Он расставался со мною 14

                ПЕРВАЯ  ЛЮБОВЬ  И  ОЧКИ


                МАРИНЕ ГАГЛОЕВОЙ ПОСВЯЩАЕТСЯ



             Как и о любой девочке до тринадцати лет, обо мне сказать нечего. В тринадцать лет я впервые влюбилась.

                1

            Это был гроза школы, девятиклассник и хулиган, Сашка Боровицкий. Его папа служил каким-то важным милицейским чином в нашем районе, но я тогда этого не понимала, а думала, что все Сашке сходит с рук благодаря неизъяснимому  его личному обаянию. Весь белый – белые ресницы, белые брови, белый ежик волос и удивительно чистые зеленые глаза. Худой, высокий, но ничуть не сутулый, с расхлябанной походочкой, с надменной ухмылочкой.  Он не боялся ни черта, ни бога, ни директора нашей школы, которой трепетали все, и которая пообещала, что в десятый класс его не переведет.
            Мы только вернулись с каникул и сели за парты 7-а класса, классным руководителем которого и была наша директриса, учитель истории  и обществоведения, как меня пронзила эта любовь. Только что шел по коридору обыкновенный пакостливый мальчишка в окружении своих адептов, таких же пакостников, как он сам, вдруг насмешливо улыбнулся, передразнил мои вытаращенные глаза и превратился в артиста с мировой славой, куда там Ален  Делону, за которым умирали все мои соседки по парте.
             Надо было учиться, а я начала писать стихи. Но, во-первых, и в самых , главных, я разбила очки на заднем дворе школы и поклялась папе, что это были последние очки в моей жизни.


                2

             Очки! С первого класса я носила эти ненавистные стеклышки, благодаря которым, как утверждала врач, к восемнадцати годам мое косоглазие пройдет, и сколько же насмешек, дразнилок, тумаков и драк я приняла на грудь, прежде чем дети оставили меня в покое! Особенно часто приходилось получать в младших классах…
              Сейчас смотрю на своего внука-первоклассника и молюсь, чтоб он ничем не отличался от своих сверстников – удивительно, но именно дети не прощают тебе никаких отклонений от нормы.
            Мне пришлось научиться давать сдачу. Как в прямом, так и в переносном смысле. Я не переносила этого крика в спину. Я разворачивалась и вступала в бой. Я научилась отвечать быстрее, чем думать.
             Другая беда: без очков глаз косил  еще больше, особенно когда я волновалась или врала. Пришлось учиться держать себя в руках и всегда говорить правду. Впоследствии это дорого мне обошлось, но я не жалею.
             Сейчас я люблю всех очкастых детей на свете, но тогда какой-то Сашка Боровицкий передразнил мои окуляры в своих изумрудных глазах!

               
                3

                Стихи были слабенькие, и, конечно, о любви.
                Тогда же я начала вести дневник, где записывала малейшее появление своего кумира на горизонте. Как сестры-злючки из сказки о Золушке – «пиши: посмотрел три раза» - я записывала, перемежая охами и вздохами, фразы, типа: «Сегодня видела его только издали», или «Специально слонялась по их этажу, но его не было», или «Он прошел в раздевалку, почти коснувшись моего плеча, но даже не посмотрел»… безнадежна была эта любовь, безнадежна!
                От безнадежности стихи мои  стали писаться лучше.
                Разумеется, я училась, но от любимой когда-то истории (у меня же мама – историк!) – полностью перекинулась в литературу,  наперсницу и советчицу, которая постепенно начала объяснять мне мои чувства, и – к учителю литературы, которая постепенно стала слушать на уроках только меня, чем пользовался весь класс.
             Надежда Григорьевна, старая дева двадцати восьми лет, слушала меня, сложив на груди руки, и щеки ее полыхали, как поленья в печи, глаза ее мерцали на меня таким ободряющим светом, что меня несло и несло вдохновение, я даже не всегда слышала звонок с урока. Надежда Григорьевна не слышала всегда. Она разрешала мне закончить свою мысль, даже если весь класс оставался без перемены.

                4

             Так прошло полгода. Как-то в конце февраля я рискнула и отнесла тетрадку со стихами в многотиражную газету, которая называлась «Красный металлург» или даже просто «Металлург», не помню. Мы тогда жили в металлургическом районе Челябинска, самом крупном и самом рабочем районе города, и папа мой был заместителем председателя райисполкома этого района.
              Через две недели подборка со стихами и фотографией  (я трижды фотографировалась, прежде чем перестал косить глаз) вышла на всю четвертую полосу этой газеты, и имя мое – было напечатано на всю страницу.
              Надежда Григорьевна каждый урок в каждом классе начинала с чтения этой подборки, так что когда пришел черед нашего класса, щеки мои полыхали как поленья в печи, не хуже щек Надежды Григорьевны.  Но самое важное, на последней перемене ко мне подошел Саша Боровицкий,  и без всякой усмешки протянул руку и сказал «Поздравляю»!
              Значит, он замечал меня, просто делал вид, что не замечает, значит, мое чувство не  было безнадежно!
              Я купила в газетном киоске все номера «Металлурга», какие у них только были, я прилетела домой на крыльях, хотя ноша моя была тяжела. Вечером папа, пробежав страницу глазами, небрежно бросил газету на кровать со словами:
              - Этак,  они тебя совсем изнахратят. Смотри, Ирка, учись, и нос не задирай. Ни одни стихи в мире этого не стоят.
            Невдомек мне тогда было, что моя фамилия красовалась такими большими буквами именно потому, что это была его фамилия. Я всю заслугу этой публикации приписала себе, бедная влюбленная дурочка.
 
                5

            Но велика сила печатного слова, ах, велика! Даже на папу она произвела впечатление: приближался мой день рождения и он купил мне в подарок настоящую мутоновую шубку.
            Когда Саша впервые увидел меня в ней, он пригласил меня  на первое в моей жизни свидание. Свидание! Мы отправились на какой-то фильм в кинотеатр «Союз». О чем был фильм, я сейчас не скажу, как, впрочем, не сказала бы и тогда, потому что весь фильм Саша держал мою руку в своих ладонях и тихонько ее пожимал в самых волнующих моментах фильма. Каждый раз от этого пожатия кровь бросалась мне в голову, а щеки полыхали уже не как поленья, как уголья.
             Теперь каждый день Саша провожал меня из школы домой, даже если для этого ему приходилось пропускать последний урок. С ним уже познакомились моя мама, мой брат и обе мои бабушки, и я страстно хотела познакомить с ним еще и  моего папу, но мы с мамой решили, что это произойдет  только на мой день рождения.
             В тот день я страшно переживала: я пригласила четырех своих любимых одноклассниц, а Саша должен был придти с четырьмя своими друзьями, была еще моя двоюродная сестра и родной брат, но эти не в счет, малолетки. Мне исполнялось четырнадцать лет, у меня была первая любовь, я чувствовала себя чрезвычайно взрослой. Тем не менее, путалась под ногами у гром-бабы, и мешала ей лепить пельмени. Мама делала салаты, но не позволила мне порезать хотя бы лук. Малолетки мыли фрукты и ужасно воображали, разливая воду под раковиной. Только одна баба-божий одуванчик, пекла блины и разрешила мне обмазывать их маслом…
            Саша преподнес мне четырнадцать алых роз. Четырнадцать!


                6

             И что за слава ходит за ним, будто он хулиган?! Ну, бьет стекла в туалете, ну, курит в подвале, где у нас проходят уроки труда, а учитель труда сам курит, ну обижает младших, ну смеется над слабыми, так ведь кто-то должен, чтоб жизнь медом не казалась, чтоб навыки общежития получать, чтоб взрослеть, чтоб становиться сильнее.  Да, и в последнее время Сашку как будто подменили.
              Я благодарно чмокнула его в щеку, а он по-взрослому поцеловал меня в  губы. Никогда еще у меня не было такого счастливого праздника, никогда: гром-баба не зря меня гоняла из кухни, тайком она сунула две монетки достоинством в десять и пятнадцать копеек в два совершенно неотличимых от других пельменя. Действительно - неотличимых – мы как-то однажды  замеряли ее  пельмени  с линейкой, разницы не было ни в миллиметр. Однако пельмень с монеткой в пятнадцать копеек достался Саше, а в десять – мне. Ну, не чудо ли?! Ну, не судьба ли?!
              Приехал папа с охапкой лилий (и это в марте месяце!) и откупорил нам бутылку шампанского, одну на всех. Сколько я там того шампанского выпила. Два глотка. Однако жарко мне стало, и голова закружилась – я пошла в ванную, сполоснуть лицо, может, это счастье не помещалось во мне…
              Под плеск воды и это странное чувство дрожащего счастья, я вдруг услышала неприятный голос:
              - Что-то ты рассиропилась, дуреха, он тебя вовсе не любит, он поспорил с Костиком, что ты будешь бегать за ним как хвостик, вот Костик сейчас и говорит, что Сашка проиграл…
              - Что проиграл, - тупо сказала я, не оборачиваясь, - шапку?
              - При чем тут шапка? – тупо же спросил голос, обладатель которого был явно не знаком с отечественной киноклассикой.
              Ах, да откуда же им, мерзавцам,  и подонкам, знать классику?!
              Они же, небось, не только маленьких обижали, но и кошек на заборах вешали, пропади все пропадом, пропади все пропадом.


                7


                Как ни убеждал меня после  этого Саша, что все это было давно, еще, когда я на него посмотрела вытаращенными глазами, еще до всяких стихов, которые ему так понравились, еще до прекрасной шубки, в которой я выгляжу настоящей принцессой, еще до тех пожиманий руки, от которых кровь и ему бросалась в голову, еще до той несчастной монетки, которая досталась именно ему, ему, а не мне, я ничего не могла с собой поделать.
             Умом я понимала, что «до», а сердце твердило «после». Если человек способен однажды сделать такое, кто запретит ему сделать это и во второй раз? Это же, как убийство: убил – и перешел грань, разделяющую человека от нечеловека.  Какая разница, сколько еще раз убить, если уже убил?
              Все мои чувства отрезало. Как на войне. Убило.
              Боровицкого-таки отчислили из девятого класса (и это в марте месяце!)
              Наверное, это мой папа победил его папу, хотя я и считала тогда, что это наша директор настояла на своем. Мы все – и мои любимые четыре одноклассницы и я – благополучно перешли в восьмой класс.
              - Восьмой класс – это вам не глупости, - начала свой первый урок в нашем классе она, поглядывая на меня, - Это ваш пропуск в будущее. Или вы будете учиться, и расти дальше, или пойдете в ПТУ. Кто хочет в ПТУ прямо сейчас?
              Класс негодующе гудел.
              Я посверкивала новыми очками…



                Ирина Беспалова