Веник и Совок

(Литературный конкурс «Сломаный Веник», тема конкурса: "Совок")


Многоуважаемый Веник!


В который уж раз не могу справиться с искушеньем упасть в гостеприимные твои объятия, поддавшись очарованию новой темы. Совок! – как много в этом слове для сердца русского слилось.  Не  сомневаюсь ни секунды, что и здесь,  Веник ты мой несломленый, твои прутики, стянутые вместе надежной бечевкой, потрясающе ярко  и на удивление непредсказуемо заиграют всеми цветами радуги... А впрочем, довольно словесной шелухи - ты ведь хочешь услышать от меня про Совок – да и впрямь, что за веник без совка! Изволь.


Жили-были они  когда-то в нашей московской квартире  совок и самый что ни на есть настоящий  веник -  соломенно-желтый, трескучий, ломкий. Это сейчас у меня  пластиковая  щетка с лопаточкой, прилегающие друг к другу словно  сиамские близнецы,  да к тому же  с общим отверстием, чтоб  вместе повиснуть на  крючке.  А в  далекие времена  моего детства  совок наш существовал совершенно  отдельно от веника, хотя, вроде бы, и состоял при нем: был он  маленький и неудобный, и  веник мог вместиться в него самым краем, и то как-то сбоку, сжавшись - в общем, такой сам по себе совок, сделаный  из неведомого металла, покрытого  облупившейся  краской. Таким я его, по крайней мере, помню. Ручка у него  была не длинная -  не короткая;  прямо скажем,  странного размера была ручка   – с одной стороны, и без поклона не возьмешь, а с другой – великовата, чтоб  под взмахи веника подладиться. Но если вдруг, не дай бог, война -  уверяю, что совок вышел бы из строя последним.  Насколько мне известно, веник совок недолюбливал и даже относился к нему с некоторой опаской.  Оба жили за дверью в кухню.


Кухня у нас была своя собственная, не комунальная, полных пять с половиной метров. Мои родители ей гордились  - к  тому же, изобретательная мама ухитрилась впихнуть туда диванчик, на котором удивительно приятно было развалиться воскресным утром с чашкой чая. Правда, после этого в кухню больше уже ничего не влезало. Но мама не испугалась:  в оперативном порядке она  обзавелась залистаной до дыр польской книжкой для молодых хозяек, полной замечательных советов;  в частности, там объяснялось, как из подручных средств свить гнездо на четырех квадратных метрах жилплощади -  как раз  столько у нас и оставалось.  Так что  вскоре наша кухня превратилась в самую замечательную кухню на свете, полную нужных и даже ненужных в хозяйстве вещей – и, что характерно, их все можно было  достать  с любого места протянув руку, не вставая!


Сия замечательная кухня, вместе с прилегавшими  к ней двумя комнатами и раздельным санузлом  появилась у моих родителей  в результате вступления в кооператив – затея, конечно,  рискованая, но учитывая, что перед тем мы жили на  респектабельной ныне московской окраине в землянке  с  удобствами во дворе и горкой снега в углу гостинной,  игра, возможно,  стоила свеч. Хотя, невзирая на вполне приличную зарплату обоих моих родителей плюс постановочные отца за  снятые картины, деньги в нашей семье после этого радостного события  кончились всерьез и надолго. Кончились, ну и ладно!  -  и зачем вообще нужны эти деньги, если на них все равно мало что купишь,-  решили мои родители, и, подобно Марусе Татарович из бессмертного произведения Довлатова, выбрали богатство. Думаю, что и здесь они поступили правильно.


Не могу сказать про себя, что и я очень страдала от их отсутствия: например, я как должное воспринимала тот факт, что до моих шестнадцати лет мы не могли купить телевизор, и, соответственно,  о Штирлице,  победе над  канадскими профессионалами, равно как и о том, что такой хоккей нам не нужен, мне приходилось  узнавать через третьи руки.  Вот и прекрасно, больше книжек сумеешь прочесть, да  и привыкания к голубому экрану не разовьется! – говорила моя неунывающая мама, и в этом тоже, несомненно, была права.


Единственным, пожалуй,  огорчительным моментом можно считать  появление на пороге нашей квартиры зашедшего к соседям  не очень трезвого известного барда, просившего взаймы гитару - ну откуда ему было знать, что я, в отличие от всей  страны,  не знаю в лицо  обергруппенфюрера СС! За то, что пожалела гитару, стыдно до сих пор.


Другим, хоть и гораздо менее огорчительным,  моментом были бананы, распробованные мной  лишь во взрослом возрасте, поскольку  у мамы не было ни денег,  ни сил  за ними стоять.  По той же причине в холодильнике отсутствовали колбасные изделия,  любимые остальным населением страны столь же бесконечно, сколь длинны были за ними очереди. Вот  и хорошо, -радовалась моя неунывающая  мама, - все равно в них крахмал один, да и крысы, говорят,  попадаются, а мяса  нормального  и  нет совсем – вон, даже кошки, и те  не едят.


Вопрос, почему кошки брезговали крысами  в колбасе, мама оставляла без ответа,  но  меня это тоже  не особо беспокоило.  Зато как-то раз мама  улетела по делам на Камчатку и привезла оттуда несколько огромных банок красной икры, которую ей подарили за отличный перевод – впрочем, она тогда там почти ничего и не стоила.  После этого проблема моих школьных завтраков  показалась ей решенной, и она  расслабилась – но  ненадолго. Через два дня раздался звонок и маму  попросили не демонстрировать  так уж свое благосостояние перед другими, которые могут позволить себе давать детям только колбасу.   Да, конечно, вздохнула мама,  и снова перешла на хлеб с  маслом.


Но воистину, не хлебом единым живет человек, и  уж точно не им  были живы мои родители. По вечерам они то и дело -  так, как другие подсаживаются к телевизору -  убегали в Дом Кино, посетителями  которого тогда  еще  были кинематографисты, а не чьи-то парикмахеры и портные: ежемесячно домой нам приходила украшеная забавными рисунками книжечка с расписанием на каждый вечер, семинарами и  и детской программой  с утра по воскресеньям. Непостижимым образом моим родителям  удавалось выкраивать деньги и на зимний  отпуск в «Болшево»:  густые ели, в небе  ледяным полтинником застыло солнце, лыжи  утопают в снегу... А по вечерам -  нарядный ужин в сияющем огнями ресторане, переглядывания через пол-зала с  изнемогающим от женского внимания красавцем – сыном известных всей стране режиссера и актрисы. Понимание, что место, пока ты наслаждалась лыжами,   успели занять  более расторопные -  а   не успевшие  вписаться  в круг его знакомых не менее восхищенно толпятся плотным кольцом возле бледной девочки с замотаным горлом, примечательной лишь  тем, что и ее папа -  известный, получивший премию  режиссер. И в довершение комизма происходящего - попытки прыщавой  дочери болшевского киномеханика одержать верх  над всей  этой полудетской  богемой, смело идущей в атаку с   единственным своим козырем: «Вот скажу папе, и не покажет он вам вечером  кино!»


И все же  движущим центром нашей семьи была мама. Она без конца что-то придумывала, стараясь передать заряд своей несокрушимой энергии и мне:  вот закрою глаза, и вижу, как  она, под восторженый шепот собравшихся на мое девятилетие гостей, вносит в темную комнату огромное, огнем пылающее блюдо с торчащими из него во все стороны сосисками – наверняка, подсмотрела в каком-то западном фильме! А то  бесстрашно, в нарушение всех портновских канонов, впихивает одно свое старое пальто в другое;  пара стежков – и  мне  готов супермодный, сверхтеплый зимний наряд!   Баллансируя на самом краю, мама ухитрялась, не вступая ни в партию, ни во что иное, даже ездить в зарубежные командировки  – как выяснилось, она посетовала кому-то, что разговаривает во сне, поэтому выболтает все тайны. После этого от мамы отстали.


Как-то раз мы с мамой решили пойти погулять.  Сели на метро, доехали до Речного вокзала. Как потом оказалось, мама в тот день поссорилась с папой – поэтому мы, увидев  большой красивый теплоход, стоявший у причала, купили на него билеты и  уплыли в Казань. А папе дали телеграмму с дороги.


Папа с мамой после этой  истории помирились, но через несколько лет все равно развелись. Возможно,  слишком тесно было им, таким ярким, словно тропические птицы, вплотную друг к другу в нашей  малогабаритной кухоньке.  Они мне часто снятся -  иногда вместе, иногда порознь -  летящими вслед за солнцем над  водоворотом  сплетен и пересудов, океаном докладных и анонимок, интриг и  мерным прибоем бьющего  в прибрежную гальку быта:  «давали – отстояли – достали»... И когда-нибудь, мой дорогой Веник,  я напишу про своих родителей толстую книгу. Обязательно напишу:  поверь, мне есть, о чем. Потом когда-нибудь.


А может, и не напишу -  не успею.  Каждый новый день приносит с собой вереницу проблем – нет, целый ком из них, да такой,  что необходимо время, чтобы разлепить его на составные части. А также рутинных, не терпящих отлагательства дел. Наступает вечер, и часть дел автоматом переходит на завтра;  как любят шутить мои нынешние соседи: «Работа – это здорово. Оставь же что-нибудь и на следующий день!» Вот какие у меня теперь шутки.


А по ночам, когда не спится, я говорю им: «Вот я и здесь -  видите, я долетела за солнцем. Жаль, что вы не дожили до этого и не видите меня.»  Но в ответ слышу: «Нет, ты не долетела - продолжай лететь и не теряй  высоты!»
Многоуважаемый Веник, я чувствую, что пора  заканчивать: рассказ мой конусообразно расходится  вверх, подобно твоим упругим прутьям,  и совок становится ему откровенно тесен – смотри-ка, вон он чернеет где-то там,  далеко внизу. Благодарю за помощь и внимание к моей персоне.

Автор.