафимовича:

     — Как он подавал объявление о создании общества в N-скую губернскую газету ("г.г. члены Общества уплачивают единовременные годичные членские взносы в размере, соответствующем цене пяти булок белого хлеба на момент уплаты взносов... в августе, кажется, белый еще можно было достать...");

     — как он боролся аки лев, сократив общество едва ли не наполовину, но-таки изгнав набившихся в него бессовестных  б_е_л_о_х_л_е_б_н_ы_х  графоманов ("изначально-то было тридцать членов, осталось семнадцать");

     — как обивал пороги дома, где зимой девятнадцатого остановилась сбежавшая от петроградской голодухи поэтесса Ин-ская, приглашая ее присоединиться к обществу ("она замечательна, она пленительна, она полна поэтического огня, но, поклоняясь ее  т_а_л_а_н_т_у,  — мой бог! — как же я ее ненавижу!");

     — как он был восхищен и горд, когда известный писатель Садорнофф, живший в Таллине, прислал ему личное письмо, прося принять его в члены общества;

     — как он был удивлен и взбешен, получив письмо из самого Парижа от печально известного тамошнего переводчика и критика Закрежеского, адресованное

  "Г-ну Е.С.Малкису, Председателю Большелужечного общества графоманьяков, г. Прудкино,    
  Прудкинского уезда, N-ской губернии, улица Тернетская, д. № 16 (собственный)"...


          Господи Исусе Христе, чего только не было... В единый миг... Боже мой, как   
          перед смертью, брр... О, нет! Весь я не умру, душа в заветной лире мой прах
          переживет... И как общество... Как общество, мы точно бессмертны; нас будут
          читать и через пятьдесят, и через сто лет... Взять хотя бы ту же Ин-скую, 
          Садорноффа, Подмастерьева... И блестящая строчка, которую я только придумал,
          она тоже пробьет тяжелый мрак веков...


Стряхнув с себя оцепенение, Евгений Серафимович колобком скатился по лестнице.

          Так и шею недолго своротить! В единый миг...

Выскочил из дома, пронесся по двору, заскочил в сарай. По вечерам сына всегда можно найти там... Так и есть, возится с каким-то немыслимым агрегатом.

— Стася! Нашему обществу... Фух! Ты представляешь, фух, я только сейчас понял... Нашему обществу десять лет! Стасик, я тебя прошу... сделай маленький плакатик...

— Папа, я занят...

— Маленький плакатик, говорю тебе. Метра четыре-три с половиной в длину, метр в ширину. Холстину неотбеленную я тебе дам... Восемь членов нашего общества. Меня где-нибудь с краюшку... В очках...

— Папа!

— Ин-скую из Москвы, Садорноффа из Таллина, Подмастерьева из Харькова... И всех-всех-всех членов Общества, живущих в Прудкино. Мы, прудкинские поэты, являемся солью...

— Папа, червонец... не меньше!

— ...Общества. Хватит с тебя и семи рублей, паршивец! Неужели ты ничего не понимаешь? Неужели у тебя за душой нет, и не было...

— Ладно.

— И через весь плакатик — крупно! — 10 ЛЕТ ПРУДКИНСКОМУ ПОЭТИЧЕСКОМУ! Я тебе принесу последние фотографии Ин-ской, Садорноффа и Подмастерьева из газет... Наши-то тебе глаза намозолили. Свое фото — двадцать четвертого, в очках — тебе, однако, выдам...

— Ладно, пап, ладно. А сейчас, исчезни, ага?

...Через несколько дней, погожим теплым вечерком, Евгений Серафимович блаженно курил около собственного дома, прислонившись к внутренней стороне добротного заборчика ("А и хорошо-то как! Спину-то надо расслаблять, года бегут").

— Хорош, плакатик, хорош, — бормотал он. Ин-ская, вон, кругленьким пончиком, сразу после меня. Садорнофф... Заграница, Европа! Подмастерьев, хмурый жмур. Эка, как подбородок выпер... Кирилл Серебряный... Сапожник без сапог, художничек наш и поэтичек. Гоголем. Мог бы и нарисовать, да еще даром... Но к нему и не подкатишься просто так-то... Ну, ладно, и у Стасика хорошо вышло. Я, откровенно говоря, отлично полу...

— Гражданин Малкис!

Евгений Серафимович вздрогнул, неловко отлепился от забора, едва не выронил папиросу, обернулся... Перед ним стояли два молодых человека, два известных прудкинских ревсомольца.

— Что же это мы, гражданин Малкис, делаем?! А?! В то время как вся страна встречает десятилетие октябрьского переворота, свои юбилейчики отмечаем?! А?! Да еще наглядную агитацию разводим? А?! Что это за контрики у вас на плакате?!

— Товарищи...

— Мы это так не оставим, гражданин Малкис! Не оставим! Завтра же в в губернию, в ГПУ позвоним!

Комсомольцы, грозно топая, удалились.

— Тьфу ты, черт! — горестно простенал Евгений Серафимович. — Надо снимать! И дня не провисел... Стасик! Эй, Стасик!