Жемчужина у моря

               
   Об Одессе сказано и написано так много и красиво, что добавить, как говорили когда-то одесситы, что-то особенного, у меня практически нет никаких шансов. И всё же я попытаюсь.

   На берегу большого черноморского лимана Куяльник, отделённого от Одессы  широкой трёхкилометровой пересыпью в советские времена находился филиал всесоюзного тракторного научно-исследовательского института «НАТИ». Здесь проводились ведомственные испытания перспективных моделей тракторов «Беларусь». Вот по делам служебным я и провёл в небольшом институтском посёлке и ближайших к нему совхозах в общей сложности не один месяц.
 
    В Одессе бывал часто.  Хорошо познакомился с главными достопримечательностями этого самобытного города. Мне повезло видеть «жемчужину у моря» в разное время года. Не буду оригинальным. Повторю хорошо известное – особенно она хороша весной. Когда, гуляя по Приморскому бульвару среди цветущих каштанов и благоухающих цветов, испытываешь ни с чем не сравнимое, подлинное наслаждение.

  Несколько раз посещал оперный театр. Очень красивое здание. Оно было построено ещё в начале XIX века. Кстати сказать, много лет спустя в Вене я увидел его увеличенную копию.

   Что касается непосредственно одесского оперного искусства, то особого впечатления оно на меня не произвело. Хотя, если честно, я не большой поклонник оперы. А вот на спектакли с очень популярным тогда артистом Михаилом Водяным в театр музыкальной комедии ходил с несравненно большим удовольствием.

   Разумеется, знаменитые одесские пляжи Аркадия, Лузановка и другие не остались без моего внимания. Ездил туда на трамвайчике купаться и загорать. И всё же Одесса известна не столько достопримечательностями и пляжами, сколько своим неповторимым необычайно колоритным юмором.

   Центром его средоточия, бесспорно, является «Привоз». Популярнейший одесский базар. Здесь можно было в самых, что ни на есть, натуральных условиях услышать такой цветастый народный юмор, до которого некоторые современные профессиональные юмористы ещё не доросли.

   Вот пара анекдотов, которые всплыли в памяти. Я услышал эти забавные миниатюры не на «Привозе», но что в Одессе – точно.
   
   1. На одесском причале двое пьяненьких мужичков в грязных лохмотьях торгуют сушеной воблой. В это время по трапу причалившего океанского лайнера спускается высокий стройный красавец-негр в великолепном ослепительно белом костюме.

Увидев его, один из торговцев, говорит другому, протягивая ободранный плащ: «Жора, ты только посмотри, какой дикарь к нам приплыл. Подержи мой макинтош, я ему навешаю рыбы».

  2. Старый одесский биндюжник впервые отправляет сына в самостоятельную поездку. Перед тем как вручить отпрыску упряжку лошадей, устраивает ему экзамен.
    Отец – «Вот, скажи, к примеру, ты в один у степу. Сломалась ось у колеса. Шо будешь делать?»
   
    Сын – «Поищу железный прут».

    Отец – «Прута нема».

    Сын – «Поищу кол».

    Отец – «Кола тож нема».

     Сын – «Поищу верёвку».
      
      Отец – «И верёвки нема».
   
Потенциал знаний у сына исчерпан до дна:

      «Папа, ну так скажи жеж, шо мне делать у степу!» И старый еврей отвечает:
    
 «Ну что я могу сказать, тебе сынок, таки тяжело что-то найти у степу!»      
 
   Юмор в Одессе встречался повсеместно. Порой в местах самых неожиданных. О ракурсе, под которым нужно было смотреть на знаменитую бронзовую фигуру Дюка Ришелье на Приморском бульваре, чтобы правильно понять замысел скульптора, говорить не буду. Об этом давно хорошо известно.

   А вот на другой, не менее поразительный курьёз, народ почему-то обращал тогда меньше внимания. Вот о нём расскажу поподробнее.
 
   В Одессе, по крайней мере, до 1989 года, существовала улица имени Рабиновича, то бишь Шолом-Алейхема. Не знаю, возможно, что и до сих пор её так называют. Весьма приличная улица, которая начиналась у ж/д вокзала и вела к центру города.

   В те, не самые лучшие для евреев времена, данный факт сам по себе являлся уже достаточно примечательным. А вот если пройти пару кварталов по улице народного еврейского писателя в сторону центра, то можно было увидеть нечто ещё более неординарное.

   Внешне, всё выглядело вполне заурядно. Еврейскую магистраль пересекала ещё одна примерно такая же именная улица, названная в честь вождя мирового пролетариата. Но вот именно в этом сочетании имён и заключалась интрига.

   Я бы сказал даже не юмор, а настоящая одесская сатира. Не могу утверждать, что тут существовал некий злой сионистский умысел. Тем не менее адрес данного пересечения улиц в те застойные времена воспринимался достаточно двусмысленно. Если не сказать дерзко.

   Вызывало даже недоумение, как это вездесущее пропагандистское око не обратило на него своего пристального внимания. Действительно, где ещё на необъятных просторах СССР можно было встретить такое: угол Ленина и Шолом-Алейхема? Правда, теперь, когда постсоветские "историки" обнаружили у Ильича еврейские корни, всё встало на место.

   Побывал я однажды и в Нерубайских катакомбах. Это подземные выработки, образовавшиеся после почти двухсотлетней добычи туфового камня. Из него построены практически все окружающие поселения. Длина катакомб более 150 километров. Одессу, кстати, тоже строили из этого камня. Добывали его, что называется, из-под себя. Теперь почти весь город стоит на подземных лабиринтах.

   Нерубайские катакомбы – место зловещее. Проводники порассказали немало страшных историй о том, как здесь терялись люди. Порой кто-либо из недисциплинированных туристов нарушал строгие инструкции. Буквально на минутку отклонялся от нормативного маршрута. И потом, отбившись от группы, в кромешной темноте бродил по подземелью.

К счастью, большинство довольно быстро находили свет в туннеле. Выбирались самостоятельно. Но изредка случалось, что бедолаги маялись подолгу. И самой страшной в такой маете была ситуация, когда проплутав наощупь пару часов, человек опять упирался в глухой тупик.

Кричать и звать на помощь в катакомбах – дело совершенно бесполезное. Звук здесь гаснет моментально. Незадачливому путешественнику приходилось, собрав волю в кулак, вновь с нуля начинать поиск выхода. Или входа.

Как-то спасатели с помощью специально обученных собак долго искали заплутавшую в катакомбах молодую женщину. Её удалось обнаружить лишь спустя двое суток. Поседевшую и обезумевшую от ужаса.
 
Я случайно оказался свидетелем, как полуживую девушку на носилках извлекли на поверхность, и на «скорой помощи» свезли в больницу. Потом узнал, что она выжила. Но вряд ли уже когда-нибудь спустится даже в подвал собственного дома.

 После этой сцены очередь желающих заглянуть в нерубайское чрево земли заметно поубавилась. Признаться,  я тоже с неким душевным трепетом напялил на голову шахтёрский шлем с фонарём  на лбу, и после краткой инструкции в составе группы из десяти человек вошёл в подземелье.

Гидом-проводником оказался совсем молодой паренёк. У единственной женщины нашего на 90% мужского подземного коллектива он ещё на поверхности вызвал тревогу. Дама сразу заявила, что спустится вниз только за руку с инструктором. Парень оказался джентльменом. Даме не отказал.

Честно признаться, ничего интересного под землёй я не обнаружил. Кое-где пригибаясь, мы прошли по узким лабиринтам катакомб километра три и  благополучно выбрались на поверхность.

Не скажу, что получил большое удовольствие. Но малость адриналинчика в кровь таки прыснуло, когда в каком-то особо мрачном месте вдруг неожиданно исчез бледный свет небольших  электрических лапочек, кое-где развешанных вдоль маршрута. Мы сразу погрузились в липкую непроницаемую мглу. Фонари на касках почему то светили не у всех.

Мой тоже не включился. Я видел только тусклый силуэт идущего впереди товарища, находившегося от меня на расстоянии вытянутой руки.

Вокруг – лишь слабое мерцание шахтёрских фонариков, да приходящая на ум знаменитая фраза Савелия Краморова: «покойнички с косами стоят и тишина!» И что меня особо удивило, народ безмолвствовал.

Даже наша единственная дама. Правда, при белом свете наверху она призналась. Что онемела от ужаса. Почему молчали остальные попутчики, не выяснял.

Что до меня, то на мгновение действительно стало как-то не по себе. Впрочем, свет отсутствовал чуть больше этого мгновения. Так что ропот в нашей шеренге начался только с первыми проблесками света. А в конце концов оказалось, что это, вообще, был запланированный трюк.

   На испытаниях в Одессе порой собирались достаточно большие компании. По большей части народ молодой. Свободное время каждый проводил на свой вкус. Но существовала одна незыблемая традиция, которой придерживались все.

   В обиходе мы её называли пропиской и выпиской. Суть мероприятия заключалось в том, что любой приехавший с завода товарищ вне зависимости от должности и звания делал денежный взнос в общественную кассу. В размере не менее пяти рублей. Столько стоила тогда бутылка приличного коньяка. Остальные члены коллектива добавляли, кто сколько мог. Вечером того же дня устраивалась весёлая вечеринка.

   Тоже самое происходило при отъезде. Правда, в этом случае коллектив великодушно учитывал одно обстоятельство. К концу командировки кошелёк отъезжающего, как правило, оскудевал практически до полного безденежья. В связи с чем, его владельцу полагалась скидка. Сумма взноса снижалась до стоимости бутылки водки – три рубля.

   Однако водку и коньяк пили нечасто. В этих краях всегда можно было купить неплохое виноградное вино. Я бы сказал даже, по бросовой цене. Трёхлитровая банка стоила тогда пять рублей. Частенько даже дешевле. В связи с чем, кое-кто из ребят упивался до положения лёжа.
 
   Не то чтобы такой перебор считался у нас нормальным явлением. Но никто, в том числе и начальство, остро на него не реагировало. Впрочем, в России во все времена, и в советские тоже, умение крепко выпить считалось скорее достоинством, нежели недостатком.

   К началу семидесятых годов, перефразируя слова вождя мирового пролетариата, можно было сказать, что водка в СССР полностью овладела народными массами. В неравной борьбе она окончательно победила идею построения коммунизма. Так что мои пьющие коллеги, строго говоря, шагали в ногу с трудовым народом.

   Тут, пожалуй, будет уместно сделать небольшое лирическое отступление на предмет крепких напитков. Я, разумеется, не берусь осветить всю многогранность столь бездонной темы. Скажу только, что, к счастью, к этому зелью так и не пристрастился.

   Хотя возможности имел обширнейшие. Ведь большую часть своей трудовой жизни я провёл в бесчисленных командировках. Там меня постоянно окружали люди, готовые в любой момент и по любому поводу, а часто и без него, с большим энтузиазмом и удовольствием поглощать не только водку, но и разного рода другие сомнительные напитки.

   Некоторые из них могла употреблять во внутрь только кропотливо выращенная большевиками и коммунистами новая порода людей. Так называемый советский человек. И то далеко не каждый.

   Вообще-то, в нашей семье «сухой закон» строго не блюли. По праздникам крепкие и не очень напитки на стол всегда выставлялись. Однако процесс возлияния обычно заканчивался где-то на второй, максимум, третьей рюмке.

   Мать, которая к спиртному даже не прикасалась, тщательно следила за тем, чтобы никто из нас троих мужиков, отец, старший брат и я традицию не нарушали. Не упомню случая, чтобы отец или брат когда-либо возражали против маминого диктата. Тем более помалкивал я, как самый младший.
 
   Лет с двенадцати увлёкся спортом. С тех пор уже сознательно к большому маминому удовольствию стал исполнять указания своих спортивных наставников по части курения и питья. Практически лет до двадцати действительно соблюдал табу на спиртное и сигареты.

   Вероятно, в этот период жизни и происходило постепенное или интенсивное, у кого как, приобщение к древней славянской традиции употреблять спиртное в неимоверных количествах по любому маломальскому поводу.

   Где-то уже на последнем курсе института, когда спорт остался в прошлом, я стал пропускать рюмочку другую. Тем не менее в глазах своих однокашников так и оставался непьющим.

   В дальнейшем, работая на МТЗ, мне многократно приходилось бывать на различных банкетах и тому подобных мероприятиях. Вино и более крепкие напитки иногда там лились рекой. Однако у меня во время таких обильных застолий всегда наступала рюмочка, которую осилить я уже не мог.

   Сознание оставалось ясным, но нутро категорически возражало. И я никогда не насиловал себя. Зачем, нанося вред здоровью, переводить ценный продукт, если рядом всегда находился товарищ, готовый употребить его с удовольствием?
 
   Во времена моей молодости, честно признаться, не пить бывало трудновато. Непьющий, или малопьющий человек за столом всегда являлся объектом подозрения. И уж точно, особой симпатией у сотрапезников не пользовался.

   Намного проще было предвосхитить ненужные споры. Пропустил стаканчик и дело - с концом. Оставаться самим собой в стране советов было трудно не только в идеологическом плане, но и за столом тоже. Особенно по молодости, когда не хотелось сойти за «слабака».
 
   Как-то мой друг, врач по профессии, объяснил, что мне посчастливилось на всю жизнь сохранить стойкий физиологический иммунитет против спиртного. Это состояние, когда организм протестует, отказываясь принимать лишнюю порцию. Причём протестует так настойчиво, что появляется непреодолимое отвращение к столь популярному питью.

   Несравненно хуже, ежели случается наоборот. Когда померкнувшее сознание продолжает требовать вредоносное зелье, а желудок не отказывается его впитывать.

   Такой физиологический успех моего организма, пожалуй, можно объяснить, по меньшей мере, двумя факторами. Во-первых, генетическим кодом, который достался мне от родителей. И что, не менее важно, тотальной антиалкогольной пропагандой, которую вела мать на протяжении всей своей жизни.

   Не скажу отвращение, но строжайшую умеренность в потреблении спиртного в наше с братом сознание буквально вдалбливалась родителями с самого раннего детства. И теперь могу констатировать, что родительское воспитание даром не пропало.

   Но вернусь к одесским командировкам. Существовала у нас ещё одна традиция. Вот её то одобряли далеко не все. Зато все поголовно опасались. Внешне она выглядела, вроде как, невинная забава или весёлый розыгрыш. Однако порой доставляла серьёзные неприятности товарищу, неожиданно оказавшемуся объектом сомнительной шутки. Однажды именно я угодил в такую ситуацию.
   
   Из Одессы в Минск мы всегда летали самолётом. Как, впрочем, и из Минска в Одессу. В тот день, когда состоялся этот, с позволения сказать розыгрыш, домой вместе со мной возвращалось ещё несколько коллег.

   Самолет вылетал рано утром, кажется часов в семь. Помню, мы прибыли в аэропорт за несколько часов до регистрации. Была ещё глубокая ночь. Денег у всех - в обрез. Только на скромный вегетарианский завтрак. В связи с чем, кафе пришлось проигнорировать. Остаток ночи провели за картами.

   В командировочные вояжи я постоянно ездил с портфелем-саквояжем довольно внушительных размеров. В багаж его никогда не сдавал, что позволяло экономить массу времени.

   В тот раз поступил также. Это обстоятельство мои товарищи не предусмотрели. Но что оказалось печальнее, за их просчёт пришлось расплатиться мне. И, надо сказать, весьма серьёзно. При регистрации билетов проблем не было. Они возникли, когда стали проходить в накопитель перед посадкой в самолёт.
 
   Ничего не подозревая, я поставил на транспортёр свой пузатый портфель и стал ждать его выхода из контрольного отсека. Однако не тут то было. Транспортёр не двигался. Оператор внимательно смотрел на экран монитора.
 
   Потом подозвал меня и попросил назвать содержимое, чётко изображенной на экране  коробки. Портфель я упаковывал сам, но этот предмет явно видел впервые. Так честно и заявил. Мой ответ вызвал нехорошую реакцию проверяющего. Он пожелал подержать странный предмет в собственных руках.

   Куда было деваться? Просьбу контролёра, естественно, пришлось удовлетворить. Признаться, я и сам желал узнать содержимое. С удивлением  извлёк из портфеля тяжёлую картонную коробку, перевязанную крест на крест красной лентой.

   Развязал. И вдруг неожиданно для всех из коробки на стол шмякнулся увесистый кирпич. Глаза охранника округлились. Он подозрительно глянул на меня, и приказал пройти в комнату тщательного досмотра.

   И только тогда меня, наконец, осенило: на этот раз именно я стал жертвой нашей дурацкой традиции. Суть её заключалась в том, что ребята незаметно подсовывали отъезжающим в чемоданы и портфели всякую дребедень в красивой упаковке.
 
   Должен признать, провернули это «мероприятие» мои коллеги достаточно квалифицированно. Жил я в одноместном номере. Ключ от него всегда носил с собой. Но, что поразительно, в вечер накануне отъезда лично упаковал портфель. Даже замкнул его, а ключик положил в свой оскудевший кошелёк.

   Хорошо помню, что перед тем, как лечь спать, замкнул дверь. Правда, утром саквояж показался мне тяжеловатым. Но я не обратил на это внимание. Посчитал, что за пару недель командировки малость ослабел. А подумал так зря. В результате влип. Да ещё так, как мои товарищи того и не желали.

   И всё же надо отдать им должное. Коллеги дружно встали на мою защиту. Но охранник даже не глянул в их сторону. Он кликнул на подмогу рядом стоявшего милиционера, и можно сказать, под его конвоем, сделав несколько шагов, я прошёл в небольшую комнату.

   После тщательной проверки моих документов содержимое портфеля было выпотрошено на большой стол. Каждый предмет, вплоть до, извиняюсь, грязного белья, был скрупулезно осмотрен и ощупан.
 
   Я, разумеется, пытался оправдываться. Мямлил что-то по поводу глупой шутки друзей. Приводил какие-то аргументы в свою защиту. Но признаться, делал это довольно неуклюже.

   Моё голословное заявление о том, что являюсь стопроцентно лояльным советским гражданином, офицер, проводивший дознание, отмёл начисто. С истинне одесским юмором он резонно спросил: «А скажите, уважаемый Лев Самуилович, для чего это понадобилось лояльному советскому гражданину проносить кирпич в салон самолёта? Вы намеривались там что-то построить?». Впрочем, тогда мне было не до смеха.
 
   К этому времени почин Арафата, пионера в деле захвата гражданских самолётов с заложниками, уже нашёл глубокое понимание и широкую поддержку в международных кругах разного рода террористов, бандитов и прочих авантюристов.

   В СССР случаи угонов самолётов тоже уже место имели. К большому сожалению, даже с трагическими последствиями. Так что службы безопасности аэропортов, не то чтобы уж очень свирепствовали, оберегая авиапассажиров, но, бесспорно активизировали свою деятельность. И надо же было мне вляпаться в эту историю в самой разгар кампании.

   Трагикомичность ситуации усугублялось ещё и тем, что до взлёта самолёта оставалось не более получаса. Не знаю, чем бы закончился тот печальный инцидент, произойди он в каком-либо другом городе. Но в Одессе не только красиво шутили, но что не менее приятно, понимали юмор других и относились к нему с терпимостью.

   Мне повезло. Именно таким человеком оказался начальник службы безопасности одесского аэропорта. В момент, когда я уже, было, подумал, что влип окончательно, офицер вдруг резко сменил тон.

   С серьёзным выражением лица он заявил, что кирпич вынужден будет конфисковать, а меня, учитывая безупречное прошлое и искренность раскаяния, пожалуй, сможет отпустить. Посоветовав впредь так легкомысленно не шутить, начальник великодушно разрешил пройти на посадку.