Дружественное добрососедство часть II

  Читай  " Дружественное добрососедство" часть первая
 http://www.proza.ru/2008/08/13/169

  На Фото - А.Н. Колмогоров и П.С. Александров.


   Часть  II


      Общие калитки
      Пожалуй, на этом закончилась наша переписка, как и официальные визиты к соседям на «вечерний чай». Зато был снят ржавый замок, запиравший общую калитку между нашими домами. Начались «отношения дружественного добрососедства», успевшие сложиться между нами.
   Не последнюю роль в этом сыграл телефон, который нам поставили после некоторых хлопот, предпринятых Борисом. Помогло официальное письмо из Союза писателей. Правление Комбикормового завода Лесных Полян дало разрешение присоединиться к их «узлу» – нам "бросили воздушку". Настоящим телефоном это можно назвать с большой натяжкой – проводка рвалась от малейшего ветра или детской "шалости", слышимость была отвратительная, а уж про то, что перед номером следовало набрать еще две цифры, одна из которых была непременно занята, – и говорить не приходится... Но все-таки это была связь.
    Мы поделились своей удачей с соседями и Борис, как всегда, готовый помочь, предложил воспользоваться его опытом. Но и этот проект, как в свое время предложение о замене ручного насоса на электрический, не вызвал интереса. Таким образом, мы оказались единственными обладателями телефона, который, несмотря на все свои недостатки, начал пользоваться бешеным успехом не только у нас.
      Гости нашей милой соседки Лёли и ее светского сына Бубы (не говоря о них самих) заходили позвонить к нам через вторую общую калитку, которая тоже перестала запираться. Для всеобщего удобства летом мы ставили телефон на террасе. Поэтому приятные сюрпризы ожидали нас не так уж редко: например, появление обаятельного Максима Шостаковича или одной из его подруг по имени Рыжуха и даже собаки, которая забегала к нам вместе с ними. Как память о тех временах сохранился намордник собаки Максима, который она потеряла у нас. Его теперь донашивают все наши собаки по очереди…
     От соседей-академиков (стараясь не злоупотреблять), как правило, приходил Андрей Николаевич. Иногда – кто-нибудь из учеников, и совсем редко - Павел Сергеевич.
   Основным поводом для звонка служила машина из гаража Академии Наук, которая почему-либо не пришла вовремя, либо наоборот, от нее отказывались, желая задержаться в Комаровке.
   О появлении Андрея Николаевича сообщала бдительная Катька. Ее репутация непримиримого борца с человечеством, особенно после истории с ботинком профессора, вызывала осторожность, поэтому, прежде чем войти, все визитеры, и Андрей Николаевич в том числе, проверяли, привязана ли собачонка. Если она была на свободе, то Андрей Николаевич не решался пользоваться общей калиткой, а выходил в палисадник и звонил нам от главной, передней калитки, и тогда мы привязывали собаку.
   Но вот к неожиданности его ухода мы никак не могли привыкнуть. Поговорив по телефону, немного посидев с нами, иногда выпив чашку чая или кофе, он внезапно поднимался и быстрым шагом, наклонившись вперед, словно рассекая пространство перед собой, уходил. И тогда - далеко не всегда, - уже от нашей общей с ними калитки доносилось:
   - Ах, простите, до свидания!
   Однажды очень ранним (особенно для меня) утром я обнаружила Андрея Николаевича на ступеньках террасы. (На сей раз, видимо, Катька была привязана и прозевала визитера.) Он стремительно подошел к телефону, протянул руку к трубке и вдруг так же внезапно остановился, на секунду задумался, что-то поворчал, склонив голову в сторону, и, уже уходя, произнес:
   - Простите, но для них – еще слишком рано.
   У меня было желание предложить ему кофе, подождать, когда «у них» будет самое время, но он решительно покинул нас, увлеченный, видимо, новой мыслью, которая перегоняла его слова и действия.
   Бывали очаровательные дни, когда Андрей Николаевич никуда не спешил, а просто приходил посидеть. Мы располагались вокруг старинного сплетенного из лозы столика, доставшегося нам вместе с несколькими такими же креслами от прежних владельцев. Солнце, с трудом пробиваясь сквозь плотную листву дикого винограда, оплетающего почти всю террасу, бросало ликующие блики на поверхность этого столика, инкрустированную той же лозой, на нас... Мы пили чай и мирно беседовали. Андрей Николаевич рассказывал о своем юношеском увлечении историей, в частности, историей Новгородского государства. Рассказывал о походах, которые совершали они вместе со своими учениками. Соблазнял нас увлекательными маршрутами, один из которых он тут же нарисовал на подвернувшемся листке. Я попросила его оставить автограф. Он весело взглянул на меня и расписался в самом уголке, поставив дату:
                5-V-73 г.
   Понимать его своеобразную дикцию – нечеткую, с проглатыванием отдельных слогов – было не просто. Наша соседка Лёля, изображая «мурлыкающего» Колмогорова, не слишком преувеличила. Беседуя, он смотрел словно бы слегка в сторону. Создавалось ощущение, что гость одновременно думает еще о чем-то своем. Впоследствии я слышала, например, от А.Н.Ширяева, что так оно и происходило: Колмогоров мог разговаривать и вдруг, остановившись, сказать собеседнику, что ему сейчас пришла в голову идея или даже ее решение. Быстрота его мышления поражала собеседников, оттого, возможно, его речь не поспевала за мыслью.
   Мне кажется, что Колмогорову нравилось беседовать с Заходером. Борис сам быстр в мышлении и находчив в ответах. Вероятно, поэтому соседи дарили ему не только работы по математическому стиховедению, но и чисто математические труды.
   Упомяну самое первое подношение Колмогорова - статьи (отдельный оттиск из журнала «Русская литература» № 1 за 1966 год) «О метре Пушкинских «Песен западных славян» с надписью: «Глубокоуважаемому Борису Владимировичу, повинуясь его просьбе. Комаровка, январь 1967. Автор».
   В ответ соседи получили в подарок от Заходера «Винни-Пуха». Прочитав эту сказку, Андрей Николаевич прореагировал своеобразно, проявив неожиданный юмор. У меня осталось в памяти его удовлетворение образом Кристофера Робина, который «тоже бегал босиком, как и мы в детстве». Быть может, юмор здесь вообще не при чем: быстрота мышления позволила с помощью героя сказки вернуться в детство, найдя в нем то, что доставляет ему сходную радость и сейчас, когда он ходит босиком или купается в ледяной воде, например…
   После одного из таких визитов Борис заметил:
   - Ты знаешь, когда я разговариваю с Андреем Николаевичем, то мне кажется, что рядом со мной работает мощный генератор.

   Старый дом
   Старые дома, как и люди, несут на себе отпечаток своего времени. Только дома долговечнее хозяев.
   Давно, ранней весной 1935 года, еще совсем молодые Александров и Колмогоров, совершая лыжную прогулку, увидели комаровский дом и сразу же решили, что это их Дом. Это как любовь. Быть может, воспоминания о детстве, которое прошло в таком или похожем доме, пробудило в них это чувство. Годы, проведенные в Комаровке, только сильнее укрепили его.
   Я была свидетельницей, с какой любовью Андрей Николаевич показывал свой дом одной из претенденток на роль экономки (по нашей рекомендации – именно поэтому я и присутствовала). Он, как мне показалось, смотрел на нее, надеясь уловить ответное восхищение этой старинной мебелью, неповторимым разнообразием комнат, тенистым садом. Боюсь, что напрасно. Возможно, ей трудно было разглядеть все сразу, тем более, что она в первую очередь представляла, как ей придется за всем этим ухаживать. Тем не менее, она приняла предложение на роль экономки и некоторое время управляла хозяйством соседей.
    Мне вспоминается, как одна дама-режиссер документального кино, побывавшая у нас в первый год нашей новой жизни, отчитывалась ("со свойственным режиссеру воображением", – добавил Борис) перед своими сослуживцами: “Заходер с ума сошел. Купил какую-то развалюху!”
   Так вот, наши "развалюхи", имея за спиной очень почтенный возраст, до сих пор чувствуют себя гораздо лучше, чем дома – наши современники. Когда я говорю "современники", то имею в виду время, которое описываю, потому что сейчас, когда я это пишу, никого уже ничем не удивишь – разве только здравым смыслом... Пожалуй, предки, которые строили наши дома, отличались именно здравым смыслом!
    Что может быть лучше в условиях нашей холодной зимы, чем сухой и теплый деревянный дом, пусть не такой грандиозный, как строят нынешние нувориши, но зато такой, в котором здоровый воздух; дом, который легко и недорого натопить, даже в самые суровые морозы.
    Отделка комнат тоже иная, чем сейчас. Комнаты оштукатурены по дранке, под которую подложен войлок. Представляете, как "дышит" дом. (Кстати, я нарочно взяла современный "Справочник индивидуального застройщика", чтобы посмотреть, есть ли сейчас такой способ штукатурки, – такого не нашла.)   Стены красили клеевой краской, да каждую комнату в свой цвет. Потолки - с лепными карнизами. Полы укладывали двойные: между черным и белым полом шли толстые лаги, которые, увеличивая просвет, делали их теплее.
    В доме соседей много комнат, не меньше пятнадцати, какие-то закоулки, лестницы и коридоры, создающие неповторимый уют. Окна тоже разнообразные: высокие и средние, совсем узенькие и очень широкие. Кстати, в нашем доме окна тоже разные. Например, в гостиной – три окна, и ни одного одинакового! Одно - большое, смотрит в сад, а два - поменьше, так как выходят на террасу; но и они разные: в одном есть форточка, а в другом нет. Двери тоже разные. Не соскучишься! Хороши и изразцовые печи с дверцами узорчатого литья и медными заслонками. А ручки на дверях и окнах! Точно такие я видела в доме Л.Н.Толстого в Хамовниках.
      В наших садах сохранились старинные чугунные скамьи. У нас есть альбом фотографий Крыма и Кавказа 1901 г. - там чуть не на каждом снимке видны такие же скамейки, на них дамы в длинных туалетах, украшенных кружевами и оборками. Сохранилась и плетеная мебель – кресла, диванчик, стол. Припоминается известная фотография Толстого, который сидит точно в таком кресле. Как-то мы пригласили корзинщика, чтобы он отреставрировал наши плетеные кресла. С интересом осмотрев "больных", он сказал, что они сделаны из вьетнамской лозы и сейчас такую лозу не закупают. Всем этим предметам сотня с лишним лет, а они исправно служат хозяевам.
   Вот в таком доме прошла добрая половина жизни Александрова и Колмогорова.

    Лыжная прогулка
    Частенько я с завистью наблюдала, как на соседнем дворе хозяева и гости готовятся к лыжной прогулке: натирают мазью лыжи, ставят их в снег, чтобы мазь окрепла, выбирают лыжные палки, навалом стоящие в тамбуре.
    Вскоре, вся кавалькада лыжников под предводительством Андрея Николаевича (непременно в шортах, с обнаженным торсом и неизменно с рюкзаком за спиной) покидает пределы Комаровки. Я тоже мечтала пробежаться на лыжах, тем более, что, имея неплохую спортивную подготовку (кое-какие разряды: по спортивной и художественной гимнастике, по фехтованию и плаванию, легкой атлетике и лыжам), могла воспользоваться из всех перечисленных видов спорта лишь плаванием и лыжами. Лыжи - вот они, стоят готовые к прогулке. Но я еще не знаю здешних мест, а отправляться первый раз одной – боязно. Борис, с тех пор, как побывал на Финской («Зимней или Белой», как он ее называл) войне в лыжном батальоне, по крайней мере, при мне, ни разу не становился на лыжи.
   Я делала прозрачные намеки Андрею Николаевичу, что не прочь прокатиться с ними, но он словно бы не слышал. И вдруг, о радость! – забегает Андрей Николаевич и приглашает меня пойти с ним на лыжах. На мой взгляд, этому могло быть единственное объяснение – некому было составить ему компанию в этот день. (Я была совершенно права. В опубликованных впоследствии дневниках Колмогорова нашла фразу на подобный случай: «На лыжах гонять одному как-то не хочется».) Но я все равно обрадовалась, быстро собралась, и мы пошли через Комаровку мимо совхоза по левому берегу Клязьмы, потом поднялись в горку и, наконец, оказались в прекрасном лесу, где-то в пределах Зеленого Бора.
   Всю дорогу Андрей Николаевич шел быстро. Я, стараясь не отставать, не забывала, однако, демонстрировать владение усвоенными ранее стилями лыжных шагов. Шла двухшажным и одношажным, переходила с попеременного шага на одновременный, с накатом и без наката. Увы, Андрей Николаевич ни разу не оглянулся, так что мое мастерство осталось при мне. Я скоро совсем выдохлась и перестала заботиться о красоте ходьбы – лишь бы не отстать и не испортить удовольствие спутнику. Но вот пришло второе дыхание, я вошла в норму, да и Андрей Николаевич как раз остановился и стал дожидаться меня. Мы постояли в живописном месте, полюбовались соснами. Возвращались домой вдоль железной дороги, с другой стороны, видимо, сделав большой круг.
   Не помню, сказал ли что-нибудь мне после прогулки Андрей Николаевич, но думаю, что ничего лестного, иначе запомнила бы. Больше он меня на лыжную прогулку не приглашал.

    Зимнее купание
    Итак, мои лыжные достижения Андрей Николаевич не оценил, зато совершенно неожиданно поддержал мое увлечение зимним купанием.
    Не могу сказать, что я последовала за соседями, которые, как всем известно, купались в Клязьме до тех пор, пока реку не сковывал лед. Хотя, несомненно, их пример подействовал на меня заразительно. Сколько раз мы наблюдали, как соседи при любой погоде в неизменных шортах отправлялись купаться. Я не присутствовала при этих процедурах, но частенько наблюдала возвращение бодрых и жизнерадостных соседей. Невольно задумалась: если это так приятно и полезно, то не попробовать ли и мне?
    Осенью, когда вода еще не слишком похолодала, я себе сказала: «если вчера мне понравилось, то чем сегодняшний день отличается от вчерашнего?» Так я себе внушала день за днем. Ходила регулярно на речку и окуналась, непременно с головой, не взирая ни на какие изменения в природе, пока река не покрылась настоящим льдом. Тогда, дабы не терять форму, стала бегать босая по снегу, купаться, вернее, кувыркаться в снегу, благо в собственном саду я могла, никого не шокируя, предаваться этому развлечению в любом виде и в любое время.
   Не знаю, откуда Андрей Николаевич узнал о моем увлечении, возможно, просто увидел. (Не увидеть меня было трудно – я немножко походила на местную сумасшедшую. Обычно ближе к вечеру брела на речку в валенках, завернувшись поверх махрового халата в плед). Знаю, что при случае он рассказывал обо мне своим гостям. Мне кажется, что это был своеобразный педагогический прием – он хотел показать молодежи возможности и резервы организма в любом возрасте, хотя их личного примера было вполне достаточно.
 
    Много лет спустя, уже без Андрея Николаевича, мы были в их доме на Новый год. Все “моржи” - а нас набралось несколько человек, среди которых были Альберт Ширяев, Вадим Аркин, - прогулявшись ночью до реки, увидели, что она еще не замерзла. В нас взыграл былой азарт, и мы договорились на следующий день устроить заплыв, посвятив его памяти Александрова и Колмогорова. Надо сказать, что решение, принятое под влиянием шампанского, нас слегка беспокоило (по крайней мере, меня), но мы не отказались от своей затеи.
Экипировавшись соответствующим образом, первого января мы пришли к реке, но нас ждало разочарование (а быть может, даже некоторое облегчение): меньше чем за сутки река покрылась толстым слоем льда.
    Так и не состоялся этот заплыв в память о великих ученых...

    Комаровский лес
    Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что Андрей Николаевич, как хороший педагог, не упускал возможности в целях воспитания использовать примеры, которые он находил достойными подражания, а тех, в ком он их обнаруживал, – поощрял. Так произошло с моим закаливанием. Вскоре подвернулся еще один случай подкрепить мое наблюдение.
    Однажды во время беседы у нас на террасе Андрей Николаевич высказал удивление, что ближний лес у Комаровки – "тот, что у самой железной дороги, – уточнил он, – довольно чистый, между тем как все кругом чрезвычайно замусорены".
   Тут я (не без тайной гордости) призналась, что это "мой" лес – здесь, регулярно гуляю с собакой, я уже много лет убираюсь в этом лесу: собираю битую посуду, банки и прочий мусор. У меня даже припасено специальное ведро, которое я прячу в укромном месте, а мусор ссыпаю в траншею, вырытую новобранцами. (Их однажды привели сюда, целую роту, они потренировались в ратном деле – нарыли траншей, да так их и оставили – навсегда...) Я настолько почувствовала себя хозяйкой леса, что, помимо уборки, стала ревностно следить за туристами и вежливо, но настойчиво призывать их к порядку.
   Знаю, что Андрей Николаевич эту мою скромную деятельность преподносил в качестве достойного примера своим молодым гостям.
   Увы, собаки той уже нет на свете, да и времена изменились. У меня уже просто руки опускаются, когда я прихожу в мой бывший лес. Лес совсем захирел. Совестно перед памятью Андрея Николаевича, что я бросила это занятие.

    Предложение работы
    Приняв оба предложения Бориса Заходера (руки и дома), я вынуждена была принять и третье, которое естественно вытекало из двух предыдущих: стать домашней хозяйкой. Остались в далеком прошлом мое физкультурно-педагогическое образование и в недалеком - диплом и работа программиста на новом для той поры языке “алгол”. Да и как можно было поступить иначе, если работа у мужа тоже "домашняя"?
    Многим недальновидным знакомым и просто бывшим сослуживцам мое решение казалось неразумным: “Как можно бросить работу – "оторваться от коллектива" (даже такое говорили), да еще жить в глуши?” Не забудьте, что это сейчас модно жить в собственном доме за городом, а тогда подобное решение было почти революционным. К сожалению, в тот момент у меня еще не было убедительного довода, который появился позднее, когда я, вслед за Борисом, познакомилась с его любимыми китайскими мудрецами.
В "Прозе Древнего Китая" (раздел "Из Луньюй", глава IХ) приводится ответ Конфуция (после того, как он пожелал поселиться среди варваров) на сходный вопрос:
 – Как вы сможете жить в таком захолустье? – спросили его.
 – Если там поселится благородный муж, то какое же это захолустье?
Довольно скоро мой мудрый муж понял, что мне надо "обалдевать” знаниями, как говорил Винни-Пух, чтобы справиться с нашим хозяйством на современном уровне.
Он нашел мне высококлассного преподавателя, который за месяц с небольшим сделал из меня "шоферюгу", и я больше не отвлекала мужа от работы, а самостоятельно ездила за продуктами и в прачечную, а осмелев – даже в Москву.
Потом был найден столь же квалифицированный специалист, почему-то психолог, который за десять уроков научил меня слепому методу печатания на пишущей машинке.
      Овладела рядом профессий, которые были просто необходимы, чтобы как можно меньше зависеть от нашего, как тогда говорили, ненавязчивого сервиса: могла сшить, связать, перетянуть мебель, вкусно приготовить "нечто из ничего".
     “В деревне дешево жить, – шутил мой муж, – гуси свои, утки свои; ходим в домотканом, едим – доморощенное”. (Правда, из “своего” у нас бывали только вороны.)
     Словом, я уже почти забыла о своем прошлом программистки, пока однажды Борис при Андрее Николаевиче ни поддразнил меня нашей старой домашней шуткой:
 “Нам нужен программист, нам позарез нужен программист...”
Чтобы объяснить происхождение этой фразы, пришлось рассказать Андрею Николаевичу о моем дипломе программиста и о том, что, делая мне предложение, Борис в качестве одного из главных аргументов процитировал братьев Стругацких: “Нам позарез нужен программист, нам нужен далеко не всякий программист ...”
    Андрей Николаевич неожиданно оживился и сказал, что у них в Болшевской школе, над которой он шефствует, как раз (позарез) нужен именно такой программист и он приглашает меня к ним работать.
    Вот это предложение! Более лестного (после предложения Заходера) мне не поступало!
    Однако почему великий ученый современности должен думать о программисте для школы?
    Просто для него не было маленьких или великих проблем. Как человек высокой интеллигентности, Колмогоров считал своим долгом служение народу. Я не смогла скрыть невольного удовольствия, и это, несомненно, отразилось на моей физиономии, однако, такой "программист", каким стала я за время, проведенное в Комаровке, действительно нужен только "нам"...
Каюсь, я разочаровала Андрея Николаевича своим отказом. Мне кажется, что его предложение было продиктовано в большей степени педагогическими соображениями, попыткой приобщить меня к общественно-полезной деятельности, к коей он никак не мог причислить мое занятие домашним хозяйством. Хотя, как считать?

      Дела житейские
      Однако домашние заботы тоже не обходили стороной наших соседей. В первые годы (при нас) в доме были две домашние работницы, одна из которых числилась за Павлом Сергеевичем, другая за Андреем Николаевичем. Звали одну – Дуся, другую – Маруся. У каждой из них было по комнате, и жили они постоянно.
      Дуся – добродушная и приветливая, полненькая круглолицая молодая женщина с трагической судьбой. Она жила вместе с сыном в комнате, кажется, на втором этаже. Я слышала от Дуси, что академики даже немного занимались его воспитанием, пока того не взяли в армию (это было до нас), но когда он вернулся и вновь поселился вместе с матерью, чему мы уже были свидетелями (даже собирался жениться), его убили возле речки Клязьмы. Что за история – так и не знаю. Помню только, что гроб с телом молодого человека выносили из комаровского дома. Погоревав, Дуся вышла замуж за вдовца, много старше себя, судьба которого тоже трагична. Его предыдущая жена повесилась в погребе, оставив его с дочерью, оказавшейся чуть моложе своей мачехи. Дуся продолжала работать в Комаровке, но переехала к мужу в частный дом возле санатория «Сосновый бор». Она рассказывала мне, как ей хорошо живется в браке: муж любит ее, встречает после работы, как дружит она со своей падчерицей.     Счастье длилось недолго. Падчерица, торопясь пойти с родителями в кино, на станции Подлипки попала под поезд. А вскоре Дуся осталась вдовой… Я ходила на похороны ее мужа, а позднее и ее самой.
      Маруся была полной противоположностью Дуси. Худощавая, вредная немолодая особа, похожая на гусыню, что весьма странно, так как известно, что символ комаровского дома именно симпатичный гусь. Но это была всегда рассерженная и желчная гусыня. Более того, она ездила часто в свою деревню, увозя туда все, что ей удавалось наэкономить от академических пайков. Маруся тщательно следила, чтобы ее комната была заперта на замок, даже когда сама была в доме. Однажды она не вернулась из своей деревни. Когда вскрыли ее комнату, то обнаружили большие запасы продуктов, многие из которых уже испортились.
    Летом, в сезон ягод, Дуся-Маруся непременно варили варенье и вкусный аромат доносился даже до нашего дома. Ближе к осени закупали картошку, позднее – рубили капусту. То и другое хранилось в добротном погребе, который находился недалеко от крыльца. Запасы предназначались не только для Комаровки – покидая ее, соседи увозили в Москву тяжелые сумки с деревенскими припасами. Круглый год варили квас из ржаного хлеба и сушили те самые маленькие сухарики, которые мы пробовали на вечернем чае.
     По хозяйству регулярно приходил помогать местный житель, Иван Васильевич Сапогов. В его обязанности входило накачать воду в отсутствии хозяев, натаскать дров для топки нескольких печей, чистить снег и следить за кровлей. Уход за крышей походил на священнодействие. Осенью Иван Васильевич сметал листву с крыши и чистил желоба. Ранней весной проверял, как перезимовала кровля – нет ли ржавчины или, упаси боже, дырок! Ржавые места подкрашивал, а дырки латал куском мешковины, смазав его предварительно масляной краской.
    Но годы шли, и в хозяйстве соседей начали происходить перемены, увы, не к лучшему. Не стало Ивана Васильевича. Уехала в свою деревню Маруся. Овдовев, оставила работу Дуся.
    Нас попросили помочь подыскать кого-нибудь взамен. Мы предложили соседям нашу знакомую даму – ту самую, которую я упомянула, рассказывая, как Андрей Николаевич показывал Комаровку. Замечательная фамилия этой дамы гармонировала с ее строго-красивой внешностью. Лида Любовная носила шляпы и перчатки, даже летом, что само по себе было редкостью, а уж хорошее воспитание и образованность были приятными дополнениями к вышесказанному. Ей хотелось придать дому больше светскости. И, действительно, наступили кое-какие изменения. Прежде всего, она настояла, чтобы купили пылесос. Заменила старые кастрюли на современные. Перекрасила какие-то кружевные накидки, потерявшие от времени свой прежний цвет. К приезду хозяев покупала зелень на рынке, чего предыдущие помощницы, помнится, не делали, да и в приготовлении еды проявляла большую изобретательность. Правда, ее попытка сменить в доме шторы не нашла отклика у хозяев. Примечательно, что Андрей Николаевич оказался небезразличен к личности самой домоправительницы, к ее желанию украсить и усовершенствовать дом. Это выражалось в неожиданных знаках внимания: ее приглашали слушать музыку, позволяли пользоваться библиотекой.
    Примерно в это самое время на нас обрушилась неприятность: на поле, совсем близко от Комаровки, построили первый пятиэтажный дом (и не последний!). Мы лишились прекрасного места, где обычно прогуливались с собакой. Да к тому же теперь, вместо деревьев и поля, перед нашими окнами возник городской пейзаж. Счастье, что хоть летом зелень деревьев скрывает его от нас. Борис, следуя логике затасканного анекдота, в котором дается совет, что делать, если с вами случилась некая неприятность (напомню: нужно расслабиться и, по возможности, получить удовольствие), тут же решил получить удовольствие (хотя расслабиться ему не удалось, а совсем наоборот): проложить от нового дома к нашему газовую трассу.
    Мы тут же предложили соседям присоединиться к нам. Павел Сергеевич был болен, так что такое непростое решение пришлось принимать самому Андрею Николаевичу, и некому было сказать за него: «Андрей – соглашается…»
 Это был 1978год.
     На нашу долю выпала вся тяжесть оформления и осуществления этого проекта. Мы сами привозили и увозили землемеров, кормили-поили землекопов и сварщиков – даже сами опрессовывали газовую трассу. Для незнакомых с таким термином, как “опрессовка” труб, попытаюсь своими словами (в словаре русского языка Даля такого слова я не нашла) описать, как мы это делали и, главное, зачем? Затем, чтобы убедиться, что трасса не будет выпускать газ, где не надо. Для этого должна приехать специальная машина и накачать воздух в трассу до определенного давления и, если манометр покажет, что оно держится стабильно, можно пускать газ.Такой машины не оказалось, и пуск газа (а уже была поздняя осень) откладывался на неопределенное время. Тогда   Борис, с моей неизменной помощью, подсоединил к газовым трубам наш автомобильный компрессор, поставили свой же манометр, и мы долго-долго качали. Наш компрессор просто раскалился! Пришлось охлаждать его пыл мокрыми тряпками.
   Чувствую, что для описания этой процедуры не хватает технического гения нашей соседки Лёли, которая вместо  длинного описания, сказала бы свое любимое слово, заменяющее все чуждые ей технические понятия: “фердупела” – и все стало бы ясно!
    Прибывшие специалисты, подивившись находчивости и смекалке хозяина-писателя, убедились, что трасса сварена надлежащим образом, и приняли нашу систему к эксплуатации. Уф!
    Поздней осенью 1979 года нам пустили газ. Вместо керосинки и электрических плиток на двух кухнях соседей появились газовые плиты, которые привез на своей машине Альберт Николаевич Ширяев. Мы в этот же год с солярки перешли на газовое отопление, а в дом соседей – только через год – пришлось наново ставить батареи. За этой работой наблюдал другой ученик Колмогорова – Владимир Михайлович Тихомиров. Ушли в прошлое заготовка дров и топка печей, хотя по-прежнему всегда можно, если холодно, протопить и печь.
    От старого уклада, как последний бастион, оставался ручной насос для наполнения водяного бака. Бориса по-прежнему не оставляла надежда сломить сопротивление соседей. Однажды, во время поездки по хозяйственным магазинам, он увидел подходящий электрический насос и не раздумывая (его, правда, поддержала Наташа, жена В.М. Тихомирова, которая была с ним) купил.   Отступать было некуда, Андрей Николаевич сдал и этот бастион – электронасос был установлен. Надо сказать, что все эти нововведения оказались исключительно своевременны – приближалась болезнь.

    "У нас это не принято"
    Фраза, которую я слышала от Колмогорова несколько раз.
    Однажды зимой, очень давно, когда у нас еще был "Москвич", воду из которого на ночь сливали, я, проявив малодушие, поленилась его раскочегарить, чтобы съездить в Москву и попросилась у Андрея Николаевича подвезти меня, тем более, что "Волга" из гаража Академии Наук с молчаливым шофером за рулем стояла у ворот, ожидая пассажиров. Мне любезно разрешили, но когда я села в машину, Андрей Николаевич сказал:
 “Вообще-то, у нас это не принято”.
    Быть может, после таких слов я должна была выйти из машины? Или по склочности характера сказать, что дорога в Комаровке, по которой сегодня беспрепятственно проехала их «Волга», вычищена от снега нашими молитвами?   Ведь это я или Борис после каждого снегопада выходим на шоссе отлавливать бульдозер, да еще потом вручную дочищать выезды (я уж не говорю о расходах).
Но я не сделала ни того, ни другого. Во-первых, мне не хотелось смущать Павла Сергеевича, который, совершенно очевидно, не поддержал эту тему, и вообще это испортило бы навсегда наши отношения, которыми мы дорожили. Но главное не это. Я поняла, что Андреем Николаевичем руководит порядочность, высокая справедливость. Он знает, что на казенной машине, предоставленной только для академиков, неэтично возить кого ни попадя: ни жен, ни прислугу на рынок, ни, тем более, посторонних соседей.

    В первые годы жизни в Комаровке у нас много чего не доставало. Как-то у Бориса возникла необходимость написать деловое письмо на немецком языке, а пишущей машинки с латинским шрифтом, конечно, тоже не было. Сам он никогда бы не попросил о подобном одолжении, но я, горя желанием помочь мужу, легкомысленно взяла на себя инициативу и обратилась к Андрею Николаевичу с просьбой воспользоваться их машинкой. Я просто видела, как приду к Боре и поставлю перед ним пишущую машинку с латинским шрифтом, как он удивится и спросит: «Где ты ее достала?»
   Сюрприз не получился. Мне в очень корректной форме, с той же формулировкой –
 «У нас это не принято» – было отказано.

   И еще, последний раз, но уже не на просьбу.
    Андрей Николаевич поинтересовался, как идут вступительные экзамены у нашего Андрея. Несомненно, меня тронуло внимание великого ученого к такому пустяку. Сын как раз поступал в университет, закончив Болшевскую школу, над которой шефствовал Колмогоров. Я ответила, что он не добрал очки. Выслушав ответ и, словно желая опередить меня, Андрей Николаевич быстро сказал:
 – Имейте в виду, мы никому не помогаем, у нас это не принято.
    Меня эти слова огорчили подозрением в том, чего я не могла и не собиралась делать.
   Буквально, на следующий день тот же вопрос задал мне Павел Сергеевич и тут же сам предложил:
    – Если Вам нужна наша помощь – обращайтесь.
    Узнав, что Андрей уже забрал документы из университета и подал их в Лестех на факультет ФЭСТ, Павел Сергеевич вновь подтвердил свое любезное предложение – если возникнут проблемы, непременно обратиться к нему. Помощь не потребовалась, Андрей благополучно поступил. Но глубокая признательность Павлу Сергеевичу осталась.

   Надо ли говорить, что мы старались не обращаться с просьбами без крайней необходимости. Но таковая все-таки наступила. Мы решили заменить ворота. Прикинули, что и как. Оказалось, что нужно попросить у соседей разрешения подвинуть один конец трехметровой секции забора вглубь их участка на 25 см., что даст нам возможность врыть новый, более толстый столб, не сужая ширины ворот.
    Наши отношения сложились так, что, когда возникала потребность обратиться друг к другу с просьбой, то инициатива с той стороны исходила, как правило, от Павла Сергеевича – обычно он решал все хозяйственные дела. И тогда он обращался, естественно, к главе нашей семьи, то есть к Борису. А если возникала подобная потребность у нас, то на переговоры обычно отправлялась я и почему-то непременно попадала к Андрею Николаевичу. Я не выбирала, просто, как более деятельный, Андрей Николаевич встречался мне раньше, чем Павел Сергеевич, хотя я бы предпочла обратный вариант. (Скажу откровенно – я испытывала к Павлу Сергеевичу глубокую симпатию, находя его образцом джентльмена.) Так произошло и на этот раз. Андрей Николаевич был как раз в саду и, выслушав просьбу, не стал советоваться с Павлом Сергеевичем, а посмотрел все на месте и не раздумывая дал согласие.
Буквально на следующий день после завершения наших строительных работ, в том месте, где произошла перестановка забора, появился Андрей Николаевич с лопатой. В самом углу рядом с нашим новым столбом он вырыл яму и посадил в нее молодую березку. Более неподходящего места для посадки дерева придумать было трудно. Тем не менее, березка выросла. Но однажды сильный ветер сломал ее, да так, что, упав, она завалила наш выход и выезд. Пришлось нам убирать поваленное дерево, а пенек, впоследствии, выкорчевали сами хозяева.
Записав эту историю, я дала прочитать ее своей приятельнице Наталье Ильиничне – той самой, которая санкционировала покупку электронасоса. Прочитав, она на полях, как раз возле "березки", карандашиком поставила вопрос: "из вредности?" Я задумалась: действительно, почему Андрей Николаевич, который так легко разрешил нашу проблему, потом, возможно, "из вредности" посадил в это место деревце? И тут мне пришло в голову, что он сразу не нашел основания отказать – он поступил великодушно, но потом все-таки дал нам почувствовать, что – "вообще-то, у нас это не принято".
А быть может – не надо вредничать самой, не искать никаких причин. Просто было такое "посадочное" настроение. Ведь был же, возможно, этой, а может быть, другой осенью случай, когда Андрей Николаевич пришел к нам, так же – с лопатой в одной руке и кустом какого-то растения в другой. Сам выбрал место, сам выкопал ямку и посадил, сказав: “Очень душистый куст жасмина”. Нечего и говорить, как я была растрогана.
    Куст сохранился и прекрасно цветет. У меня даже есть удачная фотография веточки этого жасмина с муравьем на цветке.

     Длинное платье
     Как-то летом, возвращаясь на машине, я остановила ее в нашем общем дворике, чтобы открыть те самые новые ворота. Было это где-то в середине 70-х годов, когда в моде были длинные, чуть ли не в пол платья. Вот и я была в чем-то подобном - с широкой оборкой у подола, да еще на высоченных каблуках.
   В это время из своей калитки вышел Андрей Николаевич. Судя по экипировке, он собрался на речку. Вслед за приветствием он произнес, своеобразно растянув первое слово:
    "Ра-а-ньше – такие платья носили на балах".
    Эта реплика совсем не походила на комплимент – скорее, наоборот. И тем ни менее, я была польщена. Андрей Николаевич справедливо отметил всю нецелесообразность моего туалета (я и сама понимала, что водить машину в таком виде очень неудобно, но что поделаешь – мода!), однако, чтобы это заметить, надо было, прежде всего, меня рассмотреть! А это уже расходилось с мнением, что Андрей Николаевич не обращает внимания на нашего брата, то бишь – сестру!

     Автограф
     Зимний, холодный день. После обильного ночного снегопада я вышла расчистить наш общий дворик. На крыльце своего дома показался Андрей Николаевич, как обычно, в шортах. Начал делать зарядку. Увидав меня, вышел из калитки во дворик, поздоровался и вдруг, совершенно неожиданно, словно озорной мальчишка, раскинув в стороны руки, плюхнулся прямо передо мной в свеженасыпанный сугроб, оставив на нем автограф всей своей фигурой!
Надо сказать, что в тот год Андрей Николаевич уже был болен, но еще не болезнь ему, а он ей диктовал свои условия.


     «Любая теорема либо тривиальна, либо неверна»
     Что было сначала – яйцо или курица?
     Афоризм ли, вынесенный в заглавие, прозвучал в беседе с математиками, или собственная интуиция подсказала Заходеру тему пародии к сказке Кэрролла “Алиса в стране чудес” – не важно, но именно в Комаровке, в 1969 году родилось это стихотворение.

    Математик и Козлик
    Делили пирог.
    Козлик скромно сказал:
    - Раздели его вдоль!
    - Тривиально! – сказал Математик. –
    Позволь,
    Я уж лучше
    Его разделю поперек! –
    Первым он ухватил
    Первый кус пирога.
    Но не плачьте,
    Был тут же наказан порок:
    «Пи» досталось ему
    (А какой в этом прок?!),
    А Козленку…
    Козленку достались
    Рога!

   Читая вслух стихотворение, Борис произносил «тривиально» с интонацией Колмогорова – слегка грассируя, наклонив в сторону голову и рукой делая знакомый жест, так что не оставалось сомнения, кто делил пирог.


    «Награда»
    25 апреля 1986 года Борис Заходер отметил день рождения Андрея Николаевича, преподнеся ему «диплом Винни-Пуха».
   Диплом был создан в начале 80-х годов по проекту Заходера, а выполнили его известные художники Л.Шульгина и В.Иванчук. Борис подходил к награждению очень серьезно. Настолько серьезно, что немногие могут похвастаться таким дипломом, хотя у всех дипломантов номер 001, чтобы не было выскочек.
    В дипломе слева - семейный портрет Всех-всех-всех, а справа написано:
    Дорогой Андрей Николаевич!
    (Здесь отпечаток лапы маленького животного).
   С Деньрождением и Спасибо!!
   ВЫ награждаетесь орденом (отпечаток большой лапы)
   Винни-Пуха Самой первой степени за то, что у Вас настоящие МОЗГИ
    и Вы    такой (лапа) невероятно хороший. 25 апреля 1986.
    Лизорюция всех-всех-всех.
 Печать и подписи: К.Р., Сова, Кролик, Иа и я – Борис Заходер.


     Нельзя, но в гостях - можно
     Одну зиму, когда болезнь еще не вступила в худшую фазу, Колмогоров много времени проводил в Комаровке – обычно в обществе своих учеников. Деревенские вечера долги, и, бывало, кто-нибудь из молодежи, забегал к нам и просил разрешения зайти с Андреем Николаевичем. Чаще других сопровождающим оказывался Саша Абрамов. Пройти из дома в дом через общую калитку – дело нехитрое, но это для здорового человека. А если на дворе мороз или нападало много снега? Саша нахлобучивал на учителя шапку; по-мужски, не очень аккуратно повязывал шарф, надевал шубейку, и Андрей Николаевич, поддерживаемый Сашей, мелкими шажками (куда девалась его стремительная походка?) брел по зимнему саду.
    Усадив гостя в кресло, я бежала на кухню, стараясь приготовить что-нибудь особенно вкусное. Это были годы, когда появились польские замороженные фрукты и ягоды. У меня в морозильнике всегда был запас этих, по тем временам, – деликатесов. Я подавала вино и мороженое с клубникой. Андрей Николаевич вино не пил, но пригубить, попробовать на вкус был не прочь. На обычный вопрос, что подать - “чай или кофе”, отвечал: “лучше – кофе, хотя врачи и не разрешают”.
 – Но в гостях – можно, – добавлял он, лукаво улыбнувшись.
   Мне казалось, что именно в этот период ему особенно нравилось бывать у нас, хотя было больно видеть, как трудно ему даются простые физические действия, сколько усилий он затрачивает, чтобы поднести ложку ко рту и не пролить содержимое... И это на фоне так контрастирующей с физической слабостью ясности мышления.
    Провожая гостя, я старалась сама укутать его, застегнуть все пуговицы. Возможно, он ощутил мое сострадание, потому что однажды, в ответ на приглашение приходить к нам чаще Андрей Николаевич ответил:
   – Я себя стесняюсь...


   Болезнь
   В 1982 году не стало Павла Сергеевича Александрова. Последние годы Андрей Николаевич, здоровье которого ухудшалось, все больше времени проводил в Комаровке, непременно с кем-нибудь из своих учеников, которые установили сменное дежурство. Регулярно дежурила медицинская сестра. А мы, уже во второй раз, приняли участие в поиске помощницы по хозяйству. Ею оказалась моя хорошая знакомая, с которой я училась в начальной школе – М. А. Данченкова.
     Приехала Анна Дмитриевна Колмогорова. Она заняла маленький кабинет Андрея Николаевича в самом углу дома. Сгорбленная, с прекрасным лицом, сидела за письменным столом мужа – вела записи расходов, следила за сменой дежурных, заботилась о покупке необходимых продуктов. Я как-то, залюбовавшись ее осенней красотой, не удержалась и спросила, часто ли она слышала, что она красива? Анна Дмитриевна только таинственно улыбнулась и ничего не ответила.
    Я постепенно ближе познакомилась с частью учеников Колмогорова, которых уже упоминала (А.М. Абрамов, А.Н. Ширяев). Познакомилась с В.А. Успенским, а с семьей Владимира Михайловича Тихомирова, которая вместе с семьей Колмогорова переселилась в Комаровку на все время его болезни – подружилась. Может быть, благодаря этой дружбе я могла довольно близко наблюдать последние годы жизни нашего великого соседа.
   На долю Владимира Михайловича выпала большая часть забот об учителе. Помимо того, что он участвовал в общем графике дежурств, ему приходилось часто заменять опоздавших дежурных, выполнять медицинские процедуры в отсутствии медицинской сестры, прогуливать больного по саду. Мне кажется, что далеко не всякий сын способен на такую искреннюю заботу.
Однако, несмотря на болезнь, Андрей Николаевич работал, прогуливался по дорожке вдоль забора в саду, постоянно купался. Дорога на речку идет под горку, поэтому, при небольшой поддержке сопровождающего, он преодолевал этот путь сам. Вот возвращаться ему было гораздо труднее. Случалось наблюдать, как Владимир Михайлович с кем-нибудь из помощников везли уставшего Андрея Николаевича на садовой тележке.
    Семья Тихомировых занимала второй этаж дома. Наталия Ильинична очень вкусно и разнообразно готовила, и за столом, красиво накрытым на верхней террасе, было празднично и весело, особенно, когда к застолью присоединялся Андрей Николаевич. Я частенько бывала гостьей за этим столом.
   После завтрака, как правило, Владимир Михайлович читал дочерям что-нибудь из классики или все, вместе с Андреем Николаевичем, беседовали об искусстве, литературе, истории. Однажды за чаем девочки расшалились и начали показывать фокусы: брали чайную ложку и, потерев в руках, прикладывали к ней ладошку.  И, представьте, ложка, словно на клею, прилипала. Андрей Николаевич некоторое время наблюдал, потом сам, также как девочки, потер ложку и тоже приложил к ней ладонь. Но она почему-то у него упала. Повторять он не решился. На то и фокусы, чтобы их показывать, а не повторять!
   Выйдя из-за стола, одна из девочек, в порядке очередности, складывала использованную посуду в большую корзину и, со свойственной молодости беззаботностью, буквально скатывалась вместе с корзиной вниз по крутой лестнице, стуча деревянными сабо, что вызывало неодобрительный ропот у старшего поколения дам, находящихся на первом этаже. Иногда девочки выходили в сад поиграть, когда Андрей Николаевич сидел на нижней террасе и мог за ними наблюдать. Мне кажется, что эти славные девчушки не раздражали Андрея Николаевича, а, наоборот, вносили нотки оптимизма и надежды в жизнь дома, заполненного заботами и болезнью.


    Последнее лето
    Случалось, что Андрей Николаевич оставался на террасе совсем один. И тогда кто-нибудь из дежурных, не имея возможности самому посидеть возле Андрея Николаевича, приглашали меня навестить его. Обычно он сидел в плетеном кресле и смотрел в сад. За последние годы сад, плохо ухоженный, совершенно заросший побегами молодых кленов, навевал грустные мысли. Кустарники, давно не подстриженные, довершали картину запустенья. Я приходила, садилась рядом, и мы беседовали, хотя беседой назвать это трудно.  Говорила в основном я, а он слушал. Изредка что-то произносил, не совсем внятно, так как произношение у него было затруднено. Тем не менее, я его понимала. Был ли приятен ему мой визит – затрудняюсь сказать, но надеюсь, что не раздражал (иначе меня бы не приглашали?). Трудно найти тему для разговора, не представляя самочувствия или настроения собеседника, да к тому же такого великого. Поэтому, не умничая, я рассказывала ему немудреные деревенские новости, вспоминала, что у кого выросло интересного в саду, показывала цветы, которые распустились в эти дни.
    Однажды принесла гриб непристойно-фантастического вида, появившийся у нас возле компостной кучи. Но, прежде чем показать его Андрею Николаевичу, я провела "научную" работу – отыскала название и описание этого монстра в атласе грибов, собрала образцы - теперь уже имеющего имя Phallos Impudicus, - в разных стадиях его развития. Льщу себя надеждой, что это было маленьким открытием не только для меня. Кстати, этот гриб вторично объявился у нас в саду только через тринадцать лет.
    Последний раз видела Андрея Николаевича перед его отъездом из Комаровки поздним летом. Он прогуливался по террасе, поддерживаемый Владимиром Михайловичем. У меня в руках была видеокамера. Осталось несколько кадров этой прогулки – много постеснялась снимать. Остался в нашем саду куст жасмина, собственноручно посаженный Колмогоровым, да репродукция "Георгия Победоносца", подаренная им.
Остались эти воспоминания…
1988 год.

   Прошло шестнадцать лет
   Эти воспоминания читала серьезная журналистка. Я, ожидая ее реакции, сидела рядом, заглядывая через плечо. Ради истины должна добавить, что читала она, одновременно внимательно прислушиваясь к передаче известного политолога по телевизору.
   – Ты знаешь, – сказала она, – я уже на 16 странице, но образа великого ученого у тебя нет.
  - Каюсь, но с образом великого ученого я не справилась, несмотря на то, что окончила курсы программиста и даже получила пятерку по высшей математике. Я верю на слово, что он гениальный ученый и величайший математик в истории человечества, но судить могу лишь “не выше сапога”. Чтобы иметь разностороннее впечатление о его личности, можно прочитать “Колмогоров в воспоминаниях”- издательство “Наука” 1993 год. Есть трехтомник под редакцией профессора А. Н. Ширяева, выпущенный к 90-летию Колмогорова. Мои скромные заметки - всего лишь штрихи, несколько оттенков к образу этого человека.
 Чтобы совсем снизить ценность моих записок, вспомню еще некоторые незначительные события, произошедшие позднее.

     Ветровка Колмогорова
     Вернусь в 1989 год. У меня самый разгар увлечения лоскутной графикой. Я ищу кусок ткани некоего неопределенного цвета для фона картины “Время”, где намерена изобразить песочные часы, в которых материки нашей планеты, превращаются в песок.
     В творческих поисках забрела на территорию соседей, где идет реконструкция и ремонт дома. Вся мебель вынесена в сад и тщательно накрыта от непогоды. Грузовики вывозят мусор. Подхожу к куче тряпок и вижу то, что мне необходимо: серо-зеленоватая куртка, в которой Андрей Николаевич запечатлен на известном снимке в “Огоньке” за 1963 год.
    Дома я разглядела свою добычу и обнаружила, что двойная спинка ее, особенно со стороны изнанки, в хорошей сохранности. Я сделала из этой ткани два варианта задуманной мною картины и одну из них преподнесла музею дома, где она и висит возле кабинета Колмогорова.
    А.Н.Ширяев, теперешний владелец и хранитель дома-музея, дополнил эту историю, рассказав, что в начале 60-х годов у него была спортивная ветровка, увидав которую, Колмогоров спросил:
    – Алик, откуда у вас такая удобная куртка?
     - Андрей Николаевич, если она вам нравится, то я и вам куплю такую.
И купил.

    Галстуки Колмогорова
    Чуть раньше этой истории, я получила из того же дома галстуки Андрея Николаевича. У меня к тому времени уже была коллекция, в которую входили галстуки других математиков – например, А.Н. Ширяева, В. М. Тихомирова, физика С.М Дунина - и даже элегантные Krawatten Генриха Белля, которые мне привезла из Германии (после кончины писателя) наша знакомая М. Славуцкая.  Самые скромные, почти неприметые – галстуки Колмогорова.
    А галстука Заходера нет – он не носил их. Я помню, в Париже подарила ему синий шелковый шарф, он надевал его вместо галстука.
    Я сшила оригинальный ковер из знаменитых и не знаменитых галстуков, и он, вот уже около двух десятков лет, служит покрывалом для нашей старинной Павловcкой кровати в комаровском доме, вызывая желание у зрительниц повторить мой эксперимент. Но пока еще я не видела последователей. Этот ковер демонстрировался на нескольких выставках среди моих  лоскутных картин, и даже в биологическом музее им. Тимирязева, как пример рачительного использования отходов. 
 

    Проспект Колмогорова
    Третий дом когда-то общего владения графини Нарышкиной, впоследствии принадлежавший семье Алексеевых, поменял в начале XXI века своих хозяев.  Прежний уехал с семьей в Канаду, где теперь владеет большим домом с восьмьюдесятью одной ступенькой до берега озера и яхтой, рассекающей эти воды. Остались лишь воспоминания о прежних владельцах, об их гостях и даже о самом доме, так как он изменился, превратившись из прежнего «шале» в трехэтажный особняк, сохранивший, однако, запахи старого дома, вещи из прошлого, звон той же самой посуды, когда накрывают стол на террасе, и даже звуки того же рояля.
    Исполнилось желание Бориса Заходера видеть в новых соседях своих друзей - Александра Дормана и Татьяну Куинджи, именно они и приобрели этот дом.
Вновь три наших дома объединили общие калитки и ворота, общий задний двор, даже общие праздники.
    Чудесным осенним днем в 20-х числах октября 2004 года довольные хозяева, закончив уборку общего двора, постановили:
    1. Дорогу до ворот - назвать проспектом Колмогорова.
    2. Тропинку между домами – объявить бульваром Заходера.
    3. Поляну в центре - считать площадью Станиславского.

    Напоследок приведу строки из письма П.С.Александрова, посвященные Кляземским местам (как он их называл) и нашим домам, бывших когда-то единым поместьем.
    В эвакуации, тоскуя о Комаровке, Павел Сергеевич пишет Колмогорову: “...нет другого участка реки, протекающей в сельской местности, которая внесла бы в российскую культуру столько, сколько участок реки Клязьма от Любимовки до Образцовского пруда… до станции Клязьма…”
   Павел Сергеевич упоминает собственные лекции, написанные двадцать лет тому назад на берегах Клязьмы, Художественный театр, здесь же основанный Станиславским, первые выступления Собинова в Любимовке, картины художника В.И.Козлинского, созданные в Комаровке. Упоминает музыковеда Е.М.Браудо (у его вдовы мы купили наш дом), который писал здесь о Чайковском и Моцарте. Я бы упомянула А.П. Чехова, гостившего в этих местах и начавшего здесь писать “Вишневый сад”.
  “Сими нескромными и суетными размышлениями пора кончать письмо” Теперь, по прошествии шестидесяти лет, перечень «заслуг» этих мест пополнился и размышления Павла Сергеевича не кажутся суетными, как, впрочем, и тогда.
    Приезжают, хоть и не часто, те самые ученики, которые помнят и чтят прежние года. Они навещают и наш дом, отдавая дань духовному богатству, которое черпали в самом воздухе Комаровки. Все три старых дома помнят свою историю и продолжают ее.


Рецензии
Господи! Как же хорошо! И как случилось, что я этого не читала?

Галина Алинина   10.07.2020 15:48     Заявить о нарушении
милый человек, Галочка, я тоже давно не читала сама, вот перечитала.Сейчас может быть я бы кое что сократила, но уж не буду. Как есть. и, какое счастье, что рядом этот дом. И в нем по-прежнему математик, а снова академик! (Гнездо академиков:). Уже третий. И можно хоть через забор, хоть жуликом пробраться в дом и положить друг другу в холодильник или на стол что-нибудь вкусное или полезное или просто встреться и поговорить... Спасибо, Галя. Тепло на душе,когда общаемся, хоть на расстоянии, вот как с Вами. Обнимаю. ВашаГЗ.

Кенга   10.07.2020 17:48   Заявить о нарушении
Спасибо, дорогая Галина Сергеевна! Плохо со зрением у меня, но компьютер позволяет увеличение шрифта и я вновь погружаюсь в этот благородный слог. С благодарностью и любовью к моему замечательному автору, Ваша Галя.

Галина Алинина   10.07.2020 20:18   Заявить о нарушении
На это произведение написано 9 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.